1 2 3 4 5 6 
— Так.  Что он пишет?    

— Он  холоден, но не резок. Думаю, что он щадит меня только из-за моего состояния. Он  пишет, что дело чрезвычайно серьезное, но что в отношении моего будущего ничего  не будет предприниматься — он, конечно, имеет в виду увольнение, — пока я  не встану на ноги и не получу возможности исправить положение.    

— Ну,  это все очень разумно и деликатно, — сказал Холмс.    

— Пойдемте,  Уотсон, у нас в городе работы на целый день.    

Мистер  Джозеф Гаррисон отвез нас на станцию, и вскоре мы уже мчались в портсмутском поезде.  Холмс глубоко задумался и не проронил ни слова, пока мы не проехали узловой  станции Клэпем.    

— Очень  интересно подъезжать к Лондону по высокому месту и смотреть на дома внизу.    

     

    

The  view was sordid enough.      

     

Я  подумал, что он шутит, потому что вид был совсем непривлекательный, но он тут  же пояснил:    

— Посмотрите  вон на те большие дома, громоздящиеся над шиферными крышами, как кирпичные  острова в свинцово-сером море.    

— Это  казенные школы.    

— Маяки,  друг мой! Бакены будущего! Коробочки с сотнями светлых маленьких семян в каждой.  Из них вырастет просвещенная Англия будущего. Кажется, этот Фелпс не  пьет?     

— Думаю,  что нет.    

— И  я так тоже думаю. Но мы обязаны предусмотреть все. Бедняга увяз по уши, а  вытащим ли мы его из этой трясины — еще вопрос. Что вы думаете о мисс Гаррисон?    

— Девушка  с сильным характером. — И к тому же неплохой человек, если я не ошибаюсь.  Они с братом — единственные дети фабриканта железных изделий, живущего где-то  на севере, в Нортумбер-ленде. Фелпс обручился с ней этой зимой, во время своего  путешествия, и она в сопровождении брата приехала познакомиться с родными  жениха. Затем произошла катастрофа, и она осталась, чтобы ухаживать за возлюбленным.  Ее брат Джозеф, найдя, что тут довольно неплохо, остался тоже. Я уже, как  видите, навел кое-какие справки. И сегодня нам придется заниматься этим весь  день.    

— Мои  пациенты… — начал было я.     

— О,  если вы находите, что ваши дела интереснее моих… — сердито перебил меня Холмс.    

— Я  хотел сказать, что мои пациенты проживут без меня денек-другой, тем более что в  это время года болеют мало.    

— Превосходно, —  сказал он, снова приходя в хорошее настроение. — В таком случае займемся  этой историей вдвоем. Думается мне, что в первую очередь нам надо повидать  Форбса. Вероятно, он может рассказать нам много интересного. Тогда нам будет  легче решить, с какой стороны браться за дело. — Вы сказали, что у вас уже  есть версия. — Даже несколько, но только дальнейшее расследование может  показать, что они стоят. Труднее всего раскрыть преступление, совершенное без  всякой цели. Это преступление не бесцельное. Кому оно выгодно? Либо  французскому послу, либо русскому послу, либо тому, кто может продать документ  одному из этих послов, либо, наконец, лорду Холдхэрсту.     

— Лорду  Холдхэрсту?!    

— Можно  же представить себе государственного деятеля в таком положении, когда он не пожалеет,  если некий документ будет случайно уничтожен.    

— Но  только не лорд Холдхэрст. У этого государственного деятеля безупречная  репутация.    

— А  все-таки мы не можем позволить себе пренебречь и такой версией. Сегодня мы  навестим благородного лорда и послушаем, что он нам скажет. Между прочим,  расследование уже идет полным ходом.     

— Уже?    

— Да,  я послал до станции Уокинг телеграммы в вечерние лондонские газеты. Это объявление  появится сразу во всех газетах.    

Он дал  мне листок, вырванный из записной книжки. Там было написано карандашом:    

     

     

«10  фунтов стерлингов вознаграждения всякому, кто сообщит номер кеба, с которого седок  сошел на Чарльз-стрит возле подъезда министерства иностранных дел без четверти  десять вечера 23 мая. Обращаться по адресу: Бейкер-стрит, 221-б».    

     

     

— Вы  уверены, что похититель приехал в кебе?     

— Если  и не в кебе, то вреда никакого не будет. Но если верить мистеру Фелпсу, что ни  в комнате, ни в коридоре спрятаться нельзя, значит, человек должен был прийти с  улицы. Если он пришел с улицы в такой дождливый вечер и не оставил мокрых  следов на линолеуме, который тут же тщательно осмотрели, более чем вероятно,  что он приехал в кебе. Да, я думаю, можно смело предположить, что он приехал в  кебе.     

— Это  выглядит правдоподобно.    

— Такова  одна из версий, о которых я говорил. Возможно, она приведет к чему-нибудь.  Потом, разумеется, надо выяснить, почему зазвенел звонок, — это самая  приметная деталь. Что это: бравада похитителя? Или кто-то хотел помешать  преступнику? Или просто случайность?    

Холмс  замолчал и снова стал напряженно думать, и мне, знакомому со всеми его  настроениями, показалось, что мысли его вдруг устремились по новому руслу.    

Мы были  на городском вокзале в двадцать минут четвертого и, наскоро закусив в буфете,  сразу отправились в Скотленд-Ярд. Холмс уже телеграфировал Форбсу, н он нас  ждал. Это был коротышка с решительным, но отнюдь не дружелюбным выражением  лисьей физиономии. Он принял нас очень холодно, особенно когда узнал, по какому  делу мы пришли.    

     

    

«I've  heard of your methods before now, Mr. Holmes.»     

     

— Я  уже слышал о ваших методах, мистер Холмс, — сказал он с кислым  видом. — Вы пользуетесь всей информацией, какую может предоставить в ваше  распоряжение полиция, легко находите преступника и лишаете наших сыщиков  заслуженных Лавров.    

— Напротив, —  возразил Холмс, — из последних пятидесяти трех преступлений, мною раскрытых,  только о четырех стало известно, что это сделал я, а остальные же сорок девять  на счету полиции. Я не виню вас за то, что вы не знаете этого: вы еще молоды и  неопытны, но если вы хотите преуспеть в своей новой должности, вы станете  работать со мной, а не против меня.    

— Я  был бы рад, если бы вы мне дали несколько советов по этому делу, — сказал  сыщик, сменив гнев на милость. — Мне пока еще нечем похвастаться.     

— Что  вы предприняли?    

— Мы  следили за Танджи, швейцаром. Он ушел в отставку из гвардии с хорошей характеристикой,  никаких компрометирующих данных у нас о нем нет, но у жены его дурная слава.  Думается мне, она знает больше, чем это кажется.     

— За  ней вы следили?    

— Мы  подставили к ней одну из наших сотрудниц. Миссис Танджи пьет, наша сотрудница  провела с ней два вечера, но ничего не могла вытянуть из нее.    

— Кажется,  к ним наведывались судебные исполнители?    

— Да,  но им заплатили.     

— А  откуда взялись деньги?    

— Здесь  все в порядке. Швейцар как раз получил пенсию. Нет никаких признаков, что у них  стали водиться деньги.    

— Как  она объяснила, что в тот вечер на звонок мистера Фелпса поднялась она?    

— Она  сказала, что муж очень устал и она хотела помочь ему.    

— Что  ж, это согласуется с тем, что немного позже его нашли спящим на стуле. Значит,  против них нет никаких улик, разве что у женщины плохая репутация. Вы спросили,  почему она так спешила в тот вечер? Ее поспешность привлекла внимание постового  полицейского.    

— Она  задержалась против обычного и хотела поскорее добраться домой.    

— Вы  указали ей на то, что вы с мистером Фелпсом, выйдя из министерства по крайней  мере минут на двадцать позже нее, добрались до ее дома раньше?    

— Она  объясняет это разницей в скорости омнибуса и кеба.    

— А  сказала она, почему, придя домой, она бегом бросилась в кухню?    

— У  нее там были приготовлены деньги для судебных исполнителей.    

— У  нее, я вижу, есть ответ на любой вопрос. А спросили вы ее, не встретила ли она  кого-нибудь на Чарльз-стрит, когда выходила из министерства?     

— Она  не видела никого, кроме постового.     

— Допросили  вы ее тщательно. А что еще вы сделали?    

— Следили  все эти десять недель за клерком Горо, но безрезультатно. Против него нет  никаких улик…     

— Что  еще?    

— Вот и  все… и ни следов, ни улик.     

— Вы  думали над тем, почему звонил звонок?     

— Должен  признаться, что я в полном недоумении. Кто бы он ни был, но у этого человека железные  нервы… Взять и самому поднять тревогу!    

— Да,  очень странный поступок. Большое спасибо за сведения. Если я найду преступника,  я дам вам знать. Пойдем, Уотсон!,    

— Куда  теперь? — спросил я, когда мы вышли из кабинета.    

— Теперь  мы пойдем и побеседуем с лордом Холдхэрстом, членом кабинета министров и будущим  премьером Англии.    

К  счастью, лорд Холдхэрст был еще в своем служебном кабинете. Холмс послал свою  визитную карточку, и нас тотчас привели к нему. Государственный деятель принял  нас со старомодной учтивостью, которой он отличался, и усадил в роскошные  удобные кресла, стоящие по обе стороны камина. Он стоял перед нами на ковре,  высокий, худощавый, с резкими чертами одухотворенного лица, с вьющимися, рано  тронутыми сединой волосами. Живое воплощение так редко встречающегося истинного  благородства.    

     

    

A  nobleman.     

     

— Ваше  имя мне очень хорошо знакомо, мистер Холмс, — улыбаясь, сказал он. —  И, разумеется, я не буду притворяться, что не знаю о цели вашего визита. Только  одно происшествие, случившееся в этом учреждении, могло привлечь ваше внимание.  Могу ли я спросить, чьи интересы вы представляете?     

— Мистера  Перси Фелпса, — ответил Холмс.     

— О,  моего несчастного племянника! Вы понимаете, что из-за нашего родства мне  гораздо труднее защищать его. Боюсь, что это происшествие скажется губительно на  его карьере.    

— А  если документ будет найден?     

— Тогда,  разумеется, все будет иначе.     

— Позвольте  задать вам несколько вопросов, лорд Холдхэрст.    

— Я  буду рад дать вам любые сведения, которыми я располагаю.    

— В  этом кабинете вы дали указание переписать документ?     

— Да.    

— Следовательно,  вас вряд ли могли подслушать?     

— Это  исключается.    

— Говорили  вы кому-нибудь, что хотите отдать договор для переписки?     

— Не  говорил. — Вы уверены в этом?     

— Совершенно  уверен.    

— Но  если ни вы, ни мистер Фелпс никому ничего не говорили, то, значит, похититель  оказался в комнате клерков совершенно случайно. Он увидел документ и решил  воспользоваться счастливым случаем.     

Государственный  деятель улыбнулся.     

— Это  уже вне моей компетенции, — сказал он.     

Холмс  минуту помолчал.    

— Есть  еще одно важное обстоятельство, которое я хотел бы обсудить с вами, —  сказал Холмс. — Насколько я понимаю, вы опасаетесь очень серьезных  последствий, если станет известно содержание договора. По выразительному лицу  министра пробежала тень.     

— Да,  очень серьезных.     

— Сейчас  уже заметно что-нибудь?    

— Пока  нет.    

— Если  бы договор попал в руки, скажем, французского или русского министерства иностранных  дел, вы бы узнали об этом?    

— Мне  следовало бы знать, — поморщившись, сказал лорд Холдхэрст.    

— Но  прошло уже десять недель, а ничего еще не произошло. Значит, есть основания  полагать, что по какой-то причине договор еще не попал к тому, кто в нем  заинтересован.    

Лорд  Холдхэрст пожал плечами.     

— Вряд  ли можно полагать, мистер Холмс, что похититель унес договор, чтобы вставить  его в рамку и повесить на стену,    

— Может  быть, он ждет, чтобы ему предложили побольше.    

— Еще  немного — и он вообще ничего не получит. Через несколько месяцев договор уже ни  для кого не будет секретом.    

— Это  очень важно, — сказал Холмс. — Разумеется, можно еще предположить,  что похититель внезапно заболел…    

— Нервной  горячкой, например? — спросил министр, бросив на Холмса быстрый взгляд.    

— Я  этого не говорил, — невозмутимо сказал Холмс. — А теперь, лорд  Холдхэрст, позвольте откланяться, мы и так отняли у вас столько драгоценного  времени.     

— Желаю  успеха в вашем расследовании, кто бы ни оказался преступником, — сказан  учтиво министр, и мы, откланявшись, вышли.    

— Прекрасный  человек, — сказал Холмс, когда мы оказались на Уайтхолл. — Но и ему  знакома жизненная борьба. Он далеко не богат, а у него много расходов. Вы,  разумеется, заметили, что его ботинки побывали в починке? Но я больше не стану,  Уотсон, отвлекать вас от ваших прямых обязанностей. Сегодня мне больше нечего  делать, разве что пойти и узнать, кто откликнулся на мое объявление о кебе. Но  я был бы вам весьма признателен, если бы вы завтра поехали со мной в Уокинг тем  же поездом, что и сегодня.    

Мы  встретились на следующее утро, как договорились, и поехали в Уокинг. Холмс  сказал, что на объявление никто не откликнулся и ничего нового по делу нет. При  этом лицо у него стало совершенно бесстрастным, как у краснокожего, и я никак  не мог определить по его виду, доволен ли он ходом расследования или нет.  Помнится, он завел разговор о бертильоновской системе измерений и бурно  восхищался этим французским ученым.    

Наш  клиент все еще находился под надзором своей заботливой сиделки, но вид у него  был уже лучше. Когда мы вошли, он без труда встал с кушетки и приветствовал  нас.    

     

    

«Any  news!» he asked.      

     

— Какие  новости? — нетерпеливо спросил он.     

— Как  я и думал, пока никаких, — сказал Холмс. — Я встретился с Форбсом,  потом с вашим дядей и начал расследование сразу по нескольким каналам, которые,  возможно, и приведут к чему-нибудь.     

— Значит,  ваш интерес к делу еще не остыл?     

— Конечно,  нет!    

— Благослови  вас бог за эти слова! — воскликнула мисс Гаррисон. — Если мы будем  мужественны и терпеливы, правда непременно откроется.    

— А  у нас новостей побольше, чем у вас, — сказал Фелпс, снова садясь на  кушетку.    

— Я  ожидал этого.    

— Да,  ночью у нас было происшествие, и, кажется, весьма серьезное. — Он  нахмурился, и в его глазах мелькнул страх. — Знаете, я уже начинаю  подозревать, что стал нечаянной жертвой чудовищного заговора и что заговорщики  посягают не только на мою честь, но и на мою жизнь!    

— Ого! —  воскликнул Холмс.    

— Это  кажется невероятным, потому что, как я раньше считал, у меня нет в целом мире  ни одного врага. Но прошлой ночью я убедился в обратном.     

— Продолжайте,  пожалуйста.     

— К  вашему сведению, я прошлую ночь впервые провел без сиделки. Мне стало гораздо  лучше, и я думал, что смогу обойтись без нее. В комнате горел ночник. Часа в  два ночи я забылся тревожным сном, как вдруг меня разбудил негромкий шорох,  похожий на то, как скребется мышь. Некоторое время я лежал прислушиваясь. Мышь,  решил я, но тут шум усилился, и вдруг со стороны окна донесся резкий  металлический скрежет. Я сразу догадался, в чем дело. Слабый шум производился  инструментом, который кто-то старался просунуть в щель между оконными  створками, а скрежет — отодвигаемым шпингалетом.    

Потом  наступила примерно десятиминутная пауза — словно человек хотел убедиться, не  проснулся ли я от шума. Затем я услышал легкое поскрипывание, и окно стало  медленно раскрываться. Я не выдержал — нервы у меня теперь не те. Соскочил с  постели и распахнул ставни. Под окном на корточках сидел какой-то человек. На  нем было что-то вроде плаща, скрывавшего и нижнюю часть лица. В одном только я  уверен: рука его сжимала какое-то оружие. Мне показалось, что это длинный нож.  Я отчетливо видел, как блеснул металл, когда человек бросился бежать.    

— Очень  интересно, — сказал Холмс. — И что же вы сделали?    

— Если  бы я не был так слаб, я бы выскочил в раскрытое окно и побежал за ним. Но я мог  только позвонить и поднял на ноги весь дом. Сделать это удалось не сразу:  звонок звенит на кухне, а все слуги снят наверху. На мой крик сверху прибежал  Джозеф, он и разбудил остальных. На клумбе под окном Джозеф с конюхом нашли  следы, но земля была настолько сухая, что дальше, в траве, следы затерялись. Но  на деревянном заборе, отделяющем сад от дороги, осталась отметина — ее нашли  Джозеф с конюхом, — кто-то перелезал через забор и надломил доску. Я еще  ничего не говорил местным полицейским, потому что хотел сперва выслушать ваше  мнение.    

Рассказ  нашего клиента произвел на Шерлока Холмса сильное впечатление. Он вскочил со стула  и, не скрывая волнения, стал быстро ходить по комнате.    

— Беда  никогда не приходит одна, — сказал Фелпс, улыбаясь, хотя было видно, что  происшествие его потрясло.    

— К  вам — во всяком случае, — сказал Холмс. — Не могли бы вы обойти со  мной вокруг дома?    

— Погреться  немного на солнышке мне бы не повредило. Джозеф тоже пойдет.     

— И  я, — сказала мисс Гаррисон.     

— Боюсь,  что вам лучше остаться здесь, — покачал головой Холмс. — Сидите в  этой комнате и никуда не отлучайтесь.    

Девушка  с недовольным видом села. Ее брат, однако, пошел с нами. Мы все четверо  обогнули газон и приблизились к окну комнаты молодого дипломата. На клумбе, как  он и говорил, были следы, но безнадежно затоптанные. Холмс склонился над ними,  тут же выпрямился и пожал плечами.    

— Ну,  здесь немногое можно увидеть, — сказал он. — Давайте вернемся к  дому и поглядим, почему взломщик выбрал именно эту комнату. Мне кажется,  большие окна гостиной и столовой должны были показаться ему более  привлекательными.    

— Их  лучше видно с дороги, — предположил мистер Джозеф Гаррисон.    

— Да,  разумеется. А эта дверь куда ведет? Он мог бы ее попытаться взломать.    

— Это  вход для лавочников. На ночь она запирается.     

— А  раньше когда-нибудь случалось подобное?     

— Никогда, —  ответил наш клиент.     

— У  вас есть столовое серебро или еще что-нибудь, что может привлечь  грабителя?     

— В  доме нет ничего ценного.    

Засунув  руки в карманы. Холмс с необычным для него беспечным видом завернул за угол.    

— Кстати, —  обратился он к Джозефу Гаррисону, — вы, помнится, обнаружили место, где  вор сломал забор. Пойдемте туда, посмотрим.    

Молодой  человек привел нас к забору, — у одной тесины верхушка была надломлена, и  кусок ее торчал. Холмс совсем отломал ее и с сомнением осмотрел.    

     

    

Holmes  examined it critically.      

     

— Думаете,  это сделано вчера вечером? Судя по излому, здесь лезли уже давно.     

— Может  быть.    

— И  по другую сторону забора нет никаких следов, не видно, чтобы кто-то прыгал.  Нет, нам здесь делать нечего. Пойдемте-ка обратно в спальню и поговорим.    

Перси  Фелпс шел очень медленно, опираясь на руку своего будущего шурина. Холмс быстро  пересек газон, и мы оказались у открытого окна гораздо раньше, чем они.    

— Мисс  Гаррисон, — очень серьезно сказал Холмс, — вы должны оставаться на  этом месте в течение всего дня. Ни в коем случае не уходите отсюда. Это  необычайно важно.    

— Я,  разумеется, сделаю так, как вы хотите, мистер Холмс, — сказала удивленно  девушка.    

— Когда  пойдете спать, заприте дверь этой комнаты снаружи и возьмите ключ с собой. Обещаете?     

— А  как же Перси?     

— Он  поедет с нами в Лондон.     

— А  я должна остаться здесь?    

— Ради  его блага. Этим вы окажете ему большую услугу! Обещайте мне! Хорошо?    

Едва  девушка успела кивнуть, как вошли ее жених с братом.    

— Что  ты загрустила, Энни? — спросил ее брат. — Ступай на солнышко.    

— Нет,  Джозеф, не хочу. У меня немного болит голова, а в этой комнате так прохладно и  тихо.    

— Что  вы теперь намереваетесь делать, мистер Холмс? — спросил наш клиент.    

— Видите  ли, расследуя это небольшое дело, мы не должны упускать из виду главную цель. И  вы бы мне очень помогли, если бы поехали со мной в Лондон.    

— Мы  едем сейчас же?     

— И  как можно скорей. Скажем, через час.     

— Я  чувствую себя довольно хорошо, но будет, ли от меня какой-нибудь толк?     

— Самый  большой.    

— Наверно,  вы захотите, чтобы я остался ночевать в Лондоне?    

— Именно  это я и хотел предложить вам.     

— Значит,  если мой ночной приятель вздумает посетить меня еще раз, он обнаружит, что клетка  пуста. Все мы в полном вашем распоряжении, мистер Холмс. Вы только должны дать  нам точные инструкции, что делать. Вероятно, вы хотите, чтобы Джозеф поехал с  нами и приглядывал за мной?    

— Это  необязательно. Мой друг Уотсон, как вы знаете, — врач, и он позаботится о  вас. С вашего позволения, мы поедим и втроем отправимся в город.    

Мы так и  сделали, а мисс Гаррисон, согласно уговору с Холмсом, под каким-то предлогом  осталась в спальне. Я не представлял себе, какова цель этих маневров моего  друга, разве что он хотел разлучить зачем-то девушку с Фелпсом, который,  оживившись от прилива сил и возможности действовать, завтракал вместе с нами в  столовой. Однако у Холмса в запасе был еще более поразительный сюрприз: дойдя с  нами до станции и проводив нас до вагона, он спокойно объявил, что не собирается  уезжать из Уокинга.    

— Мне  еще тут надо кое-что выяснить, я приеду позже, — сказал он. — Ваше  отсутствие, мистер Фелпс, будет мне своеобразной подмогой. Уотсон, вы меня  очень обяжете, если по приезде в Лондон тотчас отправитесь с нашим другом на  Бейкер-стрит и будете ждать меня там. К счастью, вы старые школьные товарищи —  вам будет о чем поговорить. Мистер Фелпс пусть расположится на ночь в моей  спальне. Я буду к завтраку — поезд приходит на вокзал Ватерлоо в восемь.    

— А  как же с нашим расследованием в Лондоне? — уныло спросил Фелпс.    

— Мы  займемся этим завтра. Мне кажется, что мое присутствие необходимо сейчас именно  здесь.    

— Скажите  в Брайарбрэ, что я надеюсь вернуться завтра к вечеру! — крикнул Фелпс,  когда поезд тронулся.    

     

    

«I  hardly expect to go back to Briarbrae.»     

     

— Я  вряд ли вернусь в Брайарбрэ, — ответил Холмс и весело помахал вслед  поезду, уносившему нас в Лондон.    

По пути  мы с Фелпсом долго обсуждали этот неожиданный маневр Холмса, но так и не могли  ничего понять.    

— Наверно,  он хочет выяснить кое-что в связи с сегодняшним ночным происшествием. Был ли  это действительно взломщик? Лично я не верю, что это был обыкновенный  вор.     

— А  кто же это, по-вашему?    

— Можете  считать, что это следствие нервной горячки, но у меня такое чувство, будто  вокруг меня плетется какая-то сложная политическая интрига, заговорщики  покушаются на мою жизнь. Хотя зачем это им, я, хоть убейте, не понимаю. Можно  подумать, что у меня мания величия, так нелепо мое предположение. Но скажите:  зачем было вору взламывать окно спальни, где совершенно нечем поживиться, и зачем  ему такой длинный нож?     

— А  может, это простая отмычка?     

— О  нет! Это был нож. Я отчетливо видел, как блестело лезвие.    

— Но  скажите ради бога, кто может питать к вам такую вражду?     

— Если  бы я знал!    

— Если  то же думает Холмс, то тогда понятно, почему он остался. Предположим, что ваша  догадка правильная. Тогда Холмс сегодня ночью выследит покушавшегося на вас  человека, а это значительно облегчит поиски морского договора. Ведь нелепо  предполагать, что у вас есть сразу два врага — один ворует у вас документ, а  другой покушается на вашу жизнь.    

— Но  мистер Холмс сказал, что он не собирается возвращаться в Брайарбрэ.    

— Я  знаю его не первый день, — сказал я. — Холмс никогда ничего не  делает, не имея веских оснований. И мы заговорили о другом.    

Но день  для меня выдался утомительный. Фелпс еще не совсем оправился после своей  болезни, обрушившееся на него несчастье сделало его нервным и раздражительным.  Тщетно я старался развлечь его рассказами об Афганистане, Индии, занимал его  разговорами о последних политических новостях, делал все, чтобы развеять его  хандру.    

Он то и  дело возвращался к своему пропавшему договору, высказывал предположения, что бы  такое мог делать сейчас Холмс, какие шаги предпринимает лорд Холдхэрст, гадал,  что нового мы узнаем завтра утром. Словом, к концу дня на него было жалко  смотреть, так он себя измучил.    

— Вы  очень верите в Холмса? — то и дело спрашивал он.    

— Он  на моих глазах распутал не одно сложное дело.     

— Но  такого сложного у него еще не бывало?     

— Бывали  и посложнее.    

— Но  тогда не ставились на карту государственные интересы?    

— Этого  я не знаю. Но мне достоверно известно, что услугами Шерлока Холмса для расследования  очень важных дел пользовались три королевских дома Европы.    

— Вы-то  знаете его хорошо, Уотсон. Но для меня он совершенно непостижимый человек, и я  ума не приложу, как ему удастся найти разгадку этого дела. Вы считаете, что на  него можно надеяться? Вы думаете, что он уверен в успешном разрешении этого  дела?     

— Он  мне ничего не сказал.     

— Это  плохой признак.    

— Напротив.  Я давно заметил, что, потеряв след, Холмс обычно говорит об этом. А вот когда  он вышел на след, но еще не совсем уверен, что след ведет его правильно, он  становится особенно сдержанным. Ну, полноте, дорогой мой, не терзайте себя,  этим делу не поможешь. Идите лучше спать — утро вечера мудренее.    

Наконец  мне удалось уговорить Фелпса, и он лег, но я не думаю, чтобы он спал в ту  ночь, — в таком он был возбуждении. Его настроение передалось и мне, и я  ворочался в постели до глубокой ночи, вдумываясь в это странное дело, сочиняя  сотни версий, одну невероятнее другой. Почему Холмс остался в Уокинге? Почему  он попросил мисс Гаррисон не уходить из «больничной палаты» весь день? Почему  он так старался скрыть от обитателей Брайарбрэ, что не едет в Лондон, а  остается поблизости? Я ломал себе голову, стараясь найти всем этим фактам  объяснение, пока наконец не уснул.    

Проснулся  я в семь часов и тотчас пошел к Фелпсу. Бедняга очень осунулся после бессонной  ночи и выглядел усталым. Первым делом он спросил меня, не приехал ли Холмс.    

— Он  будет, когда обещал, — ответил я. — Ни минутой раньше, ни минутой  позже.    

И я не  ошибся: едва пробило восемь, как к подъезду подкатил кеб, и из него вышел наш  друг. Мы стояли у окна и видели, что его левая рука перевязана бинтами, а лицо  очень мрачное и бледное. Он вошел в дом, но наверх поднялся не сразу.    

— У  него вид человека, потерпевшего поражение, — уныло сказал Фелпс. Мне  пришлось признать, что он прав.     

— Но,  может быть, — сказал я, — ключ к делу следует искать здесь, в городе.  Фелпс застонал.    

— Я  не знаю, с чем он приехал, — сказал он, — но я так надеялся на его  возвращение! А что у него с рукой? Ведь вчера она не была завязана?    

— Вы  не ранены. Холмс? — спросил я, когда мой друг вошел в комнату.    

— А,  пустяки! Из-за собственной неосторожности получил царапину, — ответил он,  поклонившись. — Должен сказать, мистер Фелпс, более сложного дела у меня  еще не было.    

— Я  боялся, что вы найдете его неразрешимым.     

— Да,  с таким я еще не сталкивался.     

— Судя  по забинтованной руке, вы попали в переделку, — сказал я. — Вы не  расскажете, что случилось?    

— После  завтрака, дорогой Уотсон, после завтрака! Не забывайте, что я проделал немалый  путь, добрых тридцать миль, и нагулял на свежем воздухе аппетит. Наверно, по  моему объявлению о кебе никто не являлся? Ну да ладно, подряд несколько удач не  бывает.    

Стол был  накрыт, и только я собирался позвонить, как миссис Хадсон вошла с чаем и кофе.  Еще через несколько минут она принесла приборы, и мы все сели за стол:  проголодавшийся Холмс, совершенно подавленный Фелпс и я, преисполненный  любопытства.    

— Миссис  Хадсон на высоте положения, — сказал Холмс, снимая крышку с курицы, приправленной  кэрри. — Она не слишком разнообразит стол, но для шотландки завтрак  задуман недурно. Что у вас там, Уотсон?    

— Яичница  с ветчиной, — ответил я.     

— Превосходно!  Что вам предложить, мистер Фелпс: курицу с приправой, яичницу?    

— Благодарю  вас, я ничего не могу есть, — сказал Фелпс.    

— Полноте!  Вот попробуйте это блюдо.    

— Спасибо,  но я и в самом деле не хочу.    

— Что  ж, — сказал Холмс, озорно подмигнув, — надеюсь, вы не откажете в  любезности и поухаживаете за мной.    

     

    

Phelps  raised the cover.      

     

Фелпс  поднял крышку и вскрикнул. Он побелел, как тарелка, на которую он уставился. На  ней лежал свиток синевато-серой бумаги. Фелпс схватил его, жадно пробежал глазами  и пустился в пляс по комнате, прижимая свиток к груди и вопя от восторга.  Обессиленный таким бурным проявлением чувств, он вдруг упал в кресло, и мы,  опасаясь, как бы он не потерял сознание, заставили его выпить бренди.    

— Ну,  будет вам! Будет! — успокаивал его Холмс, похлопывая по плечу. — С  моей стороны, конечно, нехорошо так внезапно обрушивать на человека радость, но  Уотсон скажет вам: я не могу удержаться от театральных жестов.    

Фелпс  схватил его руку и поцеловал ее.     

— Да  благословит вас бог! — вскричал он. — Вы спасли мне честь!    

— Ну,  положим, моя честь тоже была поставлена на карту, — сказал Холмс. —  Уверяю вас, мне так же неприятно не раскрыть преступления, как вам не  справиться с дипломатическим поручением.    

Фелпс  положил драгоценный документ во внутренний карман сюртука.    

— Я  не осмеливаюсь больше отвлекать вас от завтрака, но умираю от любопытства: как  вам удалось добыть этот документ и где он был?    

Шерлок  Холмс выпил чашку кофе, затем отдал должное яичнице с ветчиной. Потом он встал,  закурил трубку и уселся поудобнее в кресло.    

— Я  буду рассказывать вам все по порядку, — начал Холмс.    

— Проводив  вас на станцию, я совершил прелестную прогулку по восхитительному уголку Суррея  к красивой деревеньке, под названием Рипли, где выпил в гостинице чаю и на всякий  случай наполнил свою флягу и положил в карман сверток с бутербродами. Там я  оставался до вечера, а потом направился в сторону Уокинга и после захода солнца  оказался на дороге, ведущей в Брайарбрэ. Дойдя до усадьбы и подождав, пока  дорога не опустеет — по-моему, там вообще прохожих бывает не слишком  много, — я перелез через забор в сад.    

— Но  ведь калитка была не заперта! — воскликнул Фелпс.    

— Да.  Но в таких случаях я люблю быть оригинальным. Я выбрал место, где стоят три  елки, и под этим прикрытием перелез через забор незаметно для обитателей дома.  В саду, прячась за кустами, я пополз — чему свидетельство печальное состоящие  моих брюк — к зарослям рододендронов, откуда очень удобно наблюдать за окнами  спальни. Здесь я присел на корточки и стал ждать, как будут развиваться  события.    

Портьера  в комнате не была опущена, и я видел, как мисс Гаррисон сидела за столом и  читала. В четверть одиннадцатого она закрыла книгу, заперла ставни и удалилась.  Я слышал, как она захлопнула дверь, а потом повернула ключ в замке.    

— Ключ? —  удивился Фелпс.    

— Да,  я посоветовал мисс Гаррисон, когда она пойдет спать, запереть дверь снаружи и  взять ключ с собой. Она точно выполнила мои указания, и, разумеется, без ее  содействия документ не лежал бы сейчас в кармане вашего сюртука. Потом она  ушла, огни погасли, а я продолжал сидеть на корточках под рододендроновым  кустом.    

Ночь  была прекрасна, но тем не менее сидеть в засаде было очень утомительно.  Конечно, в этом было что-то от ощущений охотника, который лежит у источника,  поджидая крупную дичь. Впрочем, ждать мне пришлось очень долго… почти столько  же, Уотсон, сколько мы с вами ждали в той комнате смерти, когда расследовали  историю с «пестрой лентой». Часы на церкви в Уокинге били каждую четверть часа,  и мне не раз казалось, что они остановились. Но вот наконец часа в два ночи я  вдруг услышал, как кто-то тихо-тихо отодвинул засов и повернул в замке ключ.  Через секунду дверь для прислуги отворилась, и на пороге, освещенный лунным  светом, показался мистер Джозеф Гаррисон.    

     

    

«Joseph  Harrison stepped out.»      

     

— Джозеф! —  воскликнул Фелпс.    

— Он  был без шляпы, но запахнут в черный плащ, которым мог при малейшей тревоге мгновенно  прикрыть лицо. Он пошел на цыпочках в тени стены, а дойдя до окна, просунул нож  с длинным лезвием в щель и поднял шпингалет. Затем он распахнул окно, сунул нож  в щель между ставнями, сбросил крючок и открыл их.    

Со  своего места я прекрасно видел, что делается внутри комнаты, каждое его  движение. Он зажег две свечи, которые стояли на камине, подошел к двери и  завернул угол ковра. Потом наклонился и поднял квадратную планку, которой  прикрывается доступ к стыку газовых труб, — здесь от магистрали ответвляется  труба, снабжающая газом кухню, которая находится в нижнем этаже. Сунув руку в  тайник, Джозеф достал оттуда небольшой бумажный сверток, вставил планку на  место, отвернул ковер, задул свечи и, спрыгнув с подоконника, попал прямо в мои  объятия, так как я уже ждал его у окна.    

Я не  представлял себе, что господин Джозеф может оказаться таким злобным. Он  бросился на меня с ножом, и мне пришлось дважды сбить его с ног и порезаться о  его нож, прежде чем я взял верх. Хоть он и смотрел на меня «убийственным»  взглядом единственного глаза, который еще мог открыть после того, как кончилась  потасовка, но уговорам моим все-таки внял и документ отдал. Овладев документом,  я отпустил Гаррисона, но сегодня же утром телеграфировал Форбсу все подробности  этой ночи. Если он окажется расторопным и схватит эту птицу, честь ему и хвала!  Но если он явится к опустевшему уже гнезду — а я подозреваю, что так оно и  случится, — то правительство от этого еще и выиграет. Я полагаю, что ни  лорду Холдхэрсту, ни мистеру Перси Фелпсу совсем не хотелось бы, чтобы это дело  разбиралось в полицейском суде.    

— Господи! —  задыхаясь, проговорил наш клиент. — Скажите мне, неужели украденный документ  в течение всех этих долгих десяти недель, когда я находился между жизнью и  смертью, был все время со мной в одной комнате?     

— Именно  так и было.    

— А  Джозеф! Подумать только — Джозеф оказался негодяем и вором!    

— Гм!  Боюсь, что Джозеф — человек гораздо более сложный и опасный, чем об этом можно  судить по его внешности. Из его слов, сказанных мне ночью, я понял, что он по  неопытности сильно запутался в игре на бирже и готов был пойти на все, чтобы  поправить дела. Как только представился случай, он, будучи эгоистом до мозга  костей, не пощадил ни счастья своей сестры, ни вашей репутации.    

Перси  Фелпс поник в своем кресле.     

— Голова  идет кругом! — сказал он. — От ваших слов мне становится дурно.    

— Раскрыть  это дело было трудно главным образом потому, — заметил своим менторским тоном  Холмс, — что скопилось слишком много улик. Важные улики были погребены под  кучей второстепенных. Из всех имеющихся фактов надо было отобрать те, которые  имели отношение к преступлению, и составить из них картину подлинных событий. Я  начал подозревать Джозефа еще тогда, когда вы сказали, что он в тот вечер  собирался ехать домой вместе с вами и, следовательно, мог, зная хорошо  расположение комнат в здании министерства иностранных дел, зайти за вами по  пути. Когда я услышал, что кто-то горит желанием забраться в вашу спальню, в  которой спрятать что-нибудь мог только Джозеф (вы в самом начале рассказывали,  как Джозефа выдворили из нее, когда вернулись домой с доктором), мое подозрение  перешло в уверенность. Особенно когда я узнал о попытке забраться в спальню в  первую же ночь, которую вы провели без сиделки. Это означало, что непрошеный  гость хорошо знаком с расположением дома.    

— Как  я был слеп!    

— Я  подумал и решил, что дело обстояло так: этот Джозеф Гаррисон вошел в  министерство со стороны Чарльз-стрит и, зная дорогу, прошел прямо в вашу  комнату тотчас после того, как вы из нее вышли. Не застав никого, он быстро  позвонил, и в то же мгновение на глаза ему попался документ, лежавший на столе.  Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что случай дает ему в руки документ  огромной государственной важности. В мгновенье ока он сунул документ в карман и  вышел. Как вы помните, прежде чем сонный швейцар обратил ваше внимание на  звонок, прошло несколько минут, и этого было достаточно, чтобы вор успел  скрыться.    

Он уехал  в Уокинг первым же поездом и, приглядевшись к своей добыче и уверившись, что  она в самом деле чрезвычайно ценна, спрятал ее, как ему показалось, в очень  надежное место. Дня через два он намеревался взять ее оттуда и отвести во  французское посольство пли с другое место, где, по его мнению, ему дали бы  большие деньги. Но дело получило неожиданный оборот. Его без предупреждения  выпроводили из собственной комнаты, и с тех пор в ней всегда находились по  крайней мере два человека, что мешало ему забрать свое сокровище. Это,  по-видимому, страшно бесило его. И вот наконец удобный случай представился. Он  попытался забраться в комнату, но ваша бессонница расстроила его планы.  Наверно, вы помните, что в тот вечер вы не выпили своего успокоительного  лекарства.     

— Помню.    

— Я  полагаю, что Джозеф принял меры, чтобы лекарство стало особенно эффективным, и  вполне полагался на ваш глубокий сон. Я, разумеется, понял, что он повторит  попытку, как только будет возможность сделать это без риска. И тут вы покинули  комнату. Чтобы он не упредил нас, я целый день продержал в ней мисс Гаррисон.  Затем, внушив ему мысль, что путь свободен, я занял свой пост. Я уже знал, что  документ скорее всего находится в комнате, но не имел никакого желания срывать  в поисках его всю обшивку и плинтусы. Я позволил ему взять документ из тайника  и таким образом избавил себя от неимоверных хлопот. Есть еще какие-нибудь  неясности?    

     

    

«Is  there any point which I can make clear!»     

     

— Почему  в первый раз он полез в окно, — спросил я, — когда мог проникнуть  через дверь?    

— До  двери ему надо было идти мимо семи спален. Легче было пройти по газону. Что  еще?    

— Но  не думаете же вы, — спросил Фелпс, — что он намеревался убить меня?  Нож ему нужен был только как инструмент.    

— Возможно, —  пожав плечами, ответил Холмс. — Одно могу сказать определенно: мистер  Гаррисон — такой джентльмен, на милосердие которого я не стал бы рассчитывать  ни в коем случае.    

     

    

     

 Случай с переводчиком    

     

The  Greek Interpreter      

First  published in the Strand Magazine, Sept. 1893,     

with 8  illustrations by Sidney Paget.    

     

     

За все  мое долгое и близкое знакомство с мистером Шерлоком Холмсом я не слышал от него  ни слова о его родне и едва ли хоть что-нибудь о его детских и отроческих  годах. От такого умалчивания еще больше усиливалось впечатление чего-то  нечеловеческого, которое он на меня производил, и временами я ловил себя на  том, что вижу в нем некое обособленное явление, мозг без сердца, человека,  настолько же чуждого человеческих чувств, насколько он выделялся силой  интеллекта. И нелюбовь его к женщинам и несклонность завязывать новую дружбу  были достаточно характерны для этой чуждой эмоциям натуры, но не в большей  мере, чем это полное забвение родственных связей. Я уже склонялся к мысли, что  у моего друга не осталось в живых никого из родни, когда однажды, к моему  большому удивлению, он заговорил со мной о своем брате.    

Был  летний вечер, мы пили чай, и разговор, беспорядочно перескакивая с гольфа на  причины изменений в наклонности эклиптики к экватору, завертелся под конец  вокруг вопросов атавизма и наследственных свойств. Мы заспорили, в какой мере  человек обязан тем или другим своим необычным дарованием предкам, а в какой —  самостоятельному упражнению с юных лет.    

— В  вашем собственном случае, — сказал я, — из всего, что я слышал от  вас, по-видимому, явствует, что вашей наблюдательностью и редким искусством в  построении выводов вы обязаны систематическому упражнению.    

— В  какой-то степени, — ответил он задумчиво. — Мои предки были  захолустными помещиками и жили, наверно, точно такою жизнью, какая естественна  для их сословия. Тем не менее эта склонность у меня в крови, и идет она, должно  быть, от бабушки, которая была сестрой Верне,[9]  французского художника. Артистичность, когда она в крови, закономерно принимает  самые удивительные формы.    

— Но  почему вы считаете, что это свойство у вас наследственное?    

— Потому  что мой брат Майкрофт наделен им в большей степени, чем я.    

Новость  явилась для меня поистине неожиданной. Если в Англии живет еще один человек такого  же редкостного дарования, как могло случиться, что о нем до сих пор никто не  слышал — ни публика, ни полиция? Задавая свой вопрос, я выразил уверенность,  что мой товарищ только из скромности поставил брата выше себя самого. Холмс  рассмеялся.    

— Мой  дорогой Уотсон, — сказал он, — я не согласен с теми, кто причисляет  скромность к добродетелям. Логик обязан видеть вещи в точности такими, каковы  они есть, а недооценивать себя — такое же отклонение от истины, как  преувеличивать свои способности. Следовательно, если я говорю, что Майкрофт  обладает большей наблюдательностью, чем я, то так оно и есть, и вы можете  понимать мои слова в прямом и точном смысле.    

— Он  моложе вас?    

— Семью  годами старше.    

— Как  же это он никому не известен?    

— О,  в своем кругу он очень известен.    

— В  каком же?    

— Да  хотя бы в клубе «Диоген».    

Я  никогда не слышал о таком клубе, и, должно быть, недоумение ясно выразилось на  моем лице, так как Шерлок Холмс, достав из кармана часы, добавил:    

— Клуб  «Диоген» — самый чудной клуб в Лондоне, а Майкрофт — из чудаков чудак. Он там  ежедневно с без четверти пять до сорока минут восьмого. Сейчас ровно шесть, и  вечер прекрасный, так что, если вы не прочь пройтись, я буду рад познакомить  вас с двумя диковинками сразу.    

     

    

Holmes  pulled out his watches.      

     

Пять  минут спустя мы были уже на улице и шли к площади Риджент-серкес.    

— Вас  удивляет, — заметил мой спутник, — почему Майкрофт не применяет свои  дарования в сыскной работе? Он к ней неспособен.    

— Но  вы, кажется, сказали…    

— Я  сказал, что он превосходит меня в наблюдательности и владении дедуктивным  методом. Если бы искусство сыщика начиналось и кончалось размышлением в  покойном кресле, мой брат Майкрофт стал бы величайшим в мире деятелем по  раскрытию преступлений. Но у него нет честолюбия и нет энергии. Он бы лишнего шагу  не сделал, чтобы проверить собственные умозаключения, и, чем брать на себя труд  доказывать свою правоту, он предпочтет, чтобы его считали неправым. Я не раз  приходил к нему с какой-нибудь своей задачей, и всегда предложенное им решение  впоследствии оказывалось правильным. Но если требовалось предпринять какие-то  конкретные меры, чтобы можно было передать дело в суд, — тут он становился  совершенно беспомощен.    

— Значит,  он не сделал из этого профессии?    

— Никоим  образом. То, что дает мне средства к жизни, для него не более как любимый конек  дилетанта. У него необыкновенные способности к вычислениям, и он проверяет  финансовую отчетность в одном министерстве. Майкрофт снимает комнаты на  Пэл-Мэл, так что ему только за угол завернуть, и он в Уайтхолле — утром туда,  вечером назад и так изо дня в день, из года в год. Больше он никуда не ходит, и  нигде его не увидишь, кроме как в клубе «Диоген», прямо напротив его дома.    

— Я  не припомню такого названия.    

— Вполне  понятно. В Лондоне, знаете, немало таких людей, которые — кто из робости, а кто  по мизантропии — избегают общества себе подобных. Но при том они не прочь  просидеть в покойном кресле и просмотреть свежие журналы и газеты. Для их  удобства и создан был в свое время клуб «Диоген», и сейчас он объединяет в себе  самых необщительных, самых «антиклубных» людей нашего города. Членам клуба не  дозволяется обращать друг на друга хоть какое-то внимание. Кроме как в комнате  для посторонних посетителей, в клубе ни под каким видом не допускаются никакие  разговоры, и после трех нарушений этого правила, если о них донесено в клубный  комитет, болтун подлежит исключению. Мой брат — один из членов-учредителей, и я  убедился лично, что обстановка там самая успокаивающая.    

В таких  разговорах мы дошли до Сент-Джеймса и свернули на Пэл-Мэл. Немного не доходя до  Карлотона, Шерлок Холмс остановился у подъезда и, напомнив мне, что говорить  воспрещается, вошел в вестибюль. Сквозь стеклянную дверь моим глазам открылся  на мгновение большой и роскошный зал, где сидели, читая газеты, какие-то мужчины,  каждый в своем обособленном уголке. Холмс провел меня в маленький кабинет,  смотревший окнами на Пэл-Мэл, и, оставив меня здесь на минутку, вернулся со спутником,  который, как я знал, не мог быть не кем иным, как только его братом.    

     

    

Mycroft  Holmes.     

     

Майкрофт  Холмс был много выше и толще Шерлока. Он был, что называется, грузным человеком,  и только в его лице, хоть и тяжелом, сохранилось что-то от той острой  выразительности, которой так поражало лицо его брата. Его глаза,  водянисто-серые и до странности светлые, как будто навсегда удержали тот  устремленный в себя и вместе с тем отрешенный взгляд, какой я подмечал у  Шерлока только в те минуты, когда он напрягал всю силу своей мысли.    

— Рад  познакомиться с вами, сэр, — сказал он, протянув широкую, толстую руку,  похожую на ласт моржа. — С тех пор, как вы стали биографом Шерлока, я  слышу о нем повсюду. Кстати, Шерлок, я ждал, что ты покажешься еще на прошлой  неделе — придешь обсудить со мною случай в Мэнор-Хаусе. Мне казалось, что он  должен поставить тебя в тупик.    

— Нет,  я его разрешил, — улыбнулся мой друг.    

— Адамc,  конечно?    

— Да,  Адамc.    

— Я  был уверен в этом с самого начала. — Они сели рядом в фонаре окна. —  Самое подходящее место для всякого, кто хочет изучать человека, — сказал  Майкрофт. — Посмотри, какие великолепные типы! Вот, например, эти двое,  идущие прямо на нас.    

— Маркер  и тот другой, что с ним?    

— Именно.  Кто, по-твоему, второй?    

Двое  прохожих остановились напротив окна. Следы мела над жилетным карманом у одного  были единственным, на мой взгляд, что наводило на мысль о бильярде. Второй был  небольшого роста смуглый человек в съехавшей на затылок шляпе и с кучей  свертков под мышкой.    

— Бывший  военный, как я погляжу, — сказал Шерлок.    

— И  очень недавно оставивший службу, — заметил брат.    

— Служил  он, я вижу, в Индии.    

— Офицер  по выслуге, ниже лейтенанта.    

— Я  думаю, артиллерист, — сказал Шерлок.    

— И  вдовец.    

— Но  имеет ребенка.    

— Детей,  мои мальчик, детей.    

— Постойте, —  рассмеялся я, — для меня это многовато.    

— Ведь  нетрудно же понять, — ответил Холмс, — что мужчина с такой выправкой,  властным выражением лица и такой загорелый — солдат, что он не рядовой и  недавно из Индии.    

— Что  службу он оставил лишь недавно, показывают его, как их называют, «амуничные» башмаки, —  заметил Майкрофт.    

— Походка  не кавалерийская, а пробковый шлем он все же носил надвинутым на бровь, о чем  говорит более светлый загар с одной стороны лба. Сапером он быть не мог —  слишком тяжел. Значит, артиллерист.    

— Далее,  глубокий траур показывает, конечно, что он недавно потерял близкого человека.  Тот факт, что он сам делает закупки, позволяет думать, что умерла жена. А  накупил он, как видите, массу детских вещей. В том числе погремушку, откуда  видно, что один из детей — грудной младенец. Возможно, мать умерла родами. Из  того, что он держит под мышкой книжку с картинками, заключаем, что есть и  второй ребенок.    

Мне  стало понятно, почему мой друг сказал, что его брат обладает еще более острой  наблюдательностью, чем он сам. Шерлок поглядывал на меня украдкой и улыбался.  Майкрофт взял понюшку из черепаховой табакерки и отряхнул с пиджака табачные  крошки большим красным шелковым платком.    

— Кстати,  Шерлок, — сказал он, — у меня как раз кое-что есть в твоем вкусе —  довольно необычная задача, которую я пытался разрешить. У меня, правда, не  хватило энергии довести дело до конца, я предпринял только кое-какие шаги, но  она мне дала приятный случай пораскинуть мозгами. Если ты склонен прослушать  данные…    

— Милый  Майкрофт, я буду очень рад.    

Брат  настрочил записку на листке блокнота и, позвонив, вручил ее лакею.    

— Я  пригласил сюда мистера Мэласа, — сказал Майкрофт. — Он живет через  улицу, прямо надо мной, и мы с ним немного знакомы, почему он и надумал прийти  ко мне со своим затруднением. Мистер Мэлас, как я понимаю, родом грек и  замечательный полиглот. Он зарабатывает на жизнь отчасти как переводчик в суде,  отчасти работая гидом у разных богачей с Востока, когда они останавливаются в  отелях на Нортумберленд-авеню. Я думаю, мы лучше предоставим ему самому рассказать  о своем необыкновенном приключении.    

Через  несколько минут в кабинет вошел низенький толстый человек, чье оливковое лицо и  черные, как уголь, волосы выдавали его южное происхождение, хотя по разговору  это был образованный англичанин. Он горячо пожал руку Шерлоку Холмсу, и его  темные глаза загорелись радостью, когда он услышал, что его историю готов  послушать такой знаток.    

— Я  думаю, в полиции мне не поверили, поручусь вам, что нет, — начал он с  возмущением в голосе, — Раз до сих пор они такого не слыхивали, они  полагают, что подобная вещь невозможна. У меня не будет спокойно на душе, пока  я не узнаю, чем это кончилось для того несчастного человека с пластырем на  лице.    

— Я  весь внимание, — сказал Шерлок Холмс.    

— Сегодня  у нас среда, — продолжал мистер Мэлас. — Так вот, все это случилось в  понедельник поздно вечером, не далее как два дня тому назад. Я переводчик, как  вы уже, может быть, слышали от моего соседа. Перевожу я со всех и на все языки  или почти со всех, но так как я по рождению грек и ношу греческое имя, то с  этим языком мне и приходится работать больше всего. Я много лет являюсь главным  греческим переводчиком в Лондоне, и мое имя хорошо знают в гостиницах.    

Случается,  и нередко, что меня в самое несуразное время вызывают к какому-нибудь иностранцу,  попавшему в затруднение, или к путешественникам, приехавшим поздно ночью и  нуждающимся в моих услугах. Так что я не удивился, когда в понедельник поздно  вечером явился ко мне на квартиру элегантно одетый молодой человек, некто  Латимер, и пригласил меня в свой кэб, ждавший у подъезда. К нему, сказал он,  приехал по делу его приятель — грек, и так как тот говорит только на своем  родном языке, без переводчика не обойтись. Мистер Латимер дал мне понять, что  ехать к нему довольно далеко — в Кенсингтон, и он явно очень спешил: как только  мы вышли на улицу, он быстрехонько втолкнул меня в кэб.    

Я говорю  — кэб, но у меня тут возникло подозрение, не сижу ли я скорей в карете. Экипаж  был, во всяком случае, куда просторней этого лондонского позорища —  четырехколесного кэба, и обивка, хотя и потертая, была из дорогого материала.  Мистер Латимер сел против меня, и мы покатили на Чаринг-Кросс и затем вверх по  Шефтсбери-авеню. Мы выехали на Оксфорд-стрит, и я уже хотел сказать, что мы как  будто едем в Кенсингтон кружным путем, когда меня остановило на полуслове  чрезвычайно странное поведение спутника.    

Для  начала он вытащил из кармана самого грозного вида дубинку, налитую свинцом, и  помахал ею, как бы проверяя ее вес. Потом, ни слова не сказав, он положил ее  рядом с собой на сиденье. Проделав это, он поднял с обеих сторон оконца, и я, к  своему удивлению, увидел, что стекла их затянуты бумагой, как будто нарочно для  того, чтобы мне через них ничего не было видно.    

     

    

«He  drew up the window.»      

     

— Извините,  что лишаю вас удовольствия смотреть в окно, мистер Мэлас, — сказал  он. — Дело в том, понимаете, что в мои намерения не входит, чтобы вы  видели куда мы с вами едем. Для меня может оказаться неудобным, если вы сможете  потом сами найти ко мне дорогу.    

Как вы  легко себе представите, мне стало не по себе: мой спутник был молодой парень,  крепкий и плечистый, так что, и не будь при нем дубинки, я все равно с ним не  сладил бы.    

— Вы  очень странно себя ведете, мистер Латимер, — сказал я, запинаясь. —  Неужели вы не понимаете, что творите беззаконие?    

— Спору  нет, я позволил себе некоторую вольность, — отвечал он, — когда я  стану расплачиваться с вами, все будет учтено. Должен, однако, вас  предупредить, мистер Мэлас, что если вы сегодня вздумаете поднять тревогу или  предпринять что-нибудь, идущее вразрез с моими интересами, то дело для вас обернется  не шуткой. Прошу вас не забывать, что, как здесь в карете, так и у меня дома,  вы все равно в моей власти.    

Он  говорил спокойно, но с хрипотцой, отчего его слова звучали особенно угрожающе.  Я сидел молча и недоумевал, что на свете могло послужить причиной, чтобы  похитить меня таким необычайным образом. Но в чем бы не заключалась причина,  было ясно, что сопротивляться бесполезно и что мне оставалось одно: ждать, а уж  там будет видно.    

Мы были  в пути почти что два часа, но я все же не мог уяснить себе, куда мы едем.  Временами грохот колес говорил, что мы катим по булыжной мостовой, а потом их  ровный и бесшумный ход наводил на мысль об асфальте, но, кроме этой смены  звука, не было ничего, что хотя бы самым далеким намеком подсказало мне, где мы  находимся. Бумага на обоих окнах не пропускала света, а стекло передо мной было  задернуто синей занавеской. С Пэл-Мэл мы выехали в четверть восьмого, и на моих  часах было уже без десяти девять, когда мы наконец остановились. Мой спутник  опустил оконце, и я увидел низкий сводчатый подъезд с горящим над ним фонарем.  Меня быстро высадили из кареты, в подъезде распахнулась дверь, причем, когда я  входил, у меня создалось смутное впечатление газона и деревьев по обе стороны  от меня. Но был ли это уединенный городской особняк в собственном саду или bona  fidel[10]  загородный дом, не берусь утверждать.    

В холле  горел цветной газовый рожок, но пламя было так сильно привернуто, что я мало  что мог разглядеть — только, что холл довольно велик и увешан картинами. В  тусклом свете я различил, что дверь нам открыл маленький, невзрачный человек  средних лет с сутулыми плечами. Когда он повернулся к нам, отблеск света  показал мне, что он в очках.    

— Это  мистер Мэлас, Гарольд? — спросил он.    

— Да.    

— Хорошо  сработано! Очень хорошо! Надеюсь, вы на нас не в обиде, мистер Мэлас, —  нам без вас никак не обойтись. Если вы будете вести себя с нами честно, вы не  пожалеете, но если попробуете выкинуть какой-нибудь фокус, тогда… да поможет  вам Бог!    

Он  говорил отрывисто, нервно перемежая речь смешком, но почему-то наводил на меня  больше страха, чем тот, молодой.    

— Что  вам нужно от меня? — спросил я.    

— Только,  чтобы вы задали несколько вопросов одному джентльмену из Греции, нашему гостю,  и перевели бы нам его ответы. Но ни полслова сверх того, что вам прикажут  сказать, или… — снова нервный смешок, — …лучше б вам и вовсе не родиться  на свет!    

С этими  словами он открыл дверь и провел нас в комнату, освещенную опять-таки только одной  лампой с приспущенным огнем. Комната была, безусловно, очень большая, и то, как  ноги мои утонули в ковре, едва я вступил в нее, говорило о ее богатом  убранстве. Я видел урывками крытые бархатом кресла, высокий с белой мраморной  доской камин и по одну его сторону — то, что показалось мне комплектом японских  доспехов. Одно кресло стояло прямо под лампой, и пожилой господин молча указал  мне на него. Молодой оставил нас, но тут же появился из другой двери, ведя с собой  джентльмена в каком-то балахоне, медленно подвигавшегося к нам. Когда он  вступил в круг тусклого света, я смог разглядеть его, и меня затрясло от ужаса,  такой у него был вид. Он был мертвенно бледен и крайне истощен, его выкаченные  глаза горели, как у человека, чей дух сильней его немощного тела. Но что  потрясло меня даже больше, чем все признаки физического изнурения, — это  то, что его лицо вдоль и поперек уродливо пересекали полосы пластыря и широкая  наклейка из того же пластыря закрывала его рот.    

     

    

«I  was trilled with horror.»      

     

— Есть  у тебя грифельная доска, Гарольд? — крикнул старший, когда это странное  существо не село, а скорее упало в кресло. — Руки ему развязали? Хорошо,  дай ему карандаш. Вы будете задавать вопросы, мистер Мэлас, а он писать ответы.  Спросите прежде всего, готов ли он подписать бумаги.    

Глаза  человека метнули огонь.    

«Никогда», —  написал он по-гречески на грифельной доске.    

— Ни  на каких условиях? — спросил я по приказу нашего тирана.    

«Только  если ее обвенчает в моем присутствии знакомый мне греческий священник».    

Тот  пожилой захихикал своим ядовитым смешком.    

— Вы  знаете, что вас ждет в таком случае?    

«О себе  я не думаю».    

Я  привожу вам образцы вопросов и ответов, составлявших наш  полуустный-полуписьменный разговор. Снова и снова я должен был спрашивать,  сдастся ли он и подпишет ли документ. Снова и снова я получал тот же негодующий  ответ. Но вскоре мне пришла на ум счастливая мысль. Я стал к каждому вопросу  прибавлять коротенькие фразы от себя — сперва совсем невинные, чтобы проверить,  понимают ли хоть слово наши два свидетеля, а потом, убедившись, что на лицах у  них ничего не отразилось, я повел более опасную игру. Наш разговор пошел  примерно так:    

— От  такого упрямства вам добра не будет. Кто вы?!    

— Мне  все равно. В Лондоне я чужой.    

— Вина  за вашу судьбу падет на вашу собственную голову. Давно вы здесь?    

— Пусть  так. Три недели.    

— Вашей  эта собственность уже никогда не будет. Что они с вами делают?    

— Но  и негодяям она не достанется. Морят голодом.    

— Подпишите  бумаги, и вас выпустят на свободу. Что это за дом?    

— Не  подпишу никогда. Не знаю.    

— Этим  вы ей не оказываете услуги. Как вас зовут?    

— Пусть  она скажет мне это сама. Кратидес.    

— Вы  увидите ее, если подпишете. Откуда вы?    

— Значит,  я не увижу ее никогда. Из Афин.    

Еще бы  пять минут. Мистер Холмс, и я бы выведал всю историю у них под носом. Уже на  моем следующем вопросе, возможно, дело разъяснилось бы, но в это мгновение открылась  дверь, и в комнату вошла женщина. Я не мог ясно ее разглядеть и знаю только,  что она высокая, изящная, с черными волосами и что на ней было что-то вроде  широкого белого халата.    

— Гарольд! —  заговорила она по-английски, но с заметным акцентом. — Я здесь больше не  выдержу. Так скучно, когда никого с тобой нет, кроме… Боже, это Паулос!    

Последние  слова она сказала по-гречески, и в тот же миг несчастный судорожным усилием сорвал  пластырь с губ и с криком: «София! София!» — бросился ей на грудь. Однако их объятие  длилось лишь одну секунду, потому что младший схватил женщину и вытолкнул из  комнаты, в то время как старший без труда одолел свою изнуренную голодом жертву  и уволок несчастного в другую дверь. На короткий миг я остался в комнате один.  Я вскочил на ноги со смутной надеждой, что, возможно, как-нибудь, по каким-то  признакам мне удастся разгадать, куда я попал. Но, к счастью, я еще ничего не  предпринял, потому что, подняв голову, я увидел, что старший стоит в дверях и  не сводит с меня глаз.    

     

    

«Sophy!  Sophy!»     

     

— Вот  и все, мистер Мэлас, — сказал он. — Вы видите, мы оказали вам доверие  в некоем сугубо личном деле. Мы бы вас не побеспокоили, если бы не случилось  так, что один наш друг, который знает по-гречески и начал вести для нас эти  переговоры, не был вынужден вернуться на Восток. Мы оказались перед  необходимостью найти кого-нибудь ему в замену и были счастливы узнать о таком  одаренном переводчике, как вы.    

Я  поклонился.    

— Здесь  пять соверенов, — сказал он, подойдя ко мне, — гонорар, надеюсь,  достаточный. Но запомните, — добавил он, и со смешком легонько похлопал  меня по груди, — если вы хоть одной душе обмолвитесь о том, что увидели —  хоть одной душе! — тогда… да помилует Бог вашу душу!    

Не могу  вам передать, какое отвращение и ужас внушал мне этот человек, такой жалкий с  виду. Свет лампы падал теперь прямо на него, и я мог разглядеть его лучше.  Желто-серое остренькое лицо и жидкая бороденка клином, точно из мочалы. Когда  он говорил, то вытягивал шею вперед, и при этом губы и веки у него непрерывно  подергивались, как если б он страдал пляской святого Витта. Мне невольно  подумалось, что и этот странный, прерывистый смешок — тоже проявление какой-то  нервной болезни. И все же лицо его было страшно — из-за серых, жестких, с  холодным блеском глаз, затаивших в своей глубине злобную, неумолимую  жестокость.    

— Нам  будет известно, если вы проговоритесь, — сказал он. — У нас есть свои  каналы осведомления. А сейчас вас ждет внизу карета, и мой друг вас отвезет.    

Меня  быстро провели через холл, запихали в экипаж, и опять у меня перед глазами  мелькнули деревья и сад. Мистер Латимер шел за мной по пятам и, не обронив ни  слова, сел против меня. Опять мы ехали куда-то в нескончаемую даль, в полном  молчании и при закрытых оконцах, пока наконец, уже в первом часу ночи, карета не  остановилась.    

— Вы  сойдете здесь, мистер Мэлас, — сказал мой спутник. — Извините, что я  вас покидаю так далеко от вашего дома, но ничего другого нам не оставалось.  Всякая попытка с вашей стороны проследить обратный путь кареты окажется вам же  во вред.    

С этими  словами он открыл дверцу, и не успел я соскочить, как кучер взмахнул кнутом, и  карета, громыхая, покатила прочь. В недоумении смотрел я вокруг. Я стоял  посреди какого-то выгона, поросшего вереском и черневшими здесь и там кустами  дрока. Вдалеке тянулся ряд домов, и там кое-где в окнах под крышей горел свет.  По другую сторону я видел красные сигнальные фонари железной дороги.    

     

    

«I  saw some one coming towards me.»      

     

Привезшая  меня карета уже скрылась из виду. Я стоял, озираясь, и гадал, куда же меня занесло,  как вдруг увидел, что в темноте прямо на меня идет какой-то человек. Когда он  поравнялся со мной, я распознал в нем железнодорожного грузчика.    

— Вы  мне не скажете, что это за место? — спросил я.    

— Уондсуэрт-Коммон, —  сказал он.    

— Могу  я поспеть на поезд в город?    

— Если  пройдете пешочком до Клэпемского разъезда — это примерно в миле отсюда, —  то как раз захватите последний поезд на Викторию.    

На том и  закончилось мое приключение, мистер Холмс. Я не знаю, ни где я был, ни кто со  мной разговаривал — ничего, кроме того, что вы от меня услышали. Но я знаю, что  ведется подлая игра, и хотел бы, если сумею, помочь этому несчастному. Наутро я  рассказал обо всем мистеру Майкрофту Холмсу, а затем сообщил в полицию.    

Выслушав  этот необычайный рассказ, мы короткое время сидели молча. Потом Шерлок посмотрел  через всю комнату на брата.    

— Предприняты  шаги? — спросил он.    

Майкрофт  взял лежавший на столе сбоку номер «Дейли ньюс».    

— «Всякий,  кто что-нибудь сообщит о местопребывании господина Паулоса Кратидеса из Афин,  грека, не говорящего по-английски, получит вознаграждение. Равная награда будет  выплачена также всякому, кто доставит сведения о гречанке, носящей имя София. Х  2473». Объявление появилось во всех газетах. Пока никто не откликнулся.    

— Как  насчет греческого посольства?    

— Я  справлялся. Там ничего не знают.    

— Так!  Дать телеграмму главе афинской полиции!    

— Вся  энергия нашей семьи досталась Шерлоку, — сказал, обратясь ко мне,  Майкрофт. — Что ж, берись за этот случай, приложи все свое умение и, если  добьешься толку, дай мне знать.    

— Непременно, —  ответил мой друг, поднявшись с кресла. — Дам знать и тебе, и мистеру  Мэласу. А до тех пор, мистер Мэлас, я бы на вашем месте очень остерегался,  потому что по этим объявлениям они, конечно, узнали, что вы их выдали.    

Мы  отправились домой. По дороге Холмс зашел на телеграф и послал несколько депеш.    

— Видите,  Уотсон, — сказал он, — мы не потеряли даром вечер. Многие мои случаи  — самые интересные — попали ко мне таким же путем, через Майкрофта. Заданная  нам задача может иметь, конечно, только одно реше— ние, но тем не менее она  отмечена своими особенными чертами.    

— Вы  надеетесь ее решить?    

— Знать  столько, сколько знаем мы, и не раскрыть остальное — это будет поистине  странно. Вы, наверно, и сами уже построили гипотезу, которая могла бы объяснить  сообщенные нам факты.    

— Да,  но лишь в общих чертах.    

— Какова  же ваша идея?    

— Мне  представляется очевидным, что эта девушка-гречанка была увезена молодым англичанином,  который называет себя Гарольдом Латимером.    

— Увезена  — откуда?    

— Возможно,  из Афин.    

Шерлок  Холмс покачал головой.    

— Молодой  человек не знает ни слова по-гречески. Девица довольно свободно говорит  по-английски. Вывод: она прожила некоторое время в Англии, он же в Греции не  бывал никогда.    

— Хорошо.  Тогда мы можем предположить, что она приехала в Англию погостить, и этот Гарольд  уговорил ее бежать с ним.    

— Это  более вероятно.    

— Затем  ее брат (думаю, они именно брат с сестрой) решил вмешаться и приехал из Греции.  По неосмотрительности он попал в руки молодого человека и его старшего сообщника.  Теперь злоумышленники силой вынуждают его подписать какие-то бумаги и этим  перевести на них имущество девушки, состоящее, возможно, под его опекой. Он  отказывается. Для переговоров с ним необходим переводчик. Они находят мистера  Мэласа, сперва воспользовавшись услугами другого. Девушке не сообщали, что  приехал брат, и она открывает это по чистой случайности.    

— Превосходно,  Уотсон, — воскликнул Холмс, — мне кажется, говорю это искренне, что  вы недалеки от истины. Вы видите сами, все карты у нас в руках, и теперь нам  надо спешить, пока не случилось непоправимое. Если время позволит, мы захватим  их непременно.    

— А  как мы узнаем, где этот дом?    

— Ну,  если наше рассуждение правильно и девушку действительно зовут — или звали — Софией  Кратидес, то мы без труда нападем на ее след. На нее вся надежда, так как брата  никто, конечно, в городе не знает. Ясно, что с тех пор как у них Гарольдом и  девицей завязались какие-то отношения, должен был пройти некоторый срок — по  меньшей мере несколько недель: пока известие достигло Греции, пока брат приехал  сюда из-за моря. Если все это время они жили в одном определенном месте, мы,  вероятно, получим какой-нибудь ответ на объявление Майкрофта.    

В таких  разговорах мы пришли к себе на Бейкер-стрит. Холмс поднялся наверх по лестнице  первым и, отворив дверь в нашу комнату, ахнул от удивления. Заглянув через его  плечо, я удивился не меньше. Майкрофт, его брат, сидел в кресле и курил.    

     

    

«Come  in,» said he blandly.      

     

— Заходи,  Шерлок! Заходите, сэр, — приглашал он учтиво, глядя с улыбкой в наши  изумленные лица. — Ты не ожидал от меня такой прыти, а, Шерлок? Но этот  случай почему-то не выходит у меня из головы.    

— Но  как ты сюда попал?    

— Я  обогнал вас в кэбе.    

— Дело  получило дальнейшее развитие?    

— Пришел  ответ на мое объявление.    

— Вот  как!    

— Да,  через пять минут после вашего ухода.    

— Что  сообщают?    

Майкрофт  развернул листок бумаги.    

— Вот, —  сказал он. — Писано тупым пером на желтоватой бумаге стандартного размера  человеком средне лет, слабого сложения.     

     

     

«Сэр, —  говорит он, — в ответ на ваше объявление от сегодняшнего числа разрешите сообщить  вам, что я отлично знаю названную молодую особу. Если вы соизволите навестить  меня, я смогу вам дать некоторые подробности относительно ее печальной истории.  Она проживает в настоящее время на вилле „Мирты“ в Бэккенхэме.     

Готовый  к услугам Дж. Дэвенпорт».    

     

     

— Пишет  он из Лоуэр-Брикстона, — добавил Майкрофт Холмс. — Как ты думаешь,  Шерлок, не следует ли нам съездить к нему сейчас же и узнать упомянутые  подробности?    

— Мой  милый Майкрофт, спасти брата важней, чем узнать историю сестры. Думаю, нам  нужно поехать в Скотленд-Ярд за инспектором Грегсоном и двинуть прямо в  Бэккенхэм. Мы знаем, что человек приговорен, и каждый час промедления может  стоить ему жизни.    

— Хорошо  бы прихватить по дороге и мистера Мэласа, — предложил я, — нам может  потребоваться переводчик.    

— Превосходно! —  сказал Шерлок Холмс. — Пошлите лакея за кэбом, и мы поедем немедленно.    

С этими  словами он открыл ящик стола, и я заметил, как он сунул в карман револьвер.    

— Да, —  ответил он на мой вопросительный взгляд. — По всему, что мы слышали, нам,  я сказал бы, предстоит иметь дело с крайне опасной шайкой.    

Уже  почти стемнело, когда мы достигли Пэл-Мэл и поднялись к мистеру Мэласу. За ним,  узнали мы, заходил какой-то джентльмен, и он уехал.    

— Вы  нам не скажете, куда? — спросил Майкрофт Холмс.    

— Не  знаю, сэр, — отвечала женщина, открывшая нам дверь. — Знаю только,  что тот господин увез его в карете.    

— Он  назвал вам свое имя?    

— Нет,  сэр.    

— Это  не был высокий молодой человек, красивый, с темным волосами?    

— Ах,  нет, сэр; он был маленький, в очках, с худым лицом, но очень приятный в  обращении: когда говорил, все время посмеивался.    

— Едем! —  оборвал Шерлок Холмс. — Дело принимает серьезный оборот! — заметил  он, когда мы подъезжали к Скотленд-Ярду. — Эти люди опять завладели  Мэласом. Он не из храбрых, как они убедились в ту ночь. Негодяй, наверно, навел  на него ужас уже одним своим появлением. Им, несомненно, опять нужны от него  профессиональные услуги; но потом они пожелают наказать его за предательство:  как иначе могут они расценивать его поведение?    

Мы  надеялись, поехав поездом, прибыть на место, если не раньше кареты, то хотя бы  одновременно с ней. Но в Скотленд-Ярде мы прождали больше часа, пока нас  провели к инспектору Грегсону и пока там выполняли все формальности, которые  позволили бы нам именем закона проникнуть в дом. Было без четверти десять,  когда мы подъехали к Лондонскому мосту, и больше половины одиннадцатого, когда  сошли вчетвером на Бэккенхэмской платформе. От станции было с полмили до виллы  «Мирты» — большого, мрачного дома, стоявшего на некотором расстоянии от дороги  в глубине участка. Здесь мы отпустили кэб и пошли по аллее.    

— Во  всех окнах темно, — заметил инспектор. — В доме, видать, никого нет.    

— Гнездо  пусто, птички улетели, — сказал Холмс.    

— Почему  вы так думаете?    

— Не  позже, как час назад, отсюда уехала карета с тяжелой поклажей.    

Инспектор  рассмеялся.    

— Я  и сам при свете фонаря над воротами видел свежую колею, но откуда у вас взялась  еще поклажа?    

— Вы  могли бы заметить и вторую колею, идущую к дому. Обратная колея глубже — много  глубже. Вот почему можем с несомненностью утверждать, что карета взяла весьма  основательный груз.    

— Ничего  не скажешь. Очко в вашу пользу, — сказал инспектор и пожал плечами. —  Эге, взломать эту дверь будет не так-то легко. Попробуем — может быть, нас  кто-нибудь услышит.    

Он  громко стучал молотком и звонил в звонок, однако безуспешно. — Холмс тем  временем тихонько ускользнул, но через две-три минуты вернулся.    

— Я  открыл окно, — сказал он.    

— Слава  Богу, что вы действуете на стороне полиции, а не против нее, мистер  Холмс, — заметил инспектор, когда разглядел, каким остроумным способом мой  друг оттянул щеколду. — Так! Полагаю, при сложившихся обстоятельствах  можно войти, не дожидаясь приглашения.    

Мы один  за другим прошли в большую залу — по-видимому, ту самую, в которой побывал мистер  Мэлас. Инспектор зажег свой фонарь, и мы увидели две двери, портьеры, лампу и  комплект японских доспехов, как нам их описали. На столе стояли два стакана,  пустая бутылка из-под коньяка и остатки еды.