1 2 3 4 5 
   
Нет, это она сама сказала то, что не следовало говорить. Именно так.
Одному богу известно, что она такое знает.
   
Леди Макбет
   
Эта маленькая ручка все еще пахнет кровью. Всем благовониям Аравии не отбить этого запаха. О-о-о!
   
Врач
   
Какой вздох! У нее на сердце великая тяжесть.
   
Придворная дама
   
Я не согласилась бы таить в груди такое сердце, если бы даже за это мое тело облекли королевской мантией.
   
Врач
   
Вот и хорошо, вот и хорошо.
   
Придворная дама
   
Дай-то бог, чтобы все было хорошо!
   
Врач
   
Этот недуг лежит за пределами моего искусства. Впрочем, я знавал людей, ходивших во сне и все-таки по-христиански умиравших на собственной постели.
   
Леди Макбет
   
Вымой руки, надень халат и не будь так бледен. Повторяю: Банко похоронен, ему не встать из могилы.
   
Врач
   
Вот оно как!
   
Леди Макбет
   
Ложись, ложись, в ворота стучат. Идем, идем, идем. Дай руку. Что свершено, то свершено. Ложись, ложись, ложись. (Уходит.)
   
Врач
   
А теперь она ляжет в постель?
   
Придворная дама
   
Обязательно.
   
Врач
   
Не зря пошли дурные слухи. Дело,
Противное природе, порождает
Расстройство в нас. Должна душа больная
Хотя б глухим подушкам вверить тайну.
Не врач миледи нужен — духовник.
Бог да простит нас, грешных! Доброй ночи.
Подальше прячьте острые предметы
И за ее величеством смотрите
Во все глаза. Мой взор и разум ею
Так смущены, что высказать не смею
Я то, о чем помыслил.
   
Придворная дама
   
Доброй ночи.
   
Уходят.
   
   СЦЕНА 2
   
Местность близ Дунсинана.
Барабаны и знамена. Входят Ментис, Кэтнес, Ангус, Ленокс и солдаты.
   
Ментис
   
Уже подходит войско англичан.
Малькольм, Макдуф и дядя принца Сивард
Ведут его, пылая правой местью.
За их святое дело даже схимник
И тот на грозный бой восстал бы.
   
Ангус
   
Встретим
Их по дороге мы в лесу Бирнамском.
   
Кэтнес
   
Идет ли вместе с братом Дональбайн?
   
Ленокс
   
Я точно знаю: нет. Я видел список
Дворян Малькольма: там и младший Сивард
И мальчики, которым стать мужами
Пришла пора.
   
Ментис
   
Что делает тиран?
   
Кэтнес
   
Он укрепляет стены Дунсинана.
Одни его считают сумасшедшим,
Другие, кем он меньше ненавидим, —
Безумным смельчаком. Но ясно всем,
Что он уж не смирит разброд и смуту
Уздою власти.
   
Ангус
   
Тайные убийства,
К его рукам прилипнув, их сковали.
За вероломство мстит ему мятеж.
Не из любви, а лишь из страха люди
Ему покорны. Чувствует он ныне,
Что сан повис на нем, как плащ гиганта
На вороватом карлике.
   
Ментис
   
Понятно,
Какие чувства в нем мятутся, если
Сам дух его чумной клянет себя
За то, что в нем живет.
   
Кэтнес
   
Идем и встретим
Того, кому служить нам долг велит,
Врача больной страны, с которым вместе
Прольем мы, чтоб отчизну исцелить,
Всю нашу кровь.
   
Ленокс
   
Иль столько, сколько нужно,
Чтоб царственный цветок вспоен был нами.
А плевел сгнил. — Вперед! Привал — в Бирнаме!
   
Уходят.
   
   СЦЕНА 3
   
Дунсинан. Комната в замке.
Входят Макбет, врач и свита.
   
Макбет
   
Я донесений слушать не хочу.
Пусть все бегут! Покуда к Дунсинану
Бирнам не подошел, я не унижусь
До страха пред Малькольмом. Он мальчишка
И женщиной рожден, а мне сказали
Всеведущие духи: «Будь бесстрашен.
Макбет для тех, кто женщиной рожден,
Неуязвим». Что ж, изменяйте, таны,
К эпикурейцам Англии бегите!
Мой разум тверд. Крепка рука моя.
Перед лицом беды не дрогну я.
   
Входит слуга.
   
Пусть дьявол закоптит тебя, бездельник!
Гусиная душа, с чего ты стал
Белей сметаны?
   
Слуга
   
Там их десять тысяч…
   
Макбет
   
Кого? Гусей, мерзавец?
   
Слуга
   
Нет, солдат.
   
Макбет
   
Трус, в кровь лицо ногтями расцарапай
И подрумянь свой страх! Каких солдат?
Иди к чертям с твоей творожной харей,
Вгоняющей в испуг! Каких солдат?
   
Слуга
   
Британских, ваша милость…
   
Макбет
   
Вон отсюда!
   
Слуга> уходит.
   
Эй, Сейтон! — А ведь сердце замирает.
Как вспомнишь… Сейтон! — Этот бой сегодня
Меня иль вознесет, иль сокрушит.
Немало пожил я: уже усеян
Земной мой путь листвой сухой и желтой,
Но спутников, столь нужных нам под старость,
Друзей, любви, почета и вниманья —
Не вижу я; зато вокруг проклятья,
Негромкие, но страшные, и лесть,
Которую хотело б, да не смеет
Отвергнуть сердце бедное. — Эй, Сейтон!
   
Входит Сейтон.29
   
Сейтон
   
Я здесь, мой государь.
   
Макбет
   
Какие вести?
   
Сейтон
   
Все донесенья подтвердились.
   
Макбет
   
Буду
Сражаться я, пока с моих костей
Не срубят мясо. Дай-ка мне доспехи.
   
Сейтон
   
Не рано ль надевать их?
   
Макбет
   
Нет, пора.
Возьми побольше конницы, обрыскай
Окрестности и вешай всех, кто трусит.
Подай доспехи. — Как больная, доктор?
   
Врач
   
Она больна не телом, но душою,
Чей мир смущают призраки.
   
Макбет
   
А ты
Возьми да вылечи ее. Придумай,
Как исцелить недужное сознанье,
Как выполоть из памяти печаль,
Как письмена тоски стереть в мозгу
И снадобьем ей дать забвенье, сняв
С ее груди отягощенной тяжесть,
Налегшую на сердце.
   
Врач
   
В этом может
Помочь себе лишь сам больной.
   
Макбет
   
Тогда
Брось псам свои никчемные лекарства. —
Стяни мне панцирь, Сейтон. Дай мой жезл,
И на коней! — Сбежали, доктор, таны. —
Быстрее, Сейтон! — Если б мог ты, доктор,
Исследовать мочу моей страны,
Чтоб разгадать недуг, и государству
Вернуть здоровье, я бы эхо гор
Тебя заставил славить. — Живо, Сейтон! —
Какой ревень Шотландию прочистит
От англичан? О них ты слышал, доктор?
   
Врач
   
Да, слухи о приготовленьях ваших
Дошли до нас.
   
Макбет
(указывая Сейтону на щит)
Неси его за мною.
Я смерти не боюсь, пока в поход
На Дунсинан Бирнамский лес нейдет.
   
Врач
(в сторону)
Коль даст мне бог с тобою распрощаться,
Сюда остерегусь я возвращаться.
   
Уходят.
   
   СЦЕНА 4
   
Местность близ Бирнамского леса.
Барабаны и знамена. Входят Малькольм, старый Сивард, его сын, Макдуф, Ментис, Кэтнес, Ангус, Ленокс, Росс и солдаты.
   
Малькольм
   
Друзья, подходит день, когда мы вновь
Свой кров обезопасим.
   
Ментис
   
Несомненно.
   
Сивард
   
А что вон там за лес?
   
Ментис
   
Бирнамский лес.
   
Малькольм
   
Пусть воины ветвей с дерев нарубят
И над собой несут, чтоб тень листвы
Скрывала нашу численность и с толку
Разведчиков сбивала.
   
Солдаты
   
Все исполним.
   
Сивард
   
По слухам, отсидеться в Дунсинане
Решил самоуверенный тиран.
   
Малькольм
   
Да, Дунсинан — его последний козырь.
Ведь от него и малый и великий
Бегут, едва представится возможность,
А те, кто с ним еще остался, служат
За страх, а не за совесть.
   
Макдуф
   
Так ли это —
В бою увидим, а пока что лучше
Нам возложить все упованья наши
На ратное искусство.
   
Сивард
   
Близко время,
Когда мы, подведя итог долгам,
Свое возьмем и воздадим врагам.
Догадки — лишь игра воображенья,
Уверенность же даст исход сраженья,
А дело клонится к нему.
   
Уходят.
   
   СЦЕНА 5
   
Дунсинан. Двор замка.
Входят Макбет, Сейтон и солдаты с барабанами и знаменами.
   
Макбет
   
Знамена выстави на стенах, Сейтон.
Опять кричат: «Идут!» И пусть. Осада
Смешна твердыне нашей. Лихорадка
И голод осаждающих пожрут.
Когда б к ним таны не переметнулись,
Мы их, схватившись с ними грудь на грудь,
Прогнали б восвояси.
   
Женские крики за сценой.
   
Что за крики?
   
Сейтон
   
То женщины кричат, мой государь.
(Уходит.)
Макбет
   
Давно я незнаком со вкусом страха,
А ведь, бывало, чувства леденил
Мне крик в ночи и при рассказе страшном
Вставали волосы и у меня.
Но ужасами я уж так пресыщен,
Что о злодействе думать приучился
Без содроганья.
   
Сейтон возвращается.
   
Почему кричали?
   
Сейтон
   
Скончалась королева, государь.
   
Макбет
   
Что б умереть ей хоть на сутки позже!
Не до печальной вести мне сегодня.
Так — в каждом деле. Завтра, завтра, завтра, —
А дни ползут, и вот уж в книге жизни
Читаем мы последний слог и видим,
Что все вчера лишь озаряли путь
К могиле пыльной. Дотлевай, огарок!
Жизнь — это только тень, комедиант,
Паясничавший полчаса на сцене
И тут же позабытый; это повесть,
Которую пересказал дурак:
В ней много слов и страсти, нет лишь смысла.
   
Входит гонец.
   
Ты для чего пришел? Болтать? Короче!
   
Гонец
   
Мой государь,
Я должен доложить о том, что видел,
А как сказать — не знаю.
   
Макбет
   
Да как хочешь.
   
Гонец
   
Стоял я вон на том холме в дозоре
И на Бирнам смотрел, как вдруг заметил,
Что на меня пошел он.
   
Макбет
   
Лжешь, холоп!
   
Гонец
   
Да навлеку ваш гнев я, если лгу!
Взгляните сами: лес идет на замок,
Вон там — в трех милях.
   
Макбет
   
Если это ложь,
Живьем тебя повесят, чтоб иссох
Ты с голоду; а если это правда,
Проделай то же самое со мной.
Моя решимость дрогнула. Я вижу,
Что бес мне лгал двусмысленною правдой:
«Ты невредим, пока на Дунсинан
Бирнамский лес нейдет». — И вот уж лес
Пошел на Дунсинан! К оружью, в поле!
Ведь если не обман слова гонца,
Не все ль равно, где ожидать конца —
Здесь или там. Постыл мне свет дневной.
Пусть рушится весь мир вослед за мной!
Вой, ветер! Злобствуй, буря! Бей, набат!
Смерть я в доспехах встречу, как солдат!
   
Уходят.
   
   СЦЕНА 6
   
Дунсинан. Перед замком.
Барабаны и знамена. Входят Малькольм, старый Сивард, Макдуф и солдаты, несущие ветви.
   
Малькольм
   
Пришли. Долой зеленое прикрытье,
И явимся врагу. — Достойный дядя,
Вы с вашим храбрым сыном поведете
Передовой отряд, а мы с Макдуфом
Все остальное сделаем, как это
И решено.
   
Сивард
   
Желаю вам удачи,
И пусть изрубят нас самих в куски,
Коль мы не сломим вражие полки.
   
Малькольм
   
Исторгните из труб громовый рев.
Пусть кровь и смерть предвозвестят их зов.
   
Уходят.
   
   СЦЕНА 7
   
Поле сражения.
Шум битвы. Входит Макбет.
   
Макбет
   
Я как медведь на травле, что привязан
К столбу, но драться должен. Где же тот,
Кто был не женщиной рожден на свет?
Для остальных неуязвим Макбет.
   
Входит молодой Сивард.
   
Молодой Сивард
   
Эй, как тебя зовут?
   
Макбет
   
Узнаешь — вздрогнешь.
   
Молодой Сивард
   
Нет, даже если имени ужасней
Не знают в преисподней!
   
Макбет
   
Я — Макбет.
   
Молодой Сивард
   
Черт не измыслит имени, чей звук
Мне был бы ненавистней!
   
Макбет
   
И страшнее.
   
Молодой Сивард
   
Лжешь, гнусный деспот, и докажет это
Тебе мой меч!
   
Сражаются. Молодой Сивард убит.
   
Макбет
   
Ты женщиной рожден,
А кто рожден был женскою утробой,
Тот лишь смешит меня бессильной злобой.
(Уходит.)
Шум битвы. Входит Макдуф.
   
Макдуф
   
Здесь громче бой шумит. Где ж ты, тиран?
Ведь если смерть не от меня ты примешь,
Меня тревожить вечно будут души
Моей жены и малышей моих.
Не в силах я рубить несчастных кернов,
В копейщики нанявшихся за деньги.
Мне нужен ты, Макбет, иль снова в ножны
Я вдвину незазубренным свой меч.
Я знаю, что ты здесь. Судя по шуму,
Могучий воин бьется тут. Судьба,
Сведи нас с ним! О большем не прошу.
(Уходит.)
Шум битвы. Входят Малькольм и старый Сивард.
   
Сивард
   
За мной, милорд! — Открыл ворота замок.
Часть войск тирана от него отпала
И бьется с остальными. Ваши таны
Дерутся славно. Бой к концу подходит.
Победа близко.
   
Малькольм
   
Нам достался враг,
Примкнувший к нам.
   
Сивард
   
Милорд, вступите в замок.
   
Уходят.
   
   СЦЕНА 8
   
Входит Макбет.
   
Макбет
   
Зачем примеру римского глупца
Мне подражать, на свой же меч бросаясь?30
Пока я жив, разумнее губить
Чужие жизни.
   
Входит Макдуф.
   
Макдуф
   
Адский пес, ни с места!
   
Макбет
   
Ты меж людей единственный, с кем встречи
Я избегал. Уйди. Твоею кровью
И так уж отягчен мой дух.
   
Макдуф
   
Ответит
Тебе мой меч, а у меня нет слов,
Чтоб высказать тебе, злодей кровавый,
Как ты мне мерзок.
   
Сражаются.
   
Макбет
   
Брось напрасный труд:
Скорее ты неуловимый воздух
Сразишь мечом, чем нанесешь мне рану.
Бей лучше по доступным стали шлемам,
А я заклят. Не повредит мне тот,
Кто женщиной рожден.
   
Макдуф
   
Забудь заклятья.
Пусть дьявол, чьим слугой ты был доныне,
Тебе шепнет, что вырезан до срока
Ножом из чрева матери Макдуф.
   
Макбет
   
Будь проклят это молвивший язык!
Им сломлена моя мужская доблесть.
Не верю больше я коварным бесам,
Умеющим двусмысленно вселять
Правдивым словом ложную надежду.
С тобой — не бьюсь.
   
Макдуф
   
Тогда сдавайся, трус,
Живи и будь посмешищем всеобщим.
Как редкое чудовище, посадим
Тебя мы в клетку и повесим надпись:
«Смотрите, вот тиран».
   
Макбет
   
Нет, я не сдамся,
Не стану прах лобзать у ног Малькольма,
Чтоб чернь меня с проклятьями травила!
Хотя Бирнам пошел на Дунсинан,
Хоть ты, мой враг, не женщиной рожден,
До смерти я свой бранный щит не брошу.
Макдуф, начнем, и пусть нас меч рассудит.
Кто первым крикнет: «Стой!» — тот проклят будет!
   
Уходят, сражаясь.
Отбой. Трубы. Входят с барабанами и знаменами Малькольм, старый Сивард, Росс, прочие таны и солдаты.
   
Малькольм
   
Надеюсь, уцелели все друзья?
   
Сивард
   
Не думаю. Но большинство их здесь,
И, значит, день недорого нам стоил.
   
Малькольм
   
А где ваш сын отважный и Макдуф?
   
Росс
(Сиварду)
Милорд, ваш сын исполнил долг солдата.
Едва успев дожить до лет мужских,
Но ни на шаг не отступив в сраженьи,
Он доказал, что вправе зваться мужем,
И пал.
   
Сивард
   
Убит?
   
Росс
   
И вынесен из боя.
Пусть будет ваша скорбь несоразмерна
Достоинствам его, иначе ей
Конца не видеть.
   
Сивард
   
Он не в спину ранен?
   
Росс
   
Нет, в лоб.
   
Сивард
   
Тогда он божий ратник ныне.
Всем сыновьям, будь у меня не меньше
Их, чем волос, я лучшего конца
Не пожелал бы. Вот и все, что нужно
Над ним сказать.
   
Малькольм
   
Он стоит большей скорби,
И я его оплачу.
   
Сивард
   
Для чего?
Он все свершил. Прекрасна смерть его.
Бог с ним! — А вон и тот, кто нас утешит.
   
Входит Макдуф с головой Макбета.
   
Макдуф
   
Да здравствует король! Ты стал им, принц.
Вот голова проклятого тирана.
Страна свободна. Вкруг тебя собрались
Все жемчуга короны, чьи сердца
Мне вторят. Но пускай и голосами
Они подхватят дружно мой привет:
Да здравствует Малькольм, король Шотландский!
   
Все
   
Да здравствует Малькольм, король Шотландский!
   
Малькольм
   
Не медлить мы должны с уплатой долга,
Но сразу же воздать вам за любовь,
Вас, родичи и таны, мы возводим
В сан графов, учреждаемый впервые
В Шотландии. Затем нам предстоит —
Хотя на это нужно будет время —
Вернуть друзей, бежавших на чужбину
От неусыпных происков тирана;
Предать суду приспешников жестоких
Злодея и его супруги адской,
Которая, как слышал я, с собой
Покончила; и многое другое,
Что мы исполним, коль поможет бог,
По мере наших сил в свой час и срок.
Спасибо всем и каждому поклон.
Всех приглашаем на венчанье в Скон.
   
Трубы.
Уходят.
  
  
   
 
«МАКБЕТ»
   
   1
   
Как ни странно это теперь для нас, «Макбет» был написан Шекспиром для того, чтобы его труппа могла угодить королю. Внешние обстоятельства возникновения трагедии таковы.
В 1603 г. умерла королева Елизавета. На престол вступил Иаков I, сын казненной шотландской королевы Марии Стюарт. Проводя политику укрепления абсолютизма, новый монарх, в частности, решил взять под свой непосредственный контроль театры. Он отменил право вельмож оказывать им покровительство. Отныне только члены царствующего дома могли патронировать актерские труппы. Этим последним были выданы новые патенты, разрешавшие публичные и придворные представления, причем труппы были переименованы. Самой высокой чести удостоилось актерское товарищество «слуг лорда-камергера», к которому принадлежал Шекспир. Отныне оно стало труппой самого короля и актеры получили звание «слуг его королевского величества».
На рубеже XVI-XVII вв. большое место в театральной жизни Лондона заняли два театра, в которых актерами были мальчики-хористы певческих капелл. Они составили опасную конкуренцию для трупп взрослых актеров, и Шекспир не без горечи отметил это в «Гамлете» (II, 2, разговор Гамлета с Розенкранцем и Гильденстерном).
Одна из трупп мальчиков, игравшая в театре Блекфрайерс, поставила в 1605 г. пьесу Джорджа Чепмена, Бена Джонсона и Джона Марстона «Эй, на Восток!» При дворе в ней усмотрели непозволительные насмешки над шотландцами, о чем было доложено королю. Иаков I принял это за косвенный выпад против его персоны, разгневался и приказал посадить авторов в тюрьму. Следующий промах труппы привел к ее роспуску.
«Слуги его королевского величества», часто выступавшие при дворе, сочли, что при сложившейся ситуации они только выиграют, если поставят пьесу на шотландскую тему. Написание пьесы взял на себя главный драматург театра — Шекспир.
Дело было тонкое, политическое. Надо было учесть многое. Во-первых, показать, что шотландцы отнюдь не только объект для насмешек, во-вторых, польстить королю, в-третьих, подчеркнуть давние исторические корни установленной Иаковом I унии между Англией и Шотландией, в-четвертых, откликнуться на идеологическую политику нового короля, выступавшею с «учеными» трактатами о ведьмах и колдовстве.
В пьесе, созданной Шекспиром, все это так или иначе отражено. Сюжет он выбрал из истории Шотландии. В тексте пьесы содержится предсказание о том, что потомки Банко будут королями, а один из них объединит под своей державой два королевства — Англию и Шотландию (IV, 1). Спасение Шотландии от деспотизма Макбета приходит из Англии, куда бежали Малькольм и Макдуф и откуда они идут, при поддержке англичан, походом на короля-убийцу. А его злодейства связаны с влиянием на него ведьм, от коих исходит всяческая скверна.
Для нынешнего читателя и зрителя все это не имеет никакого значения, тогда как для современников Шекспира трагедия была произведением, полным аллюзий, из которых здесь перечислены наиболее существенные.
Время создания трагедии — 1606 г. Впервые она была напечатана лишь после смерти Шекспира в фолио 1623 г. Но в апреле 1610 г. ее уже видел на сцене Саймон Форман, оставивший в своем дневнике запись о спектакле.
Текст трагедии значительно короче обычного размера пьес Шекспира, написанных им в этот период. В нем 1993 строки, тогда как в «Гамлете» — без малого 4000, в «Отелло» — 3324, в «Короле Лире» — 3298. Большинство исследователей склоняются к тому, что сохранился только сокращенный сценический вариант трагедии. Однако произведение обладает композиционной завершенностью и такой художественной выразительностью, что, каковы бы ни были потери, связанные с утратой полного варианта, «Макбет» признан одним из величайших шедевров трагической музы Шекспира.
С трагедией связана еще одна текстологическая проблема. Два причитания ведьм (III, 5 и IV, 1) найдены также в пьесе Томаса Мидльтона «Ведьма», сохранившейся в рукописи. Вопрос, вставший перед исследователями, заключается в том, кто был автором их. Эта проблема связывается с другой. Дело в том; что в тексте «Макбета» есть места, выглядящие как вставки, а с другой стороны, как уже сказано, в нем произведены сокращения. Не был ли Мидльтон ответствен за обработку «Макбета» в том виде, в каком трагедия дошла до нас? Дж. Довер Уилсон склонен видеть руку Мидльтона в ряде мест пьесы. Э.К. Чемберс более скептичен в этом отношении. У.У. Грег осторожнее их обоих в приписывании Мидльтону участия в сокращении «Макбета». Однако он считает, что так как «Ведьма» Мидльтона на сцене успеха не имела, то, возможно, театр использовал несколько мест из этой пьесы и включил их в текст трагедии Шекспира.
Все это нисколько не подрывает оригинальности трагедии Шекспира. Именно автор «Макбета» сделал ведьм модными персонажами на сцене. Мидльтон, вообще подражавший Шекспиру, создавая свою «Ведьму», шел по его стопам. Поэтому, если текст Шекспира чем-то немногим обязан Мидльтону, то этот последний был в большем долгу перед Шекспиром. Но при всем том, даже если чья-то рука и прикоснулась к «Макбету», перед нами произведение в полной мере шекспировское.
Сюжет заимствован из «Хроник Англии, Шотландии и Ирландии» Р. Холиншеда, постоянно служивших Шекспиру источником исторических сведений при создании драм из прошлого его страны. В изображении судьбы своего главного героя Шекспир следовал биографии Макбета, изложенной Холиншедом. Но весь эпизод убийства короля Дункана основан на другой части хроники, рассказывающей об умерщвлении короля Дуффа феодалом Дональдом. Полное драматизма повествование летописца легко укладывалось в сюжет пьесы, но Шекспир усилил его выразительность, сконцентрировав события. Это относится, во-первых, к начальным моментам пьесы, где Шекспир объединил в один эпизод три разделенных временем события: восстание Макдональда, вторжение норвежского короля Свено и нападение войск Капута на шотландцев (I, 2). Вообще время развития событий сильно сокращено Шекспиром. Макбет царствовал семнадцать лет, а в трагедии его правление длится гораздо меньше, хотя годы его царствования точно не обозначены. Из других изменений, произведенных Шекспиром, отметим такие: Макдональд сам покончил с собой, в трагедии его убивает Макбет; у Холиншеда убийство короля совершают подосланные слуги, у Шекспира — сам Макбет. У Холиншеда убийство Банко происходит после пира у Макбета, у Шекспира Банко погибает на пути к Макбету. Эти изменения усиливали драматизм событий, давали возможность более яркого выявления характеров, в обрисовке которых Шекспир также не во всем следовал за источником.
В повествовании Холиншеда Макбет представлен мудрым и справедливым правителем, заботившимся о народе и доброжелательным по отношению к феодальным баронам. Шекспир сделал Макбета законченным воплощением политического деспотизма.
Более всего самостоятельность Шекспира по отношению к своему источнику проявилась в создании образа леди Макбет. У Холиншеда ей посвящена буквально одна фраза. Рассказывая о честолюбии Макбета, летописец добавил: «Но особенно растравляла его жена, добивавшаяся, чтобы он совершил это, ибо она была весьма честолюбива и в ней пылало неугасимое желание приобрести сан королевы». Вот и все. Из одной этой фразы творческое воображение Шекспира создало образ леди Макбет. Из истории драматург ничего не мог узнать о последующей судьбе жены Макбета. Ее безумие и смерть «выдуманы» Шекспиром.
Изменил он и характер Банко, придав ему больше благородства. Исторический Банко был соучастником Макбета в убийстве короля Дункана. У Шекспира он освобожден от всех черт, которые делали его не меньшим преступником, чем Макбет.
Хотя предсказание ведьм упоминается в хронике, там оно фигурирует лишь как случайный мотив. Шекспир развил его, придав особый колорит пьесе введением сверхъестественного элемента. Точно так же не было намека в хронике и на столь драматические эпизоды, как видение кинжала Макбету (II, 1), появление призрака Банко на пире (III, 2), безумный бред леди Макбет (V, 1). Эти эпизоды являются теми элементами творческого замысла Шекспира, которые содействовали поднятию материала драматической хроника на высоту поэтической трагедии.
   
   2
   
В хрониках государственные и политические проблемы стояли на первом плане. Они были стержнем драматического действия, и им было подчинено раскрытие характеров, чьи личные судьбы непосредственно отражали этапы развития истории страны — феодальную анархию и восстановление государственного единства. В трагедиях, сюжеты которых также были историческими, центр тяжести переносится Шекспиром на характеры. Это не означает игнорирования реальных исторических условий, в которых действуют герои. Шекспир и здесь твердо стоит на почве действительности. Но если в хрониках трагическим субъектом является государство, переживающее кризис, то в трагедиях драматизм сконцентрирован на переживаниях героев. Кризисы происходят в их душах.
Рассуждая отвлеченно, можно прийти к ложному выводу, будто трагедии более узко отражают действительность, поскольку они сосредоточивают главное внимание на духовном мире отдельных личностей. Но всякий знает по собственному восприятию, что это не так. Именно трагедии, а не хроники обладают большей универсальностью, они глубже проникают в сердцевину конфликтов. Смысл исторических сдвигов и общественном сознании отражен в них ярче, полнее, и сила художественного воздействия трагедий превосходит впечатление, производимое хрониками. Секрет этого в том, что хроники отражают движение истории преимущественно в его внешне драматических проявлениях, а трагедии раскрывают самые глубинные процессы жизни с предельной степенью реалистической типизации. Те же общественные силы, которые приводят в хрониках к борьбе деспотизма и справедливости, в трагедиях обусловливают конфликты добрых и дурных начал в нравственных отношениях и в духовном мире людей.
Но психологические и этические проблемы трагедий никогда не отрываются Шекспиром от социальной почвы, порождающей их. Страсти героев обусловлены всем складом общественных отношений эпохи. Социальная действительность не является далеким фоном основного действия, она все время перед нами, ибо она и составляет почву, на которой живет и действует герой. Мир его личных переживаний связан с миром общественных отношений, а эти последние не ограничены какой-нибудь одной социальной ячейкой, например семьей. Герой стоит на самой вершине социальной пирамиды. И если зло овладевает его душой, то от совершаемых им преступлений, от его ошибок и грехопадений сотрясается все общественное здание. Более того, не только все государство вовлечено в поток трагических событий. Если творится дурное, то конвульсии сотрясают небеса и землю. Когда зло овладевает душой человека, сама природа корчится от мук.
С особой силой эта космическая масштабность трагического предстает у Шекспира в «Короле Лире» и «Макбете». Если в трагедии Лира поэтическим образом возмущения природы является буря, то в «Макбете» это воплощено в образах ведьм.
Что представляют собой зловещие фигуры ведьм? Просто ли это уступка гуманиста Шекспира обскурантизму короля, распространявшего веру в колдовство? Или проявление предрассудков самого Шекспира? Но если так, почему же мы, люди просвещенного времени, чуждые наивных заблуждений прошлого, не воспринимаем вещих жен как досадную деталь, портящую фасад величественного здания трагедии, а видим в них ее неотделимую часть?
Потому что, каковы бы ни были предрассудки Шекспира и его современников, ведьмы в «Макбете» не бытовые фигуры, а образы символические и поэтические. Наше сознание не нуждается в подтверждении их бытовой реальности, ибо они есть реальность поэтическая. Они реальны и в то же время нереальны. Они не существуют вне сознания Макбета и Банко, которым прорицают их зловещую судьбу, корону и смерть, но только по-разному: Макбету — духовную смерть и непрочную власть, Банко — физическую гибель и прочную власть в потомстве.
Уже самый зачин трагедии вводит нас в ее атмосферу. Страшный хоровод ведьм предвещает чудовищное попрание человечности. Зло, которое они воплощают, коренится в самом низменном, что есть в природе. Их уродство — символ всего безобразного в жизни. У них есть свой страшный юмор, их чудовищные шутки связаны со смертью, и для них высшая радость — хаос бессмысленных убийств и жестоких страданий Они хихикают от зрелища повешенных и потирают костлявые руки, чуя запах человеческой крови. Речи их полны бессмыслицы, но так и должно быть, ибо они воплощают ту стихию жизни, где разум бессилен, где царит слепая страсть и человек оказывается игрушкой примитивных темных инстинктов, подстерегающих то роковое мгновение, когда они смогут полностью завладеть его душой.
И, как это постоянно бывает в великих творениях Шекспира, одна деталь, подобно молнии, своей вспышкой освещает все. Зачем ведьмы появляются одновременно перед Макбетом и Банко? Ведь они то мрачное, что дремлет в душе Макбета, но не Банко. Но для того они и возникают перед обоими танами, чтобы мы увидели, как по-разному те воспринимают их. Слова вещих жен пробуждают дурные страсти Макбета, они — его собственные темные мысли, а для Банко их зловещие фигуры — всего лишь «пузыри, которые рождает земля, как и вода» (I, 3),
Какой поистине шекспировский образ!
Для Банко ведьмы нечто исторгнутое природой из своих недр, как чуждое и дурное. Но не так смотрит на них Макбет. Он жалеет, что это видение исчезло, ему хотелось бы еще и еще слушать вещих жен, чтобы узнать подробности предсказанной ими его судьбы. То, что смутно таилось в его душе, вдруг возникло перед ним во всем ослепительном соблазне. Призрак власти поманил его, и началось кипение страстей Макбета, поднялись пузыри его честолюбия. Но Макбет знает, что его желания противоречат природе и человечности. Ему нужна опора для его стремлений, ибо он сознает, что они враждебны законам человечности. Подобно другим честолюбцам, он верит в предначертанность своей судьбы высшими силами, что должно оправдать его в собственных глазах и во мнении других.
Поэтическая символика трагедии подчеркивает с самого начала борьбу добрых и дурных начал. Хоровод ведьм, служащий прологом к трагедии, завершается словами: «Грань меж добром и злом, сотрись. Сквозь пар гнилой помчимся ввысь» (I, 1). И как эхо звучит этот же мотив в первых словах Макбета, когда он появляется перед нами: «Бывал ли день ужасней и славнее?» (I, 3). Борьбой этих двух начал действительно наполнена вся трагедия: жизнь может быть и отвратительной и прекрасной, и таким же может быть человек.
Борьба этих начал происходит в душе Макбета.
Макбет творит злодейские дела, но он не злодей типа Ричарда III, Яго или Эдмонда. Те были обделены природой или обществом. Они чувствовали себя ущемленными, сознавали свою неполноценность. Макбет ни в чем не ущемлен. Он предстает перед нами вначале как воплощение подлинной человеческой мощи. У него есть и сила, и мужество, и поприще для применения их. Его доблести вызывают всеобщее восхищение, успех сопутствует ему, и подвиги его награждаются по достоинству. Ричард, Яго и Эдмонд не получали от жизни ничего, они должны были вырвать у нее дары, которые возместили бы неполноценность их природных данных или общественного положения. Макбету достаточно быть самим собой, чтобы жизнь его была полна.
Но в том-то и дело, что в душе его гнездится червь честолюбия. Чем больше он получает, тем большего хочет. И хотя он поистине прекрасен таков, как он есть, ему начинает казаться, что его человеческие достоинства по-настоящему не оценены. Ему нет равных в доблестях, украшающих воителя. Он царственный человек. Рядом с ним мелким выглядит даже сам король Дункан, со всем своим добросердечием и уважением к чужим заслугам.
В душе Макбета загорается желание увенчать свою человеческую царственность королевским саном. В этом он прямая противоположность Лиру. Тот захотел утвердить свое человеческое величие, отдав власть и корону. Макбет жаждет утвердить себя как человека, став королем.
Но к трону для Макбета нет прямого и честного пути, каким он всегда шел до сих пор. Дорогу ему преграждает не только сам Дункан, но и названный им наследник — принц Малькольм. В душе Макбета начинается борьба.
Хотя Макбет стал для нас таким же воплощением честолюбия, как Отелло — ревности, в том-то и дело, что честолюбие не составляет существа натуры героя. Подобно тому как Отелло от природы не ревнив, так не честолюбив по своей природе и Макбет. В его натуре главным было свободное проявление своей человеческой мощи. Обстоятельства, однако, привели к тому, что он столкнулся с противоречием — достоинства человека не сочетаются с равноценным общественным положением. В этом отношении Макбет решительно отличается от Ричарда III. Жестокий горбун не имел никаких формальных и человеческих прав на то, чтобы стать выше всех в стране. Он узурпировал эти права, действуя коварно и жестоко. Законных прав Макбет тоже не имеет. Но он считает, что имеет на это естественное право по своим личным достоинствам.
Трагедия раскрывает одно из глубочайших противоречий положения личности в классовом обществе. Буржуазное развитие имело в эпоху Возрождения одним из своих результатов высокое самосознание личности. Титанические способности человека, раскованные буржуазным прогрессом, однако, наталкивались на преграды, сохранявшие силу, поскольку произошло лишь изменение классовой структуры общества, но не исчезновение классов как таковых. Уже возник критерий оценки человека по его личным достоинствам, но сохранялась и несколько преобразованная социальная иерархия, в пределах которой значение человека определялось происхождением, рангом, богатством. Реальная общественная сила оставалась по-прежнему за обладателями различных привилегий. Человеческое достоинство, не подкрепленное титулами и богатством, оставалось бесплотной иллюзией. А люди, созревшие до самосознания своей человеческой ценности, хотели, чтобы это было реализовано их общественным положением. Так как условия были в своем существе уже буржуазными, то даже деятели подлинно человеческого прогресса — художники, ученые, философы — сочетали творческие подвиги и открытия, двигавшие культуру, с тем, что мы не можем охарактеризовать иначе, как карьеризм и стяжательство. Христофор Колумб, грабивший Вест-Индию в сане ее вице-короля, и Франсис Бэкон, бравший взятки в бытность лордом-канцлером, — может быть, наиболее яркие, но далеко не единственные примеры уродливого и противоречивого развития личности в условиях буржуазного прогресса в эпоху Возрождения.
Трагедия Макбета принадлежит к явлениям именно такого порядка. Нет большей ошибки, чем считать его просто злодеем. В таком случае не было бы трагедии. Она состоит именно в том, что гибнет прекрасный, подлинно великий человек.
Честолюбие Макбета порождено не пустым, необоснованным тщеславием. Оно является таким же уродливым извращением понятия о человеческом достоинстве, как и у короля Лира. Но Лира мы видим с самого начала уже во власти ложных понятий, от которых он потом, пройдя через страдания, освобождается. Его крестный путь — это трагедия очищения. Трагедия Макбета в том, что он становится на путь преступлений, оскверняющих его душу. Он все глубже вязнет в тине бесчеловечности, доходя до полного отупения чувств.
И все же он остается человеком. Есть одна черта, вернее всего открывающая нам отношение Шекспира к его героям. Это — их поэтичность и музыкальность. Шекспировские злодеи лишены чувства прекрасного. Они умны, смелы, решительны, но дух поэзии задевает их лишь извне. Те же Ричард, Яго и Эдмонд вполне подтверждают это.
Но там, где мы слышим голос поэзии, где музыкой полны речи героя, там перед нами люди, сохранившие человечность. Она может быть замутнена дурными страстями, по мы ощущаем, что основу духовного мира такого героя составляет врожденное знание подлинных человеческих ценностей.
Прямое подтверждение этому в отношении Макбета исходит не от кого иного, как от его собственной жены. Когда она говорит, что он «от природы молочной незлобивостью вспоен» (I, 5), то выявляет существо натуры Макбета, Пусть в ее глазах это недостаток, мы понимаем, что именно эта «слабость» не только делает Макбета человечным, но и составляет причину его трагических душевных мук. Шекспировские злодеи-макиавеллисты человеческих ценностей не признавали. Они не верили ни в любовь, ни в дружбу, ни в долг, ни в честь. Для них это пустые слова. А Макбет знает всему этому цену. Творя зло, Ричард III и Яго не испытывают никакого чувства, кроме удовлетворения тем, что их коварство приносит свои плоды. Они бестрепетно попирают человечность, тогда как Макбет содрогается уже от одной мысли, что он нарушит нравственные законы.
Но в том-то и дело, что в сознании Макбета произошло смешение истинных и ложных ценностей. Чем воздействует на него леди Макбет? Соблазнами власти? Нет. Она взывает к его гордой вере в свое человеческое достоинство. Она говорит ему:
   
    
     
«Но разве зверь тебе твой план внушил?
     
Его задумав, был ты человеком 
     
И больше был бы им, когда б посмел 
     
Стать большим, чем ты был» (I, 7).
    
   
Возвыситься как человек — вот чего хочет Макбет. Но, как мы знаем, путь, избранный им для этого, оказался ложным. Предчувствие этого с самого начала жило в душе Макбета. Он сознает, что должен нарушить долг подданного, обязанности гостеприимства, закон чести и, главное, самый принцип человечности. В нем нет недостатка мужественности. Начало трагедии показывает нам Макбета-воина. Без колебаний, рискуя жизнью, шел он в бой. Ему ничего не стоило вспороть живот врага, отрубить ему голову и водрузить ее на копье над башней. Он делал это, добиваясь победы в честном бою, сражаясь против бесчестного мятежника. Но теперь мятежник он сам, и борется он не в открытую, а с коварством предателя и убивает беззащитного. Такой способ действий противен натуре Макбета. Поэтому он колеблется, перед тем как убить Дункана, и испытывает потрясение, пролив его кровь.
Отныне душа его не будет знать покоя. Он сознает, что навсегда лишил себя его, «зарезал свой сон». Бесчестно убив другого, Макбет совершил моральное убийство. Но трагедия не только в этом. Уже в первом большом монологе Макбет говорит о яде, отраве, губящей не тело, а душу: «Возмездье рукой бесстрастной чашу с нашим ядом подносит нам же» (I, 7). Одно убийство влечет за собой и другие. Первое же злодейство Макбета оказывается не единственным: он убивает не только Дункана, но и слуг, охранявших короля. А дальше начинается вакханалия убийств, все более подлых и жестоких, — жертвами Макбета оказываются его друг Банко, жена и сын Макдуфа. Правда, их Макбет приканчивает не собственными руками, но от этого его вина не меньше. Кровь жертв пятнает его, и если те, кто выполняет волю Макбета, делают это с жестоким безразличием, то сам он ощущает моральное бремя злодеяний.
К чему же приходит Макбет? К самой страшной для него трагедии. Ее своеобразие определяется тем, что Макбет до конца остается героической личностью. Сила его характера не сломлена. Но душа его оказывается опустошенной. Он сохраняет все внешние атрибуты выдающейся личности — мужество, несгибаемую волю, энергию, ум, понимание вещей. Не остается только одного — цели и смысла существования. Главное, к чему стремился Макбет, он разрушил собственными руками: вместо полноты сознания своей человечности он ощущает зияющую пустоту. Макбет сознает, что обрек себя на самое страшное одиночество — одиночество человека, навсегда отторгнутого от остальных людей:
   
    
     
«Немало пожил я: уже усеян 
     
Земной мой путь листвой сухой и желтой,
     
Но спутников, столь нужных нам под старость, —
     
Друзей, любви, почета и вниманья —
     
Не вижу я; зато вокруг проклятья,
     
Негромкие, но страшные, и лесть…» (V, 3).
    
   
И когда он спрашивает лекаря, может ли тот освободить леди Макбет от безумия, то выражает сознание неизлечимости недуга, поразившего его собственную душу (V, 3).
Он питал надежду, что настанет день, когда прекратится мука, порожденная его собственными действиями. Но бесчисленные «завтра», «завтра», «завтра» оказались лишь крестным путем страданий, ведущих к роковому мигу, когда наступает смерть, и уже больше ничего нельзя исправить. Он творил преступления, уверенный, что, завоевав престол, сделает свою жизнь прекрасной, а оказалось, что он сжигал себя и теперь остался лишь жалкий, истлевающий огарок. Поэтому вся его жизнь лишилась смысла, стала призрачным существованием, и он сравнивает себя с актером, который недолго кривляется на сцене, а потом исчезает и ничего не остается от человека, роль которого он играл. Свою жизнь Макбет незадолго до конца оценивает так:
   
    
     
«…это повесть, 
     
Которую пересказал дурак:
     
В ней много слов и страсти, нет лишь смысла» (V, 5).
    
   
Его последнее прибежище — мужество. Это единственное, что осталось у него. И хотя все против него — земля и небо, природа и люди, — и хотя ему уже не за что бороться, он не сдается. В бой он бросается отнюдь не для того, чтобы найти смерть. Выстоять, победить, несмотря ни на что, — вот чего он хочет, даже тогда, когда сознает, что, собственно, отстаивать ему нечего, кроме своего опустошенного «я». Но и последнее, что осталось у Макбета, — его мужество — оказывается сломленным, когда он встречается в бою с Макдуфом и тот говорит, что не рожден женщиной. Теперь только ярость отчаяния владеет Макбетом, когда он сражается с Макдуфом и погибает.
Смерть Макбета — это гибель без нравственного очищения, какое озарило страдальческий путь Лира, и без просветляющего примирения, осенившего последнее дыхание Отелло. Это гибель полная и беспросветная. В этом смысле «Макбет» — самая мрачная из всех трагедий Шекспира, ибо здесь представлена полная моральная гибель человека.
   
   3
   
Леди Макбет во многом подобна своему мужу. Она тоже не обычная «злодейка». Среди женщин она выделяется красотой, как Макбет возвышается над всеми своими мужественными достоинствами. Они стоят друг друга по своим внешним совершенствам, и в этом смысле образуют идеальную пару. Так же как Макбет хотел увенчать свои доблести властью, так мечтает она о том, чтобы ее красоту увенчала корона. Мы не поймем ничего в ее характере, если не увидим ее женской красоты. О своей женственности она настойчиво напоминает сама.
Но у этой царственной женщины сердце окаменело. Так же как Макбет, она живет только для себя, для своей красоты. Ее честолюбие равно честолюбию Макбета. Но не превосходит его. Это необходимо подчеркнуть со всей силой, ибо нередко неправильно представляют, будто она одна повинна в том, что Макбет вступил на кровавый путь. Нет, в этом они были едины и равны. Если верить ее словам, то первоначально именно Макбет зажег в ней огонь честолюбия.
Все ее чувства подчинены честолюбию. Даже любовь ее честолюбива. Она любит Макбета за то, что он превосходит всех других людей. Ей важна не та радость, которую любящая женщина получает от ответных чувств мужчины, а его способность возвысить себя и заодно ее. Она хочет быть женой первого человека в государстве. Такая любовь бывает, она по-своему может быть искренней и сильной, но, конечно, представляет собой извращение истинной любви.
Отличает ее от Макбета решительность. Ее честолюбие — действительно страсть, слепая, нетерпеливая и неукротимая. Она железная женщина, дьявол в прекрасном облике. Если честолюбие Макбета — это страсть, борющаяся с его нравственным сознанием, то в ней — это мания, уничтожившая все остальные чувства. Моральных понятий она начисто лишена. Все кажется ей простым. Макбет сознает преступность своих поступков, для нее же никаких моральных препон не существует: вода смоет с рук пятна преступно пролитой крови (II, 2). Нужно только сделать так, чтобы не оставалось видимых следов злодеяния, и тогда его как не было.
Но если леди Макбет ни сердцем, ни умом не в состоянии понять, что она преступила грань человечности, то сама природа в ней возмущается. Она нарушила ее законы и расплачивается за это безумием.
В великих трагедиях Шекспира не раз изображается безумие: в «Гамлете» — Офелия, в «Короле Лире» — сам Лир. Но как различны между собой шекспировские безумцы. Сумасшествие Офелии — это гибель прекрасного человека, не сумевшего противостоять бурям жизни. Она стала жертвой противоречивых чувств, которых не могла примирить: любви к отцу и к Гамлету, убившему отца и отвергнувшему ее любовь. В своем безумии она остается такой же покорной, как и тогда, когда была в здравом уме.
Безумие Лира тоже вызвано столкновением с противоречиями жизни. Но он остается гневным и своевольным в своем безумии, которое полно протеста против мира, оказавшегося не таким, каким его хотел видеть старый король. Как ни различны Офелия и Лир в своем безумии, есть нечто общее между ними: потрясение задело самые глубины их сознания.
Леди Макбет безумна по-иному. Ее сознание так и не пробуждается. Она бродит как сомнамбула. Раньше ее одержимость была такова, что леди Макбет не боялась пролить кровь, в безумии ее преследует одна мысль — стереть невидимые кровавые пятна с рук, но не только вода не в состоянии смыть их, их не смоют все ароматы Аравии. Она была убеждена, что можно уничтожить все следы преступления. Оказалось же, что они неистребимы. След остается в самом человеке, и от этого ему никуда не уйти. Душевная опустошенность наступила у нее задолго до того, как это произошло у Макбета. Все в леди Макбет бездушно — ее красота, женственность, любовь, честолюбие и ее безумие. Вот почему она ни на миг не вызывает симпатий. В этом отношении ее любопытно сравнить с Клеопатрой. У египетской царицы не было добродетели, честности, смелости, и красота и любовь ее были окрашены порочностью. Но при всех своих пороках она женщина и человек. У леди Макбет нет пороков, но нет и человечности. Она вся — порок.
Природа человека не в состоянии вынести этого. Вот почему леди Макбет сходит с ума и умирает.
Леди Макбет — самое концентрированное у Шекспира выражение зла, овладевшего человеческим существом. От Ричарда III, Таморы и мавра Арона («Тит Андроник») тянется нить к шотландской королеве. Не было у Шекспира ни одного злодея и злодейки, так предельно воплощающих зло в человеческой натуре. И нет у Шекспира образа, вызывающего равное возмущение своей бесчеловечностью. Даже Ричард III в какие-то моменты по-человечески интересен; в Яго тоже еще остается что-то, делающее возможным хотя бы понять его. Но леди Макбет вызывает холодную отчужденность. Она воспринимается как существо иной породы, чем человек. И это тем более так, ибо она женщина. Самое прекрасное, что мы связываем с женственностью, — любовь и материнство — преданы ею во имя призрака власти и иллюзорного величия. Ее любовь направлена лишь на то, чтобы побудить Макбета к преступлению, и она сама признается, что разбила б голову собственному младенцу, лишь бы не нарушить преступной клятвы убить короля (I, 7).
Женщина, способная убить собственное дитя, — страшнее этого бесчеловечности не может быть. В трагедии это только слова, образ, вложенный в уста леди Макбет. Но она в самом деле способна убить самое дорогое: она отравляет душу Макбета и в миг, когда могла бы спасти его, подталкивает к бездне, в которую падает вместе с ним.
   
   4
   
Макбет и его жена показывают, как ужасно зло, овладевающее человеческими душами. Но зло не всесильно. Если в одном отношении «Макбет» самая мрачная из великих трагедий Шекспира, то в другом — более обнадеживающая, чем «Гамлет», «Отелло» или «Король Лир». Ни в одной из них злу не противостоит так много людей, как в «Макбете», и нигде они не активны в такой мере, как здесь.
Против Макбета и его жены, поправших человечность, восстает все общество. С ними вступают в борьбу не одиночки, а вся страна. Враги Макбета сознают, что они ведут борьбу не только за династические интересы против короля-узурпатора, сколько за человечность вообще.
Драматический конфликт в «Макбете» особенно наглядно обнаруживает отличие Шекспира от последующей драмы, в которой ставились психологические и моральные проблемы. Там борьба замыкалась в кругу душевных и нравственных переживаний. У Шекспира эта борьба захватывает все общество.
Яснее всего мы видим это в эпизоде встречи Малькольма и Макдуфа (IV, 3). Некоторые буржуазные критики пытались преуменьшить значение данной сцены, ссылаясь на то, что диалог Малькольма и Макдуфа почти дословно заимствован из хроники Холиншеда. Это действительно так. Но довольно плоское морализаторство летописца обретает у Шекспира глубокое значение, ибо собственно здесь раскрывается социальный смысл моральной проблемы, стоявшей перед Макбетом.
Как известно читателю, Малькольм испытывает Макдуфа, возводя на себя напраслину и обвиняя во всевозможных пороках:
   
    
     
«Все то, что красит короля, —
     
Умеренность, отвага, справедливость,
     
Терпимость, благочестье, доброта,
     
Учтивость, милосердье, благородство —
     
Не свойственно мне вовсе. Но зато
     
Я — скопище пороков всевозможных.
     
Будь власть моею, выплеснул бы в ад
     
Я сладостное молоко согласья,
     
Мир на земле нарушил и раздорам
     
Ее обрек».
    
   
Когда после этого Малькольм говорит:
   
    
     
«Сознайтесь же, что не достоин править
     
Такой, как я», —
    
   
Макдуф отвечает:
   
    
     
«Не то что править — жить» (IV, 3).
    
   
Речь идет не только о качествах монарха, но о человеке вообще. Пороки, перечисленные Малькольмом, многократно опаснее, когда они владеют человеком, в чьих руках сосредоточена вся власть, но они нетерпимы и в людях, не занимающих такого высокого положения.
Мы ощущаем здесь воинственность гуманизма Шекспира. Борьба, которую ведут против Макбета его враги, — это священная война за человечность. И у Малькольма, и у Макдуфа есть личные причины ненавидеть Макбета: у первого он убил отца и отнял трон, у второго убил жену, сына и отнял владения. Но они сражаются не из чувства мести, а движимые стремлением к справедливости.
Что значат страдания Макбета по сравнению со страданиями его жертв? Шекспир не хочет, чтобы за трагедией Макбета мы забывали о трагедии общества и народа. Макбет вдвойне виновен — и в том, что погубил себя, и в том, что несет гибель всем другим.
Трагедия проникнута пафосом борьбы за человечность в личных и общественных отношениях. Как было сказано, внешним поводом для написания ее послужило намерение труппы угодить королю. А Шекспир написал драму, проникнутую обличением кровавой узурпации и монархического произвола!
Ни в одной из великих трагедий победа справедливости над злом не является столь полной и реальной, как в «Макбете». Нет нужды доказывать, насколько неоправданным был оптимистический финал трагедии для шекспировского времени. Может быть, это тоже было уступкой автора преходящим обстоятельствам. Для нас в этом иной смысл — и он не оставался скрытым уже от современников Шекспира, — а именно, что нет и не может быть никакого оправдания стремлению человека возвыситься над другими посредством кровавых злодейств; никакое мнимое величие не в состоянии перекрыть того, что, действуя так, человек противопоставляет себя всему человечеству и приходит к полной нравственной гибели.
А. Аникст