1 2 3 4 5 6 
– Говорят  тебе, она не может ждать. Нет, это уже пахнет истязанием животных. Ты, видимо,  заморозить ее хочешь. И какая муха тебя укусила? Может, на Монте-Кристо и  впрямь нашли золото?    

– Не  знаю, Малыш. Но у меня к тебе просьба.    

– Пожалуйста, –  любезно согласился Малыш, сразу успокаиваясь. – Что там у тебя? Выкладывай.  Я весь к твоим услугам.    

– Купи  для меня яиц…    

– Может,  еще пудры и духов? А бедная Салли пусть облезет начисто? Нет, знаешь, Смок,  если ты хочешь вести роскошную жизнь, можешь сам покупать себе яйца, а с меня  хватит бобов с салом.    

– Я  и сам буду покупать, но ты мне поможешь. А теперь помолчи, Малыш. Говорить буду  я. Сейчас ты пойдешь к Славовичу. Плати хоть по три доллара за яйцо, но купи  все, что у него есть.    

– По  три доллара! – охнул Малыш. – А я только вчера слыхал, что у него в  запасе целых семьсот яиц. Две тысячи сто долларов за куриное яичко! Знаешь, что  я тебе скажу? Беги покажись доктору. Он тобой займется. И возьмет с тебя не  больше унции песку за совет. До скорого! Мне пора.    

Он  шагнул было прочь, но Смок взял его за плечо и силой повернул к себе.    

– Слушай,  Смок, я все для тебя сделаю, – горячо сказал Малыш. – Если ты  схватишь насморк и будешь лежать с переломанными руками, я день и ночь буду  сидеть подле тебя и утирать тебе нос. Но будь я проклят вовеки, если ради тебя  или ради кого-нибудь другого выложу две тысячи сто полновесных долларов за  какие-то там куриные яйца.    

– Да  ведь доллары не твои, а мои. Я затеял одно дело. Хочу скупить все яйца в  Доусоне, в Клондайке, по всему Юкону. Ты должен мне помочь. Мне некогда  рассказывать, в чем тут суть. Потом объясню и, если захочешь, приму тебя в  долю. Но прежде всего надо скупить яйца. А теперь беги к Славовичу и забирай  все, что у него есть.    

– Но  что я ему скажу? Уж, конечно, он поймет, что я не собираюсь сам все уплести.    

– Ничего  ему не говори. Деньги скажут. Он берет за вареное яйцо два доллара. Предложи  ему по три доллара за сырое. Если он начнет приставать с расспросами, скажи,  что хочешь разводить цыплят. Мне все равно, были бы яйца. И потом продолжай в  том же духе, обшарь весь Доусон и скупи все яйца. Понял? Покупай все подряд! В  ресторанчике напротив Славовича есть немного – купи их. Я пойду в  Клондайк-сити. Там живет один разорившийся старик, хромоногий; у него есть  шесть дюжин. Он продержал их всю зиму, надеялся продать подороже, чтоб хватило  на дорогу до Сиэтла. Я ему оплачу дорогу и получу яйца. Ну, поторапливайся. И  еще, говорят, у той женщины, что живет за лесопилкой и шьет мокасины, найдется  дюжина-другая.    

– Ладно,  будь по-твоему. Но самая большая партия – у Славовича. Я с ним заключу такой контракт,  что комар носа не подточит. А сейчас пойду соберу по мелочам, что у кого есть.    

– Ладно.  Только поскорей. Вечером я тебе расскажу, какой у меня план.    

Но Малыш  помахал бутылкой.    

– Сперва  я займусь лечением Салли. Уж столько-то времени яйца подождут. Если их до сих  пор не съели, так не съедят, если я позабочусь о несчастной собаке, – она  столько раз спасала нам жизнь.    

     3    

     

Еще  никогда ни один товар не скупали так быстро. За три дня Смок с Малышом прибрали  к рукам все яйца, сколько их было в Доусоне, кроме нескольких дюжин. Смок не  стоял за ценой. Он, не краснея, признавался, что купил у старика из Клондайка  семьдесят два яйца по пять долларов штука. Но большую часть купил Малыш, и при  том отчаянно торговался. Женщине, которая занималась шитьем мокасин, он  заплатил всего по два доллара и очень гордился, что так удачно поладил со Славовичем  – купил семьсот пятнадцать яиц по два с полтиной на круг. И как он ворчал,  когда в ресторанчике напротив, где всего было каких-то сто тридцать четыре  яйца, с него содрали по два семьдесят пять за штуку!    

Но  несколько дюжин оставалось еще у двух владельцев. Малыш вел переговоры с  индианкой, которая жила в лачуге на холме, за больницей.    

– Сегодня  мы с ней покончим, – объявил назавтра Малыш. – Ты вымой посуду. Я  мигом обернусь, если только удастся уйти от нее живым. Куда легче вести дела с  мужчинами. С бабами прямо беда, они из покупателя прямо всю душу вымотают. Еще  продать им кое-что можно, а уж купить… Прямо как будто она не яйцами торгует, а  золотыми слитками.    

Когда  под вечер Смок вернулся домой, Малыш сидел на корточках и с подозрительно бесстрастным  видом натирал лекарством хвост Салли. Несколько минут прошло в молчании.    

– Что  хорошего? – небрежно спросил наконец Малыш.    

– Да  ничего, – ответил Смок. – Сторговался ты со своей скво?    

Малыш  победоносно кивнул на стол, где стояло ведерко с яйцами, и продолжал молча  втирать снадобье. Потом признался:    

– Пришлось  отдать по семь долларов за штуку.    

– А  я под конец предлагал по десять, – сказал Смок. – И вдруг этот тип  заявил, что уже продал яйца. Плохо наше дело, Малыш. У нас появился конкурент.  Эти двадцать восемь яиц доставят нам немало хлопот. Понимаешь, весь секрет в  том, чтобы у нас оказались все яйца до единого, иначе…    

Он не  договорил и уставился на своего компаньона. Малыш внезапно изменился в лице –  что-то взволновало его, но он всячески старался этого не показать. Он отставил  лекарство, тщательно, не торопясь, вытер руки об шкуру Салли, поднялся, прошел  в угол, посмотрел на термометр, потом повернул обратно. И наконец заговорил  тихим, ровным голосом и притом чрезвычайно вежливо:    

– Будь  так добр, повтори, пожалуйста, сколько яиц ты торговал у этого типа?    

– Двадцать  восемь.    

– Гм…  – пробурчал Малыш и легким кивком поблагодарил Смока. Потом раздумчиво и недоброжелательно  посмотрел на печь. – Надо поставить новую печку. А то у этой топка  прогорела, получаются не лепешки, а уголь.    

– При  чем тут печка? – не выдержал Смок. – Скажи толком, в чем дело?    

– В  чем дело? Ты желаешь знать, в чем дело? Тогда будь так любезен, обрати свои  прекрасные глаза на ведро, вон там, на столе. Видишь?    

Смок  кивнул.    

– Так  вот что я хочу тебе сказать. Здесь, в этом самом ведре, ровным счетом двадцать  восемь яиц, и каждое из них, черт бы их побрал, стоит ровным счетом семь добрых  полновесных монет. Если ты очень жаждешь еще что-нибудь узнать, пожалуйста, я в  твоем распоряжении.    

– Ну-ну,  дальше, – потребовал Смок.    

– Скажи,  ты у кого торговал яйца? У высокого старого индейца, верно?    

Смок  кивнул, и потом ему пришлось кивать на каждый следующий вопрос Малыша.    

– Ему  щеку ободрал медведь – верно? Он торгует собаками? Его зовут Джим Рваная Щека?  Все сходится? Понимаешь, о ком я?    

– Ты  думаешь, мы с тобой перебивали…    

– Друг  у друга. Ясное дело. Эта скво – его жена, они живут на холме за больницей. Я бы  мог купить эти два яйца по два доллара штука, если б ты не сунулся.    

– То  же самое и я, – засмеялся Смок, – если б ты не впутался, чтоб тебе  пусто было! Но это не имеет значения. Зато мы скупили все без остатка. Это  главное.    

И потом  целый час Малыш пыхтел, выводя огрызком карандаша какие-то закорючки на полях  газеты трехлетней давности, и чем длинней и загадочней становились колонки  цифр, тем веселее становился он сам.    

– Вот  оно! – сказал он наконец. – Здорово, а? Очень даже мило, по-моему.  Смотри, я все подсчитал. В нашем распоряжении ровно девятьсот семьдесят три  яйца. Они нам стоили ровно две тысячи семьсот шестьдесят долларов, считая песок  по шестнадцать долларов унция и не принимая в расчет наше с тобой время. А  теперь слушай. Если мы выжмем из Бешеного по десять долларов за штуку, мы  получим ровным счетом шесть тысяч девятьсот семьдесят долларов чистого барыша.  Вот это куш, скажу я тебе! И половина моя! Так и запиши, Смок, – я тебе до  того благодарен, прямо выразить не могу. Плевать я хотел на всяких букмекеров,  я теперь всю жизнь буду ставить на кур, а не на лошадей.    

     4    

     

В тот  вечер в одиннадцать часов, когда Смок спал крепким сном, его разбудил Малыш; от  его меховой парки веяло стужей, а рука, которой он дотронулся до щеки Смока,  была ледяная.    

– Что  там еще? – проворчал Смок. – У Салли последняя шерсть вылезла?    

– Да  нет. У меня хорошие новости. Я говорил со Славовичем. Вернее, Славович говорил  со мной, это он начал первый. «Малыш, – сказал он, – я хочу  поговорить с тобой насчет этих самых яиц. Я никому и словом не обмолвился.  Никто не знает, что я продал их тебе. Но если ты хочешь сделать выгодное  дельце, могу дать тебе хороший совет». И он мне посоветовал одну вещь – просто  находка! Угадай, что?    

– Ну,  ну, говори.    

– Хочешь  верь, хочешь не верь, а находка – Чарли Бешеный. Он хочет купить яйца. Он  заявился к Славовичу, предлагал сперва по пять долларов за штуку, а под конец –  по восемь. А у Славовича ничего не осталось. Напоследок Бешеный сказал  Славовичу, что разобьет ему башку, если узнает, что он где-нибудь припрятал  яйца. И пришлось Славовичу сказать, что яйца он продал и обещал не называть  покупателя. Славович просит, чтоб я разрешил сказать Бешеному, кто купил яйца.  «Малыш, – говорит мне Славович,    

– Бешеный  сейчас же к тебе прибежит. Ты можешь вытянуть из него по восемь долларов за штуку».  А я говорю – черта с два по восемь, я из него и десять выжму. В общем, я сказал  Славовичу, что подумаю и утром дам ему ответ. Пусть он скажет Бешеному, что это  мы все скупили. Верно я говорю?    

– Ну,  конечно, Малыш. Утром сразу шепни словечко Славовичу. Пусть скажет Бешеному,  что мы с тобой в этом деле компаньоны.    

Минут  через пять Малыш снова разбудил друга.    

– Послушай,  Смок! Эй, Смок!    

– Ну?    

– По  десять долларов штука – и ни цента меньше. Правильно я говорю?    

– Ну,  ясно… – пробормотал Смок, засыпая.    

Наутро в  магазине Аляскинской торговой компании Смок снова встретил у галантерейного  прилавка Люсиль Эрол.    

– Дело  на мази! – весело объявил он. – Дело на мази. Бешеный приходил к  Славовичу насчет яиц, давал большие деньги, и просил, и грозил. А сейчас Славович  уже, наверно, ему сказал, что яйца скупили мы с Малышом.    

Глаза  Люсиль Эрол вспыхнули радостью.    

– Сейчас  пойду завтракать! – воскликнула она. – Закажу яйца, а когда их не  окажется, сделаю такое жалобное лицо, что и каменное сердце смягчится. Уж,  конечно, Бешеный наседал на Славовича! Он постарается перекупить всю партию,  хотя бы ему для этого пришлось распроститься с одним из своих рудников. Я его  знаю. Но только вы не уступайте. Десять долларов, Смок, на меньшее я не  согласна. Если вы продадите дешевле, я вам никогда не прощу.    

В  полдень Малыш занялся приготовлениями к обеду: поставил на стол котелок с  бобами, кофе, лепешки на сковороде, жестянку с маслом, банку сгущенного молока,  дымящуюся оленину с беконом, компот из сушеных персиков.    

– Обед  подан, – объявил он. – Только взгляни сперва, как там Салли.    

Смок  отложил упряжь, которую он чинил, открыл дверь и увидел, как Салли и Быстрый бесстрашно  отгоняют свору соседских собак, сбежавшихся к ним в надежде чем-нибудь  поживиться. Но он увидел и еще нечто, заставившее его поспешно захлопнуть дверь  и кинуться к печи. Сковорода, на которой жарилась оленина, еще не остыла –  рывком он поставил ее на переднюю конфорку, положил большой кусок масла,  схватил яйцо, разбил, вылил на шипящую сковороду и потянулся за вторым. Но тут  подскочил Малыш и удержал его за руку.    

– Эй,  ты что делаешь?    

– Яичницу, –  сказал Смок, стряхивая руку Малыша, и разбил второе яйцо. – Ты что, стал  плохо видеть? Может, тебе кажется, что я причесываюсь?    

– Да  ты не заболел ли? – тревожно спросил Малыш, когда Смок, ловко оттолкнув  его локтем, разбил над сковородой третье яйцо. – Или, может, просто  рехнулся? Ведь тут яиц уже на тридцать долларов.    

– А  будет на шестьдесят, – ответил Смок, разбивая четвертое. – Не мешай,  Малыш. К нам поднимается Бешеный, через пять минут он будет здесь.    

Поняв  наконец, в чем дело, Малыш с облегчением вздохнул и сел к столу. А когда в  дверь постучали, Смок уже сидел за столом, и перед каждым стояла тарелка с  дымящейся яичницей из трех яиц.    

– Войдите! –  крикнул Смок.    

Вошел  Чарли Бешеный, молодой великан добрых шести футов ростом, весивший ни много ни  мало сто девяносто фунтов, и пожал обоим руки.    

– Присаживайся,  Бешеный, закуси с нами, – пригласил Малыш. – Смок, поджарь-ка ему яичницу.  Пари держу, что он уже давно не пробовал яичка.    

Смок  вылил еще три яйца на горячую сковороду и через несколько минут поставил  яичницу перед гостем. Тот смотрел на нее во все глаза; Малыш признавался потом,  что ему страшно стало: вдруг Бешеный сунет яичницу в карман и удерет…    

– А  пожалуй, даже самые богатые тузы в Штатах не едят так, как мы, – ликовал  Малыш. – Вот мы сейчас втроем уплетаем яиц на девяносто долларов, и хоть  бы что.    

Бешеный  уставился на быстро исчезающие яйца и словно окаменел.    

– Ешь,  ешь, – подбадривал его Смок.    

– Они…  не стоят они по десять долларов! – медленно произнес Бешеный.    

Малыш  принял вызов:    

– Всякая  вещь стоит столько, сколько можно за нее получить, так? – спросил он.    

– Да,  но…    

– Какие  тут «но»? Я же говорю, сколько мы можем за них взять. По десять долларов за  штуку, это как пить дать. Имей в виду, мы со Смоком – яичный трест. Раз мы  говорим – десять долларов штука, значит, так оно и будет. – Малыш  тщательно вытер свою тарелку лепешкой. – Я, кажется, мог бы съесть еще  яичко-другое, – вздохнул он и положил себе бобов.    

– Как  же это вы едите так яйца, – с упреком сказал Бешеный, – это… это  просто нехорошо!    

– Уж  такая у нас со Смоком слабость, страшно любим яйца, – извиняющимся тоном  объяснил Малыш.    

Бешеный  без особого удовольствия доел свою яичницу и неуверенно посмотрел на двух друзей.    

– Послушайте,  ребята, вы можете мне оказать большую услугу, – начал он, нащупывая  почву. – Продайте мне, или одолжите, или подарите, что ли, этак с дюжину  яиц.    

– Сделай  милость, – ответил Смок. – Мне и самому иной раз до смерти хочется  яичницы. Но не такие уж мы бедняки, чтобы брать деньги за угощение. Ни гроша не  возьмем. – Тут его под столом сильно ударили ногой, и он понял, что  спокойствие изменяет Малышу. – Так сколько тебе, Бешеный, дюжину?    

Бешеный  кивнул.    

– А  ну, Малыш, поджарь ему еще дюжину, – сказал Смок. – Вполне  сочувствую. Было время, я и сам мог уплести целую дюжину зараз.    

Малыш  вскочил, но Бешеный удержал его.    

– Нет,  не надо жарить, – сказал он. – Мне нужны сырые яйца.    

– Ты  что, хочешь взять их с собой?    

– Вот-вот.    

– Какое  же это угощение? – запротестовал Малыш. – Это… это уже купля-продажа.    

– Это  совсем другое дело, Бешеный, – поддержал Малыша Смок. – Я думал, ты  просто хочешь их съесть. Понимаешь, мы затеяли одну коммерческую операцию.    

Грозные  огоньки в голубых глазах Бешеного разгорелись ярче обычного.    

– Я  заплачу вам, – бросил он. – Сколько?    

– Но  не за дюжину, – ответил Смок. – Дюжину мы продать не можем. Мы не  торгуем в розницу, у нас крупная операция. Не будем же мы сами себе портить  рынок. Мы скупили все яйца до единого – и продадим их только все сразу.    

– Сколько  у вас яиц и сколько вы за них хотите?    

– Сколько  у нас, Малыш?    

– Сейчас  скажу. – Малыш откашлялся и стал считать вслух: – Девятьсот семьдесят три  отнять девять, остается девятьсот шестьдесят два. По десять за штуку – это  получается за все вместе девять тысяч шестьсот двадцать кругленьких долларов.  Ну и, конечно, мы ведем дело по-честному: за тухлые яйца деньги обратно, только  тухлых тут нет. Вот уж чего я никогда на Клондайке не видал, так это тухлых  яиц. Самый последний дурак не повезет сюда тухлые яйца.    

– Правильно, –  поддержал Смок. – За тухлые яйца деньги обратно. Стало быть, вот что мы  предлагаем, Бешеный: плати девять тысяч шестьсот двадцать долларов, и все яйца  на Клондайке до единого – твои.    

– А  потом ты продай их по двадцать за штуку – и выручишь вдвое, – посоветовал  Малыш.    

Бешеный  уныло покачал головой и положил себе в тарелку бобов.    

– Это  мне не по карману, Малыш. Мне ведь нужно всего несколько штук. Я бы взял дюжину-другую  по десять долларов штука. Даже по двадцать взял бы, но только не всю партию.    

– Все  или ничего, – отрезал Смок.    

– Послушайте, –  в порыве откровенности сказал Бешеный, – я расскажу вам все начистоту,  только пусть это остается между нами. Вы ведь знаете, мы с мисс Эрол были  помолвлены. Ну, и теперь она со мной порвала. Это вы тоже знаете. Это все  знают. Яйца мне нужны для нее.    

– Ха! –  зло усмехнулся Малыш. – Так вот зачем они тебе понадобились? Не ожидал я  от тебя!    

– Чего  не ожидал?    

– Это  просто низость, скажу я тебе! – воскликнул Малыш, охваченный благородным  негодованием. – Я не удивлюсь, если кто-нибудь всадит в тебя пулю, ты  этого заслуживаешь.    

Бешеный  вспыхнул, готовый разразиться одним из своих знаменитых припадков ярости. Он  сжал вилку с такой силой, что она согнулась, голубые глаза его метали молнии.    

– Слушай,  это ты про что? Если ты думаешь, что у меня что-то плохое на уме и я это скрываю…    

– Я  знаю, что думаю, – упрямо возразил Малыш. – Уж, конечно, тут ничего  не скроешь. Кидают только в открытую.    

– Что  кидают?    

– Яйца,  сливы, мячи, да мало ли что. Только ты просчитаешься, Бешеный. Публика этого не  потерпит. Хоть она и артистка, а ты не имеешь права закидать ее на сцене  яйцами.    

Казалось,  Бешеного вот-вот хватит удар. Он судорожно глотнул горячего, как кипяток, кофе  и понемногу пришел в себя.    

– Ошибаешься,  Малыш, – неторопливо и холодно сказал он. – Я не собираюсь закидать  ее яйцами. Ты пойми! – с жаром выкрикнул он. – Я хочу поднести ей  яйца на тарелочке, сваренными всмятку, она их очень любит.    

– Так  я и знал, что этого не может быть! – обрадовался Малыш. – Уж кто-кто,  а ты не способен на такую подлость!    

– Вот  и хорошо, – сказал Бешеный, решив не обижаться, – Но перейдем к делу.  Теперь вы знаете, зачем мне нужны яйца. Они мне нужны до зарезу.    

– До  того, что возьмешь их за девять тысяч шестьсот двадцать долларов? –  спросил Малыш.    

– Да  ведь это просто грабеж! – возмутился Бешеный.    

– Это  сделка, – отрезал Смок. – Ты что думаешь, мы их накупили, чтобы  поправить свое здоровье?    

– Да  поймите вы! – взмолился Бешеный. – Мне нужно только две-три дюжины,  не больше. Я вам заплачу по двадцать долларов за штуку. А остальные мне куда  девать? Сколько лет я жил здесь и не ел яиц, уж как-нибудь и дальше без них  проживу.    

– Да  ты не горячись, – посоветовал Малыш. – Не нужны они тебе – и не надо.  Мы тебе их не навязываем.    

– В  том-то и дело, что они мне нужны, – жалобно сказал Бешеный.    

– Что  ж, ты знаешь, во сколько они тебе обойдутся – в девять тысяч шестьсот двадцать  долларов, а если я сосчитал неправильно, можно пересчитать.    

– А  вдруг от них не будет толку? – возразил Бешеный. – Вдруг мисс Эрол  уже разлюбила яйца?    

– По-моему,  мисс Эрол стоит десяти тысяч, – спокойно вставил Смок.    

– Стоит! –  Бешеный вскочил и дал волю своему красноречию. – Да она стоит миллиона!  Она стоит всего, что у меня есть! Она стоит всего золота, сколько его есть на  Клондайке! – Он снова сел и продолжал спокойнее: – Но это не значит, что я  должен просадить десять тысяч долларов на ее завтраки. Вот что я предлагаю.  Одолжите мне дюжины две яиц. Я отдам их Славовичу, и он преподнесет их ей от  моего имени. Она мне уже сто лет не улыбалась. Если эти яйца подарят мне ее  улыбку, я заберу у вас всю партию.    

– Согласен  ты на этих условиях подписать контракт? – спросил Смок, спеша поймать его  на слове: он-то знал, что Люсиль Эрол улыбнется!    

Бешеный  даже рот раскрыл.    

– Быстро  же у вас дела делаются, – сказал он не без злости.    

– Мы  только соглашаемся на твое предложение, – ответил Смок.    

– Ладно!  Давай чернила и бумагу, пиши контракт, – вконец разозлился Бешеный,  прижатый к стене.    

Смок  немедленно составил документ, из которого следовало, что Бешеный обязуется  заплатить по десять долларов за каждое предложенное ему яйцо при условии, что  две дюжины, выданные ему авансом, послужат его примирению с Люсиль Эрол.    

Бешеный  уже готов был подписать бумагу и вдруг застыл с пером в руке.    

– Только  вот что, – сказал он. – Если уж я покупаю яйца, они должны быть  свежие.    

– На  Клондайке несвежих не бывает, – фыркнул Малыш.    

– А  все-таки, если попадется хоть одно плохое яйцо, вы возвращаете мне за него  десять долларов.    

– Ну,  конечно, – согласился Смок. – Это справедливо.    

– Берусь  съесть каждое тухлое яйцо, которое ты найдешь, – объявил Малыш.    

Смок  вставил в контракт слово «свежие», Бешеный мрачно подписался, взял ведерко с  пробными двумя дюжинами, надел рукавицы и шагнул к двери.    

– До  свиданья, грабители! – буркнул он и хлопнул дверью.    

     5    

     

На  другое утро Смок был свидетелем сцены, которая разыгралась у Славовича. Бешеный  пригласил его за свой столик рядом со столиком Люсиль Эрол. Все произошло в  точности так, как она предсказывала.    

– Вы  все еще не достали яиц? – жалобно спросила она официанта.    

– Нет,  мэм, – был ответ. – Говорят, кто-то скупил все яйца в Доусоне. Мистер  Славович пытался приобрести несколько штук специально для вас. Но тот, кто все  скупил, не хочет выпускать партию из рук.    

Вот тут-то  Бешеный и подозвал хозяина и за плечо притянул его к себе.    

– Слушай,  Славович, – хрипло зашептал он ему на ухо. – Вчера вечером я тебе  принес две дюжины яиц. Где они?    

– В  кладовой, я только пяток разморозил и держу для вас наготове.    

– Это  не для меня, – еще тише прошептал Бешеный. – Свари их всмятку и  преподнеси мисс Эрол.    

– Я  сам сейчас все сделаю, – заверил Славович.    

– Да  передай от меня поклон, не забудь, – прибавил Бешеный, отпуская наконец  плечо Славовича, которое он до сих пор держал железной хваткой.    

Люсиль  Эрол сидела, уставясь в тарелку, и на ее хорошеньком личике было ясно написано,  что грудинка с консервированным картофельным пюре приводит ее в совершенное  уныние. И тут Славович поднес ей на тарелке два сваренных всмятку яйца.    

– Мистер  Бешеный просит оказать ему честь, – сказал он так, что его услышали и за  соседним столиком.    

«Вот это  актриса!» – подумал Смок, глядя на Люсиль. Лицо ее радостно вспыхнуло, она невольно  обернулась – вот-вот улыбнется! – и только усилием воли сдержалась и  что-то сказала Славовичу. Бешеный под столом наступил Смоку на ногу.    

– Будет  ли она есть? Вот что главное! Будет она есть? – тревожно шептал он.    

Они  искоса поглядывали на соседний столик и видели, что Люсиль колеблется: она едва  не отодвинула тарелку, но соблазн был слишком велик.    

– Беру  все яйца! – сказал Бешеный. – Контракт остается в силе. Ты видел?  Нет, ты видел? Она чуть не улыбнулась. Я ее знаю. Теперь все в порядке. Еще  пара яиц завтра – и она простит меня, и конец ссоре. Я так благодарен тебе,  Смок, я бы пожал тебе руку, да боюсь, она увидит. Ты не грабитель, нет, ты мой  благодетель!    

     6    

     

Смок  вернулся домой в самом праздничном настроении и застал Малыша мрачнее тучи за пасьянсом.  Смоку было известно: раз Малыш сел за пасьянс – значит все плохо на этом свете.    

– Молчи  и не приставай ко мне, – буркнул Малыш вместо приветствия.    

Но  немного погодя его прорвало, и он излил перед Смоком душу.    

– Все  пошло прахом, – в отчаянии объявил он. – Мы вылетели в трубу. Завтра  во всех кабачках будут продавать коктейль с яйцом по доллару стакан. Всякий  бездомный нищий мальчишка в Доусоне сможет есть яйца до отвала. Как по-твоему,  с кем я встретился? Один человек привез на продажу три тысячи яиц – понятно  тебе? Три тысячи, он только что доставил их сюда с Сороковой мили.    

– Враки, –  недоверчиво сказал Смок.    

– Да,  враки, черта с два! Я сам их видел. Его зовут Готеро – такой огромный парень с  голубыми глазами. Француз из здешних. Он сначала спрашивал тебя, а потом  отозвал меня в сторону и убил насмерть. Он прослышал, что мы покупаем яйца,  понимаешь? Он знал, что на Сороковой Миле есть три тысячи штук, и прямо поехал  и купил их. «Покажи их мне», – говорю. И он показал. Там, на берегу, были  его упряжки, собаки отдыхали и два индейца-погонщика тоже, они только-только  добрались с Сороковой Мили. И на нартах ящики из-под мыла, такие, знаешь,  деревянные ящики. Мы вытащили один и прямо тут же, на льду, между торосами,  вскрыли. А там – яйца! Полно яиц, и все опилками пересыпаны. Продулись мы с  тобой, Смок! Наша карта бита. Знаешь, что этот нахал мне заявил? Что он их все  нам отдаст по десять долларов за штуку. А знаешь, что он делал, когда я уходил?  Писал объявление, что продает яйца. Он предлагает нам первым купить всю партию  по десять долларов и будет ждать до двух часов дня. А если мы не купим,  выбросит их на рынок и испортит нам всю музыку. Я, говорит, этими делами  никогда не занимался, но уж когда счастье само плывет в руки, я его не  упущу, – это он про нас с тобой.    

– Ну,  ничего, – беспечно сказал Смок. – Только не теряй голову и дай мне подумать.  Надо действовать быстро и слаженно, в этом весь секрет. Я сговорюсь с Бешеным,  чтобы он в два часа пришел за своей покупкой. А ты купи яйца у этого Готеро.  Поторгуйся с ним как следует. Даже если они тебе обойдутся по десять долларов  штука, все равно мы сбудем их Бешеному по той же цене. А купишь дешевле –  прекрасно, Мы еще заработаем на этом. Ну, шагай. Смотри, чтобы они были здесь в  два часа, не позже. Попроси собак у полковника Бови и нашу упряжку тоже возьми.  И будь здесь ровно в два.    

И Смок  стал спускаться с холма.    

– Послушай, –  крикнул вдогонку Малыш, – ты бы прихватил зонтик! А то, глядишь, с неба  яйца посыплются.    

Смок  нашел Бешеного в кабачке «М. и М.»; последовало бурное объяснение.    

– Имей  в виду, мы тут купили еще яиц, – сказал Смок, когда Бешеный согласился  прийти к ним в два часа и тут же расплатиться.    

– Везет  вам на яйца, не то что мне, – сказал Бешеный. – А сколько штук еще вы  купили и сколько песку мне приносить?    

Смок  заглянул в записную книжку.    

– Малыш  подсчитал, что у нас сейчас три тысячи девятьсот шестьдесят два яйца. Если помножить  на десять…    

– Сорок  тысяч долларов! – завопил Бешеный. – Вы ж говорили, что у вас их  девятьсот штук с чем-то! Это – вымогательство! Я на это не пойду.    

Смок  вытащил из кармана контракт и показал пункт об оплате всей партии яиц.    

– Тут  не указано, сколько именно яиц мы тебе поставляем. Ты обязался уплатить  наличными по десять долларов за каждое полученное от нас яйцо. Теперь их у нас  прибавилось, но контракт есть контракт, ты сам его подписал. Говоря по чести,  мы узнали про эту новую партию уже после того, как ты его подписал. Тогда уж  нам пришлось купить их, а то вся наша операция лопнула бы.    

Пять  долгих минут Бешеный боролся с собой, не в силах вымолвить ни слова, и наконец  все-таки сдался.    

– Плохо  мое дело, – уныло сказал он. – Куда ни повернись, всюду яйца, прямо  шагу ступить нельзя. Надо мне поскорей развязаться с этой историей. А то еще,  пожалуй, яичная лавина свалится на голову. В два часа я буду у вас. Но подумать  только: сорок тысяч долларов!    

– Всего  тридцать девять тысяч шестьсот двадцать, – поправил Смок.    

– Да  ведь это двести фунтов песка! – вне себя крикнул Бешеный. – Мне  придется привезти его на собаках!    

– Мы  дадим тебе свою упряжку, чтобы отвезти яйца, – вызвался Смок.    

– А  потом куда я их дену? Ну, ничего. Я приду. Но теперь я до самой смерти яйца в  рот не возьму. Мне о них и думать тошно.    

В  половине второго по крутому склону холма поднялись две упряжки – это Малыш  привез яйца, купленные у Готеро.    

– Мы  заработаем почти вдвое, – говорил он, пока они со Смоком перетаскивали  ящики в хижину. – Я дал за них по восемь долларов, француз крепко  выругался по-своему – и согласился. Стало быть, у нас чистой прибыли по два  доллара на штуку, а ведь их три тысячи. Я уплатил ему сполна. Вот расписка.    

Пока  Смок доставал весы и готовил все к приходу Бешеного, Малыш погрузился в  расчеты.    

– Вот  оно, все подсчитано! – с торжеством объявил он. – Мы получаем  двенадцать тысяч девятьсот семьдесят долларов барыша. И Бешеный не в убытке. Он  получает мисс Эрол. И яйца тоже достаются ему. Как ни верти, дело для всех  выгодное. В накладе никто не останется.    

– Готеро  и тот выручил двадцать четыре тысячи, – рассмеялся Смок. – Ну тут,  конечно, надо вычесть, во что ему обошлись яйца и перевозка. А если Бешеный  захочет придержать эти яйца, он еще на них наживется.    

Ровно в  два часа Малыш, выглянул за дверь, увидел, что к ним поднимается Бешеный. Он вошел  оживленный и деловитый. Снял тяжелую медвежью шубу, повесил ее на гвоздь и  подсел к столу.    

– Ну,  подавайте сюда ваш товар, разбойники, – начал он. – Да смотрите,  впредь не поминайте при мне о яйцах, не то плохо вам будет.    

– И  все втроем стали подсчитывать яйца, которые Малыш со Смоком скупили до  появления Готеро. Когда отсчитали двести штук. Бешеный вдруг ударил одно яйцо о  край стола и большими пальцами ловко раскрыл его.    

– Эй!  Постой! – запротестовал Малыш.    

– Мое  это яйцо или нет? – огрызнулся Бешеный. – Я плачу за него десять  долларов и не желаю покупать кота в мешке. Уж раз я выкладываю по десять  долларов за яйцо, мне надо знать, что они свежие.    

– Если  оно тебе не нравится, я могу его съесть, – лукаво предложил Малыш.    

Бешеный  посмотрел, понюхал и покачал головой.    

– Незачем,  Малыш. Яйцо хорошее. Дай-ка мне кастрюльку. Я его сам съем на ужин.    

И еще  дважды Бешеный на пробу разбивал яйца и, убедившись, что они свежие, выливал их  в стоящую рядом кастрюлю.    

– Тут  на две штуки больше, чем ты говорил, Малыш, – сказал он, окончив  считать. – Не девятьсот шестьдесят два, а девятьсот шестьдесят четыре.    

– Виноват,  обсчитался, – с готовностью признал свою ошибку Малыш. – Мы их тебе  так подкинем, для ровного счета.    

– Еще  бы, вы можете себе это позволить, – хмуро согласился Бешеный. – Стало  быть, одна партия есть. Девять тысяч шестьсот двадцать долларов. Получайте.  Пиши расписку, Смок.    

– Да  уж давай досчитаем до конца, – предложил Смок, – и за все сразу  заплатишь.    

Бешеный  покачал головой.    

– Я  в счете не силен. Лучше сперва покончим с одной партией, чтоб не запутаться.    

Он  достал из внутренних карманов шубы два мешочка с золотом, длинные, туго  набитые, похожие на колбасы. Когда он расплатился за первую партию, в мешочках  осталось золотого песка долларов на триста, не больше.    

Потом  притащили ящик из-под мыла и начали пересчитывать следующие три тысячи яиц. Отсчитав  первую сотню, Бешеный опять с силой стукнул яйцо о край стола. Раздался не  треск, а такой звук, точно это было не яйцо, а мраморный шарик.    

– Насквозь  промерзло, – сказал Бешеный и стукнул сильнее.    

Он  поднял яйцо и они увидели, что на месте удара скорлупа рассыпалась в пыль.    

– Ну  да, – сказал Малыш, как не промерзнуть, ведь их везли с Сороковой Мили. Их  надо топором рубить.    

– Тащи  топор, – сказал Бешеный.    

Смок  принес топор, и Бешеный, у которого был меткий глаз и ловкая рука дровосека,  разрубил яйцо точно пополам. Внутри оно выглядело весьма сомнительно. От  недоброго предчувствия у Смока мороз пробежал по коже. Малыш оказался храбрее.  Он взял половинку яйца и понюхал.    

– Запах  самый обыкновенный, – сказал он.    

– Зато  вид необыкновенный, – возразил Бешеный. – Да и какой может быть  запах, оно же все промороженное. Постойте-ка.    

Он  положил обе половинки на сковороду, поставил ее на переднюю конфорку горячей  плиты, и все трое застыли в нетерпеливом ожидании, молча, с расширенными  ноздрями. Постепенно по комнате начал распространяться самый недвусмысленный  запах. Бешеный хранил молчание, и Малыш тоже не раскрывал рта, хотя все уже  было ясно.    

– Выкинь  его! – крикнул Смок, задыхаясь.    

– Что  толку? – спросил Бешеный. – Все равно придется проверить остальные.    

– Только  не здесь! – Смок закашлялся и с трудом одолел приступ тошноты. –  Разрубай их, сразу будет видно. Выкинь его, Малыш! Выкинь вон! Уф! И не  затворяй дверь.    

– Так  и быть, Малыш, можешь их не есть, – насмехался Бешеный. – И уж  разрешите мне поскорей убраться отсюда. В контракте речь идет только о свежих  яйцах. Одолжите мне, пожалуйста, упряжку, я увезу те, что свежие, пока они тоже  не протухли от такого соседства.    

Смок  помог нагрузить нарты. А Малыш подсел к столу и начал раскладывать пасьянс.    

– Интересно,  долго ли вы придерживали этот товар? – съязвил напоследок Бешеный.    

Смок не  ответил и, взглянув на поглощенного пасьянсом Малыша, стал швырять ящики за  дверь, прямо в снег. Потом спросил мягко:    

– Слушай,  Малыш, во сколько тебе, говоришь обошлись эти три тысячи?    

– По  восемь долларов штука. Молчи и не приставай ко мне. Я не хуже тебя умею  считать. Мы потеряли на этой затее семнадцать тысяч долларов, да будет тебе это  известно. Я подсчитал, еще когда мы сидели и собирались нюхать то первое яйцо.    

Смок  раздумывал несколько минут, потом опять прервал молчание:    

– Слушай,  Малыш. Сорок тысяч долларов – это ведь двести фунтов золотого песка. Бешеный  взял нашу упряжку, чтобы отвезти яйца. Сюда он пришел без нарт. Два мешка с  песком он принес прямо в карманах, они весили фунтов по двадцать, не больше.  Уговор был платить сразу наличными. Он захватил с собой столько, сколько нужно  было, чтобы расплатиться за хорошие яйца. Он не собирался платить за те три  тысячи. Значит, он знал, что они тухлые. А откуда он знал? Как это понимать,  скажи, пожалуйста?    

Малыш  сгреб карты, хотел было стасовать их наново, потом остановился.    

– И  понимать нечего. Младенец тебе растолкует. У нас семнадцать тысяч убытку. У  Бешеного семнадцать тысяч барыша. Тем яйцам, которые привез Готеро, хозяин  вовсе не Готеро, а сам Бешеный. Еще что тебя интересует?    

– Вот  что. Почему ты не сообразил, что надо яйца сперва проверить, а потом уже  платить за них?    

– Да  очень просто. Этот мошенник Бешеный все рассчитал с точностью до секунды. Мне  некогда было смотреть, свежие яйца или не свежие. Надо было скакать во весь  дух, а то я не поспел бы сюда к расчету. А теперь будь так добр, разреши задать  тебе один деликатный вопрос. Как, бишь, зовут ту особу, которая надоумила тебя  заняться этой выгодной операцией?    

…Малыш в  шестнадцатый раз безуспешно раскладывал свой пасьянс, а Смок уже принялся готовить  ужин, когда к ним постучался полковник Бови, вручил Смоку письмо и прошел  дальше, к себе домой.    

– Видал  ты его? – с яростью крикнул Малыш. – Я думал, он вот-вот  расхохочется. Поднимут нас с тобой на смех. Теперь нам в Доусоне не житье.    

Письмо  было от Бешеного, и Смок прочел его вслух:    

«Дорогие  Смок и Малыш! Нижайше вам кланяюсь и приглашаю вас сегодня на ужин к Славовичу.  С нами ужинает мисс Эрол, а также Готеро. Пять лет назад, в Серкле, мы с ним  были компаньонами. Он славный малый и будет моим шафером. Теперь насчет яиц.  Они попали на Клондайк четыре года тому назад и уже тогда были тухлые. Они были  тухлые еще тогда, когда их отправляли из Калифорнии. Они спокон веку тухлые.  Один год они зимовали в Карлуке, другой – в Нутлике, последнюю зиму пролежали  на Сороковой Миле, их там продали, потому что не была внесена плата за  хранение. А на эту зиму, надо полагать, они застрянут в Доусоне. Не держите их  в теплой комнате. Люсиль просит сказать вам, что мы все вместе как-никак  расшевелили Доусон. Так что выпивка за вами, я считаю.    

С  совершенным почтением ваш друг Б.».    

– Ну,  что скажешь? – спросил Смок. – Мы, конечно, примем приглашение?    

– Я  тебе одно скажу, – ответил Малыш. – Бешеному и разориться не страшно.  Он же артист, черт его дери, замечательный артист. И еще я тебе скажу: плохая  моя арифметика. У Бешеного будет не семнадцать тысяч барыша, а куда больше. Мы  с тобой поднесли ему в подарок все свежие яйца, сколько их было на  Клондайке, – девятьсот шестьдесят четыре штуки, считая те два, что я ему  подкинул для ровного счета. И он, негодяй, еще нахально утащил с собой в  кастрюльке те три, которые мы разбили на пробу. А напоследок вот что я тебе  скажу. Мы с тобой записные старатели и прирожденные разведчики. Но что до  финансовых махинаций и разных способов разбогатеть в два счета, тут мы такие  простофили, каких еще свет не видал. Так давай уж лучше заниматься настоящим  делом, будем лазить по горам и лесам, и если ты когда-нибудь заикнешься мне про  яйца – кончено, я тебе больше не компаньон. Понятно?    

     

 ЧАСТЬ ПЯТАЯ    

ПОСЕЛОК ТРУ-ЛЯ-ЛЯ    

     1    

     

Смок и  Малыш столкнулись на углу возле салуна «Олений Рог». У Смока лицо было довольное,  и шагал он бодро. Напротив, Малыш плелся по улице с самым унылым и  нерешительным видом.    

– Ты  куда? – весело окликнул Смок.    

– Сам  не знаю, – был грустный ответ. – Ума не приложу. Прямо деваться  некуда. Два часа убил на покер – скука смертная, карта никому не шла, остался  при своих. Сыграл разок со Скифом Митчелом в криббедж на выпивку, а теперь  вовсе не знаю, что с собой делать. Вот слоняюсь по улицам и жду – хоть бы  подрался кто или собаки погрызлись, что ли.    

– Я  тебе припас кое-что поинтереснее, – сказал Смок. – Потому и ищу тебя.  Идем!    

– Прямо  сейчас?    

– Конечно.    

– Куда?    

– На  тот берег, в гости к старику Дуайту Сэндерсону.    

– Первый  раз про такого слышу, – угрюмо ответил Малыш. – Вообще первый раз  слышу, что на том берегу кто-то живет. Чего ради он там поселился? Он что, не в  своем уме?    

– Он  кое-что продает, – засмеялся Смок.    

– Чего  там продавать? Собачью упряжку? Рудник? Табак? Резиновые сапоги?    

Смок  только головой качал в ответ на все вопросы.    

– Пойдем  – увидишь. Я хочу рискнуть: куплю у него товар, а если хочешь, входи в долю,  купим пополам.    

– Уж  не яйца ли? – воскликнул Малыш, скорчив испуганную гримасу.    

– Идем, –  сказал ему Смок. – Пока будем переходить реку, можешь отгадывать до десяти  раз.    

Улица  вывела их на высокий берег Юкона, и они спустились на лед. В трех четвертях  мили перед ними почти отвесно вставал противоположный берег    

– крутые  утесы в сотни футов вышиной. К ним вела, кружа и извиваясь среди разбитых, вздыбленных  ледяных глыб, едва заметная тропинка. Малыш плелся за Смоком по пятам, развлекаясь  догадками: что же такое может продавать Дуайт Сэндерсон?    

– Оленей?  Медные копи или кирпичный завод? Это на первый случай. Медвежьи шкуры, вообще  меха? Лотерейные билеты? Картофельное поле?    

– Почти  угадал, – ободряюще сказал Смок. – Но только подымай выше.    

– Два  картофельных поля? Сыроварню? Торфяники?    

– Недурно,  Малыш. Ты не так уж далек от истины.    

– Каменоломню?    

– Почти  так же близко, как картофельные поля и торфяники.    

– Погоди.  Дай подумать. Остался последний раз.    

Минут  десять они шли молча.    

– Знаешь,  Смок, не буду я больше голову ломать. Если то, что ты покупаешь, похоже сразу и  на картофельное поле, и на торфяник, и на каменоломню, я не берусь отгадать. И  не войду с тобой в долю, пока сам эту штуку не увижу и не пощупаю. Что это  такое?    

– Ладно,  скоро сам увидишь. Будь так добр, погляди вон туда, вверх. Видишь, вон там  хибарка и из трубы дым идет? Это и есть жилье Дуайта Сэндерсона.    

– Ах,  вот как? А больше у него ничего нет?    

– Больше  ничего, – засмеялся Смок. – Не считая ревматизма. Говорят, он  страдает ревматизмом.    

– Стой! –  Малыш схватил товарища за плечо и силой остановил его. – Уж не собираешься  ли ты в этом гиблом месте покупать землю под застройку?    

– На  десятый раз отгадал. Шагай.    

– Погоди  минутку! – взмолился Малыш. – Ты только посмотри, тут же одни утесы  да откосы, ни клочка ровного, где же тут строиться?    

– Вот  уж не знаю!    

– Так  ты не собираешься тут ничего строить?    

– Дуайт  Сэндерсон продает только под застройку, – уклончиво ответил Смок. –  Идем. Нам надо еще одолеть эту гору.    

Подъем  был крутой – казалось, узкая тропинка, петляя, ведет прямо в небо, точно  лестница Иакова. Малыш охал и кряхтел на неожиданных поворотах и крутых  откосах.    

– Выдумал  тоже строить здесь! Да тут нет ровного местечка, чтобы почтовую марку налепить!  И берег не годится, тут пароходы не пристают. Вся погрузка проходит по другой  стороне. Вот он, Доусон. Там хватит места еще на сорок тысяч жителей. Слушай,  Смок, ты питаешься мясом. Я это знаю. Тебе, конечно, не затем нужна эта земля,  чтоб строиться на ней. Так какого черта ты ее покупаешь, скажи на милость?    

– Чтоб  продать, конечно.    

– Но  не все же такие сумасшедшие, как вы с Сэндерсоном.    

– Может,  и не совсем такие, Малыш, но вроде того. Так вот, я возьму эту землю, разобью  на участки и продам их здоровым и разумным жителям Доусона.    

– Ха!  Весь Доусон до сих пор не забыл про те яйца. Ты что, хочешь еще больше  насмешить народ?    

– Непременно.    

– Ну,  знаешь, Смок, это больно дорогое удовольствие. Я помогал тебе смешить людей,  когда мы скупали яйца, и мне лично обошелся этот смех почти что в девять тысяч  долларов.    

– Ладно.  На этот раз незачем тебе входить в долю. Барыши будут мои, но все равно ты  должен мне помочь.    

– Это  пожалуйста. И пускай надо мной еще посмеются. Но я не выброшу на это дело ни  унции. Сколько Сэндерсон просит за землю? Долларов двести, триста?    

– Десять  тысяч. Но желательно получить ее за пять.    

– Эх,  почему я не священник! – сокрушенно вздохнул Малыш.    

– Что  это вдруг?    

– Я  бы произнес самую красноречивую проповедь на текст, который тебе, может быть,  знаком, а именно – о дураке и его деньгах.    

– Войдите! –  раздраженно откликнулся на их стук Дуайт Сэндерсон.    

Когда  они вошли, он сидел на корточках перед каменным очагом и толок кофейные зерна,  обернутые в кусок мешковины.    

– Чего  вам? – грубо спросил он, высыпая истолченный кофе в кофейник, стоявший на  угольях.    

– Хотим  потолковать о деле, – ответил Смок. – Говорят, вы продаете эту землю  под застройку. За сколько вы ее отдадите?    

– За  десять тысяч, – был ответ. – Слыхали? А теперь смейтесь, если угодно,  и убирайтесь вон. Вот она, дверь. До свидания.    

– Не  затем я пришел, чтобы смеяться. Я мог бы найти себе другую забаву, а не лезть  сюда, на вашу гору. Я хочу купить у вас землю.    

– Ах,  вот как? Что ж, умные речи приятно и слушать. – Сэндерсон подошел и сел  напротив посетителей, положив руки на стол и опасливо косясь на  кофейник. – Я вам сказал мою цену и не стыжусь повторить: десять тысяч.  Можете смеяться, можете купить – как угодно.    

И чтоб  показать, насколько ему это безразлично, он узловатыми пальцами забарабанил по  столу и уставился на кофейник. Потом начал напевать себе под нос: «Тра-ля-ля,  тру-ля-ля, тру-ля-ля, тра-ля-ля…»    

– Послушайте,  мистер Сэндерсон, – сказал Смок. – Эта земля не стоит десяти тысяч.  Если б она стоила десять тысяч, ее можно было оценить и во сто тысяч. А если  она не стоит ста тысяч – а вы сами знаете, что не стоит,    

– так  не стоит и десяти центов.    

Сэндерсон  постукивал по столу костяшками пальцев и бубнил себе под нос «тру-ля-ля,  тра-ля-ля», пока кофе не убежал. Тогда он долил в кофейник немного холодной  воды, отставил его на край очага и опять уселся на свое место.    

– А  сколько вы дадите? – спросил он.    

– Пять  тысяч, – ответил Смок.    

Малыш  застонал.    

Снова  молчание; старик барабанит по столу и напевает свое «тру-ля-ля».    

– Вы  не дурак, – сказал он затем Смоку. – Вы говорите, если эта земля не  стоит ста тысяч долларов, она не стоит и десяти центов. А сами предлагаете мне  пять тысяч. Значит, она стоит и все сто тысяч.    

– Но  вы не получите за нее и двадцати центов, – горячо возразил Смок,    

– хоть  просидите тут до самой смерти.    

– От  вас получу.    

– Нет,  не получите.    

– Значит,  буду сидеть тут, пока не помру, – отрезал Сэндерсон.    

Не  обращая больше внимания на посетителей, он занялся своей стряпней, точно был  один. Разогрел котелок с бобами, лепешку и принялся за еду.    

– Нет,  спасибо, – пробормотал Малыш. – Мы ни капельки не голодны. Мы только  что пообедали.    

– Покажите  ваши бумаги, – сказал наконец Смок.    

Сэндерсон  пошарил в изголовье своей койки и вытащил сверток документов.    

– Все  в полном порядке, – сказал он. – Вот эта длинная, с большими  печатями, прислана прямиком из Оттавы. Это вам не бумажонка от местных властей.  Само канадское правительство дало мне право собственности на эту землю.    

– Это  было два года назад? А сколько участков вы уже продали? – осведомился  Смок.    

– Не  ваше дело, буркнул Сэндерсон. – Я могу и один жить на своей земле, если  пожелаю. Законом это не возбраняется.    

– Даю  вам пять тысяч, – сказал Смок.    

Сэндерсон  покачал головой.    

– Не  знаю, кто из вас больше спятил, – горестно промолвил Малыш. – Выйдем  на минуту, Смок. Я хочу тебе сказать два словечка.    

Смок  нехотя повиновался – уж очень настаивал его компаньон.    

– Ты  только сообрази, – сказал Малыш, когда они вышли за дверь, – ведь  вокруг этого дурацкого участка всюду такие же скалы, и они ничьи. Застолби их и  стройся сколько душе угодно.    

– Они  не годятся, – ответил Смок.    

– Да  почему не годятся?    

– Тебя  удивляет, почему я покупаю именно это место, когда кругом земли сколько хочешь?    

– Еще  бы не удивляло, – подтвердил Малыш.    

– То-то  и оно! – с торжеством сказал Смок. – Раз ты удивляешься – значит, и  другие удивятся. И от удивления все сбегутся сюда. Раз ты удивляешься, значит,  я правильно рассчитал. Вот что я тебе скажу, Малыш: Я поднесу Доусону такой  подарок, что они забудут, как смеяться над нами из-за тех яиц. Вернемся в дом.    

– Здорово, –  сказал Сэндерсон, снова увидев их в дверях. – А я думал, вас и след  простыл.    

– Ну,  за сколько вы уступите землю? – спросил Смок.    

– За  двадцать тысяч.    

– Даю  вам десять.    

– Ладно,  продам за десять. Я только этого и хотел. А вы когда выложите денежки?    

– Завтра  в Северо-западном банке. Но за эти деньги мне нужны от вас еще две вещи.  Во-первых, когда вы получите свои десять тысяч, вы уедете на Сороковую Милю и  пробудете там до конца зимы.    

– Это  можно. Еще что?    

– Я  вам заплачу двадцать пять тысяч, а вы мне пятнадцать вернете.    

– Согласен. –  Сэндерсон повернулся к Малышу. – Когда я поселился здесь, все говорили,  что я дурак, – сказал он насмешливо. – Что ж, значит, такому дураку  цена десять тысяч долларов, так, что ли?    

– На  Клондайке полно дураков, – только и нашелся ответить Малыш, –  глядишь, которому-нибудь и повезет.    

     2    

     

На  другой день была законно скреплена продажа земли, принадлежавшей Дуайту  Сэндерсону («землевладение, которое впредь должно именоваться поселком  Тру-ля-ля», – как было обозначено в купчей по требованию Смока). И кассир  Северо-западного банка отвесил Сэндерсону на двадцать пять тысяч  принадлежавшего Смоку золотого песка, причем несколько случайных посетителей заметили  и эту процедуру, и размер суммы, и получателя.    

Золотоискатели  – народ подозрительный. Чуть кто сделал что-либо не совсем обычное – даже  просто-напросто отправился поохотиться на лося или вышел ночью полюбоваться  северным сиянием, – как все уже готовы заподозрить, что он нашел золотые  россыпи или наткнулся на богатую жилу. И, конечно, едва стало известно, что  такой видный житель Доусона, как Смок Беллью, выплатил старику Дуайту  Сэндерсону двадцать пять тысяч долларов, весь город пожелал узнать, за что  уплачены эти деньги. Дуайт Сэндерсон помирал с голоду на своей заброшенной  земле – что же у него, спрашивается, могло быть такого, что стоило бы двадцать  пять тысяч долларов? Ответа не было – и, естественно, жители Доусона с  лихорадочным любопытством следили за каждым шагом Смока.    

К  середине дня распространился слух, что несколько десятков доусонцев уложили  свои походные мешки и инструменты и припрятали в кабачках по Главной улице,  чтобы можно было в любую минуту двинуться в путь. Куда бы ни направлялся Смок,  множество глаз следило за ним. Его считали человеком серьезным, и ни один из  многочисленных знакомых не осмелился спросить его про сделку с Дуайтом  Сэндерсоном. С другой стороны, никто ни словом не упоминал при нем о яйцах.  Столь же дружелюбное внимание повсюду встречал и Малыш.    

– Прямо  как будто я убил кого или оспа у меня, так они за мной следят, а заговорить  боятся, – жаловался Малыш, повстречав Смока у входа в «Олений Рог». –  Вон, видишь, по той стороне улицы идет Билл Солтмен? Ему до смерти хочется  поглядеть на нас, а он уставился куда-то в конец улицы. Можно подумать, что он  нас и знать не знает. А я спорю на хорошую выпивку: вот завернем сейчас за  угол, будто спешим куда-то, а потом повернем назад    

– и  уж непременно налетим на него, потому как он сразу поскачет за нами.    

Они  испробовали этот трюк – и в самом деле, когда повернули назад, за углом  натолкнулись на Солтмена, который шагал им вдогонку широким походным шагом.    

– Здорово,  Билл! – приветствовал его Смок. – Далеко собрался?    

– Здорово!  Просто так, вышел прогуляться, – ответил Солтмен. – Просто вышел  прогуляться. Чудная погода, правда?    

– Ха! –  усмехнулся Малыш. – Это ты так прогуливаешься? А я-то думал: вот несется  во весь опор!    

В тот  вечер, кормя собак, Малыш безошибочно чувствовал, что из темноты в него  впиваются десятки пар глаз. И, привязывая собак к столбу, вместо того чтобы  оставить их на ночь на свободе, он знал, что дает Доусону новый повод для  волнений.    

Обдумав  заранее план действий, Смок поужинал в ресторане и принялся развлекаться. Он  нарочно кружил по всему Доусону – и всюду оказывался в центре внимания.  Кабачки, куда он заходил, тотчас наполнялись народом и сразу пустели, как  только он выходил за дверь. Если он подсаживался к дремавшей, всеми заброшенной  рулетке и покупал партию фишек, вокруг сразу собирался десяток игроков. Он не  удержался от маленькой мести – встал и вышел именно в ту минуту, когда Люсиль  Эрол запела самую популярную песенку. Добрых две трети слушателей покинули зал  вслед за Смоком.    

В час  ночи он прошел по Главной улице, на которой царило необычайное оживление,  свернул на перекрестке и стал подниматься на холм, к своей хижине. На полдороге  он остановился и ясно услышал, как позади поскрипывает снег под чьими-то  мокасинами.    

Целый  час хижина была погружена в темноту; потом Смок зажег свечу, и, выждав ровно  столько времени, сколько надо человеку, чтобы одеться, они с Малышом вышли и  начали запрягать собак. Работая при свете, падавшем от отворенной двери, они  услышали неподалеку слабый свист. Ответный свист донесся откуда-то снизу.    

– Ты  только послушай, – усмехнулся Смок. – Это они следят за нами и  сообщают обо всем в город. Пари держу, что в эту самую минуту по крайней мере  человек сорок вылезают из-под одеял и натягивают штаны.    

– Ну  и глупый же народ! – фыркнул Малыш. – Ничего не стоит их обжулить.  Знаешь, чудаки, которые в наше время зарабатывают деньги своим горбом, это… это  просто чудаки! На свете полнымполно дурачья, они только и ждут, чтоб им  облегчили карманы. И вот что я тебе скажу: если ты еще не передумал, возьми  меня в долю.    

Груз на  нартах был невелик – меховые одеяла, запас провизии. Небольшой моток стальной  проволоки едва заметно выглядывал из-под мешка со съестным, и на самом дне нарт  был почти совсем спрятан лом.    

Рукою в  рукавице Малыш с нежностью погладил проволоку и еще разок ласково дотронулся до  лома.    

– Ха! –  шепнул он. – Я и сам бы призадумался, если б темной ночью заметил в  чьих-нибудь нартах этакие штуки.    

Осторожно,  в молчании они спустились со своей упряжкой с холма, потом вышли на Главную  улицу и, удвоив осторожность, повернули на север, к лесопилке, позади, в  темноте, которую не могло рассеять слабое мерцание звезд, раздался свист.  Быстрым шагом они прошли еще с четверть мили, миновали лесопилку, больницу.  Потом повернули назад той же дорогой и, пройдя сотню ярдов, едва не наскочили  на пятерых пешеходов, спешивших рысцой им навстречу. Все пятеро слегка  сгибались под тяжестью походных мешков. Один их них остановил передовую собаку  Смока, остальные подошли вплотную.    

– Встретились  вам нарты? – был первый вопрос.    

– Нет, –  ответил Смок. – Это ты, Билл?    

– Черт  меня подери! – в величайшем изумлении произнес Билл Солтмен. – Да это  Смок!    

– Чем  это вы занимаетесь среди ночи? – спросил Смок. – Гуляете?    

Прежде  чем Билл Солтмен успел ответить, к ним подбежали еще двое, а там подоспело еще  несколько человек, и скрип шагов по снегу возвещал о приближении толпы.    

– С  кем это ты? – спросил Смок. – Или опять в поход за золотом?    

Солтмен  не ответил, он раскуривал трубку, которая вряд ли могла доставить ему  удовольствие, судя по тому, что он все еще задыхался от бега. Ясно было, для  чего ему понадобилось зажечь спичку, – он хотел разглядеть нарты, и Смок  видел, что все взоры устремились на моток проволоки и на лом. Спичка погасла.    

– Да  просто так, разные слухи ходят, просто слухи, – многозначительно и  таинственно пробормотал Солтмен.    

– Может,  вы посвятите нас с Малышом?    

Кто-то  сзади насмешливо фыркнул.    

– А  вы сами куда направляетесь? – спросил Солтмен.    

– А  вы кто? Добровольная полиция?    

– Да  просто так, интересуемся, – сказал Солтмен, просто так.    

– Еще  как интересуемся, откликнулся другой голос из темноты.    

– Любопытно  знать, – ввернул Малыш, – кто тут чувствует себя самым большим  дураком?    

Все  расхохотались, всем стало неловко.    

– Пошли,  Малыш, нам пора, сказал Смок и погнал собак.    

Толпа  двинулась следом.    

– Эй,  а вы не ошиблись? – съязвил Малыш. – Вы ведь шли в ту сторону, а  теперь ни с того ни с сего повернули обратно. Может, вы потеряли направление?    

– Пошел  к черту, – любезно ответил Солтмен. – Куда хотим, туда и  направляемся.    

И нарты  двинулись по Главной улице. Смок шел впереди, Малыш правил шестом, а за ними –  свита человек шестьдесят, все с походным снаряжением за плечами. Было три часа  ночи, и только отпетые гуляки видели эту процессию и могли назавтра поведать о  ней Доусону.    

Полчаса  спустя Смок с Малышом взобрались на свой холм и распрягли собак у порога хижины  под угрюмыми взглядами шестидесяти провожатых.    

– Спокойной  ночи! – крикнул им Смок, затворяя дверь.    

Через  пять минут он задул свечу, а через какие-нибудь полчаса они с Малышом снова  бесшумно выбрались из хижины и, не зажигая огня, начали запрягать собак.    

– Эй,  Смок! – окликнул Солтмен, подходя ближе так, что они смутно различили в  темноте его силуэт.    

– Я  вижу, от тебя не отделаешься, Билл, – весело отозвался Смок. – А где  твои дружки?    

– Пошли  выпить по стаканчику. Оставили меня смотреть за вами в оба, вот я и смотрю. А  все-таки, Смок, признавайся, что у тебя на уме? Вы не отделаетесь от нас, так  уж давай начистоту. Все мы – твои друзья, ты это знаешь.    

– Бывают  случаи, когда с друзьями можно говорить начистоту, а бывает так, что и  нельзя, – уклончиво ответил Смок. – На этот раз никак нельзя, Билл.  Иди-ка лучше спать. Спокойной ночи.    

– Никакой  спокойной ночи не будет. Ты нас еще не знаешь. Мы вопьемся не хуже клеща.    

– Что  ж, – вздохнул Смок, – если вы настаиваете, дело ваше. Идем, Малыш.  Нечего зря тратить время.    

Нарты  тронулись; Солтмен пронзительно свистнул и зашагал следом. У подножия холма ответили  свистом, дальше послышался еще свист и еще… Малыш правил шестом, Смок и Солтмен  шли рядом за нартами.    

– Слушай,  Билл, – сказал Смок. – Я хочу тебе кое-что предложить. Хочешь  присоединиться к нам?    

Солтмен  не колебался ни минуты.    

– И  бросить товарищей? Ну нет. Мы все к вам присоединимся.    

– Тогда  ты первый! – воскликнул Смок, внезапно обхватил Солтмена обеими руками и,  столкнув его с тропы, опрокинул в глубокий снег.    

Малыш  крикнул на собак и бешено погнал упряжку вниз по тропе, которая, извиваясь  среди редких хижин, разбросанных по холмам и косогорам, бежала к югу, к окраине  Доусона. Смок и Солтмен, вцепившись друг в друга, катались по снегу. Смок был  полон сил и задора и надеялся взять верх, но Солтмен оказался на пятьдесят  фунтов тяжелее – это были пятьдесят фунтов превосходных, натренированных  мускулов – и снова и снова одолевал его. Не раз он укладывал Смока на обе лопатки,  и Смок, очень довольный, лежал и отдыхал. Но всякий раз, когда Солтмен хотел  высвободиться и встать, Смок вцеплялся в него, и начиналась новая схватка.    

– Ничего,  силенка у тебя есть, – задыхаясь, признал Солтмен минут через десять,  опять повалив Смока в снег и усевшись на него верхом. – И все-таки я тебя  каждый раз укладываю.    

– А  я каждый раз тебя задерживаю, – тоже задыхаясь, ответил Смок. – Мне  только того и надо. Малыш за это время знаешь куда укатил?    

Солтмен  отчаянно рванулся, но ему все же не удалось освободиться. Смок ухватил его за  ногу, дернул – и тот растянулся на снегу во всю длину. От подножия холма  донесся тревожный, вопросительный свист. Солтмен сел и пронзительно свистнул в  ответ, но Смок тут же вцепился в него, повалив на спину, уселся верхом на  грудь, коленями уперся в его могучие бицепсы, руками – в плечи и вдавил в снег.  Так и нашли их золотоискатели. Смок расхохотался и встал.    

– Спокойной  ночи, друзья, – сказал он и стал спускаться под гору, а шестьдесят  взбешенных золотоискателей угрюмо и решительно двинулись за ним по пятам.    

Смок  повернул к северу, миновал лесопилку и больницу и пошел тропой, ведущей по реке  вдоль крутых скал, над которыми вздымалась Лосиная Гора. Он обошел индейскую  деревню и направился к Лосиному ручью, опять повернул и оказался лицом к лицу  со своими преследователями.    

– Вы  меня совсем загоняли, – сказал он, делая вид, что зол, как черт.    

– Тебя,  кажется, никто не заставляет, вежливо пробормотал Солтмен.    

– О  нет, ни капельки, – огрызнулся Смок, еще успешнее прикидываясь обозленным,  и, пройдя через толпу своих провожатых, зашагал назад к Доусону. Дважды он  пытался свернуть с тропы и напрямик, через торосы, перейти на другой берег, но  спутники не отставали, и он каждый раз сдавался и сворачивал к доусонскому  берегу. Он побрел по Главной улице, пересек по льду реку Клондайк, дошел до  Клондайк-сити и снова вернулся в Доусон. В восемь часов, когда стало светать,  он привел всю усталую ораву к ресторану Славовича, где в часы завтрака столики  приходилось брать с бою.    

– Спокойной  ночи, друзья, – сказал он, расплачиваясь по счету.    

Но не  тут-то было, пришлось еще раз пожелать им спокойной ночи у подножия холма. При  дневном свете они не стали преследовать его и только смотрели, как он  поднимался к своей хижине.    

     3    

     

Два дня  Смок околачивался в городе, и все время за ним неотступно следили. Малыш исчез  вместе с нартами и собаками. Ни один человек из тех, кто разъезжал вверх или  вниз по Юкону, кто приехал с Бонанзы, Эльдорадо или Клондайка, не встречал его.  Оставался только Смок – уж, конечно, рано или поздно постарается установить  связь со своим исчезнувшим компаньоном; и все взоры были обращены на Смока.  Весь вечер второго дня он просидел дома, погасил лампу в девять часов, а на два  часа завел будильник. Добровольный страж за дверью услыхал звон будильника, и  когда полчаса спустя Смок вышел из хижины, его ждала толпа уже не в шестьдесят  человек, а по меньшей мере в триста. Их озаряло яркое северное сияние, и в  сопровождении столь пышной свиты Смок спустился в город и вошел в «Олений Рог».  В минуту трактир был набит до отказа, злые и нетерпеливые посетители пили,  платили и четыре долгих часа смотрели, как Смок играет в криббедж со своим старым  другом Брэком. В начале седьмого, скорчив унылую и злобную гримасу, ни на кого  не глядя, никого не узнавая, Смок вышел из «Оленьего Рога» и пошел по Главной  улице, а за ним нестройными рядами шагала толпа в триста человек, хором  выкликая:    

– Левой,  правой! Сено, солома! Раз! Два! Три!    

– Спокойной  ночи, друзья, – сказал он сквозь зубы, останавливаясь на берегу Юкона у  обрыва, где тропа круто сбегала вниз. – Я позавтракаю и лягу спать.    

Все  триста закричали, что проводят его, и по льду двинулись за ним на другой берег,  прямиком к Тру-ля-ля. Около семи часов утра он привел всю ватагу к извилистой  тропинке, которая поднималась по крутому откосу к хибарке Дуайта Сэндерсона.  Сквозь затянутое промасленной бумагой окошко виднелся огонек свечи, над трубой  вился дым. Малыш распахнул дверь.    

– Входи,  Смок, – сказал он. – Завтрак готов. А это что за народ?    

На  пороге Смок обернулся.    

– Ну,  друзья, спокойной ночи. Надеюсь, вы приятно провели время!    

– Одну  минуту, Смок! – крикнул Билл Солтмен, и в голосе прозвучало жестокое  разочарование. – Мне надо с тобой потолковать.    

– Валяй, –  весело ответил Смок.    

– За  что ты заплатил старику Сэндерсону двадцать пять тысяч? Можно узнать?    

– Ты  меня огорчаешь, Солтмен, – был ответ. – Я прихожу в свое, так  сказать, загородное имение, мечтаю найти покой, тишину, хороший завтрак, а ты с  целой оравой устраиваешь мне перекрестный допрос. Для чего же человеку  загородное имение, если он и тут не находит тишины и покоя?    

– Ты  не ответил на мой вопрос, – с неумолимой логикой возразил Билл Солтмен.    

– И  не собираюсь отвечать, Билл. Это наши счеты с Дуайтом Сэндерсоном, больше они  никого не касаются. Есть еще вопросы?    

– А  почему это у тебя в ту ночь были лом и проволока?    

– Да  какое тебе, собственно, до этого дело? Хотя, если Малышу угодно, он может тебе  ответить.    

– Пожалуйста! –  воскликнул Малыш, с радостью вступая в разговор. Он уже открыл рот, но поперхнулся  и посмотрел на Смока. – Скажу тебе, Смок, по секрету, строго между нами:  по-моему, это их вовсе не касается, черт подери. Пойдем-ка. Там уже весь кофе  выкипел.    

Дверь  затворилась, и триста провожатых, огорченные и недовольные, разбились на  группы.    

– Послушай,  Солтмен, – сказал кто-то, – а ведь ты хвалился, что приведешь нас на  место.    

– С  чего вы взяли? – сварливо ответил Солтмен. – Я сказал, что Смок  приведет нас на место.    

– Так  это оно и есть?    

– Я  знаю столько же, сколько и ты. Но все мы знаем, что Смок где-то что-то  пронюхал. За что бы он заплатил Сэндерсону двадцать пять тысяч? Не за эту  никудышнюю землю, ясно.    

Толпа  хором согласилась с этим рассуждением.    

– Ну,  а теперь что будем делать? – печально спросил кто-то.    

– Я,  например, пойду завтракать, – бодро сказал Чарли Бешеный. – Выходит,  ты одурачил нас, Билл.    

– И  не думал, – возразил Солтмен. – Это Смок одурачил. Но все равно,  Двадцать пять тысяч-то он платил?    

     4    

     

В  половине девятого, когда стало совсем светло, Малыш осторожно приоткрыл дверь и  выглянул наружу.    

– Вот  те на! – воскликнул он. – Они все смылись обратно в Доусон! А я-то  думал, они тут станут лагерем!    

– Не  бойся, ты скоро их увидишь, – успокоил его Смок. – Или я сильно  ошибаюсь, или мы и оглянуться не успеем, как сюда сползется половина Доусона.  Ну, давай помогай, живо! Надо дело делать.    

– Ох,  ради всего святого, объясни ты мне, что к чему? – взмолился Малыш час  спустя оглядывая плоды их общих трудов: установленную в углу хижины лебедку с  приводом, обвивающимся вокруг двойного деревянного вала.    

Смок без  малейшего усилия повернул рукоятку, и канат со скрипом побежал вхолостую вокруг  вала.    

– Ну-ка,  Малыш, выйди за дверь и скажи, на что это похоже.    

Стоя за  дверью, Малыш услышал тот самый скрип и визг, какой издает лебедка, вытягивая  груз, и поймал себя на том, что бессознательно прикидывает, какой глубины  должна быть шахта, откуда этот груз вытаскивают. Потом все стихло, и он  мысленно увидел ведро, подтянутое вплотную к блоку. Затем он услышал, как  рукоятка повернулась в обратную сторону, ослабляя канат, и как стукнуло ведро,  отставленное на край шахты. Широко улыбаясь, он распахнул дверь.    

– Понял! –  крикнул он. – Я чуть было и сам не попался на удочку! Дальше что?    

Дальше  понадобилось натащить в хижину столько камня, что хватило бы нагрузить доверху  десяток нарт. И еще много других дел было у них в этот необычайно хлопотливый  день.    

– А  сейчас бери собак и отправляйся в Доусон, – наставлял Малыша после ужина Смок. –  Собак оставишь у Брэка, он о них позаботится. За тобой будут следить, так ты  попроси Брэка пойти на склад Аляскинской торговой компании и купить весь  динамит, – там у них в запасе всего несколько сот фунтов. И пускай Брэк  закажет кузнецу штук шесть прочных сверл, таких, чтоб можно было бурить самую  твердую породу. Брэк – опытный старатель, он сумеет втолковать кузнецу, что  именно требуется. Кстати, дай Брэку все сведения по нашему участку, пускай он  завтра сообщит их инспектору приисков. А в десять часов выходи на Главную улицу  и прислушайся. Имей в виду, я не хочу, чтоб получилось слишком много шуму.  Пускай в Доусоне будет слышно, но не более того. Я запалю три штуки разной  силы, а ты заметь, когда оно прозвучит всего лучше.    

В десять  часов вечера, когда Малыш, ощущая на себе множество любопытных взглядов и  напряженно прислушиваясь, прогуливался по Главной улице, он услышал слабый,  отдаленный взрыв. Через полминуты донесся второй взрыв, погромче, – на  него обратили внимание и другие прохожие. А затем раздался третий, от него  задребезжали стекла, и люди выскочили на улицу.    

– Здорово  их тряхнуло! – задыхаясь, объявил Малыш, едва он час спустя переступил  порог хибарки в Тру-ля-ля. Он схватил Смока за руку. – Поглядел бы ты на  них! Случалось тебе разворошить муравейник? В точности то же самое! Когда я  уезжал, Главная улица так и кишела народом, так и гудела. Завтра сюда набьется  столько доусонцев, что шагу нельзя будет ступить. Они уже сейчас сюда  подкрадываются, так и знай, или я ни черта не смыслю в золотоискателях.    

Смок  усмехнулся, шагнул к фальшивой лебедке и раза два со скрипом повернул рукоятку.  Малыш выдернул в нескольких местах мох, которым были заделаны пазы между  бревнами, чтобы в щелку можно было видеть, что творится вокруг хижины. Потом  задул свечу.    

– А  ну, – шепнул он спустя полчаса.    

Смок  медленно повернул ворот лебедки, выждал несколько минут, подхватил оцинкованное  ведро, наполненное землей, и со стуком, скрипом и скрежетом с размаху поставил  его на груду камней, которые они натащили в дом. Потом, заслоняя огонек спички  ладонями, закурил папиросу.    

– Трое  уже тут, – прошептал Малыш. – Ты бы поглядел! Знаешь, когда загремело  ведро, они прямо затряслись. Вот один сейчас пробует заглянуть в окно…    

Смок  затянулся папиросой и при ее красноватом свете посмотрел на часы.    

– Надо  проделывать это регулярно, – шепнул он, – будем вытаскивать ведро  каждые четверть часа. А в промежутках…    

Набросив  на камень сложенный втрое кусок мешковины, он ударил по нему долотом.    

– Прекрасно!  Прекрасно! – в восторге простонал Малыш, бесшумно отходя от щелки. –  Они сошлись в кружок – видно, совещаются.    

С этой  минуты и до четырех часов утра, с пятнадцатиминутными перерывами, слышно было,  как в хибарке вытаскивают тяжелое ведро скрипучей лебедкой, которая на самом  деле крутилась вхолостую. Затем непрошенные гости удалились, и Смок с Малышом  легли спать.    

Когда  рассвело, Малыш осмотрел следы мокасин на снегу.    

– И  Большой Билл Солтмен тоже тут был, – сказал он. – Погляди, какие  огромные следы!    

Смок  взглянул на реку.    

– Готовься  встречать гостей, – сказал он. – Вон двое уже топают по льду.    

– Ха!  Вот погоди, в девять часов Брэк зарегистрирует наши заявки, тогда к нам две  тысячи притопают.    

– И  все до единого будут кричать, что найдена «главная жила», – засмеялся  Смок. – «Наконец-то открыт источник всех богатств Клондайка!»    

Малыш  вскарабкался на утес и глазом знатока оглядел ряд участков, которые они  застолбили.    

– Конечно,  это похоже на излом жилы, – сказал он. – Кто смыслит в этом деле, тот  ее и под снегом проследит. Тут всякий поверит. А вот и обнажение, вот и порода  выходит наружу. Можно подумать, что тут и впрямь жила.    

Когда  двое гостей, перейдя реку, взобрались по извилистой тропе на крутой откос,  дверь хибарки оказалась заперта. Билл Солтмен, шедший первым, тихо подошел к  двери, прислушался и кивком подозвал Чарли Бешеного. Изнутри донесся скрип и  стон лебедки, поднимающей тяжелый груз. Они дождались минуты затишья, потом  услышали обратный поворот вала и стук ведра о камень. За следующий час это  повторилось еще четыре раза. Наконец Бешеный постучал в дверь. Изнутри послышались  неясные звуки, там что-то делали, крадучись и спеша, затихли, снова, крадучись  заспешили, – и наконец минут через пять Смок, тяжело переводя дух,  приоткрыл дверь и выглянул в щелку. Лицо и рубашка у него были в пыли, в мелких  осколках. И поздоровался он чересчур приветливо.    

– Одну  минуту, – прибавил он, – сейчас я к вам выйду.    

Он  натянул рукавицы и выскользнул в полуоткрытую дверь, чтобы принять гостей прямо  на снегу. Они тотчас заметили, что плечи у него в пыли, даже не разобрать,  какого цвета рубашка, и колени перепачканы – сразу видно, не успел толком  почиститься и отряхнуться.    

– Вот  ранний визит, – сказал он. – Как вы оказались на этом берегу?  Собрались на охоту?    

– Мы  все знаем, – сказал Бешеный. – Так что давай в открытую, Смок. Вы тут  кое-что нашли.    

– Если  вам нужны яйца… – начал Смок.    

– Да  брось ты! Мы хотим поговорить о деле.    

– А,  так вы хотите купить участки под застройку? – затараторил Смок.    

– Тут  есть превосходные участки. Но, понимаете, мы их пока не продаем. Надо еще  изучить местность, разбить улицы. Приходи через недельку, Бешеный, и если ты  хочешь поселиться тут в тихом и мирном уголке, я тебе покажу чудное местечко.  На той неделе все наверняка будет уже готово. До свидания. Извините, что не  приглашаю вас войти, но Малыш… сами знаете, он не без странностей. Он говорит,  что поселился ради тишины и покоя. Сейчас он спит, и я до смерти боюсь его разбудить.    

Говоря  без умолку, он крепко пожал им руки на прощанье. Все еще не умолкая и пожимая  им руки, он перешагнул порог и тотчас закрыл за собою дверь.    

Они  переглянулись и многозначительно кивнули друг другу.    

– Колени-то,  видал? – хрипло зашептал Солтмен.    

– А  как же! И плечи. Перемазался, когда ползал по шахте. – Говоря это, Бешеный  обводил глазами засыпанную снегом глубокую лощину, и вдруг его взгляд  задержался на чем-то, что заставило его присвистнуть. – Смотри-ка, Билл!  Вот, вот, видишь, яма? Да это же они рыли шурф! И в обе стороны следы на снегу.  Если это не жила, которая простирается по обе стороны, так я ничего не понимаю.  Самая настоящая жила.    

– И  какая громадная! – воскликнул Солтмен. – Да, ничего не скажешь,  находка!    

– И  внизу, вдоль откоса – видишь, как порода выходит наружу и опять уходит вглубь?  Откос как раз перерезает жилу.    

– А  ты вон куда погляди. – Солтмен показал на дорогу, пересекавшую скованный  льдом Юкон. – Похоже, весь Доусон идет сюда.    

И  Бешеный увидел, что вся дорога чернеет, залитая сплошным людским потоком вплоть  до дальнего доусонского берега, на котором тоже толпится народ.    

– Ну,  не мешает, пока они не нагрянули, заглянуть в тот шурф, – сказал он и  быстро зашагал к лощине.    

Но тут  дверь хибарки распахнулась, и на пороге появились Смок и Малыш.    

– Эй! –  окликнул Смок. – Вы куда?    

– Хотим  выбрать участок, – отозвался Бешеный. – Поглядите на реку. Весь  Доусон будет расхватывать ваши участки, и мы хотим выбрать первыми. Верно,  Билл?    

– Еще  бы, – подтвердил Солтмен. – По всему видно, шикарный будет поселок,  от желающих переехать сюда прямо отбою не будет.    

– Вы  пошли не в ту сторону, ту часть мы не продаем, – сказал Смок. –  Участки под застройку вон там, направо, и повыше на утесах. А эта часть, от  реки и до самого верха, не продажная. Так что поворачивайте оглобли.    

– Но  мы присмотрели себе именно эту землю.    

– Говорят  вам, не продается, – резко ответил Смок.    

– Что  ж, ты и пройтись в ту сторону не разрешаешь? – упорствовал Солтмен.    

– Не  разрешаю. Довольно вы тут погуляли, надоело. Поворачивайте назад.    

– А  мы все-таки хотим пройтись, – упрямо сказал Солтмен. – Идем, Бешеный.    

– Смотрите,  это противозаконно, вы вторгаетесь в чужие владения, – предостерег Смок.    

– Вовсе  нет, мы просто гуляем, – весело возразил Солтмен и, повернувшись, двинулся  было дальше.    

– Эй!  Стой на месте, Билл, не то я тебя сейчас продырявлю! – загремел Малыш,  выхватывая два кольта и прицеливаясь. – Еще шаг – и я проделаю одиннадцать  дырок в твоей поганой шкуре. Понятно?    

Ошарашенный  Солтмен остановился.    

– Понять-то  он понял, – пробормотал Малыш. – Но если он пойдет дальше, тогда что?  Не могу же я стрелять. Как тогда быть?    

– Послушай,  Малыш, рассуди здраво! – взмолился Солтмен.    

– Поди  сюда, тогда и порассуждаем, – ответил Малыш.    

Первая  волна доусонцев уже захлестнула крутой откос и надвинулась на них, а они все  еще пререкались.