1 2 3 4 5 6 
— Что  вы имеете против него?    

Бардл,  как выяснилось, шел по моим стопам. Тут был и характер Мэрдока и тайна,  которая, казалось, окружала этого человека. И его несдержанность, проявившаяся  в случае с собачонкой. И ссоры его с Макферсоном в прошлом, и вполне  основательные догадки об их соперничестве в отношении к мисс Беллами. Он  перебрал все мои аргументы, но ничего нового не сказал, кроме того, что Мэрдок  как будто готовится к отъезду.    

— Каково  будет мое положение, если я дам ему улизнуть при наличии всех этих улик? —  Флегматичный толстяк был глубоко встревожен.    

— Подумайте-ка,  инспектор, в чем основной промах ваших рассуждений, — сказал ему я. —  Он, конечно, сможет без труда доказать свое алиби в утро убийства. Он был со  своими учениками вплоть до последней минуты и подошел к нам почти тотчас после  появления Макферсона. Потом имейте в виду, что он один, своими руками, не мог  бы так расправиться с человеком, не менее сильным, чем он сам. И, наконец,  вопрос упирается в орудие, которым было совершено убийство.    

— Что  же это могло быть, как не плеть или какой-то гибкий кнут?    

— Вы  видели раны?    

— Да,  видел. И доктор тоже.    

— А  я рассматривал их очень тщательно в лупу. И обнаружил некоторые особенности.    

— Какие  же, мистер Холмс?    

Я  подошел к своему письменному столу и достал увеличенный снимок.    

— Вот  мой метод в таких случаях, — пояснил я.    

— Что  говорить, мистер Холмс, вы вникаете в каждую мелочь.    

— Я  не был бы Холмсом, если бы работал иначе. А теперь давайте посмотрим вот этот  рубец, который опоясывает правое плечо. Вам ничего не бросается в глаза?    

— Да  нет.    

— А  вместе с тем совершенно очевидно, что рубец неровный. Вот тут — более глубокое  кровоизлияние, здесь вот — вторая такая же точка. Такие же места видны и на  втором рубце, ниже. Что это значит?    

— Понятия  не имею. А вы догадываетесь?    

— Может  быть, догадываюсь. А может быть, и нет. Скоро я смогу подробнее высказаться по  этому поводу. Разгадка причины этих кровоизлияний должна кратчайшим путем  подвести нас к раскрытию виновника убийства.    

— Мои  слова, конечно, могут показаться нелепыми, — сказал полицейский, — но  если бы на спину Макферсона была брошена докрасна раскаленная проволочная  сетка, то эти более глубоко пораженные точки появились бы в местах пересечения  проволок.    

— Сравнение  необычайно меткое. Можно также предположить применение жесткой плетки-девятихвостки  с небольшими узлами на каждом ремне.    

— Честное  слово, мистер Холмс, мне кажется, вы близки к истине.    

— А  может быть, мистер Бардл, раны были нанесены еще каким-нибудь способом. Как бы  то ни было, всех ваших догадок недостаточно для ареста. Кроме того, мы должны  помнить о последних словах покойника — «львиная грива».    

— Я  подумал, не хотел ли он назвать имя…    

— И  я думал о том же. Если бы второе слово звучало хоть сколько-нибудь похоже на  «Мэрдок» — но нет. Я уверен, что он выкрикнул слово «грива».    

— Нет  ли у вас других предположений, мистер Холмс?    

— Может,  и есть. Но я не хочу их обсуждать, пока у меня не будет более веских  доказательств.    

— А  когда они у вас будут?    

— Через  час, возможно, и раньше.    

Инспектор  почесал подбородок, недоверчиво поглядев на меня.    

— Хотел  бы я разгадать ваши мысли, мистер Холмс. Может быть, ваши догадки связаны с  теми рыбачьими лодками?    

— О  нет, они были слишком далеко.    

— Ну,  тогда это, может быть, Беллами и его дылда-сын? Они здорово недолюбливали Макферсона.  Не могли они убить его?    

— Да  нет же; вы ничего у меня не выпытаете, пока я не готов, — сказал я,  улыбаясь.    

— А  теперь, инспектор, нам обоим пора вернуться к нашим обязанностям. Не могли бы  вы зайти ко мне часов в двенадцать?..    

Но тут  нас прервали, и это было началом конца дела об убийстве Макферсона.    

Наружная  дверь распахнулась, в передней послышались спотыкающиеся шаги, и в комнату  ввалился Ян Мэрдок. Он был бледен, растрепан, костюм его был в страшнейшем  беспорядке; он целился костлявыми пальцами за стулья, чтобы только удержаться  на ногах!    

— Виски!  Виски! — прохрипел он и со стоном рухнул на диван.    

     

    

     

Он был  не один. Вслед за ним вбежал Стэкхерст, без шляпы, тяжелю дыша, почти в таком  же состоянии невменяемости, как и его спутник.    

— Скорее,  скорее, виски! — кричал он. — Мэрдок чуть жив. Я еле дотащил его  сюда. По пути он дважды терял сознание.    

Полкружки  спиртного оказали поразительное действие. Мэрдок приподнялся на локте и сбросил  с плеч пиджак.    

— Ради  Бога, — прокричал он, — масла, опиума, морфия! Чего угодно, лишь бы  прекратить эту адскую боль!    

Мы с  инспектором невольно вскрикнули от изумления. Плечо Мэрдока было располосовано  такими же красными, воспаленными, перекрещивающимися рубцами, как и тело Фицроя  Макферсона.    

Невыносимые  боли пронизывали, по-видимому, всю грудную клетку несчастного; дыхание его то и  дело прерывалось, лицо чернело, и он судорожно хватался рукой за сердце, а со  лба скатывались крупные капли пота. Он мог в любую минуту умереть. Но мы  вливали ему в рот виски, и с каждым глотком он оживал. Тампоны из ваты,  смоченной в прованском масле, казалось, смягчали боль от страшных ран. В конце  концов его голова тяжело упала на подушку. Измученное тело припало к последнему  источнику жизненных сил. Был ли то сон или беспамятство, но, во всяком случае,  он избавился от боли.    

Расспрашивать  его было немыслимо, но как только мы убедились в том, что жизнь его вне  опасности, Стэкхерст повернулся ко мне.    

— Господи  Боже мой, Холмс, — воскликнул он, — что же это такое? Что это такое?    

— Где  вы его подобрали?    

— Внизу,  на берегу. В точности в том же самом месте, где пострадал несчастный Макферсон.  Будь у Мэрдока такое же слабое сердце, ему бы тоже не выжить. Пока я вел его к  вам, мне несколько раз казалось, что он отходит. До школы было слишком далеко,  поэтому я и приволок его сюда.    

— Вы  видели его на берегу?    

— Я  шел по краю обрыва, когда услышал его крик. Он стоял у самой воды, шатаясь, как  пьяный. Я сбежал вниз, набросил на него какую-то одежду и втащил наверх. Холмс,  умоляю вас, сделайте все, что в ваших силах, не пощадите трудов, чтобы избавить  от проклятия наши места, иначе жить здесь будет невозможно. Неужели вы, со всей  вашей мировой славой, не можете нам помочь?    

— Кажется,  могу, Стэкхерст. Пойдемте-ка со мной! И вы, инспектор, тоже! Посмотрим, не  удастся ли нам предать убийцу в руки правосудия.    

Предоставив  погруженного в беспамятство Мэрдока заботам моей экономки, мы втроем направились  к роковой лагуне. На гравии лежал ворох одежды, брошенной пострадавшим. Я медленно  шел у самой воды, а мои спутники следовали гуськом за мной. Лагуна была совсем  мелкая, и только под обрывом, где залив сильнее врезался в сушу, глубина воды  достигала четырех-пяти футов. Именно сюда, к этому великолепному, прозрачному и  чистому, как кристалл, зеленому водоему, конечно, и собирались пловцы. У самого  подножия обрыва вдоль лагуны тянулся ряд камней; я пробирался по этим камням,  внимательно всматриваясь в воду. Когда я подошел к самому глубокому месту, мне  удалось наконец обнаружить то, что я искал.    

— Цианея! —  вскричал я с торжеством. — Цианея! Вот она, львиная грива!    

Странное  существо, на которое я указывал, и в самом деле напоминало спутанный клубок, выдранный  из гривы льва. На каменном выступе под водой на глубине каких-нибудь трех футов  лежало странное волосатое чудовище, колышущееся и трепещущее; в его желтых  космах блестели серебряные пряди. Все оно пульсировало, медленно и тяжело  растягиваясь и сокращаясь.    

— Достаточно  она натворила бед! — вскричал я. — Настал ее последний час.  Стэкхерст, помогите мне! Пора прикончить убийцу!    

Над  выступом, где притаилось чудовище, лежал огромный валун: мы со Стэкхерстом  навалились на него и столкнули в воду, подняв целый фонтан брызг. Когда волнение  на воде улеглось, мы увидели, что валун лег куда следовало. Выглядывавшая  из-под него и судорожно трепещущая желтая перепонка свидетельствовала о том,  что мы попали в цель. Густая маслянистая пена сочилась из-под камня, мутя воду  и медленно поднимаясь на поверхность.    

— Потрясающе! —  воскликнул инспектор. — Но что же это было, мистер Холмс? Я родился и  вырос в этих краях и никогда не видывал ничего подобного. Такого в Суссексе не  водится.    

— К  счастью для Суссекса, — заметил я. — Ее, по-видимому, занесло сюда  юго-западным шквалом. Приглашаю вас обоих ко мне, и я покажу вам, как описал  встречу с этим чудовищем человек, однажды столкнувшийся с ним в открытом море и  надолго запомнивший этот случай.    

Когда мы  вернулись в мой кабинет, мы нашли Мэрдока настолько оправившимся, что он был в  состоянии сесть. Он все еще не мог прийти в себя от пережитого потрясения и то  и дело содрогался от приступов боли. В несвязных словах он рассказал нам, что  понятия не имеет о том, что с ним произошло, что он помнит только, как почувствовал  нестерпимую боль и как у него еле хватило сил выползти на берег.    

— Вот  книжка, — сказал я, показывая шоколадного цвета томик, заронивший во мне  догадку о виновнике происшествия, которое иначе могло бы остаться для нас  окутанным вечной тайной. Заглавие книжки — «Встречи на суше и на море», ее  автор — исследователь Дж. Дж. Вуд. Он сам чуть не погиб от  соприкосновения с этой морской тварью, так что ему можно верить. Полное  латинское название ее Cyanea capillata. Она столь же смертоносна, как кобра, а  раны, нанесенные ею, болезненнее укусов этой змеи. Разрешите мне вкратце  прочесть вам ее описание:    

     

«Если  купальщик заметит рыхлую круглую массу из рыжих перепонок и волокон, напоминающих  львиную гриву с пропущенными полосками серебряной бумаги, мы рекомендуем ему  быть начеку, ибо перед ним одно из самых опасных морских чудовищ — Cyanea  capillata.»    

     

 Можно  ли точнее описать нашу роковую находку?    

— Дальше  автор рассказывает о собственной встрече с одним из этих чудищ, когда он  купался у Кентского побережья. Он установил, что эта тварь распускает тонкие,  почти невидимые нити на расстояние в пятьдесят футов, и всякий, кто попадает в  пределы досягаемости этих ядовитых нитей, подвергается смертельной опасности.  Даже на таком расстоянии встреча с этим животным чуть не стоила Вуду жизни.     

     

«Ее  бесчисленные тончайшие щупальца оставляют на коже огненно-багровые полосы, которые  при ближайшем рассмотрении состоят из мельчайших точек или крапинок, словно от  укола раскаленной иглой, проникающей до самого нерва».    

     

Как пишет  автор, местные болевые ощущения далеко не исчерпывают этой страшной пытки.     

     

«Я  свалился с ног от боли в груди, пронизавшей меня, словно пуля. У меня почти  исчез пульс, а вместе с тем я ощутил шесть-семь сердечных спазм, как будто вся  кровь моя стремилась пробиться вон из груди».    

     

Вуд был  поражен почти насмерть, хотя он столкнулся с чудовищем в морских волнах, а не в  узенькой спокойной лагуне. Он пишет, что еле узнал сам себя, настолько лицо его  было бескровно, искажено и изборождено морщинами. Он выпил залпом целую бутылку  виски, и только это, по-видимому, его и спасло. Вручаю эту книжку вам,  инспектор, и можете не сомневаться в том, что здесь дано точное описание всей  трагедии, пережитой несчастным Макферсоном.    

— И  чуть было не обесчестившей меня, — заметил Мэрдок с кривой  усмешкой. — Я не обвиняю вас, инспектор, ни вас, мистер Холмс, — ваши  подозрения были естественны. Я чувствовал, что меня вот-вот должны арестовать,  и своим оправданием я обязан только тому, что разделил судьбу моего бедного  друга.    

— Нет,  нет, мистер Мэрдок. Я уже догадывался, в чем дело, и если бы меня не задержали  сегодня утром дома, мне, возможно, удалось бы избавить вас от страшного  переживания.    

— Но  как же вы могли догадаться, мистер Холмс?    

— Я  всеядный читатель и обладаю необычайной памятью на всякие мелочи. Слова  «львиная грива» не давали мне покоя. Я знал, что где-то уже встречал их в  совершенно неожиданном для меня контексте. Вы могли убедиться, что они в  точности характеризуют внешний вид этой твари. Я не сомневаюсь, что она всплыла  на поверхность, и Макферсон ее ясно увидел, потому что никакими другими словами  он не мог предостеречь нас от животного, оказавшегося виновником его гибели.    

— Итак,  я, во всяком случае, обелен, — сказал Мэрдок, с трудом вставая с  дивана. — Я тоже должен в нескольких словах объяснить вам кое-что, ибо мне  известно, какие справки вы наводили. Я действительно любил Мод Беллами, но с  той минуты, как она избрала Макферсона, моим единственным желанием стало  содействовать их счастью. Я сошел с их пути и удовлетворялся ролью посредника.  Они часто доверяли мне передачу писем: и я же поторопился сообщить Мод о смерти  нашего друга именно потому, что любил ее и мне не хотелось, чтобы она была  извещена человеком чужим и бездушным. Она не хотела говорить вам, сэр, о наших  отношениях, боясь, что вы их истолкуете неправильно и не в мою пользу. А теперь  я прошу вас отпустить меня в школу, мне хочется скорее добраться до постели.    

Стэкхерст  протянул ему руку.    

— У  всех нас нервы расшатаны, — сказал он. — Простите, Мэрдок. Впредь мы  будем относиться друг к другу с большим доверием и пониманием.    

Они ушли  под руку, как добрые друзья. Инспектор остался и молча вперил в меня свои  воловьи глаза.    

— Здорово  сработано! — вскричал он. — Что говорить, я читал про вас, но никогда  не верил. Это же чудо!    

Я  покачал головой. Принять такие дифирамбы значило бы унизить собственное  достоинство.    

— Вначале  я проявил медлительность, непростительную медлительность, — сказал  я. — Будь тело обнаружено в воде, я догадался бы скорее. Меня подвело полотенце.  Бедному малому не пришлось вытереться, а я из-за этого решил, что он не успел и  окунуться. Поэтому мне, конечно, не пришло в голову, что он подвергся нападению  в воде. В этом пункте я и дал маху. Ну что ж, инспектор, мне часто приходилось  подтрунивать над вашим братом — полицией, зато теперь Cyanea capillata  отомстила мне за Скотленд-Ярд.[16]    

     

    

     

 Дело необычной  квартирантки    

     

Шерлок  Холмс активно занимался расследованием преступлений на протяжении двадцати трех  лет. В течение семнадцати из них мне посчастливилось помогать ему и вести  записи. Поэтому вполне понятно, что сейчас в моем распоряжении огромный  материал, и самое сложное — не найти, а выбрать. Ежегодные хроники занимают  целую полку. Имеются и объемистые папки с документами. Все это вместе взятое  представляет ценнейший источник сведений не только для лиц, изучающих преступность,  но и для тех, кого интересуют скандальные происшествия в общественной и политической  сферах периода заката викторианской эпохи. Но я могу заверить авторов полных  отчаяния писем, умолявших сохранить репутацию семьи и честное имя предков: у  них нет оснований для опасений. Осмотрительность и высокое понимание профессионального  долга, всегда отличавшие моего друга, играют решающую роль при отборе дел для  моих воспоминаний. Злоупотреблять доверием мы не станем. Я резко осуждаю  недавние попытки добраться до этих документов и уничтожить их. Нам известно, от  кого они исходили, и Холмс уполномочил меня сообщить: если подобные посягательства  повторятся, то все обстоятельства дела, касающегося политического деятеля,  маяка и дрессированного баклана, будут немедленно преданы огласке. Тот, кому  адресовано данное предупреждение, поймет меня.    

Было бы  неверным полагать, что всякое дело давало Холмсу возможность продемонстрировать  удивительный дар наблюдательности и интуиции, которые я пытался подчеркнуть в  своих мемуарах. Порой ему требовались значительные усилия, чтобы добраться до  истины, а иногда разгадка внезапно приходила к нему. По правде говоря,  ужасающие людские трагедии чаще всего не давали особого простора для раскрытия  талантов Холмса. К подобным делам следует отнести и то, о котором я собираюсь  рассказать. Излагая его, я изменил лишь некоторые имена и названия, а в  остальном все соответствует действительности.    

Однажды  незадолго до полудня — это было в конце 1896 года — я получил записку от  Холмса: он срочно вызывал меня к себе. Когда я приехал на Бейкер-стрит, в  полном табачного дыма кабинете уже сидела, расположившись в кресле напротив  него, пожилая дама, по виду располневшая хозяйка пансиона или гостиницы.    

— Это  миссис Меррилоу из Южного Брикстона, — сказал Холмс, указывая рукой в ее  сторону. — Если и вы не в силах бороться со своими вредными привычками,  Уотсон, можете курить, наша гостья не возражает. Она расскажет любопытную историю,  которая в дальнейшем может привести к такому развитию событий, когда ваше  присутствие станет необходимым.    

— Сделаю  все, что в моих силах.    

— Видите  ли, миссис Меррилоу, если я соглашусь навестить миссис Рондер, мне хотелось бы  иметь свидетеля. Надеюсь, вы разъясните ей это, прежде чем мы к ней придем.    

— Благослови  вас Господь, мистер Холмс, — воскликнула наша посетительница, — она  так жаждет встретиться с вами, что можете приводить с собой хоть толпу!    

— В  таком случае мы приедем сегодня сразу же после полудня. А теперь давайте  разберемся, правильно ли я уяснил ситуацию. Вы сказали, что миссис Рондер  является вашей квартиранткой вот уже семь лет, но за это время вы только раз  видели ее лицо?    

— Лучше  бы мне вообще его не видеть! — ответила миссис Меррилоу.    

— Итак,  оно сильно изуродовано.    

— Знаете,  мистер Холмс, то, что я увидела, вообще едва ли можно назвать лицом. Однажды  наш торговец молоком заметил его в окне и уронил свой бидон, разлив молоко по  всему саду перед домом. Так оно выглядело. Когда я случайно застала миссис  Рондер врасплох, она поспешила закрыться, а затем сказала: «Теперь, миссис  Меррилоу, вы знаете, почему я никогда не снимаю вуаль».    

— Вам  известно хоть что-нибудь о ее прошлом?    

— Ничего.    

— Ее  кто-то рекомендовал вам?    

— Нет,  сэр. У нее было много денег. Она не торгуясь выложила плату за три месяца  вперед. В наше время такая бедная женщина, как я, не позволит себе упустить  подобную клиентку.    

— Она  объяснила, почему выбрала именно ваш дом?    

— Мой  дом скромен и невелик, стоит он далеко от дороги и расположен в отдалении от  других домов. Кроме того, она выяснила, что я беру всего одного квартиранта, а  своей семьи у меня нет. Полагаю, она смотрела несколько домов, но мой подошел  ей больше других. Миссис Рондер искала одиночества и покоя и была согласна за  них платить.    

— Так  вы говорите, она не открывала своего лица все то время, что прожила у вас,  исключая тот единственный случай? Да, это довольно занимательно. И  неудивительно, что вы в конце концов захотели во всем разобраться.    

— Дело  даже не в том, мистер Холмс. Для меня вполне было бы достаточно того, что она исправно  платит за квартиру. Более спокойного жильца — а она не доставляла мне никаких  неудобств — трудно найти.    

— В  чем же тогда дело?    

— Меня  волнует ее здоровье, мистер Холмс. Она просто тает на глазах. Видимо, ее мучает  нечто ужасное. Она вскрикивает во сне. А однажды ночью я слышала, как она  кричала: «Жестокий! Зверь! Чудовище!» Это было так жутко. Утром я зашла к ней и  сказала: «Миссис Рондер, ведь с вами что-то происходит. Если на душе у вас  неспокойно, обратитесь к полиции или священнику. Возможно, кто-то сумеет вам  помочь». — «О, только не полицейские! — сказала она. — Да и от  священнослужителей я проку не жду. Но тем не менее мне станет гораздо легче,  если перед смертью я расскажу правду хоть кому-нибудь.» — «Уж коли вы не хотите  иметь дело со Скотленд-Ярдом, существует ведь знаменитый частный сыщик, а  котором столько пишут». Прошу прощения, мистер Холмс. Миссис Рондер буквально  ухватилась за мое предложение. «Именно он-то мне и нужен! — воскликнула  она. — Как же мне раньше не пришло в голову! Умоляю, приведите его сюда,  миссис Меррилоу. А если он станет отказываться, скажите ему, что я жена  Рондера, циркового укротителя хищников. И еще скажите: Аббас Парва». Вот она  сама его написала: А-б-б-а-с П-а-р-в-а. «Это должно заставить мистера Холмса  прийти, если только он таков, как я о нем думаю».    

— Хорошо,  миссис Меррилоу, — задумчиво произнес Холмс.    

— Я  приду со своим другом мистером Уотсоном. Часам к трем ждите нас у себя на  Брикстоне. А сейчас нам необходимо с ним побеседовать, а это как раз займет  время до полудня.    

Едва  наша посетительница успела выкатиться из комнаты, — по-иному невозможно  определить манеру миссис Меррилоу передвигаться, — как Шерлок Холмс с  яростной энергией принялся перебирать кипу тетрадей, сваленных в углу, и  листать страницы. Это продолжалось несколько минут, пока наконец он не  провозгласил с удовлетворением: «Нашел, нашел то, что искал!» Холмс был так  возбужден, что и не подумал вернуться в кресло, а уселся прямо тут же, на полу,  словно Будда, скрестив ноги. Объемистые тетради для записей были разбросаны  вокруг, а одна из них лежала открытой на коленях у моего друга.    

     

    

     

— В  свое время случай в Аббас Парва привлек мое внимание, дорогой мой Уотсон. Вот  видите — здесь на полях заметки, которые свидетельствуют об этом. Должен  признаться, мне так и не удалось найти тогда разгадку. Правда, я был убежден в  ошибочности выводов судебного следователя. Неужели вы не помните трагедию,  происшедшую в Аббас Парва?    

— Нет,  Холмс.    

— А  ведь в то время мы жили еще вместе. Конечно, и мои собственные впечатления  довольно поверхностны. Информации оказалось явно недостаточно, ни одна из  сторон не пожелала воспользоваться моими услугами. Прочитайте записи сами, если  хотите.    

— Может,  вы просто напомните основные моменты?    

— Это  совсем не сложно. Надеюсь, мой рассказ пробудит вашу память. Имя Рондера, естественно,  вам известно. По популярности он соперничал с Уомбвеллом и Сэгнером —  знаменитыми владельцами цирковых атракционов. Однако Рондер начал много пить, и  его дела покатились под уклон. Вот тогда-то и случилась та страшная трагедия.  Караван фургонов его передвижного цирка заночевал в Аббас Парва — небольшой  деревушке в Беркшире. Цирк направлялся в Уимблдон и остановился здесь на  ночлег. Представления не давали. Деревушка была так мала, что располагаться в  ней основательно не имело смысла. Кроме прочих зверей, в труппе имелся  прекрасный североафриканский лев по кличке Король Сахары. Рондер и его жена  работали с ним в его клетке. Вот, поглядите, снимок их выступления, позволяющий  увидеть, каким чудищем был сам Рондер и какой необыкновенной красавицей — его  жена. В ходе следствия удалось установить, что на каком-то этапе лев стал  опасен. Но, видимо, привычность риска породила небрежность, и внимания на это  не обратили. Льва кормили по ночам либо сам Рондер, либо его жена. Иногда —  оба. Никому другому кормление не доверялось: хищник должен твердо знать своих  благодетелей. Так вот, в ту ночь, семь лет назад, когда они вдвоем вошли в  клетку, чтобы покормить питомца, разыгралась кровавая драма. Около полуночи  весь цирковой лагерь оказался разбужен громким ревом хищника и пронзительными  женскими криками. Все служители цирка выбежали из палаток с фонарями, в свете  которых их глазам предстало ужасающее зрелище. Метрах в десяти от открытой  клетки распростерлось тело Рондера с проломленным черепом и глубокими ссадинами  на голове. Возле распахнутой двери навзничь лежала его жена. Разъяренный зверь  рвал женщине лицо, и казалось, его не остановить. Несколько артистов цирка, в  том числе силач Леонардо и клоун Григе, шестами кое-как оттеснили льва. Им  удалось загнать его в клетку. Как все это могло произойти? В свидетельских  показаниях не содержалось ничего интересного. Правда, кто-то сказал, что миссис  Рондер, когда ее переносили в вагончик, кричала в бреду: «Предатель! Трус!»  Прошло шесть месяцев, прежде чем она смогла дать показания. Но тем не менее  дознание было проведено и завершилось вынесением вердикта: смерть в результате  несчастного случая.    

— Предполагать  что-то иное было бы нелепо, — вмешался я.    

— Возможно;  вы были бы и правы, друг мой, только некоторые обстоятельства тогда насторожили  молодого следователя Эдмундса из беркширской полиции. О, это был проворный  малый! Потом он уехал работать в Индию. От него я и услышал подробности этого  дела, когда он однажды зашел ко мне отдохнуть и выкурить трубку.    

— Кажется,  я его помню: худощавый мужчина с абсолютно белыми волосами.    

— Именно!  Я полагаю, скоро вы все вспомните.    

— Ну  а что же его смущало?    

— Восстановить  ход событий оказалось дьявольски трудно. Представьте себе: лев вырывается на свободу,  делает несколько прыжков и оказывается рядом с Рондером. Укротитель обращается  в бегство — ведь следы когтей были на затылке. Но лев сбивает его с ног и,  вместо того чтобы бежать дальше, возвращается к женщине, находившейся возле  самой клетки, и раздирает ей лицо. Как вы считаете, может насторожить такое  поведение зверя? Может! Да еще эти восклицания женщины в полубредовом  состоянии, которые, видимо, должны были означать, что муж подвел миссис Рондер.  Но есть и кое-что более любопытное. В деле имелись показания, утверждавшие, что  именно в тот момент, когда зарычал лев и в ужасе закричала женщина, раздался  испуганный крик мужчины.    

— Без  сомнения, это был Рондер.    

— Ну,  знаете, человек с проломленным черепом едва ли способен кричать. Однако по  крайней мере двое свидетелей утверждали, что слышали мужской голос одновременно  с женским.    

— Вероятно,  к тому времени крики уже неслись по всему лагерю. Что же касается остальных  пунктов, вызывающих настороженность, то, думаю, смогу предложить разгадку.    

— Буду  рад услышать.    

— Супруги  находились шагах в десяти от клетки, когда лев вырвался на свободу. Муж обратился  в бегство, но был сбит с ног. Жена решила укрыться в клетке и захлопнуть  дверцу, — это было бы для нее единственным спасением. Она бросилась туда и  уже почти достигла цели, когда зверь ринулся за ней, догнал и повалил на землю.  Действия мужа, который своим бегством возбудил ярость хищника, вызвали  справедливый гнев у женщины. Вдвоем они могли попытаться усмирить льва. Потому  она и воскликнула: «Трус!»    

— Блестяще,  Уотсон! Правда, в вашей жемчужине имеется существенный изъян.    

— Что  за изъян, Холмс?    

— Если  они оба находились на расстоянии десяти шагов от клетки, каким же образом зверю  удалось освободиться? И почему он так свирепо набросился на них? Ведь Король  Сахары привык работать с хозяевами в клетке и выполнять различные трюки.    

— Скорее  всего, кто-то непонятным образом разъярил хищника.    

Холмс  задумался, потом сказал:    

— Видите  ли, Уотсон, некоторые факты говорят в поддержку вашей версии. Врагов у Рондера  было предостаточно. Эдмундс рассказывал мне, каким страшным человеком он  становился, когда напивался. Именно воспоминания о покойном, я полагаю, и  являлись причиной ночных криков о чудовище, про которое упоминала наша  посетительница. Однако пока любые предположения беспочвенны. Вон там на буфете  стоит бутылка хорошего вина и холодная куропатка. Нам следует немного  подкрепиться, прежде чем отправиться в путь.    

Когда  экипаж доставил нас к дому, принадлежавшему миссис Меррилоу, дородная хозяйка  скромного уединенного жилища ждала у распахнутых дверей. Не вызывало сомнений,  что ее главным образом беспокоила перспектива потерять выгодную квартирантку.  Поэтому, прежде чем провести нас наверх, миссис Меррилоу попросила не говорить  и не делать ничего, способного привести к столь нежелательным последствиям.  Успокоив хозяйку, мы проследовали за ней наверх по лестнице, застеленной  недорогим ковром, и оказались в комнате, где жила таинственная незнакомка.    

Прежде  эта женщина держала в неволе диких зверей, а теперь судьба ее самое превратила  в существо, загнанное в клетку. Миссис Рондер сидела в продавленном кресле,  расположенном в темном углу. Долгие годы бездействия сделали ее фигуру тяжелой,  а ведь наверняка в прежние времена она была очень хороша. Лицо квартирантки  скрывалось за плотной вуалью, опускавшейся до верхней губы. Открытыми  оставались только красивый рот и изящный подбородок. Да, это была незаурядной  красоты женщина. И голос у нее оказался ровным и приятным.    

— Мое  имя вам, конечно, знакомо, мистер Холмс, — произнесла она. — Я знала,  что, услышав его, вы непременно придете ко мне.    

— Совершенно  верно, мадам. Хотя, право, не понимаю, откуда вам известно о моем интересе…    

— После  выздоровления меня допрашивал мистер Эдмундс из местной полиции. Мне пришлось  тогда обмануть его. Возможно, сказать всю правду было разумней?    

— В  любом случае скрывать истину нехорошо. Но почему же вы ее скрыли?    

— Потому  что от этого зависела судьба другого человека. Он оказался существом никчемным,  я знаю, но мне не хотелось сознательно губить его. Мы были так близки с ним!    

— А  разве теперь этого препятствия не существует?    

— Да,  сэр. Мужчина, о котором я говорю, уже мертв.    

— Тогда  почему бы сейчас не сообщить полиции все, что вам известно?    

— Я  обязана думать еще об одном человеке — о себе. Публичного скандала и сплетен,  которые неминуемо вызовет новое полицейское разбирательство, мне не вынести.  Жить и так осталось совсем мало. Хочется умереть спокойно. Но в то же время  просто необходимо найти справедливого, рассудительного человека и доверить ему  мою печальную историю, чтобы он смог все разъяснить, когда меня не станет.    

— Вы  мне льстите, мадам. Но у меня свои принципы. Не стану заранее обещать, что  после вашего рассказа не сочту своим долгом передать дело в руки полиции.    

— Думаю,  этого не потребуется, мистер Холмс. Я достаточно хорошо изучила ваши методы работы,  поскольку на протяжении семи последних лет слежу за уголовной хроникой. Судьба  оставила мне единственное удовольствие — чтение, и я интересуюсь практически  всем… Итак, рискну рассказать о своей трагедии.    

— Мы  готовы внимательно выслушать вас.    

Женщина  подошла к комоду и достала из ящика фотографию. Человек, изображенный на ней,  очевидно, был акробатом. Настоящий атлет удивительного телосложения, снятый со  скрещенными на могучей груди огромными руками и улыбкой, пробивающейся сквозь  густые усы, — самодовольной улыбкой мужчины, одержавшего множество побед.    

— Это  Леонардо, — сказала она. — А это… мой муж.    

Второе  лицо было ужасным, так явственно выделялись на нем звериные черты. Такой, как у  него, отвратительный рот легко представить постоянно чавкающим, с пеной ярости  на губах. Во взгляде узких злых глазок ощущалась неприкрытая враждебность,  обращенная на весь мир. Обрюзгшая физиономия, на которой словно начертано:  грубиян, негодяй, чудовище.    

— Эти  два фото помогут вам, джентльмены, понять историю бедной цирковой девочки, выросшей  на арене. В десять лет я уже прыгала сквозь обруч, а когда подросла и  повзрослела, Рондер влюбился в меня, если так можно сказать о его низменной  страсти. В недобрый час мы заключили брачный союз, и с того дня я словно в ад  попала. Он стал дьяволом, постоянно мучившим меня. В цирке все знали, как муж  ко мне относился. Бросал меня ради других женщин. А если я начинала  протестовать, связывал мне руки и ноги и истязал хлыстом. Меня тайком жалели,  его осуждали, но сделать ничего не могли — боялись. Рондер вызывал у окружающих  страх, а когда напивался — в нем просыпалась кровожадность. Время от времени  его судили за оскорбление действием, угрозы или жестокое обращение с животными,  но штрафы ровно ничего для него не значили: денег у него было много. От нас  ушли лучшие артисты, и авторитет цирка заметно пошатнулся. Былую славу немного  поддерживали только Леонардо, я да наш клоун, малыш Джимми Григс, который  старался, как мог, сохранить программу, хотя у него тоже не имелось особых  поводов для веселья.    

Со  временем Леонардо стал все больше и больше входить в мою жизнь. Вы видели,  каким он был. Потом-то я узнала, какая мелкая душонка скрывалась за  великолепной внешностью. Однако по сравнению с мужем силач казался мне сущим  ангелом. Он жалел меня и помогал, чем мог. В конце концов наши отношения  переросли в любовь — глубокую и страстную, такую, о какой я лишь мечтала. Муж  подозревал нас, но Леонардо был единственным в цирке человеком, которого он  побаивался. И Рондер мстил, мучая меня больше обычного. Однажды вечером мои  крики услышал Леонардо и прибежал к дверям нашего вагончика. Трагедии тогда  едва удалось избежать, но скоро я и Леонардо, мой любимый Леонардо, поняли, что  иного выхода нет: мой муж должен умереть.    

Леонардо  обладал ясным умом, он-то и придумал все. Говорю это не для того, чтобы  обвинить сейчас только его. Я готова была идти с ним на что угодно. Просто на  такой план у меня не хватило бы воображения. Мы… Леонардо изготовил тяжелую  дубинку и на ее свинцовой головке укрепил пять длинных стальных гвоздей с  остриями, торчащими наподобие выпущенных когтей на львиной лапе. Ею и  собирались нанести Рондеру смертельный удар, а оставленный след  свидетельствовал бы о том, что все совершил лев, которого мы собирались потом  выпустить из клетки.    

Когда  муж и я, по обыкновению, отправились кормить своего Короля, стояла кромешная  тьма. В оцинкованном ведре мы несли сырое мясо. Леонардо прятался за углом  большого фургона, мимо которого лежал наш путь к клетке. Леонардо замешкался и  не успел нанести удар, когда Рондер проходил рядом с ним. Тогда он на цыпочках  последовал за нами, и я услышала, как его дубинка проломила мужу череп.  Подбежав к клетке, я открыла защелку.    

     

    

     

А затем  случилось непредвиденное. Вы, вероятно, знаете, как хорошо чувствуют хищники человеческую  кровь. Некий неведомый нам инстинкт мгновенно сработал. И едва решетчатая дверь  оказалась приоткрытой, зверь выскочил на свободу и в тот же миг ринулся на  меня. Леонардо мог прийти на помощь, но растерялся и с воплем ужаса бросился  прочь. Я видела все своими глазами. Тут страшные клыки сомкнулись на моем лице.  Попыталась руками оттолкнуть огромную окровавленную пасть и позвать на помощь,  затем услышала, что наш лагерь пришел в движение. От горячего зловонного  дыхания я почти лишилась чувств и уже не ощущала боли. Смутно помню нескольких  подбежавших мужчин. Среди других там были Леонардо и Григс. Больше в моем сознании  не сохранилось ничего, мистер Холмс. Долгие месяцы прошли в беспамятстве. Когда  же наконец я пришла в себя и увидела в зеркале свое лицо… о ужас! Что со мной было!  Я проклинала своего Короля за то, что он оставил мне жизнь. Хорошо, что я имела  деньги и могла позволить себе уединенную жизнь. Словно раненое жалкое животное,  я забилась в нору, чтобы ждать своей смерти. Таков конец Эжени Рондер.    

Несчастная  женщина завершила свой рассказ, и мы долго сидели молча. Потом Холмс протянул  руку и ободряюще похлопал ее по плечу с выражением такого участия, которое я  редко наблюдал у него.    

— Сочувствую  вам, — произнес он. — Судьба обошлась с вами жестоко. Что же стало  потом с Леонардо?    

— С  тех пор я не виделась с ним, но не осуждала его, потому что видела, во что  превратил меня зверь. Я продолжала любить, хотя Леонардо, бросив меня в когтях  зверя, затем покинул вообще. И все-таки я не могла отправить его на каторгу.  Поверьте мне, мистер Холмс, вовсе не из страха наказания, грозившего мне самой.  Разве есть что-нибудь более ужасное, чем существование, подобное моему?    

— А  теперь он мертв?    

— Да,  месяц назад утонул во время купания где-то возле Маргейта. Сообщение о его  гибели я прочитала в газете.    

— Куда  делась его дубинка с пятью когтями? Именно она является самым, необычным и неповторимым  моментом во всей этой истории.    

— Не  могу сказать, мистер Холмс.    

— Ну,  хорошо. Сейчас это не имеет особого значения. Дело-то уже закрыто.    

— Да, —  ответила женщина, — теперь дело закрыто наверняка.    

     

    

     

Мы  поднялись, чтобы уйти, но что-то в голосе женщины насторожило Холмса. Он  поспешно повернулся к ней.    

— Помните,  миссис Рондер: жизнь, какой бы она ни была, прекрасна. Жизнь — это судьба, и от  судьбы своей нельзя отрекаться.    

— А  кому она нужна, такая жизнь? Или судьба, как вы говорите.    

— Образец  терпения, с которым переносят страдания, — сам по себе полезный урок для  нашего беспокойного мира, дорогая Эжени Рондер.    

Ее  реакция на эти слова оказалась просто страшной. Она подняла вуаль и кинулась к  свету.    

О, это  было ужасно! Никакие слова не способны выразить то, что мы увидели. Прекрасные  живые глаза загнанно глядели на нас, а мы видели лишь безобразные руины на ее  некогда прекрасном лице.    

Когда  два дня спустя я зашел к своему другу, он с гордостью указал на небольшой  пузырек на каминной полке. Я взял его в руки. Красивая этикетка, какие бывают  на ядах. Открыв флакон, я почувствовал приятный миндальный запах.    

— Синильная  кислота, — определил я.    

— Именно.  Пришла по почте. Записка гласила:     

     

«Посылаю  Вам свое искушение. Последую Вашему совету».     

     

Думаю,  нам не составит труда угадать имя отправителя, Уотсон.[17]    

     

    

     

 Загадка поместья  Шоскомб    

     

Шерлок  Холмс довольно долго сидел, склонившись над микроскопом. Наконец он выпрямился  и торжествующе повернулся ко мне.    

— Это  клей, Уотсон! — воскликнул он. — Несомненно, это столярный клей.  Взгляните-ка на эти частички!    

     

    

     

Я  наклонился к окуляру и подстроил фокусировку.    

— Волоски  — это ворсинки с пальто из твида. Серые комочки неправильной формы — пыль. Ну а  коричневые маленькие шарики в центре — не что иное, как клей.    

— Допустим, —  сказал я с усмешкой. — Готов поверить вам на слово! И что из этого  вытекает?    

— Но  это же прекрасное доказательство, — ответил Холмс.    

— Вы,  вероятно, помните дело Сент-Панкрас: рядом с убитым полицейским найдено кепи. Обвиняемый  отрицает, что кепи принадлежит ему. Однако он занимается изготовлением рам для  картин и постоянно имеет дело с клеем.    

— А  разве вы взялись за это дело?    

— Мой  приятель Меривейл из Ярда попросил ему помочь. С тех пор как я вывел на чистую  воду фальшивомонетчика, найдя медные и цинковые опилки в швах на его манжетах,  полиция начала осознавать важность микроскопических исследований.    

Холмс  нетерпеливо поглядел на часы.    

— Ко  мне должен прийти новый клиент, но что-то задерживается. Кстати, Уотсон, вы  что-нибудь понимаете в скачках?    

— Еще  бы! Я отдал за это почти половину своей пенсии по ранению.    

— В  таком случае использую вас в качестве справочника. Вам ни о чем не говорит имя  сэра Роберта Норбертона?    

— Почему  же. Он живет в старинном поместье Шоскомб. Я как-то провел там лето и хорошо  знаю те места. Однажды Норбертон вполне мог попасть в сферу ваших интересов.    

— Каким  образом?    

— Он  избил хлыстом Сэма Брюэра, известного ростовщика с Керзон-стрит. Еще немного, и  он убил бы его.    

— И  часто он позволяет себе такое?    

— Ну,  вообще-то его считают опасным человеком. Это один из самых бесстрашных  наездников в Англии. Он из тех, кто родился слишком поздно: во времена  регентства это был бы истинный денди — спортсмен, боксер, лихой кавалерист,  ценитель женской красоты и, по всей видимости, так запутан в долгах, что уже  никогда из них не выберется.    

— Превосходно,  Уотсон! Хороший портрет. Я словно увидел этого человека. А не могли бы вы теперь  рассказать что-нибудь о самом поместье Шоскомб?    

— Только  то, что оно расположено среди Шоскомбского парка и известно своей скаковой конюшней.    

— А  главный тренер там — Джон Мейсон, — неожиданно сказал Холмс. — Не  следует удивляться моим познаниям, Уотсон, потому что в руках у меня письмо от  него. Но давайте еще немного поговорим о Шоскомбе. Кажется, мы напали на  неисчерпаемую тему.    

— Еще  стоит упомянуть о шоскомбских спаниелях, — продолжал я. — О них можно  услышать на каждой выставке собак. Одни из самых породистых в Англии — гордость  хозяйки поместья.    

— Супруги  сэра Роберта?    

— Сэр  Роберт никогда не был женат. Он живет вместе с овдовевшей сестрой, леди Беатрис  Фолдер.    

— Вы  хотели сказать, что она живет у него?    

— Нет,  нет. Поместье принадлежало ее покойному мужу, сэру Джеймсу. У Норбертона нет на  него никаких прав. Поместье дает небольшую ежегодную ренту.    

— И  эту ренту, я полагаю, тратит ее братец Роберт?    

— Наверное,  так. Человек он очень тяжелый, и жизнь с ним для нее нелегка. Но я слышал, леди  Беатрис привязана к брату. Так что же произошло в Шоскомбе?    

— Это  я и сам хотел бы узнать. А вот, кажется, и тот человек, который сможет нам все  рассказать.    

Дверь  открылась, и мальчик-слуга провел в комнату высокого, отменно выбритого  человека со строгим выражением лица, какое встречается лишь у людей, привыкших  держать в повиновении лошадей или мальчишек. Он холодно и сдержанно  поздоровался и сел в предложенное ему Холмсом кресло.    

— Вы  получили мое письмо, мистер Холмс?    

— Да,  но оно ничего не объясняет.    

— Я  считаю дело слишком щепетильным, чтобы излагать подробности на бумаге. И к тому  же слишком запутанным. Предпочитаю сделать это с глазу на глаз.    

— Прекрасно!  Мы в вашем распоряжении.    

— Прежде  всего, мистер Холмс, я думаю, что мой хозяин, сэр Роберт, сошел с ума.    

Холмс  вопросительно вскинул брови.    

— Но  ведь я сыщик, а не психиатр, — произнес он. — А, кстати, почему вам это  показалось?    

— Видите  ли, сэр, если человек поступает странно один раз, другой, то, возможно, этому  можно найти и иное объяснение. Но если странным выглядит все, что он  делает, — это наводит на определенные мысли. Мне кажется, Принц Шоскомба и  участие в дерби помутили его рассудок.    

— Принц  — это жеребец, которого вы тренируете?    

— Лучший  во всей Англии, мистер Холмс. Уж кому, как не мне, знать об этом. Буду откровенен  с вами, так как чувствую, что вы люди слова и все сказанное здесь не выйдет за  пределы вашей комнаты. Сэр Роберт просто обязан выиграть дерби. Он по уши в  долгах, и это его последний шанс. Все, что он смог собрать и занять, поставлено  на этого коня. Сейчас ставки на Принца один к сорока. Прежде же он шел чуть ли  не один к ста.    

— Почему  цена упала, если конь так хорош?    

— Никто  пока не знает этого, но сэр Роберт перехитрил всех, тайком собирающих сведения  о лошадях. Он выводит на прогулки единокровного брата Принца. Внешне их  невозможно отличить, но на скачках уже через двести метров Принц обгонит его на  два корпуса. Сэр Роберт думает только о дерби и Принце Шоскомба. От этого  сейчас зависит вся его жизнь. Кредиторов удалось уговорить подождать до Дня  скачек, но если Принц подведет, Норбертон — человек конченый.    

— Да,  игра рискованная, но при чем же тут сумасшествие?    

— Ну,  во-первых, достаточно просто посмотреть на него. Не думаю, что он спит по  ночам, почти все время проводит в конюшне. А взгляд у него просто дикий. И еще  — его поведение по отношению к леди Беатрис! Они всегда были очень дружны: у  них один вкус, одни пристрастия. Леди любила лошадей не меньше, чем ее брат.  Каждый день в одно и то же время она приезжала поглядеть на них. Принц Шоскомба  нравился и ей больше других. А Принц настораживал уши, заслышав скрип колес, и  выбегал навстречу, чтобы получить непременный кусочек сахара. Но сейчас все  изменилось. Она потеряла всякий интерес к лошадям. Вот уже целую неделю она  проезжает мимо конюшни и ни с кем не здоровается!    

— Вы  полагаете, они поссорились?    

— И  притом не на шутку. Иначе почему бы он избавился от ее любимца спаниеля, к  которому она относилась как к ребенку? Несколько дней назад сэр Роберт отдал  собаку старому Барнесу, владельцу «Зеленого дракона» в Крендалле, в трех милях  от поместья.    

— Вот  это действительно странно.    

— Конечно,  из-за больного сердца и водянки леди Беатрис передвигалась с трудом и не могла  совершать с братом прогулки, но сэр Роберт ежевечерне проводил два часа в ее  комнате. Он старался сделать для нее все, что мог, и она относилась к брату с  любовью. Но все это уже в прошлом. Теперь он и близко к ней не подходит. А она  это переживает. Даже начала пить, мистер Холмс, пить как сапожник. Бутылку за  вечер может выпить. Мне об этом рассказал Стивенс, наш дворецкий. Так что  изменилось многое, мистер Холмс. И в этом есть что-то ужасное. Да к тому же сэр  Роберт уходит ночами в склеп под старой церковью. Что он там делает? С кем  встречается?    

Холмс  удовлетворенно потер руки.    

— Продолжайте,  мистер Мейсон. Дело становится все более интересным.    

— Дворецкий  видел, как сэр Роберт шел туда в полночь под проливным дождем. На следующую  ночь я спрятался за домом и видел, как он шел туда опять. Мы со Стивенсом  двинулись за ним, но очень осторожно. Ох, как бы нам непоздоровилось, если бы  он заметил. В гневе он ужасен. Сэр Роберт направлялся именно к склепу, и там  его ждал какой-то человек.    

— А  что представляет собой этот склеп?    

— Понимаете,  сэр, в парке стоит полуразвалившаяся древняя часовня — никто не знает, сколько  ей лет. Под часовней имеется склеп, пользующийся дурной славой. Там пустынно,  сыро и темно даже днем. А ночью немногие решатся подойти туда. Хозяин, правда,  смел и никогда ничего не боялся. Но все равно, что ему там делать ночью?    

— Подождите, —  вмешался Холмс. — Вы сказали, там был и другой человек. Вероятно, кто-то  из домашней прислуги или с конюшни?    

— Он  не из наших!    

— Почему  вы так думаете?    

— Потому  что сам видел его вблизи, мистер Холмс, в ту вторую ночь. Когда сэр Роберт шел  мимо нас обратно, мы со Стивенсом дрожали в кустах, точно два кролика, так как  ночь была лунная и он мог нас заметить. Потом послышались шаги того, другого.  Его-то мы не боялись. И едва сэр Роберт отошел подальше, мы поднялись  притворившись, что просто гуляем при луне, вроде бы случайно приблизились к  незнакомцу. «Здорово, приятель! — говорю я ему. — Ты кто такой?» Он  не заметил, как мы подошли, и здорово испугался. На обратившемся в нашу сторону  лице застыл такой испуг, словно перед ним появился сам сатана. Он громко  вскрикнул и бросился бежать. И надо отдать ему должное, бегать он умел! В одно  мгновение скрылся из виду.    

     

    

     

— Но  вы хоть хорошо разглядели его в свете луны?    

— Да.  Готов поклясться, что опознал бы это отвратительное лицо. Типичный бродяга. Что  у него могло быть общего с сэром Робертом?    

— Кто  прислуживает леди Беатрис Фолдер? — спросил Холмс после некоторой  задумчивости.    

— Горничная  Керри Ивенс. Она у нее уже пять лет.    

— Конечно  же, предана хозяйке?    

Мейсон  неловко заерзал на месте.    

— Предана-то  предана, — ответил он. — Правда, трудно сказать — кому.    

— О! —  только и вымолвил Холмс.    

— Мне  не хотелось бы выносить сор из избы…    

— Понимаю  вас, мистер Мейсон. Ситуация деликатная. Судя по описанию сэра Роберта, данному  доктором Уотсоном, я могу сделать вывод: перед ним не устоит ни одна женщина. А  не кажется ли вам, что в этом может крыться и причина размолвки между братом и  сестрой?    

— Их  отношения были очевидными давно.    

— Но  возможен вариант, что леди Беатрис прежде не замечала этого. А когда узнала,  решила избавиться от горничной, но брат не позволил ей сделать это. Больная  женщина смогла настоять на своем. Служанка, которую она так возненавидела,  остается при ней. Леди Беатрис перестает разговаривать, грустит, начинает пить.  Брат в гневе отбирает у нее любимого спаниеля. Разве здесь не все сходится?    

— Все  это вполне правдоподобно, но как быть с остальным? Как связать это с ночными  визитами в старый склеп? Они не укладываются в эту схему. И еще есть одно, что  в нее не укладывается. Зачем сэру Роберту понадобилось доставать мертвое тело?    

Холмс  резко выпрямился.    

— Да-да,  мы обнаружили его только вчера, уже после того, как я отправил вам письмо. Сэр  Роберт уехал в Лондон, и мы со Стивенсом отправились в склеп. Там все было как  обычно, мистер Холмс, только в одном из углов лежали останки человека.    

— Я  полагаю, вы сообщили в полицию?    

Наш  посетитель мрачно усмехнулся.    

— Думаю,  они едва ли заинтересовались бы, потому что, сэр, это была уже высохшая мумия.    

— И  что же вы сделали?    

— Оставили  все как было.    

— Разумно.  Вы говорили, что сэр Роберт был вчера в отъезде. Он уже вернулся?    

— Ждем  его сегодня.    

— А  когда сэр Роберт отдал собаку своей сестры?    

— Ровно  неделю назад. Бедное создание, спаниель выл ночью возле старого колодца, чем вызвал  у Роберта приступ гнева. Утром он поймал собаку, и вид у него был такой, что я  решил: убьет! Но он отдал спаниеля Сэнди Бейну, нашему наезднику, и велел  отвезти к старику Барнесу в «Зеленый дракон», потому что не желал его больше  видеть.    

Некоторое  время Холмс сидел молча и размышлял, раскуривая свою старую закопченную трубку.    

— Мистер  Мейсон, — произнес он наконец, — я не совсем понимаю, что от меня  требуется.    

— Вероятно,  вот это позволит сделать некоторые уточнения, мистер Холмс, — ответил наш  посетитель.    

Он  вытащил из кармана небольшой сверток и, осторожно развернув бумагу, достал  обуглившийся кусок кости.    

Холмс с  интересом принялся изучать.    

— Где  вы это взяли?    

— В  подвале дома, прямо под комнатой леди Беатрис, расположена печь центрального  отопления. Некоторое время ею не пользовались, но как-то сэр Роберт пожаловался  на холод и приказал начать топить. Обязанности истопника сейчас выполняет  Харвей, один из моих парней. Он-то и принес мне эту кость сегодня утром. Нашел  в золе, которую выгребал из печи. Ему не понравилось все это, и он…    

— Мне  тоже не нравится, — произнес Холмс. — Что вы думаете по этому поводу?    

Кость  обгорела почти дочерна, но ее форма сохранилась.    

— Это  верхняя часть человеческой берцовой кости, — ответил я.    

Холмс  внезапно посерьезнел.    

— А  когда этот парень обычно топит печь?    

— Харвей  растапливает ее вечером, а потом уходит спать…    

— Значит,  ночью в подвал мог зайти кто угодно?    

— Да,  сэр.    

— Можно  ли попасть туда со двора?    

— Да.  Одна дверь выходит прямо на улицу, другая — на лестницу, которая ведет в  коридор перед комнатой леди Беатрис.    

— Дело  зашло далеко, мистер Мейсон, и принимает скверный оборот. Вы говорили, что этой  ночью сэра Роберта не было в поместье?    

— Да,  сэр.    

— Значит,  кости сжигал в печи не он.    

— Совершенно  справедливо, сэр.    

— Как  называется гостиница, которую вы упоминали?    

— «Зеленый  дракон».    

— А  есть где порыбачить в той части Беркшира?    

По лицу  нашего гостя, не умевшего скрывать свои чувства, было видно: он убежден, что превратности  жизни свели его еще с одним сумасшедшим.    

— Говорят,  в небольшой речушке, той, что выше мельницы, водится форель, а в озере Холл  есть щука.    

— Этого  вполне достаточно. Мы с Уотсоном заядлые рыболовы, не правда ли, доктор? В случае  необходимости вы сможете найти нас в «Зеленом, драконе». Мы будем там уже  сегодня вечером. Я думаю, вы понимаете, мистер Мейсон, что приходить туда вам  не следует. Лучше послать записку. А если вы нам понадобитесь, я разыщу вас.  Как только нам удастся продвинуться хоть немного вперед с расследованием, я  сообщу вам о выводах.    

И вот  прекрасным майским вечером мы с Холмсом ехали в вагоне первого класса к  небольшой станции Шоскомб, где поезда останавливались только по требованию. Мы  сошли на нужной станции и очень скоро добрались до старомодной маленькой  гостиницы. Ее владелец, Джозия Барнес, как истый спортсмен охотно принялся  помогать нам составлять план истребления всей рыбы в округе.    

— А  как насчет озера Холл? Есть шанс поймать там щуку?    

На лице  хозяина отразилось беспокойство.    

— Ничего  из этого не выйдет, сэр. Там опасно.    

— Но  почему же?    

— Сэр  Роберт терпеть не может, когда кто-то тайком собирает сведения о лошадях. И  едва вы, двое незнакомых людей, вдруг окажетесь рядом с его конюшнями, он  обязательно набросится на вас. Сэр Роберт не хочет рисковать! Да, совсем не  хочет.    

— Говорят,  у него есть конь, который заявлен для участия в дерби?    

— Да,  славный жеребец. На него поставлены наши денежки, да и сэра Роберта тоже. —  Тут Джозия Барнес испытующе взглянул на нас. — Надеюсь, вы сами не имеете  отношения к скачкам?    

— Абсолютно  никакого! Мы всего лишь два усталых лондонца, которым просто необходим ваш чудесный  беркширский воздух.    

— Ну  тогда вы правильно выбрали место. Свежего воздуха здесь сколько угодно. Только  помните, что я сказал вам насчет сэра Роберта. Он не из тех, кто много  разговаривает, он сразу пускает в ход кулаки. Не подходите близко к парку.    

— Хорошо,  мистер Барнес. Мы внемлем вашему совету. Между прочим, спаниель, повизгивающий  у вас в зале, очень красив.    

— Это  самый настоящий шоскомбский спаниель. Лучших нет во всей Англии.    

— Я  большой любитель собак, — продолжал Холмс. — Хочу задать вам не  совсем деликатный вопрос. Сколько может стоить подобный пес?    

— Намного  больше, чем я в состоянии заплатить, сэр. Этого красавца мне недавно подарил  сэр Роберт. Я постоянно держу его на привязи, потому что он сбежит домой в ту  же секунду, как только я его отпущу.    

— Итак,  мы уже получили несколько козырей, Уотсон, — сказал мне Холмс, когда  владелец гостиницы ушел. — Правда, даже с ними пока не так просто  выиграть.    

— У  вас есть версия, Холмс?    

— Я  знаю только то, что примерно неделю назад в Шоскомбе произошло нечто, круто изменившее  всю жизнь поместья. Что же именно? Могу лишь предположить. Обратимся еще раз к  нашим фактам. Брат перестает навещать свою дорогую тяжелобольную сестру. Он  избавляется от ее любимой собаки. Ее собаки, Уотсон! Это вам ни о чем не  говорит?    

— Нет.  Разве что о его сильной злости.    

— Ну  что же, это вполне вероятно. Продолжим обзор событий, происшедших после ссоры,  если она вообще была. Леди Беатрис практически все время проводит у себя в  комнате, показывается на людях, только выезжая на прогулку вместе со служанкой,  больше не останавливается возле конюшни поглядеть на своего любимца — Принца  Шоскомба и, вероятно, начинает пить. Вот, пожалуй, и все. Не так ли?    

— Да,  за исключением того, что касается склепа.    

— Это  относится уже к другой цепи событий. Я попросил бы их не смешивать. Цепь «А», касающаяся  леди Беатрис, имеет довольно зловещий оттенок.    

— Я  не понимаю…    

— Ладно.  Перейдем тогда к цепи «Б», связанной с сэром Робертом. Он буквально помешан на  выигрыше в дерби. Он попал в лапы к ростовщикам, и в любой момент его имущество  может пойти с молотка, включая лошадей и конюшни. Человек он решительный, жить  привык на деньги сестры. Горничная сестры — послушное орудие в его руках. Ну  что, доктор? Мне кажется, что пока все идет как по маслу.    

— Ну  а склеп?    

— Да…  Склеп! Давайте-ка чисто теоретически предположим, что сэр Роберт убил свою  сестру.    

— Но,  Холмс! Друг мой, об этом не может быть и речи!    

— Послушайте,  Уотсон. По происхождению Норбертоны — люди почтенные. Но и в хорошее стадо  может затесаться паршивая овца. Так что не стоит отметать эту версию, не  обсудив ее. Без денег Роберт Норбертон бежать за границу не может, а  обладателем денег он может стать, только если удастся его затея с Принцем  Шоскомба. Поэтому он вынужден пока оставаться в поместье. Роль сестры будет  пока исполнять служанка — в этом нет ничего сложного, а тело старой леди можно  перенести в склеп, куда вообще никто не заглядывает, или же тайно уничтожить  ночью в печи. Так вот и могла остаться улика, подобная имеющейся в нашем  распоряжении. Что вы на это скажете, доктор?    

— Все  довольно правдоподобно, если, конечно, согласиться с чудовищным исходным предположением.    

— Кажется,  я придумал небольшой эксперимент, Уотсон. Мы поставим его завтра же, чтобы прояснить  дело. А сейчас, дабы выглядеть теми, за кого мы себя выдаем, предлагаю  пригласить хозяина гостиницы и повести светский разговор об угрях и плотве за  стаканом его лучшего вина. Это самый краткий путь к расположению мистера  Барнеса. А уж по ходу беседы мы можем услышать полезную местную сплетню.    

…На  следующее утро Холмс обнаружил, что мы забыли взять с собой блесну на молодую щуку,  поэтому вместо рыбалки нам пришлось пойти гулять. Мы вышли около одиннадцати.  Холмс получил разрешение взять с собой прекрасного спаниеля.    

— Вот  мы и пришли, — произнес мой друг, когда мы приблизились к высоким воротам  парка, которые венчались фигурами сказочных грифов родового герба. — От  мистера Барнеса нам известно, что старая леди выезжает на прогулку около  полудня. Ее экипаж должен здесь остановиться и стоять, пока будут открывать  ворота. Вы, Уотсон, задержите кучера каким-нибудь вопросом, едва он окажется за  воротами. Действуйте, а я спрячусь за куст и стану наблюдать.    

Ждать  пришлось недолго. Четверть часа спустя мы увидели большую открытую коляску желтого  цвета, направляющуюся по главной аллее в нашу сторону. В нее были запряжены два  прекрасных серых рысака. Холмс вместе с собакой спрятался за своим кустом, а я  встал на дороге, безразлично помахивая тростью. Охранник распахнул ворота.    

Коляска  двигалась совсем медленно, и я мог разглядеть всех, кто в ней находился. Слева  сидела румяная молодая женщина с золотистыми волосами и дерзким взглядом. По  правую руку от нее — сгорбленная пожилая дама, плотно закутанная в  многочисленные шали. Как только лошади вышли из ворот на дорогу, я поднял руку  и, когда кучер остановил экипаж, осведомился, дома ли сейчас сэр Роберт.    

     

    

     

В этот  миг Холмс покинул свое укрытие и спустил с поводка спаниеля. С радостным визгом  пес бросился к коляске и вскочил на подножку. Но тут же его радостный лай стал  злобным и яростным, и он вцепился зубами в черную юбку старой леди.    

— Пшел!  Пшел вон! — услышали мы грубый голос.    

Кучер  хлестнул лошадей, и мы остались на дороге одни.    

— Теперь  все ясно, — сказал Холмс, пристегивая поводок к ошейнику еще не успевшего  успокоиться спаниеля.    

— Но  ведь голос был мужской! — воскликнул я.    

— Вот  именно, Уотсон. У нас появился еще один козырь, однако играть нужно все равно  осторожно.    

У  Шерлока Холмса не было планов на остаток дня, и мы воспользовались своими  рыболовными снастями. В результате имели на ужин целое блюдо форели. После  ужина мой друг начал опять проявлять признаки активности.    

Мы вновь  оказались на той же дороге, что и утром, и подошли к воротам парка. Возле них  стоял высокий человек, оказавшийся не кем иным, как мистером Мейсоном —  тренером из Шоскомба, приезжавшим к нам в Лондон.    

— Добрый  вечер, джентльмены, — поздоровался он. — Я получил вашу записку,  мистер Холмс. Роберт Норбертон еще не вернулся, но его ожидают сегодня к ночи.    

— А  далеко ли склеп от дома? — осведомился Холмс.    

— Метрах  в четырехстах.    

Ночь  была не лунная и очень темная, но Мейсон уверенно вел нас по заросшим травой  лужайкам, пока впереди не начали вырисовываться неясные очертания часовни.  Когда мы подошли к часовне, наш проводник, спотыкаясь о груды камней, нашел в  полной тьме путь к тому месту, откуда лестница вела вниз, прямо в склеп.  Спустившись, он чиркнул спичкой, осветил мрачное и зловещее помещение с  замшелыми осыпающимися стенами и рядами гробниц, свинцовых и каменных. Холмс  зажег свой фонарь, бросивший сноп ярко-желтого цвета. Лучи отражались от  металлических пластинок на гробницах, украшенных изображением короны и грифона  — герба древнего рода, сохранявшего свое величие до смертного порога.    

     

    

     

— Вы  говорили о найденных вами здесь костях, мистер Мейсон. Покажите нам, где они, и  можете возвращаться.    

— Они  здесь, вот в этом углу.    

Тренер  прошел в противоположный угол склепа и остановился в немом удивлении, когда луч  нашего фонаря осветил указанное место.    

— Но  они исчезли!.. — с трудом вымолвил он.    

— Я  этого ожидал, — сказал Холмс с довольной усмешкой.    

— Полагаю,  золу от них можно найти в печи, которая уже поглотила часть из них.    

— Но  зачем же сжигать кости человека, умершего десять веков назад, — изумился  Джон Мейсон.    

— Мы  и пришли сюда, чтобы выяснить это, — ответил Холмс.    

— Полагаю,  до утра нам удастся найти ответ. А вас не станем больше задерживать.    

Мейсон  удалился, и Холмс принялся тщательно осматривать все гробницы, начиная с самых  древних, относившихся, вероятно, еще к саксонскому периоду, продвигаясь от  центра склепа вдоль длинного ряда захороненных нормандских Гуго и Одо, пока не  достиг наконец Уильяма и Дениса Фолдеров из восемнадцатого столетия. Прошел  час, а может, и больше, прежде чем Холмс добрался до свинцового саркофага,  стоявшего у самого входа в склеп. Я услышал его удовлетворенное восклицание и  по торопливым, но целеустремленным и точным движениям понял, что мой друг нашел  то, что искал. При помощи увеличительного стекла он тщательно осмотрел края  тяжелой крышки, затем достал из кармана небольшой ломик, какими обычно  вскрывают сейфы, просунул его в щель и стал отжимать крышку, которая  скреплялась лишь парой скоб. Та подалась со скрежетом рвущегося металла, едва  приоткрыв содержимое, когда наши занятия неожиданно оказались прерваны.    

В  часовне, прямо над нами, послышались шаги — быстрые, но твердые, как у  человека, идущего с определенной целью и хорошо знающего дорогу. По ступеням  лестницы заструился свет, и мгновение спустя в проеме готической арки показался  мужчина с фонарем в руках. Выглядел он устрашающе: крупная фигура, грозные манеры.    

Большой  керосиновый фонарь, который он держал перед собой, освещал его решительное лицо  и страшные глаза. Он внимательно осматривал каждый закуток склепа и наконец  остановился на нас.    

— Кто  вы такие, черт бы вас побрал? — взорвался он. — И что вам понадобилось  в моей усадьбе?    

Холмс  ничего ему не ответил. Тот сделал несколько шагов в нашу сторону и поднял вверх  тяжелую палку.    

— Вы  меня слышите? — крикнул он. — Кто вы? Что делаете?    

Его  палица подрагивала в воздухе. Но, вместо того чтобы отступить, Холмс двинулся  ему навстречу.    

— У  нас тоже имеется вопрос к нам, сэр Роберт, — произнес мой друг суровым  тоном. — Кто это?    

     

    

     

Повернувшись,  Холмс сорвал с саркофага свинцовую крышку. В свете фонаря я увидел тело и лицо  злой колдуньи.    

Баронет  вскрикнул и, отшатнувшись, прислонился к каменной гробнице.    

— Ну  что вы лезете не в свое дело?    

— Я  Шерлок Холмс, — ответил мой друг. — Возможно, вам знакомо это имя?  Моя обязанность и долг помогать правосудию. Боюсь, что отвечать вам придется за  многое.    

Сэр  Роберт свирепо поглядел на нас, но спокойный голос и уверенные манеры Холмса  подействовали на него.    

— Поверьте,  мистер Холмс, я не преступник, клянусь, — сказал он. — Это только  кажется, что все факты против меня. Я просто не мог поступить иначе.    

— Рад  был бы поверить вам, но, полагаю, объяснение с полицией неизбежно.    

— Ну  что ж! Неизбежно так неизбежно. А сейчас давайте пройдем в дом. Там вы сможете  разобраться в происшедшем сами.    

Спустя  четверть часа мы сидели в комнате, которая, судя по рядам ружей, поблескивающих  за стеклами витрин, служила оружейной в старинном здании. Обставлена она была  довольно уютно. На несколько минут сэр Роберт оставил нас одних. Когда он  вернулся, его сопровождали двое: цветущая молодая женщина, которую мы уже  видели сегодня в коляске, и невысокий мужчина с неприятной внешностью и раздражающе  осторожными манерами. На лицах — полное недоумение. Очевидно, баронет не успел  объяснить, какой оборот приняли события.    

— Это  мистер и миссис Норлетт, — сказал сэр Роберт. — Под своей девичьей  фамилией — Ивенс — миссис Норлетт была доверенной служанкой моей сестры вот уже  несколько лет. Я чувствую, что лучше объяснить вам истинное положение вещей,  потому и привел сюда ее с мужем. Это единственные люди, способные подтвердить  мои слова.    

— А  нужно ли это, сэр Роберт? Вы хорошо все обдумали? — воскликнула женщина.    

— Что  касается меня, я полностью снимаю с себя ответственность, — добавил ее  муж.    

Сэр  Роберт бросил на него презрительный взгляд и сказал:    

— Отвечать  за все буду я! А теперь, мистер Холмс, позвольте изложить вам основные факты.  Вы, понятно, достаточно осведомлены о моем положении, иначе не оказались бы  там, где я вас нашел. По всей вероятности, вы уже знаете и то, что я хочу  выставить на дерби свою лошадку и от результата будет зависеть очень многое. Если  я выиграю, проблемы решатся сами собой. Если же проиграю… Но об этом лучше и не  думать.    

— Ситуация  вполне понятна, — перебил баронета Холмс.    

— В  финансовом отношении я в полной зависимости от сестры, леди Беатрис. А я крепко  запутался в сетях ростовщиков. И вот представьте себе: как только умирает  сестра, мои кредиторы тотчас набрасываются на наше имущество. Все попадает в их  руки, конюшни и лошади — тоже. Так вот, мистер Холмс, леди Беатрис  действительно скончалась неделю назад.    

— И  вы никому не сообщили?    

— А  что еще мог я придумать? Иначе мне грозило полное разорение. Если же отсрочить  развитие событий всего на три недели, дела, возможно, устроились бы как нельзя  лучше. Вот этот человек, муж горничной, — актер по профессии. И нам, то  есть мне, пришло в голову, что он может это время исполнять роль моей сестры.  Для этого следовало ежедневно появляться в коляске во время прогулки. В комнату  к сестре никто не входил, кроме горничной. Леди Беатрис умерла от водянки,  которой страдала очень давно.    

— Это  решит коронер.    

— Ее  врач подтвердит, что в течение нескольких месяцев все симптомы предвещали  скорый конец.    

— Как  дальше развивались события?    

— В  первую же ночь мы с Норлеттом тайно перенесли тело моей сестры в домик над  старым колодцем, которым теперь совсем не пользуются. Однако ее любимый  спаниель пришел туда следом за нами и начал выть под дверью. Я решил подыскать  более безопасное место. Избавившись от собаки, мы перенесли тело в склеп под  древней часовней. Не вижу в том никакого пренебрежения или непочтения, мистер  Холмс. Уверен, что не оскорбил покойную.    

— Все  равно ваше поведение невозможно оправдать, сэр Роберт!    

Баронет  раздраженно покачал головой.    

— Вам  легко проповедовать, а в моем положении вы, верно, думали бы иначе. Видеть, как  все твои надежды и планы вдруг рушатся в последний момент, и не пытаться спасти  их — невозможно. Я не усмотрел ничего недостойного в том, чтобы поместить  сестру на некоторое время в одну из гробниц, где захоронены предки ее мужа. Вот  и вся история, мистер Холмс.    

— В  вашем рассказе есть неясность, сэр Роберт! Даже если бы кредиторы захватили все  имущество, разве это могло повлиять на выигрыш в дерби и на ваши надежды,  связанные с ним?    

— Но  Принц Шоскомба тоже часть имущества. Вполне вероятно, его вообще не выставили  бы на скачки. Какое им дело до моих ставок! Все еще усугубляется тем, что  главный кредитор, к несчастью, мой злейший враг, отпетый негодяй Сэм Брюэр,  которого мне однажды пришлось ударить хлыстом. Вы полагаете, он пошел бы мне  навстречу?    

— Видите  ли, сэр Роберт, — ответил Холмс, вставая, — вам необходимо обо всем  сообщить властям. Моя обязанность — только установить истину. И я это сделал.  Что же касается моральной стороны ваших поступков и соблюдений приличий, то не  мне судить вас. Уже почти полночь, Уотсон. Я думаю, нам пора возвращаться в  наше скромное пристанище.    

     * * *    

     

Сейчас  уже известно, что эти невероятные события закончились для Норбертона даже более  удачно, чем он того заслуживал. Принц Шоскомба все-таки выиграл дерби, а его  владелец заработал на этом восемьдесят тысяч фунтов. Кредиторы, в руках которых  он находился до окончания заезда, получили все сполна, и у сэра Роберта  осталась еще вполне достаточная сумма, чтобы восстановить свое положение в  высшем свете.    

И  полиция, и коронер снисходительно отнеслись к поступкам Норбертона, так что он  выпутался из затруднительной ситуации, отделавшись лишь мягким порицанием за  несвоевременную регистрацию кончины старой леди. Хотя все происшедшее и бросило  легкую тень на репутацию баронета, но нисколько не повлияло на его карьеру,  которая обещает быть благополучной в почтенном возрасте.[18]    

     

    

     

 Москательщик на покое    

     

В то  утро Шерлок Холмс был настроен на философско-меланхолический лад. Его живой, деятельной  натуре свойственны были такие резкие переходы.    

— Видели  вы его? — спросил он.    

— Кого?  Старичка, который только что вышел от вас?    

— Его  самого.    

— Да,  мы с ним столкнулись в дверях.    

— И  что вы о нем скажете?    

— Жалкое,  никчемное, сломленное существо.    

— Именно,  Уотсон. Жалкое и никчемное. Но не такова ли и сама наша жизнь? Разве его судьба  — не судьба всего человечества в миниатюре? Мы тянемся к чему-то. Мы что-то  хватаем. А что остается у нас в руках под конец? Тень. Или того хуже:  страдание.    

— Это  один из ваших клиентов?    

— Пожалуй,  что так. Его направили ко мне из Скотленд-Ярда. Знаете, как врачи иной раз посылают  неизлечимых больных к знахарю. Они рассуждают так: сами мы ничего больше  сделать не можем, а больному все равно хуже не будет.    

— Что  же у него стряслось?    

Холмс  взял со стола не слишком чистую визитную карточку.    

— Джозия  Эмберли. В прошлом, по его словам, — младший компаньон фирмы «Брикфол и  Эмберли», изготовляющей товары для художников. Вы могли видеть эти имена на  коробках с красками. Эмберли сколотил небольшое состояние, и, когда ему  исполнился шестьдесят один год, вышел из дела, купил дом в Люишеме и поселился  там, чтобы насладиться отдыхом после долгих лет неустанного труда. Всякий  сказал бы, что этого человека ждет обеспеченная и мирная старость.    

— Да,  верно.    

Холмс  взял конверт, на котором были сделаны его рукой какие-то пометки, и пробежал их  глазами.    

— Ушел  на покой в 1896 году, Уотсон. В начале 1897-го женился. Жена на двадцать лет  моложе его, притом недурна собой, если не лжет фотография. Достаток, жена,  досуг — казалось бы, живи да радуйся. Но не проходит двух лет, и он, как вы  сами видели, становится самым несчастным и убитым созданием, какое только  копошится под солнцем.    

— Но  что случилось?    

— Старая  история, Уотсон. Вероломный друг и ветреная жена. У этого Эмберли, насколько  можно судить, есть одна-единственная страсть в жизни: шахматы. В Люишеме,  неподалеку от него, живет некий молодой врач, тоже завзятый шахматист. Я вот  записал его имя: доктор Рэй Эрнест. Эрнест был частый гость в его доме, и если  у него завязались близкие отношения с миссис Эмберли, это только естественно —  вы согласитесь, что наш незадачливый клиент не может похвастаться внешней  привлекательностью, каковы бы ни были его скрытые добродетели. На прошлой  неделе парочка скрылась в неизвестном направлении. Мало того, в качестве  ручного багажа неверная супруга прихватила шкатулку старика, в которой хранилась  львиная доля всех его сбережений. Можно ли сыскать беглянку? Можно ли вернуть  деньги? Поглядеть, так банальная проблема, но для Джозии Эмберли — проблема  жизненной важности.    

— Как  же вы будете действовать?    

— Видите  ли, мой милый Уотсон, при создавшемся положении вещей надо прежде всего решить,  как будете действовать вы, если, конечно, вы согласны заменить меня. Вы знаете,  что я сейчас всецело занят делом двух коптских старейшин и сегодня как раз жду  его развязки. Мне, право же, не выкроить времени на поездку в Люишем, а ведь  улики, собранные по свежим следам, имеют особую ценность. Старик всячески  уговаривал меня приехать, но я объяснил ему, в чем трудность. Он готов принять  вас вместо меня.    

— Я  весь к вашим услугам, — ответил я. — Честно говоря, не думаю, чтобы  от меня была особая польза, но я рад буду сделать все, что в моих силах.    

Вот так  и случилось, что в один прекрасный летний день я отправился в Люишем, совсем не  подозревая, что не пройдет и недели, как событие, которое я ехал расследовать,  будет с жаром обсуждать вся Англия.    

Лишь  поздно вечером я вернулся на Бейкер-стрит с отчетом о своей поездке. Худая  фигура Холмса покоилась в глубоком кресле, над его трубкой медленно свивалась  кольцами струя едкого табачного дыма, глаза были лениво полузакрыты — можно  было подумать, что он дремлет, но стоило мне запнуться или допустить неточность  в рассказе, как опущенные веки приподнимались и серые глаза, сверкающие и  острые, как рапиры, пронизывали меня пытливым взглядом.    

— Усадьба  мистера Джозии Эмберли зовется «Рай», — начал я. — Я думаю, Холмс,  она возбудила бы ваш интерес. Дом похож на обедневшего аристократа, который  вынужден ютиться среди простолюдинов. Вам ведь такие места знакомы:  однообразные кирпичные дома, унылые провинциальные улицы — и вдруг прямо в гуще  всего этого — такая старинная усадьба, крохотный островок древней культуры и  уюта за высокой, растрескавшейся от солнца стеной, испещренной лишайниками и  покрытой мохом, стеной, которая…    

     

    

     

— Без  поэтических отступлений, Уотсон, — строго перебил меня Холмс. — Все  ясно: высокая кирпичная стена.    

— Совершенно  верно. Мне бы не догадаться, что это и есть «Рай», да благо я спросил какого-то  зеваку, который прохаживаются по улице и курил. Высокий такой брюнет с большими  усами и военной выправкой. В ответ он кивком указал нужный мне дом и почему-то  окинул меня пристальным, испытующим взглядом. Это припомнилось мне немного  спустя.    

Едва  ступив за ворота, я увидел, что ко мне спешит по аллее мистер Эмберли. Еще  утром я заметил в нем что-то необычное, хотя видел его лишь мельком, теперь же,  при свете дня, его внешность показалась мне еще более странной.    

— Я,  разумеется, и сам постарался изучить ее, — вставил Холмс. — Но  все-таки интересно узнать, каковы ваши впечатления.    

— Он  выглядит так, будто забота в буквальном смысле слова пригнула его к земле.  Спина его сгорблена, словно под бременем тяжкой ноши. Однако он вовсе не так  немощен, как кажется на первый взгляд: плечи и грудь у него богатырские, хотя  поддерживают этот мощный торс сухие, тонкие ноги.    

— Левый  ботинок морщит, правый — девственно гладок.    

— Этого  я не заметил.    

— Вы,  разумеется, нет. Зато от меня не укрылось, что у него искусственная нога.  Однако продолжайте.    

— Меня  поразили эта пряди сивых волос, которые змеились из-под его ветхой соломенной  шляпы, это исступленное, неистовое выражение изрезанного глубокими морщинами  лица.    

— Очень  хорошо, Уотсон. Что он говорил?    

— Он  принялся взахлеб рассказывать мне историю своих злоключений. Мы шли вдвоем по аллее,  и я, разумеется, во все глаза смотрел по сторонам. Сад совершенно не ухожен,  весь заглох, все растет, как придется, повинуясь велению природы, а не  искусству садовника. Как только приличная женщина могла терпеть такое положение  вещей — ума не приложу. Дом тоже запущен до последней степени. Бедняга, видно,  и сам это чувствует и пытается как-то поправить дело. Во всяком случае, у него  в левой руке была толстая кисть, а посреди холла стояла большая банка с зеленой  краской. До моего прихода он занимался тем, что красил двери и оконные рамы.    

Он повел  меня в свой обшарпанный кабинет, и мы долго беседовали. Конечно, он был  огорчен, что вы не приехали сами. Он сказал: «Да я и не слишком надеялся, в  особенности после того, как понес столь тяжелый материальный урон, что моя  скромная особа сможет серьезно привлечь к себе внимание такого знаменитого  человека, как мистер Шерлок Холмс».    

Я стал  уверять его, что финансовая сторона вопроса тут вовсе ни при чем.    

«Да,  конечно, — отозвался он, — он этим занимается из любви к искусству,  но, возможно, в моем деле для него как раз нашлось бы кое-что интересное. Хотя  бы в смысле изучения человеческой природы, доктор Уотсон, ведь какая черная  неблагодарность! Разве я хоть раз отказал ей в чем-нибудь? Разве есть еще  женщина, которую бы так баловали? А этот молодой человек — я бы и к собственному  сыну так не относился. Он был здесь, как у себя дома. И посмотрите, как они со  мной обошлись! Ах, доктор Уотвон, какой это ужасный, страшный мир!».    

В таком  духе он изливался мне час, а то и больше. Он, оказывается, ничего не подозревал  об интрижке. Жили они с женой одиноко, только служанка приходила каждое утро и  оставалась до шести часов. В тот памятный день старик Эмберли, желая доставить  удовольствие жене, взял два билета в театр Хеймаркет, на балкон. В последний  момент миссис Эмберли пожаловалась на головную боль и отказалась ехать. Он поехал  один. Сомневаться в том, что это, правда, по-видимому, нет оснований: он  показывал мне неиспользованный билет, который предназначался жене.    

— Любопытно,  весьма любопытно, — заметил Холмс, слушавший, казалось, с возрастающим  интересом. — Продолжайте, Уотсон, прошу вас. Я нахожу ваш рассказ крайне  интересным. Вы видели этот билет собственными глазами? Номер места случайно не  запомнили?    

— Представьте  себе, запомнил, — не без гордости ответил я. — Номер оказался тот же,  что был у меня когда-то в школьной раздевалке: тридцать первый. Вот он и  застрял у меня в голове.    

— Великолепно,  Уотсон! У него самого, стало быть, место было либо тридцатое, либо тридцать второе?    

— Ну,  конечно, — чуть озадаченно подтвердил я. — В ряду «Б».    

— Просто  прекрасно. Что еще он вам говорил?    

— Он  показал мне свою, как он выразился, кладовую. Кладовая сама настоящая, как в  банке. Железная дверь, железная штора на окне, никакому взломщику не забраться,  как он утверждает. Но у жены оказался второй ключ, и она вместе со своим  возлюбленным унесла оттуда не много и мало — тысяч семь фунтов в ассигнациях и  ценных бумагах.    

— Ценных  бумагах? Как же они смогут обратить их в деньги?    

— Эмберли  сказал, что оставил в полиции опись этих бумаг надеется, что продать их не удастся.  В тот день он вернулся из театра около двенадцати ночи и увидел, что кладовая  ограблена, дверь и окно открыты, а беглецов и след простыл. Никакого письма,  никакой записки — и ни слуху ни духу с тех пор. Он сразу же дал знать в  полицию.    

Холмс на  несколько минут погрузился в раздумье.    

— Вы  говорите, он что-то красил в доме. Что именно?    

— При  мне он красил коридор. А дверь и деревянные части комнаты, о которой я говорил,  уже закончил.    

— Вам  не кажется, что для человека в подобной ситуации это несколько необычное  занятие?    

     

    

     

— «Надо  же чем-то занять себя, чтобы сердце не так саднило» — это его собственное  объяснение. Разумеется, это странный способ отвлечься, так ведь на то он и  вообще человек со странностями. При мне разорвал фотографию своей жены —  разорвал яростно, в совершенном беспамятстве, с воплем: «Чтобы глаза мои больше  не видели ее мерзкое лицо!»    

— И  это все, Уотсон?    

— Нет,  есть еще одна вещь, и она поразила меня больше всего. Обратно я уезжал со  станции Блэкхит. Сел в поезд, и только он тронулся, как я увидел, что в  соседний вагон вскочил какой-то мужчина. Вы знаете, Холмс, какая у меня память  на лица. Так вот, это определенно был тот высокий брюнет, к которому я обратился  на улице. На Лондонском мосту я заметил его снова, а потом он затерялся в  толпе. Но я уверен, что он меня выслеживал.    

— Да-да! —  сказал Холмс. — Конечно! Так вы говорите, высокий брюнет с большими усами  и в очках с дымчатыми стеклами?    

— Холмс,  вы чародей. Он действительно был в дымчатых очках, но ведь я об этом не  говорил!    

— А  в галстуке — масонская булавка?    

— Холмс!    

— Это  так просто, милый Уотсон. Впрочем, перейдем к тому, что имеет непосредственное  отношение к делу. Должен вам признаться: эта история, на первый взгляд до того  простая, что мне вряд ли стоило ею заниматься, с каждой минутой приобретает  совсем иной характер. Правда, во время вашей поездки все самое важное осталось  вами не замеченным, но даже то, что само бросилось вам в глаза, наводит на серьезные  размышления.    

— Что  осталось незамеченным?    

— Не  обижайтесь, дружище. Вы знаете, я совершенно беспристрастен. Вы справились со  своей задачей как нельзя лучше. Многие и этого бы не сумели. Но кое-какие  существенные частности вы явно упустили. Что думают об этом Эмберли и его жене  соседи? Разве это не важно? Какой славой пользуется доктор Эрнест? Что он, и  впрямь такой отчаянный ловелас? При вашем врожденном обаянии, Уотсон, каждая  женщина вам сообщница и друг. Почему я не слышу, что думает барышня на почте и  супруга зеленщика? Как естественно вообразить себе такую картину: вы  нашептываете комплименты молодой кельнерше из «Синего якоря», а взамен  получаете сухие факты. И все это пропало втуне.    

— Это  еще не поздно сделать.    

— Это  уже сделано. С помощью телефона и Скотленд-Ярда я обычно имею возможность узнавать  самое необходимое, не выходя из этой комнаты. Кстати сказать, полученные мною  сведения подтверждают рассказ старика. В городишке он слывет скрягой, с женой  был требователен и строг. Что он держал в этой своей кладовой крупную сумму  денег — святая правда. Правда и то, что доктор Эрнест, молодой холостяк, играл  с Эмберди в шахматы, а с его женой, вероятно, играл в любовь. Кажется, все  яснее ясного, и больше говорить не о чем, и все-таки… все-таки…    

— В  чем же тут загвоздка?    

— В  моем воображении, быть может. Что ж, пусть она там и останется, Уотсон. А мы с  вами спасемся от серой повседневности этого мира сквозь боковую дверцу —  музыку. В Альберт-Холле сегодня поет Карина. Мы как раз успеем переодеться, пообедать  и подадимся наслаждению.    

Наутро я  встал рано, но крошки от гренков и скорлупа от пары яиц на столе  свидетельствовали о том, что мой друг поднялся еще раньше. Здесь же, на столе,  я обнаружил второпях нацарапанную записку:    

     

«Милый  Уотсон!     

Мне  хотелось бы навести еще кое-какие справки относительно мистера Джозии Эмберли.  Когда я их получу, мы со спокойной душой будем считать это дело законченным, а  быть может, и нет. Я только просил бы Вас быть поблизости часа в три, так как  не исключено, что Вы мне можете понадобиться.    

Ш. Х.»    

     

Полдня я  не видел Холмса, но в назначенный час он вернулся, серьезный, озабоченный, занятый  своими мыслями. В такие минуты лучше было к нему не подступаться.    

— Эмберли  еще не приходил?    

— Нет.    

— Значит,  придет. Я его жду.    

Ждать пришлось  недолго: старик не замедлил явиться: на хмуром лице его явственно обозначились  тревога и недоумение.    

— Я  тут получил телеграмму, мистер Холмс, и что-то никак не могу в ней разобраться.    

Он  протянул Холмсу телеграмму, и тот прочел ее вслух: