1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
– Ну что же, Пенкроф, мы попробуем удовлетворить вас.    

– Но у вас же нет никакой машины?    

– Мы ее построим.    

– Паровую машину?    

– Нет, водяную.    

Действительно, инженер ведь имел в своем распоряжении  естественную силу, чтобы управлять машиной; использовать эту силу не представляло  большого труда Для этого достаточно было увеличить выход воды через небольшой  рукав озера, поставлявший воду в Гранитный Дворец. Отверстие в камнях и траве  на верхнем конце водостока было расширено, и в коридоре образовался высокий  водопад Излишек воды уходил через внутренний колодец. Под водопадом инженер  установил цилиндр с лопастями, который был соединен с колесом, обмотанным  крепким канатом; к канату была привязана ивовая корзина Посредством длинной  веревки, доходившей до земли, позволявшей включать и выключать гидравлический  мотор, можно было подняться в корзине до самых дверей Гранитного Дворца 17  марта подъемник был первый раз пущен в ход, к всеобщему удовольствию Отныне все  тяжести: дрова, уголь, припасы, да и сами колонисты поднимались при помощи этой  столь простой машины, заменявшей лестницу, о которой никто не жалел.  Нововведение особенно обрадовало Топа, который не обладал и не мог обладать  проворством Юпа, чтобы карабкаться по ступенькам Нередко он поднимался в  Гранитный Дворец на спине Наба или самого орангутанга.    

Около этого же времени Сайрес Смит попытался изготовить  стекло. Для этого прежде всего требовалось приспособить к новым потребностям  гончарную печь. Дело оказалось довольно трудным; но наконец, после нескольких  неудачных попыток, удалось оборудовать маленький стеклянный цех. Гедеон Спилет  и Харберт, настоящие помощники инженера, несколько дней не выходили оттуда.    

Что касается веществ, входящих в состав стекла, то это  песок, мел и сода (углекислая или сернокислая) Песок можно было найти на  берегу, мел добывался из известняка, сода – из водорослей, серная кислота – из  железняка, а уголь для нагревания печи до нужной температуры – прямо из земли  Итак, Сайрес Смит имел в своем распоряжении все необходимое, чтобы действовать.  Труднее всего оказалось изготовить «трость» стеклодува, то есть железную трубку  в пять-шесть футов длиной, которой набирают расплавленную массу. Но Пенкроф  сумел в конце концов изготовить такую трость из длинной тонкой полосы железа,  свернутой, как дуло ружья, и скоро она была готова к употреблению 28 марта печь  сильно раскалили Массу, состоявшую из ста частей песка, тридцати пяти частей  мела и сорока частей сернокислой соды, смешанной с двумя-тремя частями  угольного порошка, наложили в тигли из огне упорной глины Когда под влиянием  жара она расплавилась до жидкого или, скорее, тестообразного состояния, Сайрес  Смит «набрал» тростью некоторое количество этого теста и несколько раз повернул  его на предварительно приготовленной железной пластинке, чтобы придать ему форму,  удобную для дутья. Затем он передал трость Харберту и предложил ему подуть  через другой конец.    

– Так же, как выдувают мыльные пузыри? – спросил  юноша – Совершенно так же, – ответил инженер Харберт, надув щеки, начал с  таким усердием дуть в трубку, не забывая все время ее поворачивать, что  расширил дыханием стекловидную массу. К первой порции добавили еще массы, и  вскоре образовался пузырь диаметром в один фут. Тогда Сайрес Смит взял у  Харберта трубку и, заставляя ее качаться, как маятник, постепенно удлинил  расплавленный пузырь, придав ему форму конусообразного цилиндра.    

В результате выдувания получился стеклянный цилиндр с двумя  полукруглыми шишками на концах, которые легко было отделить с помощью острого  куска железа, смоченного в холодной воде. Таким же способом цилиндр был  разрезан вдоль, после чего его размягчили вторичным нагреванием, растянули на  доске и выровняли скалкой Первое стекло было готово. Достаточно было повторить  эту операцию пятьдесят раз, чтобы получить пятьдесят стекол. Окна в Гранитном  Дворце вскоре украсились прозрачными стеклами, быть может, не слишком белыми,  но пропускавшими достаточно света.    

Что же касается посуды – стаканов и бутылок, то приготовить  их было уже пустяком. Их брали готовыми прямо со стеклодувной трости. Пенкроф  тоже просил разрешения подуть; это доставляло ему большое удовольствие, но он  дул с такой силой, что его изделия принимали самые забавные формы, вызывающие  его восхищение.    

Во время одной из экспедиций было открыто новое дерево,  благодаря которому пищевые запасы колонистов пополнились еще больше.    

Однажды Сайрес Смит и Харберт во время охоты углубились в  лес Дальнего Запада, на левом берегу реки Благодарности. Юноша всегда задавал  инженеру множество вопросов, на которые тот с удовольствием отвечал. Но охота,  как всякое земное дело, требует внимания, и охотника, который не проявляет  достаточного усердия, ожидает неудача. Между тем Сайрес Смит не был охотником,  а Харберт в этот день больше говорил о химии и физике. Поэтому множество  кенгуру, диких свиней и агути, которых очень легко было уложить, избежали в  этот день смерти от руки юноши. Становилось поздно, и наши охотники рисковали  вернуться с пустыми руками, когда Харберт внезапно остановился и радостно  вскричал:    

– Мистер Сайрес, видите ли вы это дерево? Дерево, на  которое он указывал, больше походило на куст, так как оно состояло из ствола,  одетого губчатой корой, и листьев, усеянных маленькими прожилками.    

– Что же это за дерево, похожее на маленькую  пальму? – спросил Сайрес Смит.    

– Это cucas revoluta; его изображение есть в нашем  естественно-историческом словаре.    

– Но я не вижу на этом дереве плодов.    

– Их и нет, мистер Сайрес, – отвечал  Харберт, – но зато в его стволе есть мука, которую природа поставляет нам  в готовом виде.    

– Так, значит, это хлебное дерево?    

– Да, хлебное дерево.    

– В таком случае, мой мальчик, это драгоценная находка,  тем более что наш урожай еще не собран За работу, и дай Бог, чтобы ты не  ошибся!    

Но Харберт не ошибся Он разломил один из стеблей, который  состоял из железистой ткани и мучнистой сердцевины, пронизанной волокнистыми  связками, которые разделялись концентрическими кольцами из таких же волокон  Этот крахмал был пропитан слизистым соком Он имел неприятный вкус, но его легко  было удалить выжиманием.    

Эта мучнистая масса представляла собой настоящую муку  прекрасного качества и очень питательную.    

Сайрес Смит и Харберт, тщательно изучив часть леса Дальнего  Запада, где росли эти деревья, поставили опознавательные знаки и вернулись в  Гранитный Дворец, где поделились своим открытием.    

На следующий же день колонисты отправились на сбор Пенкроф,  все более и более восторгавшийся островом, говорил инженеру:    

– Мистер Сайрес, как вы думаете, существуют ли острова  для потерпевших крушение?    

– Что вы хотите этим сказать, Пенкроф?    

Я хочу сказать, – острова, которые созданы специально  для того, чтобы около них было удобно терпеть крушение и чтобы бедняги вроде  нас могли легко выйти из всякого затруднения.    

– Возможно, что такие острова и существуют, –  улыбаясь, сказал инженер.    

– Это несомненно, сударь, – сказал Пенкроф – И еще  более несомненно, что остров Линкольна один из таких островов Колонисты  вернулись в Гранитный Дворец с большим запасом стеблей хлебного дерева Инженер  установил пресс для отжатия слизистого сока, пропитавшего крахмал, и получил  порядочно муки, которая превратилась в руках Наба в пирожные и пудинги Это был,  правда, не настоящий пшеничный хлеб, но нечто очень похожее.    

В этот период онагги, овцы и козы из кораля ежедневно давали  молоко, необходимое колонии. Повозка, или, вернее сказать, легкая тележка,  пришедшая ей на смену, совершала частые поездки в кораль. Когда наступала  очередь Пенкрофа ехать, он брал с собой Юпа и заставлял его править. Юп умно  справлялся со своими обязанностями, весело щелкая бичом.    

Итак, все процветало в корале и в Гранитном Дворце, и  поистине колонистам не на что было жаловаться, кроме оторванности от родины.  Они так привыкли к новой жизни и до такой степени освоились на острове, что не  без сожаления покинули бы эту гостеприимную землю. И все-таки, если бы какое-нибудь  судно неожиданно показалось в виду острова, колонисты стали бы ему  сигнализировать, привлекая его внимание, и… уехали бы! Пока же они жили  счастливой жизнью и скорее опасались, чем желали, чтобы какое-либо событие  прервало ее.    

Но кто может похвалиться тем, что он закрепил за собой  счастье и может не бояться превратностей?    

Как бы "то ни было, остров Линкольна, на котором они  жили уже больше года, часто служил темой их бесед, и однажды были произнесены  слова, которые должны были иметь в будущем значительные последствия.    

Было 1 апреля – пасхальное воскресенье. Сайрес Смит и его  друзья решили ознаменовать праздник отдыхом. День был прекрасный, такой, какие  бывают в октябре в Северном полушарии. После обеда, к вечеру, все колонисты  сидели под навесом на краю плато Дальнего Вида, наблюдая наступление сумерек.    

Разговор шел об острове и его уединенном положении в Тихом  океане. Гедеон Спилет сказал:    

– Дорогой Сайрес, с тех пор как вы нашли в ящике  секстант, приходилось ли вам заново определять местонахождение нашего острова?    

– Нет, – ответил инженер.    

– Быть может, следовало бы это сделать с помощью нового  инструмента. Ведь он более совершенен, чем тот, которым вы пользовались.    

– К чему это? – сказал Пенкроф. – Остров  чувствует себя хорошо там, где он есть.    

– Несомненно, – продолжал Гедеон Спилет, но  возможно, что несовершенство приборов повредило точности наблюдения, и если это  легко проверить…    

– Вы совершенно правы, дорогой Спилет, – ответил  инженер.    

– Я должен был произвести эту проверку раньше. Впрочем,  если я даже и совершил ошибку, она не должна превысить пяти градусов широты или  долготы.    

– Кто знает… – продолжал журналист. – Быть может,  мы находимся гораздо ближе, чем предполагаем, к обитаемой земле.    

– Завтра мы это узнаем, – сказал Сайрес  Смит. – Не будь я так занят и лишен досуга, это было бы нам уже известно.    

– Вот еще! – воскликнул Пенкроф. – Мистер  Сайрес слишком хороший наблюдатель, чтобы ошибиться. Если только наш остров не  сдвинулся с места, то он там, где его установил наш начальник. – Увидим…    

На следующий день с помощью секстанта инженер произвел  нужные наблюдения, чтобы проверить полученные прежде координаты. Вот каковы  были результаты его вычислений. Согласно первым наблюдениям, остров Линкольна  находился: между 150' и 155' Западной долготы, между 30' и 35' Южной  широты.    

Второе наблюдение, совершенно точное, дало: 150 30'  западной долготы, 34 57' южной широты.    

Значит, несмотря на несовершенство своих приборов, Сайрес  Смит так искусно произвел расчет, что погрешность не превышала 5+.    

– Кроме секстанта, – сказал Гедеон Спилет, –  у нас ведь есть еще и атлас. Посмотрим теперь, мой дорогой Сайрес, в каком  месте Тихого океана находится остров Линкольна.    

Харберт принес атлас, который, как мы уже знаем, был издан  во Франции, а следовательно, имел надписи на французском языке. Разложив карту  Тихого океана, инженер с циркулем в руке собирался установить местонахождение  острова. Вдруг он поднял циркуль и сказал:    

– В этой части Тихого океана уже есть остров.    

– Остров? – воскликнул Пенкроф.    

– Это, наверно, наш остров, – сказал Гедеон  Спилет.    

– Нет, – продолжал Сайрес Смит, – его  координаты 153    

Долготы и 37    

11' широты Иначе говоря, он находится на 2,5    

Западнее и на 2    

Южнее острова Линкольна – А что же это за остров? –  спросил Харберт.    

– Остров Табор – И большой остров?    

– Нет, маленький островок, затерявшийся в Тихом океане.    

Быть может, никто никогда там не бывал. Ну, так мы  побываем! – сказал Пенкроф – Мы?    

– Да, мистер Сайрес Мы построим палубное судно, и я  берусь управлять им На каком мы расстоянии от этого острова Табор?    

– Примерно в ста пятидесяти милях к  северо-востоку, – ответил Сайрес Смит – Сто пятьдесят миль? Какие  пустяки! – сказал Пенкроф При попутном ветре мы пройдем это расстояние в  сорок восемь часов – Но к чему это? – спросил журналист.    

– Почем знать! Там увидим!    

Тут же решено было построить судно, с расчетом выйти в море  в будущем октябре, когда вернется хорошая погода.    

     

     Глава 10         

     Постройка судна – Второй урожаи пшеницы. – Охота на куланов. Новое  растение, более приятное, чем полезное – Кит в поле зрения – Гарпун из  Вайн-Ярда – Потрошение кита – Оригинальное употребление китового уса – Конец  чая – Пенкрофу нечего больше желать.         

Когда Пенкроф забивал себе голову какой-либо идеей, он не  давал покою ни себе, ни другим, пока не осуществит своего желания Итак, ему  хотелось съездить на остров Табор, а так как для этого требовался довольно  большой корабль, то такой корабль надо было построить Вот какой план выработал  инженер в полном согласии с Пенкрофом.    

Судно в киле будет иметь тридцать пять футов длины и девять  футов в поперечнике. Если подводная часть получится удачной, судно будет  быстроходное. Оно должно сидеть в воде не глубже шести футов; такая осадка  вполне достаточна, чтобы корабль не сносило течением. Палуба, по проекту, шла  во всю длину судна и имела два люка, которые вели в трюм, разделенный  перегородкой на две каюты. По оснастке это был шлюп.    

Какое дерево наиболее пригодно для постройки судна? Ясень  или ель, которых так много на острове? Предпочтение было оказано ели. Правда,  ель немного «щелиста», как говорят плотники, но зато она легко поддается  обработке и так же, как ясень, не портится от воды.    

Приняв этот план, колонисты решили, что так как хорошая  погода установится не раньше, чем через полгода, то постройкой судна займутся  только Сайрес Смит и Пенкроф Гедеон Спилет с Харбертом будут по-прежнему  охотиться, а Наб и его помощник дядюшка Юп останутся исполнять свои  хозяйственные обязанности. Тотчас же были выбраны подходящие деревья: их  срубили, разделали, распилили на доски с искусством опытных пильщиков. Спустя  неделю в углублении между Трубами и стеной была устроена верфь, и на песке  лежал киль в тридцать пять футов длиной с ахтерштевнем на корме и форштевнем на  носу.    

Сайрес Смит в этой новой работе действовал не вслепую. Он  был столь же сведущ в кораблестроении, как почти во всем, и предварительно  сделал чертеж судна на бумаге. Ему прекрасно помогал Пенкроф, который несколько  лет проработал на верфи в Бруклине и знал ремесло практически. Поэтому все было  проделано после точных расчетов и долгих размышлений.    

Пенкроф, как понятно всякому, весь горел желанием получше  выполнить свое новое задание и не согласился бы бросить его ни на минуту.    

Лишь для одного дела удалось вытащить моряка из верфи, да и  то только на один день: для сбора нового урожая хлеба. Сбор был произведен 15  апреля и удался так же хорошо, как и в первый раз, дав ожидаемое количество  зерна.    

– Пять буасо, мистер Сайрес! – объявил Пенкроф,  тщательно вымерив свое богатство.    

– Пять буасо? – повторил инженер Если считать по  сто тридцать тысяч зерен на буасо, это выходит шестьсот пятьдесят тысяч зерен.    

– Ну, мы отложим немного про запас, а все остальное  посеем, – сказал моряк – Хорошо, Пенкроф, и если следующий урожай будет  столь же обилен, у нас останется четыре тысячи буасо. И мы поедим хлеба?    

– Да, поедим – Но надо будет построить мельницу.    

– Ну и построим Третье хлебное поле было гораздо  обширнее двух первых, и тщательно подготовленная земля приняла драгоценный  посев. Покончив с этим, Пенкроф вернулся к своей работе.    

Между тем Гедеон Спилет с Харбертом охотились в окрестностях  Вооруженные карабинами, готовые ко всяким случайностям, они углубились далеко,  в не исследованную еще часть леса Дальнего Запада. Это была непроходимая чаща  великолепных деревьев, росших в такой тесноте, точно им не хватало места  Исследование этих зарослей представляло большие трудности, и журналист никогда  не отправлялся в поход без карманного компаса солнце едва пробивалось сквозь  густую листву, и охотники могли заблудиться. Дичи в этих местах попадалось,  разумеется, меньше, так как животным негде было развернуться. Но все же во  второй половине апреля удалось убить двух крупных представителей травоядных Это  были куланы, которые уже встречались колонистам на берегу озера; они  безрассудно дали себя убить среди ветвей деревьев, где пытались скрыться Шкуры  этих животных были принесены в Гранитный Дворец, и их выдубили с помощью серной  кислоты, после чего они стали годны к употреблению Во время одной из этих  экскурсий было сделано другое открытие, не менее ценное. Этим открытием колония  была обязана Гедеону Спилету.    

Было 30 апреля. Оба охотника углубились в юго-западную часть  леса. Журналист, который шел шагах в пятидесяти впереди Харберта, вышел на  просеку, где деревья росли не так часто, позволяя проникать солнечным лучам.    

Гедеон Спилет вдруг почувствовал странный запах; он исходил  от какого-то растения с прямым цилиндрическим ветвистым стеблем, украшенным  цветами, расположенными в виде грозди, с очень маленькими семечками. Журналист  сорвал несколько стеблей и вернулся к Харберту.    

– Посмотри-ка, что это за растение? – сказал он  юноше – А где вы его нашли, мистер Спилет?    

– Вон на той полянке. Его там очень много.    

– Знаете, мистер Спилет, эта находка даст вам все права  на признательность Пенкрофа!    

– Неужели это табак?    

– Да, может быть, не первого сорта, но все-таки табак.    

– Вот-то будет рад наш добрый Пенкроф! Но, надеюсь, он  не выкурит его весь и оставит нам хоть что-нибудь – Мне пришла в голову мысль,  мистер Спилет, – сказал Харберт. – Давайте не будем ничего говорить  Пенкрофу, пока не обработаем эти листья, и в один прекрасный день преподнесем  ему набитую трубку.    

– Хорошо, Харберт. В этот день нашему достойному другу  не останется ничего желать на этом свете.    

Журналист и юноша набрали порядочный запас драгоценного  растения и вернулись в Гранитный Дворец. Они внесли свою «контрабанду» с такими  предосторожностями, словно Пенкроф был самый строгий таможенный досмотрщик.    

Сайрес Смит и Наб были посвящены в тайну, но моряк ни о чем  не догадывался за все то довольно долгое время, которое потребовалось, чтобы  высушить листья, размельчить их и немного прокалить на горячих камнях Все это  длилось месяца два, но Пенкроф не замечал манипуляций своих товарищей, так как  был занят постройкой корабля и возвращался в Гранитный Дворец только для сна.    

Но все же Пенкрофу волей-неволей пришлось еще раз оторваться  от своей любимой работы. 1 мая случилось событие, в котором участвовали все  колонисты.    

Уже несколько дней на море, в двух-трех милях от берега,  можно было видеть какое-то громадное животное, плававшее в территориальных  водах острова Линкольна. Это был огромных размеров кит, который, по-видимому,  принадлежал к южному виду китов, называемых «кайскими».    

– Вот хорошо бы было им завладеть! – говорил  моряк. – Если бы у нас было подходящее судно и исправный гарпун, я бы  сейчас же крикнул: «На кита!» Стоит потрудиться, чтобы его захватить. – Я  хотел бы посмотреть, как вы обращаетесь с гарпуном, Пенкроф, – сказал  журналист. – Это, должно быть, интересно.    

– Действительно, это очень интересное и не совсем безопасное  занятие, – подтвердил инженер. Но раз у нас нет возможности захватить  этого кита, не стоит о нем думать.    

– Удивляюсь, как это кит мог заплыть в такие высокие  широты, – сказал журналист.    

Отчего же нет, мистер Спилет? – ответил Харберт. –  Мы находимся как раз в той части Тихого океана, которую английские и  американские китоловы называют «Китовым полем». Именно здесь, между Южной  Америкой и Новой Зеландией, чаще всего попадаются киты Южного полушария в  большом количестве.    

– Совершенно правильно, – поддержал Харберта  Пенкроф. Меня скорее удивляет то, что мы не видели китов раньше. Впрочем, если  нам все равно не на чем к ним подойти, это не важно.    

И Пенкроф вернулся к своей работе, правда, не без досады.    

В каждом моряке сидит рыболов, и если удовольствие от рыбной  ловли стоит в прямом отношении к величине добычи, то можно себе представить,  что чувствует китолов при виде кита.    

И ведь дело не только в удовольствии. Нельзя было отрицать,  что такая добыча была бы весьма полезной для колонистов: жир, китовый ус могли  бы найти самое разнообразное применение.    

По– видимому, киту не очень хотелось покидать воды  острова.    

С плато Дальнего Вида либо из окон Гранитного Дворца Харберт  и Гедеон Спилет, когда они не были на охоте, а также Наб, находившийся в своей  кухне, могли следить в подзорную трубу за каждым его движением. Кит далеко  заплыл в обширную бухту Союза и бороздил ее, быстро двигаясь от мыса Челюстей  до мыса Когтя, отталкиваясь своим могучим хвостовым плавником. Опираясь на  него, он плавал с большой скоростью, достигавшей временами двенадцати миль в  час. Иногда он так близко подплывал к острову, что был совершенно ясно виден  Это был действительно южный кит, черный и с головою более плоской, чем у  северных китов.    

Колонисты видели также, как он выбрасывает из ноздрей на  большую высоту облака пара, а может быть, и воды, ибо, как это ни покажется  странным, натуралисты-китоловы еще не сговорились на этот счет. Принято думать,  что это пар, который внезапно сгущается под действием холодного воздуха и  дождем падает вниз. Присутствие морского млекопитающего занимало мысли  колонистов. Оно особенно раздражало Пенкрофа и даже не давало ему работать В  конце концов, ему хотелось захватить этого кита, как ребенку хочется получить  игрушку, которую ему не дают. По ночам он громко бредил китом, и, будь у него  возможность напасть на это животное, он, конечно, не раздумывая, бросился бы за  ним в погоню. Но то, что не могли сделать колонисты, сделала для них судьба. 3  мая Наб, стоявший у окон кухни, громкими криками возвестил, что кита выбросило  на берег острова.    

Харберт и Гедеон Спилет, собиравшиеся идти на охоту,  побросали ружья Пенкроф выронил топор. Сайрес Смит с Набом присоединились к  товарищам, и все быстро направились к тому месту, где лежал кит.    

Кит оказался выброшенным во время прилива на сушу возле мыса  Находки, в трех милях от Гранитного Дворца. Было очевидно, что ему нелегко  будет вернуться в море. Во всяком случае, следовало поторопиться, чтобы, если  понадобится, отрезать киту путь к отступлению. Все побежали, захватив с собой  пики и рогатки, окованные железом, перешли реку по мосту, спустились по правому  берегу и вышли на берег моря Двадцать минут спустя колонисты стояли возле  огромного животного, над которым уже летали стаи птиц – Какое чудовище! –  вскричал Наб.    

Это было верно сказано. На песке лежал южный кит длиной в  восемьдесят футов, гигантский представитель своей породы, который должен был  весить не меньше ста пятидесяти тысяч фунтов Чудовище, выброшенное на берег, не  двигалось и не делало попыток вернуться в море, пока вода стояла еще высоко  Неподвижность его скоро объяснилась: когда с наступлением отлива колонисты  обошли вокруг животного, они увидели, что оно мертво; в левом боку кита торчал  гарпун.    

– Значит, в наших краях бывают китоловы, – тотчас  же сказал Гедеон Спилет.    

– Почему вы так думаете? – спросил моряк.    

– Но ведь гарпун все еще торчит в теле кита.    

– Ну, это ничего не доказывает, мистер Спилет, –  сказал Пенкроф. – Бывали случаи, что киты проплывали тысячи миль с  гарпуном в теле, и, если этот кит был ранен в северной части Атлантического  океана и приплыл умирать сюда, на юг Тихого океана, это ничуть не удивительно.    

– Однако… – сказал Гедеон Спилет, не совсем  удовлетворенный объяснением Пенкрофа.    

– Все это вполне возможно, – сказал Сайрес  Смит. – Но следует осмотреть гарпун. Быть может, китоловы вырезали на нем  название своего судна. Это довольно распространенный обычай.    

И действительно, Пенкроф, вырвав гарпун из тела кита,  прочитал следующую надпись:    

Мария Стелла     

Вайн-Ярд     

– Корабль из Вайн-Ярда! «Мария Стелла» – прекрасное  китоловное судно, которое я хорошо знаю. Друзья мои, корабль из Вайн-Ярда,  китоловное судно из Вайн Ярда!    

Моряк, потрясая гарпуном, с волнением повторял это название,  столь близкое его сердцу, название гавани в его родной стране.    

И так как трудно было предположить, что «Мария-Стелла»  когда-нибудь потребует кита, убитого ее гарпуном, колонисты решили его  выпотрошить, пока он не начал разлагаться Хищные птицы, которые уже несколько  дней дожидались богатой добычи, хотели безотлагательно вступить во владение ею,  так что их при шлось распугать ружейными выстрелами.    

Кит оказался самкой: из ее сосков выдоили много молока,  которое, по мнению некоторых натуралистов, может сойти за коровье  Действительно, китовое молоко не отличается от коровьего ни вкусом, ни цветом.    

Пенкроф когда-то служил на китоловном судне и мог руководить  потрошением. Эта не совсем приятная операция продолжалась три дня, и ни один из  колонистов не пытался уклониться от участия в ней – даже Гедеон Спилет,  который, по словам моряка, в конце концов прекрасно освоился с ролью  потерпевшего крушение.    

Китовый жир сначала нарезали ломтями в два с половиной фута  толщины, затем разделили на куски по тысяче фунтов в каждом и вытопили в  специально принесенной посуде тут же на месте. Колонистам не хотелось разводить  зловоние вблизи плато Дальнего Вида.    

После топки вес жира уменьшился примерно на одну треть Но  все же его было достаточно: из одного языка получилось около шести тысяч  фунтов, а из верхней губы четыре тысячи Кроме жира, который должен был дать  неисчерпаемые запасы стеарина и глицерина, был еще китовый ус. Для него тоже,  несомненно, предстояло найти употребление, хотя в Гранитном Дворце не носили ни  зонтиков, ни корсетов В верхней челюсти кита справа и слева торчало восемьсот  очень гибких острых роговых лезвий; они были волокнистого строения и заострены  на концах, словно большие гребни; шестифутовые зубцы их задерживают тысячи  маленьких животных, рыбок и моллюсков, служащих пищей для кита. Наконец  потрошение, к великому удовольствию потрошителей, было закончено. Остатки туши  предоставили птицам, которые должны были склевать ее без остатка. Колонисты  вернулись к повседневной работе.    

Однако, прежде чем возвратиться на верфь, Сайрес Смит решил  изготовить приборы, которые возбудили живейшее любопытство его товарищей. Он  взял дюжину пластин китового уса, разрезал их на шесть равных частей и заострил  на конце.    

– А это для чего нужно, мистер Сайрес? – спросил  Харберт, когда инженер кончил свое дело.    

– Для того, чтобы убивать волков, лисиц и даже ягуаров,  ответил Сайрес Смит.    

– Теперь?    

– Нет, зимой, когда у нас будет лед.    

– Я не понимаю… – сказал Харберт.    

Ты сейчас поймешь, мой мальчик, ответил инженер. Этот прибор  придумал не я. Им часто пользуются охотники-алеуты на Аляске. Вот перед вами  пластины китового уса, друзья мои. Когда наступят морозы, я их согну и буду  поливать водой до тех пор, пока они не покроются слоем льда, который не  позволит им разогнуться; потом я их разбросаю на снегу, но сначала обмажу  жиром. Что же произойдет, если какой-нибудь голодный зверь проглотит такую  приманку? От теплоты лед растает у него в желудке, китовый ус распрямится и  проткнет ему внутренности острыми концами.    

– Вот здорово придумано! – сказал Пенкроф.    

– Это сэкономит порох и пули, – добавил Сайрес  Смит.    

– Это еще лучше, чем ловушки, – заметил Наб.    

– Так, значит, до зимы?    

– До зимы.    

Между тем постройка корабля подвигалась вперед. К концу  месяца он уже был наполовину обшит досками. Судя по его форме, можно было  предсказать, что он вполне будет годиться для путешествия по морю.    

Пенкроф работал с замечательным усердием, и только его  сильная натура могла устоять при таком напряжении. Друзья украдкой готовили ему  награду за все его труды. 31 мая моряку пришлось испытать величайшую радость в  своей жизни.    

В этот день, после обеда, Пенкроф, собираясь подняться из-за  стола, почувствовал чью-то руку на своем плече. Это была рука Гедеона Спилета.    

– Одну минуту, мистер Пенкроф, – сказал  журналист. – Это не годится. Вы забыли про десерт.    

– Спасибо, мистер Спилет, – ответил моряк. –  Я иду работать.    

– Выпейте хоть чашечку кофе.    

– Тоже не хочется.    

– Ну, а трубочку?    

Пенкроф поднялся с места и даже побледнел, когда журналист  протянул ему набитую трубку, а Харберт – горячий уголек.    

Моряк хотел что-то сказать, но не мог вымолвить ни слова;  схватив трубку, он поднес ее к губам, зажег и подряд пять или шесть раз  затянулся. Синеватое облако ароматного дыма окутало лицо моряка. Сквозь дым  послышались полные восторга слова:    

– Табак! Настоящий табак!    

– Да, Пенкроф, – сказал Сайрес Смит, – и  притом превосходный.    

– О! – вскричал моряк. – Теперь уж все есть  на нашем острове!    

И он продолжал выпускать один клуб дыма за другим:    

– Но кто же сделал это открытие? – спросил он  наконец. – Наверное, ты, Харберт?    

– Нет, Пенкроф, это мистер Спилет.    

– Мистер Спилет! – вскричал моряк, прижимая к  своей груди журналиста, которому никогда не приходилось попадать в столь  могучие объятия.    

– Уф, Пенкроф! – сказал Гедеон Спилет, когда ему  наконец удалось перевести дух. – Часть вашей признательности принадлежит  Харберту, который определил это растение, Сайресу, который его приготовил, и  Набу, которому стоило большого труда не разболтать наш секрет.    

– Ну, друзья мои, когда-нибудь я вас  отблагодарю! – воскликнул моряк. – Теперь я ваш до конца жизни.    

 ГЛАВА 11    

     

     Зима. Валяние шерсти Мельница. – Навязчивая идея Пенкрофа. Китовый ус  – Для чего может пригодиться альбатрос – Топливо будущего. – Топ и  Юга. – Ураганы. – Опустошения на птичьем дворе. – Экскурсия на  болото. – Сайрес Смит остается один. – Исследование колодца.         

Между тем наступила зима в июне месяце, соответствующем  декабрю в северных широтах. Основной заботой стало изготовление крепкой теплой  одежды.    

Муфлонов из кораля остригли, и оставалось превратить шерсть,  этот ценный текстильный материал, в материю. Нечего и говорить, что Сайрес  Смит, не имевший в своем распоряжении машины для чесания, трепания и сучения  шерсти, а также для прядения и тканья, должен был придумать более простой  способ, позволяющий обойтись без тканья и прядения. И действительно, он  предполагал попросту использовать особенность шерсти, которая путается, если ее  жмут со всех сторон, и превращается в материал, называемый войлоком. Войлок  можно было получить обыкновенным валянием; эта операция, правда, делает  материал менее легким, но зато и менее теплопроводным. Шерсть муфлонов как раз  состояла из коротких шерстинок, что благоприятствовало валянию. Инженер,  которому помогали его товарищи, и Пенкроф в том числе: ему снова пришлось  бросить свой корабль, – приступил к предварительным действиям, имеющим  целью освободить шерсть от пропитывающего ее маслянистого жирного вещества,  называемого «жировым выпотом». Обезжиривание производилось в чанах, полных воды  температурой в 70 градусов, в которых шерсть вымачивали круглые сутки. Затем ее  основательно промыли в содовой ванне и высушили отжиманием. После этого шерсть  можно было свалять, то есть сделать из нее сукно – правда, довольно грубоватое;  едва ли оно имело бы цену в каком-нибудь промышленном центре Европы или Америки,  но на острове Линкольна приходилось очень дорожить им.    

Понятно, что такого рода материя должна была быть известна в  самые отдаленные эпохи; и, на самом деле, первые шерстяные материи были  изготовлены именно тем способом, который собирался применить Сайрес Смит.    

Специальные знания инженера особенно помогли ему при  постройке машины для валяния шерсти. Он сумел искусно применить не  использованную до сих пор механическую силу прибрежного водопада, чтобы  привести в движение валяльную мельницу.    

Это было нечто совершенно первобытное: бревно, снабженное  как бы пальцами, которые поочередно поднимали и опускали вертикальные  трамбовки; чаны, в которых лежала шерсть и куда опускались эти трамбовки, и,  наконец, крепкий деревянный остов, который охватывал и скреплял всю систему.  Такова была эта машина, и такою была она в течение веков, до тех пор, пока  человеку не пришла мысль заменить трамбовки компрессорными цилиндрами и, вместо  того чтобы шерсть бить, подвергнуть ее прокатке.    

Операция, умело руководимая Сайресом Смитом, удалась на  славу. Шерсть, предварительно пропитанная мыльным раствором (он должен был, с  одной стороны, содействовать скольжению, сближению, сжатию и размягчению  шерстинок, а с другой стороны, препятствовать ее порче от трамбования), вышла  из мельницы в виде толстого слоя войлока. Благодаря бороздам и неровностям,  которыми они от природы покрыты, шерстинки плотно сцепились и перепутались так,  что образовался материал, одинаково подходящий для пошивки одежды и одеял. Это,  конечно, был не меринос, не муслин, не шотландский кашемир, не штоф, не репс,  не атлас, не сукно и не фланель. Это был «линкольнский войлок». И отныне остров  Линкольна ввел у себя новую отрасль промышленности.    

Итак, колонисты получили теплую одежду и толстые одеяла и  могли без страха ожидать наступления зимы 1866/67 года. Настоящие холода  впервые начались около 20 июня, и Пенкрофу, к большому его огорчению, пришлось  временно прервать постройку корабля, которая, впрочем, к весне должна была  обязательно закончиться.    

Моряком овладела навязчивая идея совершить разведывательную  поездку на остров Табор. Сайрес Смит не одобрял этого путешествия, вызванного  исключительно любопытством Ведь на этой пустынной и почти бес плодной скале,  очевидно, нельзя было найти никакой помощи. Пройти сто пятьдесят миль на  относительно небольшом судне, в незнакомых водах мысль об этом не могла не  вызвать у него некоторых опасений А вдруг их корабль, выйдя в море, окажется не  в состоянии достигнуть Табора и не сможет вернуться на остров Линкольна? Что  тогда будет с ними среди Тихого океана, полного опасностей?    

Сайрес Смит часто беседовал об этом плане с Пенкрофом,  причем моряке непонятным упорством настаивал на этой поездке упорством, в  причинах которого он, может быть, и сам недостаточно разбирался – Я должен вам  заметить, мой друг, сказал ему как-то инженер. – После того, что вы так  много хорошего говорите об острове Линкольна и столько раз заявляли, что вам  будет жаль его оставить, вы первый хотите покинуть его.    

– Но ведь уедем всего на несколько дней, мистер Сайрес, –  отвечал Пенкроф. – Мы только съездим туда и назад и посмотрим, что это за  остров – Он ведь не может сравняться с островом Линкольна?    

– Я заранее в этом уверен.    

– Зачем же тогда рисковать?    

– Чтобы узнать, что там происходит – Но там ничего не  происходит, там ничего не может происходить!    

– Как знать…    

– А если вас застигнет буря?    

– В летнее время этого не следует опасаться, –  ответил Пенкроф. – Но так как надо все предвидеть, мистер Сайрес, я  попрошу у вас позволения взять в путешествие только одного Харберта.    

– Пенкроф, – сказал инженер, положив руку на плечо  моряка, – знаете ли вы, что мы никогда не утешимся, если что-нибудь  случится с вами и с этим юношей, который волей судьбы стал нашим сыном?    

– Мистер Сайрес, – ответил Пенкроф тоном глубокого  убеждения, – мы не причиним вам такого горя!    

Впрочем, мы еще поговорим об этом путешествии, когда придет  время его осуществить. К тому же я представляю себе, что когда вы увидите наш  корабль со всеми снастями и парусами, когда вы убедитесь, как хорошо он  держится на воде, когда мы обойдем вокруг острова (а мы поплывем все  вместе), – то я уверен, вы без колебаний отпустите меня. Не хочу скрывать  от вас, что ваш корабль будет верхом совершенства!    

– Говорите, по крайней мере, «наш» корабль,  Пенкроф, – сказал инженер, на время обезоруженный словами моряка.    

На этом их разговор прервался, чтобы возобновиться в  будущем. Ни Пенкрофу, ни инженеру не удалось убедить Друг друга. Первый снег  выпал в конце июня. Еще до этого времени кораль был снабжен всем необходимым и  посещать его ежедневно не было надобности. Но колонисты решили бывать там не  реже одного раза в неделю.    

Снова поставлены были ловушки, и колонисты произвели  испытание приборов, изготовленных инженером. Согнутые пластины китового уса,  скованные ледяным обручем и покрытые толстым слоем жира, были разбросаны на  опушке леса, где проходили стада животных, направляясь к озеру.    

К большому удовлетворению инженера, изобретение алеутских  рыбаков оказалось весьма удачным. На приманку попались штук двенадцать лисиц,  несколько диких кабанов и даже один ягуар; этих животных нашли мертвыми, с  желудками, проткнутыми концами китового уса.    

К этому времени относится один опыт, о котором здесь следует  упомянуть. Это была первая попытка колонистов установить связь со своими  ближними.    

Гедеон Спилет уже неоднократно думал о том, что следует  бросить в море письмо, закупоренное в бутылку, которую, быть может, отнесет  течением к населенному берегу, или доверить его голубю. Но можно ли серьезно  надеяться, что голубь или бутылка перенесутся через тысячу двести миль,  отделяющих остров от материка? Конечно, нет!    

Но 30 июня охотники не без труда поймали альбатроса,  которого Харберт слегка ранил в ногу выстрелом из ружья. Это была великолепная  птица из семейства парусников, у которой ширина крыльев равна десяти футам и  которые могут перелетать даже такие обширные водные пространства, как Тихий  океан. Харберту очень хотелось оставить этого великолепного альбатроса, рана  которого быстро затянулась. Он намеревался его приручить, но Гедеон Спилет решил,  что нельзя пренебрегать возможностью вступить в переписку с населенными  землями, расположенными в Тихом океане, при помощи этого курьера. Харберту  пришлось сдаться – ведь если альбатрос прилетел из какой-нибудь обитаемой  страны, то, получив свободу, он не замедлит туда вернуться.    

Быть может, Гедеон Спилет, в котором время от времени  пробуждался журналист, в глубине души мечтал о попытке послать на всякий случай  увлекательную статью о приключениях колонистов острова Линкольна. Какой успех  для постоянного корреспондента «Нью-Йорк Геральд» и для того номера, где  появится статья, если только она когда-нибудь дойдет до издателя газеты, Джона  Беннета!    

Итак, Гедеон Спилет написал краткую заметку, которую  положили в мешочек из толстой прорезиненной парусины, сопроводив ее  настоятельной просьбой ко всякому, кто найдет мешочек, доставить заметку в  редакцию «Нью-Йорк Геральд». Мешочек привязали не к ноге альбатроса, а на шею,  так как эти птицы имеют обыкновение садиться на воду. Затем быстрому воздушному  гонцу возвратили свободу, и колонисты не без волнения смотрели, как он  постепенно исчезал в тумане.    

– Куда-то он полетел! – сказал Пенкроф.    

– К Новой Зеландии, – ответил Харберт.    

– Счастливого пути! – вскричал моряк, который, с  своей стороны, не ожидал больших результатов от этого способа переписки. С  наступлением зимы возобновились работы в Гранитном Дворце – починка одежды и  различные поделки; между прочим, начали сшивать паруса корабля, выкроенные из  неисчерпаемой оболочки аэростата.    

В июле стояли сильные холода, но колонисты не жалели ни  дров, ни угля. Сайрес Смит установил в большом зале второй камин, и около него  обитатели дворца проводили долгие вечера. Они беседовали работая, часы отдыха  заполняли чтением, и время проходило с пользой для всех.    

Колонисты испытывали истинное наслаждение, когда, сидя в  этом зале, ярко освещенном свечами и согретом каменным углем, подкрепленные  вкусным обедом, попивая дымящийся бузинный кофе и пуская из трубок клубы  благовонного дыма, они прислушивались к завыванию бури Они могли бы быть вполне  счастливы, если бы существовало полное счастье для людей, оторванных от своих  ближних и лишенных всякой связи с ними. Они постоянно говорили о Большой земле,  о друзьях, оставленных там Сайрес Смит, который был в Североамериканском союзе  большим политическим деятелем, рассказывал своим друзьям много интересного и  делился с ними своими мнениями и прогнозами.    

Однажды Гедеон Спилет задал ему такой вопрос:    

– Но, в конце концов, дорогой Сайрес, промышленность и  торговля, которым вы предсказываете постоянный прогресс, разве не существует  опасности для них, что их развитие рано или поздно остановится?    

– Остановится? Но почему?    

– Из-за недостатка угля, который по справедливости  следует считать самым ценным ископаемым.    

– Действительно, это самый ценный минерал, –  сказал инженер. – Можно подумать, что природа решила подтвердить это,  создав из угля алмаз, который представляет собой не что иное, как чистый  кристаллизованный углерод.    

– Не хотите ли вы этим сказать, мистер Сайрес, –  вмешался Пенкроф, – что мы когда-нибудь будем жечь в топках алмазы вместо  угля?    

– Нет, мой друг, – ответил инженер.    

– Но все-таки, – продолжал Гедеон Спилет, –  вы ведь не отрицаете, что наступит день, когда весь уголь будет сожжен?    

– О, залежи каменного угля еще очень значительны, и сто  тысяч рабочих, которые добывают из недр земли сто миллионов квинталов угля в  год, далеко не исчерпали его запаса. – При возрастающем потреблении  каменного угля, – ответил Гедеон Спилет, – нетрудно предвидеть, что  эти сто тысяч рабочих превратятся в двести и добыча угля удвоится.    

– Это верно, но вслед за европейскими запасами, которые  вскоре можно будет использовать на большей глубине при помощи новых машин,  залежи каменного угля в Америке и Австралии будут еще долго снабжать  промышленность – На сколько же времени их хватит? – спросил журналист – По  крайней мере, на двести пятьдесят или триста лет – Это успокоительно для  нас, – сказал Пенкроф -Но зато для наших внуков беспокойнее ~ Найдут  что-нибудь другое, – сказал Харберт – Будем надеяться на это, сказал журналист  – Ведь без угля остановятся машины, а без машин не будет ни пароходов, ни  железных дорог, ни заводов, и прогресс человечества остановится – Но что же  можно найти? – спросил Пенкроф – Вы это себе представляете, мистер Сайрес?    

– Приблизительно да, мой друг – Что же будут сжигать  вместо угля?    

– Воду, – ответил Сайрес Смит – Воду"? –  вскричал Пенкроф – Водой будут топить котлы пароходов и паровозов"? Водой  станут кипятить воду"?    

– Да, но водой, разложенной на свои составные элементы,  и разложенной, несомненно, при помощи электричества, которое к тому времени  превратится в мощную и легко используемую силу Ведь все великие открытия, по  какому-то непонятному закону, совпадают и дополняют друг друга. Да, друзья мои,  я думаю, что воду когда-нибудь будут употреблять как топливо, что водород и  кислород, которые входят в ее состав, будут использованы вместе или поодиночке  и явятся неисчерпаемым источником света и тепла, значительно более интенсивным,  чем уголь. Придет день, когда котлы паровозов, пароходов и тендеры локомотивов  будут вместо угля нагружены сжатыми газами, и они станут гореть в топках с  огромной энергией. Итак, нам нечего опасаться. Пока на Земле живут люди, они  будут обеспечены всем, и им не придется терпеть недостатка в свете, тепле и  продуктах животного, растительного или минерального царства. Повторяю, я думаю,  что, когда истощатся залежи каменного угля, человечество будет отапливаться и  греться водой. Вода – уголь будущего.    

– Хотел бы я посмотреть, как это будет, – сказал  моряк.    

Ты для этого слишком рано встал с постели, Пенкроф, –  сказал Наб; эти слова Наб произнес впервые за все время разговора.    

Однако беседа закончилась не словами Наба, а лаем Топа, в  котором снова послышались странные нотки, уже обратившие на себя внимание  инженера. В это время Топ бегал вокруг отверстия колодца, находившегося в конце  внутреннего коридора.    

– Что это Топ так лает? – спросил Пенкроф.    

– А Юп рычит, – добавил Харберт.    

Действительно, обезьяна присоединилась к собаке, выказывая  несомненные признаки волнения. И странно: животные казались скорее  встревоженными, чем раздраженными.    

– Нет сомнения, – сказал Гедеон Спилет, – что  этот колодец непосредственно сообщается с морем и что какое-то морское животное  время от времени приплывает сюда, чтобы отдохнуть.    

– Это действительно так, – сказал Пенкроф, –  и другого объяснения тут нет. Замолчи, Топ! – добавил Пенкроф, обращаясь к  собаке. А ты, Юп, ступай в свою комнату.    

Собака н обезьяна умолкли. Юп вернулся на постель, но Топ  остался и весь вечер глухо ворчал.    

Никто больше не говорил об этом событии, но инженер был  мрачен.    

В остальные дни июля дожди сменились морозами. Температура  падала не так, как в прошлую зиму, и термометр ни разу не показал ниже 13  градусов (по Цельсию). Но, хотя зима была теплее, чаще случались бури и ураганы.  Море иногда набрасывалось на берег, и Трубы подвергались большой опасности.  Можно было думать, что какие-то подводные приливы вздымают чудовищные волны и  бросают их на стены Гранитного Дворца Колонисты, стоя у окна, смотрели на  огромные массы воды, разбивавшиеся перед ними, и могли лишь восхищаться этим  замечательным зрелищем, наблюдая бессильную злобу океана Волны рассыпались  ослепительной пеной Беснующиеся воды заливали весь берег, и казалось, что  гранитный массив возвышается со дна моря, высочайшие волны которого поднимались  больше чем на сто футов.    

Во время подобных бурь было трудно и даже опасно ходить по  дорогам, так как ветер часто валил деревья Однако колонисты не реже раза в  неделю посещали кораль К счастью, загон, прикрытый юго-восточными уступами горы  Франклина, не слишком пострадал от ураганов Деревья, сараи и забор остались  целы. Но зато птичник, расположенный на плато Дальнего Вида и, следовательно,  под самыми ударами восточного ветра, подвергся довольно значительному  разрушению. С голубятни два раза снесло крышу, ограда свалилась. Все это надо  было восстановить и сделать вещества воды, коралловые инфузории создают  известняк, из находится в самом неудобном месте Тихого океана Казалось, что он  стоит в центре циклонов, которые хлещут его, как хлыст подхлестывает волчок, но  только здесь волчок был неподвижен, а хлыст вертелся. В первую неделю августа  бури понемногу стихли, и воздух снова обрел покой, казалось навсегда потерянный  Когда стихло, температура понизилась; снова на ступил мороз, и столбик  термометра упал до 22 градусов ниже ноля (по Цельсию).    

3 августа состоялась давно задуманная экскурсия в  юго-восточную часть острова, на болото Казарок. Охотников привлекала плавающая  дичь, прилетавшая туда на зимовку. На болоте в изобилии водились дикие утки,  кулики, шилохвосты, и колонисты решили посвятить экспедиции целый день.    

Кроме Гедеона Спилета и Харберта, в этом походе приняли  участие также Пенкроф и Наб. Только Сайрес Смит, сославшись на неотложную  работу, не пошел с ними, а остался в Гранитном Дворце.    

Охотники направились к болоту по дороге к гавани Воздушного  Шара, обещав возвратиться к вечеру. Топ и Юп сопровождали их.    

Едва они перешли мост, инженер поднял его и вернулся, думая  осуществить одно дело, для которого он и хотел остаться один.    

Его план состоял в том, чтобы тщательно исследовать  внутренний колодец, сообщавшийся с морем и служивший когда-то проходом для вод  озера.    

Почему Топ так часто бегал вокруг отверстия этого колодца?  Почему он так странно    

лаял, какая непонятная тревога притягивала его к этому  отверстию? Почему Юп присоединялся к Топу, словно разделяя его тревогу? Нет ли  у колодца других разветвлений, кроме вертикального спуска к морю? Не сообщается  ли он с другими частями острова? Вот что хотел узнать Сайрес Смит, и притом так,  чтобы никто другой не знал этого. Поэтому он решил сделать разведку, когда его  товарищи куда-нибудь уйдут, и теперь как раз представился подходящий к этому  случай. В колодец нетрудно было спуститься по веревочной лестнице, которую не  употребляли с тех пор, как был установлен подъемник. Длина ее была вполне  достаточна. Инженер так и сделал. Он подтянул лестницу к отверстию, имевшему  около шести футов в диаметре, и, крепко привязав верхний конец, опустил ее в  колодец. Затем он зажег фонарь, взял револьвер, заткнул за пояс нож и начал  спускаться по лестнице. Стены колодца всюду были массивны, кое-где попадались  выступы, с помощью которых какое-нибудь ловкое существо могло бы подняться до  выходного отверстия колодца. Инженер мысленно отметил это, но как ни тщательно  он освещал эти выступы своим фонарем, ему не удалось найти ни одного отпечатка  или излома, который бы указывал, что кто-нибудь карабкался по ним в давние или  недавние времена. Сайрес Смит спустился глубже, ярко освещая стены фонарем.    

Он не увидел ничего подозрительного.    

Дойдя до последних ступенек лестницы, инженер коснулся  поверхности воды, которая была в ту минуту совершенно спокойна. Ни на уровне  воды, ни в какой-либо другой части колодца не было ни одного бокового прохода,  который мог бы разветвляться в глубине массива.    

Сайрес Смит ударил по стене рукояткой ножа и услышал глухой  звук Это был плотный гранит, сквозь который ни одно живое существо не могло  проложить себе дорогу Чтобы добраться до дна колодца и затем подняться до его  выхода, необходимо было миновать пролив И добраться туда было доступно только  морским животным. Вопрос о том, где кончался этот пролив, на какой глубине и в  какой части берега, оставался неразрешенным. Окончив свои исследования, Сайрес  Смит поднялся наверх, вытащил лестницу, закрыл отверстие колодца и в глубокой  задумчивости вернулся в большой зал Гранитного Дворца, говоря про себя:    

– Я ничего не видел, но все же что-то там есть    

 ГЛАВА 12    

     

     Оснастка судна – Нападение лисиц Юп ранен – Юпа лечат. – Юп выздоровел  – Постройка судна закончена – Триумф Пенкрофа. – «Бонавентур». Первое  испытание на юге острова. – Неожиданный документ.         

Охотники возвратились в тот же вечер. Они прекрасно  поохотились и буквально сгибались под тяжестью дичи, неся в руках столько птиц,  сколько под силу было поднять четверым мужчинам Даже Топу надели на шею  ожерелье из шилохвостов, а Юп подпоясался поясом из болотных куликов.    

– Вот, хозяин, вскричал Наб, – теперь для нас  найдется занятие! Консервы, всякие пироги – это будет замечательный запас! Но  кто-нибудь должен мне помочь. Я рассчитываю на тебя, Пенкроф.    

– Нет, Наб, – ответил моряк. – Я нужен для  оснастки судна, и тебе придется как-нибудь обойтись без меня.    

– А вы, мистер Харберт?    

– Мне нужно завтра съездить в кораль.    

– Так, значит, это вы мне поможете, мистер Спилет?    

Я сделаю тебе это удовольствие, Наб, – ответил  журналист.    

– Но предупреждаю: если ты меня посвятишь в свои  рецепты, я их опубликую.    

– Как вам угодно, мистер Спилет, как вам угодно,  ответил Наб.    

Вот каким: образом Гедеон Спилет сделался помощником Наба и  на следующий же день обосновался в его кулинарной лаборатории. Предварительно  инженер поделился с ним результатами своей вчерашней экспедиции, и журналист  присоединился к мнению Сайреса Смита, что, хотя тот ничего не нашел, тайна все  же остается неразгаданной.    

Холода простояли еще неделю, и колонисты старались не  выходить из Гранитного Дворца, покидая его лишь для того, чтобы побывать на  птичнике. Все их жилище было пропитано прекрасным запахом – результатом сложных  манипуляций Наба и журналиста; но далеко не вся добыча последней охоты была  превращена в консервы, так как в сильные морозы дичь прекрасно сохранялась.  Колонисты ели диких уток и другую птицу в свежем виде, заявляя, что она вкуснее  всякой другой дичи в мире.    

В течение этой недели Пенкроф при помощи Харберта, который  научился ловко обращаться с иголкой, работал с таким усердием, что паруса  корабля были готовы. В пеньковых веревках не было недостатка, так как можно  было использовать оснастку шара, найденную вместе с оболочкой. Канаты и веревки  сетки были сделаны из прекрасного материала, и моряк их отлично использовал.  Паруса обшили крепким лик-тросом, и оставалось еще достаточно веревок для  изготовления фал, бакштагов и шкотов. Что же касается блоков, то, по совету  Пенкрофа, Сайрес Смит обточил нужное количество их на токарном станке.    

Таким образом, оснастка корабля оказалась готова значительно  раньше корпуса. Пенкроф даже сшил флаг, выкрасив его росшими в большом числе на  острове красящими растениями. Пока что флаг повесили в центральном окне  Гранитного Дворца.    

Между тем холодное время подходило к концу. Можно было  думать, что вторая зима пройдет без особо важных событий, но 11 августа плато  Дальнего Вида чуть было не подверглось полному опустошению.    

Колонисты крепко спали после тяжелого рабочего дня, когда  около четырех часов утра их внезапно разбудил лай Топа. На этот раз собака  лаяла не у колодца, а у порога и бросалась на дверь, как бы желая ее взломать.    

Юп тоже испускал пронзительные крики.    

– Эй, Топ! – крикнул Наб, который проснулся  первым.    

Топ залаял еще яростнее.    

– Что такое? – спросил Сайрес Смит. И все, кое-как  одевшись и бросившись к окнам, распахнули их. Перед глазами колонистов  расстилалась снежная пелена, едва белевшая в ночной темноте. Они ничего не  увидели, но зато до них донесся из мрака какой-то странный лай. Очевидно, берег  подвергся нападению неведомых животных, которых нельзя было увидеть в темноте.    

– Что это такое? – вскричал Пенкроф.    

– Волки, ягуары или обезьяны, – ответил Наб.    

– Черт возьми, ведь они могут взобраться на верхушку  плато! – сказал журналист.    

– А наш птичник и наши плантации? – воскликнул  Харберт.    

– Но где же они прошли? – спросил Пенкроф.    

– Они перешли береговой мостик, – произнес  инженер. – Верно, кто-нибудь из нас забыл его поднять.    

– Я вспоминаю, что действительно оставил его  опущенным, – сказал Спилет.    

– Хорошенькую услугу вы нам оказали, мистер  Спилет! – вскричал моряк.    

– Что сделано, то сделано, – сказал Сайрес  Смит. – Подумаем о том, как быть дальше.    

Сайрес Смит и его товарищи обменивались наскоро этими  короткими вопросами и ответами. Было ясно, что животные перешли мостик и  пробрались на берег. Кто бы они ни были, эти звери могли подняться по левому  берегу реки и достигнуть плато Дальнего Вида. Их следовало опередить немедля и  в случае нужны дать им бой.    

«Но что это за животные?» – спрашивали себя колонисты,  прислушиваясь к лаю, который все усиливался. Эти звуки заставили Харберта  задрожать: он вспомнил, что уже слышал их раньше, при первом походе к истоку  Красного ручья.    

– Это хищники, это лисицы, – сказал он.    

– Вперед! – вскричал моряк.    

И все, вооружившись топорами, карабинами и револьверами,  спустились в корзине подъемника на берег.    

Лисицы, когда их много и они голодны, становятся страшными.  Тем не менее колонисты, не колеблясь, бросились навстречу стае, и их первые  выстрелы, быстро вспыхивавшие в темноте, заставили передних лисиц отступить.    

Важнее всего было помешать грабителям взобраться на плато  Дальнего Вида, ибо в этом случае посевы и птичник были в их власти и  подверглись бы жестокому опустошению, которое трудно будет возместить, особенно  хлебное поле. Но так как плато можно было достичь, только пройдя по левому  берегу реки, то достаточно было поставить непреодолимую преграду лисицам на  узкой части побережья, между рекой и гранитной стеной.    

Все понимали это и, по приказанию Сайреса Смита, направились  к тому месту, где стая лисиц металась в темноте. Сайрес Смит, Гедеон Спилет,  Харберт, Пенкроф и Наб выстроились рядом, образовав неприступную линию. Топ,  разинув свою пасть, шел впереди, за ним следовал Юп, вооруженный суковатой  дубиной, которой он потрясал, точно палицей.    

Ночь была исключительно темная: нападающих можно было  заметить только при свете выстрелов. Лисиц было не меньше сотни; глаза их  сверкали, как угли.    

– Они не должны пройти! – закричал Пенкроф.    

– Они не пройдут! – ответил инженер. Но если  лисицы не прошли, то не потому, что не стремились этого сделать. Задние  напирали на передних, и колонистам приходилось все время отбиваться  револьверными выстрелами и ударами топоров. Вероятно, немало убитых лисиц  валялось уже на снегу, но стая на вид не уменьшалась; казалось, что по мосту  прибывают все новые и новые подкрепления.    

Вскоре колонистам пришлось драться врукопашную, и даже не  обошлось без ранений, к счастью, неопасных. Харберт выстрелом из револьвера  выручил Наба, которому лисица, как тигр, прыгнула на спину. Топ сражался с  дикой яростью: он хватал лисиц за горло и сразу душил их. Юп нещадно лупил  своей дубиной направо и налево, и колонисты напрасно пытались оттеснить его  назад. Острое зрение позволяло обезьяне видеть во тьме; она всегда была в самой  гуще схватки и изредка издавала резкий свист, служивший признаком ликования.  Был момент, когда Юп далеко отделился от остальных бойцов; при вспышке  револьверного выстрела те увидели, что храбрую обезьяну окружили пять или шесть  больших лисиц, с которыми она яростно сражалась, сохраняя удивительное  хладнокровие.    

В конце концов исход борьбы был в пользу колонистов, но для  этого потребовался не один час! Первые лучи зари, очевидно, спугнули нападающих:  они врассыпную побежали на север обратно через мостик, который Наб не замедлил  поднять.    

Когда лучи солнца осветили поле битвы, колонистам удалось  насчитать трупов пятьдесят, разбросанных по берегу.    

– А Юп? взволновался Пенкроф, – Где же Юп?    

Юп исчез. Наб окликнул его, и Юп в первый раз не ответил на  зов своего друга. Все бросились на поиски Юпа, дрожа при мысли, что найдут его  мертвым. Когда с берега убрали трупы, покрывавшие снег пятнами крови, Юп был  обнаружен. Он лежал, буквально заваленный грудой убитых лисиц. Раздробленные  челюсти хищников, их поломанные ребра свидетельствовали о том, что им  пришлось-таки отведать страшной дубинки отважной обезьяны. Бедняга Юп сжимал  еще в руках обломок своей палки, но, лишенный оружия, он уступил своим многочисленным  противникам, и грудь его была покрыта глубокими ранами.    

– Он жив! – вскричал Наб, склонившись над  обезьяной.    

– Мы его спасем! – воскликнул моряк. Мы будем  ходить за ним, как ходили бы за кем-нибудь из нас.    

Казалось, Юп понимал слова Пенкрофа, потому что он положил  голову на плечо моряка, словно благодаря его. Пенкроф сам был ранен, но его  раны, как и раны его товарищей, оказались, к счастью, легкими, ибо благодаря  огнестрельному оружию колонисты имели возможность держать нападающих на  расстоянии. Один только Юп был в тяжелом положении.    

Пенкроф с Набом донесли Юпа до подъемника; обезьяна только  раза два слабо застонала. Юпа осторожно подняли в Гранитный Дворец, уложили на  матрац, снятый с одной из постелей, и тщательно промыли ему раны.    

Ни один важный орган, видимо, не был задет, но Юп очень  ослабел от потери крови, и у него появился довольно сильный жар.    

После перевязки Юпа уложили и обрекли его на строжайшую  диету. «Совсем как настоящего человека», говорил Наб. Его заставили выпить  несколько чашек освежающего настоя, приготовленного из средств, хранившихся в  аптеке.    

Юп уснул. Сначала он спал довольно беспокойно, но потом  дыхание стало ровней, и его оставили спать в тишине Топ иногда подходил к  своему другу, стараясь ступать, так сказать, на цыпочках, и с видимым  одобрением смотрел на то, как за ним ухаживают. Одна рука Юпа свешивалась с  постели, и Топ с грустным видом лизал ее.    

В то же утро колонисты похоронили убитых лисиц. Их стащили в  лес Дальнего Запада и глубоко закопали в землю.    

Нападение лисиц, которое могло бы иметь столь серьезные  последствия, послужило уроком для колонистов. Отныне они уже не ложились спать,  не удостоверившись, что все мосты подняты и никакое нападение невозможно.    

Между тем Юп, состояние которого внушало серьезные опасения,  энергично боролся с болезнью. Могучий организм обезьяны оказался сильнее, и  вскоре Гедеон Спилет, который немного понимав в медицине, мог считать ее вне  опасности. 16 августа Юп начал есть. Наб готовил для него вкусные блюда,  которые Юп поглощал с большим удовольствием У нашей обезьяны был маленький  недостаток: она любила полакомиться, и Наб ничего не предпринимал, чтобы  исправить этот порок.    

– Что поделаешь! – говорил он Гедеону Спилету,  который иногда укорял его, что он слишком балует обезьяну. – У бедного Юпа  только и есть удовольствие – вкусно покушать И я рад, что могу таким образом  отблагодарить его за услуги.    

21 августа, десять дней спустя после своего заболевания,  дядюшка Юп встал с постели Его раны зажили, и было ясно, что он вскоре  поправится и будет таким же ловким и сильным, как прежде. Подобно всем  выздоравливающим, он чувствовав неутолимый голод, и журналист не мешал ему  есть, сколько тот хотел, доверяя инстинкту, который должен был удержать  орангутанга от излишеств, – инстинкту, которого слишком часто не хватает  даже разумным существам. Видя, что аппетит возвращается к его ученику, Наб был  в восторге.    

– Кушай, Юп, – говорил он. – Не отказывай  себе ни в чем. Ты проливал за нас свою кровь, и я, во всяком случае, должен  помочь тебе поправиться.    

25 августа услышали голос Наба, который громко звал своих  товарищей:    

– Мистер Сайрес, мистер Гедеон, мистер Харберт,  Пенкроф, идите сюда!    

Колонисты, собравшиеся в большом зале, поспешили на зов  Наба, который находился в комнате Юпа.    

– Что случилось? – спросил журналист.    

– Посмотрите, – сказал Наб и громко захохотал. Что  же они увидели? Дядюшку Юпа, который спокойно и важно курил, сидя по-турецки у  дверей Гранитного Дворца.    

– Моя трубка! закричал Пенкроф. – Он взял мою  трубку!    

Молодчина, Юп! Я ее тебе подарю. Кури, мой друг, кури!    

Юп торжественно пускал густые клубы дыма, что, по-видимому,  доставляло ему огромное удовольствие.    

Сайрес Смит не проявил никакого удивления и рассказал о  нескольких ручных обезьянах, которые научились курить табак Начиная с этого дня  у Юпа появилась своя собственная трубка, которую повесили в комнате, возле его  мешочка с табаком Юп сам набивал ее и зажигал горящим угольком и казался самым  счастливым из четвероруких. Как понятно всякому, общность вкусов лишь укрепила  дружбу, связывавшую обезьяну с бравым моряком.    

А может быть, это человек, – часто говорил Пенкроф  Набу. – Разве ты бы удивился, если б он заговорил?    

– Нисколько бы не удивился, – отвечал Наб – Меня  больше удивляет, что он не говорит. Ведь ему не хватает только слов – Вот было  бы забавно, сказал Пенкроф, – если бы Юп в один прекрасный день предложил  мне: «Не обменяться ли нам трубочками, Пенкроф?»    

– Да, – ответил Наб. – Какое несчастье, что  он немой от рождения1 В сентябре зима окончилась, и работы были возобновлены с  тем же рвением.    

Постройка корабля быстро двигалась вперед. Он был уже  совершенно обшит, и его крепили изнутри деревянными креплениями, размягченными  и изогнутыми при помощи пара так, чтобы они соответствовали всем выгибам  корабля Так как в дереве недостатка не было, то Пенкроф предложил инженеру  сделать еще одну водонепроницаемую внутреннюю обшивку, которая придаст судну  еще большую устойчивость. Сайрес Смит, не зная, что сулит им будущее, поддержал  желание моряка сделать судно как можно более крепким.    

Внутренняя обшивка и палуба были готовы к 15 сентября. Чтобы  законопатить швы, строители изготовили паклю из сухой морской травы, которую  забили молотком в расщелины наружной и внутренней обшивок остова и палубы;  затем швы были залиты кипящей смолой, в изобилии подученной из сосен.    

Корабль был оборудован как нельзя проще. Балластом служили  тяжелые глыбы гранита, обработанные известью. Судно нагрузили двенадцатью  тысячами фунтов. Поверх балласта была настлана нижняя палуба; внутренность  судна разделили на две комнаты, во всю длину которых тянулись две скамьи,  служившие и рундуками. Подножие мачты должно было служить опорой для  междукомнатной перегородки. Комнаты соединялись с палубой люками с откидными  крышками. Пенкрофу не стоило никакого труда найти подходящее дерево для мачты.  Он выбрал молодую ель, прямую и без сучков, которую оставалось только обтесать  у подножия и закруглить у вершины. Железные части мачты, руля и остова, грубые,  но крепкие, были изготовлены в кузнице, в Трубах. Реи, флагшток, багры и весла  – все было готово в первую неделю октября. Колонисты решили испытать корабль у  самых берегов острова, чтобы посмотреть, как он держится на воде и в какой  степени на него можно положиться.    

За это время не были забыты и другие необходимые работы.  Кораль был расширен, так как в стадах муфлонов и коз насчитывалось некоторое  количество молодняка, который нужно было расселить и прокормить. Колонисты  посещали также устричную отмель, крольчатник, залежи каменного угля и железа и  даже некоторые части лесов Дальнего Запада, кишевшие дичью.    

При этом были открыты новые туземные растения, быть может,  не очень полезные, но пополнившие овощные запасы Гранитного Дворца. Это были  полуденники разных видов; некоторые были снабжены мясистыми съедобными  листьями, в других были семена, содержащие нечто вроде муки.    

10 октября корабль спустили на воду. Пенкроф был в восторге.  Спуск превосходно удался. Судно с полной оснасткой подкатили на катках к самому  краю берега; его подхватило приливом, и оно поплыло под рукоплескания  колонистов и особенно Пенкрофа, который не проявил при этом ни малейшей  скромности. Впрочем, его тщеславие нашло себе пищу и в дальнейшем. Завершив  постройку, он был назначен командиром корабля. Колонисты единогласно присудили  Пенкрофу звание капитана.    

Чтобы удовлетворить капитана Пенкрофа, пришлось первым делом  дать кораблю какое-нибудь название. После многих предложений, которые тщательно  обсуждались, все сошлись на названии «Бонавентур», ибо таково было имя бравого  моряка.    

Как только «Бонавентур» поднялся на волнах прилива, все  убедились, что судно прекрасно держится на воде и, очевидно, будет хорошо идти  любым ходом.    

Впрочем, его должны были испытать в тот же день, выйдя на  нем в открытое море. Погода стояла прекрасная, дул свежий ветер, и море было  спокойно, особенно у южного берега. Уже в течение часа ветер дул с  северо-запада.    

– На корабль, на корабль! – кричал капитан  Пенкроф.    

Но перед отъездом необходимо было позавтракать, и колонисты  решили даже захватить кое-какие припасы с собой, на случай, если плавание  продлится до вечера.    

Сайресу Смиту тоже не терпелось испытать судно, которое было  построено по его плану, хотя он и менял некоторые детали, следуя советам  моряка. Но он не так верил в него, как Пенкроф. Последний не говорил больше о  путешествии на остров Табор, и Сайрес Смит надеялся, что Пенкроф отказался от  этой мысли. Инженеру было бы неприятно, если бы двое или трое из его товарищей  отправились в дальний путь на этом суденышке, таком маленьком, в общем,  водоизмещением не более пятнадцати тонн.    

В половине одиннадцатого вся компания была на борту, даже Юп  и Топ. Наб с Харбертом подняли якорь, увязший в песке возле устья реки  Благодарности; контрбизань была поднята, линкольнский флаг взвился на мачте, и  «Бонавентур» под управлением Пенкрофа вышел в море. Чтобы покинуть бухту Союза,  пришлось сначала идти под фордевиндом, и колонисты могли убедиться, что при  таком ветре скорость судна вполне удовлетворительна. Обогнув мыс Находки и мыс  Когтя, Пенкрофу пришлось держать круто к ветру, чтобы не отдаляться от южного  берега. Несколько раз изменив галс, Пенкроф убедился, что «Бонавентур» мог идти  примерно пятью румбами и прилично сопротивлялся дрейфу Он прекрасно поворачивал  на бейдевинд и даже выигрывал при повороте.    

Пассажиры «Бонавентура» были в полном восторге В их  распоряжении оказалось хорошее судно, которое в случае необходимости могло  оказать им большие услуги. Прогулка в хорошую погоду, при свежем ветре  оказалась очень приятной. Пенкроф вышел в открытое море, удалившись на  три-четыре мили от берега, на траверсе гавани Воздушного Шара Колонисты увидели  остров на всем его протяжении; он предстал перед ними по-новому, во всем  разнообразии береговых очертаний, от мыса Когтя до мыса Пресмыкающегося, с  рядами деревьев; среди них выделялись своей зеленью на фоне молодой листвы остальных  хвойные, на которых лишь недавно показались побеги Гора Франклина  господствовала над пейзажем; вершина ее белела, покрытая снегом. – Как  красиво! – воскликнул Харберт – Да, наш остров – красивый, прекрасный  остров, – сказал Пенкроф – Я его люблю, как любил мою милую мать. Он  принял нас, бедных и лишенных всего. А разве теперь чего-нибудь не хватает пяти  сыновьям, упавшим на него с неба?    

– Нет, капитан, нет, – ответил Наб.    

И оба храбрых человека трижды прокричали громкое «ура» в  честь острова.    

Между тем Гедеон Спилет, прислонившись к мачте, зарисовывал  пейзаж. Сайрес Смит молча смотрел перед собой.    

– Ну что же, мистер Сайрес? – спросил Пенкроф.    

– Кажется, он ведет себя недурно, – ответил  инженер. Думаете ли вы теперь, что на нем можно предпринять далекое  путешествие? – спросил Пенкроф – Какое путешествие, Пенкроф?    

– Ну, хотя бы путешествие на остров Табор"?    

Друг мой, – ответил Сайрес Смит, – мне кажется,  что в случае нужды можно было бы, не колеблясь, положиться на «Бонавентур» даже  и для более отдаленного путешествия Но, как вы знаете, мне грустно будет  видеть, что вы отправляетесь на остров Табор, поскольку ничто не заставляет вас  плыть туда.    

Приятно знать, кто твои соседи, – ответил Пенкроф,  который не отступал от своего плана. – Остров Табор – наш сосед, и притом  единственный. Вежливость требует, чтобы мы, по крайней мере, сделали ему визит  – Черт возьми, – сказал Гедеон Спилет, – приличия – конек нашего  друга Пенкрофа!    

– Никакого у меня нет конька, – возразил моряк.  Противодействие инженера было ему несколько неприятно, но он не хотел ничем  огорчить Сайреса Смита – Подумайте, Пенкроф, – продолжал тот – Вы ведь не  можете отправиться на остров Табор в одиночку?    

– Одного помощника мне будет достаточно.    

– Хорошо, – сказал инженер. – Значит, вы  рискуете лишить колонию острова Линкольна двух колонистов из пяти – Из  шести, – возразил Пенкроф. – Вы забываете про Юпа.    

– Из семи, – поправил Наб. – Топ стоит  человека.    

– Но ведь никакого риска нет, мистер Сайрес, продолжал  Пенкроф.    

– Возможно, Пенкроф, но, повторяю, не стоит же  подвергать себя опасности без нужды Упрямый моряк ничего не ответил и прекратил  этот разговор, твердо рассчитывая когда-нибудь возобновить его. Он был  совершенно уверен, что какое-нибудь обстоятельство придет ему на помощь и  превратит его каприз, против которого на самом деле можно было возражать, в  человеколюбивый поступок.    

Проплавав некоторое время в открытом море, «Бонавентур»  подошел к берегу и направился к гавани Воздушного Шара Необходимо было  установить ширину проходов между песчаными отмелями и рифами, чтобы в случае  надобности расчистить их, так как в этой маленькой бухте предполагалось  устроить пристань для корабля.    

До берега было всего полмили, и приходилось лавировать,  чтобы идти против ветра «Бонавентур» шел с очень небольшой скоростью, так как  бриз, отчасти ослабленный горами, едва раздувал паруса. Только редкие порывы  ветра бороздили воду, гладкую, как зеркало.    

Харберт стоял на носу и указывал дорогу между отмелями.  Вдруг он закричал:    

– Держи к ветру, Пенкроф! К ветру!    

– Что там такое? – спросил моряк,  поднимаясь. – Риф?    

– Нет… еще к ветру!… Я плохо вижу… Немного к берегу!  Хорошо.    

Говоря это, Харберт лег на палубу, быстро опустил руку в  воду, потом поднялся и крикнул:    

– Бутылка!    

В руке у него была закупоренная бутылка, которую он только  что вытащил в нескольких кабельтовых от берега.    

Сайрес Смит взял у него бутылку. Не говоря ни слова, он  откупорил ее и вытащил влажную бумагу, на которой можно было разобрать такие  слова:    

"Потерпел крушение… остров Табор… 153    

Восточной долготы… 37+1Г южной широты".    

 ГЛАВА 13    

     

     Отъезд решен. – Разные гипотезы. – Приготовления к  отъезду. – Состав экипажа. – Первая ночь. – Вторая ночь. –  Остров Табор. – Поиски на берегу. – Поиски в лесу. –  Никого. – Животные. – Овощи. – Хижина. – Она пуста.         

– Потерпевший крушение! Покинутый в ста пятидесяти  милях от нас, на острове Табор! – закричал Пенкроф. – Ну, мистер  Сайрес, теперь вы уже не будете возражать против моей поездки? – Нет,  Пенкроф, – ответил Сайрес Смит. – Вы отправитесь как можно скорее.    

– Завтра же!    

– Да, завтра.    

Инженер задумчиво держал в руке бумажку, вынутую из бутылки.  После нескольких минут размышления он заговорил:    

– Судя по самой форме этого документа, друзья мои, мы  можем сделать следующий вывод: во-первых, человек, потерпевший крушение у острова  Табор, обладает довольно обширными сведениями в морском деле: его данные о  широте и долготе острова совпадают с точностью до одной минуты с теми, которые  мы определили; во-вторых, он англичанин или американец: ведь этот документ  написан по-английски.    

– Все это совершенно логично, – ответил Гедеон  Спилет, – и присутствие этого человека объясняет, как попал на остров наш  ящик. Раз кто-то потерпел крушение, значит кораблекрушение действительно  произошло. Что же касается потерпевшего, то кто бы он ни был, ему очень  повезло, что Пенкрофу пришла мысль построить этот корабль и как раз сегодня  испытать его. Опоздай мы на один день, и эта бутылка могла бы разбиться о  прибрежные скалы.    

– Действительно, это очень счастливое совпадение, что  «Бонавентур» прошел здесь, когда эта бутылка еще плавала, – сказал  Харберт.    

– Это не кажется вам странным? – спросил Сайрес  Пенкрофа.    

– Это кажется мне удачей, вот и все, – ответил  моряк. – Неужели вы видите в этом что-нибудь удивительное, мистер Сайрес?  Ведь должна же была эта бутылка куда-нибудь приплыть! А если так, то почему же  ей было не приплыть сюда?    

– Может быть, вы и правы, Пенкроф, – ответил  инженер. – Но все же…    

– Однако, – заметил Харберт, – ничто не  доказывает, что эта бутылка уже давно плавает по морским волнам.    

– Это верно, – отозвался Гедеон Спилет. – И к  тому же документ, кажется, написан недавно. Как вы думаете, Сайрес?    

– Трудно проверить, но мы это узнаем, – ответил  Сайрес Смит.    

Во время этого разговора Пенкроф не сидел сложа руки. Он  повернул к берегу, и «Бонавентур» на всех парусах помчался к мысу Когтя. Все  думали о потерпевшем крушение с острова Табор. Есть ли еще время его спасти?  Это было очень значительным событием в жизни колонистов! Они сами тоже были  потерпевшими крушение; но можно было опасаться, что другому не так повезло, и  им следовало предупредить беду. «Бонавентур» обогнул мыс Когтя и около четырех  часов стал на якорь у устья реки Благодарности.    

В тот же вечер был намечен приблизительный план предстоящей  экспедиции. В ней должны были участвовать только Пенкроф и Харберт, который  умел управлять кораблем. Выехав на следующий день, 11 октября, они могли  прибыть на остров Табор 13-го днем, так как, если не переменится ветер, переход  в сто пятьдесят миль можно будет совершить не больше чем в сорок восемь часов  День на острове, три-четыре дня на обратный путь, и 17-го мореходов можно будет  ожидать на острове Линкольна Барометр непрерывно подымался, погода стояла  хорошая и казалась устойчивой. Все благоприятствовало отважным людям, которых  долг человеколюбия заставлял покинуть остров. Итак, было решено, что Сайрес  Смит, Наб и Гедеон Спилет останутся в Гранитном Дворце. Но это решение было  опротестовано. Гедеон Спилет, который не забывал, что он является сотрудником  «Нью-Йорк Геральд», заявил, что он скорее пустится за кораблем вплавь, чем  пропустит такой интересный случай. Поэтому ему разрешили участвовать в  путешествии Весь вечер колонисты переправляли на борт «Бонавентура» постельные  принадлежности, утварь, ружья, снаряды, провизию на неделю и, наконец, компас.  Быстро окончив погрузку корабля, они вернулись в Гранитный Дворец.    

На следующий день, в пять часов утра, после прощания, немало  взволновавшего и отъезжающих и остающихся, Пенкроф поднял паруса и направился к  мысу Когтя, который он должен был обогнуть, чтобы плыть на юго-запад.    

«Бонавентур» удалился уже на четверть мили от берега, когда  его пассажиры заметили возле Гранитного Дворца двух человек, которые посылали  им прощальные приветствия. Это были Сайрес Смит и Наб – Вот наши друзья, –  сказал Гедеон Спилет. – Вот и наше первое расставание за пятнадцать  месяцев!    

Пенкроф, журналист и Харберт послали остающимся прощальный  привет, и вскоре Гранитный Дворец скрылся за высокими скалами мыса.    

В первые часы этого дня «Бонавентур» мог быть виден с южного  берега острова Линкольна, казавшегося издали зеленой корзиной, из которой  торчала гора Франклина. Пригорки и возвышенности, уменьшенные расстоянием,  придавали острову вид пристанища, мало пригодного для проходящих кораблей.  Путешественники прошли мыс Пресмыкающегося, держась в десяти милях от берега На  этом расстоянии уже почти нельзя было видеть западного берега, простиравшегося  до горы Франклина Три часа спустя остров Линкольна окончательно скрылся за  горизонтом.    

«Бонавентур» легко резал волну и шел с большой скоростью  Пенкроф поднял все паруса и вел корабль по прямому направлению, проверяя его по  компасу. Время от времени Харберт сменял его у руля; юноша управлял так  уверенно, что Пенкрофу не пришлось отметить ни одного рывка в сторону Гедеон  Спилет разговаривал то с одним, то с другим и в случае нужды помогал им в  работе. Капитан Пенкроф был весьма доволен своим экипажем и обещал даже выдать  по чарке на человека Вечером серп луны, который должен был достигнуть первой  четверти только 16-го, обрисовался в лучах заходящего солнца и вскоре скрылся.  Ночь была темная, но звездная, и все предвещало назавтра прекрасную погоду.    

Пенкроф из осторожности спустил верхний парус, опасаясь, что  неожиданный порыв ветра захватит корабль с поднятым парусом. В такую спокойную  ночь это была, пожалуй, излишняя предосторожность, но Пенкроф был моряк  предусмотрительный, и его нельзя было упрекнуть за это.    

Журналист проспал часть ночи. Пенкроф и Харберт сменялись на  вахте каждые два часа. Моряк доверял Харберту, как самому себе, и его доверие  вполне оправдывалось хладнокровием и рассудительностью юноши. Пенкроф указывал  ему направление, как капитан своему штурману, и Харберт не позволял  «Бонавентуру» уклониться ни на один дюйм.    

Ночь прошла спокойно, день 12 октября – тоже. В течение  всего этого дня корабль неукоснительно держался юго-западного направления, и,  если по дороге не встретится какое-нибудь незнакомое течение, «Бонавентур»  должен был пристать прямо к острову Табор.    

Море, по которому плыл корабль, было совершенно пустынно.  Время от времени какая-нибудь большая птица, альбатрос или фрегат, пролетала на  расстоянии ружейного выстрела от судна, и Гедеон Спилет спрашивал себя, не это  ли мощное пернатое унесло с собой его последнюю корреспонденцию в «Нью-Йорк  Геральд». За исключением этих птиц, никто, видимо, не посещал часть океана  между островом Табор и островом Линкольна.    

– А между тем, – заметил Харберт, – сейчас  такое время, когда китоловные суда обычно    

направляются в южные области Тихого океана. Я думаю, это  самое пустынное море на свете!    

– Оно вовсе не так пустынно, ответил Пенкроф.    

– Что вы этим хотите сказать? – спросил журналист.    

– Но мы-то разве не люди? Или вы принимаете наш корабль  за обломок и его команду за моржей? – И Пенкроф громко расхохотался над  своей шуткой.    

К вечеру, как можно было приблизительно подсчитать,  «Бонавентур» прошел расстояние в сто двадцать миль с момента отплытия от  острова Линкольна, то есть за тридцать шесть часов. Таким образом, его скорость  составляла 3 '/з мили в час. Ветер был слабый и постепенно стихал. Все же можно  было надеяться, что если расчет был правилен и направление выбрано верно, то на  заре следующего дня корабль будет в виду острова Табор.    

Поэтому ни Гедеон Спилет, ни Харберт, ни Пенкроф не сомкнули  глаз в ночь на 13 октября. Ожидая наступления утра, они сильно волновались. В  том, что они предприняли, было столько риска!    

Далеко ли они еще от острова? Живет ли еще там потерпевший  крушение, на помощь которому они идут? Что это за человек? Не внесет ли его  присутствие смуту в жизнь колонии, столь безмятежную до сих пор? Да и захочет  ли он обменять одну тюрьму на другую?    

Все эти вопросы, которые, очевидно, должны были разрешиться  на следующий день, не давали путникам спать.    

С первыми проблесками зари они начали всматриваться в  западный горизонт.    

– Земля! – закричал Пенкроф около шести часов.  Нельзя было допустить, что Пенкроф ошибся: значит, земля была в виду. Можно  себе представить, как обрадовался экипаж «Бонавентура»! Еще несколько часов. и  они будут на берегу острова.    

Остров Табор – низкая полоска суши, едва выступавшая из воды  – находился не больше чем в пятнадцати милях расстояния. Нос «Бонавентура»,  несколько повернутый на юг, был направлен прямо на остров. По мере того как  светало, кое-где вырисовывались небольшие возвышенности.    

– Это всего-навсего маленький островок. Он гораздо  меньше острова Линкольна, – заметил Харберт, – и, по-видимому, тоже  вулканического происхождения.    

В одиннадцать часов утра «Бонавентур» был всего в двух милях  от острова. Пенкроф начал искать удобный проход, чтобы пристать к берегу,  лавируя в этих незнакомых водах с большой осторожностью.    

Остров был виден на всем протяжении. Его покрывали заросли  зеленеющих камедных и других деревьев, которые росли и на острове Линкольна.  Но, как это ни странно, не видно было ни одной струйки дыма, которая бы  указывала, что остров обитаем. Нигде не виднелось никакого сигнала.    

А между тем документ не оставлял места для сомнения: на  острове находился потерпевший крушение, и этот человек должен был быть начеку.    

«Бонавентур» медленно плыл извилистыми проходами между скал;  Пенкроф внимательным взором наблюдал их малейшие изгибы. Он поставил Харберта у  руля, а сам стал на носу и смотрел на воду, держа наготове фал, чтобы спустить  паруса. Гедеон Спилет обозревал берег в подзорную трубу, но не заметил ничего  интересного.    

Наконец около полудня «Бонавентур» ударился форштевнем о  песчаный берег. Экипаж маленького судна бросил якорь, спустил паруса и  высадился на сушу. Можно было не сомневаться, что это именно остров Табор, так  как, согласно новейшим картам, в этой части Тихого океана, между Новой  Зеландией и Америкой, не было никакого другого острова.    

Судно основательно пришвартовали, чтобы его не унесло  отливом. Затем Пенкроф и его товарищи хорошо вооружились и направились вверх по  берегу, намереваясь дойти до конуса высотой от двухсот пятидесяти до трехсот  футов, который виднелся в полумиле от них.    

– С вершины этого холма мы сможем приблизительно  осмотреть остров, и нам легче будет производить поиски, – сказал Гедеон  Спилет.    

– Значит, мы сделаем то же самое, что сделал мистер  Сайрес на острове Линкольна, когда поднялся на гору Франклина, – сказал  Харберт.    

– Именно, – ответил журналист. – Это лучшее,  что мы можем сделать.    

Оживленно разговаривая, исследователи шли к берегу, краем  луга, который заканчивался у самого подножия холма. Стаи скалистых голубей и  морских ласточек, похожих на тех, что водились на острове Линкольна, взлетали  перед ними. По левому краю луга тянулся лес. Треск сучьев и движение травы  указывали на присутствие каких-то очень пугливых животных, но ничто до сих пор  не указывало на то, что здесь живут люди.    

Достигнув подножия холма, Харберт, Пенкроф и Гедеон Спилет в  несколько минут взошли на его вершину и оглядели окружающий горизонт. Они  действительно были на острове, площадь которого не превышала шести миль в  окружности. Периметр его, мало изрезанный мысами, выступал бухтами и заливами,  представляя собой удлиненный овал. Всюду вокруг – море, совершенно пустынное до  самого горизонта. Ни одной полоски земли, ни одного паруса в виду!    

Островок порос лесом на всем своем протяжении. Природа его  была не так разнообразна, как на острове Линкольна, где дикие и пустынные места  сменялись плодородными. Здесь перед колонистами расстилалась сплошная масса  зелени, из которой виднелось несколько невысоких пригорков. Овал был наискось  пересечен ручьем, который протекал по обширному лугу и впадал в море с западной  стороны, через неширокое устье.    

– Этот островок невелик, – сказал Харберт.    

– Да, – ответил Пенкроф, – нам здесь было бы  тесновато.    

– К тому же он, кажется, необитаем, – заметил  журналист.    

– Действительно, – заметил Харберт, – ничто  не указывает на присутствие здесь человека.    

– Спустимся вниз и будем искать, – решил Пенкроф.    

Моряк и его друзья вернулись на берег к тому месту, где они  оставили «Бонавентур». Они решили обойти вокруг острова и уже после этого  углубиться в лес. Таким образом, ни один пункт острова не останется  неисследованным.    

Идти по берегу было легко, и лишь в нескольких местах путь  преграждали огромные глыбы скал, которые было нетрудно обойти кругом.  Исследователи спустились к югу, обращая в бегство множество водяных птиц и  стада тюленей, которые бросались в море, едва завидев приближающихся людей.    

– Эти животные, – заметил журналист, –  встречают человека не в первый раз. Они его боятся, значит знают.    

Через час после выхода исследователи подошли к южной части  островка, заканчивающейся острым выступом, и повернули к северу вдоль западного  берега, покрытого песком и испещренного скалами; на заднем плане его тянулся  густой лес.    

Через четыре часа обход острова был закончен. Нигде никакого  следа жилища, ни одного отпечатка человеческой ноги не нашли исследователи на  всем своем пути. Это было по меньшей мере удивительно. Приходилось сделать  вывод, что остров Табор, во всяком случае в настоящее время, необитаем. В конце  концов, можно было допустить, что документ был написан несколько месяцев или  даже лет назад. Если так, то потерпевший крушение мог вернуться на родину или  умереть от лишений.    

Пенкроф, Гедеон Спилет и Харберт строили всякие более или  менее правдоподобные предположения. Они наскоро пообедали на «Бонавентуре», с  тем чтобы возобновить свою экспедицию и продолжать ее до самой ночи.    

Так они и сделали. В пять часов дня маленький отряд  углубился в лес.    

Животные по-прежнему убегали при их приближении. Это были  главным образом – можно сказать, почти исключительно – козы и свиньи. Легко  было заметить, что они принадлежали к европейским породам. Очевидно,  какое-нибудь китоловное судно доставило их на этот остров, и они быстро  расплодились. Харберт твердо решил захватить живьем одну или две пары самцов и  самок и отвезти их на остров Линкольна.    

Итак, нельзя было сомневаться, что на острове некогда  побывали люди. Это стало еще более очевидным, когда исследователи увидели в  лесу тропинки и стволы деревьев, срубленные топором. Все это указывало на  деятельность человека. Но деревья уже начали гнить и были, очевидно, повалены  много лет назад: зарубки топора покрылись мхом, а на тропинках выросла густая  трава, так что их трудно было даже заметить.    

– Все это означает, однако, – сказал Гедеон  Спилет, – что люди не только высадились на острове, но и прожили здесь  некоторое время. Но что же это были за люди? Сколько их было? Сколько их  осталось на острове?    

– В документе говорится только об одном  человеке, – сказал Харберт.    

– Не может быть, чтобы мы его не нашли, если он еще на  острове.    

Экспедиция продолжалась. Моряк и его товарищи шли по дороге,  пересекавшей остров наискосок. Они вышли к ручью, который тек к морю.    

Если животные европейского происхождения и следы  деятельности человеческих рук неоспоримо доказывали, что люди уже побывали на  острове Табор, то некоторые представители растительного царства служили  подтверждением этому. Кое-где на полянках, видимо, были когда-то давно посажены  овощи. Велика была радость Харберта, когда он увидел картофель, цикорий,  щавель, морковь, капусту, репу! Достаточно было собрать их семена, чтобы  развести эти овощи на острове Линкольна.    

– Прекрасно! – сказал Пенкроф. Вот-то обрадуются  Наб и вся наша компания! Если мы и не разыщем этого несчастного, все-таки мы  ездили не напрасно и, судьба нас вознаградила.    

Конечно, – ответил Гедеон Спилет – Но, судя по тому, в  каком виде находятся эти огороды, можно думать, что на острове уже давно никого  нет.    

– Действительно, – подтвердил Харберт. –  Человек, кто бы он ни был, не пренебрег бы такими ценными продуктами.    

Да, – сказал Пенкроф. – Потерпевший крушение  удалился Это весьма вероятно.    

– Следует, значит, думать, что бумага была написана уже  давно.    

Очевидно – И что бутылка подплыла к острову Линкольна после  долгого путешествия по морю А почему бы и нет"? – сказал Пенкроф –  Однако темнеет, и, мне кажется, будет лучше прервать наши поиски.    

– Вернемся на корабль, а завтра будем их  продолжать, – сказал журналист.    

Это было самое разумное, и товарищи Спилета собрались  последовать его совету, как вдруг Харберт закричал, указывая рукой на какую-то  темную массу, видневшуюся среди деревьев: Хижина!    

Все трое бросились в указанном направлении. В сумерках им  удалось рассмотреть, что хижина построена из досок, покрытых толстой  просмоленной парусиной Пенкроф толкнул полузакрытую дверь и быстро вошел в  хижину Она была пуста.    

 ГЛАВА 14    

     

     Что было в хижине. Ночь. – Несколько букв. Поиски продолжаются. –  Животные и растения. Харберту грозит большая опасность. На борту  корабля. – Отплытие. – Ненастная погода. – Проблеск инстинкта.  Заблудились в море. – Огонь, зажженный вовремя.         

Пенкроф, Харберт и Гедеон Спилет молча стояли в темноте.  Пенкроф позвал громким голосом.    

Он не услышал никакого ответа. Моряк зажег тоненькую  веточку. На минуту осветилась небольшая комнатка, казавшаяся покинутой. В  глубине ее стоял грубо сложенный камин, на остывшей золе лежала вязанка  хвороста. Пенкроф бросил туда горящую ветку; хворост затрещал и вспыхнул ярким  огнем.    

Моряк и его товарищи увидели тогда смятую постель, покрытую  влажным, пожелтевшим одеялом, которым, видимо, уже давно не пользовались. У  камина валялись два заржавленных котла и опрокинутая кастрюля. В комнате стоял  шкаф, и в нем висела покрытая плесенью матросская одежда. На столе находился  оловянный прибор и Библия, изъеденная сыростью. В углу были брошены инструменты  и оружие: лопата, кирка, заступ, два охотничьих ружья, из которых одно было  сломано. На доске, заменявшей полку, стоял нетронутый бочонок пороху, запас  дроби и несколько коробок патронов. Все это было покрыто густым слоем пыли,  очевидно, скопившейся за много лет.    

– Никого, – сказал журналист.    

– Никого, – откликнулся Пенкроф.    

– В этой комнате уже давно никто не живет, –  заметил Харберт.    

– Да, давненько, – сказал журналист.    

– Мистер Спилет, – проговорил Пенкроф, – я  думаю, что нам лучше переночевать здесь, чем возвращаться на борт корабля.    

– Вы правы, Пенкроф, – ответил Гедеон  Спилет. – А если хозяин этой хижины возвратится, ему, быть может, приятно  будет увидеть, что место занято.    

– Он не возвратится, – сказал моряк, качая  головой.    

– Вы думаете, он покинул остров? – спросил  журналист.    

– Если бы он покинул остров, то унес бы с собой оружие  и инструменты, – ответил Пенкроф Вы знаете, как ценны для потерпевших  крушение эти предметы – все, что остается от погибшего корабля. Нет,  нет, – продолжал моряк убежденным тоном, он не покинул остров. Если бы он  построил лодку и уплыл на ней, то тем более не оставил бы здесь этих столь  необходимых ему предметов Нет, он на острове И он жив? – спросил Харберт.  Живой или мертвый, но он здесь. Однако если он умер, то ведь не мог же он сам  себя похоронить, и мы, во всяком случае, найдем его кости Пенкроф и его  товарищи решили переночевать в хижине. Запас хвороста, сложенный в углу. позволял  хорошо ее натопить Закрыв дверь, моряк, Харберт и Гедеон Спилет сели на скамью.  Они мало говорили, но много размышляли В их положении можно было ожидать всего  и все казалось возможным" каждый шорох снаружи заставлял их  настораживаться. Если бы внезапно распахнулась дверь и вошел человек, наши  мореходы нисколько бы не удивились, хотя хижина казалась совершенно заброшенной  Они были готовы пожать руку несчастному, потерпевшему крушение, – этому  неизвестному другу, которого ожидали друзья Но они ничего не услышали, дверь не  распахнулась Так прошло много времени.    

Какой длинной показалась эта ночь моряку и его товарищам!  Только Харберт заснул часа на два в его возрасте сон необходим. Всем не  терпелось возобновить поход и обыскать самые дальние уголки острова Выводы  Пенкрофа казались совершенно правильными, и было почти несомненно, что если дом  покинут и хозяин его не взял с собой оружия, посуды и инструментов, то, значит,  он погиб Надо было, по крайней мере, найти его останки н похоронить.    

Наступил рассвет Пенкроф и его товарищи немедленно принялись  осматривать хижину Место для нее было выбрано очень удачно: она стояла на  откосе маленького пригорка, который осеняло несколько развесистых камедных  деревьев. Перед ее фасадом была прорублена широкая просека, сквозь которую было  видно море. Небольшой лужок, обнесенный развалившейся изгородью, тянулся до  берега; на его левой стороне открывалось устье ручья.    

Хижина была сколочена из досок, без сомнения взятых с палубы  или с остова корабля. Можно было предположить, что какое-то разбитое судно было  выброшено на берег, что, по крайней мере, один матрос из его команды спасся и,  имея при себе инструменты, построил домик из обломков корабля. Это сделалось  еще более очевидным, когда Гедеон Спилет, который ходил вокруг хижины, увидел  на одной из досок, вероятно взятой с борта корабля, полустертую надпись:    

Бр… тан… я     

«Британия»! – вскричал Пенкроф, которого журналист  тотчас же подозвал к себе. – Так называется много судов, и я не могу  сказать, английский это корабль или американский.    

Это не важно, Пенкроф.    

– Действительно, это не имеет значения, –  согласился моряк, – и кто бы ни был его уцелевший пассажир, мы его спасем,  если только он еще жив. Но прежде, чем продолжать нашу экспедицию, возвратимся  на «Бонавентур».    

Пенкроф беспокоился о своем корабле. А что, если остров  обитаем и его жители захватили судно? Но он пожимал плечами: предположение  казалось ему невероятным.    

Пенкроф был не прочь позавтракать на борту «Бонавентура».    

Идти приходилось недалеко – всего с милю, и дорога была уже  проложена. Путники двинулись вперед, пристально всматриваясь в кусты и заросли,  сквозь которые целыми сотнями убегали свиньи и козы.    

Спустя двадцать минут после выхода из хижины Пенкроф и его  товарищи увидели восточный берег острова. «Бонавентур» стоял на якоре, крепко  вонзившемся в прибрежный песок.    

Пенкроф удовлетворенно вздохнул. Этот корабль был его  созданием, а родителям свойственно тревожиться о своих детях больше, чем  следует.    

Исследователи взошли на корабль и плотно позавтракали, чтобы  обедать как можно позднее Покончив с едой, они самым тщательным образом  продолжали свои поиски В общем, было более чем вероятно, что единственный  обитатель острова погиб Пенкроф и его товарищи искали следы мертвеца, а не  живого человека Но все поиски были тщетны, и они напрасно рыскали всю первую  половину дня в лесу, покрывавшем остров Не оставалось сомнения, что, если  потерпевший крушение умер, его труп бесследно исчез Очевидно, дикие звери  сожрали его до последней косточки.    

– Завтра на заре мы отплывем обратно, – сказал  Пенкроф своим товарищам, когда около двух часов дня они улеглись под тенью  сосен, чтобы немного передохнуть.    

– Я думаю, мы имеем право взять с собой вещи,  принадлежавшие этому несчастному, добавил Харберт – Я тоже так думаю, ответил  Гедеон Спилет – Эти предметы пополнят оборудование Гранитного Дворца Запасы  дроби и пороха, кажется, довольно велики – Да, ответил Пенкроф, но надо  обязательно захватить, также несколько пар свиней, которых нет на острове  Линкольна.    

– И семена, прибавил Харберт Тут есть все овощи Старого  и Нового Света Может быть, было бы целесообразно провести на острове Табор еще  день или два и собрать все, что может нам пригодиться, сказал журналист – Нет  мистер Спилет, – возразил Пенкроф Я попрошу вас ехать завтра же на рассвете  Ветер, кажется, переходит на запад, и, прибыв сюда с попутным ветром, мы, может  быть, пойдем обратно тоже по ветру.    

– В тисом случае, не будем терять времени, –  сказал Харберт, поднимаясь – Да у время терять нечего, – ответил Пенкроф –  Ты, Харберт, займись сбором семян, которые ты знаешь лучше, чем мы. Тем  временем мы с мистером Спилетом пойдем охотиться на свиней. Надеюсь, что даже и  без Топа нам удастся поймать несколько штук.    

Харберт пошел по тропинке, которая вела в возделанную часть  острова, а моряк с журналистом направились в лес.    

Перед ними бежало много представителей свиной породы. Эти  проворные животные, по-видимому, не были склонны подпустить кого-нибудь близко  к себе. Однако после получасовой погони охотникам удалось захватить самца и  самку, которые завязли в густом кустарнике. И вдруг в нескольких сотнях шагов к  северу послышались крики. К ним примешивалось страшное рычание, в котором не  было ничего человеческого Пенкроф и Гедеон Спилет выпрямились. Свиньи  воспользовались этим и убежали – как раз в ту минуту, когда моряк готовил  веревки, чтобы их связать.    

– Это голос Харберта! – сказал журналист.    

– Бежим! – вскричал Пенкроф Моряк и Гедеон Спилет  тотчас же со всех ног побежали к тому месту, откуда слышались крики.    

Они поторопились недаром: на повороте дороги, возле полянки,  они увидели Харберта, которого повалило какое-то большое дикое существо –  по-видимому, гигантская обезьяна, которая собиралась с ним расправиться.    

Броситься на это чудовище, опрокинуть его, вырвать Харберта  из его лап и крепко прижать к земле – все это заняло не больше одной минуты.  Пенкроф отличался геркулесовой силой. Журналист тоже был очень силен, и,  несмотря на сопротивление обезьяны, она была накрепко связана и не могла  пошевелиться.    

– У тебя ничего не болит, Харберт? – спросил Гедеон  Спилет – Нет, нет.    

– Если только она тебя ранила, эта обезьяна!… –  вскричал Пенкроф.    

– Но это вовсе не обезьяна, – ответил Харберт.  Пенкроф и Гедеон Спилет взглянули при этих словах на странное существо,  лежавшее на земле.    

Действительно, это была не обезьяна. Это было человеческое  существо, это был человек. Но какой человек! Дикарь в самом ужасном смысле  этого слова, тем более страшный на вид, что он, видимо, дошел до последней  степени одичания.    

Взъерошенные волосы; густая борода, спускающаяся на грудь;  почти обнаженное тело, прикрытое лишь тряпкой, обмотанной вокруг пояса;  огромные страшные глаза; длиннейшие ногти; лицо цвета красного дерева; ступни,  жесткие, словно покрытые рогом, таков был облик этого жалкого создания, которое  нужно было, однако, называть человеком. Но, право, можно было спросить себя:  есть ли еще душа в этом теле? Или в нем живет только дикий инстинкт животного?    

– Уверены ли вы, что это человек или что он когда-либо  был человеком? – спросил Пенкроф журналиста.    

– Увы, это несомненно, – ответил тот.    

– Значит, это и есть потерпевший крушение? –  спросил Харберт.    

– Да, но в этом несчастном не осталось уже больше  ничего человеческого!    

Журналист не ошибался Казалось очевидным, что, если  потерпевший крушение когда-нибудь был человеческим существом, одиночество  превратило его в дикаря, или, скорее, в настоящего обитателя лесов, что еще  хуже. Из горла его вырывались резкие звуки, зубы его были остры, как клыки  хищников, созданные для того, чтобы пожирать сырое мясо. Память, вероятно,  давно уже покинула его; столь же давно он разучился пользоваться оружием и  инструментами и не умел добывать огонь. Видно было, что этот дикарь силен и  ловок, но что физические качества развились у него в ущерб душевным  способностям.    

Гедеон Спилет заговорил с ним. Дикарь не понял его, он даже  не слышал… И все же, пристально вглядываясь ему в глаза, журналист заметил, что  в нем не совсем угас разум.    

Между тем пленник лежал неподвижно и не старался порвать  связывающие его веревки. Был ли он подавлен присутствием людей, к числу которых  он когда-то принадлежал? Сохранилось ли в уголке его мозга какое-нибудь  воспоминание, возвращавшее его к сознательной жизни? Попытался ли бы он  убежать, будучи свободен, или нет? Это оставалось неизвестным, но колонисты не  решились проделать опыт. Внимательно осмотрев несчастного, Гедеон Спилет  сказал:    

– Кто бы он ни был теперь или в прошлом и кем бы он ни  стал в будущем, наш долг отвезти его на остров Линкольна.    

– Да, да, – ответил Харберт – Может быть, нам  удастся при хорошем уходе вызвать в нем проблеск разума.    

– Было бы очень приятно вывести это существо из  одичалого состояния, – сказал журналист Пенкроф с сомнением покачал  головой.    

– Во всяком случае, надо попытаться, – продолжал  журналист.    

Действительно, таков был долг колонистов. Все трое поняли  это и не сомневались, что Сайрес Смит одобрит их образ действий.    

Оставить его связанным? – спросил моряк. Может быть, он  сам пойдет, если развязать ему ноги, – сказал Харберт – Попробуем, –  предложил Пенкроф Веревки, связывавшие ноги пленника, были сняты, но его руки  были крепко связаны. Он поднялся без принуждения и, по-видимому, не испытывал  желания бежать. Его холодные глаза пронзительно смотрели на троих людей,  которые шли с ним рядом, и ничто не указывало, что он считает их своими  ближними и сознает, что когда-то был человеком. Губы его издавали резкий свист;  он казался страшен, но не пробовал сопротивляться.    

По совету журналиста, несчастного привели в его хижину Быть  может, вид вещей, которые когда-то принадлежали ему, произведет на него впечатление.  Быть может, достаточно одной искры, чтобы разбудить его потухшую мысль, чтобы  оживить его угасшую душу.    

Дом был недалеко. Через несколько минут отряд подошел к  нему, но пленник ничего не узнал и, казалось, потерял представление о чем бы то  ни было.    

Одичание этого несчастного позволяло сделать только тот  вывод, что он уже давно находится на островке и что, прибыв сюда вполне  разумным, он был доведен одиночеством до такого состояния.    

Журналист подумал, что, может быть, на него подействует вид  огня. Через минуту яркий огонь, который привлекает даже диких животных, запылал  на очаге.    

Вид пламени, казалось, заинтересовал несчастного, но лишь на  одну минуту. Вскоре он отступил назад, и его бессознательный взор снова потух.    

Очевидно, ничего нельзя было сделать, по крайней мере,  сейчас, и оставалось только отвести его на борт «Бонавентура», что и было  исполнено.    

Дикарь остался на корабле под охраной Пенкрофа. Гедеон  Спилет с Харбертом вернулись на островок, чтобы закончить свои дела. Несколько  часов спустя они снова были на берегу, нагруженные оружием и посудой. Кроме  того, они принесли с собой огородные семена, несколько убитых птиц и две пары  свиней. Все это погрузили на корабль, и «Бонавентур» был готов поднять якорь,  как только начнется утренний прилив.    

Пленника поместили в носовую каюту, и он лежал там,  спокойный, молчаливый, словно глухонемой.    

Пенкроф предложил ему поесть, но дикарь оттолкнул вареное  мясо, которое он, по-видимому, не мог уже употреблять. Но как только моряк  показал ему одну из убитых Харбертом уток, дикарь с звериной жадностью  набросился на птицу и сожрал ее.    

Вы думаете, он опомнится? – спросил Пенкроф, качая  головой.    

– Может быть, – ответил журналист. – Не  исключена возможность, что наши заботы в конце концов окажут на него действие.  Он стал таким вследствие одиночества, а теперь уж он не будет один.    

– Наверное, этот бедняга уже давно в таком состоянии,  сказал Харберт.    

– Может быть, – ответил журналист.    

– Как вы думаете, сколько ему лет? – спросил юноша  у журналиста.    

– Трудно сказать, – ответил тот. – Лицо его  заросло бородой, и черты его нелегко разглядеть. Но он уже немолод, и ему,  по-моему, не меньше пятидесяти лет.    

– Вы заметили, мистер Спилет, как глубоко его глаза  сидят в орбитах? – сказал Харберт.    

– Да, Харберт, но я скажу, что их взгляд человечнее,  чем можно было думать.    

– Ну, там увидим, – сказал Пенкроф. –  Любопытно знать, какого мнения будет мистер Смит о нашем дикаре. Мы поехали на  розыски человека, а привезем с собой чудовище! Ну что же, делаешь, что можешь  Ночь прошла спокойно. Неизвестно, спал пленник или нет, но, во всяком случае,  он не двинулся с места, хотя и не был связан Он походил на тех хищников, на  которых первые часы пребывания в неволе действуют угнетающе и: лишь позднее их  охватывает ярость.    

На заре следующего дня – 15 октября – наступила перемена  погоды, которую предвидел Пенкроф. Задул норд-вест, благоприятный для  возвращения «Бонавентура». Но в то же время ветер усиливался и должен был  затруднить плавание.    

Пенкроф зарифил большой парус, взял направление на ост-норд-ост,  то есть прямо к острову Линкольна.    

Первый день перехода прошел без всяких событий. Пленник  спокойно лежал в носовой каюте, и так как прежде он был моряком, то морская  качка, казалось, производила на него благоприятное действие. Не вспоминал ли он  свое прежнее ремесло? Во всяком случае, он оставался вполне спокоен и был  скорее удивлен, чем подавлен. На следующий день, 16 октября, ветер сильно  засвежел и стал более северным, то есть менее попутным для «Бонавентура».  Корабль сильно подбрасывало на волнах Пенкрофу вскоре пришлось опять идти круто  к ветру: моряк ничего не говорил, но состояние моря, которое бурно билось о нос  корабля, внушало ему тревогу. Если ветер не переменится, возвращение на остров  Линкольна отнимет больше времени, чем путешествие на остров Табор.    

Действительно, 17-го утром прошло сорок восемь часов с  момента отплытия «Бонавентура», но ничто не указывало на близость острова.  Впрочем, трудно было судить на глаз о пройденном расстоянии, так как скорость и  направление ветра слишком часто менялись.    

Еще через сутки на горизонте все еще не было видно земли.  Ветер дул вовсю, и состояние моря было отвратительное. Пришлось быстро  маневрировать парусами, которые заливало волнами, брать рифы и часто менять  галс. 18-го днем «Бонавентур» даже совсем залило водой, и, если бы его  пассажиры заранее не привязали себя к палубе, их бы снесло. В этих условиях  Пенкроф и его товарищи, чрезвычайно занятые удалением воды с палубы, получили  неожиданную помощь от пленника, в котором как будто проснулся инстинкт моряка.  Он выскочил из люка и сильным ударом багра проломил борт, чтобы вода, залившая  палубу, могла скорее стечь в море. После этого он, не говоря ни слова, вновь  спустился в свою каюту.    

Пенкроф, Гедеон Спилет и Харберт, совершенно ошеломленные,  не мешали ему.