1 2 3 4 5 6 7 
— Постойте, я же помню это! — ахнул инспектор Нравственного Климата. — Это же из старых, запрещенных книг… «Преждевременное погребение». Да и остальное: колодец, маятник, обезьяна, дымоход… «Убийство на улице Морг». Я сам сжег эту книгу, ну конечно же!
   
— Еще вина, Гаррет. Так, держите рюмку крепче.
   
— Господи, какое у вас воображение!
   
На их глазах погибли еще пятеро: один в пасти дракона, другие были сброшены в черный пруд, пошли ко дну и сгинули.
   
— Хотите взглянуть, что мы приготовили для вас? — спросил Стендаль.
   
— Разумеется, — ответил Гаррет. — Какая разница? Все равно мы взорвем эту скверну. Вы отвратительны.
   
— Тогда пошли. Сюда.
   
И он повел Гаррета вниз, в подполье, по многочисленным переходам, опять вниз по винтовой лестнице под землю, в катакомбы.
   
— Что вы хотите мне здесь показать? — спросил Гаррет.
   
— Вас, убитого.
   
— Моего двойника?
   
— Да. И еще кое-что.
   
— Что же?
   
— Амонтильядо, — сказал Стендаль, шагая впереди с поднятым в руке фонарем.
   
Кругом, наполовину высунувшись из гробов, торчали недвижные скелеты. Гаррет прикрыл нос ладонью, лицо его выражало отвращение.
   
— Что-что?
   
— Вы никогда не слыхали про амонтильядо?
   
— Нет!
   
— И не узнаете вот это? — Стендаль указал на нишу.
   
— Откуда мне знать?
   
— Это тоже? — Стендаль, улыбаясь, извлек из складок своего балахона мастерок каменщика.
   
— Что это такое?
   
— Пошли, — сказал Стендаль.
   
Они ступили в нишу. Во тьме Стендаль заковал полупьяного инспектора в кандалы.
   
— Боже мой, что вы делаете? — вскричал Гаррет, гремя цепями.
   
— Я, так сказать, кую железо, пока горячо. Не перебивайте человека, который кует железо, пока оно горячо, это неучтиво. Вот так!
   
— Вы заковали меня в цепи!..
   
— Совершенно верно.
   
— Что вы собираетесь сделать?
   
— Оставить вас здесь.
   
— Вы шутите.
   
— Весьма удачная шутка.
   
— Где мой двойник? Разве мы не увидим, как его убьют?
   
— Никакого двойника нет.
   
— Но как же остальные?!
   
— Остальные мертвы. Вы видели, как убивали живых людей. А двойники, роботы, стояли рядом и смотрели.
   
Гаррет молчал.
   
— Теперь вы обязаны воскликнуть: «Ради всего святого, Монтрезор!» — сказал Стендаль. — А я отвечу: «Да, ради всего святого». Ну, что же вы? Давайте. Говорите.
   
— Болван!
   
— Что, я вас упрашивать должен? Говорите. Говорите: «Ради всего святого, Монтрезор!»
   
— Не скажу, идиот. Выпустите меня отсюда. — Он уже протрезвел.
   
— Вот. Наденьте. — Стендаль сунул ему что-то, позванивающее бубенчиками.
   
— Что это?
   
— Колпак с бубенчиками. Наденьте его, и я, быть может, выпущу вас.
   
— Стендаль!
   
— Надевайте, говорят вам!
   
Гаррет послушался. Бубенчики тренькали.
   
— У вас нет такого чувства, что все это уже когда-то происходило? — справился Стендаль, берясь за лопатку, раствор, кирпичи.
   
— Что вы делаете?
   
— Замуровываю вас. Один ряд выложен. А вот и второй.
   
— Вы сошли с ума!
   
— Не стану спорить.
   
— Вас привлекут к ответственности за это!
   
Стендаль, напевая, постучал по кирпичу и положил его на влажный раствор.
   
Из тонущей во мраке ниши неслись стук, лязг, крики.
   
Стена росла.
   
— Лязгайте как следует, прощу вас, — сказал Стендаль. — Чтобы было сыграно на славу!
   
— Выпустите, выпустите меня!
   
Осталось уложить один, последний кирпич. Вопли не прекращались.
   
— Гаррет? — тихо позвал Стендаль.
   
Гаррет смолк.
   
— Гаррет, — продолжал Стендаль, — знаете почему я так поступил с вами? Потому что вы сожгли книги мистера По, даже не прочитав их как следует. Положились на слова других людей, что надо их сжечь. Иначе вы сразу, как только мы пришли сюда догадались бы, что я задумал. Неведение пагубно, мистер Гаррет.
   
Гаррет молчал.
   
— Все должно быть в точности, — сказал Стендаль, поднимая фонарь так, чтобы луч света проник в нишу и упал на поникшую фигуру. — Позвоните тихонько бубенчиками.
   
Бубенчики звякнули.
   
— А теперь, если вы изволите сказать «Ради всего святого, Монтрезор!», я, возможно, освобожу вас.
   
В луче света появилось лицо инспектора. Минута колебания, и вот прозвучали нелепые слова.
   
— Ради всего святого, Монтрезор.
   
Стендаль удовлетворенно вздохнул, закрыв глаза.
   
Вложил последний кирпич и плотно заделал его
   
— Requiescat in pace, дорогой друг.
   
Он быстро покинул катакомбы.
   
В полночь, с первым ударом часов, в семи залах дома все смолкло.
   
Появилась Красная Смерть.
   
Стендаль на миг задержался в дверях, еще раз все оглядел. Выбежал из Дома и поспешил через ров туда, где ждал вертолет.
   
— Готово, Пайкс?
   
— Готово.
   
Улыбаясь, они смотрели на величавое здание. Дом начал раскалываться посередине, точно от землетрясения, и, любуясь изумительной картиной, Стендаль услышал, как позади него Пайкс тихо и напевно декламирует:
   
— «…на моих глазах мощные стены распались и рухнули. Раздался протяжный гул, точно от тысячи водопадов, и глубокий черный пруд безмолвно и угрюмо сомкнулся над развалинами Дома Эшеров».
   
Вертолет взлетел над бурлящим озером, взяв курс на запад.
  
  
   
    
Август 2005
    
Старые люди
   
   
И наконец — как и следовало ожидать — на Марс стали прибывать старые люди; они отправились по следу, проложенному громогласными пионерами, утонченными скептиками, профессиональными скитальцами романтическими проповедниками, искавшими свежей поживы.
   
Люди немощные и дряхлые, люди, которые только и делали, что слушали собственное сердце, щупали собственный пульс, беспрестанно глотали микстуру перекошенными ртами, люди, которые прежде в ноябре отправлялись в общем вагоне в Калифорнию, а в апреле на третьеклассном пароходе в Италию, эти живые мощи, эти сморчки тоже наконец появились на Марсе…
  
  
   
    
Сентябрь 2005
    
Марсианин
   
   
   
   
Устремленные вверх голубые пики терялись в завесе дождя, дождь поливал длинные каналы, и старик Лафарж вышел с женой из дома посмотреть.
   
— Первый дождь сезона, — заметил Лафарж.
   
— Чудесно… — вздохнула жена.
   
— Благодать!
   
Они затворили дверь. Вернувшись в комнаты, стали греть руки над углями в камине. Они зябко дрожали. Сквозь окно они видели вдали влажный блеск дождя на корпусе ракеты, которая доставила их сюда с Земли.
   
— Вот одно только… — произнес Лафарж, глядя на свои руки.
   
— Ты о чем? — спросила жена.
   
— Если бы мы могли взять с собой Тома…
   
— Лаф, ты опять!
   
— Нет, нет, прости меня, я не буду.
   
— Мы прилетели сюда, чтобы тихо, без тревог прожить свою старость, а не думать о Томе. Сколько лет прошло, как он умер, надо постараться забыть его и все, что было на Земле.
   
— Верно, верно, — сказал он и снова потянулся к теплу. Его глаза смотрели на огонь. — Я больше не заговорю об этом. Просто, ну… очень уж недостает мне наших поездок в Грин-Лон-Парк по воскресеньям, когда мы клали цветы на его могилу. Ведь мы больше никуда не выезжали…
   
Голубой дождь ласковыми струями поливал дом. В девять часов они легли спать; молча, рука в руке, лежали они, ему — пятьдесят пять, ей — шестьдесят, во мраке, наполненном шумом дождя.
   
— Энн, — тихо позвал он.
   
— Да? — откликнулась она.
   
— Ты ничего не слышала?
   
Они вместе прислушались к шуму ветра и дождя.
   
— Ничего, — сказала она.
   
— Кто-то свистел, — объяснил он.
   
— Нет, я не слышала.
   
— Пойду посмотрю на всякий случай.
   
Он надел халат и прошел через весь дом к наружной двери. Помедлив в нерешительности, толчком отворил ее, и холодные капли дождя ударили по его лицу. Дул ветер.
   
У крыльца стояла маленькая фигура.
   
Молния распорола небо, и мазок белого света выхватил из мрака лицо. Оно глядело на стоящего в дверях Лафаржа.
   
— Кто там? — крикнул старик, дрожа.
   
Молчание.
   
— Кто это? Что вам надо?
   
По-прежнему ни слова.
   
Он почувствовал страшную усталость, слабость, изнеможение.
   
— Кто ты такой? — крикнул Лафарж снова.
   
Жена подошла к нему сзади и взяла его за руку.
   
— Чего ты так кричишь?
   
— Какой-то мальчик стоит у крыльца и не хочет мне отвечать, — сказал старик, дрожа. — Он похож на Тома!
   
— Пойдем спать, тебе почудилось.
   
— Он и сейчас стоит, взгляни сама.
   
Лафарж отворил дверь шире, чтобы жене было видно. Холодный ветер, редкий дождь — и фигурка, глядящая на них задумчивыми глазами. Старая женщина прислонилась к притолоке.
   
— Уходи! — сказала она, отмахиваясь рукой. — Уходи!
   
— Скажешь, не похож на Тома? — спросил старик.
   
Фигурка не двигалась.
   
— Мне страшно, — произнесла женщина. — Запри дверь и пойдем спать. Не хочу, не хочу!..
   
И она ушла в спальню, причитая себе под нос. Старик стоял на ветру, и руки его стыли от студеной влаги.
   
— Том, — тихо сказал он — Том, на тот случай, если это ты, если это каким-то чудом ты, — я не стану запирать дверь. Если ты озяб и захочешь войти погреться, входи и ложись подле камина, там есть меховой коврик.
   
И он прикрыл дверь, не заперев ее.
   
Жена услышала, как он ложится, и зябко поежилась.
   
— Ужасная ночь. Я чувствую себя такой старой. — Она всхлипнула.
   
— Ладно, ладно, — ласково успокаивал он ее, обнимая. — Спи.
   
Наконец она уснула.
   
И тут его настороженный слух тотчас уловил: наружная дверь медленно-медленно отворилась, впуская дождь и ветер, потом затворилась. Лафарж услышал легкие шаги возле камина и слабое дыхание. «Том», — сказал он сам себе.
   
Молния полыхнула в небе и расколола мрак на части.
   
   
Утром светило жаркое-жаркое солнце.
   
Лафарж распахнул дверь в гостиную и обвел ее быстрым взглядом.
   
На коврике никого не было.
   
Лафарж вздохнул.
   
— Стар становлюсь, — сказал он.
   
И он пошел к двери, чтобы спуститься к каналу за ведром прозрачной воды для умывания. На пороге он чуть не сбил с ног юного Тома, который шел уже с полным до краев ведром.
   
— Доброе утро, отец!
   
— Доброе утро, Том.
   
Старик посторонился. Подросток пробежал босиком через комнату, поставил ведро и обернулся, улыбаясь.
   
— Чудесный день сегодня!
   
— Да, хороший, — настороженно отозвался старик.
   
Мальчик держался как ни в чем не бывало. Он стал умываться принесенной водой. Старик шагнул вперед.
   
— Том, как ты сюда попал? Ты жив?
   
— А почему мне не быть живым? — Мальчик поднял глаза на отца.
   
— Но, Том… Грин-Лон-Парк, каждое воскресенье… цветы… и… — Лафарж вынужден был сесть. Сын подошел к нему, остановился и взял его руку. Старик ощутил пальцы — крепкие, теплые.
   
— Ты в самом деле здесь, это не сон?
   
— Разве вы не хотите, чтобы я был здесь? — Мальчик встревожился.
   
— Что ты, Том, конечно, хотим!
   
— Тогда зачем спрашивать? Пришел, и все тут.
   
— Но твоя мать, такая неожиданность…
   
— Не беспокойся, все будет хорошо. Ночью я пел вам обоим, это поможет вам принять меня, особенно ей. И знаю, как действует неожиданность. Погоди, она войдет, и убедишься сам.
   
И он рассмеялся, тряхнув шапкой кудрявых медно-рыжих волос. У него были очень голубые и ясные глаза.
   
— Доброе утро, Лаф и Том. — Мать вышла из дверей спальни, собирая волосы в пучок. — Правда, чудесный день?
   
Том повернулся к отцу, улыбаясь:
   
— Что я говорил?
   
Вместе, втроем, они замечательно позавтракали в тени за домом. Миссис Лафарж достала припрятанную впрок старую бутылку подсолнухового вина, и все немножко выпили. Никогда еще Лафарж не видел свою жену такой веселой. Если у нее и было какое-то сомнение насчет Тома, то вслух она его не высказывала. Для нее все было в порядке вещей. И чем дальше, тем больше сам Лафарж проникался этим чувством.
   
Пока мать мыла посуду, он наклонился к сыну и тихонько спросил:
   
— Сколько же тебе лет теперь, сынок?
   
— Разве ты не знаешь, папа? Четырнадцать, конечно.
   
— А кто ты такой на самом деле? Ты не можешь быть Томом, но кем-то ты должен быть! Кто ты?
   
— Не надо. — Парнишка испуганно прикрыл лицо руками.
   
— Мне ты можешь сказать, — настаивал старик, — я пойму. Ты марсианин, наверно? Я тут слыхал разные басни про марсиан, правда, толком никто ничего не знает. Вроде бы их совсем мало осталось, а когда они появляются среди нас, то в облике землян. Вот и ты, если приглядеться: будто бы и Том, и не Том…
   
— Зачем, зачем это?! Чем я вам не хорош? — закричал мальчик, спрятав лицо в ладонях. — Пожалуйста ну пожалуйста, не надо сомневаться во мне!
   
Он вскочил на ноги и ринулся прочь от стола.
   
— Том, вернись!
   
Но мальчик продолжал бежать вдоль канала к городу.
   
— Куда это он? — спросила Энн; она пришла за остальными тарелками.
   
Она посмотрела в лицо мужу.
   
— Ты что-нибудь сказал, напугал его?
   
— Энн, — заговорил он, беря ее за руку, — Энн, ты помнишь Грин-Лон-Парк, помнишь ярмарку и как Том заболел воспалением легких?
   
— Что ты такое говоришь? — Она рассмеялась.
   
— Так, ничего, — тихо ответил он.
   
Вдали, у канала, медленно оседала пыль, поднятая ногами бегущего Тома.
   
В пять часов вечера, на закате, Том возвратился. Он настороженно поглядел на отца.
   
— Ты опять начнешь меня расспрашивать?
   
— Никаких вопросов, — сказал Лафарж.
   
Блеснула белозубая улыбка.
   
— Вот это здорово.
   
— Где ты был?
   
— Возле города. Чуть не остался там. Меня чуть… — Он замялся, подбирая нужное слово. — Я чуть не попал в западню.
   
— Что ты хочешь этим сказать — «в западню»?
   
— Там, возле канала есть маленький железный дом, и когда я шел мимо него, то меня чуть было не заставили… после этого я не смог бы вернуться сюда, к вам. Не знаю, как вам объяснить, нет таких слов, я не умею рассказать, я и сам не понимаю, это так странно, мне не хочется об этом говорить.
   
— И не надо. Иди-ка лучше умойся. Ужинать пора.
   
Мальчик побежал умываться.
   
А минут через десять на безмятежной глади канала показалась лодка, подгоняемая плавными толчками длинного шеста, который держал в руках долговязый худой человек с черными волосами.
   
— Добрый вечер, брат Лафарж, — сказал он, придерживая лодку.
   
— Добрый вечер, Саул, что слышно?
   
— Всякое. Ты ведь знаешь Номленда — того, что живет в жестяном сарайчике на канале?
   
Лафарж оцепенел.
   
— Знаю, ну и что?
   
— А какой он негодяй был, тоже знаешь?
   
— Говорили, будто он потому Землю покинул, что человека убил.
   
Саул оперся о влажный шест, внимательно глядя на Лафаржа.
   
— А помнишь фамилию человека, которого он убил?
   
— Гиллингс, кажется?
   
— Точно, Гиллингс. Ну так вот, часа этак два тому назад этот Номленд прибежал в город с криком, что видел Гиллингса — живьем, здесь, на Марсе, сегодня, только что! Просился в тюрьму, чтобы его спрятали туда от Гиллингса. Но в тюрьму его не пустили. Тогда Номленд пошел домой и двадцать минут назад — люди мне рассказали — пустил себе пулю в лоб. Я как раз оттуда.
   
— Ну и ну, — сказал Лафарж.
   
— Вот какие дела-то бывают! — подхватил Саул. — Ладно, Лафарж, пока, спокойной ночи.
   
— Спокойной ночи.
   
Лодка заскользила дальше по тихой глади канала.
   
— Ужин на столе, — крикнула миссис Лафарж.
   
Мистер Лафарж сел на свое место и, взяв нож, поглядел через стол на Тома.
   
— Том, — сказал он, — ты что делал сегодня вечером?
   
— Ничего, — ответил Том с полным ртом. — А что?
   
— Да нет, я так просто. — Старик засунул уголок салфетки за ворот сорочки.
   
   
В семь часов вечера миссис Лафарж собралась в город.
   
— Уж который месяц не была там, — сказала она.
   
Том отказался идти.
   
— Я боюсь города, — объявил он. — Боюсь людей. Мне не хочется.
   
— Большой парень — и такие разговоры! — настаивала Энн. — Слушать не хочу. Пойдешь с нами. Я так решила.
   
— Но, Энн, если мальчику не хочется… — вступился старик.
   
Однако миссис Лафарж была неумолима. Она чуть не силой втащила их в лодку, и все вместе отправились в путь по каналу под вечерними звездами. Том лежал на спине, закрыв глаза, и никто не сказал бы, спит он или нет. Старик пристально глядел на него, размышляя. «Кто же это, — думал он, — что за создание, жаждущее любви не меньше нас? Кто он и что он — пришел, спасаясь от одиночества, в круг чуждых ему существ, приняв голос и облик людей, которые жили только в нашей памяти, чтобы остаться среди нас и обрести наконец свое счастье в нашем признании? С какой он горы, из какой пещеры, отпрыск какого народа, еще населявшего этот мир, когда прилетели ракеты с Земли?» Лафарж покачал головой. Этого не узнать. А так, с какой стороны ни посмотри — он Том, и все тут.
   
Старик перевел взгляд на приближающийся город и почувствовал неприязнь к нему. Но затем он опять стал думать о Томе и Энн и сказал себе: «Может быть, и неправильно это — оставить у себя Тома, хоть ненадолго, если все равно не выйдет ничего, кроме беды и горя… Но как отказаться от того, о чем мы так мечтали, пусть это всего на один день, и он потом исчезнет, и пустота станет еще невыносимей, темные ночи — еще темней, дождливые ночи — еще сырей… Лишать нас этого — все равно что попытаться вырвать у нас кусок изо рта…»
   
И он поглядел на парнишку, который так безмятежно дремал на дне лодки. Тот всхлипнул; верно, что-то приснилось.
   
— Люди, — бормотал Том во сне. — Меняюсь и меняюсь… Капкан…
   
— Полно, полно, парень. — Лафарж погладил его мягкие кудри, и Том успокоился.
   
   
Лафарж помог жене и сыну выйти из лодки на берег.
   
— Ну, вот и приехали! — Энн улыбнулась ярким огням, слушая музыку из таверн, звуки пианино и патефонов, любуясь парочками, которые гуляли под руку по оживленным улицам.
   
— Лучше бы я остался дома, — сказал Том.
   
— Прежде ты так не говорил, — возразила мать. — Тебе всегда нравилось в субботу вечером поехать в город.
   
— Держитесь ко мне поближе, — прошептал Том. — Я не хочу, чтоб меня поймали.
   
Энн услышала эти слова.
   
— Что ты там болтаешь, пошли!
   
Лафарж заметил, что пальцы мальчика льнут к его ладони, и крепко стиснул их.
   
— Я с тобой, Томми. — Он поглядел на снующую мимо толпу, и ему тоже стало не по себе. — Мы не будем задерживаться долго.
   
— Вздор, — вмешалась Энн. — Мы на весь вечер приехали.
   
Переходя улицу, они наткнулись на тройку пьяных. Их затолкали, закрутили, оторвали друг от друга; оглядевшись, Лафарж окаменел.
   
Тома не было.
   
— Где он? — сердито спросила Энн. — Что за манера — чуть что, куда-то удирать от родителей! Том!!
   
Мистер Лафарж бегал кругом, расталкивая прохожих, но Тома нигде не было.
   
— Вернется, вот увидишь, будет ждать возле лодки, когда мы поедем домой, — уверенно произнесла Энн, увлекая мужа по направлению к кинотеатру.
   
Вдруг в толпе произошло какое-то замешательство, и мимо Лафаржа пробежали двое — мужчина и женщина. Он узнал их: Джо Сполдинг с женой. Они исчезли прежде, чем Лафарж успел заговорить с ними.
   
Встревоженно озираясь, он купил билеты и безропотно потащился за женой в постылую темноту кинозала.
   
   
В одиннадцать часов Тома у причала не было.
   
— Ничего, мать, — сказал Лафарж, — ты только не волнуйся. Я найду его. Подожди здесь.
   
— Поскорее возвращайтесь.
   
Ее голос утонул в плеске воды.
   
Он шел по ночным улицам, сунув руки в карманы. Один за другим гасли огни. Кое-где из окон еще высовывались люди — ночь была теплая, хотя в небе все еще плыли среди звезд обрывки грозовых туч. Лафарж вспомнил, как мальчик постоянно твердил что-то насчет западни, как он боялся толпы, городов. «Что за нелепость, — устало подумал старик. — Наверно, парень ушел навсегда. А может, его и вовсе не было…» Лафарж свернул в переулок, скользя взглядом по номерам домов.
   
— Это ты, Лафарж?
   
На крыльце, куря трубку, сидел мужчина.
   
— Привет, Майк.
   
— Что, повздорил с хозяйкой? Вышел проветриться, нервы успокоить?
   
— Да нет, просто гуляю.
   
— У тебя такой вид, словно ты что-то ищешь. Да, к слову о находках. Ведь сегодня вечером кое-кто нашелся. Джо Спеллинга знаешь? Помнишь его дочь, Лавинию?
   
— Помню, — Лафарж похолодел. Это было как сон, который снится во второй раз. Он в точности знал, что будет сказано дальше.
   
— Лавиния вернулась домой сегодня вечером, — сказал Майк, выпуская дым. — Помнишь, она с месяц назад заблудилась на дне мертвого моря? Потом нашли тело, вроде бы ее, да очень уж изуродовано было… С тех пор Спеллинги были словно не в себе. Джо ходил и все твердил, что она жива, не ее это тело. И вот выходит, он был прав. Сегодня Лавиния объявилась.
   
— Где? — Лафаржу стало трудно дышать, сердце отчаянно заколотилось.
   
— На Главной улице. Спеллинги как раз покупали билеты в кино. Вдруг видят в толпе Лавинию. Вот сцена была, воображаю! Сперва-то она их не узнала. Они квартала три шли за ней, все говорили, говорили. Наконец она вспомнила.
   
— И ты ее видел?
   
— Нет, но я слышал ее голос. Помнишь, она любила петь «Чудный брег Ломондского озера»? Ну так вот, я только что слышал, как она эту песню отцу пела, вон их дом. Так она пела — заслушаешься! Славная девочка. Я как узнал, что она погибла, — вот ведь беда, подумал, вот несчастье. А теперь вернулась, и так на душе хорошо. Э, да тебе вроде нездоровится. Зайди-ка, глотни виски!
   
— Спасибо, Майк, не хочу. — Старик побрел прочь.
   
Он слышал, как Майк пожелал ему доброй ночи, но не ответил, а устремил взгляд на двухэтажный дом, высокую хрустальную крышу которого устилали пышные кисти алых марсианских цветов. Над садом навис балкон с витой железной решеткой, в окнах второго этажа горел свет. Было очень поздно, но он все-таки подумал:
   
«Что будет с Энн, если я не приведу Тома? Новый удар — снова смерть, — как она это перенесет? Вспомнит первую смерть?.. И весь этот сон наяву? И это внезапное исчезновение? Господи, я должен найти Тома, ради Энн! Бедняжка Энн, она ждет его на пристани…»
   
Он поднял голову. Где-то наверху голоса желали доброй ночи другим ласковым голосам, хлопали двери, гас свет, и все время слышалась негромкая песня. Мгновение спустя на балкон вышла прехорошенькая девушка лет восемнадцати.
   
Лафарж окликнул ее, преодолевая голосом сильный ветер.
   
Девушка обернулась, глянула вниз.
   
— Кто там? — крикнула она.
   
— Это я, — сказал старик и, сообразив, как странно, нелепо ответил ей, осекся, только губы продолжали беззвучно шевелиться.
   
Крикнуть: «Том, сынок, это твой отец»? Как заговорить с ней? Она ведь примет его за сумасшедшего и позовет родителей.
   
Девушка перегнулась через перила в холодном, неверном свете.
   
— Я вас знаю, — мягко ответила она. — Пожалуйста, уходите, вы тут ничего не можете поделать.
   
— Ты должен вернуться! — Слова сами вырвались у Лафаржа, прежде чем он смог их удержать.
   
Освещенная луной фигурка наверху отступила в тень и пропала, только голос остался.
   
— Теперь я больше не твой сын, — сказал голос. — Зачем только мы поехали в город…
   
— Энн ждет на пристани!
   
— Простите меня, — ответил тихий голос. — Но что я могу поделать? Я счастлива здесь, меня любят — как любили вы. Я то, что я есть, беру то, что дается. Поздно: они взяли меня в плен.
   
— Но подумай об Энн, какой это будет удар для нее…
   
— Мысли в этом доме чересчур сильны, я словно в заточении. Я не могу перемениться сама.
   
— Но ведь ты же Том, это ты была Томом, верно? Или ты издеваешься над стариком — может быть, на самом деле ты Лавиния Сполдинг?
   
— Я ни то, ни другое, я только я. Но везде, куда я попадаю, я еще и нечто другое, и сейчас вы не в силах изменить этого нечто.
   
— Тебе опасно оставаться в городе. У нас на канале лучше, там никто тебя не обидит, — умолял старик.
   
— Верно… — Голос звучал нерешительно. — Но теперь я обязана считаться с этими людьми. Что будет с ними, если утром окажется, что я снова исчезла — уже навсегда? Правда, мама-то знает, кто я, — догадалась, как и вы. Мне кажется, они все догадались, только не хотят спрашивать. Провидению не задают вопросов. Если действительность недоступна, чем плоха тогда мечта? Пусть я не та, которую они потеряли, для них я даже нечто лучшее — идеал, созданный их мечтой. Передо мной теперь стоит выбор: либо причинить боль им, либо вашей жене.
   
— У них большая семья, их пятеро. Им легче перенести утрату!
   
— Прошу вас, — голос дрогнул, — я устала.
   
Голос старика стал тверже
   
— Ты должен пойти со мной. Я не могу снова подвергать Энн такому испытанию. Ты наш сын. Ты мой сын, ты принадлежишь нам.
   
— Не надо, пожалуйста! — Тень на балконе трепетала.
   
— Тебя ничто не связывает с этим домом и его обитателями!
   
— О, что вы делаете со мной!
   
— Том, Том, сынок, послушай меня. Вернись к нам скорей, ну, спустись по этим лианам. Пошли, Энн ждет, у тебя будет настоящий дом, все, чего ты захочешь.
   
Лафарж не отрывал пристального взгляда от балкона, желая, желая, чтобы свершилось…
   
Тени колыхались, шелестели лианы.
   
Наконец тихий голос произнес:
   
— Хорошо, отец.
   
— Том!
   
В свете луны вниз по лианам скользнула юркая мальчишеская фигурка. Лафарж поднял руки — принять ее. В окнах вверху вспыхнуло электричество. Чей-то голос вырвался из-за узорной решетки.
   
— Кто там?
   
— Живей, парень!
   
Еще свет, еще голоса.
   
— Стой, я буду стрелять! Винни, ты цела?
   
Топот спешащих ног…
   
Старик и мальчик пустились бежать через сад. Раздался выстрел. Пуля ударила в стену возле самой калитки.
   
— Том, ты — в ту сторону! Я побегу сюда, запутаю их. Беги к каналу, через десять минут встретимся там! Давай!
   
Они побежали в разные стороны.
   
Луна скрылась за тучей. Старик бежал в полной темноте.
   
— Энн, я здесь!
   
Она, дрожа, помогла ему спуститься в лодку.
   
— Где Том?
   
— Сейчас прибежит.
   
Они смотрели на тесные улочки и спящий город. Еще появлялись запоздалые прохожие: полицейский, ночной сторож, пилот ракеты, одинокие мужчины, идущие домой после ночного свидания, четверо мужчин и женщин, которые, смеясь, вышли из бара… Где-то приглушенно звучала музыка.
   
— Почему его нет? — спросила мать.
   
— Сейчас, сейчас.
   
Но Лафарж уже не был уверен. Что, если парнишку опять перехватили — где-то, каким-то образом — пока он спешил к пристани, бежал полуночными улицами между темных домов? Конечно, бежать было далеко, даже для мальчика, но все-таки Том должен был поспеть раньше его…
   
Вдруг вдали, на залитой лунным светом улице, показалась бегущая фигурка.
   
Лафарж вскрикнул, но тотчас заставил себя замолчать: оттуда же, издали, доносились другие голоса, топот других ног. В окнах, словно по цепочке, вспыхнули огни. Одинокая фигурка вырвалась на широкую площадь перед причалом. Это был не Том, а просто бегущее существо с серебристым лицом, которое блестело, переливалось, освещенное многочисленными шарами фонарей. Но чем ближе подбегало оно, тем все более знакомым становилось, и когда фигурка достигла причала, это был уже Том! Энн всплеснула руками, Лафарж поспешно отчалил. Но было уже поздно.
   
Потому что из улицы на безмолвную площадь выбежал мужчина… еще один… женщина, еще двое мужчин, мистер Спеллинг. Они остановились в замешательстве. Они озирались по сторонам, и им хотелось вернуться домой: ведь это… это был явный кошмар, безумие какое-то, ну конечно! И, однако же, они продолжали погоню, поминутно останавливаясь в нерешительности и вновь припускаясь бежать.
   
Да, было уже поздно. Пришел конец этому необычайному вечеру, необычайному событию. Лафарж крутил в руках чалку. Ему было очень холодно и одиноко. В лунном свете было видно, как бежали, спешили люди, выпучив глаза, торопливо вскидывая ноги, и вот уже все они, вся десятка, стоят у причала. Они яростно уставились на лодку. Они кричали.
   
— Ни с места, Лафарж! — Спеллинг держал в руке пистолет.
   
Теперь было ясно, что произошло… Том один, обгоняя прохожих, мчится по освещенным луной улицам. Полицейский замечает промелькнувшую фигуру. Круто обернувшись, всматривается в лицо, кричит какое-то имя, бросается вдогонку. «Эй, стой!» Он увидел известного преступника. И так всю дорогу, кто бы ни встретился. Мужчина ли, женщина, ночной сторож или пилот ракеты — для каждого бегущая фигура была кем угодно. В ней воплощались для них любой знакомый, любой образ, любое имя… Сколько разных имен было произнесено за последние пять минут!.. Сколько лиц угадано в лице Тома — и все ложно!
   
Вдоль всего пути — преследуемый и преследователи, мечта и мечтатели, дичь и — псы. Вдоль всего пути: нежданное открытие, блеск знакомых глаз, выкрик полузабытого имени, воспоминания о давних временах — и растет, растет толпа, бегущая по его следам. Каждый срывался с места и спешил вдогонку, едва проносилось мимо — словно лик, отраженный десятком тысяч зеркал, десятком тысяч глаз, — бегущее видение, лицо, одно для тех, кто впереди, иное для тех, кто позади, и другое, новое, для тех, кто еще попадется ему на пути, кто еще не видел.
   
И вот они все здесь, у лодки, и каждый хочет один завладеть мечтой, — как мы хотим, чтобы это был только Том, ни Лавиния, ни Роджер, ни кто-либо еще, подумал Лафарж. Но теперь этому не бывать. Слишком далеко все зашло.
   
— Выходите из лодки, ну! — скомандовал Сполдинг.
   
Том поднялся на пристань. Сполдинг схватил его за руку.
   
— Ты пойдешь к нам домой. Я все знаю.
   
— Стой, — вмешался полицейский, — он арестован!
   
Его фамилия Декстер, разыскивается за убийство.
   
— Нет, нет! — всхлипнула женщина. — Это мой муж! Что уж, я своего мужа не знаю?!
   
Другие голоса твердили свое. Толпа напирала. Миссис Лафарж заслонила собой Тома.
   
— Это мой сын, у вас нет никакого права обвинять его в чем-либо! Нам надо ехать домой!
   
А Тома безостановочно била дрожь. Он выглядел тяжелобольным. Толпа все напирала, протягивая нетерпеливые руки, ловя его, хватая.
   
Том закричал.
   
Он менялся на глазах у всех. Это был Том, и Джеймс, и человек по фамилии Свичмен, и другой, по фамилии Баттерфилд; это был мэр города, и девушка по имени Юдифь, и муж Уильям, и жена Кларисса. Он был словно мягкий воск, послушный их воображению. Они орали, наступали, взывали к нему. Он тоже кричал, простирая к ним руки, и каждый призыв заставлял его лицо преображаться.
   
— Том! — звал Лафарж.
   
— Алиса! — звучал новый зов.
   
— Уильям!
   
Они хватали его за руки, тянули к себе, пока он не упал, испустив последний крик ужаса.
   
Он лежал на камнях — застывал расплавленный воск, и его лицо было как все лица, один глаз голубой, другой золотистый, волосы каштановые, рыжие, русые, черные, одна бровь косматая, другая тонкая, одна рука большая, другая маленькая.
   
Они стояли над ним, прижав палец к губам. Они наклонились.
   
— Он умер, — сказал кто-то наконец.
   
Пошел дождь.
   
Капли падали на людей, и люди посмотрели на небо.
   
Они отвернулись и сперва медленно, потом все быстрее пошли прочь, а потом бросились бежать в разные стороны. Только мистер и миссис Лафарж, объятые ужасом, стояли на месте, держась за руки, и глядели на него.
   
Дождь поливал обращенное вверх лицо, в котором не осталось ни одной знакомой черты. Энн молча начала плакать.
   
— Поехали домой, Энн, тут уж ничего не поделаешь, — сказал старик.
   
Они спустились в лодку и заскользили в мраке по каналу. Они вошли в свой дом, и развели огонь в камине, и согрели над ним руки. Они пошли спать и лежали вместе, продрогшие, изможденные, слушая, как снова стучит по крыше дождь.
   
— Тсс, — вдруг произнес Лафарж среди ночи. — Ты ничего не слышала?
   
— Нет, ничего…
   
— Я все-таки погляжу.
   
Он пересек на ощупь темную комнату и долго стоял возле наружной двери, прежде чем отворить.
   
Наконец распахнул ее настежь и выглянул наружу.
   
Дождь с черного неба поливал пустой двор, поливал канал, поливал склоны синих гор.
   
Он подождал минут пять, потом мокрыми руками медленно затворил дверь и задвинул засов.
  
  
   
    
Ноябрь 2005
    
«Дорожные товары»
   
   
Уж очень далекой она показалась, эта новость, которую владелец магазина дорожных товаров услышал вечером по радио, когда модулированный световой луч принес последние известия с Земли. Просто непостижимо.
   
На Земле назревала война.
   
Он вышел и посмотрел на небо.
   
Вот она. Земля, на вечернем небосводе, догоняет закатившееся за горы солнце. Эта зеленая звезда и есть то, о чем говорило радио.
   
— Не могу поверить, — сказал лавочник.
   
— Это потому, что вы не там, — заметил отец Перегрин, он подошел поздороваться.
   
— Как это понять, святой отец?
   
— Вот так же было, когда я был мальчишкой, — сказал отец Перегрин. — Мы слышали о войнах в Китае. Но нам не верилось. Это было слишком далеко. И слишком много людей там погибало. Невозможно себе представить. Даже когда мы смотрели фильмы оттуда, нам не верилось. Так и теперь. Земля — тот же Китай. Слишком далеко, вот и не верится. Это не здесь, не у нас. Не то что пощупать, даже разглядеть нельзя. Зеленый огонек — вот все, что мы видим. И на этом зеленом огоньке живет два миллиарда людей? Невероятно! Война? Но мы не слышим взрывов.
   
— Услышим, — сказал лавочник. — Я вот все думаю о тех людях, которые должны прилететь сюда на этой неделе. Как там передавали про них? В течение ближайшего месяца на Марс прибудет около ста тысяч человек — так, кажется. Что с ними будет, если начнется война?
   
— Повернут назад, наверно.
   
— Н-да, — сказал лавочник. — Ладно, пойду-ка я сотру пыль с чемоданов. Того и гляди покупатели нагрянут.
   
— Думаете, если это та Большая война, которой мы ждали много лет, все захотят вернуться на Землю?
   
— Вот именно, святой отец: как это ни странно, я думаю, мы все захотим вернуться. Конечно, мы прилетели сюда, спасаясь от политики, от атомной бомбы, войны, влиятельных клик, предрассудков, законов. Все это мне известно. Но родина-то все-таки там. Вот увидите. Как только на Америку упадет первая бомба, здешний народ призадумается. Слишком мало они тут прожили — каких-нибудь два года. Если бы лет сорок, тогда другое дело, а сейчас ведь у них на Земле родня, города, в которых они выросли. Я-то, можно сказать, в Землю даже не верю, для меня она как бы и не существует. Но я старик, от меня все равно никакого проку. Я могу и тут остаться.
   
— Вряд ли.
   
— Пожалуй, что вы правы.
   
Они стояли на террасе, глядя на звезды. Потом отец Перегрин достал из кармана деньги и подал их хозяину магазина.
   
— Кстати, подберите-ка мне чемодан. А то мой старый очень уж истрепался…
  
  
   
    
Ноябрь 2005
    
Мертвый сезон
   
   
Сэм Паркхилл лихо махал метлой, выметая голубой марсианский песок.
   
— Вот и все! — сказал он. — Прошу, сэр, полюбуйтесь! — Он показал рукой. — Взгляните на вывеску «ГОРЯЧИЕ СОСИСКИ СЭМА»! Красота — правда, Эльма?
   
— Правда, Сэм, — подтвердила его супруга.
   
— Во, куда я махнул! Увидели бы меня теперь ребята из Четвертой экспедиции. Слава богу, свое дело завел, а они все еще солдатскую лямку тянут. Мы будем тысячи загребать, Эльма, тысячи!
   
Жена смотрела на него и молчала.
   
— Куда девался капитан Уайлдер? — спросила она наконец. — Твой начальник, который убил этого типа, ну, что задумал всех землян перебить — как его фамилия?..
   
— Этого психа-то? Спендер. Чистоплюй проклятый. Да, насчет капитана Уайлдера… На Юпитер полетел, говорят. С повышением, так сказать. Сдается мне, Марс и ему тоже в голову ударил. Раздражительный больно стал, не дай бог. Лет через двадцать вернется с Юпитера и Плутона, если повезет. Будет знать, как трепать языком. Вот так-то — он там от мороза сдыхает, а я тут, смотри, что наворочал! Местечко-то какое!
   
Два заброшенных шоссе встречались здесь и вновь расходились, исчезая во мраке. У самого перекрестка Сэм Паркхилл воздвиг из вздувшегося заклепками алюминия сооружение, залитое ослепительным белым светом и дрожащее от рева автомата-радиолы.
   
Он нагнулся, чтобы поправить окаймляющий дорожку бордюр из битого стекла. Стекло он выломал в старинных марсианских зданиях в горах.
   
— Лучшие горячие сосиски на двух планетах! Первый торговец сосисками на Марсе! Лук, перец, горчица — все лучшего качества! Что-что, а растяпой меня не назовешь! Вот вам две магистрали, вон мертвый город, а вон там рудники. Грузовики из 101 Сеттльмента будут идти мимо нас двадцать четыре часа в сутки. Скажешь, плохое я место выбрал?
   
Жена разглядывала свои ногти.
   
— Ты думаешь, эти десять тысяч новых ракет с рабочими прилетят на Марс? — сказала она наконец.
   
— Не пройдет и месяца, — уверенно ответил он. — Чего ты кривишься?
   
— Не очень-то я полагаюсь на эту публику, там, на Земле, — ответила она. — Вот когда сама увижу десять тысяч ракет и сто тысяч мексиканцев и китайцев, тогда и поверю.
   
— Покупателей, — он посмаковал это слово. — Сто тысяч голодных клиентов!
   
— Только бы не было атомной войны, — медленно произнесла жена, глядя на небо. — Эти атомные бомбы мне покою не дают. Их уже столько накопилось на Земле, всякое может случиться.
   
Сэм только фыркнул в ответ и продолжал подметать. Уголком глаза он уловил голубое мерцание. Что-то бесшумно парило в воздухе за его спиной. Он услышал голос жены:
   
— Сэм, тут к тебе приятель явился.
   
Сэм повернулся и увидел качающуюся на ветру маску.
   
— Опять пришел! — Сэм взял метлу наперевес.
   
Маска кивнула. Она была сделана из голубоватого стекла и венчала тонкую шею, ниже которой развевалось одеяние из тончайшего желтого шелка. Из шелка торчали две серебряные руки, прозрачные, как сетка. На месте рта у маски была узкая прорезь, из нее вырывались мелодичные звуки, а руки, маска, одежда то всплывали вверх, то опускались.
   
— Мистер Паркхилл, я опять пришел поговорить с вами, — произнес голос из-под маски.
   
— Тебе же сказано, чтобы духу твоего здесь не было! — гаркнул Сэм. — Убирайся, не то Болезнь напущу!
   
— У меня уже была Болезнь, — ответил голос. — Я один из немногих, кто выжил. Я очень долго болел.
   
— Убирайся в свои горы и сиди там, где тебе положено. Чего ты сюда ходишь, пристаешь ко мне. Ни с того ни с сего. Да еще по два раза на день.
   
— Мы не причиним вам зла.
   
— Зато я вам причиню! — сказал Сэм, пятясь. — Я иностранцев не люблю. И марсиан не люблю. До сих пор ни одного не видел. Вообще чертовщина какая-то! Столько лет сидели где-то, прятались, и вдруг, на тебе, я им понадобился. Оставьте меня в покое.
   
— У нас к вам важное дело, — сказала голубая маска.
   
— Если это насчет участка, то он мой. Я построил сосисочную собственными руками.
   
— В известном смысле да, по поводу участка.
   
— Ну вот что, послушай-ка меня, — ответил Сэм. — Я сам из Нью-Йорка. Это огромный город; там еще десять миллионов таких, как я. А вас, марсиан, всего дюжина-другая осталась. Городов у вас нет, бродите по горам, ни властей, ни законов, и ты еще начинаешь мне про участок толковать. Заруби себе на носу: старое должно уступать место новому. Лучше разойдемся полюбовно. При мне пистолет, вот он. Нынче утром, как ты ушел, я сразу его достал и зарядил.
   
— Мы, марсиане — телепаты, — сказала бесстрастная голубая маска. — У нас есть связь с одним из ваших городов по ту сторону мертвого моря. Вы сегодня слушали радио?
   
— Мой приемник скис.
   
— Значит, вам ничего неизвестно. Очень важные новости. Это касается Земли.
   
Серебряная рука сделала движение, и в ней появилась бронзовая трубка.
   
— Позвольте показать вам вот это.
   
— Пистолет! — вскричал Сэм Паркхилл.
   
Выхватив из кобуры свой пистолет, он открыл огонь по туманному силуэту, по одеждам, по голубой маске.
   
Маска на миг застыла в воздухе. Потом шелк зашуршал и мягко, складка за складкой, опал, будто крохотный цирковой шатер, у которого выбили стойки, серебряные руки тренькнули о мощеную дорожку, и маска накрыла безгласную маленькую кучку белых костей и ткани.
   
У Сэма перехватило дыхание.
   
Его жена, пошатываясь, стояла над останками марсианина.
   
— Это не оружие, — сказала она, нагибаясь и поднимая бронзовую трубку. — Это, видно, письмо. Он его хотел показать тебе. Оно написано какой-то змеиной азбукой, видишь — все одни голубые змеи. Не умею читать эти знаки. А ты?
   
— Нет. Что в них проку-то было, в этих марсианских пиктограммах? Брось ее! — Он воровато оглянулся по сторонам. — Ну, как другие еще нагрянут! Надо убрать его с глаз долой. Неси-ка лопату!
   
— Что ты собираешься делать?
   
— Закопать его, что же еще?
   
— Не надо было убивать его.
   
— Ну, ошибся, подумаешь. Пошевеливайся!
   
Она молча принесла ему лопату.
   
К восьми часам Сэм Паркхилл вернулся и принялся виновато мести площадку перед сосисочной. Жена стояла в залитых светом дверях, сложив руки на груди.
   
— Жаль, конечно, что так получилось, — сказал он. Поглядел на жену, отвел глаза в сторону. — Сама видела, это случайно вышло, стечение обстоятельств.
   
— Да, — сказала жена.
   
— Меня такое зло взяло, когда он достал оружие.
   
— Какое оружие?
   
— Ну, мне показалось, что оружие! Я сожалею, сожалею! Сколько раз еще надо повторять!
   
— Tcc, — произнесла Эльма, поднося палец к губам. — Тсс.
   
— А мне наплевать, — сказал он. — Я не один — вся компания «Сеттльменты землян, инкорпорейтед» вступится, если что! — Он презрительно фыркнул. — Да эти марсиане и не посмеют…
   
— Смотри, — перебила его Эльма.
   
Сэм поглядел в сторону сухого моря. Он выронил из рук метлу, потом поднял ее; рот его был разинут, и крохотная капелька слюны сорвалась с губы и улетела по ветру. Его вдруг кинуло в дрожь.
   
— Эльма, Эльма, Эльма! — вырвалось у него.
   
— Вот они и пришли, — сказала Эльма.
   
По дну древнего моря, словно голубые призраки, голубые дымки, скользили десять-двенадцать высоких марсианских песчаных кораблей под голубыми парусами.
   
— Песчаные корабли! Но ведь их уже нет, Эльма, их не осталось.
   
— И все-таки это, похоже, их корабли, — сказала она.
   
— Как же так? Власти же их конфисковали! И все разломали, только несколько штук продали с аукциона! Во всей нашей округе я один купил эту посудину и знаю, как ее водить!
   
— Не осталось… — повторила она, кивая в сторону моря.
   
— Живо, нам надо убраться отсюда!
   
— Почему? — протяжно спросила она, завороженно глядя на марсианские корабли.
   
— Они убьют меня! В машину, скорей!
   
Эльма не двигалась с места.
   
Ему пришлось силой увести ее за сосисочную. Здесь стояли две машины: грузовик, на котором он постоянно разъезжал до недавнего времени, и старый марсианский песчаный корабль, который он потехи ради выторговал на аукционе. Последние три недели он возил на нем всякие грузы из-за моря, по гладкому дну. Только взглянув на грузовик, он вспомнил. Мотор лежал на земле — он уже два дня возился с его ремонтом.
   
— Грузовик вроде не на ходу, — заметила Эльма.
   
— Песчаный корабль! Садись скорей!
   
— Чтобы ты вез меня на этом корабле? О, нет.
   
— Садись! Я умею!
   
Он втолкнул ее, вскочил следом и дернул руль, подставляя кобальтовый парус вечернему бризу.
   
Под яркими звездами голубые марсианские корабли стремительно скользили по шуршащим пескам. Корабль Сэма не двигался с места, пока он не вспомнил про якорь и не рванул его.
   
— Есть!
   
И сильный ветер помчал песчаный корабль по дну мертвого моря, над поглощенными песком глыбами хрусталя, мимо поваленных колонн, мимо заброшенных пристаней из мрамора и меди, мимо белых шахматных фигурок мертвых городов, мимо пурпурных предгорий и дальше, дальше… Очертания марсианских кораблей становились все меньше, пока они не помчались за Сэмом.
   
— Лихо я им нос утер! — крикнул Сэм. — А сейчас я заявлю в «Ракетную компанию», и мне дадут охрану. Скажи, что у меня не варит котелок!
   
— Они могли задержать тебя, если бы захотели, — устало ответила Эльма. — Просто им это не очень нужно.
   
Он засмеялся.
   
— Брось! С чего это им отпускать меня? Не догнали, вот и все!
   
— Не догнали? — Эльма кивком головы указала за его спину.
   
Сэм не обернулся. Его обдало холодом. Он боялся оглянуться. Он ощутил нечто там, на сиденье, за своей спиной, нечто эфемерное, как дыхание человека студеным утром, и голубое, словно плывущий в сумерках дым над горячими чурками гикори, нечто подобное старинным белым кружевам и летучему снегу, напоминающее иней на хрупком камыше.
   
Послышался звук, будто разбилось тонкое стекло: смех. И снова молчание. Он обернулся.
   
На корме, близ руля, спокойно сидела молодая женщина. Кисти рук тонкие, как сосульки, глаза яркие и большие, как луны, светлые, спокойные. Ветер овевал ее, и она колыхалась, совсем как отражение на воде, к складки шелка, как струи голубого дождя, порхали вокруг ее хрупкого тела.
   
— Поверните назад, — сказала она.
   
— Нет. — Сэма трясло мелкой трусливой дрожью, он дрожал, словно шершень, висящий в воздухе, он колебался на грани между страхом и злобой. — Прочь с моего корабля!
   
— Это не ваш корабль, — ответило видение. — Он такой же древний, как наш мир. Он ходил по пескам еще десять тысяч лет назад, когда моря улетучились и пристани опустели, а вы, пришельцы, похитили его, забрали себе. Но поверните же и возвратитесь к перекрестку. Нам нужно поговорить с вами. Произошло нечто очень важное.
   
— Прочь с моего корабля! — сказал Сэм. Кожаная кобура скрипнула, когда он вытащил пистолет. Он тщательно прицелился. — Прыгай, считаю до трех…
   
— Не надо! — вскричала девушка. — Я вам ничего дурного не сделаю. И другие тоже. Мы пришли с миром!
   
— Раз, — молвил Сэм.
   
— Сэм, — сказала Эльма.
   
— Выслушайте меня, — просила девушка.
   
— Два, — жестко произнес Сэм, взводя курок.
   
— Сэм! — крикнула Эльма.
   
— Три, — сказал Сэм.
   
— Мы только… — начала девушка.
   
Пистолет выстрелил.
   
В лучах солнца тает снег, кристаллики превращаются в пар, в ничто. В пламени очага пляшут и пропадают химеры. В кратере вулкана распадается, исчезает все хрупкое и непрочное. От выстрела, от огня, от удара девушка спалась, как легкий газовый шарф, растаяла, будто ледяная статуэтка. А все, что от нее осталось — льдинки, снежинки, дым, — унесло ветром. Кормовое сиденье опустело.
   
Сэм убрал пистолет в кобуру, избегая глядеть на жену.
   
Целую минуту слышен был лишь шелестящий бег корабля по песчаному морю, залитому лунным сиянием.
   
— Сэм, — сказала она наконец, — останови корабль.
   
Он обратил к ней бледное лицо.
   
— Нет, не бывать этому. После стольких лет ты меня не бросишь.
   
Она посмотрела на его руку, лежащую на рукоятке пистолета.
   
— Что ж, я верю, ты способен, — сказала она. — От тебя этого можно ждать.
   
Он замотал головой, сжимая пальцами руль.
   
— Эльма, не дури. Сейчас мы приедем в город и будем в безопасности!
   
— Да-да, — ответила его жена, безучастно откинувшись на спину.
   
— Эльма, выслушай меня.
   
— Тебе нечего сказать, Сэм.
   
— Эльма!
   
Они проносились мимо белого шахматного городка, и, одержимый бессильной яростью, Сэм выпустил одну за другой шесть пуль по хрустальным башням. Под грохот выстрелов город рассыпался ливнем старинного стекла и обломков кварца. Разбился вдребезги, растворился, будто он был вырезан из мыла. Города не стало. Сэм рассмеялся и выстрелил еще раз. Последняя башня, последняя шахматная фигурка загорелась, вспыхнула и взлетела голубыми черепками к звездам.
   
— Я им покажу! Я всем покажу!
   
— Давай, давай, Сэм, показывай. — Глухая тень скрывала ее лицо.
   
— А вот еще город! — Сэм снова зарядил пистолет. — Погляди, как я с ним расправлюсь!
   
А сзади стремительно надвигались, неумолимо вырастали контуры голубых кораблей-призраков. Сначала он даже не увидел их, только услышал свист и завывающую высокую ноту, будто сталь скрипела по песку: это бритвенно-острые носы песчаных кораблей резали поверхность морского дна. На голубых кораблях под красными и голубыми вымпелами стояли синие фигуры, люди в масках, люди с серебристыми лицами, с голубыми звездами вместо глаз, с лепными ушами из золота, отливающими металлом щеками и рубиновыми губами.
   
Они стояли, скрестив руки на груди. Это были марсиане, и они преследовали его.
   
Раз, два, три… Сэм считал. Марсианские корабли подошли вплотную к нему.
   
— Эльма, Эльма, я не отобьюсь от всех!