1 2 3 4 5 6 7 
– Вот как! – сказал Холмс. – Вы на ночь  всегда запираетесь на ключ?    

– Всегда.    

– А почему?    

– Я, кажется, уже упомянула, что у доктора жили гепард  и павиан. Мы чувствовали себя в безопасности лишь тогда, когда дверь была  закрыта на ключ.    

– Понимаю. Прошу продолжать.    

– Ночью я не могла уснуть. Смутное ощущение какого‑то  неотвратимого несчастья охватило меня. Мы близнецы, а вы знаете, какими тонкими  узами связаны столь родственные души. Ночь была жуткая: выл ветер, дождь  барабанил в окна. И вдруг среди грохота бури раздался дикий вопль. То кричала  моя сестра. Я спрыгнула с кровати и, накинув большой платок, выскочила в  коридор. Когда я открыла дверь, мне показалось, что я слышу тихий свист, вроде того,  о котором мне рассказывала сестра, а затем что‑то звякнуло, словно на землю  упал тяжелый металлический предмет. Подбежав к комнате сестры, я увидела, что  дверь тихонько колышется взад и вперед. Я остановилась, пораженная ужасом, не  понимая, что происходит. При свете лампы, горевшей в коридоре, я увидела свою  сестру, которая появилась в дверях, шатаясь, как пьяная, с бельм от ужаса  лицом, протягивая вперед руки, словно моля о помощи. Бросившись к ней, я обняла  ее, но в это мгновение колени сестры подогнулись, и она рухнула наземь. Она  корчилась, словно от нестерпимой боли, руки и ноги ее сводило судорогой.  Сначала мне показалось, что она меня не узнает, но когда я склонилась над ней,  она вдруг вскрикнула… О, я никогда не забуду ее страшного голоса.    

«Боже мой, Элен! – кричала она. – Лента! Пестрая  лента!»    

Она пыталась еще что‑то сказать, указывая пальцем в сторону  комнаты доктора, но новый приступ судорог оборвал ее слова. Я выскочила и,  громко крича, побежала за отчимом. Он уже спешил мне навстречу в ночном халате.  Сестра была без сознания, когда он приблизился к ней. Он влил ей в рот коньяку  и тотчас же послал за деревенским врачом, но все усилия спасти ее были  напрасны, и она скончалась, не приходя в сознание. Таков был ужасный конец моей  любимой сестры…    

     

    

Her face blanched with terror.     

     

– Позвольте спросить, – сказал Холмс. – Вы  уверены, что слышали свист и лязг металла? Могли бы вы показать это под  присягой?    

– Об этом спрашивал меня и следователь. Мне кажется,  что я слышала эти звуки, однако меня могли ввести в заблуждение и завывание  бури и потрескивания старого дома.    

– Ваша сестра была одета?    

– Нет, она выбежала в одной ночной рубашке. В правой  руке у нее была обгорелая спичка, а в левой спичечная коробка.    

– Значит, она чиркнула спичкой и стала осматриваться,  когда что‑то испугало ее. Очень важная подробность. А к каким выводам пришел  следователь?    

– Он тщательно изучил все обстоятельства – ведь буйный  характер доктора Ройлотта был известен всей округе, но ему так и не удалось  найти мало‑мальски удовлетворительную причину смерти моей сестры. Я показала на  следствии, что дверь ее комнаты была заперта изнутри, а окна защищены снаружи  старинными ставнями с широкими железными засовами. Стены были подвергнуты  самому внимательному изучению, но они повсюду оказались очень прочными. Осмотр  пола тоже не дал никаких результатов. Каминная труба широка, но ее перекрывают  целых четыре вьюшки. Итак, нельзя сомневаться, что сестра во время постигшей ее  катастрофы была совершенно одна. Никаких следов насилия обнаружить не удалось.    

– А как насчет яда?    

– Врачи исследовали ее, но не нашли ничего, что  указывало бы на отравление.    

– Что же, по‑вашему, было причиной смерти?    

– Мне кажется, она умерла от ужаса и нервного  потрясения. Но я не представляю себе, кто мог бы ее так напугать.    

– А цыгане были в то время в усадьбе?    

– Да, цыгане почти всегда живут у нас.    

– А что, по‑вашему, могли означать ее слова о ленте, о  пестрой ленте?    

– Иногда мне казалось, что слова эти были сказаны  просто в бреду, а иногда – что они относятся к цыганам. Но почему лента  пестрая? Возможно, что пестрые платки, которые носят цыганки, внушили ей этот  странный эпитет.    

Холмс покачал головой: видимо, объяснение не удовлетворяло  его.    

– Это дело темное, – сказал он. – Прошу вас,  продолжайте.    

– С тех пор прошло два года, и жизнь моя была еще более  одинокой, чем раньше. Но месяц назад один близкий мне человек, которого я знаю  много лет, сделал мне предложение. Его зовут Армитедж, Пэрси Армитедж, он  второй сын мистера Армитеджа из Крейнуотера, близ Рединга. Мой отчим не  возражал против нашего брака, и этой весной мы должны обвенчаться. Два дня  назад в западном крыле нашего дома начались кое‑какие переделки. Была пробита  стена моей спальни, и мне пришлось перебраться в ту комнату, где скончалась  сестра, и спать на той самой кровати, на которой спала она. Можете себе  представить мой ужас, когда прошлой ночью, лежа без сна и размышляя о ее  трагической смерти, я внезапно услышала в тишине тот самый тихий свист, который  был предвестником гибели сестры. Я вскочила, зажгла лампу, но в комнате никого  не было. Снова лечь я не могла – я была слишком взволнована, поэтому я оделась  и, чуть рассвело, выскользнула из дому, взяла двуколку в гостинице «Корона»,  которая находится напротив нас, поехала в Летерхед, а оттуда сюда – с одной  только мыслью повидать вас и спросить у вас совета.    

– Вы очень умно поступили, – сказал мой  друг. – Но все ли вы рассказали мне?    

– Да, все.    

– Нет, не все, мисс Ройлотт: вы щадите и выгораживаете  своего отчима.    

– Я не понимаю вас…    

Вместо ответа Холмс откинул черную кружевную отделку на  рукаве нашей посетительницы. Пять багровых пятен – следы пяти пальцев – ясно  виднелись на белом запястье.    

– Да, с вами обошлись жестоко, – сказал Холмс.    

Девушка густо покраснела и поспешила опустить кружева.    

– Отчим – суровый человек, – сказала она. –  Он очень силен, и, возможно, сам не замечает своей силы.    

Наступило долгое молчание. Холмс сидел, подперев руками  подбородок и глядя на потрескивавший в камине огонь.    

– Сложное дело, – сказал он наконец. – Мне  хотелось бы выяснить еще тысячу подробностей, прежде чем решить, как  действовать. А между тем нельзя терять ни минуты. Послушайте, если бы мы  сегодня же приехали в Сток‑Морон, удалось бы нам осмотреть эти комнаты, но так,  чтобы ваш отчим ничего не узнал.    

– Он как раз говорил мне, что собирается ехать сегодня  в город по каким‑то важным делам. Возможно, что его не будет весь день, и тогда  никто вам не помешает. У нас есть экономка, но она стара и глупа, и я легко  могу удалить ее.    

– Превосходно. Вы ничего не имеете против поездки,  Уотсон?    

– Ровно ничего.    

– Тогда мы приедем оба. А что вы сами собираетесь  делать?    

– У меня в городе есть кое‑какие дела. Но я вернусь  двенадцатичасовым поездом, чтобы быть на месте к вашему приезду.    

– Ждите нас вскоре после полудня. У меня здесь тоже  есть кое‑какие дела. Может быть вы останетесь и позавтракаете с нами?    

– Нет, мне надо идти! Теперь, когда я рассказала вам о  своем горе, у меня просто камень свалился с души. Я буду рада снова увидеться с  вами.    

Она опустила на лицо черную густую вуаль и вышла из комнаты.    

– Так что же вы обо всем этом думаете, Уотсон? –  спросил Шерлок Холмс, откидываясь на спинку кресла.    

– По‑моему, это в высшей степени темное и грязное дело.    

– Достаточно грязное и достаточно темное.    

– Но если наша гостья права, утверждая, что пол и стены  в комнате крепки, так что через двери, окна и каминную трубу невозможно туда  проникнуть, значит, ее сестра в минуту своей таинственной смерти была  совершенно одна…    

– В таком случае, что означают эти ночные свисты и  странные слова умирающей?    

– Представить себе не могу.    

– Если сопоставить факты: ночные свисты, цыгане, с  которыми у этого старого доктора такие близкие отношения, намеки умирающей на  какую‑то ленту и, наконец, тот факт, что мисс Элен Стоунер слышала  металлический лязг, который мог издавать железный засов от ставни… если  вспомнить к тому же, что доктор заинтересован в предотвращении замужества своей  падчерицы, – я полагаю, что мы напали на верные следы, которые помогут нам  разгадать это таинственное происшествие.    

– Но тогда при чем здесь цыгане?    

– Понятия не имею.    

– У меня все‑таки есть множество возражений…    

– Да и у меня тоже, и поэтому мы сегодня едем в Сток‑Морон.  Я хочу проверить все на месте. Не обернулись бы кое‑какие обстоятельства самым  роковым образом. Может быть их удастся прояснить. Черт возьми, что это значит?    

Так воскликнул мой друг, потому что дверь внезапно широко  распахнулась, и в комнату ввалился какой‑то субъект колоссального роста. Его  костюм представлял собою странную смесь: черный цилиндр и длинный сюртук  указывали на профессию врача, а по высоким гетрам и охотничьему хлысту в руках  его можно было принять за сельского жителя. Он был так высок, что шляпой  задевал верхнюю перекладину нашей двери, и так широк в плечах, что едва  протискивался в дверь. Его толстое, желтое от загара лицо со следами всех  пороков было перерезано тысячью морщин, а глубоко сидящие, злобно сверкающие  глаза и длинный, тонкий, костлявый нос придавали ему сходство со старой хищной  птицей.    

     

    

«Which of you is Holmes?»     

     

Он переводил взгляд то на Шерлока Холмса, то на меня.    

– Который из вас Холмс? – промолвил наконец  посетитель.    

– Это мое имя, сэр, – спокойно ответил мой  друг. – Но я не знаю вашего.    

– Я доктор Гримеби Ройлотт из Сток‑Морона.    

– Очень рад. Садитесь, пожалуйста, доктор, –  любезно сказал Шерлок Холмс.    

– Не стану я садиться! Здесь была моя падчерица. Я  выследил ее. Что она говорила вам?    

– Что‑то не по сезону холодная погода нынче, –  сказал Холмс.    

– Что она говорила вам? – злобно закричал старик.    

– Впрочем, я слышал, крокусы будут отлично  цвести, – невозмутимо продолжал мой приятель.    

– Ага, вы хотите отделаться от меня! – сказал наш  гость, делая шаг вперед и размахивая охотничьим хлыстом. – Знаю я вас,  подлеца. Я уже и прежде слышал про вас. Вы любите совать нос в чужие дела.    

Мой друг улыбнулся.    

– Вы проныра!    

Холмс улыбнулся еще шире.    

– Полицейская ищейка!    

Холмс от души расхохотался.    

– Вы удивительно приятный собеседник, – сказал  он. – Выходя отсюда, закройте дверь, а то, право же, сильно сквозит.    

– Я выйду только тогда, когда выскажусь. Не вздумайте  вмешиваться в мои дела. Я знаю, что мисс Стоунер была здесь, я следил за ней!  Горе тому, кто станет у меня на пути! Глядите!    

Он быстро подошел к камину, взял кочергу и согнул ее своими  огромными загорелыми руками.    

– Смотрите, не попадайтесь мне в лапы! – прорычал  он, швырнув искривленную кочергу в камин и вышел из комнаты.    

– Какой любезный господин! – смеясь, сказал  Холмс. – Я не такой великан, но если бы он не ушел, мне пришлось бы  доказать ему, что мои лапы ничуть не слабее его лап.    

С этими словами он поднял стальную кочергу и одним быстрым  движением распрямил ее.    

– Какая наглость смешивать меня с сыщиками из полиции!  Что ж, благодаря этому происшествию наши исследования стали еще интереснее.  Надеюсь, что наша приятельница не пострадает от того, что так необдуманно  позволила этой скотине выследить себя. Сейчас, Уотсон, мы позавтракаем, а затем  я отправлюсь к юристам и наведу у них несколько справок.    

Было уже около часа, когда Холмс возвратился домой. В руке у  него был лист синей бумаги, весь исписанный заметками и цифрами.    

– Я видел завещание покойной жены доктора, –  сказал он.    

– Чтобы точнее разобраться в нем, мне пришлось справиться  о нынешней стоимости ценных бумаг, в которых помещено состояние покойной. В год  смерти общий доход ее составлял почти тысячу фунтов стерлингов, но с тех пор в  связи с падением цен на сельскохозяйственные продукты, уменьшился до семисот  пятидесяти фунтов стерлингов. Выйдя замуж, каждая дочь имеет право на ежегодный  доход в двести пятьдесят фунтов стерлингов. Следовательно, если бы обе дочери  вышли замуж, наш красавец получал бы только жалкие крохи. Его доходы  значительно уменьшились бы и в том случае, если бы замуж вышла лишь одна из  дочерей. Я не напрасно потратил утро, так как получил ясные доказательства, что  у отчима были весьма веские основания препятствовать замужеству падчериц.  Обстоятельства слишком серьезны, Уотсон, и нельзя терять ни минуты, тем более  что старик уже знает, как мы интересуемся его делами. Если вы готовы, надо  поскорей вызвать кэб и ехать на вокзал. Буду вам чрезвычайно признателен, если  вы сунете в карман револьвер. Револьвер – превосходный аргумент для  джентльмена, который может завязать узлом стальную кочергу. Револьвер да зубная  щетка – вот и все, что нам понадобится.    

На вокзале Ватерлоо нам посчастливилось сразу попасть на  поезд. Приехав в Летерхед, мы в гостинице возле станции взяли двуколку и  проехали миль пять живописными дорогами Суррея. Был чудный солнечный день, и  лишь несколько перистых облаков плыло по небу. На деревьях и на живой изгороди  возле дорог только что распустились зеленые почки, и воздух был напоен  восхитительным запахом влажной земли.    

Странным казался мне контраст между сладостным пробуждением  весны и ужасным делом, из‑за которого мы прибыли сюда. Мой приятель сидел  впереди, скрестив руки, надвинув шляпу на глаза, опустив подбородок на грудь,  погруженный в глубокие думы. Внезапно он поднял голову, хлопнул меня по плечу и  указал куда‑то вдаль.    

– Посмотрите!    

Обширный парк раскинулся по склону холма, переходя в густую  рощу на вершине; из‑за веток виднелись очертания высокой крыши и шпиль  старинного помещичьего дома.    

– Сток‑Морон? – спросил Шерлок Холмс.    

– Да, сэр, это дом Гримеби Ройлотта, – ответил  возница.    

– Видите, вон там строят, – сказал Холмс. –  Нам нужно попасть туда.    

– Мы едем к деревне, – сказал возница, указывая на  крыши, видневшиеся в некотором отдалении слева. – Но если вы хотите скорей  попасть к дому, вам лучше перелезть здесь через забор, а потом пройти полями по  тропинке. По той тропинке, где идет эта леди.    

– А эта леди как будто мисс Стоунер, – сказал  Холмс, заслоняя глаза от солнца. – Да, мы лучше пойдем по тропинке, как вы  советуете.    

     

    

We got off, paid our fare.     

     

Мы вышли из двуколки, расплатились, и экипаж покатил обратно  в Летерхед.    

– Пусть этот малый думает, что мы архитекторы, –  сказал Холмс, когда мы лезли через забор, – тогда наш приезд не вызовет  особых толков. Добрый день, мисс Стоунер! Видите, мы сдержали свое слово!    

Наша утренняя посетительница радостно спешила нам навстречу.    

– Я с таким нетерпением ждала вас! – воскликнула  дна, горячо пожимая нам руки. – Все устроилось чудесно: доктор Ройлотт  уехал в город и вряд ли возвратится раньше вечера.    

– Мы имели удовольствие познакомиться с  доктором, – сказал Холмс и в двух словах рассказал о том, что произошло.    

Мисс Стоунер побледнела.    

– Боже мой! – воскликнула она. – Значит, он  шел за мной следом!    

– Похоже на то.    

– Он так хитер, что я никогда не чувствую себя в  безопасности. Что он скажет, когда возвратится?    

– Придется ему быть осторожнее, потому что здесь может  найтись кое‑кто похитрее его. На ночь запритесь от него на ключ. Если он будет  буйствовать, мы увезем вас к вашей тетке в Харроу… Ну, а теперь надо как можно  лучше использовать время, и потому проводите нас, пожалуйста, в те комнаты,  которые мы должны обследовать.    

Дом был из серого, покрытого лишайником камня и имел два  полукруглых крыла, распростертых, словно клешни у краба, по обеим сторонам  высокой центральной части. В одном из этих крыльев окна были выбиты и  заколочены досками; крыша местами провалилась. Центральная часть казалась почти  столь же разрушенной, зато правое крыло было сравнительно недавно отделано, и  по шторам на окнах, по голубоватым дымкам, которые вились из труб, видно было,  что живут именно здесь. У крайней стены были воздвигнуты леса, начаты кое‑какие  работы. Но ни одного каменщика не было видно.    

Холмс стал медленно расхаживать по нерасчищенной лужайке,  внимательно глядя на окна.    

– Насколько я понимаю, тут комната, в которой вы жили  прежде. Среднее окно – из комнаты вашей сестры, а третье окно, то, что поближе  к главному зданию, – из комнаты доктора Ройлотта…    

– Совершенно правильно. Но теперь я живу в средней  комнате.    

– Понимаю, из‑за ремонта. Кстати, как‑то незаметно,  чтобы эта стена нуждалась в столь неотложном ремонте.    

– Совсем не нуждается. Я думаю, это просто предлог,  чтобы убрать меня из моей комнаты.    

– Весьма вероятно. Итак, вдоль противоположной стены  тянется коридор, куда выходят двери всех трех комнат. В коридоре, без сомнения,  есть окна?    

– Да, но очень маленькие. Пролезть сквозь них  невозможно.    

– Так как вы обе запирались на ключ, то из коридора  попасть к вам в комнаты нельзя. Будьте любезны, пройдите в свою комнату и  закройте ставни.    

Мисс Стоунер исполнила его просьбу. Холмс предварительно  осмотрев окно, употребил все усилия, чтобы открыть ставни снаружи, но  безуспешно: не было ни одной щелки, сквозь которую можно было бы просунуть хоть  лезвие ножа, чтобы поднять засов. При помощи лупы он осмотрел петли, но они  были из твердого железа и крепко вделаны в массивную стену.    

– Гм! – проговорил он, в раздумье почесывая  подбородок.    

– Моя первоначальная гипотеза не подтверждается  фактами. Когда ставни закрыты, в эти окна не влезть… Ладно, посмотрим, не  удастся ли нам выяснить что‑нибудь, осмотрев комнаты изнутри.    

Маленькая боковая дверь открывалась в выбеленный известкой  коридор, в который выходили двери всех трех спален. Холмс не счел нужным  осматривать третью комнату, и мы сразу прошли во вторую, где теперь спала мисс  Стоунер и где умерла ее сестра. Это была просто обставленная комнатка с низким  потолком и с широким камином, одним из тех, которые встречаются в старинных деревенских  домах. В одном углу стоял комод; другой угол занимала узкая кровать, покрытая  белым одеялом; слева от окна находился туалетный столик. Убранство комнаты  довершали два плетеных стула да квадратный коврик посередине. Панели на стенах  были из темного, источенного червями дуба, такие древние и выцветшие, что  казалось, их не меняли со времени постройки дома.    

Холмс взял стул и молча уселся в углу. Глаза его внимательно  скользили вверх и вниз по стенам, бегали вокруг комнаты, изучая и осматривая  каждую мелочь.    

– Куда проведен этот звонок? – спросил он наконец  указывая на висевший над кроватью толстый шнур от звонка, кисточка которого  лежала на подушке.    

– В комнату прислуги.    

– Он как будто новее всех прочих вещей.    

– Да, он проведен всего несколько лет назад.    

– Вероятно, ваша сестра просила об этом?    

– Нет, она никогда им не пользовалась. Мы всегда все  делали сами.    

– Действительно, здесь этот звонок – лишняя роскошь. Вы  меня извините, если я задержу вас на несколько минут: мне хочется хорошенько  осмотреть пол.    

С лупой в руках он ползал на четвереньках взад и вперед по  полу, пристально исследуя каждую трещину в половицах. Также тщательно он  осмотрел и панели на стенах. Потом подошел к кровати, внимательно оглядел ее и  всю стену снизу доверху. Потом взял шнур от звонка и дернул его.    

– Да ведь звонок поддельный! – сказал он.    

– Он не звонит?    

– Он даже не соединен с проволокой. Любопытно! Видите,  он привязан к крючку как раз над тем маленьким отверстием для вентилятора.    

– Как странно! Я и не заметила этого.    

– Очень странно… – бормотал Холмс, дергая шнур. –  В этой комнате многое обращает на себя внимание. Например, каким нужно быть  безумным строителем, чтобы вывести вентилятор в соседнюю комнату, когда его с  такой же легкостью можно было вывести наружу!    

– Все это сделано тоже очень недавно, – сказала  Элен.    

– Примерно в одно время со звонком, – заметил  Холмс.    

– Да, как раз в то время здесь произвели кое‑какие  переделки.    

– Интересные переделки: звонки, которые не звонят, и  вентиляторы, которые не вентилируют. С вашего позволения, мисс Стоунер, мы  перенесем наши исследования в другие комнаты.    

Комната доктора Гримеби Ройлотта была больше, чем комната  его падчерицы, но обставлена так же просто. Походная кровать, небольшая  деревянная полка, уставленная книгами, преимущественно техническими, кресло  рядом с кроватью, простой плетеный стул у стены, круглый стол и большой  железный несгораемый шкаф – вот и все, что бросалось в глаза при входе в  комнату. Холмс медленно похаживал вокруг, с живейшим интересом исследуя каждую  вещь.    

– Что здесь? – спросил он, стукнув по несгораемому  шкафу.    

– Деловые бумаги моего отчима.    

– Ого! Значит, вы заглядывали в этот шкаф?    

– Только раз, несколько лет назад. Я помню, там была  кипа бумаг.    

– А нет ли в нем, например, кошки?    

– Нет. Что за странная мысль!    

– А вот посмотрите!    

     

    

«Well, look at this.»     

     

Он снял со шкафа маленькое блюдце с молоком.    

– Нет, кошек мы не держим. Но зато у нас есть гепард и  павиан.    

– Ах, да! Гепард, конечно, всего только большая кошка,  но сомневаюсь, что такое маленькое блюдце молока может насытить этого зверя.  Да, в этом надо разобраться.    

Он присел на корточки перед стулом и принялся с глубоким  вниманием изучать сиденье.    

– Благодарю вас, все ясно, – сказал он, поднимаясь  и кладя лупу в карман. – Ага, вот еще кое‑что весьма интересное!    

Внимание его привлекла небольшая собачья плеть, висевшая в  углу кровати. Конец ее был завязан петлей.    

– Что вы об этом думаете, Уотсон?    

– По‑моему, самая обыкновенная плеть. Не понимаю, для  чего понадобилось завязывать на ней петлю.    

– Не такая уж обыкновенная… Ах, сколько зла на свете, и  хуже всего, когда злые дела совершает умный человек!.. Ну, с меня достаточно,  мисс, я узнал все, что мне нужно, а теперь с вашего разрешения мы пройдемся по  лужайке.    

Я никогда не видел Холмса таким угрюмым и насупленным.  Некоторое время мы расхаживали взад и вперед в глубоком молчании, и ни я, ни  мисс Стоунер не прерывали течения его мыслей, пока он сам не очнулся от  задумчивости.    

– Очень важно, мисс Стоунер, чтобы вы в точности  следовали моим советам, – сказал он.    

– Я исполню все беспрекословно.    

– Обстоятельства слишком серьезны, и колебаться нельзя.  От вашего полного повиновения зависит ваша жизнь.    

– Я целиком полагаюсь на вас.    

– Во‑первых, мы оба – мой друг и я – должны провести  ночь в вашей комнате.    

Мисс Стоунер и я взглянули на него с изумлением.    

– Это необходимо. Я вам объясню. Что это там, в той  стороне? Вероятно, деревенская гостиница?    

– Да, там «Корона».    

– Очень хорошо. Оттуда видны ваши окна?    

– Конечно.    

– Когда ваш отчим вернется, скажите, что у вас болит  голова, уйдите в свою комнату и запритесь на ключ. Услышав, что он пошел спать,  вы снимете засов, откроете ставни вашего окна и поставите на подоконник лампу;  эта лампа будет для нас сигналом. Тогда, захватив с собой все, что пожелаете,  вы перейдете в свою бывшую комнату. Я убежден, что, несмотря на ремонт, вы  можете один раз переночевать в ней.    

– Безусловно.    

– Остальное предоставьте нам.    

– Но что же вы собираетесь сделать?    

– Мы проведем ночь в вашей комнате и выясним причину  шума, напугавшего вас.    

– Мне кажется, мистер Холмс, что вы уже пришли к какому‑то  выводу, – сказала мисс Стоунер, дотрагиваясь до рукава моего друга.    

– Быть может, да.    

– Тогда, ради всего святого, скажите хотя бы, отчего  умерла моя сестра?    

– Прежде чем ответить, я хотел бы собрать более точные  улики.    

– Тогда скажите по крайней мере, верно ли мое  предположение, что она умерла от внезапного испуга?    

– Нет, неверно: я полагаю, что причина ее смерти была  более вещественна… А теперь, мисс Стоунер, мы должны покинуть вас, потому что,  если мистер Ройлотт вернется и застанет нас, вся поездка окажется совершенно  напрасной. До свидания! Будьте мужественны, сделайте все, что я сказал, и не  сомневайтесь, что мы быстро устраним грозящую вам опасность.    

     

    

«Good‑bye, and be brave.»     

     

Мы с Шерлоком Холмсом без всяких затруднений сняли номер в  гостинице «Корона». Номер наш находился в верхнем этаже, и из окна видны были  ворота парка и обитаемое крыло сток‑моронского дома. В сумерках мы видели, как  мимо проехал доктор Гримеби Ройлотт; его грузное тело вздымалось горой рядом с  тощей фигурой мальчишки, правившего экипажем. Мальчишке не сразу удалось  открыть тяжелые железные ворота, и мы слышали, как рычал на него доктор, и  видели, с какой яростью он потрясал кулаками. Экипаж въехал в ворота, и через  несколько минут сквозь деревья замелькал свет от лампы, зажженной в одной из  гостиных. Мы сидели в потемках, не зажигая огня.    

– Право, не знаю, – сказал Холмс, – брать ли  вас сегодня ночью с собой! Дело‑то очень опасное.    

– А я могу быть полезен вам?    

– Ваша помощь может оказаться неоценимой.    

– Тогда я непременно пойду.    

– Спасибо.    

– Вы говорите об опасности. Очевидно, вы видели в этих  комнатах что‑то такое, чего не видел я.    

– Нет, я видел то же, что и вы, но сделал другие  выводы.    

– Я не заметил в комнате ничего примечательного, кроме  шнура от звонка, но, признаюсь, не способен понять, для какой цели он может  служить.    

– А на вентилятор вы обратили внимание?    

– Да, но мне кажется, что в этом маленьком отверстии  между двумя комнатами нет ничего необычного. Оно так мало, что даже мышь едва  ли может пролезть сквозь него.    

– Я знал об этом вентиляторе прежде, чем мы приехали в  Сток‑Морон.    

– Дорогой мой Холмс!    

– Да, знал. Помните, мисс Стоунер сказала, что ее  сестра чувствовала запах сигар, которые курит доктор Ройлотт? А это доказывает,  что между двумя комнатами есть отверстие, и, конечно, оно очень мало, иначе его  заметил бы следователь при осмотре комнаты. Я решил, что тут должен быть  вентилятор.    

– Но какую опасность может таить в себе вентилятор?    

– А посмотрите, какое странное совпадение: над кроватью  устраивают вентилятор, вешают шнур, и леди, спящая на кровати, умирает. Разве  это не поражает вас?    

– Я до сих пор не могу связать эти обстоятельства.    

– А в кровати вы не заметили ничего особенного?    

– Нет.    

– Она привинчена к полу. Вы когда‑нибудь видели, чтобы  кровати привинчивали к полу?    

– Пожалуй, не видел.    

– Леди не могла передвинуть свою кровать, ее кровать  всегда оставалась в одном и том же положении по отношению к вентилятору и  шнуру. Этот звонок приходится называть просто шнуром, так как он не звонит.    

– Холмс! – вскричал я. – Кажется, я начинаю  понимать, на что вы намекаете. Значит, мы явились как раз вовремя, чтобы  предотвратить ужасное и утонченное преступление.    

– Да, утонченное и ужасное. Когда врач совершает  преступление, он опаснее всех прочих преступников. У него крепкие нервы и  большие знания. Палмер и Причард[22] были  лучшими специалистами в своей области. Этот человек очень хитер, но я надеюсь,  Уотсон, что нам удастся перехитрить его. Сегодня ночью нам предстоит пережить  немало страшного, и потому, прошу вас, давайте пока спокойно закурим трубки и  проведем эти несколько часов, разговаривая о чем‑нибудь более веселом.    

Часов около девяти свет, видневшийся между деревьями, погас,  и усадьба погрузилась во тьму. Так прошло часа два, и вдруг ровно в одиннадцать  одинокий яркий огонек засиял прямо против нашего окна.    

– Это сигнал для нас, – сказал Холмс,  вскакивая. – Свет горит в среднем окне.    

Выходя, он сказал хозяину гостиницы, что мы идем в гости к  одному знакомому и, возможно, там и переночуем. Через минуту мы вышли на темную  дорогу. Свежий ветер дул нам в лицо, желтый свет, мерцая перед нами во мраке,  указывал путь.    

Попасть к дому было нетрудно, потому что старая парковая  ограда обрушилась во многих местах. Пробираясь между деревьями, мы достигли  лужайки, пересекли ее и уже собирались влезть в окно, как вдруг какое‑то  существо, похожее на отвратительного урода‑ребенка, выскочило из лавровых  кустов, бросилось, корчась, на траву, а потом промчалось через лужайку и  скрылось в темноте.    

– Боже! – прошептал я. – Вы видели?    

В первое мгновение Холмс испугался не меньше меня. Он  схватил мою руку и сжал ее, словно тисками. Потом тихо рассмеялся и, приблизив  губы к моему уху, пробормотал еле слышно:    

– Милая семейка! Ведь это павиан.    

Я совсем забыл о любимцах доктора. А гепард, который каждую  минуту может оказаться у нас на плечах? Признаться, я почувствовал себя  значительно лучше, когда, следуя примеру Холмса, сбросил ботинки, влез в окно и  очутился в спальне. Мой друг бесшумно закрыл ставни, переставил лампу на стол и  быстро оглядел комнату. Здесь было все как днем. Он приблизился ко мне и,  сложив руку трубкой, прошептал так тихо, что я едва понял его:    

– Малейший звук погубит нас.    

Я кивнул головой, показывая, что слышу.    

– Нам придется сидеть без огня. Сквозь вентилятор он  может заметить свет.    

Я кивнул еще раз.    

– Не засните – от этого зависит ваша жизнь. Держите  револьвер наготове. Я сяду на край кровати, а вы на стул.    

Я вытащил револьвер и положил его на угол стола. Холмс  принес с собой длинную, тонкую трость и поместил ее возле себя на кровать  вместе с коробкой спичек и огарком свечи. Потом задул лампу, и мы остались в  полной темноте.    

Забуду ли я когда‑нибудь эту страшную бессонную ночь! Ни  один звук не доносился до меня. Я не слышал даже дыхания своего друга, а между  тем знал, что он сидит в двух шагах от меня с открытыми глазами, в таком же  напряженном, нервном состоянии, как и я. Ставни не пропускали ни малейшего луча  света, мы сидели в абсолютной тьме. Изредка снаружи доносился крик ночной  птицы, а раз у самого нашего окна раздался протяжный вой, похожий на кошачье  мяуканье: гепард, видимо, гулял на свободе. Слышно было, как вдалеке церковные  часы гулко отбивали четверти. Какими долгими они казались нам, эти каждые  пятнадцать минут! Пробило двенадцать, час, два, три, а мы все сидели молча,  ожидая чего‑то неизбежного.    

Внезапно у вентилятора мелькнул свет и сразу же исчез, но  тотчас мы почувствовали сильный запах горелого масла и накаленного металла. Кто‑то  в соседней комнате зажег потайной фонарь. Я услышал, как что‑то двинулось,  потом все смолкло, и только запах стал еще сильнее. С полчаса я сидел,  напряженно вглядываясь в темноту. Внезапно послышался какой‑то новый звук,  нежный и тихий, словно вырывалась из котла тонкая струйка пара. И в то же  мгновение Холмс вскочил с кровати, чиркнул спичкой и яростно хлестнул своей  тростью по шнуру.    

– Вы видите ее, Уотсон? – проревел он. –  Видите?    

Но я ничего не видел. Пока Холмс чиркал спичкой, я слышал  тихий отчетливый свист, но внезапный яркий свет так ослепил мои утомленные  глаза, что я не мог ничего разглядеть и не понял, почему Холмс так яростно  хлещет тростью. Однако я успел заметить выражение ужаса и отвращения на его  мертвенно‑бледном лице.    

     

    

Holmes lashed furiously.     

     

Холмс перестал хлестать и начал пристально разглядывать  вентилятор, как вдруг тишину ночи прорезал такой ужасный крик, какого я не  слышал никогда в жизни. Этот хриплый крик, в котором смешались страдание, страх  и ярость, становился все громче и громче. Рассказывали потом, что не только в  деревне, но даже в отдаленном домике священника крик этот разбудил всех спящих.  Похолодевшие от ужаса, мы глядели друг на друга, пока последний вопль не замер  в тишине.    

– Что это значит? – спросил я, задыхаясь.    

– Это значит, что все кончено, – ответил  Холмс. – И в сущности, это к лучшему. Возьмите револьвер, и пойдем в  комнату доктора Ройлотта.    

Лицо его было сурово. Он зажег лампу и пошел по коридору.  Дважды он стукнул в дверь комнаты доктора, но изнутри никто не ответил. Тогда  он повернул ручку и вошел в комнату. Я шел следом за ним, держа в руке  заряженный револьвер.    

Необычайное зрелище представилось нашим взорам. На столе  стоял фонарь, бросая яркий луч света на железный несгораемый шкаф, дверца  которого была полуоткрыта. У стола на соломенном стуле сидел доктор Гримиби  Ройлотт в длинном сером халате, из‑под которого виднелись голые лодыжки. Ноги  его были в красных турецких туфлях без задников. На коленях лежала та самая  плеть, которую мы еще днем заметили в его комнате. Он сидел, задрав подбородок  кверху, неподвижно устремив глаза в потолок; в глазах застыло выражение страха.  Вокруг его головы туго обвилась какая‑то необыкновенная, желтая с коричневыми  крапинками лента. При нашем появлении доктор не шевельнулся и не издал ни  звука.    

– Лента! Пестрая лента! – прошептал Холмс.    

     

    

He made neither sound nor motion.     

     

Я сделал шаг вперед. В то же мгновение странный головной  убор зашевелился, и из волос доктора Ройлотта поднялась граненая головка и  раздувшаяся шея ужасной змеи.    

– Болотная гадюка! – вскричал Холмс. – Самая  смертоносная индийская змея! Он умер через девять секунд после укуса. «Поднявший  меч от меча и погибнет», и тот, кто роет другому яму, сам в нее попадет.  Посадим эту тварь в ее логово, отправим мисс Стоунер в какое‑нибудь спокойное  место и дадим знать полиции о том, что случилось.    

Он схватил плеть с колен мертвого, накинул петлю на голову  змеи, стащил ее с ужасного насеста, швырнул внутрь несгораемого шкафа и  захлопнул дверцу.    

Таковы истинные обстоятельства смерти доктора Гримсби  Ройлотта из Сток‑Морона. Не стану подробно рассказывать, как мы сообщили  печальную новость испуганной девушке, как утренним поездом мы препроводили ее  на попечение тетки в Харроу и как туповатое полицейское следствие пришло к  заключению, что доктор погиб от собственной неосторожности, забавляясь со своей  любимицей – ядовитой змеей. Остальное Шерлок Холмс рассказал мне, когда мы на  следующий день ехали обратно.    

– В начале я пришел к совершенно неправильным выводам,  мой дорогой Уотсон, – сказал он, – и это доказывает, как опасно  опираться на неточные данные. Присутствие цыган, восклицание несчастной  девушки, пытавшейся объяснить, что она увидела, чиркнув спичкой, – всего  этого было достаточно, чтобы навести меня на ложный след. Но когда мне стало  ясно, что в комнату невозможно проникнуть ни через дверь, ни через окно, что не  оттуда грозит опасность обитателю этой комнаты, я понял свою ошибку, и это  может послужить мне оправданием. Я уже говорил вам, внимание мое сразу  привлекли вентилятор и шнур от звонка, висящий над кроватью. Когда  обнаружилось, что звонок фальшивый, а кровать прикреплена к полу, у меня зародилось  подозрение, что шнур служит лишь мостом, соединяющим вентилятор с кроватью. Мне  сразу же пришла мысль о змее, а зная, как доктор любит окружать себя  всевозможными индийскими тварями, я понял, что, пожалуй, угадал. Только такому  хитрому, жестокому злодею, прожившему много лет на Востоке могло прийти в  голову прибегнуть к яду, который нельзя обнаружить химическим путем. В пользу  этого яда, с его точки зрения, говорило и то, что он действует мгновенно.  Следователь должен был бы обладать поистине необыкновенно острым зрением, чтобы  разглядеть два крошечных темных пятнышка, оставленных зубами змеи. Потом я  вспомнил о свисте. Свистом доктор звал змею обратно, чтобы ее не увидели на  рассвете рядом с мертвой. Вероятно, давая ей молоко, он приучил ее возвращаться  к нему. Змею он пропускал через вентилятор в самый глухой час ночи и знал  наверняка, что она поползет по шнуру и спустится на кровать. Рано или поздно  девушка должна была стать жертвой ужасного замысла, змея ужалила бы ее, если не  сейчас, то через неделю. Я пришел к этим выводам еще до того, как посетил  комнату доктора Ройлотта. Когда же я исследовал сиденье его стула, я понял, что  у доктора была привычка становиться на стул, чтобы достать до вентилятора. А  когда я увидел несгораемый шкаф, блюдце с молоком и плеть, мои последние  сомнения окончательно рассеялись. Металлический лязг, который слышала мисс  Стоунер, был, очевидно, стуком дверцы несгораемого шкафа, куда доктор прятал  змею. Вам известно, что я предпринял, убедившись в правильности своих выводов.  Как только я услышал шипение змеи – вы, конечно, тоже слыхали его, – я  немедленно зажег свет и начал стегать ее тростью.    

– Вы прогнали ее назад в вентилятор…    

– …и тем самым заставил напасть на хозяина. Удары моей  трости разозлили ее, в ней проснулась змеиная злоба, и она напала на первого  попавшегося ей человека. Таким образом, я косвенно виновен в смерти доктора  Гримеби Ройлотта, но не могу сказать, чтобы эта вина тяжким бременем легла на  мою совесть.    

     

    

     

 Палец инженера    

     

The Adventure of the Engineer's Thumb     

First published in the Strand Magazine, Mar. 1892,    

with 8 illustrations by Sidney Paget.    

     

     

Из всех задач, какие приходилось решать моему другу мистеру  Шерлоку Холмсу, мною его вниманию было предложено лишь две, а именно: случай,  когда мистер Хэдерли лишился большого пальца, и происшествие с обезумевшим  полковником Уорбэртоном. Последняя представляла собой обширное поле  деятельности для тонкого и самобытного наблюдателя, зато первая оказалась столь  своеобразной и столь драматичной по своим подробностям, что скорее заслуживает  изложения в моих записках, хотя и не позволила моему приятелю применить те  дедуктивные методы мышления, благодаря которым он неоднократно добивался таких  примечательных результатов. Об этой истории, мне помнится, не раз писали  газеты, но, как и все подобные события, втиснутая в газетный столбец, она  казалась значительно менее увлекательной, нежели тогда, когда ее рассказывал  участник событий, и действие как бы медленно развертывалось перед нашими глазами,  и мы шаг за шагом проникали в тайну и приближались к истине. В свое время  обстоятельства этого дела произвели на меня глубокое впечатление, и прошедшие с  тех пор два года ничуть не ослабили этот эффект.    

События, о которых я хочу рассказать, произошли летом 1889  года, вскоре после моей женитьбы. Я снова занялся врачебной практикой и  навсегда распрощался с квартирой на Бейкер‑стрит, хотя часто навещал Холмса и  время от времени даже убеждал отказаться от богемных привычек и почаще  приходить к нам. Практика моя неуклонно росла, а поскольку я жил неподалеку от  Паддингтона, то среди пациентов у меня было несколько служащих этого вокзала.  Один из них, которого мне удалось вылечить от тяжелой, изнурительной болезни,  без устали рекламировал мои достоинства и посылал ко мне каждого страждущего,  кого он был способен уговорить обратиться к врачу.    

Однажды утром, часов около семи, меня разбудила, постучав в  дверь, наша служанка. Она сказала, что с Паддингтона пришли двое мужчин и ждут  меня в кабинете. Я быстро оделся, зная по опыту, что несчастные случаи на  железной дороге редко бывают пустячными, и сбежал вниз. Из приемной, плотно  прикрыв за собой дверь, вышел мой старый пациент – кондуктор.    

– Он здесь, – прошептал он, указывая на  дверь. – Все в порядке.    

– Кто? – не понял я. По его шепоту можно было  подумать, что он запер у меня в кабинете какое‑то необыкновенное существо.    

– Новый пациент, – так же шепотом продолжал  он. – Я решил, что лучше сам приведу его, тогда ему не сбежать. Он там,  все в порядке. А мне пора. У меня, доктор, как и у вас, свои обязанности.    

И он ушел, мой верный поклонник, не дав мне даже возможности  поблагодарить его.    

Я вошел в приемную; возле стола сидел человек. Он был одет в  недорогой костюм из пестротканого твида; кепка его лежала на моих книгах. Одна  рука у него была обвязана носовым платком сплошь в пятнах крови. Он был молод,  лет двадцати пяти, не больше, с выразительным мужественным лицом, но страшно  бледен и словно чем‑то потрясен – он был совершенно не в силах овладеть собою.    

– Извините, что так рано потревожил вас, доктор, –  сказал он, – но со мной нынче ночью произошло нечто серьезное. Я приехал в  Лондон утренним поездом, и, когда начал узнавать в Паддингтоне, где найти  врача, этот добрый человек любезно проводил меня к вам. Я дал служанке свою  карточку, но, вижу, она оставила ее на столе.    

Я взял карточку и прочел имя, род занятий и адрес моего  посетителя: «Мистер Виктор Хэдерли, инженер‑гидравлик. Виктория‑стрит, 16‑а (4‑й  этаж)».    

– Очень сожалею, что заставил вас ждать, – сказал  я, усаживаясь в кресло у письменного стола. – Вы ведь всю ночь ехали –  занятие само по себе не из веселых.    

– О, эту ночь скучной я никак не могу назвать, –  ответил он и расхохотался.    

Откинувшись на спинку стула, он весь трясся от смеха, и в  его смехе звучала какая‑то высокая, звенящая нота. Мне, как медику, его смех не  понравился.    

– Прекратите! Возьмите себя в руки! – крикнул я и  налил ему воды из графина.    

Но и это не помогло. Им овладел один из тех истерических  припадков, которые случаются у сильных натур, когда переживания уже позади.  Наконец смех утомил его, и он несколько успокоился.    

– Я веду себя крайне глупо, – задыхаясь, вымолвил  он.    

– Вовсе нет. Выпейте это! – Я плеснул в воду немного  коньяку, и его бледные щеки порозовели.    

– Спасибо, – поблагодарил он. – А теперь,  доктор, будьте добры посмотреть мой палец, или, лучше сказать, то место, где он  когда‑то был.    

Он снял платок и протянул руку. Даже я, привычный к такого  рода зрелищам, содрогнулся. На руке торчало только четыре пальца, а на месте  большого было страшное красное вздутие. Палец был оторван или отрублен у самого  основания.    

     

    

He unwound the handkerchief and held out his hand.     

     

– Боже мой! – воскликнул я. – Какая ужасная  рана! Крови, наверное, вытекло предостаточно.    

– Да. После удара я упал в обморок и, наверное, был без  сознания очень долго. Очнувшись, я увидел, что кровь все еще идет, тогда я туго  завязал платок вокруг запястья и закрутил узел щепкой.    

– Превосходно! Из вас вышел бы хороший хирург.    

– Да нет, просто я разбираюсь в том, что имеет  отношение к гидравлике.    

– Рана нанесена тяжелым и острым инструментом, –  сказал я, осматривая руку.    

– Похожим на нож мясника, – добавил он.    

– Надеюсь, случайно?    

– Никоим образом.    

– Неужели покушение?    

– Вот именно.    

– Не пугайте меня.    

Я промыл и обработал рану, а затем укутал руку ватой и  перевязал пропитанными корболкой бинтами. Он сидел, откинувшись на спинку  стула, и ни разу не поморщился, хотя время от времени закусывал губы.    

– Ну, как? – закончив, спросил я.    

– Превосходно! После вашего коньяка и перевязки я  словно заново родился. Я очень ослабел, ведь мне пришлось немало испытать.    

– Может, лучше не говорить о случившемся? Вы будете  волноваться.    

– О нет. Сейчас уже нет. Все равно придется выкладывать  всю историю в полиции. Но, между нами говоря, только моя рана может заставить  их поверить моему заявлению. История эта совершенно необычная, а я ничем  подтвердить ее не могу. Даже если мне поверят, доводы, которые я способен  представить в доказательство ее, настолько неопределенны, что вряд ли здесь  восторжествует правосудие.    

– Значит, это загадка, которую нужно разрешить, –  воскликнул я. – Тогда я настоятельно рекомендую вам, прежде чем обращаться  в полицию, пойти к моему другу мистеру Шерлоку Холмсу.    

– Я слышал об этом человеке, – ответил мой  пациент, – и был бы очень рад, если бы он взял это дело на себя, хотя,  разумеется, все равно придется заявить в полицию. Может, вы порекомендуете меня  ему?    

– Больше того, я сам отвезу вас к нему.    

– Премного буду вам обязан.    

– Давайте вызовем экипаж и поедем. Мы как раз поспеем к  завтраку. Вы в состоянии ехать?    

– Да. На душе у меня будет неспокойно до тех пор, пока  я не расскажу мою историю.    

– Тогда я попрошу служанку вызвать кэб и через минуту  буду готов.    

Я побежал наверх, в нескольких словах рассказал о  случившемся жене и через пять минут вместе с моим новым знакомым уже ехал по  направлению к Бейкер‑стрит.    

Как я и предполагал, Шерлок Холмс – еще в халате – сидел в  гостиной, читал ту колонку из «Таймса», в которой публикуются сведения о  розыске различных лиц, и курил трубку. Эту трубку он обычно выкуривал до  завтрака, набивая всякими остатками всех табаков – они с особой тщательностью  собирались и сушились на каминной доске. Он принял нас с присущим ему  спокойствием и радушием, заказал для нас яичницу с ветчиной, и мы на славу  позавтракали. Когда с едой было покончено, он усадил нашего нового знакомого на  диван, подложил ему под спину подушку, а рядом поставил стакан воды с коньяком.    

     

    

He settled our new acquaintance on the sofa.     

     

– Вам, видно, пришлось пережить нечто необычное, мистер  Хэдерли, – сказал он. – Прошу вас прилечь на диван и чувствовать себя  как дома. Рассказывайте, пока сможете, но, если почувствуете себя плохо,  помолчите и попробуйте восстановить силы при помощи вот этого легкого средства.    

– Благодарю вас, – ответил мой пациент, – но  я чувствую себя другим человеком после того, как доктор перевязал мне руку, а  ваш завтрак, по‑видимому, завершил курс лечения. Я постараюсь недолго занимать  у вас драгоценное время и поэтому тотчас же приступаю к рассказу о моих  удивительных приключениях.    

Опустив тяжелые веки, будто от усталости – что на самом деле  лишь скрывало присущее ему жадное любопытство, – Холмс поудобнее уселся в  кресло, я пристроился напротив, и мы принялись слушать действительно  невероятную историю, которую наш посетитель изложил во всех подробностях.    

– Должен сказать вам, – начал он, – что  родители мои умерли, я не женат и потому живу совершенно один в своей  лондонской квартире. По профессии я инженер‑гидравлик и приобрел немалый опыт в  течение тех семи лет, что пробыл в подручных в известной гринвичской фирме  «Веннер и Мейтсон». Два года назад, унаследовав солидную сумму денег после  смерти отца, я решил завести собственное дело и открыл контору на Виктория‑стрит.    

Наверное, каждому, кто открывает собственное дело, сначала  приходится туго. Во всяком случае, так было со мной. В течение двух лет мне  довелось дать всего три консультации и выполнить одну небольшую работу – вот и  все, что дала мне моя специальность. Весь мой доход составляет на сегодняшний  день двадцать семь фунтов десять шиллингов. Ежедневно с девяти утра до четырех  я сидел в своей захудалой конторе и наконец о тяжелым сердцем начал понимать,  что у меня не будет настоящей работы.    

Но вот вчера, когда я собрался было уходить, вошел мой  клерк, доложил, что меня желает видеть по делу какой‑то джентльмен, и подал мне  визитную карточку: «Полковник Лизандер Старк». А следом в комнату вошел и сам  полковник, человек роста выше среднего, но чрезвычайно худой. До сих пор мне не  доводилось встречать таких худых людей. Кожа так обтягивала выпирающие скулы,  что лицо его, казалось, состояло лишь из носа и подбородка. Тем не менее худым  он был по природе, а не от какой‑либо болезни, ибо взгляд у него сверкал,  двигался он проворно и держался уверенно. Он был просто, но аккуратно одет, а  по возрасту, решил я, ему под сорок.    

     

    

Colonel Lysander Stark.     

     

– Мистер Хэдерли? – спросил он с немецким  акцентом. – Вас порекомендовали мне как человека не только опытного, но и  скромного, умеющего хранить тайну.    

Я поклонился, чувствуя себя польщенным, как и всякий молодой  человек при обращении подобного рода.    

– Разрешите узнать, кто дал мне такую лестную  характеристику? – полюбопытствовал я.    

– Я предпочитаю пока умолчать об этом. Из того же  источника мне стало известно, что родители ваши умерли, вы холосты и живете в  Лондоне один.    

– Совершенно правильно, – ответил я, – но  простите, я не совсем понимаю, какое это имеет отношение к моей деятельности.  Вы ведь желали увидеть меня по делу?    

– Именно так. Вы сейчас убедитесь, что все, о чем я  говорю, имеет непосредственное отношение к делу. Я хочу поручить вам одну  работу, но при этом должна сохраняться полная тайна, полная тайна, понятно?  Чего, разумеется, можно скорее ожидать от человека одинокого, нежели от  человека, который живет в кругу семьи.    

– Если я дам слово хранить тайну, – сказал  я, – можете быть уверены, я его не нарушу.    

Он пристально посмотрел на меня, и я подумал, что ни разу не  видел столь подозрительного и недоверчивого взгляда.    

– Итак, вы обещаете? – спросил он.    

– Да, обещаю.    

– Обещаете хранить полное молчание до, во время и после  работы? Никогда не упоминать об этом деле ни устно, ни письменно?    

– Я уже дал вам слово.    

– Очень хорошо.    

Вдруг он вскочил и, молнией метнувшись по комнате, распахнул  дверь настежь. За дверью никого не было.    

– Все в порядке, – заметил он, возвращаясь на  место. – Известно, как клерки порой интересуются делами своих хозяев.  Теперь можем поговорить спокойно.    

Он подвинул свой стул вплотную к моему и уставился на меня  тем же недоверчиво‑пронзительным взглядом.    

Чувство отвращения и что‑то похожее на страх начало расти во  мне при столь странном поведении этого чересчур худого человека. Даже боязнь  потерять клиента не могла заставить меня терпеливо ждать, пока он заговорит.    

– Прошу вас, сэр, изложить дело, я дорожу своим  временем.    

Да простит мне небо эти слова, но они сами сорвались с моих  уст.    

– Вас устроят пятьдесят гиней за одну ночь  работы? – спросил он.    

– Вполне.    

– Я сказал – за ночь работы, но правильнее сказать – за  час. Мне просто нужно ваше мнение по поводу гидравлического пресса, который  вышел из строя. Если вы подскажете, в чем дело, мы сумеем сами устранить  неисправность. Что скажете?    

– Дело несложное, плата хороша.    

– Именно так. Нам хотелось бы, чтобы вы приехали  сегодня вечером последним поездом.    

– Куда?    

– В Айфорд. Это небольшая деревушка в Брекшире, на  границе с Оксфордширом, в семи милях от Рединга. От Паддингтона есть поезд,  который прибывает туда примерно в одиннадцать пятнадцать.    

– Превосходно.    

– Я приеду в экипаже встретить вас.    

– Значит, придется добираться на лошадях?    

– Да, наш дом находится в стороне от железной дороги.  От Айфорд до него добрых семь миль.    

– Значит, вряд ли мы доберемся до места к полуночи. И  обратного поезда уже не будет. Мне придется провести у вас всю ночь.    

– Что же, это не проблема.    

– Но не очень‑то удобно. А не мог бы я приехать в какое‑нибудь  другое, более подходящее время?    

– Самое лучшее, считаем мы, если вы приедете поздно  вечером. Именно за неудобства мы и платим вам, никому не известному молодому  человеку, сумму, за которую можем получить совет самых крупных специалистов по  вашей профессии. Конечно, если предложение вам не по душе, еще есть время от  него отказаться.    

Я подумал, как мне пригодятся пятьдесят гиней.    

– Нет, нет, – заспешил я, – я готов сделать  так, как вы считаете нужным. Однако мне хотелось бы более четко представить  себе, что именно от меня требуется.    

– Совершенно справедливо. Обещание хранить тайну;  которое мы взяли с вас, вполне естественно, возбудило ваше любопытство. Я  отнюдь не хочу, чтобы вы брали какие‑то обязательства, не ознакомившись  предварительно со всеми деталями. Надеюсь, нас никто не подслушивает?    

– Никто.    

– Дело обстоит следующим образом. Вам, вероятно  известно, что сукновальная глина – довольно ценное сыры и что залежи ее в  Англии встречаются в одном‑двух местах.    

– Я слышал об этом.    

– Некоторое время назад я купил маленький участок  земли, совсем крохотный, в десяти милях от Рединга. И вдруг оказалось, что мне  повезло: я обнаружил на одном поле пласт сукновальной глины. Я исследовал его и  выяснил, что он составляет лишь небольшую перемычку, соединяющую два очень  мощных пласта слева и справа, расположенных на участках моих соседей. В их  земле хранится сырье не менее ценное, чем золото, а эти добрые люди пребывают в  полном неведении. Мне, естественно, было бы выгодно купить у них землю, прежде  чем они узнают ее истинную стоимость, но, к сожалению, я не располагаю для  этого достаточным капиталом. Поэтому я посвятил в тайну нескольких своих приятелей,  и они предложили потихоньку, не говоря никому ни слова, разрабатывать наш  собственный небольшой пласт, чтобы заработать деньги, а впоследствии купить  землю у соседей. Этим мы и заняты вот уже некоторое время и в помощь установили  гидравлический пресс. Но пресс, как я уже сказал, вышел из строя, и нам нужен  ваш совет. Мы ревностно храним наш секрет, и если станет известно, что к нам  приезжал гидравлик, то тотчас же начнутся расспросы, факты выплывут наружу, и  тогда прощай соседские поля, а с ними и наши планы. Вот почему я взял с вас  слово никому не рассказывать, что вы сегодня вечером едете в Айфорд. Надеюсь,  теперь все ясно?    

– Единственное, что мне не совсем ясно, – ответил  я, – это зачем вам гидравлический пресс. Сукновальную глину, насколько я  знаю, вычерпывают, как песок из карьера.    

– А, – небрежно махнул он рукой, – у нас свои  методы работы. Чтобы соседи ничего не заметили, мы прессуем глину в кирпичи. Но  это деталь. Я доверяю вам, мистер Хэдерли, и рассказал все. – Он  встал. – Итак, жду вас в Айфорде в 23:15.    

– Я обязательно приеду.    

– И помните: никому ни слова.    

Он еще раз посмотрел на меня долгим вопросительным взглядом  и, пожав мне руку своей холодной, влажной рукой, поспешно вышел.    

     

    

«Not a word to a soul!»     

     

Хладнокровно поразмыслив, я, как вы представляете, не мог  все‑таки отделаться от удивления по поводу этого странного поручения. С одной  стороны, я, разумеется, был рад, ибо плату мне предложили в десять раз большую,  чем та, которую запросил бы я сам. Кроме того, есть надежда, что за этим  поручением последуют и другие. С другой стороны, облик и манеры моего клиента  произвели на меня такое гнетущее впечатление, что я не мог отвязаться от мысли,  что вся эта история с сукновальной глиной не вполне объясняет необходимость  приехать непременно в полночь и избежать огласки. Однако я отбросил от себя  страхи, на славу поужинал, доехал до Паддингтона и отправился в путь.    

В Рединге мне пришлось сделать пересадку. Но я успел на  последний поезд в Айфорд и в начале двенадцатого прибыл на маленькую, тускло  освещенную станцию. Я оказался единственным, кто там сошел, на платформе не  было ни души, кроме заспанного носильщика с фонарем в руках. За станционной  оградой я увидел моего утреннего знакомого – он стоял в тени на противоположной  стороне. Не сказав ни слова, он схватил меня за руку и втащил в экипаж, дверца  которого предусмотрительно оказалась открытой. Опустив с обеих сторон окошки,  полковник постучал кучеру, и лошадь рванулась вперед.    

– Одна лошадь? – перебил Холмс.    

– Да одна.    

– Вы не заметили масть?    

– Заметил при свете фонаря, когда садился в экипаж.  Лошадь рыжей масти.    

– Усталая или свежая?    

– Свежая, шерсть у нее лоснилась.    

– Благодарю. Извините, что перебил. Прошу продолжать  ваше весьма интересное повествование.    

– Итак, мы тронулись в путь и ехали по меньшей мере с  час. Полковник Лизандер Старк сказал, что до места всего семь миль, но, если  принять во внимание скорость, с какой мы мчались, и время, что нам  потребовалось, мне показалось, что расстояние там, должно быть, миль в  двенадцать. Он молча сидел рядом, и я чувствовал, когда поглядывал на него, что  он не спускает с меня глаз. Проселочные дороги в тех местах, по‑видимому, в  неважном состоянии, и нас ужасно кидало из стороны в сторону. Я попытался было  в окошко разглядеть, где мы едем, но сквозь матовое стекло мог различить только  мелькавшие кое‑где световые пятна. Несколько раз я хотел завести разговор – уж  очень монотонным было наше путешествие, но полковник отвечал односложно, и  разговор быстро затухал. Наконец ямы и ухабы закончились, колеса захрустели по  посыпанной гравием дорожке, и экипаж остановился. Полковник Лизандер Старк  спрыгнул на землю, я последовал за ним, и он тут же потащил меня на крыльцо,  где зияла отворенная дверь. Таким образом, прямо из экипажа я очутился в  прихожей и не сумел даже краем глаза разглядеть фасад дома. Едва я переступил  порог, дверь тяжело захлопнулась за нами, и я услышал слабый стук отъезжающего  экипажа.    

В доме царил полный мрак, и полковник, что‑то бормоча себе  под нос, принялся шарить по карманам в поисках спичек. Внезапно в дальнем конце  коридора дверь отворилась, и в коридор упал длинный луч золотистого света. Луч  становился шире и шире, и в дверях, держа высоко над головой лампу, появилась  женщина; вытянув шею, она вглядывалась в нас. Я заметил, что она очень  красивая, а блеск, которым отливало ее темное платье, свидетельствовал о том,  что оно из дорогого материала. Она произнесла несколько слов на каком‑то языке,  и по тону я догадался, что она о чем‑то спросила моего попутчика, но тот лишь  сердито буркнул в ответ, и она так вздрогнула, что чуть не выронила лампу.  Полковник Старк подошел к ней, шепнул что‑то на ухо и, проводив обратно в  комнату, вернулся ко мне с лампой в руках.    

– Будьте добры подождать несколько минут здесь, –  сказал он, отворяя другую дверь в незатейливо убранную комнатку с круглым  столом посредине, на котором лежало несколько немецких книг. Полковник Старк  поставил лампу на крышку фисгармонии рядом с дверью. – Я постараюсь не  задержать вас, – добавил он и исчез в темноте.    

Я посмотрел книги на столе и, хотя не знаю немецкого, все же  понял, что две из них были научные, а остальные – сборники поэзии. Затем я  подошел к окну в надежде разглядеть, где нахожусь, но оно было плотно прикрыто  дубовыми ставнями. Удивительно молчаливый дом! Кругом царила мертвая тишина,  лишь где‑то в коридоре громко тикали часы.    

Смутное чувство тревоги овладевало мною. Кто эти немцы и что  они делают в этом странном, уединенном доме? И где находится сам дом? Милях в  десяти от Айфорда – вот и все, что мне было известно, но к северу, югу, востоку  или западу от него, я и представления не имел. Однако неподалеку от Айфорда  находится и Рединг и, наверное, другие города, так что место это не может быть  очень уж уединенным. Все же царившая вокруг полная тишина ясно давала понять,  что мы в деревне. Я ходил взад и вперед по комнате, мурлыкая что‑то себе под  нос, чтобы окончательно не упасть духом, и размышляя, что недаром получу  обещанные пятьдесят гиней.    

И вдруг беззвучно и медленно отворилась дверь, и в темном проеме  появилась та женщина. Желтый свет от моей лампы упал на ее красивое лицо. Я  понял, что она чего‑то боится, и мне самому стало страшно. Дрожащим пальцем она  подала мне знак хранить молчание и прошептала что‑то на ломаном английском  языке, то и дело косясь назад во мрак, словно напуганная лошадь.    

– Я уйду, – сказала она, очевидно, изо всех сил  стараясь говорить спокойно. – Я уйду. Я не могу оставаться здесь. И вам  здесь тоже нечего делать.    

– Сударыня, – возразил я, – я ведь еще не  выполнил того, ради чего приехал. Я не могу уехать, пока не осмотрю пресс.    

– Не нужно медлить, – настаивала она. –  Уходите в эту дверь. Там никого нет. – Видя, что я лишь улыбаюсь и качаю  головой, она вдруг отбросила всю свою сдержанность и, стиснув руки, шагнула ко  мне. – Во имя неба, – прошептала она, – уходите отсюда, пока не  поздно.    

     

    

«Get away from here before it is too late!»     

     

Но я довольно упрям по характеру, и, когда на пути у меня  возникает какое‑нибудь препятствие, я загораюсь еще больше и хочу довести дело  до конца. Я подумал об обещанных пятидесяти гинеях, об утомительном путешествии  и о тех неудобствах, что меня ожидают, если мне придется провести ночь на  станции. Значит, все впустую? Почему я должен уехать, не выполнив работы и не  получив тех денег, которые мне должны? Может, эта женщина – ведь я ничего о ней  не знаю – помешанная? С самым независимым видом, хотя, признаться, ее поведение  напугало меня больше, чем хотелось бы показать, я снова покачал головой и  заявил о своем намерении остаться. Она было принялась уговаривать меня, но где‑то  наверху стукнула дверь, и послышались шаги на лестнице. На мгновение она  прислушалась, а потом, заломив в отчаянии руки, исчезла так же внезапно и  бесшумно, как и появилась.    

В комнату вошли полковник Лизандер Старк и маленький толстый  человек с седой бородой, торчащей из складок его двойного подбородка. Его  представили мне как мистера Фергюсона.    

– Это мой секретарь и управляющий, – сказал  полковник.    

– Между прочим, мне казалось, что, уходя, я закрыл эту  дверь. Вас не просквозило?    

– Наоборот, – возразил я, – это я приоткрыл  дверь, в комнате душновато.    

Полковник вновь нацелился на меня подозрительным взглядом.    

– Пора перейти к делу, – сказал он. – Мы с  мистером Фергюсоном покажем вам, где стоит пресс.    

– Я, пожалуй, надену шляпу.    

– Зачем? Пресс находится в доме.    

– Что? Разве залежи сукновальной глины здесь в доме?    

– Нет‑нет! Мы только прессуем здесь. Да, собственно,  какая разница? Нам нужно, чтобы вы посмотрели машину и сказали, в чем  неисправность.    

Мы поднялись наверх, впереди полковник с лампой, за ним  толстяк‑управляющий, а потом я. Это был не дом, а настоящий лабиринт – с  бесчисленными коридорами, галереями, узкими винтовыми лестницами и низкими  дверцами, пороги которых были истоптаны ногами многих поколений. На первом  этаже не было ни ковров, ни мебели, со стен сыпалась штукатурка, и зелеными  пятнами проступала сырость. Я старался сделать вид, что все это меня мало  трогает, но отнюдь не забывал предостережения женщины – хоть и пренебрег им – и  зорко следил за своими спутниками. Фергюсон был угрюм и молчалив, но по тем  нескольким словам, что он произнес, я понял, что он по крайней мере уроженец  Англии.    

Наконец полковник Лизандер Старк остановился и отпер какую‑то  дверь. Она вела в маленькую квадратную комнату, в которой мы трое вряд ли могли  поместиться. Фергюсон остался в коридоре, а мы с полковником вошли в комнату.    

– Мы находимся сейчас, – сказал он, – внутри  гидравлического пресса, и если бы кто‑нибудь включил его, нам не сдобровать.  Потолок этой камеры в действительности – плоскость рабочего поршня, который с  силой, равной весу нескольких тонн, опускается на металлический пол. Снаружи  установлены боковые цилиндры, в которые поступает вода, она действует на  поршень… Впрочем, с механикой вы знакомы. Пресс работает, но что‑то заедает, и  он не развивает полную мощность. Будьте добры осмотреть его и подсказать нам,  что следует исправить.    

Я взял у него лампу и внимательно осмотрел пресс. Это была  машина гигантских размеров, способная создавать огромное давление. Когда я  вышел из камеры я включил рычаги управления, где‑то зашипело, и я понял, что в  боковом цилиндре имеется небольшая утечка. Осмотр показал, что резиновая  прокладка в одном месте потеряла эластичность и сквозь нее просачивается вода.  Именно это было причиной падения мощности. Мои спутники весьма внимательно  выслушали меня и задали несколько практических вопросов насчет того, как  устранить неисправность. Объяснив им все подробно, я возвратился в главную  камеру и из любопытства принялся ее осматривать. С первого же взгляда было  ясно, что история с сукновальной глиной – сплошная выдумка, ибо глупо было даже  предположить, что столь мощный механизм предназначен для столь ничтожной цели.  Стены камеры были деревянные, но основание из железа, и я увидел на нем  металлическую накипь. Я наклонился и попытался соскоблить кусочек, чтобы  получше его рассмотреть, как услышал приглушенное восклицание по‑немецки и  увидел мертвенно‑бледное лицо полковника.    

– Что вы тут делаете? – спросил он.    

Я разозлился, когда понял, как был обманут той искусно  придуманной историей, которую он мне поведал.    

– Любуюсь вашей сукновальной глиной, – ответил  я. – Думается, я мог бы дать вам лучший совет, если бы знал истинное  назначение этого пресса.    

Едва я произнес эти слова, как тут же пожалел о своей  несдержанности. Лицо его окаменело, в серых глазах вспыхнул зловещий огонек.    

– Ну что ж, – прошипел он, – сейчас вы  узнаете все подробности.    

Он сделал шаг назад, захлопнул дверцу и повернул ключ в  замке. Я бросился к двери, стал дергать за ручку, колотить, но дверь оказалась  весьма надежной и никак не поддавалась.    

– Эй, полковник! – закричал я. – Выпустите  меня.    

     

    

I rushed to the door.     

     

И вдруг в тишине раздался звук, от которого душа у меня ушла  в пятки. Он включил пресс. Лампа стояла на полу, где я ее поставил, когда  рассматривал накипь, и при свете ее я увидел, что черный потолок начал  двигаться на меня, медленно, толчками, но с такой силой, что через минуту – и я  понимал это лучше, чем кто‑либо другой – от меня останется мокрое место. Я  снова с криком бросился к двери, ногтями пытался сорвать замок. Я умолял  полковника выпустить меня, но беспощадный лязг рычагов заглушал мои крики.  Потолок уже находился на расстоянии одного‑двух футов от меня, и, подняв руку,  я мог дотронуться до его твердой и неровной поверхности. И в тот же момент в  голове у меня сверкнула мысль о том, что смерть моя может показаться менее  болезненной в зависимости от положения, в каком я ее приму. Если лечь на живот,  то вся тяжесть придется на позвоночник, и я содрогнулся, представив себе, как  он захрустит. Лучше, конечно, лечь на спину, но достанет ли у меня духу  смотреть, как неумолимо надвигается черная тень? Я уже не мог стоять в полный  рост, но тут я увидел нечто такое, от чего в душе моей затрепетала надежда.    

Я уже сказал, что пол и потолок были железными, а стены  камеры обшиты деревянной панелью. И вот в ту минуту, когда я в последний раз  лихорадочно озирался вокруг, я заметил тонкую щель желтого света между двумя  досками, которая ширилась и ширилась по мере того, как потолок опускался. На  мгновение я даже не поверил, что это выход, который может спасти меня от  смерти. В следующую секунду я бросился вперед и в полуобморочном состоянии  свалился с другой стороны. Отверстие закрылось. Хруст лампы, а затем и стук  металлических плит поведали о том, что я был на волосок от гибели.    

Я пришел в себя оттого, что кто‑то отчаянно дергал меня за  руку, и увидел, что лежу на каменном полу в узком коридоре, надо мной  склонилась женщина, одной рукой она тянет меня, а другой – держит свечу. Это  была та самая моя благожелательница, чьим предупреждением я по глупости  пренебрег.    

– Идемте! Идемте! – задыхаясь, вскричала  она. – Они сейчас будут здесь. Они увидят, что вас там нет. О, не теряйте  драгоценного времени, идемте!    

На этот раз я внял ее совету. Кое‑как поднявшись на ноги, я  вместе с ней бросился по коридору, а потом вниз по винтовой лестнице. Лестница  привела нас в более широкий коридор, и тут же мы услышали топот и крики: кто‑то,  находящийся на том этаже, с которого мы только что спустились, отвечал на  возгласы снизу. Моя провожатая остановилась и огляделась вокруг, не зная, что  предпринять. Затем она распахнула дверь в спальню, где в окно полным светом  светила луна.    

– Это единственная возможность, – сказала  она. – Окно высоко, но, может, вам удастся спрыгнуть.    

В это время в дальнем конце коридора появился свет, и я  увидел полковника Лизандера Старка: он бежал, держа в одной руке фонарь, а в  другой что‑то похожее на нож мясника. Я бросился в комнату к окну, распахнул  его и выглянул. Каким тихим, приветливыми и спокойным казался сад, залитый  лунным светом; окно было не более тридцати футов над землей. Я взобрался на  подоконник, но медлил: мне хотелось узнать, что станется с моей спасительницей.  Я решил, несмотря ни на что, прийти ей на помощь, если ей придется плохо. Едва  я подумал об этом, как этот негодяй ворвался в комнату и бросился ко мне. Она  обхватила его обеими руками и пыталась удержать.    

– Фриц! Фриц! Вспомни свое обещание после прошлого  раза, – кричала она на английском языке. – Ты обещал, что этого не  повторится. Он будет молчать! Он будет молчать!    

– Ты сошла с ума, Эльза! – гремел он, стараясь  вырваться от нее. – Ты нас погубишь. Он видел слишком много. Пусти меня,  говорю я тебе!    

Он отбросил ее в сторону, метнулся к окну и замахнулся своим  оружием. Я успел соскользнуть с подоконника и висел, держась за раму, когда он  нанес мне удар. Я почувствовал тупую боль, руки мои разжались, и я упал в сад  под окном.    

     

    

He cut at me.     

     

Падение меня оглушило, но и только. Я вскочил и со всех ног  бросился в кусты, понимая, что не ушел еще от опасности. На бегу меня вдруг  охватила страшная слабость и тошнота. Руку дергало от боли, и только тогда я  заметил, что у меня нет большого пальца и из раны хлещет кровь. Я попытался  было обвязать руку носовым платком, но в этот момент в висках у меня застучало,  и я свалился в тяжелом обмороке среди кустов роз.    

Сколько я был без сознания, сказать не могу. Наверное, очень  долго, потому что, когда я пришел в себя, луна уже зашла и занимался день.  Одежда моя промокла до нитки от выпавшей ночью росы, а рукав пиджака был  насквозь пропитан кровью. Жгучая боль напомнила мне о событиях минувшей ночи, и  я вскочил на ноги, сознавая, что не могу считать себя в полной безопасности. Но  каково же было мое удивление, когда, оглядевшись вокруг, я не увидел ни дома,  ни сада. Я лежал у изгороди возле дороги, а немного подальше виднелось длинное  строение; когда я подошел к нему, оно оказалось той самой станцией, куда я и  прибыл накануне вечером. И если бы не страшная рана на руке, все происшедшее  могло бы показаться просто ночным кошмаром. Ничего не понимая, я вошел в здание  и спросил, скоро ли будет утренний поезд. Менее чем через час будет поезд на  Рединг, ответили мне. Дежурил тот самый носильщик, что и накануне. Я спросил у  него, не знает ли он полковника Лизандера Старка. Нет, имя это ему незнакомо.  Не видел ли он экипаж у станции вчера вечером? Нет, не видел. Есть ли поблизости  полицейский участок? Да, милях в трех от станции.    

Я совсем ослабел, а рука у меня так болела, что нечего было  и думать туда дойти. Я решил сначала вернуться в город, а потом уж пойти в  полицию. Я приехал в Лондон в начале седьмого, прежде всего отправился  перевязывать рану, и доктор оказался настолько любезен, что сам привез меня к  вам. Целиком полагаюсь на вас и готов следовать любому вашему совету.    

Он закончил свое удивительное повествование, и некоторое  время мы сидели молча. Затем Шерлок Холмс взял с полки один из увесистых  альбомов, в которых хранил вырезки из газет.    

– Вот заметка, которая может вас заинтересовать, –  сказал он. – Она появилась в газетах около года назад. Послушайте: «9‑го  числа этого месяца пропал без вести мистер Джереми Хейлинг, двадцати шести лет,  по профессии инженер‑гидравлик. Он ушел из дома в десять часов вечера, и с тех  пор о нем ничего не известно. Был одет…» и так далее и так далее. Это и был, по‑видимому,  именно тот «прошлый раз», когда полковнику понадобилось ремонтировать свой  пресс.    

– Боже мой! – воскликнул мой пациент. – Так  вот что означали слова женщины.    

– Несомненно! Совершенно ясно, что полковник – человек  хладнокровный и отчаянный и, подобно головорезам, которые не оставляли в живых  ни одного человека на захваченном судне, сметает любые препятствия на своем  пути. Однако нельзя терять ни минуты, и если вы в состоянии двигаться, мы  немедленно отправимся в Скотланд‑Ярд, а потом поедем в Айфорд.    

Через каких‑нибудь три часа или около того мы все сидели в  поезде, направлявшемся из Рединга в маленькую беркширскую деревню. Мы – это  Шерлок Холмс, гидротехник, инспектор Бродстрит из Скотланд‑Ярда, агент в  штатском и я. Бродстрит расстелил на скамейке подробную карту Англии и циркулем  вычертил на ней окружность с центром в Айфорде.    

– Смотрите, эта окружность имеет радиус в десять  миль, – сказал он. – Нужное нам место находится где‑то внутри этого  круга. Вы, кажется, сказали, десять миль, сэр?    

– Да, мы ехали около часа.    

– И вы предполагаете, что они отвезли вас обратно, пока  вы были без сознания?    

– По‑видимому, так. Мне смутно помнится, что меня  поднимали и куда‑то несли.    

– Не понимаю, – вмешался я, – почему они  сохранили вам жизнь, когда нашли вас без сознания в саду. Может, женщина  умолила этого негодяя пощадить вас?    

– Вряд ли. За всю мою жизнь не видел более зверской  физиономии.    

– Все это мы скоро выясним, – сказал Бродстрит. –  Итак, окружность готова, сейчас остается узнать только, в какой точке находятся  те люди, которых мы ищем.    

– Мне думается, я могу вам показать, – спокойно  ответил Холмс.    

– Вот как? – воскликнул инспектор. – Значит,  у вас уже есть определенное мнение. Посмотрим, что думают остальные. Я  утверждаю, что это произошло на юге, ибо там местность менее населенная.    

– А я говорю, на востоке, – возразил мой пациент.    

– Я стою за запад, – заметил человек в  штатском. – Там расположено несколько тихих деревушек.    

– А я – за север, – сказал я. – На севере нет  холмов, а наш друг утверждает, что не заметил, чтобы дорога шла в гору.    

– Ну и ну! Неплохой букет мнений, – смеясь  подытожил инспектор. – Мы назвали все румбы компаса. Кого же вы  поддерживаете, мистер Холмс?    

– Вы все ошибаетесь.    

– Как же могут все ошибаться?    

– Могут. Я считаю, что это произошло здесь. – И  Холмс ткнул пальцем в центр окружности. – Тут мы их и найдем.    

– А двенадцатимильная поездка? – удивился Хэдерли.    

– Нет ничего проще: шесть миль туда и шесть обратно. Вы  сами сказали, что когда вы садились в экипаж, лошадь была свежей и шерсть у нее  лоснилась. Могло ли это быть, если она прошла двенадцать миль по плохой дороге?    

– Они в самом деле могли использовать такую  уловку, – задумчиво заметил Бродстрит и добавил: – Дела этой шайки,  конечно, сомнений не вызывают.    

– Разумеется, нет, – ответил Холмс. – Они  фальшивомонетчики, причем крупного масштаба, пресс они используют для чеканки  амальгамы, которая заменяет серебро.    

– Нам уже некоторое время известно о существовании  очень ловкой шайки, которая в огромном количестве выпускает полукроны, –  сказал инспектор. – Мы даже выследили их до Рединга, но потом застряли.  Они так умело замели следы, что сразу видно: стреляные воробьи. И все‑таки на  этот раз благодаря счастливой случайности их, пожалуй, накроем.    

Но инспектор ошибся: преступникам не суждено было попасть в  руки правосудия. Подъехав к Айфорду, мы увидели огромный столб дыма, который  гигантским страусовым пером висел над деревьями.    

     

    

«A house on fire!»     

     

– Пожар? – спросил Бродстрит у начальника станции,  когда поезд, пыхтя, двинулся дальше.    

– Да, сэр, – ответил тот.    

– Когда начался?    

– Говорят ночью, сэр, но сейчас усилился, весь дом в  огне.    

– А чей это дом?    

– Доктора Бичерта.    

– Скажите, – вмешался Холмс, – доктор Бичер –  это тощий немец с длинным острым носом?    

Начальник станции громко рассмеялся.    

– Нет, сэр, доктор Бичер – самый настоящий англичанин.  Но у него в доме живет какой‑то джентльмен, его пациент, говорят, вот он иностранец,  и вид у него такой, что ему не помешало бы отведать нашей доброй беркширской  говядины.    

Не успел начальник станции договорить, как мы все были уже  на пути к горящему дому. Дорога поднималась на невысокий холм, на вершине  которого стояло большое приземистое, выбеленное известкой строение; из окон и  дверей его вырывался огонь, а три пожарные машины тщетно пытались прибить  пламя.    

– Ну конечно же! – воскликнул Хэдерли в крайнем  волнении. – Вон дорожка, посыпанная гравием, а вон розовые кусты, где я  лежал. А вот это окно, второе с краю, – то самое, из которого я прыгнул.    

– Что ж, – заметил Холмс, – вы по крайней  мере сумели им отомстить. Огонь из вашей керосиновой лампы, когда ее сплющило,  перекинулся на стены, а преступники, увлекшись погоней, этого не заметили.  Смотрите‑ка внимательнее, нет ли в этой толпе ваших вчерашних приятелей,  думается мне, они сейчас уже в доброй сотне миль отсюда.    

Предположение Холмса оправдалось, ибо с тех пор мы ни слова  не слышали ни о красивой женщине, ни о злом немце, ни о мрачном англичанине.  Правда, утром в тот день один крестьянин встретил повозку с людьми, доверху  набитую какими‑то громоздкими ящиками. Повозка направлялась в сторону Рединга,  но затем следы беглецов терялись, и даже Холмс при всей его проницательности  оказался не в состоянии установить хотя бы приблизительно их местонахождение.    

Пожарники были немало озадачены тем странным устройством,  которое они обнаружили внутри дома, и еще более тем, что на подоконнике окна на  третьем этаже они нашли отрубленный большой палец. На заходе солнца их усилия  увенчались наконец успехом, огонь погас, хотя к тому времени крыша уже  провалилась и весь дом превратился в руины; от машины, осмотр которой так  дорого обошелся нашему незадачливому знакомому, ничего не осталось, если не считать  помятых труб и цилиндров. В сарае обнаружили большие запасы никеля и жести, но  ни единой монеты не нашли – их, по‑видимому, увезли в тех громоздких ящиках, о  которых уже говорилось.    

Мы оба так никогда бы и не узнали, каким образом наш  гидравлик очутился на том месте, где он пришел в себя, если бы не мягкая почва,  поведавшая нам весьма простую историю. Его, очевидно, несли двое, у одного из  них были удивительно маленькие ноги, а у второго – необыкновенно большие. В  общем, весьма вероятно, что молчаливый англичанин, более трусливый или менее  жестокий, чем его компаньон, помог женщине избавить потерявшего сознание  человека от грозившей ему опасности.    

– Да, для меня это хороший урок, – уныло заметил  Хэдерли, когда мы сели в поезд, направлявшийся обратно, в Лондон. – Я  лишился пальца и пятидесяти гиней, а что я приобрел?    

– Опыт, – смеясь, ответил Холмс. – Может, он  вам и пригодится. Нужно только облечь его в слова, чтобы всю жизнь слыть  отличным рассказчиком.    

     

    

     

 Знатный холостяк    

     

The Adventure of the Noble Bachelor     

First published in the Strand Magazine, Apr. 1892,    

with 8 illustrations by Sidney Paget.    

     

     

Женитьба лорда Сент‑Саймона, закончившаяся таким  удивительным образом, давно перестала занимать те круги великосветского  общества, где вращается злополучный жених. Новые скандальные истории своими  более пикантными подробностями затмили эту драму и отвлекли от нее внимание салонных  болтунов, тем более что с тех пор прошло уже четыре года. Но так как я имею  основание думать, что многие факты так и не дошли до широкой публики, и так как  это дело прояснилось главным образом благодаря моему другу Шерлоку Холмсу, я  считаю, что мои воспоминания о нем были бы неполны без краткого очерка об этом  любопытном эпизоде.    

Как‑то днем, за несколько недель до моей собственной  свадьбы, когда я еще жил вместе с Холмсом на Бейкер‑стрит, на его имя пришло  письмо. Холмса не было дома, он где‑то бродил после обеда, я же весь день сидел  в комнате, потому что погода внезапно испортилась, поднялся сильный осенний  ветер, пошел дождь, и застрявшая в ноге пуля, которую я привез с собой на  память об афганском походе, напоминала о себе тупой непрерывной болью. Удобно  усевшись в одном кресле и положив ноги на другое, я занялся чтением газет, но  потом, пресыщенный злободневными новостями, отшвырнул весь этот бумажный ворох  в сторону и от нечего делать стал разглядывать лежавшее на столе письмо.  Огромный герб и монограмма красовались на конверте, и я лениво размышлял о том,  какая же это важная особа состоит в переписке с моим другом.    

– Вас ждет великосветское послание, – сообщил я  Холмсу, когда он вошел в комнату. – А с утренней почтой вы, если не  ошибаюсь, получили письма от торговца рыбой и таможенного чиновника?