1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
Высказав это, Мак‑Наббс занялся устройством ночлега под  прикрытием дюн. Здесь за последним ужином этого путешествия были съедены  остатки провизии. Затем все, по примеру майора, вырыли себе в песке ямы,  улеглись в них, укрылись до подбородка огромным одеялом песков и заснули  тяжелым сном. Один Гленарван бодрствовал.    

Дул сильный ветер, и океан все еще не успокаивался после  бури. Волны с громовым шумом разбивались у отмелей. Гленарвана мучила тревога:  здесь ли «Дункан»? Ведь нельзя было и думать, что корабль еще не дошел до  установленного места встречи. 14 октября Гленарван покинул бухту Талькауано и  12 ноября достиг берегов Атлантического океана. Если в эти тридцать дней отряд  пересек Чили, перевалил через Анды, перебрался через пампасы и Аргентинскую  равнину, то, конечно, за это время «Дункан» успел обогнуть мыс Горн и достичь  условленного места на противоположном берегу Американского материка. Такую  быстроходную яхту ничто не могло задержать. Правда, недавно была буря,  разыгрался сильный шторм, но «Дункан» был хорошим судном, а его капитан –  хорошим моряком. И раз «Дункан» должен был прийти сюда, значит, он и пришел.    

Эти размышления не могли, однако, успокоить Гленарвана.  Когда сердце борется с рассудком, рассудок редко бывает победителем. А сердце  Гленарвана тянулось к тем, кого он любил: к Элен, Мери Грант, матросам  «Дункана». Гленарван бродил по пустынному берегу, на который набегали  светившиеся фосфорическим блеском волны. Он всматривался, прислушивался. Порой  ему казалось, что в море светится какой‑то тусклый огонек.    

«Я не ошибаюсь, – думал он, – я видел свет  судового фонаря – фонаря «Дункана». Ах, почему глаза мои не в силах проникнуть  сквозь этот мрак!»    

И вдруг ему в голову пришла идея: Паганель уверял, что он  никталоп. Паганель видит ночью! И Гленарван пошел будить Паганеля.    

Ученый крепко спал в своей яме, как вдруг сильная рука  извлекла его из этого песчаного ложа.    

– Кто это? – крикнул Паганель.    

– Это я, Паганель.    

– Кто вы?    

– Гленарван. Идемте, мне нужны ваши глаза.    

– Мои глаза? – переспросил Паганель, протирая их.    

– Да, ваши глаза – чтобы разглядеть в этой тьме наш  «Дункан». Идемте же!    

«Черт побери никталопию!» – сказал про себя географ, впрочем  очень довольный тем, что может быть полезен Гленарвану.    

Паганель вылез из своей ямы, потянулся и, разминая затекшие  члены, побрел вслед за Гленарваном на берег. Гленарван попросил его вглядеться в  темный морской горизонт. В течение нескольких минут ученый добросовестно  занимался созерцанием.    

– Ну? Вы ничего не видите? – спросил наконец  Гленарван.    

– Ничего! Да тут и кошка ничего бы в двух шагах не  увидела.    

– Ищите красный или зеленый свет, то есть фонари  правого или левого борта.    

– Не вижу ни зеленого, ни красного. Все черно! –  ответил Паганель.    

Глаза географа невольно смыкались. С полчаса он машинально  ходил за своим нетерпеливым другом; время от времени его голова падала на  грудь, и он резким движением снова поднимал ее. Он шел, как пьяный, не отвечая  на вопросы и сам ничего не говоря. Гленарван посмотрел на Паганеля – Паганель  спал на ходу. Тогда он взял ученого под руку, отвел его, не будя, к яме и  укутал песком.    

На рассвете всех поднял на ноги крик Гленарвана:    

– «Дункан»! «Дункан»!    

– Ура, ура! – отозвались его спутники, бросаясь к  берегу. В самом деле, милях в пяти в открытом море виднелась яхта. Убрав нижние  паруса, она шла под малыми парами. Дым из ее трубы терялся в утреннем тумане.  Море было бурное, и судно такого тоннажа, как яхта, не могло без риска подойти  к банкам.    

Гленарван, вооружившись подзорной трубой Паганеля, следил за  маневрами «Дункана». Джон Манглс, видимо, еще не заметил своих пассажиров. Яхта  продолжала идти левым галсом под зарифленным марселем.    

Но тут Талькав, зарядив свой карабин, выстрелил из него по  направлению яхты. Все стали прислушиваться, а главное – вглядываться. Трижды,  будя эхо в дюнах, прогремел карабин индейца.    

Наконец над бортом яхты появился белый дымок.    

– Они увидели нас! – воскликнул Гленарван. –  Это пушка «Дункана»!    

Еще несколько секунд – и глухой выстрел донесся до берега.  «Дункан» сделал поворот и, ускорив ход, направился к берегу.    

Вскоре в подзорную трубу стало видно, как от борта яхты  отвалила шлюпка.    

– Леди Элен не сможет сесть в шлюпку, – сказал Том  Остин, – море слишком бурное.    

– Джон Манглс тоже, – отозвался Мак‑Наббс, –  ему нельзя оставить судно.    

– Сестра, сестра! – повторял Роберт, протягивая  руки к яхте, которая сильно качалась на волнах.    

– Ах, как мне не терпится попасть на «Дункан»! –  воскликнул Гленарван.    

– Терпение, Эдуард, – сказал майор. – Через  два часа вы будете там.    

Два часа! Но, конечно, шестивесельная шлюпка не могла  проплыть оба конца в более короткий срок. Гленарван подошел к патагонцу, который,  скрестив на груди руки, стоял рядом со своей Таукой и спокойно смотрел на  волнующийся океан. Гленарван взял его за руку и, указывая на «Дункан», сказал:    

– Едем с нами!    

Индеец покачал тихонько головой.    

– Едем, друг! – повторил Гленарван.    

– Нет, – мягко ответил Талькав. – Здесь  Таука, там пампасы, – прибавил он, со страстной любовью протянув руки к  беспредельным степным просторам.    

Гленарван понял, что индеец никогда не согласится покинуть  прерию, где покоится прах его предков. Он знал, какую благоговейную  привязанность питают эти сыны пустыни к своему родному краю. И он больше не  настаивал – только крепко пожал Талькаву руку. Не настаивал он и тогда, когда  тот с улыбкой отказался принять плату за свой труд, сказав:    

– Из дружбы!    

Взволнованный Гленарван ничего не смог ответить. Ему очень  хотелось оставить честному индейцу хоть что‑нибудь на память о друзьях‑европейцах.  Но у него ничего не было: и оружие и лошади – все погибло во время наводнения.  Спутники его были не богаче. И вот, когда Гленарван ломал себе голову над тем,  как отблагодарить бескорыстного проводника, его вдруг осенила счастливая мысль.  Он вынул из своего бумажника драгоценный медальон с прекрасным портретом кисти  Лоуренса и подал его индейцу.    

– Моя жена, – пояснил он.    

Талькав с нежностью посмотрел на портрет.    

– Добрая и красивая! – сказал он просто.    

Роберт, Паганель, майор, Том Остин, оба матроса один за  другим трогательно простились с Талькавом. Эти славные люди были искренне  огорчены разлукой с отважным, преданным другом. Индеец их всех прижал  поочередно к своей широкой груди. Паганель подарил ему карту Южной Америки и  обоих океанов, на которую патагонец не раз посматривал с интересом. Географ  отдал то, что у него было самого драгоценного. Роберту же было нечего дать, кроме  ласк, и он с жаром излил их на своего спасителя, не позабыв уделить часть их и  Тауке.    

Но к берегу уже подходила шлюпка с «Дункана». Проскользнув  между двумя отмелями, она врезалась в песок.    

– Как моя жена? – спросил Гленарван.    

– Как сестра? – крикнул Роберт.    

– Леди Элен и мисс Грант ожидают вас на яхте, –  ответил старший матрос. – Но надо спешить, милорд, – прибавил  он, – нельзя терять ни минуты: уже начался отлив.    

Все в последний раз обняли индейца. Талькав проводил своих  друзей до шлюпки, уже спущенной на воду.    

В тот миг, когда Роберт садился в шлюпку, индеец обнял  мальчика, с нежностью поглядел на него и сказал:    

– Знай: теперь ты мужчина!    

– Прощай, друг, прощай! – повторил Гленарван.    

– Увидимся ли мы когда‑нибудь! – воскликнул  Паганель.    

– Quien sabe![72] –  ответил Талькав, поднимая руку к небу. Это были последние слова индейца. Их  заглушил свист ветра.    

Шлюпка, уносимая отливом, уходила все дальше в открытое  море. Долго еще над пенившимися волнами вырисовывалась неподвижная фигура  Талькава, но мало‑помалу она стала уменьшаться и наконец совсем исчезла из глаз  друзей, с которыми его нечаянно свела судьба.    

Час спустя Роберт первый взбежал по трапу на «Дункан» и  бросился на шею Мери Грант под гремевшие кругом радостные крики «ура».    

Так закончился этот переход через Южную Америку, совершенный  строго по прямой линии. Ни горы, ни реки не могли заставить путешественников  отклониться от намеченного пути, и если этим благородным, отважным людям не  пришлось бороться с людской злобой, то стихии, не раз обрушиваясь на них,  подвергали их суровым испытаниям.    

     

 ЧАСТЬ ВТОРАЯ    

     

    

Глава I    

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА «ДУНКАН»    

     

В первые минуты все только радовались встрече. Гленарвану не  хотелось омрачать эту радость известием о неудаче поисков.    

– Будем верить в успех, друзья мои! – воскликнул  он. – Будем верить! Капитана Гранта нет с нами, но мы совершенно уверены,  что разыщем его!    

В словах Гленарвана звучала такая убежденность, что в  сердцах пассажирок «Дункана» снова затеплилась надежда.    

Действительно, пока шлюпка приближалась к яхте, леди Элен и  Мери Грант пережили немало волнений. Стоя на юте, они пытались пересчитать  сидевших в шлюпке. Девушка то приходила в отчаяние, то, наоборот, воображала,  что видит отца. Сердце ее трепетало, она была не в силах вымолвить ни одного  слова и едва держалась на ногах. Леди Элен поддерживала ее. Джон Манглс молча  стоял подле Мери и пристально вглядывался. Его глаза моряка, привыкшие  различать отдаленные предметы, не видели капитана Гранта.    

– Он там! Он с ними! Отец! – шептала девушка.    

Однако по мере приближения шлюпки иллюзия рассеивалась.  Когда же она была уже в одном кабельтове от яхты, то не только леди Элен и Джон  Манглс, но и Мери потеряла всякую надежду. Ободряющие слова Гленарвана  прозвучали вовремя.    

После первых поцелуев и объятий Гленарван рассказал леди  Элен, Мери Грант и Джону Манглсу обо всем, что случилось с ними во время  экспедиции, и, главное, о новом толковании документа, которое предложил  проницательный Жак Паганель. Гленарван с большой похвалой отозвался о Роберте и  заверил Мери Грант, что она с полным правом может гордиться братом. Он так  описал мужество и самоотверженность мальчика в часы опасности и так расхвалил  Роберта, что, не спрячься тот в объятиях сестры, он не знал бы, куда деваться  от смущения.    

– Не надо краснеть, Роберт, – сказал Джон  Манглс, – ты вел себя как достойный сын капитана Гранта.    

Говоря это, он притянул к себе брата Мери и расцеловал его в  щеки, еще влажные от слез девушки.    

Излишне упоминать о том, как сердечно были встречены майор и  Паганель и с каким чувством благодарности вспоминали великодушного Талькава.  Леди Элен очень сожалела, что не могла пожать руку честному индейцу. Мак‑Наббс  после первых же приветствий ушел к себе в каюту и принялся бриться как ни в чем  не бывало. Паганель же порхал от одного к другому, собирая, подобно пчеле, мед  похвал и улыбок. На радостях географ выразил желание перецеловать весь экипаж  «Дункана», и, утверждая, что леди Элен и Мери Грант тоже члены экипажа, он  начал с них и закончил мистером Олбинетом.    

Стюард решил, что единственный способ, которым он может  отблагодарить ученого за любезность, – это объявить, что завтрак готов.    

– Завтрак? – воскликнул географ.    

– Да, господин Паганель.    

– Настоящий завтрак, на настоящем столе, с приборами и салфетками?    

– Конечно, господин Паганель!    

– И нам не подадут ни сушеного мяса, ни крутых яиц, ни  филе страуса?    

– О, сударь! – укоризненно промолвил уязвленный  стюард.    

– Я не хотел вас задеть, друг мой, – заметил,  улыбаясь, ученый, – но такова была наша обычная пища в течение целого  месяца, и обедали мы не сидя за столом, а лежа на земле или восседая верхом на  дереве. Поэтому‑то завтрак, о котором вы нам возвестили, и мог показаться мне  сновидением, вымыслом, химерой.    

– Идемте же, господин Паганель, и убедимся в его  реальности, – сказала леди Элен, не в силах удержаться от смеха.    

– Позвольте предложить вам руку, – галантно  обратился к ней географ.    

– Не будет ли каких‑либо распоряжений относительно  «Дункана», милорд? – спросил Джон Манглс.    

– После завтрака, дорогой Джон, – ответил  Гленарван, – мы обсудим сообща план нашей новой экспедиции.    

Пассажиры яхты и молодой капитан спустились в кают –  компанию. Механику дан был приказ держать яхту под парами, чтобы пуститься в  путь по первому сигналу. К завтраку все явились переодетыми, а майор даже  свежевыбритым.    

Завтраку мистера Олбинета была воздана заслуженная честь.  Его нашли чудесным и даже превосходящим великолепные пиршества в пампасах.  Паганель по два раза накладывал себе каждого блюда, уверяя, что он это делает «по  рассеянности».    

Это злополучное слово навело леди Элен на мысль спросить,  часто ли случалось милейшему французу впадать в его обычный грех. Майор и  Гленарван, улыбаясь, переглянулись, а Паганель громко, от души расхохотался и  тут же дал честное слово, что не допустит больше ни одной оплошности за все  путешествие. Затем он в шутливом тоне рассказал о своей неудаче с испанским  языком и о глубоком изучении поэмы Камоэнса.    

– Впрочем, – прибавил он, – нет худа без  добра, и я не сожалею о своей ошибке.    

– Почему, мой достойный друг? – спросил майор.    

– Да потому, что теперь я знаю не только испанский  язык, но и португальский. Я говорю на двух новых языках, вместо одного.    

– Право, я не подумал об этом, – ответил Мак‑Наббс. –  Поздравляю вас, Паганель, от всего сердца поздравляю!    

Все зааплодировали ученому, который между тем, не теряя  даром времени, умудрялся одновременно разговаривать и есть. Но он не заметил  кое‑чего, не ускользнувшего, однако, от Гленарвана, а именно: того особенного  внимания, какое оказывал Джон Манглс своей соседке по столу, Мери Грант. Леди  Элен, слегка кивнув, дала понять мужу, что все «так и есть». Гленарван с  сердечной симпатией посмотрел на молодых людей, а затем обратился к Джону  Манглсу, но совсем по иному поводу.    

– А как прошло ваше плавание, Джон? – спросил он.    

– В наилучших условиях, – ответил капитан. –  Только я должен довести до вашего сведения, милорд, что мы не проходили  Магеллановым проливом.    

– Ну вот! – воскликнул Паганель. – Вы,  значит, обогнули мыс Горн, а меня с вами не было!    

– Повесьтесь! – сказал майор.    

– Эгоист! – отозвался географ. – Вы даете мне  такой совет лишь для того, чтобы получить мою веревку [73].    

– Полноте, дорогой Паганель! – вмешался в их  разговор Гленарван. – Если не обладать даром вездесущности, нельзя же быть  сразу всюду. И раз вы странствовали по пампасам, вы никак не могли в то же  время огибать мыс Горн.    

– Но это не мешает мне сожалеть об этом, – сказал  ученый.    

Возразить на это было нечего. Джон Манглс стал рассказывать  о переходе. По его словам, огибая американский берег, он обследовал все  западные архипелаги, но нигде не обнаружил следов «Британии». У мыса Пилар, при  входе в Магелланов пролив, пришлось из‑за противного ветра изменить маршрут и  пойти на юг. Яхта прошла мимо острова Десоласьон, достигла 67° западной  долготы, обогнула мыс Горн, прошла вдоль Огненной Земли, затем через пролив Ле  Мер и взяла курс вдоль берегов Патагонии. Здесь, на широте мыса Корриентес, ей  пришлось выдержать сильнейшую бурю, ту самую, которая с такой яростью  обрушилась во время грозы на путешественников. Выдержала яхта этот шторм хорошо  и уже три дня крейсировала в открытом море, когда выстрелы карабина дали знать  о прибытии ожидаемых с таким нетерпением путешественников. Капитан «Дункана»  прибавил, что было бы несправедливо не упомянуть о редкой отваге, проявленной  леди Гленарван и мисс Грант. Буря их не испугала, и если они и беспокоились, то  лишь о своих друзьях, странствовавших в это время по равнинам Аргентинской  республики.    

Этими словами Джон Манглс и закончил свой рассказ. Лорд  Гленарван поздравил его с удачным переходом, а затем обратился к Мери Грант.    

– Дорогая мисс, – сказал он, – я вижу, что  капитан Джон воздает должное вашим достоинствам, и я очень рад, что вы так  хорошо чувствовали себя на борту его судна.    

– Как же могло быть иначе? – ответила Мери, глядя  на леди Элен, а может быть, и на молодого капитана.    

– О, моя сестра очень любит вас, мистер Джон! –  воскликнул Роберт. – И я вас люблю!    

– Я тебя тоже, дорогой мальчик, – ответил Джон  Манглс.    

Молодой капитан был несколько смущен словами Роберта, а Мери  Грант слегка покраснела.    

Джон Манглс поспешил переменить тему разговора:    

– Раз я кончил свой рассказ о переходе «Дункана», то,  быть может, вы, милорд, опишете нам подробности путешествия по Америке и  подвиги нашего юного героя?    

Конечно, ничто не могло бы доставить большего удовольствия  леди Элен и мисс Грант. Лорд Гленарван не замедлил удовлетворить их  любопытство. Рассказывая, он как бы заново пережил одно за другим все  происшествия экспедиции от океана до океана. Переход через Анды, землетрясение,  исчезновение Роберта, похищение его кондором, выстрел Талькава, нападение  красных волков, самопожертвование мальчика, знакомство с сержантом Мануэлем, наводнение,  убежище на омбу, молния, пожар, кайманы, смерч и, наконец, ночь на берегу  Атлантического океана – все эти эпизоды, то страшные, то веселые, попеременно  вызывали ужас или смех слушателей. Не раз, когда говорилось о Роберте, его  сестра и леди Элен, восхищаясь мальчиком, осыпали его ласками. Еще никогда не  доставалось ему столько похвал и поцелуев сразу.    

Закончив, Эдуард Гленарван прибавил:    

– А теперь, друзья мои, давайте подумаем о настоящем  дне. Прошлое позади, но будущее в наших руках. Займемся же снова судьбой  капитана Гарри Гранта.    

Завтрак был окончен. Все перешли в салон леди Гленарван и  разместились вокруг стола, заваленного картами и планами.    

– Дорогая Элен, – не теряя времени, начал  Гленарван, – взойдя на борт «Дункана», я сказал вам, что хотя с нами и нет  потерпевших крушение на «Британии», но надежды найти их у нас больше, чем когда‑либо  раньше. После перехода через Южную Америку мы уверились, причем совершенно  точно, в том, что катастрофа эта не произошла ни на тихоокеанском, ни на  атлантическом побережье. Отсюда естественно следует, что мы ошиблись и что в  документе имелась в виду не Патагония. К счастью, нашего друга Паганеля  внезапно осенило вдохновение, и он понял, в чем была ошибка. Он доказал, что мы  шли по ложному пути, и истолковал документ так, что у нас нет больше ни  малейших сомнений в его подлинном смысле. Я говорю о документе, который написан  на французском языке, и прошу Паганеля теперь же разъяснить вам его, чтобы ни у  кого не осталось ни тени недоверия.    

Ученый исполнил просьбу Гленарвана. Он убедительно изложил,  что, по его мнению, означают обрывки слов: gonie и indi. Он ясно вывел из слова  austral слово «Австралия». Он доказал, что если судно капитана Гранта, покинув  берега Перу, на пути в Европу потерпело аварию, его могло занести южными  течениями Тихого океана к берегам Австралии. Гипотезы ученого были так  остроумны, а выводы так логичны, что заслужили полное одобрение даже Джона  Манглса, а он был очень строгий судья в таких вопросах, и его нельзя было  увлечь фантастическими планами. Когда Паганель кончил, Гленарван объявил, что  «Дункан» тотчас же направится в Австралию.    

Однако майор попросил, прежде чем будет отдан приказ взять  курс на восток, разрешить ему высказать одно простое соображение.    

– Говорите, Мак‑Наббс, – сказал Гленарван.    

– Цель моя, – начал майор, – не в том, чтобы  поколебать доводы моего друга Паганеля, еще менее собираюсь я опровергать их.  Доводы эти я нахожу серьезными, проницательными, достойными всяческого  внимания, и мы, несомненно, должны на них опираться в наших будущих поисках. Но  я хотел бы, чтобы они были подвергнуты еще одной, последней проверке: тогда они  станут бесспорны и неопровержимы.    

Никто не понимал, куда клонит осторожный Мак‑Наббс, и все  слушали его с некоторым беспокойством.    

– Продолжайте, майор, – сказал Паганель, – я  готов ответить на все ваши вопросы.    

– И вам будет чрезвычайно легко это сделать, –  промолвил майор. – Когда пять месяцев назад мы изучали в Фёрт‑оф‑Клайд эти  три документа, нам казалось, что другого толкования, чем то, какое было  предложено, быть не может. Крушение «Британии» могло произойти только у берегов  Патагонии. У нас не было даже тени сомнения на этот счет.    

– Совершенно верно, – заметил Гленарван.    

– Позднее, – продолжал майор, – когда, на  наше счастье, Паганель по своей рассеянности попал на «Дункан», ему показали  эти документы, и он безусловно одобрил наше намерение производить поиски у  берегов Америки.    

– Правильно, – подтвердил географ.    

– И, однако, мы ошиблись, – сказал майор.    

– Мы ошиблись, – повторил Паганель. – Каждый  человек может ошибиться, но только безумец упорствует в своей ошибке.    

– Не горячитесь, Паганель! Я вовсе не хочу сказать, что  мы должны продолжать поиски в Америке.    

– Тогда чего же вы хотите? – спросил Гленарван.    

– Хочу только, чтобы вы признали, что Австралия кажется  теперь единственно возможным местом крушения «Британии» с той же очевидностью,  с которой еще недавно таким местом казалась Америка.    

– Охотно признаем, – ответил Паганель.    

– Констатируя это, – продолжал майор, – я  убеждаю вас не давать воли своей фантазии и не доверять всем этим  противоречивым «очевидностям». Как знать! Быть может, после Австралии какая‑нибудь  другая страна внушит вам такую же уверенность, и если эти поиски снова окажутся  неудачными, то не станет ли «очевидным», что их надо возобновить еще в другом  месте?    

Гленарван и Паганель переглянулись: соображения майора были  поразительно верны.    

– Итак, – продолжал Мак‑Наббс, – раньше чем  мы направимся в Австралию, я хотел бы в последний раз все проверить. Вот они,  эти бумаги, вот карты. Давайте просмотрим одно за другим все места, через  которые проходит тридцать седьмая параллель, и подумаем, нет ли другой страны,  на которую указывал бы наш документ.    

– Это будет нетрудно и недолго, – заявил  Паганель, – так как, на наше счастье, на этой широте лежит мало земель.    

– Посмотрим, – сказал майор, разворачивая  английскую карту обоих полушарий, сделанную по Меркатору [74].    

Карту разложили перед леди Элен, и все разместились вокруг нее,  чтобы следить за пояснениями Паганеля.    

– Как я уже говорил вам, – начал географ, –  тридцать седьмая параллель, пройдя через Южную Америку, пересекает острова  Тристан‑да‑Кунья. Я утверждаю, что ни одно слово документа не может относиться  к этим островам.    

Тщательно рассмотрев документы, все признали, что Паганель  прав. Острова Тристан‑да‑Кунья были отвергнуты единогласно.    

– Продолжим, – снова заговорил географ. –  Выйдя из Атлантического океана двумя градусами южнее мыса Доброй Надежды, мы  попадаем в Индийский океан. Только одна группа островов встречается на нашем  пути – острова Амстердам. Проверим и эту возможность.    

После основательной проверки острова Амстердам были тоже  отвергнуты: ни одно слово, полное или неполное, будь то французское, немецкое  или английское, не могло относиться к этой группе островов Индийского океана.    

– Теперь мы подходим к Австралии, – продолжал  Паганель. – Тридцать седьмая параллель вступает на этот материк у мыса  Бернулли [75] и покидает его в том  месте, где находится Туфоллд‑Бей. Надеюсь, вы согласитесь со мной, что, не  делая никакого насилия над текстом документов, можно отнести неполное слово  stra из английского документа и неполное слово austral из французского  документа к «Австралии»? Это так очевидно, что даже не стоит обсуждения.    

Все согласились с заключением Паганеля. Его предположение  казалось всесторонне обоснованным.    

– Пойдем дальше, – продолжал майор.    

– Хорошо, – откликнулся географ, –  путешествие нетрудное. Покинув Туфоллд‑Бей, мы пересекаем море на востоке от  Австралии и встречаем на пути Новую Зеландию. Но напомню вам, что обрывок слова  contin из французского документа неопровержимо указывает на то, что тут  говорится о континенте. Стало быть, капитан Грант не мог найти пристанища на  Новой Зеландии, ибо это не материк, а остров. Но пожалуйста – анализируйте,  сравнивайте, переворачивайте на все лады слова и обрывки слов, а затем скажите,  имеют ли они хоть малейшее отношение к этой стране.    

– Ни в каком случае, – ответил Джон Манглс, еще  раз рассмотрев документы и карту полушарий.    

– Нет, – согласились с ним остальные слушатели  Паганеля и даже сам майор, – о Новой Зеландии не может быть и речи.    

– Дальше, – продолжал географ, – среди всего  огромного водного пространства между этим большим островом и берегом Америки  тридцать седьмая параллель проходит только через один бесплодный пустынный  островок.    

– Как он называется? – спросил майор.    

– Смотрите на карту. Это риф Мария‑Тереза, но ни в  одном из трех документов я не вижу никаких следов этого названия.    

– Никаких, – подтвердил Гленарван.    

– А теперь, друзья мои, – закончил географ, –  скажите: не ясно ли, что наиболее вероятным, а точнее – совершенно бесспорным  является мой вывод о том, что в документе подразумевается именно Австралия?    

– Несомненно, – единодушно ответили пассажиры и  капитан «Дункана».    

– Скажите, Джон, – спросил тогда Гленарван  капитана, – достаточно ли у вас съестных припасов и угля?    

– Да, милорд, я с избытком всем запасся в Талькауано. К  тому же мы легко сможем еще пополнить наш запас топлива в Кейптауне.    

– В таком случае дайте приказ к отплытию…    

– Еще одно соображение… – перебил Гленарвана  майор.    

– Прошу вас, Мак‑Наббс!    

– Как ни много у нас шансов на успех в Австралии, но не  остановиться ли нам все же на день‑два у островов Тристан – да‑Кунья и  Амстердам? Ведь это по пути. И тогда уж мы окончательно убедимся в том, что у  этих островов нет следов крушения «Британии».    

    

– Ну и недоверчив же этот майор! – воскликнул  Паганель. – Он стоит на своем!    

– Я стою главным образом за то, чтобы нам не пришлось  возвращаться назад в том случае, если Австралия не оправдает наших надежд.    

– Эта предосторожность кажется мне разумной, –  заметил Гленарван.    

– Уж я‑то, конечно, не стану вас отговаривать, –  добавил Паганель, – напротив!    

– Тогда, Джон, отдайте приказ идти к островам Тристан –  да‑Кунья, – распорядился Гленарван.    

– Немедленно, милорд, – ответил капитан и  отправился на свой мостик, в то время как Роберт и Мери Грант горячо  благодарили лорда Гленарвана.    

Вскоре «Дункан», держа курс на восток, уже рассекал своим  форштевнем волны Атлантического океана, удаляясь от американских берегов.    

 Глава II    

ТРИСТАН‑ДА‑КУНЬЯ    

     

Если бы яхта шла вдоль экватора, то сто девяносто шесть  градусов, которые отделяют Австралию от Америки (или, вернее сказать, мыс  Бернулли от мыса Корриентес), составляли бы путь в одиннадцать тысяч семьсот  шестьдесят географических миль. Но тридцать седьмая параллель вследствие формы  земного шара короче экватора, и, следуя по ней, яхте предстояло пройти всего  лишь девять тысяч четыреста восемьдесят миль. От американского берега до  островов Тристан‑да‑Кунья две тысячи сто миль. Это расстояние Джон Манглс  надеялся пройти в десять дней, если только его не задержат в пути восточные  ветры. Молодому капитану посчастливилось: к вечеру ветер стал заметно спадать,  а затем изменил направление. Море успокоилось, и «Дункан» получил возможность  проявить все свои бесподобные качества.    

Жизнь вернувшихся пассажиров на яхте пошла своим обычным  ходом. Казалось, что они и не покидали судна на целый месяц. Только теперь  кругом них плескались волны уже не Тихого, а Атлантического океана. Но ведь все  волны, если не считать некоторого различия в их оттенках, похожи друг на друга.  Стихии, подвергшие путешественников стольким грозным испытаниям, теперь им  благоприятствовали. Океан был спокоен, дул попутный ветер, и паруса «Дункана»,  вздувшись под западным бризом, помогали его неутомимо работавшей паровой  машине.    

Благодаря всему этому переход совершился быстро и без особых  приключений. Путешественники ждали с твердой надеждой прибытия к австралийскому  берегу. Они все больше и больше верили в успех. О капитане Гранте говорили так,  будто яхта шла за ним в какой‑то заранее условленный порт. Уже были  приготовлены каюта для него и койки для его двух матросов. Мери Грант  доставляло большую радость все устраивать и украшать в каюте. Это помещение  уступил мистер Олбинет, сам же он перебрался к своей супруге. Каюта,  предназначенная для капитана Гранта, находилась рядом со знаменитой каютой  номер шесть, заказанной Жаком Паганелем на пароходе «Шотландия». Ученый‑географ,  запершись, проводил в ней почти целые дни. Он с утра до вечера работал над  трудом под заглавием «Чудесные впечатления географа в аргентинских пампасах».  Часто было слышно, как он взволнованно произносил свои изящные периоды, прежде  чем доверить их записной книжке. И, надо признаться, восторженный ученый не раз  изменял музе истории Клио и обращался к божественной музе Каллиопе,  вдохновительнице эпических поэм. Паганель и не скрывал того, что целомудренные  дочери Аполлона охотно покидают для него Парнас или Геликон. Элен и майор  поздравляли его с этими мифологическими посетительницами.    

– Только смотрите, дорогой Паганель, – добавлял  при этом майор, – берегитесь рассеянности, и если вам придет фантазия  учиться языку австралийцев, то не вздумайте прибегнуть к помощи китайской  грамматики.    

    

Итак, на яхте все шло прекрасно. Лорд и леди Гленарван с  интересом наблюдали за Джоном Манглсом и Мери Грант. Супруги находили, что  молодые люди ведут себя безупречно, а раз Джон Манглс молчит, то лучше делать  вид, что они ничего не замечают.    

– Что подумает капитан Грант! – сказал однажды  жене Гленарван.    

– Он подумает, что Джон достоин Мери, и не ошибется,  дорогой Эдуард.    

Между тем яхта быстро двигалась к цели. 16 ноября, через  пять дней после того, как скрылся из виду мыс Корриентес, подул западный бриз,  чрезвычайно редко благоприятствующий судам, огибающим южную оконечность Африки:  там постоянно дуют юго‑восточные ветры. «Дункан» распустил паруса и под фоком,  бизанью, марселем, брамселем и косыми парусами лег на левый борт и понесся  левым галсом так быстро, что винт почти не успевал отталкиваться от ускользающих  вод, рассекаемых его форштевнем. Можно было подумать, что «Дункан» принимает  участие в состязании яхт Королевского яхт‑клуба.    

На следующий день океан оказался покрытым громадными  водорослями, делавшими его похожим на огромный пруд, заросший травами. Казалось,  это еще одно Саргассово море, образованное из обломков деревьев и растений с  соседних материков. Впервые на такие скопления обратил внимание мореплавателей  ученый Мори.    

«Дункан» словно скользил по громадному лугу (Паганель удачно  сравнил его с пампасами), и ход яхты несколько замедлился.    

Прошли еще одни сутки, и на рассвете с мачты послышался  голос наблюдателя.    

– Земля! – крикнул он.    

– Где? – спросил его Том Остин, стоявший в это  время на вахте.    

– На подветренной стороне, – ответил матрос.    

Не успел раздаться этот всегда волнующий крик: «Земля!», как  палуба сразу наполнилась людьми. Вскоре из каюты выглянула подзорная труба, и  тотчас же вслед за ней появился Жак Паганель. Ученый поспешно направил свой  инструмент в указанную сторону, но не увидел там ничего похожего на землю.    

– Взгляните выше, в облака, – посоветовал ему Джон  Манглс.    

– Верно, – сказал Паганель. – Там, правда,  виднеется что‑то вроде остроконечной горной вершины.    

– Это острова Тристан‑да‑Кунья, – объявил Джон  Манглс.    

– В таком случае, если только память мне не  изменяет, – продолжал ученый, – мы должны быть от острова Тристан в  восьмидесяти милях, ибо его вершина, поднимающаяся на семь тысяч футов над  уровнем моря, видна именно с такого расстояния.    

– Совершенно верно, – отозвался капитан Джон.    

Прошло несколько часов, и на горизонте вполне отчетливо  вырисовалась группа островов с высокими крутыми берегами. Коническая вершина  острова Тристан выделялась темным силуэтом на фоне неба, озаренного лучами  восходящего солнца. Вскоре из скалистой массы архипелага выступил главный его  остров, расположенный как бы у вершины направленного на северо‑восток  треугольника.    

Тристан находится под 37°6' южной широты и 12° западной  долготы от Гринвичского меридиана. Этот маленький архипелаг, затерянный в  Атлантическом океане, дополняется в восемнадцати милях к юго‑западу островом  Инаксессибл, а в десяти милях к юго‑востоку – островом Найтингейл. Около  полудня яхта прошла мимо двух известных морякам береговых ориентиров: угловой  скалы острова Инаксессибл, очень похожей на лодку с поднятым парусом, и двух  островков у северной части острова Найтингейл, напоминающих развалины небольшой  крепости. В три часа «Дункан» вошел в бухту острова Тристан – Фалмут,  защищенную от западных ветров остроконечной горой Хелп. Здесь дремало на якоре  несколько китобойных судов, занятых добычей тюленей и других морских животных,  которыми изобилуют эти берега.    

Джон Манглс стал искать надежное место для стоянки  «Дункана», зная, что эта открытая гавань очень опасна для судов при северном и северо‑западном  ветре. Именно в этой бухте затонул в 1829 году английский бриг «Джулия» с  командой и грузом. «Дункан» бросил якорь на каменистое дно в полумиле от  берега, на глубине ста сорока футов. Для  пассажиров яхты тотчас была  спущена большая шлюпка; они высадились на берег, покрытый тонким темным песком  – мельчайшими остатками выветрившихся известковых скал.    

Столицей всего архипелага Тристан‑да‑Кунья является  небольшой поселок, расположенный в глубине бухты, у широкого шумного ручья. В  нем до полусотни довольно опрятных домиков, расположенных с той геометрической  правильностью, которая, по‑видимому, является последним словом английской  архитектуры. За этим миниатюрным городком расстилается равнина в полторы тысячи  гектаров, заканчивающаяся огромными насыпями из застывшей лавы. А над этой  плоской возвышенностью поднимается конический пик в семь тысяч футов.    

Лорд Гленарван был принят губернатором, подчиненным  английским колониальным властям в Кейптауне, и тотчас же осведомился у него  относительно Гарри Гранта и «Британии». Но это имя и название оказались  совершенно неизвестными ему. Острова Тристан‑да‑Кунья находятся в стороне от  обычного морского пути, и к берегам их редко подходят суда. После известного  крушения английского судна «Блендон‑Голл», разбившегося в 1821 году о скалы  острова Инаксессибл, еще два судна потерпели крушение у берега главного  острова: «Примоге» в 1845 году и трехмачтовый американский корабль  «Филадельфия» в 1857 году. Этими тремя катастрофами и ограничивалась местная  статистика кораблекрушений.    

В сущности, Гленарван и не рассчитывал получить здесь какие‑нибудь  сведения, а расспрашивал губернатора только для очистки совести.    

Из тех же соображений он послал шлюпки вокруг острова,  окружность которого не превышает семнадцати миль. Если бы остров был даже втрое  больше, то и тогда на нем не могли бы уместиться ни Лондон, ни Париж.    

Пока производился этот осмотр, пассажиры «Дункана»  прогуливались по поселку и его окрестностям. Население поселка не достигало и  ста пятидесяти человек. Все это были англичане и американцы, женатые на  негритянках и готтентотках, поразительно безобразных. Дети от этих смешанных  браков сочетают грубоватые саксонские черты с черной кожей африканцев.    

Путешественники были рады тому, что чувствуют под ногами  твердую почву. Побывав в поселке, они отправились на берег, к которому  прилегает единственная на этом острове обработанная долина. Все остальное  пространство острова покрыто крутыми и бесплодными утесами из застывшей лавы.  Среди них живут тысячи огромных альбатросов и нескладных пингвинов.    

Сначала путешественники осмотрели утесы вулканического  происхождения, а потом направились к долине. Вокруг них журчали многочисленные  проворные ручьи, питаемые вечными снегами конусообразной горы. Пейзаж оживляли  зеленые кусты, на которых виднелось почти столько же птичек, сколько и цветов.  Среди зеленеющих пастбищ возвышалось одно‑единственное дерево футов в двадцать  вышиной. Гигантский кустарник «туссе» с древовидным стеблем, «ацена» с колючими  семенами, могучие «ломарии» с переплетающимися стеблями, многолетние  кустарниковые растения «ануэрии», распространяющие кругом одуряющий аромат,  мхи, дикий сельдерей, папоротники – все это составляло хотя не слишком  разнообразную, но роскошную флору. Чувствовалось, что над этим благодатным островом  нежно веет вечная весна.    

В окрестностях поселка паслись стада быков и овец. Поля,  засеянные пшеницей, маисом, овощами, ввезенными сюда лет сорок назад, примыкали  вплотную к улицам столицы.    

Паганель восторженно называл остров воспетой Фенелоном  Огигией, он предложил леди Гленарван отыскать грот и стать новой Калипсо [76], сам же он желал лишь быть  одной из нимф у нее в услужении.    

Так, любуясь природой и разговаривая, путешественники долго  гуляли и вернулись на яхту только с наступлением темноты.    

Как раз в то время, когда Гленарван вернулся на борт,  подошли к «Дункану» и шлюпки. Они успели в несколько часов объехать кругом весь  остров, но никакого следа «Британии» не нашли. Таким образом, острова Тристан‑да‑Кунья  были окончательно исключены из программы поисков.    

Теперь «Дункан» мог свободно покинуть эти африканские  острова и продолжать свой путь на восток. Если он не отплыл в тот же вечер, то  только потому, что Гленарван разрешил команде поохотиться на тюленей. Тюлени  кишели в бухте Фалмут. Когда‑то в этих водах прекрасно себя чувствовали и  настоящие киты. Но на них столько охотились, что они почти перевелись. Тюлени  же живут здесь целыми стадами. Команда яхты решила всю ночь за ними охотиться,  а на следующий день заготовить запасы жира. Поэтому отплытие «Дункана» было  отложено на послезавтрашний день – 20 ноября.    

За ужином Паганель сообщил своим спутникам интересные  сведения об островах Тристан‑да‑Кунья. Они узнали, что этот архипелаг, открытый  в 1506 году португальцем Тристаном‑да – Кунья, одним из спутников д'Альбукерка,  в течение более ста лет не был исследован. Здешние острова считались, и не без  основания, приютом бурь и пользовались не лучшей репутацией, чем Бермудские  острова. Поэтому к ним подходили только суда, заброшенные к их берегам бурями  Атлантического океана.    

В 1697 году, когда три голландских судна Индийской компании  пристали к островам Тристан‑да‑Кунья, были определены координаты этих островов,  а в 1700 году великий астроном Галлей внес в эти вычисления свои поправки.  Между 1712 и 1767 годами ознакомились с архипелагом несколько французских  мореплавателей. Среди них – Лаперуз, которому было поручено осмотреть острова  во время знаменитого путешествия 1785 года. Эти так редко посещаемые острова  были необитаемы вплоть до 1811 года, когда одному американцу, Джонатану  Лемберту, пришла мысль основать там колонию. В январе этого года он высадился  здесь с двумя товарищами, и они принялись за работу. Английский губернатор мыса  Доброй Надежды, узнав, что новые колонисты преуспевают, предложил им  протекторат Англии. Джонатан принял это предложение и водрузил над своей  хижиной британский флаг. Казалось, Джонатану суждено было мирно и безмятежно  царствовать над «своими народами» – стариком итальянцем и португальским  мулатом, но однажды, исследуя берега своей «империи», он утонул или был утоплен  – это осталось тайной. Настал 1816 год. Наполеон был заточен на острове Св.  Елены, и Англия, дабы бдительнее охранять его, держала один гарнизон на Тристан‑да‑Кунья,  а другой – на острове Вознесения. Гарнизон Тристан‑да‑Кунья состоял из  артиллерийской батареи, переведенной из Кейптауна, и из отряда готтентотов. Он  оставался здесь до самой смерти Наполеона, до 1821 года, затем был возвращен  обратно на мыс Доброй Надежды.    

– Один только европеец, – добавил Паганель, –  капрал, шотландец…    

– А, шотландец! – перебил его майор, которого  всегда интересовали соотечественники.    

– Звали его Уильям Гласс, – продолжал  географ. – Так вот, он остался на острове с женой и двумя готтентотами.  Вскоре к шотландцу присоединились два англичанина: один матрос, а другой рыбак  с берегов Темзы, служивший до этого драгуном в аргентинской армии. Наконец,  один из потерпевших крушение в 1821 году на «Блендон‑Голле» поселился вместе со  своей молодой женой на острове Тристан. Таким образом, на этом острове в 1821  году жило шесть мужчин и две женщины. В 1829 году население возросло: мужчин  стало семь, женщин шесть, а детей четырнадцать. В 1835 году число жителей  достигло сорока, а в настоящее время оно утроилось.    

– Так складывается нация, – сказал Гленарван.    

– Скажу еще, чтобы дополнить историю Тристан‑да –  Кунья, – продолжал Паганель, – эти острова, по‑моему, не менее  острова Хуан‑Фернандес имеют право считаться островами робинзонов. В самом  деле, если на островах Хуан‑Фернандес были в разное время покинуты на произвол  судьбы два моряка, то такой же участи едва не подверглись на острове Тристан  два ученых. В 1793 году мой соотечественник, естествоиспытатель Обер Дюпти‑Туар,  до того увлекся здесь собиранием растений, что заблудился и смог добраться до  своего корабля лишь в тот момент, когда капитан уже отдал приказ поднять якорь.  А в 1824 году один из ваших соотечественников, дорогой Гленарван, искусный  рисовальщик, по имени Огюст Эрл, был оставлен на этом же самом острове и провел  на нем целых восемь месяцев. Капитан судна забыл о том, что Эрл находится на  берегу, и, подняв паруса, отплыл к мысу Доброй Надежды.    

– Вот поистине рассеянный капитан! – воскликнул  майор. – Это, верно, был один из ваших родичей, Паганель?    

– Если он и не был моим родичем, то, во всяком случае,  достоин этой чести, – заявил географ.    

И этим его ответом разговор об островах Тристан‑да‑Кунья был  закончен.    

Ночная охота команды «Дункана» оказалась удачной: убито было  пятьдесят крупных тюленей. Разрешив охоту, Гленарван не мог запретить матросам  использовать трофеи. Поэтому следующий день был посвящен вытапливанию тюленьего  жира, а также обработке кож этих ценных животных. Само собой разумеется, что и  второй день стоянки в порту пассажиры «Дункана» использовали для того, чтобы  совершить новую прогулку в глубь острова. Гленарван и майор захватили с собой  ружья – они собирались поохотиться на местную дичь.    

Гуляя, путешественники дошли до самой подошвы горы. Почва  здесь была усеяна кусками лавовых шлаков, пористых и черных, и другими  обломками вулканического происхождения. Гора возвышалась над нагромождением  шатких скал. Происхождение этого огромного конусообразного пика было бесспорно,  и английский капитан Кармайкел совершенно верно распознал в нем потухший  вулкан.    

Охотники набрели на несколько кабанов. Пуля майора уложила  на месте одного из них. Гленарван же удовольствовался тем, что подстрелил  несколько черных куропаток, из которых должно было выйти превосходное рагу. На  высоких горных площадках часто мелькали козы. Еще на острове было много диких  кошек: гордых, сильных, отважных, страшных даже для собак. Они быстро  размножались и обещали в недалеком будущем стать самыми опасными хищниками на  острове.    

В восемь часов вечера все вернулись на яхту, а ночью  «Дункан» навсегда покинул Тристан.    

 Глава III    

ОСТРОВ АМСТЕРДАМ    

     

Джон Манглс собирался запастись углем на мысе Доброй  Надежды, поэтому ему пришлось немного уклониться от тридцать седьмой параллели  и подняться на два градуса к северу. Здесь еще не начиналась зона пассатов, а  дули сильные западные ветры, очень благоприятствовавшие ходу «Дункана». Менее  чем в шесть дней он прошел тысячу триста миль, то есть расстояние от Тристан‑да‑Кунья  до южной оконечности Африки. 24 ноября в три часа дня показалась Столовая гора,  а немного погодя Джон заметил и гору Сигналов, поднимающуюся у входа в залив.  «Дункан» вошел туда около восьми часов вечера и стал на якорь в порту Кейптаун.    

Паганелю, члену Географического общества, было, конечно,  известно, что южную оконечность Африки впервые заметил португальский адмирал  Бартоломеу Диаш в 1486 году, а обогнул ее только в 1497 году Васко да Гама. Да  и как мог Паганель этого не знать: ведь великий мореплаватель воспет в  «Лузиадах» Камоэнса! По этому поводу ученый сделал одно любопытное замечание:  если бы Диаш в 1486 году, за шесть лет до первого путешествия Христофора  Колумба, обогнул мыс Доброй Надежды, то открытие Америки могло бы быть отложено  на совершенно неопределенное время. Ведь путь вдоль южной оконечности Африки –  самый короткий и прямой путь в Восточную Индию. А великий генуэзский моряк,  углубляясь на запад, как раз искал ближайшего пути в «страну пряностей». И,  если бы путь вокруг мыса был уже найден, экспедиция Колумба не имела бы смысла,  и вероятно, он не предпринял бы ее.    

Кейптаун, или Капштадт, основанный в 1652 году голландцем  Ван‑Рибеком, расположен в глубине Столовой бухты. Это столица значительной  колонии, которая окончательно стала английской после договоров 1815 года.    

Пассажиры «Дункана» воспользовались стоянкой в порту, чтобы  осмотреть город. В их распоряжении было лишь двенадцать часов, так как капитану  достаточно было одного дня для возобновления запасов угля и он хотел сняться с  якоря 26‑го утром.    

Впрочем, больше времени им и не понадобилось, чтобы обойти  правильные квадраты шахматной доски, называемой Кейптауном. 30 тысяч черных и  белых жителей играют на ней роль шахматных фигур: ферзей, королей, слонов и  пешек. Так, во всяком случае, рассказал про этот город Паганель. После того как  вы осмотрите замок, возвышающийся в юго‑восточной части города, дом и сад  губернатора, биржу, музей, каменный крест, водруженный здесь Бартоломеу Диашем  в память своего открытия, да еще выпьете стакан понтейского – лучшего из  местных вин, вам не останется ничего другого, как пуститься в дальнейший путь.    

Так и сделали путешественники на рассвете следующего дня.  «Дункан» поднял стакселя, фок и брамсель и через несколько часов уже обогнул  тот знаменитый мыс Бурь, которому португальский король Иоанн II, оптимист, так  неудачно дал название Доброй Надежды. Отсюда до островов Амстердам – две тысячи  девятьсот миль. При хорошей погоде и благоприятном ветре это расстояние можно  пройти дней в десять. На море путешественникам больше повезло, чем в пампасах:  им не пришлось жаловаться на неблагосклонность стихий. Ветер и вода,  ополчившиеся против них на суше, теперь дружно помогали им двигаться вперед.    

– О море, море! – повторял Паганель. – Вот  где простор для человеческой деятельности! А корабль – настоящий проводник  цивилизации! Если бы земная поверхность была одним огромным материком, мы в  девятнадцатом веке не знали бы и тысячной его части. Взгляните, что происходит  внутри обширных материков – на равнинах Центральной Азии, в пустынях Африки,  прериях Америки, на пространствах Австралии, в ледяных полярных странах.  Человек едва осмеливается проникнуть туда. Самый смелый отступает, самый  отважный погибает. Продвигаться там человеку невозможно: средства сообщения  недостаточны. Жара, болезни, ярость дикарей ставят непреодолимые препятствия…  Двадцать миль пустыни больше разделяют людей, чем пятьсот миль океана. Живущие  на разных берегах океана ближе друг к другу, чем живущие на разных концах леса.  Англия как бы граничит с Австралией. Но возьмите, например, Египет: он,  кажется, на миллионы лье отдален от Сенегала. Пекин как будто за тридевять  земель от Петербурга… Море в наше время более доступно, чем самая небольшая  пустыня, и только благодаря ему, как верно заметил один американский ученый,  между пятью частями света установились родственные узы.    

Паганель говорил с жаром, и даже майор ничего не возразил на  этот гимн океану. И в самом деле, если бы для поисков Гарри Гранта нужно было  следовать вдоль тридцать седьмой параллели все время по материку, то это предприятие  оказалось бы неосуществимым. Но к услугам отважных путешественников было море,  переносившее их из одной страны в другую.    

6 декабря, на рассвете, над морскими волнами показалась  какая‑то гора. Это был остров Амстердам, расположенный под 37° 51'южной широты.  Конусообразная вершина была видна в ясную погоду за пятьдесят миль. В восемь  часов утра очертания этой горы, еще неясные, стали напоминать общий облик  Тенерифского пика.    

– Значит, она похожа и на гору острова Тристан, –  заметил Гленарван.    

– Основательный вывод, – отозвался  Паганель. – Он вытекает из геометрографической аксиомы: два острова,  похожие на третий, похожи и друг на друга. Добавлю, что острова Амстердам, так  же как и острова Тристан‑да‑Кунья, были богаты тюленями и робинзонами.    

– Значит, везде есть робинзоны? – спросила леди  Элен.    

– Честное слово, мадам, я не много знаю островов, где  не бывало подобных приключений, – отозвался ученый, – сама жизнь  гораздо раньше вашего знаменитого соотечественника Даниеля Дефо осуществила его  бессмертный роман.    

– Господин Паганель, – обратилась к нему Мери  Грант, – разрешите мне задать вам один вопрос.    

– Хоть два, дорогая мисс. Обязуюсь на них ответить.    

– Скажите, вас очень пугает мысль очутиться на  необитаемом острове?    

– Меня? – воскликнул Паганель.    

– Не вздумайте, друг мой, уверять, что это ваше  заветное желание, – сказал майор.    

– Я этого не говорю, – ответил географ, – но,  пожалуй, подобное приключение пришлось бы мне по вкусу. Я бы начал новую жизнь:  стал бы охотиться, ловить рыбу, жил бы зимой в пещере, а летом – на дереве,  устроил бы склад для собранного урожая… Словом, я занялся бы колонизацией моего  острова.    

– Один?    

– Один, если бы так пришлось. А к тому же разве на  земле может быть полное одиночество? Как будто нельзя выбрать себе друга среди  животных: приручить какого‑нибудь козленка, говорящего попугая, милую  обезьянку. А если случай пошлет вам такого товарища, как верный Пятница, то  чего же еще вам нужно? Два друга на одном утесе – вот вам и счастье!  Представьте, например, майора и меня…    

– Благодарю вас, – сказал Мак‑Наббс, – у меня  нет ни малейшего желания разыгрывать роль Робинзона, я бы сыграл ее очень  плохо.    

– Дорогой Паганель, – вмешалась леди Элен, –  ваше воображение опять уносит вас в мир фантазий. Но мне кажется, что  действительность очень отличается от мечтаний. Вы представляете лишь тех  вымышленных робинзонов, которых заботливая судьба забрасывает на благодатные  острова, где природа балует их, словно любимых детей. Вы видите только хорошую  сторону вещей.    

– Как, вы думаете, что нельзя быть счастливым на  необитаемом острове?    

– Думаю, что нет. Человек создан для жизни в обществе,  а не в одиночку. Одиночество порождает отчаяние. Это только вопрос времени.  Возможно, что сначала заботы об устройстве, об удовлетворении жизненных  потребностей и могут отвлечь мысли несчастного, только что спасшегося от  морских волн, и он, весь занятый настоящим, не будет думать о мрачном будущем.  Но настанет время, когда он почувствует себя одиноким вдали от людей, без  всякой надежды увидеть родину, увидеть тех, кого он любит. Что тогда должен  будет он передумать, перестрадать! Его островок – для него весь мир, все  человечество – он сам… И, когда настанет смерть, страшная смерть в совершенном  одиночестве, он будет чувствовать себя так, как последний человек в последний день  мира… Нет, господин Паганель, поверьте мне, лучше не быть этим человеком!    

Паганель, хотя не без сожаления, все же должен был  согласиться с доводами леди Элен. Разговор на тему о преимуществах и тяготах  одиночества продолжался вплоть до момента, когда «Дункан» бросил якорь в миле  от островов Амстердам.    

Этот заброшенный в Индийском океане архипелаг состоит из  двух островов, расположенных приблизительно в тридцати трех милях один от  другого, как раз на долготе полуострова Индостан. Северный остров называется  островом Амстердам или Сен‑Пьер, а южный – островом Сен‑Поль. Но надо сказать,  что и географы и мореплаватели часто смешивают их.    

Острова были открыты в 1522 году спутником Магеллана Эль‑Кано,  а много позднее их обследовал д'Антркасто, который вел корабли «Эсперанс» и  «Решерш» на поиски Лаперуза. Мореплаватель Берроу, Ботан‑Бопре в атласе  д'Антркасто, затем Хосбург, Пинпертон и другие географы все время, описывая  остров Сен‑Пьер, называли его Сен‑Поль, и наоборот.    

В 1859 году офицеры австрийского фрегата «Новара» во время  кругосветного путешествия избежали этой ошибки. Паганель непременно хотел  исправить ее.    

Маленький остров Сен‑Поль, расположенный к югу от острова  Амстердам, необитаем и состоит из одной горы конической формы – по‑видимому,  потухшего вулкана. Остров же Амстердам, на который шлюпка высадила пассажиров  «Дункана», имеет миль двенадцать в окружности. Население его состояло из  нескольких добровольных изгнанников, привыкших к своему жалкому существованию.  Это были сторожа рыболовных промыслов, принадлежащих, так же как и самый  остров, одному коммерсанту с острова Реюньон, некоему Отовану. Этот властитель,  пока еще не признанный великими европейскими державами, получает до  восьмидесяти тысяч франков в год от ловли, засолки и вывоза рыбы «хейлодактилус»,  называемой на менее научном языке треской.    

Острову Амстердам было суждено стать и остаться французским  владением. Сначала он принадлежал, по праву первого поселившегося на нем,  Камену, судовладельцу из Сен‑Дени на Бурбоне. Потом по какому‑то международному  соглашению остров Амстердам был уступлен одному поляку, который занялся его  обработкой при помощи мадагаскарских рабов. Ну, а поляки от французов недалеко  ушли, и остров, попав в руки Отована, снова стал французским.    

Когда 6 декабря 1864 года «Дункан» бросил якорь у острова,  население его состояло из трех человек: одного француза и двух мулатов. Все  трое были служащими коммерсанта‑собственника Отована. Паганель с радостью пожал  руку соотечественнику, почтенному господину Вио, человеку весьма преклонных  лет. «Мудрый старец» радушно принял путешественников. Этот день, когда ему  довелось оказать гостеприимство любезным, культурным европейцам, был для него  счастливым. Ведь остров Сен‑Пьер обычно посещают лишь охотники на тюленей да  изредка китобои – люди грубые и неотесанные; такие гости ненамного приятнее  акул.    

Вио представил гостям своих подчиненных – двух мулатов. Трое  этих людей да несколько диких кабанов и множество простодушных пингвинов – вот  и все здешнее население. Домик, где жили трое островитян, стоял в юго‑западной  части острова, в глубине природной гавани, образовавшейся после обвала. Еще  задолго до «царствования» Отована I остров Сен‑Пьер служил убежищем для  потерпевших кораблекрушение. Паганель очень заинтересовал слушателей, назвав  свой первый рассказ об этом: «История двух шотландцев, покинутых на острове  Амстердам».    

Дело было в 1827 году. Английский корабль «Пальмира»,  проходя в виду этого острова, заметил поднимающийся кверху дым. Капитан стал  приближаться к берегу и вскоре увидел двух людей, подававших сигналы бедствия.  Он отправил за этими людьми шлюпку, которая и доставила на корабль  двадцатидвухлетнего Жака Пэна и сорокавосьмилетного Роберта Прудфута. Эти двое  несчастных были в ужасном виде. Они прожили на острове восемнадцать месяцев в  страшной нужде, лишениях и муках: у них почти не было ни пищи, ни пресной воды.  Питались они ракушками, время от времени какой‑нибудь рыбой, пойманной на  согнутый гвоздь, или мясом пойманного кабаненка. Им случалось бывать по трое  суток без пищи. Подобно весталкам, они неусыпно охраняли костер, разведенный  при помощи последнего куска трута, и повсюду носили с собой, как какую‑нибудь  драгоценность, горящий уголек. Пэн и Прудфут были высажены на остров шхуной,  охотившейся за тюленями. Оставили их здесь, по обычаю рыбаков, для того, чтобы  они в течение месяца топили жир тюленей и выделывали их кожи. Шхуна за ними не  вернулась. Пять месяцев спустя к острову подошло английское судно «Хоуп»,  направлявшееся к Земле Ван‑Димена [77].  Капитан его по какому‑то необъяснимому, жестокому капризу отказался взять  шотландцев на свое судно. Он отплыл, не оставив им ни куска сухаря, ни огнива.  Несомненно, эти двое несчастных погибли бы, если бы «Пальмира», проходившая в  виду острова, не подобрала их.    

Второе приключение, занесенное в историю острова Амстердам –  если вообще у такого утеса может быть история, – это приключение капитана  Перона, на этот раз уже француза. Началось оно и закончилось так же, как у тех  двух шотландцев: он добровольно остается на острове, ожидаемое судно не  появляется, наконец, через сорок месяцев к берегам острова по воле ветра  заносится иностранное судно. Но это приключение отличается от первого тем, что  во время пребывания капитана Перона на острове разыгралась кровавая драма,  удивительно похожая на те вымышленные события, которые описал герой Даниеля  Дефо, вернувшийся на свой остров [78].    

Капитан Перон высадился на берег с четырьмя матросами: двумя  англичанами и двумя французами. Он собирался охотиться в течение пятнадцати  месяцев на морских львов. Охота была очень удачной, но, когда по истечении  пятнадцати месяцев судно, которое должно было прийти за охотниками, не  появилось, а съестные припасы мало‑помалу стали истощаться, вспыхнула  национальная рознь. Двое англичан взбунтовались против капитана Перона, и он  погиб бы, если бы не помощь его соотечественников. С этого времени началось  страшное, полное лишений и мук существование: две враждующие партии днем и  ночью следили друг за другом, не расставались с оружием, нападали друг на  друга, выходя то победителями, то побежденными. Конечно, в конце концов одна из  партий покончила бы с другой. Но, к счастью, какое‑то английское судно наконец  подобрало и доставило на родину этих несчастных людей, которые враждовали друг  с другом на утесе в Индийском океане по такой ничтожной причине.    

Таковы были эти приключения. Дважды остров Амстердам  становился вторым отечеством для заброшенных на него моряков, которых  счастливый случай дважды спас от мук и от смерти. Но с тех пор ни одно судно не  потерпело крушения у его берегов. Волны вынесли бы, конечно, на берег обломки  такого судна, а бывшие на нем люди добрались бы на шлюпках до рыболовных  промыслов господина Вио. А между тем за все многолетнее пребывание здесь старый  француз никогда еще не имел случая оказать гостеприимство жертвам моря. О  «Британии» и капитане Гранте он ничего не знал. Очевидно, катастрофа эта не  произошла ни у острова Амстердам, ни у острова Сен‑Поль, где часто бывают  рыбаки и китобои.    

Слова господина Вио не удивили и не огорчили Гленарвана.  Ведь он и его спутники искали на островах подтверждение не тому, что там был  капитан Грант, а тому, что его там не было. Они хотели убедиться в отсутствии  Гарри Гранта в этих точках тридцать седьмой параллели, и только. Отплытие  «Дункана» было поэтому назначено на следующий же день.    

Оставшееся до вечера время путешественники посвятили осмотру  острова. Он оказался привлекательным, но бедным флорой и фауной. Описание его  не смогло бы заполнить и страницу записной книжки даже самого многословного  естествоиспытателя. Млекопитающие, птицы и рыбы были здесь представлены лишь  несколькими дикими кабанами, тюленями, белыми как снег чайками, альбатросами и  окунями. Из‑под темной застывшей лавы били горячие ключи и железистые  источники, густые пары их клубились над вулканической почвой. Температура воды  некоторых источников была очень высокой, Джон Манглс погрузил в один из них  термометр Фаренгейта, и он показал сто семьдесят шесть градусов [79]. Рыба, пойманная в море  вблизи, через пять минут становилась вареной в этой почти кипящей воде. Увидев  это, Паганель отказался от мысли искупаться в источнике.    

После долгой прогулки, уже в сумерках, путешественники стали  прощаться с почтенным господином Вио. Все горячо пожелали ему счастья, какое  только возможно на его пустынном островке, а старик, в свою очередь, пожелал  успеха экспедиции. Скоро шлюпка с «Дункана» доставила путешественников на  корабль.    

 Глава IV    

ПАРИ ЖАКА ПАГАНЕЛЯ И МАЙОРА МАК‑НАББСА    

     

7 декабря, в три часа ночи, «Дункан» стоял под парами.  Заработала лебедка. Якорь был поднят с песчаного дна маленького порта и  водворен в свое гнездо на борту. Завертелся винт, и яхта направилась в открытое  море. Когда в восемь часов утра пассажиры поднялись на палубу, остров Амстердам  уже исчезал в тумане на горизонте. Эта стоянка была последней на пути по  тридцать седьмой параллели до самых австралийских берегов, а до них оставалось  еще целых три тысячи миль. При попутном западном ветре и благоприятной погоде  «Дункан» смог бы достигнуть Австралии дней в двенадцать.    

Мери Грант и Роберт с волнением смотрели на волны, вероятно,  те же, что рассекала за несколько дней до своего крушения «Британия». Где‑нибудь  здесь, быть может, капитан Грант на потерявшем управление судне с остатками  команды боролся со страшными бурями Индийского океана, сознавая, что его  корабль неудержимо несет к берегу. Джон Манглс знакомил девушку по своим  морским картам с течениями и указывал их постоянное направление. Одно из этих  течений проходит через весь Индийский океан к Австралийскому материку и  чувствуется даже в Тихом и Атлантическом океанах. Поэтому, если бы «Британия»,  потеряв мачты и руль, оказалась безоружной против натиска волн и ветра, она  должна была быть выброшена на берег и разбиться.    

Одно оставалось непонятным: в последнем сообщении  «Мореходной газеты» о капитане Гранте говорилось, что судно вышло из Кальяо 30  мая 1862 года, – как же 7 июня, всего через неделю после отплытия от  берегов Перу, «Британия» могла очутиться уже в Индийском океане? Но, когда об  этом спросили Паганеля, он нашел такое правдивое объяснение, которое убедило  даже самых несговорчивых. Это было вечером, 12 декабря, через шесть дней после  того, как «Дункан» покинул берега острова Амстердам.    

Лорд и леди Гленарван, Мери и Роберт Грант, капитан Джон,  Мак‑Наббс и Паганель беседовали в кают‑компании. По обыкновению, темой  разговора была «Британия» – ведь все мысли путешественников были сосредоточены  на ней. На упомянутое противоречие случайно натолкнулся Гленарван. Оно привело  всех в ужас: ведь могла рухнуть последняя твердая надежда. Неожиданное  замечание Гленарвана заставило Паганеля быстро поднять голову; затем, ни слова  не говоря, ученый направился за документом. Вернувшись, он опять‑таки молча  пожал плечами, словно ему было просто стыдно, что его могли хотя бы на одно  мгновение смутить «таким пустяком».    

– Друг мой, – проговорил Гленарван, – дайте  нам все же какое‑нибудь объяснение.    

– Нет, – ответил Паганель, – я только задам  один вопрос капитану Джону.    

– Я слушаю, господин Паганель, – сказал Джон  Манглс.    

– Может ли быстроходное судно сделать в один месяц  переход от Америки до Австралии?    

– Может, если оно будет проходить двести миль в сутки.    

– Разве такая скорость необычайна?    

– Нисколько. Парусные суда часто идут и быстрее.    

– Ну, так предположите, что морская вода смыла одну  цифру, и вместо «седьмого июня» читайте «семнадцатого июня» или «двадцать  седьмого июня», и все станет ясным.    

– В самом деле, – сказала леди Элен, – с  тридцать первого мая до двадцать седьмого июня…    

– … капитан Грант мог пересечь Тихий океан и очутиться  в Индийском, – докончил за нее Паганель.    

Вывод ученого всех обрадовал.    

– Итак, еще одно место документа выяснено, –  сказал Гленарван, – и опять благодаря нашему ученому другу. Теперь нам  остается только добраться до Австралии и начать поиски следов «Британии» на  западном побережье.    

– Или на восточном, – добавил Джон Манглс.    

– Да, вы правы, Джон: в документе нет указаний на то,  что катастрофа произошла именно у западных, а не у восточных берегов. Значит,  наши поиски должны быть направлены на место пересечения обоих побережий  тридцать седьмой параллелью.    

– Как, милорд, и это неясно? – спросила Мери.    

– О нет, мисс! – поспешил ответить Джон Манглс,  желая рассеять беспокойство девушки. – Лорд Гленарван, конечно, согласится  с тем, что если б капитан Грант высадился на восточном побережье Австралии, то  он получил бы там помощь: ведь все это побережье, можно сказать, английское –  оно населено колонистами. Команда «Британии» встретила бы соотечественников, не  пройдя и десяти миль.    

– Правильно, капитан Джон, – подтвердил  Паганель, – я присоединяюсь к вашему мнению. На восточном побережье, в  Туфоллд‑Бей, в городе Идеи, Гарри Грант нашел бы не только приют в какой‑нибудь  английской колонии, но и корабль, на котором он мог бы вернуться в Европу.    

– А в той части Австралии, куда мы плывем на «Дункане»,  потерпевшие крушение не могли бы найти такую помощь? – спросила леди Элен.    

– Нет, сударыня, ибо берега эти пустынны, –  ответил Паганель. – Никакие пути сообщения не соединяют их ни с  Мельбурном, ни с Аделаидой. Если «Британия» разбилась о тамошние береговые  рифы, то спасшиеся с судна люди могли рассчитывать на помощь не больше, чем на  негостеприимных берегах Африки.    

– Что же стало с моим отцом за эти два года? –  промолвила девушка.    

– Дорогая Мери, – отозвался Паганель, – ведь  вы уверены, не правда ли, в том, что капитану Гранту после кораблекрушения  удалось добраться до австралийского берега?    

– Да, господин Паганель, – ответила девушка.    

– Ну, так давайте зададим себе вопрос: что могло  случиться с капитаном Грантом? Тут могут быть только три гипотезы: или Гарри  Грант и его спутники добрались до английских колоний, или они попали в руки  туземцев, или, наконец, заблудились в пустынных землях Австралии.    

Паганель умолк, ища в глазах слушателей одобрения своих  заключений.    

– Продолжайте, Паганель, – сказал Гленарван.    

– Продолжаю, – согласился географ, – и начну  с того, что отброшу первую гипотезу. Гарри Грант, конечно, не добрался до  английских колоний, ибо, случись это с ним, он давным‑давно, целый и  невредимый, вернулся бы к своим детям, в свой родной город Данди.    

– Бедный отец! – прошептала Мери Грант. – Уже  целых два года, как он разлучен с нами!..    

– Не перебивай, сестрица, господина Паганеля! –  остановил ее Роберт. – Он сейчас нам скажет…    

– Увы, нет, мой мальчик! Единственное, что я могу  утверждать, это то, что капитан Грант в плену у австралийцев или…    

– А эти туземцы, – перебила его леди Элен, –  не…    

– Успокойтесь, сударыня, – ответил ученый, поняв,  чего она опасалась, – эти туземцы, правда, дики и грубы и стоят на самой  низкой ступени развития, но они люди мирные, не кровожадные, подобно своим  соседям новозеландцам. Поверьте мне, если потерпевшие крушение на «Британии»  попали к ним в плен, то жизни их не могла грозить никакая опасность. Все  путешественники сходятся на том, что австралийцы не любят проливать кровь и  даже часто помогают отражать нападение действительно жестоких беглых  каторжников.    

– Вы слышите, что говорит господин Паганель? –  обратилась к Мери Грант леди Элен. – Если ваш отец в плену у туземцев – а  в документе есть указания на это, – то мы найдем его.    

– А если он заблудился в этой огромной стране? –  отозвалась молодая девушка, вопрошающе смотря на Паганеля.    

– Ну и что же! – уверенно воскликнул  географ. – Мы и тогда разыщем его! Не правда ли, друзья мои?    

– Конечно! – ответил Гленарван. – Но я не  допускаю, чтобы он мог заблудиться.    

– И я также, – заявил Паганель.    

– А велика ли Австралия? – спросил Роберт.    

– Австралия, мой мальчик, занимает около семисот  семидесяти пяти миллионов гектаров земли, иными словами – это четыре пятых  Европы.    

– Она так велика? – с удивлением проговорил майор.    

– Да, Мак‑Наббс, это совершенно точно. Как вы думаете,  имеет подобная страна право на название континента, которое дается ей в  документе?    

– Конечно, Паганель.    

– Я еще прибавлю, – продолжал ученый, – что  число путешественников, исчезнувших в этой огромной стране, очень невелико. Мне  даже кажется, что, пожалуй, Лейххардт – единственный, чья судьба неизвестна, да  и то незадолго до моего отъезда мне сообщили в Географическом обществе, будто  Мак‑Интайр считает, что напал на его след.    

– Разве не все области Австралии исследованы? –  спросила леди Гленарван.    

– Далеко не все, – ответил Паганель. – Этот  континент не более известен, чем Центральная Африка, а надо сказать, что  недостатка в предприимчивых путешественниках тут не было. С 1606 по 1862 год с  полсотни человек занимались исследованием Австралии – центральных областей и  побережий.    

– Полсотни? – с недоверчивым видом сказал майор.    

– Да, Мак‑Наббс, именно. Я имею в виду и  мореплавателей, которые пускались в опасные плавания вдоль необследованных  австралийских берегов, и путешественников, углублявшихся в эту огромную страну.    

– И все же полсотни – это преувеличение, – заявил  майор.    

– Так я докажу вам! – крикнул географ, неизменно  приходивший в возбуждение, когда ему противоречили.    

– Докажите, Паганель!    

– Если вы не доверяете моим словам, то я сейчас же, не  задумываясь, перечислю вам все эти пятьдесят имен.    

– Ох уж эти мне ученые! – спокойно промолвил  майор. – Как они уверены в себе!    

– Майор, хотите держать со мной пари? Ставлю свою  подзорную трубу фирмы «Секретан» против вашего карабина «Пэрди‑Моор и Диксон».    

– Что ж, если это может доставить вам удовольствие,  Паганель! – ответил Мак‑Наббс.    

– Ну, майор, – воскликнул ученый, – больше  вам не придется убивать серн и лисиц из этого карабина! Разве только я вам его  одолжу, что, конечно, всегда сделаю охотно.    

– Когда вам понадобится моя подзорная труба, Паганель,  она всегда будет к вашим услугам, – с серьезным видом ответил на это  майор.    

– Так начнем! – воскликнул Паганель. –  Милостивые господа, будьте нашими судьями, а ты, Роберт, считай имена.    

Лорд и леди Гленарван, Мери и Роберт, майор и Джон Манглс  приготовились слушать географа. Их всех забавлял этот спор. К тому же речь шла  об Австралии, куда направлялся «Дункан», и рассказ Паганеля был особенно  кстати. Поэтому его попросили немедленно начать эту демонстрацию удивительной  памяти.    

– Мнемозина, – воскликнул ученый, – богиня  памяти, мать целомудренных муз, вдохнови своего верного и горячего поклонника!  Друзья мои, двести пятьдесят восемь лет назад Австралия была неизвестна.  Предполагали, правда, что где‑то на юге должен существовать большой материк. На  двух картах от 1550 года, сохранившихся в вашем Британском музее, дорогой  Гленарван, указана некая земля к югу от Азии под названием Большая Ява  Португальцев. Но карты эти очень неточны. Вот почему я сразу перехожу к  семнадцатому веку, а именно к 1606 году, когда испанский мореплаватель Кирос  открыл землю, которую и назвал Terra Austral del Espiritu Santo, что значит  «Южная Земля Святого Духа». Впрочем, некоторые писатели утверждали, что Кирос  открыл вовсе не Австралию, а Ново‑Гебридские острова. Я не буду вдаваться в  этот спорный вопрос. Отметь, Роберт, Кироса, и перейдем к следующему.    

– Один! – объявил мальчуган.    

– В том же году Луис Ваэс Торрес, помощник Кироса по  командованию его эскадрой, обследовал дальше к югу новооткрытые земли. Но честь  истинного открытия Австралии все же принадлежит голландцу Дирку Хартогу. Он  высадился на западном побережье Австралии под двадцать пятым градусом широты и  дал этому месту в честь своего корабля название Эндрахт. За Хартогом идет целый  ряд мореплавателей. В 1618 году один из них, Цихен, открывает на северном  побережье земли Арнхемленда и Ван‑Димена. В 1619 году Якоб Эдел дает свое имя  части западного побережья. В 1622 году голландцы на корабле «Левин» доходят до  мыса, получившего имя этого судна. В 1627 году Нейтс и Витт – первый на западе,  а второй на юге – дополняют открытия своих предшественников. За ними следует  командующий эскадрой Карпентьер. Он доходит со своими судами до огромного  залива, поныне носящего название залива Карпентария. Наконец, в 1642 году мореплаватель  Тасман огибает остров, который он, приняв его за часть материка, называет  именем генерал‑губернатора Батавии Ван‑Димена. Потомки справедливо пожелали  переменить это название на Тасманию. Таким образом, Австралийский материк  обогнули со всех сторон. Было выяснено, что он омывается водами Тихого и  Индийского океанов. В 1665 году этот громадный южный остров был назван Новой  Голландией. Но названию этому не суждено было сохраниться за ним, ибо как раз в  то время голландские мореплаватели начали уже сходить со сцены. Сколько у нас  уже имен?    

– Десять, – отозвался мальчик.    

– Хорошо, ставлю крестик и перехожу к англичанам. В  1686 году корсар Уильям Дампир, один из самых знаменитых флибустьеров [80] южных морей, пережив много  славных приключений и невзгод, пристает на своем судне «Сигнит» к северо –  западному берегу Новой Голландии, под 16° 50' широты. Он вошел в сношения с  туземцами и весьма подробно описал их нравы и жизнь. В 1699 году тот же Уильям  Дампир, но теперь уже не пират, а командир одного из судов королевского флота –  «Робак», – посетил бухту, где некогда высадился Хартог. До сих пор открытие  Новой Голландии представляло интерес, так сказать, чисто географический. Никому  не приходило в голову ее колонизировать, и в течение семидесяти лет, с 1699 по  1770 год, ни один мореплаватель не пристал к ее берегам. Но вот появляется  капитан Кук, и новый материк начинает вскоре заселяться европейскими  колонистами. Во время трех своих путешествий Кук высаживается в Новой  Голландии. В первый раз – тридцать первого марта 1770 года. Произведя в Таити  удачные наблюдения над прохождением Венеры через солнечный диск [81], Кук направляет свое судно  «Индевор» в западную часть Тихого океана. Здесь он открывает Новую Зеландию, а  затем плывет к восточному побережью Австралии и становится на якорь в одной из  тамошних бухт. Бухта эта оказывается настолько богатой неизвестными растениями,  что Кук дает ей название Ботанической бухты. Она и поныне называется Ботани‑Бей.  Сношения мореплавателя с местным населением малоинтересны. Из Ботанической  бухты Кук плывет к северу, и под шестнадцатым градусом широты, против мыса  Трибьюлейшн, его судно садится на коралловый риф в восьми лье от берега. Судну  грозит опасность пойти ко дну. Но Кук приказывает сбросить в море пушки и  съестные припасы, и в следующую же ночь облегченное таким образом судно  снимается с рифа приливом. Надо заметить, что корабль не затонул при этом  только потому, что кусок коралла, застряв в пробоине, очень уменьшил течь. Куку  удается довести свое судно до маленькой бухты, в которую впадает река,  названная им Индевор. Здесь в течение трех месяцев, пока длится починка судна,  англичане пытаются завязать сношения с туземцами, но это им не удается. По  окончании починки корабль продолжает свой путь к северу. Кук хочет узнать,  существует ли пролив между Новой Гвинеей и Новой Голландией. После многих  опасностей мореплаватель видит на юго‑западе широкий морской простор. Значит,  пролив существует! Кук проходит через него и высаживается на маленьком острове.  Вступив от имени Англии во владение открытой им землей, он дает ей чисто  британское название: Новый Южный Уэльс.    

Три года спустя отважный моряк командует уже двумя судами:  «Адвенчер» и «Резольюшн». Капитан Фюрно на корабле «Адвенчер» обследует берега  Земли Ван‑Димена и возвращается, думая, что она является частью Новой  Голландии. Только в 1777 году, во время своего третьего путешествия, Кук сам  посещает Землю Ван‑Димена. Два его судна, «Резольюшн» и «Дискавери», бросают  якорь в бухте Адвенчер. Отсюда Кук отправляется на Сандвичевы острова, которым  суждено было через несколько лет стать его могилой.    

– Это был великий человек, – сказал Гленарван.    

– Лучший из мореплавателей! После смерти Кука его  спутник Бенкс подал английскому правительству мысль устроить у Ботани‑Бей  исправительную колонию. Вслед за Куком к новому материку устремились  мореплаватели всех стран. В последнем полученном от Лаперуза письме, написанном  им в Ботани – Бей седьмого февраля 1787 года, плывущий навстречу гибели  мореплаватель говорит о своем намерении обследовать залив Карпентария, а также  все побережье Новой Голландии до Земли Ван‑Димена. Лаперуз уходит в море и не  возвращается. В 1788 году капитан Филипп в Порт‑Джексоне основывает первую  английскую колонию. В 1791 году Ванкувер совершает большое морское путешествие  вдоль южного побережья материка. В 1792 году д'Антркасто, посланный на поиски  Лаперуза, плывет вокруг всей Новой Голландии, причем на западе и юге от нее  открывает по пути ряд островов. В 1795 и 1797 годах двое отважных молодых  людей, Флиндерс и Басс, путешествуя в лодке длиной в восемь футов, продолжают  обследование южного побережья. В 1797 году Басс уже один проплывает между  Землей Ван‑Димена и Новой Голландией по проливу, носящему теперь его имя. В  этом же году Фламинг, тот самый, который открыл остров Амстердам, обследует на  западном побережье Новой Голландии реку Суон‑Ривер [82], где обитают прекрасные черные лебеди. В  1801 году Флиндерс снова предпринимает исследования. Его судно заходит в бухту  Энкаунтер (под 35° 40' широты и 138° 58' долготы) и встречается с «Географом» и  «Натуралистом» – двумя французскими судами, которыми командуют Воден и Амлен.    

– Капитан Воден? – переспросил майор.    

– Да. А что? – удивился географ.    

– Да нет, ничего! Продолжайте, дорогой Паганель.    

– Продолжим. К именам упомянутых мною мореплавателей  прибавлю имя капитана Кинга. Данные, добытые им во время его путешествий, с  1817 по 1822 год, дополнили результаты предыдущих обследований субтропического  побережья Новой Голландии.    

– Господин Паганель, я записал уже двадцать четыре  имени, – предупредил Роберт.    

– Хорошо! – отозвался географ. – Половина  карабина майора уже моя. Ну, а теперь, когда я покончил с мореплавателями,  перейдем к путешественникам по суше.    

– Прекрасно, господин Паганель! – воскликнула леди  Элен. – Нельзя не признаться, что память у вас удивительная.    

– Что очень странно, – прибавил Гленарван, –  у человека такого…    

– … такого рассеянного, вы хотите сказать? – не  дал ему договорить Паганель. – Но у меня память только на числа и имена,  ни на что больше.    

– Двадцать четыре имени, – повторил Роберт.    

– Ну, значит, двадцать пятый – лейтенант Даус. Он  пустился в путешествие в 1789 году, год спустя после основания колонии в Порт‑Джексоне.  К этому времени берега нового материка были уже обследованы, но что таил он в  себе, никому еще не было известно. Длинная цепь гор вдоль восточного побережья,  казалось, преграждала всякий доступ внутрь страны. Лейтенант Даус после  девятидневного пути принужден был вернуться в Порт‑Джексон. В том же самом году  капитан Тенч тоже пробовал перевалить через эту высокую горную цепь и так же  безуспешно. Две эти неудачи на три года отбили у других путешественников охоту  браться за такое трудное дело. В 1792 году полковник Паттерсон, отважный  исследователь Африки, снова попытался проникнуть внутрь материка, но и он  потерпел неудачу. В следующем году Хокинсу, простому боцману английского флота,  удалось пробраться на двадцать миль дальше своих предшественников. В течение  следующих восемнадцати лет только двое – мореплаватель Басс и инженер Барейе –  пробовали пробраться внутрь материка, но так же безуспешно, как и их  предшественники. Наконец, в 1813 году, был найден проход в горах, к западу от  Сиднея. В 1815 году губернатор Маккуори отважился перебраться через этот  проход, и по ту сторону Голубых гор им был заложен город Батерст. После этого  ряд путешественников обогащает географическую науку новыми данными и  способствует росту колоний. Начало этому изучению кладет в 1819 году Тросби;  затем Оксли углубляется на триста миль внутрь страны. За ними следуют Ховелл и  Юм. Эти двое путешественников отправились как раз из Туфоллд‑Бей, через который  проходит тридцать седьмая параллель. В 1829 и 1830 годах капитан Стерт  обследует течения рек Дарлинга и Муррея…    

– Тридцать шесть, – сказал Роберт.    

– Прекрасно! Я двигаюсь вперед, – ответил  Паганель. – Упомяну для полноты об Эйре и Лейххардте, обследовавших часть  страны в 1840 и 1841 годах; о путешествиях Стерта в 1845 году, братьев  Грегори и Хелпмана в 1846 году по западной части материка, Кеннеди в 1847 году  по реке Виктория и в 1848 году по северной части Австралии, Грегори в 1852  году, Остина в 1854 году. С 1855 по 1858 год братья Грегори занимались  изучением Австралийского материка, на этот раз его северо‑западной части.  Бебидж прошел от озера Торренс до озера Эйр. Упомяну, наконец, о  путешественнике, знаменитом в летописях Австралии, Стюарте, три раза отважно  пересекшем материк. Первая экспедиция Стюарта в глубь страны относится к 1860  году. Когда‑нибудь, если пожелаете, я расскажу вам, каким образом Австралия  была четырежды пересечена с юга на север. Теперь же я ограничусь тем, что  закончу этот длинный перечень. Обращаясь ко времени от 1860 года до 1862 года,  я должен прибавить к этим именам имена братьев Демпстер, Кларксона и Харпера,  Бёрка и Уилса, Нейльсона, Уокера, Ландсборо, Мак‑Кинли, Хоуита…    

– Пятьдесят шесть! – крикнул Роберт.    

– Ладно! Майор, я выполнил свое обязательство с  лихвой, – сказал Паганель, – а ведь я еще не назвал ни Дюперре, ни  Бугенвиля, ни Фицроя, ни Стокса…    

– Довольно! – проговорил Мак‑Наббс, подавленный  столькими именами.    

– … ни Перу, ни Куа, – продолжал Паганель, не в  силах остановиться, как экспресс на полном ходу, – ни Беннета, ни  Кеннинга, ни Тьерри…    

– Пощадите!    

– … ни Дикона, ни Стшелецкого, ни Рея, ни Уилкса, ни  Митчела…    

– Остановитесь, Паганель! – вмешался хохотавший от  души Гленарван.    

– Не добивайте злополучного Мак‑Наббса! Будьте  великодушны! Он признает себя побежденным.    

– А его карабин? – с торжествующим видом спросил  географ.    

– Он ваш, Паганель, – ответил майор. –  Признаться, мне очень жаль его, но у вас такая память, что с ней можно выиграть  целый артиллерийский музей.    

– Наверное, никто не знает больше об Австралии, –  заметила леди Элен. – Не забыть ни одного имени, ни одного самого  незначительного факта…    

– Ну, положим, относительно незначительных  фактов… – сказал майор, покачав головой.    

– Что такое? Что вы хотите этим сказать, Мак‑Наббс? –  закричал Паганель.    

– Я хочу сказать, что вам, быть может, неизвестны  некоторые подробности, касающиеся открытия Австралии.    

– Это невозможно, – с гордым видом заявил  Паганель.    

– А если я укажу вам такое происшествие, которое вам  неизвестно, вернете ли вы мне мой карабин?    

– Немедленно!    

– Так, значит, по рукам?    

– По рукам!    

– Прекрасно! Знаете ли вы, Паганель, почему Австралия  не принадлежит Франции?    

– Но, мне кажется…    

– Или, по крайней мере, известно ли вам, какое  объяснение дают этому англичане?    

– Нет, майор, – с досадой ответил Паганель.    

– Ну, так знайте же: Австралия не принадлежит Франции  просто потому, что капитан Боден, бывший, однако, далеко не робкого десятка,  так испугался в 1802 году кваканья австралийских лягушек, что поспешил поднять  якоря и сбежал оттуда навсегда.    

– Как, – воскликнул ученый, – это говорят в  Англии? Да ведь это злая шутка!    

– Очень злая, согласен, – ответил майор, – но  в Соединенном Королевстве она считается историческим фактом.    

– Это недостойно! – возмутился географ‑патриот. –  И об этом могут говорить серьезно?    

– Вынужден сознаться, что это так, дорогой  Паганель, – ответил среди общего хохота Гленарван. – Как, вы не знали  этой подробности?    

– Совершенно не знал. Но я протестую. Сами же англичане  зовут нас лягушкоедами, а разве боятся того, что едят?    

– Тем не менее, так говорят, – со скромной улыбкой  ответил майор.    

Вот так знаменитый карабин «Пэрди‑Моор и Диксон» и остался  во владении майора Мак‑Наббса.    

 Глава V    

ИНДИЙСКИЙ ОКЕАН БУШУЕТ    

     

Спустя два дня после этого пари Джон Манглс, определив, как  обычно, в полдень координаты, сообщил, что «Дункан» находится под 113° 37'  долготы. Пассажиры справились по карте и с радостью убедились, что от мыса  Джаффа их отделяет расстояние меньше пяти градусов. Между этим мысом и мысом  д'Антркасто австралийский берег описывает дугу, которая стягивается, как  хордой, тридцать седьмой параллелью. Если бы «Дункан» поднялся к экватору, он  бы на той же долготе нашел мыс Четем, который остался теперь в ста двадцати  милях к северу. Яхта плыла в той части Индийского океана, которая омывает  Австралийский материк. Можно было надеяться, что дня через четыре на горизонте  покажется мыс Бернулли.    

До сих пор ходу яхты благоприятствовал западный ветер, но в  последние дни он мало‑помалу стал слабеть, а 13 декабря и совсем упал. Паруса  неподвижно повисли вдоль мачт. Не будь у «Дункана» мощной машины, он был бы  скован океанским штилем.    

Такое состояние атмосферы могло продержаться неопределенно  долгое время. Вечером Гленарван заговорил об этом с Джоном Манглсом. Молодой  капитан, видя, как быстро опорожняются угольные ямы, казалось, был очень  раздосадован наступившим штилем. Он приказал поднять все паруса, чтобы  использовать даже самое ничтожное дуновение, но, выражаясь по‑матросски,  «ветром и шапки наполнить нельзя было».    

– Во всяком случае, нам не следует слишком жаловаться  на наше положение – штиль все же лучше противного ветра, – заметил  Гленарван.    

– Вы правы, милорд, – ответил Джон Манглс, –  но подобное затишье обычно наступает перед переменой погоды, а мы плывем у  границы муссонов [83],  дующих с октября по апрель с северо‑востока, и если они нас захватят, то это  сильно задержит нас в пути.    

– Ничего не поделаешь, Джон. Придется смириться с этой  помехой. В конце концов, ведь это будет только задержка.    

– Конечно, если только не разыграется буря.    

– Разве вы опасаетесь непогоды? – спросил  Гленарван, взглянув на совершенно безоблачное небо.    

– Да, – ответил капитан, – но я говорю это  только вам, милорд. Я не хочу тревожить леди Гленарван и мисс Грант.    

– Вы правы, Джон. Что же вас тревожит?    

– Верные признаки надвигающейся бури. Не доверяйте,  милорд, виду неба. Он очень обманчив. Вот уже два дня, как непрерывно падает  барометр. В настоящий момент он стоит на двадцати девяти дюймах [84]. Это такое предупреждение,  которым не приходится пренебрегать. Особенно же я опасаюсь ярости южного океана  – мне приходилось уже выдерживать борьбу с ним. Водяные пары, конденсирующиеся  над громадными ледниками Южного полюса, вызывают движение воздуха страшной  силы. Из столкновения экваториальных и полярных ветров рождаются циклоны,  торнадо и другие бури, бороться с которыми для кораблей далеко не безопасно.    

– Джон, – ответил Гленарван, – «Дункан» –  прочное судно, а капитан его – искусный моряк. И в бурю, приди она, мы сумеем  устоять.    

Эти опасения Джону Манглсу подсказывал инстинкт моряка. Он  был, как говорят англичане, искусным знатоком погоды weather‑wise. Упорное  падение барометра заставило молодого капитана принять на своем судне все меры  предосторожности. Джон Манглс ждал сильнейшей бури: хотя небо еще и не  предвещало этого, но точный барометр не мог его обманывать. Воздушные течения  устремляются из мест с высоким давлением в места с низким. И чем ближе друг от  друга эти места, тем скорее устанавливается единый уровень атмосферного  давления, но зато тем больше и скорость ветра.    

Джон Манглс не покидал мостика всю ночь. Около одиннадцати  часов южная сторона неба начала покрываться тучами. Джон вызвал наверх всю  команду и приказал спустить малые паруса. Он оставил только фок, бизань,  марсель и кливера. В полночь ветер стал крепчать: скорость его достигла  тридцати шести футов в секунду. Скрип мачт, шум, производимый работой команды,  сухой треск парусов, скрип внутренних переборок яхты – все это открыло  пассажирам то, о чем они до сих пор не подозревали. Паганель, Гленарван, майор,  Роберт появились на палубе: одни из любопытства, другие – готовые принять  участие в работе. По небу, которое еще недавно было ясным и звездным, теперь  неслись густые тучи, они выделялись на фоне неба, словно пятна на шкуре  леопарда.    

– Ураган? – коротко спросил Гленарван Джона  Манглса.    

– Еще нет, но скоро будет, – ответил капитан.    

Тут же он приказал взять марсель на нижние рифы. Матросы, с  трудом борясь с ветром, уменьшили поверхность паруса и прикрепили свернутую  часть его к спущенной рее. Джон Манглс хотел сохранить большую парусность,  чтобы яхта была устойчивее и ее меньше качало.    

Приняв эти меры предосторожности, капитан отдал приказ  Остину и боцману готовиться к встрече урагана. Найтовы[85] шлюпок были удвоены. Укрепили боковые тали [86] пушек. Натянули крепче  ванты [87]. Задраили люки. Джон  Манглс, словно офицер, стоящий над пробитой в укреплениях брешью, не покидал  подветренной стороны яхты и, стоя на мостике, пытался разгадать, что сулит  грозовое небо.    

Барометр упал до двадцати шести дюймов: это исключительно  низкое давление. Штормгласс [88] показывал  бурю.    

Был час ночи. Леди Элен и Мери Грант, которых жестоко качало  в их каютах, отважились подняться на палубу. Ветер дул уже со скоростью 84  футов в секунду. Он бешено свистел в снастях. Металлические тросы, подобно  струнам музыкального инструмента, гудели, словно какой‑то гигантский смычок  заставлял их вибрировать.    

Блоки ударялись друг о друга. Снасти с шумом двигались по  своим шероховатым желобам. Паруса хлопали со звуком пушечного выстрела.  Чудовищные волны уже шли на приступ яхты, а она, как бы смеясь над ними,  взлетала, подобно морской птице, на их пенившиеся гребни.    

Завидев женщин, Джон быстро пошел им навстречу и попросил их  вернуться к себе. Волны уже хлестали через борт и каждую минуту могли  прокатиться по палубе. Грохот разбушевавшихся стихий был так оглушителен, что  леди Элен еле слышала слова молодого капитана.    

– Опасности нет? – успела она задать ему вопрос в  минуту относительного затишья.    

– Никакой, сударыня, – ответил Джон Манглс. –  Но ни вам, ни мисс Мери нельзя оставаться на палубе.    

Леди Гленарван и Мери Грант не стали противиться этому  приказу, больше похожему на просьбу, и вошли в кают‑компанию в ту самую минуту,  когда волны с такой яростью ударили в корму яхты, что задрожали стеклянные  иллюминаторы. Ветер все усиливался. Мачты согнулись под тяжестью парусов, и  яхта, казалось, приподнялась над волнами.    

– Фок на гитовы![89] –  крикнул Джон Манглс. – Спускай марсель и кливера!    

Матросы кинулись выполнять приказание. Были отданы фалы [90], стянуты вниз гитовы,  спущены кливера – с таким шумом, который заглушил даже грохот бури. Из трубы  «Дункана» валили клубы черного дыма. Порой над водой показывались лопасти  быстро вращающегося винта.    

Гленарван, майор, Паганель и Роберт с восхищением и ужасом  смотрели на борьбу «Дункана» с волнами. Вцепившись изо всех сил в ванты, не в  состоянии обменяться ни единым словом, они глядели на буревестников: эти  зловещие птицы стаями носились кругом, как бы тешась неистовством стихии.    

Вдруг пронзительный свист заглушил шум урагана. Пар со страшной  силой вырвался из клапанов котла. Резко прозвучал сигнал тревоги. Яхту сильно  накренило, и Вильсон, стоявший у штурвала, был сбит с ног внезапным ударом  румпеля. «Дункан», потерявший управление, пошел поперек волны.    

– Что случилось? – крикнул Джон Манглс, бросаясь  на палубу.    

– Судно ложится набок! – ответил Том Остин.    

– Руль сломался?    

– К машине, к машине! – послышался голос механика.  Джон стремглав сбежал по трапу. Все машинное отделение было заполнено густым  паром. Поршни в цилиндрах бездействовали. Шатуны перестали вращать гребной вал.  Механик, видя полную неподвижность машины и боясь за целость котлов, выпустил  пар через пароотводную трубу. – В чем дело? – спросил капитан.    

– Винт погнулся или задел за что‑то, – ответил  механик. – Он не действует.    

– Как, его невозможно высвободить?    

– Невозможно.    

О ремонте думать не приходилось, ясно было одно: винт не  работал и пар, не находя себе применения, вырывался через предохранительные  клапаны. Джон был вынужден снова прибегнуть к парусам и искать помощи у того  самого ветра, который сейчас был его опаснейшим врагом.    

Капитан поднялся на палубу, в двух словах изложил Гленарвану  положение дел и стал убеждать его отправиться вместе с остальными пассажирами в  кают‑компанию. Гленарван выразил желание остаться на палубе.    

– Нет, милорд, – решительным тоном заявил Джон  Манглс, – я должен быть здесь один с моей командой. Идите в кают‑компанию.  Палубу может залить водой, и тогда волны беспощадно сметут вас.    

– Но мы можем быть полезны…    

– Уходите, уходите, милорд, так нужно! Бывают  обстоятельства, при которых я становлюсь хозяином судна. Уходите, я требую  этого!    

Очевидно, положение было критическим, если Джон Манглс  позволил себе говорить таким повелительным тоном. Гленарван понял, что ему  надлежит подать пример послушания, и покинул палубу, за ним последовали и его  трое спутников. Они присоединились к женщинам, тревожно ожидавшим в кают‑компании  развязки этой борьбы со стихиями.    

– Джон – человек решительный, – сказал, входя в  кают – компанию, Гленарван.    

– Да, – отозвался Паганель. – Наш капитан  напомнил мне боцмана из пьесы «Буря» вашего великого Шекспира. Он кричит  королю, плывущему на его корабле: «Убирайтесь! Этим ревущим валам нет дела до  королей! Марш по каютам! Молчать! Не мешайте!» [91]    

Между тем Джон Манглс, не теряя ни минуты, пытался вывести  судно из того опасного положения, в котором оно очутилось из‑за неисправности  винта. Он решил лечь в дрейф, чтобы как можно меньше уклониться от курса. Важно  было сохранить хоть некоторые паруса и повернуть их так, чтобы двигаться под  углом к направлению ветра. Отдан был приказ поставить марсель, взяв его на  рифы, а также установить блинд. «Дункан» был направлен под ветер.    

Яхта, обладавшая блестящими мореходными качествами, описала  дугу, словно скаковая лошадь, почувствовавшая шпоры, и понеслась бортом к  ветру. Выдержат ли остальные паруса? Правда, они были сделаны из лучшего  полотна, но какая ткань сможет противостоять такому неистовому натиску!    

Избранный капитаном маневр давал яхте существенные преимущества:  она подставляла волнам наиболее прочные части своего корпуса и держалась  нужного направления. Однако ей грозила и немалая опасность, так как она могла  попасть в один из огромных провалов, зиявших между валами, и уже не вырваться  оттуда. Капитан не имел возможности выбирать и решил держаться такого  положения, пока будут целы мачты и паруса. Матросы были у него на глазах,  готовые каждую минуту броситься исполнять его распоряжения. Джон Манглс,  привязав себя к вантам, наблюдал за разъяренным океаном.    

Так прошла ночь. Надеялись, что буря стихнет с рассветом.  Напрасная надежда! Около восьми часов утра ветер еще усилился: скорость его  достигла ста восьми футов в секунду. Это был ураган!.    

Джон Манглс молчал, но втайне трепетал за свое судно и за  тех, кто был на нем. «Дункан» страшно накренился. Был момент, когда команда  решила, что судно не поднимется. Матросы с топорами в руках уже бросились  рубить ванты фок‑мачты, как вдруг паруса сорвались с мачт и умчались, словно  гигантские альбатросы. «Дункан» выпрямился, но, не имея опоры и управления,  стал раскачиваться с такой силой, что мачты каждую минуту грозили переломиться  у самых оснований. Яхта не могла долго противостоять подобной качке: все ее  части расшатывались; казалось, обшивка вот‑вот не выдержит и волны хлынут  внутрь судна.    

Джону Манглсу оставалось одно: поставить косой парус и идти  по ветру. Но на это потребовалось несколько часов усилий: раз двадцать почти  законченную работу приходилось начинать сызнова. Только к трем часам пополудни  удалось наконец поставить парус. Под этим куском полотна подхваченный ветром  «Дункан» помчался с невероятной быстротой. Буря несла его к северо‑востоку.    

Нужно было во что бы то ни стало поддерживать наибольшую  быстроту хода яхты, ибо только это могло ее спасти. Порой, опережая волны,  «Дункан» разрезал их своим заостренным носом и, подобно огромному киту,  зарывался в воду, облитый ею от носа до кормы. Иногда же скорость яхты  совпадала со скоростью волн. Тут руль переставал действовать, яхту начинало  кидать во все стороны, и она рисковала стать поперек волн. Наконец, бывало и  так, что ураган гнал волны быстрее «Дункана». Тогда они перехлестывали через  корму и с непреодолимой силой сметали все с палубы. Весь день 15 декабря и  следующая ночь прошли в тревожных колебаниях между надеждой и отчаянием. Джон  Манглс ни на минуту не покинул своего поста и не притрагивался к пище. Его  мучили опасения, но он сохранял бесстрастное выражение лица. Он упорно силился  проникнуть взором в туман, застилавший горизонт на севере.    

Действительно, молодой капитан имел основание бояться за  судно. «Дункан», отброшенный ураганом со своего пути, несся к австралийскому  берегу с неудержимой быстротой. Джон Манглс инстинктивно чувствовал, что их  несет какое‑то необыкновенно быстрое течение. Каждую минуту он ждал, что яхта  налетит на подводные скалы и разобьется вдребезги. Капитан считал, что берег  находится в каких‑нибудь двенадцати милях под ветром, а встреча с ним означала  крушение, гибель судна. В сто раз лучше необъятный океан. С ним еще можно  бороться, хотя бы и уступая ему, но когда буря выбрасывает судно на берег,  тогда конец.    

Джон Манглс пошел к Гленарвану и поговорил с ним наедине. Он  не скрыл от него серьезности положения, рассказал об опасности с хладнокровием  моряка, готового ко всему, и в заключение предупредил Гленарвана, что, быть  может, он будет вынужден выбросить «Дункан» на берег.    

– Чтобы попытаться, если это будет возможно, спасти  тех, кто находится на нем, – добавил он.    

– Поступайте, как найдете нужным, Джон, – ответил  Гленарван.    

– А леди Гленарван? А мисс Грант?    

– Я предупрежу их только в последнюю минуту, когда  исчезнет всякая надежда на то, что можно удержаться в море. Уведомьте меня.    

– Я уведомлю вас, милорд.    

Гленарван вернулся к жене и Мери Грант. Обе они, хотя и не  знали, как велика опасность, все же чувствовали ее. Они проявляли большое  мужество, не уступая в этом своим спутникам: Паганель увлекся весьма  несвоевременными рассуждениями о направлении воздушных течений, проводя  интересные сравнения между бурями, циклонами и ураганами. Роберт слушал его.  Что касается майора, то он ждал конца с фатализмом мусульманина.    

Около одиннадцати часов ураган как будто начал стихать.  Влажный туман рассеялся, и Джон смог разглядеть милях в шести под ветром какой‑то  плоский берег. «Дункан» несся прямо к нему полным ходом. Чудовищные валы  взлетали на высоту более пятидесяти футов. Джон понял, что они разбиваются о  какую‑то твердую преграду, иначе они не смогли бы так высоко подниматься.    

– Здесь песчаные мели, – сказал он Остину.    

– Вы правы, – ответил его помощник.    

– Если бог не поможет нам найти проход между этими  мелями, – продолжал Джон Манглс, – мы погибли.    

– Сейчас прилив высок, капитан. Быть может, нам и  удастся пройти.    

– Но взгляните, Остин, на ярость этих валов. Какое  судно в силах противостоять им?    

Тем временем «Дункан» под косым парусом продолжал нестись к  берегу со страшной быстротой. Вскоре он был уже милях в двух от мели. Туман  ежеминутно заволакивал берег, но все же Джону удалось разглядеть за пенившейся  полосой бурунов более спокойную полосу моря. Там «Дункан» был бы в  относительной безопасности. Но как добраться туда?    

Капитан вызвал пассажиров на палубу. Он не хотел, чтобы в  час крушения они оказались запертыми в кают‑компании. Гленарван и его спутники  увидали бушующее море. Мери Грант побледнела.    

– Джон, – тихо сказал Гленарван молодому  капитану, – я попытаюсь спасти жену или погибну вместе с нею. Позаботьтесь  о мисс Грант.    

– Хорошо, милорд, – ответил Джон Манглс, поднося  руку Гленарвана к своим влажным от слез глазам.    

«Дункан» находился всего в нескольких кабельтовых от края  мели. Прилив, конечно, помог бы яхте пройти через эти опасные мели. Но  громадные валы, то поднимавшие, то опускавшие судно, должны были неминуемо  ударить его килем о дно. Возможно ли успокоить бушующий океан?    

Вдруг Джона Манглса осенила блестящая мысль.    

– Жир! – крикнул он. – Жир тащите, ребята,  жир!    

Вся команда сразу поняла смысл этих слов. Капитан решил  пустить в ход одно средство, которое иногда бывает спасительным.    

Можно умерить ярость волн, покрыв их слоем жидкого жира.  Этот слой разливается на поверхности воды, и волны стихают. Такое средство  оказывает свое действие немедленно, но на очень короткое время. Едва успеет  судно пройти по такому искусственно успокоенному морю, как волны уже начинают  бушевать с еще большей силой, и горе тому, кто отважился бы плыть вслед за  проскользнувшим таким образом судном[92].    

Команда, силы которой удесятерились сознанием опасности,  быстро выкатила на палубу бочонки с тюленьим жиром. Матросы вскрыли их ударами  топоров и держали над водой у правого и левого бортов.    

– Готовься! – крикнул Джон Манглс, выжидавший  благоприятного момента.    

В двадцать секунд яхта достигла края отмели, где бурлили и  ревели волны. Пора!,    

– Выливай! – крикнул молодой капитан.    

Бочонки были опрокинуты, и из них полились потоки жира.  Маслянистый слой мгновенно сгладил пенившуюся поверхность моря. «Дункан»  понесся по затихшим водам и скоро очутился в спокойном заливе, по ту сторону  грозных отмелей, а за его кормой уже снова с неописуемой яростью бушевал  освободившийся от пут океан.    

 Глава VI    

МЫС БЕРНУЛЛИ    

     

Первой заботой Джона Манглса было стать на два якоря на  глубине тридцати пяти футов. Дно оказалось хорошим – из твердого гравия – и  прочно удерживало якоря. Значит, судно не унесет в море, и оно не сядет на  мель. После стольких тревожных часов «Дункан» очутился в маленькой бухте,  защищенной от океанских ветров высокой дугообразной косой.    

Гленарван пожал руку молодому капитану и сказал:    

– Спасибо, Джон!    

И Джон Манглс почувствовал себя щедро вознагражденным этими  двумя словами.    

Гленарван сохранил в тайне пережитые им душевные муки: ни  леди Элен, ни Мери, ни Роберт даже и не подозревали, насколько велика была  опасность, от которой они только что избавились.    

Оставалось выяснить существенные вопросы: в какое место  побережья занесен «Дункан» этой страшной бурей? На сколько отклонился он от  тридцать седьмой параллели? На каком расстоянии на юго‑западе находится, от  него мыс Бернулли?    

Это первое, что должен был определить Джон Манглс, и он  тотчас же занялся наблюдениями и вычислениями, результаты которых затем нанес  на судовую карту.    

Оказалось, что «Дункан» не особенно уклонился от своего  курса: всего на два градуса. Он находился под 136° 12' долготы и 35°07' широты,  у мыса Катастрофе на южном побережье Австралии, в трехстах милях от мыса  Бернулли.    

Мыс Катастрофе, носящий такое зловещее название, расположен  против мыса Борда на острове Кенгуру. Между этими двумя мысами проходит пролив  Инвестигейтор, который ведет к двум довольно глубоким заливам: северный из них  – залив Спенсер, а южный – залив Сент‑Винсент. На восточном берегу этого  последнего залива находится порт Аделаида, столица провинции Южная Австралия.  Аделаида основана в 1836 году, ее население – сорок тысяч человек. Это довольно  богатый город, но жители его заняты только обработкой плодородной земли,  приносящей им богатые урожаи винограда, апельсинов и других  сельскохозяйственных продуктов. Крупных промышленных предприятий в городе нет.  Поэтому там меньше инженеров, чем агрономов, и интерес к коммерции и технике  невелик.    

Можно ли отремонтировать «Дункан» на месте? Это надо было  выяснить. Джон Манглс, желая знать, каково повреждение винта, приказал  водолазам спуститься за корму яхты, и те доложили, что одна из лопастей винта  погнулась и задевала за ахтерштевень[93],  поэтому‑то винт и не мог вращаться. Повреждение это было очень серьезным, для  его починки требовалось такое оборудование, которого, конечно, не найти в  Аделаиде.    

По зрелом размышлении Гленарван и капитан Джон приняли такое  решение: плыть на «Дункане» под парусами вдоль австралийского берега,  разыскивая следы крушения «Британии», сделать остановку у мыса Бернулли,  собрать там заключительные сведения, затем продолжать плавание до Мельбурна,  где повреждения яхты легко исправят. А как только винт будет приведен в  порядок, «Дункан» закончит свои поиски у восточных берегов.    

Этот план был одобрен. Джон Манглс решил сняться с якоря при  благоприятном ветре. Ждать пришлось недолго. К вечеру ураган совершенно стих.  Задул попутный юго‑западный ветер. Стали готовиться к отплытию, поставили новые  паруса. В четыре часа утра матросы взялись за лебедку. Высвободив якоря из  грунта, они подняли их наверх, и «Дункан» под фоком, марселем, брамселем,  кливерами, бизанью и крюйс‑марселем пошел правым галсом вдоль австралийских  берегов.    

Через два часа потеряли из виду мыс Катастрофе – яхта плыла  мимо пролива Инвестигейтор. Вечером обогнули мыс Борда и прошли вдоль острова  Кенгуру. Остров этот, самый большой из австралийских мелких островов, служит  убежищем для беглых ссыльных. Вид его очарователен. Бесконечные ковры зеленой  растительности спускаются к прибрежным слоистым скалам. По этим равнинам и  лесам, как и в 1802 году – году открытия острова, скачут неисчислимые стаи  кенгуру.    

На следующий день, в то время как «Дункан» лавировал вдоль  побережья, на остров были посланы шлюпки с командой – осмотреть крутые берега  Кенгуру. Яхта находилась под тридцать шестой параллелью, а Гленарван хотел,  чтобы до тридцать восьмой параллели не осталось ни одного неисследованного  клочка земли.    

18 декабря яхта, летя на всех парусах с быстротой настоящего  клипера, прошла вплотную вдоль берега бухты Энкаунтер, куда попал в 1828 году  путешественник Стерт, после того как открыл Муррей – самую большую из рек Южной  Австралии. Но берега этой бухты совсем не походили на цветущие берега острова    

Кенгуру. Они были мрачные: однообразие нарушалось иногда  каким‑нибудь серым утесом или песчаным мысом, – словом, все как на  бесплодном побережье полярных земель.    

Работа команды шлюпок во время плавания была тяжелая, но  никто не роптал. Моряков почти всегда сопровождали на берег Гленарван,  неразлучный с ним Паганель и юный Роберт. Им хотелось собственными глазами  увидеть останки «Британии». Но самые тщательные их поиски ничего не обнаруживали.  Австралийские берега остались так же немы, как и патагонские прерии. Все же не  следовало терять надежду до тех пор, пока не будет достигнут тот пункт, который  указан в документе.    

Поиски в этих местах производились лишь как добавочная мера  предосторожности, на всякий случай. Ночью «Дункан» дрейфовал, чтобы, по  возможности, держаться на месте, а днем на берегу производились самые  тщательные поиски.    

20 декабря путешественники поравнялись с мысом Бернулли. Им  не удалось найти на своем пути ни одного обломка «Британии». Но эта неудача  ничего не доказывала. В самом деле, ведь с момента катастрофы прошло целых два  года, а за это время море могло и даже должно было сорвать с подводных камней,  разбросать и уничтожить все обломки трехмачтового судна. Да и туземцы, которые  чуют кораблекрушения, как коршуны труп, конечно, подобрали бы мельчайшие его  обломки. А Гарри Грант и его оба спутника, попав в плен в ту минуту, когда  волны выбросили их на берег, были, вне всякого сомнения, уведены в глубь  материка.    

Но в таком случае теряла смысл одна из остроумных гипотез  Жака Паганеля. Пока речь шла об Аргентине, ученый был вправе утверждать, что  цифры документа относятся не к месту кораблекрушения, а к местонахождению  пленных. Конечно, в пампасах большие реки с их многочисленными притоками легко  могли вынести в море драгоценный документ. Здесь же, в этой части Австралии,  реки, пересекающие тридцать седьмую параллель, немногочисленны. К тому же Рио‑Колорадо  и Рио‑Негро текут к морю через пустынные земли, негодные для жилья и  незаселенные. Главные же австралийские реки – Муррей, Маррамбиджи, Дарлинг –  либо впадают одна в другую, либо несут свои воды в океан через такие устья,  которые стали крупными гаванями, оживленными портами. Как мало шансов за то,  чтобы хрупкая бутылка могла спуститься по течению рек, где непрестанно движутся  суда, и попасть в Индийский океан!    

Неправдоподобность этого, конечно, не могла ускользнуть от  людей проницательных. Гипотеза Паганеля, допустимая в условиях аргентинских  провинций Патагонии, была бы нелогичной в Австралии. Паганель согласился с  этими соображениями – их выдвинул майор Мак‑Наббс. Стало очевидным, что  координаты, указанные в документе, могли относиться только к месту крушения и  что, следовательно, бутылка была брошена у западного побережья Австралии, где  разбилась «Британия».    

Тем не менее, как основательно заметил Гленарван, это  толкование документа не исключило гипотезы о том, что капитан Грант находится в  плену. И сам он даже наводит на эту мысль следующей фразой своего документа: «где  они попадут в плен к жестоким туземцам». Поэтому искать пленных именно на  тридцать седьмой, а не на какой‑нибудь другой параллели оснований больше не  было.    

Так был разрешен этот долго обсуждавшийся вопрос. Из этого  следовало, что, если только и у мыса Бернулли не найдется следов «Британии»,  Гленарвану ничего не останется, как вернуться в Европу. Правда, его поиски  окажутся бесплодными, но все же он исполнил свой долг добросовестно и  мужественно.    

Конечно же, это чрезвычайно огорчило пассажиров «Дункана», а  Мери и Роберта привело в отчаяние. Когда дети капитана Гранта подплывали к  берегу вместе с лордом и леди Гленарван, Джоном Манглсом, Мак‑Наббсом и  Паганелем, они думали, что теперь уже вопрос о спасении их отца решается  бесповоротно. Бесповоротно, ибо во время предыдущего обсуждения Паганель  справедливо сказал, что потерпевшие крушение давным‑давно вернулись бы на  родину в том случае, если бы их судно разбилось о подводные камни у восточного  побережья.    

– Надейтесь и уповайте на бога! Не теряйте  надежды! – повторяла леди Элен сидевшей подле нее Мери, в то время как  шлюпка шла к берегу.    

– Да, мисс Мери, – сказал капитан Джон, –  когда все человеческие средства исчерпаны, провидение внезапно указывает людям  новые пути.    

– Да услышит вас бог, мистер Джон, – ответила Мери  Грант.    

Берег был уже близко – до него оставалось не больше одного  кабельтова. Он отлого спускался к воде у оконечности мыса, вдававшегося на две  мили в море. Шлюпка причалила в маленькой природной бухте, между двумя  коралловыми отмелями – из таких отмелей должно со временем вырасти целое  заграждение из рифов вокруг южного берега Австралии. Да и теперь они уже были  рифами, крайне опасными для кораблей, и вполне возможно, что именно о них и  разбилась «Британия».    

Пассажиры яхты беспрепятственно высадились на совершенно  пустынный берег. Вдоль него тянулся ряд слоистых утесов вышиной от шестидесяти  до восьмидесяти футов. Нелегко было бы без лестниц и крюков перелезть через эту  природную крепостную стену. К счастью, Джон Манглс обнаружил в ней полумилей  южнее брешь, образовавшуюся при обвале части стены. Вероятно, море, особенно  бурное во время равноденствия, бьет волнами в это рыхлое заграждение из туфа и  подмывает его.    

Гленарван и его спутники углубились в этот проход и  поднялись по довольно крутому склону на вершину утеса. Роберт, словно котенок,  первым вскарабкался на нее. Паганель был в отчаянии, что двенадцатилетний  мальчуган на своих детских ножках опередил его, длинноногого сорокалетнего  мужчину. Но зато географ оставил далеко позади себя безмятежного майора,  которому это было совершенно безразлично.    

Вскоре маленький отряд весь собрался на вершине утеса и стал  оттуда рассматривать расстилавшееся внизу пространство. Это были обширные  невозделанные земли, поросшие жалким кустарником, – местность почти  бесплодная. Гленарвану она напомнила глены Шотландии, а Паганелю – бесплодные  ланды Бретани. Но если край этот казался необитаемым у побережья, то несколько  видневшихся вдали построек говорили уже о присутствии человека, – и не  дикаря, а цивилизованного труженика.    

– Мельница! – крикнул Роберт.    

И действительно, милях в трех вертелись в воздухе крылья  ветряной мельницы.    

– Это действительно мельница, – отозвался  Паганель, посмотрев в свою подзорную трубу. – Вот маленькое сооружение,  столь же скромное, сколь и полезное. Вид его всегда радует мой взор.    

– Как похоже на колокольню, – сказала леди Элен.