1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
– Не знаю. – Я растерянно смотрю по сторонам. – А что сейчас... дарят?
   
– Смотря кому. У вас что? День рождения, свадьба... или...
   
– ...или... девушке, – запинаюсь я.
   
– Какие ей больше нравятся?
   
– Я не знаю.
   
«Ну и мудак, же ты Миркин. Что за идиотская идея с цветами?»
   
– У вас первое свидание? – Армянка улыбается. – Да?
   
– Типа того. – Я чувствую, как краснеют мои уши.
   
«Тоже мне, студент-первокурсник. Духи еще ей купи. Или шо-ко-лад-ку».
   
– Мне на первое свидание муж подарил во-о-от такой букет белых роз. – Руками она показывает размер букета. – На них еще капли были, малюсенькие-малюсенькие.
   
Я почему-то натурально представляю себе армянина в кепке-аэродроме с букетом, полностью скрывающим фигуру дарителя. Идея с цветами начинает медленно умирать. Здравый смысл подсказывает, что сейчас нужно сказать что-то незначимое и быстро свалить, но эти «малюсенькие капли» цепляются крючком и выталкивают уничтожающую меня мысль: «Кому ты в последний раз дарил цветы, чувак?» И совершенно непонятно, когда я буду выглядеть конченым кретином: если убегу из магазина или если примчусь к ней с веником. И как себя позиционировать в обоих случаях, особенно если ты совершенно не разбираешься в цветах?! Тем более если на лежащих перед армянкой розах – те самые капли?
   
– Продайте мне... пожалуйста... то, что вы сейчас собираете. – Кажется, это сказал не я.
   
– Я не могу, молодой человек, мне заказали этот букет.
   
– Давайте... давайте, будто это я вам его заказал! – Я достаю кошелек.
   
– Но меня люди ждут! – Она делает сочувственное лицо.– Может, мы с вами что-то другое выберем?
   
– Но меня ждет она. – Выходит сипло, но убедительно.
   
– Э-э-э! – Армянка поднимает вверх указательный палец левой руки.
   
– Э-э-э. – Инстинктивно вытягиваю вперед кулак, смотрю на него, не понимая, какую комбинацию из пальцев хочу изобразить, но пальцы сами собой складываются в «козу». – Йо!
   
Армянка, улыбаясь, заворачивает цветы в сетку цвета молодой травы, я отсчитываю деньги и разворачиваюсь к выходу.
   
– Она хорошая, – утвердительно-напутственно говорит мне цветочница.
   
– Пока не решил, – отвечаю я уже на улице.
   
На Тверском бульваре ловлю такси, и мы весьма оптимистично двигаемся, а на часах еще 19:45, пятнадцать минут в запасе, и я развлекаю себя тем, что отрываю с роз колючки, пару раз больно цепляя кожу.
   
– Вот пидары, – цедит водила, не вынимая сигареты изо рта.
   
– Кто конкретно? – лениво интересуюсь я с заднего сиденья.
   
– Да телевизионщики. – Он выпускает вверх струю сизого дыма, которая отскакивает от крыши и немедленно наполняет и так уже нестерпимую духоту салона смрадом пролетарского табака.
   
– Почему это они пидары? – Я с ходу впрягаюсь за коллег. – Нет, конечно, среди них много гомиков, но не все же...
   
– Наверное. – Мы окончательно встаем, и водила включает радио, по которому Лепс надрывно сообщает, что осталась «только рюмка водки на столе». – Была бы моя воля, я бы всю эту пиздабратию закрыл бы нах!
   
– А они сильно мешают? – Я тону в его множественных обывательских «бы» и колю палец, на этот раз до крови. – А вместо телевидения народ бы начал понуро дрочить вечерами, понижая рождаемость, да?
   
– Гы, – осклабился водитель, – по ходу, ща мы тут из-за них подрочим. Вон сколько оборудования наставили у стены. Из-за этого один ряд только едет.
   
– Вот пидары! – Я кладу букет рядом, открываю окно и высовываюсь.
   
– А я тебе и говорю...
   
– Гребаные пробки! – стучу я кулаком по обшивке двери.
   
– Э, тут тебе не холодильник! – Я хочу огрызнуться в ответ, но мой айфон показывает «19:55», а сердце начинает отчаянно стучать при мысли о том, что придется позвонить Наташе и сказать, что я опаздываю.
   
– Может, в переулок нырнем? – не особенно убедительно предлагает водила, и я жестом соглашаюсь, одновременно набирая ее номер.
   
– Я тебя не вижу, – после четвертого гудка отвечает она. – Ты где?
   
– Я тут в пробке, в трех минутах, – сдавленным голосом говорю я.
   
– В трех минутах от чего?
   
– От тебя.
   
– Как весело! – бросает она и замолкает, видимо, не решив, как еще больнее меня можно задеть. – Хорошо, я сяду у окна, справа от входа.
   
– Как я тебя узнаю? – не к месту пытаюсь пошутить.
   
– На столе будет лежать оплаченный счет за кофе. Если найду ручку, так и напишу: «Я ушла», – отбривает Наташа и отключается.
   
Тем временем мы болтаемся по переулкам, водила матерится и постоянно прибавляет громкость, а радио как назло играет пошлейшие полублатные треки. В пять минут девятого мы вырываемся на Кузнецкий мост, который стоит еще хуже, чем бульвары.
   
«Тут кошмар полный, рвусь изо всех сил ((((», – отправляю я эсэмэс.
   
«Может, тогда перенесем?» – отвечает она.
   
На часах десять минут девятого, мы стоим практически напротив «Узбекистана», и кто-то поет «Рассмеши меня», а мне от беспомощности впору расплакаться, и я снова выглядываю в окно, но перспектив никаких. Полный ноль.
   
– Все из-за этих телевизионщиков мудацких, – напоминает о себе водила. – Всегда все из-за них.
   
Я бросаю ему на сиденье деньги, хватаю букет и начинаю забег к пересечению Кузнецкого и бульвара, посылая проклятия бомбилам, клеркам, спешащим домой, ментам, которые не регулируют движение, светофорам, тонированным джипам, вяло плетущимся впереди пенсионерам, и бегу, бегу, пытаясь не закашляться и не уронить букет.
   
Через пять минут в боку начинает дико колоть, дыхания не хватает, вся спина становится мокрая, и я чудом успеваю убрать букет в сторону, когда сталкиваюсь на переходе с каким-то типом в светло-сером костюме. Когда я вваливаюсь в «Кофеманию», часы показывают двадцать минут девятого, и у меня не сразу получается протиснуться через стайку полузнакомых студенток ВГИКа, а за столиками вокруг нет ни одной хотя бы похожей на нее. Но прежде чем начинает играть старенький трек «Happiness is free» от Miguel Migs, я успеваю заметить Наташу, сидящую за самым последним столиком у окна, и спрятать букет за спину.
   
– Привет! – говорю я, подплыв к ее столику. – Прости.
   
– У тебя весь лоб в каких-то разводах. Живем, не снимая грима? – улыбается она.
   
– Просто бежал, – пожимаю плечами я. – Пот, наверное.
   
– Ты умеешь бегать? – Она шутливо вскидывает брови.
   
– Вот, – вместо ответа я протягиваю цветы.
   
– М-м-м-м... – Она вопросительно поднимает на меня глаза.
   
– Я думал, тебе будет... приятно. – Я отодвигаю стул и медленно сажусь, ища, чем продолжить эту глупость. – И... и все такое.
   
– Спасибо. – Она подносит букет лицу, нюхает. – Спасибо.
   
– Вина или шампанского?
   
– Или кофе? – Она внимательно рассматривает меня из-за букета.
   
– Говорят, кофе на ночь вредно. – Я откидываю упавшие на лоб волосы, и на секунду мне почему-то кажется, что у меня перхоть, отчего по спине бегут мурашки.
   
– Смотря чем собираешься заниматься.
   
Она кладет букет на стол, рядом с собой. И я пытаюсь позвать официантку, чтобы попросить вазу, но вместо нее подходит какой-то козел в надвинутом на глаза капюшоне и начинает со мной здороваться, а я жму ему руку, не понимая, кто это, а другой рукой делаю отчаянные знаки официантке. Наконец козел отваливает, а мне удается буквально поймать за хвост одну из официанток и попросить вазу, а заодно и меню.
   
Пока мой букет водружают в вазу, я пытаюсь сосредоточиться на выборе блюд, а Наташа не глядя заказывает гаспачо с крабом и бокал совиньона, и я открываю рот, чтобы это прокомментировать, но в этот момент звонит ее мобильный, она извиняется одними уголками губ, и мне ничего не остается, как заказать два шота Bacardi с корицей и долькой апельсина и «Цезарь» с курицей, чтобы было в чем ковыряться.
   
А потом к нашему столу подваливают двое режиссеров, которые вот-вот станут известными, а то и культовыми, и мне приходится сделать над собой усилие, чтобы не заговорить с ними первым, тогда как Наташа просто здоровается с ними глазами. Несколько девиц, чьих имен я не помню, посылают мне воздушные поцелуи, на которые я вынужден не отвечать. К режиссерам прилипают еще какие-то парни, и вокруг нашего стола завязывается светское жужжалово, в котором каждый почему-то пытается вовлечь меня в дискуссию о фильме «Россия 88», которого я не видел и, скорее всего, не увижу, но так как он, по слухам, запрещен к показу, я делаю многозначительные глаза и пару раз говорю что-то типа «респект» и «исключительный монтаж», тогда как Наташа просто отворачивается к окну, за которым проезжает грузовик с надписью «Сантехника» во весь борт. И в кафе нестерпимо душно, а на заднем плане играют Little Boots, Wild Beasts, Muse, и Arctic Monkeys, а меня все это уже порядком раздражает, потому что мое свидание никак по-настоящему не начнется. Наконец, когда режиссеры уходят и нам приносят заказ, Наташа убирает телефон в сумочку и произносит:
   
– Да, ты популярен. Целыми днями тут сидишь?
   
– Что-то подсказывает мне, что ты тоже не проводишь ночи за проверкой тетрадей, – самодовольно отвечаю я.
   
– Это правда, – кивает она. – Кстати, а почему именно белые розы?
   
– Не знаю. – Я пожимаю плечами. – Наверное потому, что обычно я никому не дарю цветов. Намеренно.
   
– По сценарию я должна пасть без чувств?
   
– Откуда у тебя этот сценарий? Я его даже редактору еще не показывал. – Я закрываюсь руками.
   
– Тебя раздражает, когда что-то идет не плану, правда, Андрюша? – «Андрюша» она произносит так, будто в нем двадцать «ю».
   
– Равно как и тебя. – Я прихлебываю виски. – Именно поэтому мы сегодня вместе, да?
   
– Мы сегодня не «вместе», мы ужинаем. – Она очаровательно улыбается.
   
– Я хочу тебя поцеловать, – делаю попытку приблизиться к ней губами.
   
– Ты смутишь своих поклонниц за соседним столиком, – уклоняется она.
   
– Бог с тобой, я даже их имен не помню.
   
– В этом-то и проблема. – Она делает большой глоток вина, а я ощущаю нарастающее беспокойство. – В этом-то и проблема.
   
– Это не поклонницы, им просто нравится мое шоу.
   
– Знаешь, – достает она сигарету, – я вчера его впервые посмотрела.
   
– И как? – Я вытаскиваю сигарету из пачки, готовясь принять тонну критики вперемежку с двумя стаканами комплиментов. Собственно, именно из-за них этот вопрос и задавался.
   
– Никак. Посредственно. – Мы одновременно даем друг другу прикурить. – Зачем ты вообще это делаешь?
   
– Каждый из нас находится в плену обстоятельств, – бросаю я, стараясь не показать, насколько она меня разозлила.
   
– Ты кормящая мать? – Она глубоко затягивается.
   
– А ты собираешься стать «Учителем года»?
   
– Нет, – она мотает головой, – просто мне кажется, то, чем я занимаюсь, небесполезно.
   
– Знаешь, мне тоже так кажется. – Я заказываю себе виски. – Еще вина?
   
– Но это, в общем, бесполезно, – кивает она.
   
– Я зарабатываю на жизнь. – Я выпускаю вверх кольцо дыма. – И многим это нравится.
   
– Единственное, что я вынесла после просмотра твоей передачи, – ты очень хочешь быть похожим на Рассела Бренда и Ларри Кинга одновременно. – Она широко улыбается и допивает вино. – Ну и еще пара подъебок органов власти была ничего. Честно.
   
– И что в этом плохого? – злюсь я.
   
– Я разве сказала, что это плохо? Я сказала «никак». – Она открывает меню. – Если цель программы показать, что ты в курсе актуальных трендов западного телевидения и тебе прощают «пограничные» шутки на эзоповом языке, у тебя это блестяще получилось. Не злись.
   
– Не стыдно подражать. Стыдно бояться подражать. – Я медленно разрезаю кусок курицы. – Я это называю «все было вполне либеральненько».
   
– Мой отец называет это «краткосрочной лицензией на публичную шутку».
   
– Лучше уж так, чем как все. – Я отправляю в рот кусок курицы. – Такими темпами мы изменим формат вещания. Всем будет только интересней.
   
– Такими темпами ты рискуешь прослыть гей-иконой, у которой в туалете вместо «Dazed & Confused» лежит журнал «Власть».
   
– Эти девушки так не думают, – указываю я вилкой на соседний столик.
   
– Тебе важно их мнение?
   
– Так же, как и тебе, иначе бы ты не носила сумку Martin Margiela.
   
– Тогда чем мы отличаемся от них? – Она презрительно кривит губы.
   
– Тем, что они не знают, что это Martin Margiela, но уверены: то, что на нас, – очень круто.
   
– Ты стремишься произвести впечатление на каждую табуретку, это от комплексов? – Она открывает меню. – Я хочу десерт.
   
– Это от безграничной любви к окружающим. – Я обращаю на себя внимание официантки. – Я тоже. И еще выпить, ты же не за рулем?
   
Она отрицательно мотает головой.
   
– Кстати, а кто у тебя папа?
   
– Какие-то интересы в нефтяной торговле. Это чтото меняет? – Она поднимает на меня глаза.
   
– Это кое-что объясняет. Мы слегка левые, презираем тех, кто носит меха, и при этом покупаем сумки из кожзаменителя за полторы тысячи евро. Это же не от погони за модой, а просто потому, что нам не все равно, правда?
   
– По крайней мере это хоть какие-то убеждения. Лучше иметь их, чем звездную болезнь, дорогой.
   
– Похожие телеги гонял один мой знакомый «энбэпэшник». – Я потягиваюсь. – Тогда он называл это идеологией, а теперь работает, кажется, в движении «Наши».
   
– Хм, интересно, – комкает она салфетку, – зачем стремиться выглядеть глупее и пошлее, чем ты есть на самом деле?
   
– Может, затем, что у меня трескаются губы при слове «идеология»? Или затем, что мне кажется честнее смеяться перед камерой, нежели шутить на чужой кухне? Или... дай-ка подумаю... – Я тру мочку левого уха. – Может, я тоже когда-то думал, что самая справедливая война – это война со своим отцом. Для всех прочих войн нужны основания – тут хватает разницы в возрасте. Как-то сложно все. Придумай ответ сама!
   
– Что-то в тебе есть, Миркин, – пронзительно смотрит на меня она, – что-то такое...
   
– ...от чего ты выпила полбутылки вина, зайка! – смеюсь я. – Впрочем, когда любишь – не считаешь.
   
– Я же тебя просила! – Она больно щиплет меня за руку, я ойкаю, и нам приносят десерт и еще вина. А разговоры за соседними столиками, к которым я пытался по привычке прислушиваться, разом стихают.
   
Мы съели один десерт на двоих, потом переключились на виски, и дым от наших сигарет поменял цвет с сизого на розоватый. А потом разговор плавно перешел на обсуждение твиттера New Musical Express, вскользь коснулся фильма «Париж, я люблю тебя», вскользь – самого Парижа, свернул к ехидным подколкам вокруг «Винзавода» и арт-тусовки, обнаружил нескольких общих знакомых, которым, впрочем, были даны не самые лестные характеристики. И я наконец ухитрился взять ее руку и стиснуть, в то время как она назвала меня «подмечающим странные детали», а я ответил что-то вроде «при этом освещении ты выглядишь сногсшибательно». И когда мы дошли до обсуждения чтений, которые устраивает «Русский пионер», позлословили насчет Михалкова и сошлись на том, что магазин «Республика» самый крутой из «культурненьких» мест в городе, она вдруг спросила:
   
– Зачем ты все это делаешь? Я же не одна из них. У тебя не пройдет по обычной схеме, потом не обрадуешься.
   
– У меня на радость давняя аллергия, – отвечаю я.
   
– Ты думаешь, мне достаточно такого ответа?
   
– Если честно, я думаю о том, как бы нам утром проснуться вместе. – Я опять беру ее за руку.
   
– Если честно, шансы призрачные, – улыбается она.
   
– Именно поэтому ты сегодня не за рулем, правда?
   
– У меня некстати машина на сервисе.
   
– Какая ты все-таки интересная пассажирка! – говорю я.
   
– Именно. Только поезд еще не пришел. – Она аккуратно тушит окурок в пепельнице.
   
– Чух-чух-чух! – Я беру пачку сигарет и веду ею по столу, изображая паровоз. – Сядешь?
   
И наши глаза уже так близко, что в них видны собственные отражения, а мне кажется, что под столом она сняла туфли, и я инстинктивно выдвигаю левую ногу вперед, касаясь ее ноги. Чувствую мелкую дрожь по всему телу, и мне кажется, что на ее руке, от запястья и выше, наметились легкие мурашки, хотя все это может быть зрительным обманом, потому что выпито уже прилично, а в колонках Coldplay слишком пронзительно играет «Lost». И я говорю:
   
– Я хочу стать твоей верхней губой.
   
– Для этого как минимум надо попросить счет.
   
Через пятнадцать минут мы едем в машине, и я пытаюсь целовать ее в шею и гладить ее ноги, а она слегка отстраняется и говорит шепотом, что «не любит эти киношные тисканья на заднем сиденье», а я убеждаю ее, что в городе слишком много маньяков, и мне кажется, они охотятся именно за ней. Наконец, мы подъезжаем к ее дому, где-то в районе «Кропоткинской», выходим из машины и останавливаемся перед подъездом. Наташа достает сигарету, в то время как я стою у открытой задней дверцы такси, а водила напряженно ждет расчета или продолжения пути.
   
– Знаешь, мой папа говорит, что в мои годы я не научилась отказывать мужчинам так, чтобы их не обижать.
   
– А мой папа говорит, что в мои годы он заработал свой первый миллион, а я ухитрился пока еще даже героина не попробовать, и что с того?
   
– Эта шутка заслуживает того, чтобы пригласить тебя как минимум на чашку кофе! – заразительно смеется она, а я протягиваю таксисту пятьсот рублей и хлопаю дверцей.
   
Мы поднимаемся на лифте на третий этаж. Она передает мне букет и возится с ключами, а я борюсь с желанием обнять ее сзади, проявиться в такой деликатный момент. За дверью раздается лай, и я задаю дурацкий вопрос (хотя какой еще вопрос может задать человек, покрасневший в цветочном магазине):
   
– У тебя собака?
   
– Нет, кошка. – Дверь открывается. Мы оказываемся в прихожей, и нас встречает рыжий сеттер, недобро косящийся на меня, пока хозяйка треплет его по голове. – Обувь лучше не снимать, Тони может сожрать.
   
– Отличный повод остаться, не пойду же я домой босиком?
   
– Вряд ли. Тогда он сожрет тебя. Проходи.
   
Я сворачиваю за угол и оказываюсь на кухне средних размеров. Наташа, скинув туфли, заходит следом, включает свет и захлопывает за собой дверь. Раздается недовольное ворчание пса.
   
– Здесь курят? – спрашиваю я, хотя курить не хочу.
   
– В основном траву, – кивает она.
   
– Звучит обнадеживающе. – Я осматриваюсь и вижу на широкой столешнице початую бутылку белого вина San Giusto, закупоренного пробкой. Беру бутылку, выдергиваю зубами пробку и делаю глоток из горла.
   
– У меня есть бокал. – Она кладет мне руку на пояс.
   
– У тебя есть бокал? – ставлю бутылку обратно. – А у меня нет слов.
   
Я обнимаю ее за талию, разворачиваю спиной к столешнице и начинаю целовать. В губы, шею. Она подсаживается на столешницу.
   
– Убери бутылку у меня из-за спины, – шепчет Наташа, когда мои руки скользят по ее бедрам.
   
Я впиваюсь в нее, и она слегка покусывает мою нижнюю губу, одновременно засовывая руку мне под футболку. В голове раздается взрыв белого света. Прежде чем картинка перед моими глазами окончательно размывается, я пытаюсь понять, во что упирается моя левая рука. Этим предметом оказывается большой фотоальбом Антона Корбайна.
   
– От тебя пахнет каким-то гормоном, – шепчет она.
   
– Это химия тел, – шепчу в ответ, чуть не прикусив язык, когда с него уже готово сорваться слово «зайка»...
  
  
   
    
«Титры пошли!»
   
   
Filmstar, propping up the bar, driving in a car, it looks so easy Suede. Filmstar
   
   
– Что значит «блядство»?! – орет Антон. – Это кино, чувак! Она станет звездой, а твои друзья руки себе сотрут, мастурбируя на нее.
   
– Блядство это, а не кино, – говорит парень в наброшенном поверх темно-синего костюма пальто. – Я ее забираю, и точка!
   
– Леша! – кричит из-за двери девушка по имени Алена, исполняющая главную роль. – Мне надо с тобой поговорить! Ты не можешь решать за меня! Слышишь?! Открой немедленно дверь!
   
– Переодевайся! – рявкает Леша.
   
– Леша, послушай, Леша! – пытаюсь спасти ситуацию. – Помнишь, ты в прошлый раз тоже приехал весь взвинченный той сценой... Мы же смягчили... исправили сценарий... Я тебе гарантирую, что...
   
– С твоей репутацией никаких гарантий вообще быть не может! – тычет он в меня пальцем.
   
– А какая это у меня репутация? – напрягаюсь я.
   
– Такая... Видел тебя в журналах. – Он опускает глаза. – Шоу это еще твое...
   
– Что?
   
– Дрончик, погоди! – Антон отодвигает меня. – Леш, ты не понимаешь, что нам сдавать пилот в понедельник? Ты нас режешь серпом по яйцам!
   
– А мне-то что? – Леша раскачивается на носках.
   
– Леш, давай поговорим по бизнесу, а? – На лбу у Антона выступают капли пота. – Ты представляешь, сколько денег уже угрохано? Ты нас подставишь. Подумай сам, что нам делать? Сегодня уже четверг...
   
– А я вам сразу сказал, я не хочу, чтобы она в этом играла! Она актриса, а не проститутка!
   
– Лех, это уже было на прошлой неделе, дважды, и один раз на этой! – Антон пытается взять его за руку. – Давай ты сейчас поедешь домой, мы все снимем, и я тебе покажу готовый материал. Твоя принцесса там будет чистой Грейс Келли!
   
– Хорош меня разводить! Я сказал тебе, она серьезная актриса, никаких постельных сцен!
   
– Выход в лифчике из душа – это не постельная сцена! – защищается Антон. – Мы не можем в XXI веке не показывать тела!
   
– Свое покажи!
   
– Леша, открой! – барабанит с той стороны серьезная актриса. – Я от тебя ухожу! Слышишь?! Я никуда не поеду!
   
– Так, бля...
   
Леша рывком открывает дверь, хватает Алену за руку и волочит за тобой. Та ревет, косметика размазана по лицу, а еще она упирается и колотит его свободной ручонкой, но Леша прет, как ледокол.
   
– Отпусти меня!– верещит Алена.
   
– Опусти ее! – ору я. – Ты совсем обурел?
   
– Мудак, ты лишаешь ее карьеры! – орет Антон.
   
А потом орут все вокруг. Подключается актер, играющий главного героя, Коля Сироткин (школа-студия МХАТ), оператор, сценарист, осветители. И все тонет в гомоне, в котором спокойствие сохраняет лишь Ваня. Он закуривает, скрещивает руки на груди и тихо, но внятно, говорит:
   
– Мудаки вы все...
   
С тех пор как Ваня выбил у канала финансирование сериала, мы снимаем получасовой пилот уже полтора месяца. Рабочее название «Москва, я не люблю тебя». Антон в роли режиссера, я – в роли продюсера (знать бы еще, что это такое), Ваня в роли куратора проекта. Наше славное трио времен «Московского Первого» снова в креативном полете. Незатейливый сценарий: история любви московской девочки-первокурсницы и гастарбайтера. Павильонные съемки. На весь пилот – шесть действующих лиц. Казалось бы, ничего проще. Даже деньги есть. Но все выходило как-то сложно. Мешали враги. Их было у сериала трое: режиссер, оператор Слава и... диван.
   
Кино в исполнении Антона состояло из проблем. Актеры были деревянными и в ответ на его вопли: «Дай мне эмоцию!» – вздрагивали и хлопали глазами (эмоция была нужна Антону во всем, даже когда актер выходил из кадра в душ). Сценарий постоянно требовал доработок, потому что работать с «этим убогим копипейстом» Антон решительно не мог. Свет выставляли «безрукие и безвкусные подонки», костюмы были «совковым говном», и все в таком духе. Отношения Антона и всех остальных наиболее мягко можно было назвать «нетерпимыми». Терпел он на площадке трех человек – Ваню (редко появлялся и отвечал за бабки), меня («ты как красивая мебель – создашь настроение») и оператора (он же ебаный гений!).
   
Оператор Слава, пока Антон заходился в очередной истерике, начинавшейся словами «для меня как режиссера важен прежде всего продукт», успевал выпить четверть бутылки виски, а на финальной фразе «я вам тут не собираюсь очередную “Доярку из Хацапетовки” снимать», как правило, был уже в дым. И так почти каждый съемочный день.
   
Но главной проблемой все-таки был диван. Кожаное чудовище с продавленными подушками и потертыми углами. Его притащил сюда Антон с какого-то рынка, объясняя свое приобретение (за счет бюджета съемок, естественно) «достаточной винтажностью объекта». Диван видел нескольких исполнительниц главной роли, нескольких исполнительниц роли ее подруг, начинающих актрис, а также актрис заканчивающих. Видел он безвестных провинциалок, старых знакомых, знакомых старых знакомых и просто хороших девчонок, которым обещались роли «девушки в изумрудном платье, вылезающей из кабриолета», или «инструктора по фитнесу», или «двоюродной сестры главной героини», или даже «девушки, промоутирующей энергетический напиток в ночном клубе». Диван оброс мифологией, получил в узких кругах статус культового и стал чем-то вроде тотемного объекта. Дошло даже до того, что мой сценарист Вова Анальный карлик, как-то спросил меня, нет ли у нас в сериале «других» актеров... он мог бы помочь с отбором...
   
В общем, ввиду всех вышеуказанных составляющих, съемки постоянно задерживались, переносились, сдвигались или отменялись. Мы неделями находились в «творческом ступоре», «поиске новой идеи», «попытках переосмыслить сюжет», «попытках пересмотреть кастинг», а на самом деле в бесконечном блядстве, пьянстве и творческих, типа, диспутах, сопровождаемых демонстрацией шедевров мирового кино. Через месяц после начала съемок от фразы «надо завтра на кастинг» у меня начинало свербить в паху.
   
И вот сегодня, когда оператор первый раз полутрезв, сценарий исправлен в «последний китайский раз» и наконец «соответствует», всем безруким световикам приделали руки, а все актеры удовлетворяют истеричным амбициям режиссера, у нас увозят главную героиню. Ее молодой человек – даже не муж. Мудила с Нижнего Тагила, который заебывает нас уже вторую неделю своими: «Алена так играть не будет», «в паре с этим актером я ей сниматься не дам», «эти пошлые фразы выкиньте». Человек, ради которого мы всю прошлую неделю заставляли сценариста перелопачивать диалоги. Человек, которого я лично предлагал гнать в шею еще неделю назад, вместе с его тупой коровой. Человек, который считает, что если у него встает на этот кусок фанеры, весь остальной мир тоже непременно его захочет.
   
Но, по мнению Антона, она была «достаточно чувственной», «возбуждала», «делала кадр», «доставляла» наконец. И доставила. В понедельник пилот должен быть сдан. Завтра последний съемочный день, и теперь уже ясно, что проект провален...
   
– Да и хуй с ней! – ругается Антон. – Тоже мне, Софи, блядь, Лорен. Баба с возу – кобыле легче. Да и баран этот ее заебал! Правда, Андрюш?
   
– Я тебе говорил, Алену брать не надо. Будет геморрой. Он случился...
   
– Ну найди мне тогда ту, что без геморроя! – Он размахивает руками. – Иди, найди, чтобы и за пять копеек, и чтоб ничего себе на вид, и чтобы играть умела!
   
– А чё ты орешь? – возмущаюсь я. – Мы тут за шесть недель весь диван продавили, с твоим, между прочим, участием. А теперь я виноват, что у нас нет главной героини?
   
– Вы только критиковать можете. – Антон ходит кругами. – Трахать актрис на кастинге, бухать на съемках...
   
– Антон, а что мне-то теперь делать? – жалобно стонет Коля Сироткин.
   
– Ничего!
   
– Съемочный день кончается, у меня же агент... он сказал... играть...
   
– Ну, вот возьми любую бабу из техперсонала и сыграй с ней сцену в кафе! – орет на него Антон. – Чего ты от меня хочешь?
   
– А зачем ты кричишь?
   
– А зачем ты доебываешься? Завтра будет тебе новая героиня, жди!
   
– Ну, я тогда пошел?
   
– Иди, Коля, иди. – Антон торопливо жмет ему руку. – Все, иди уже.
   
Осветители и персонал понуро разбирают приборы.
   
– Треногу, треногу осторожней! – говорит сидящий на полу оператор.
   
– Михалыч, декорации оставлять? – кричит грузчик.
   
– Антон, что с декорациями? – переспрашивает Михалыч.
   
– Да нахуй они никому не нужны, – вяло выговаривает Антон.
   
Рабочие перемещаются, убирают столики, стулья и барную стойку. Воздух наполняется пылевыми потоками.
   
– То есть как, – икает оператор. – Завтра же... последний съемочный день...
   
– В натуре, так оно и есть, – отзывается невидимый Михалыч. – Э! Хорош пока декорации разбирать!
   
– Зачем я повелся? – размышляет Ваня вслух, ни к кому конкретно не обращаясь. – Полный пиздец...
   
– Вань, может мы завтра еще что-нибудь нарулим?– подсаживаюсь к нему.
   
– Ничего мы не нарулим. Этот дебил, парень Алены, обещал за нее денег на проект дать. Теперь и по бабкам дыра. А я уже Лобову цифры отдал на подпись.
   
– Ну, пилот-то по-любому канал башляет, – неуверенно говорю я.
   
– Пилот... а дальше? – Ваня тушит о пол сигарету. – Хотя какое теперь дальше...
   
– Надо выпить, надо срочно выпить! – тараторит продолжающий нарезать круги Антон.
   
– Да не мельтеши ты! – рявкает на него Ваня.
   
– Мы сильно попали? – тихо спрашиваю я.
   
– Будет скандал. – Ваня прикрывает рукой глаза. – Тебе, зайка, тоже достанется. Ты же продюсер.
   
– Я знаю, – опускаю голову. – Думаешь, совсем пиздец?
   
– Думаю, да.
   
– Есть еще один день.
   
– Не говори глупостей. – Ваня встает. – Нас банально угандошат.
   
Раздается треск, потом хруст ломающейся фанеры. Задник с нарисованной на нем стеной кафе с окнами и дверью падает прямо на сидящего под ним Славу. Мы с Ваней дружно вскакиваем, будто успеем помочь, но дырка в декорации, изображающая вход, совпадает с тем местом, где сидит Слава. Lucky.
   
– Треногу! Треногу, блядь, спасайте! – рычит Слава.
   
– Ну, хоть без трупов обошлось, – выдыхает Ваня.
   
– Чувак, я с тобой, – говорю я ему на всякий случай.
   
– Ага. Толку-то с этого?
   
Я молча смотрю на часы. До начала шоу осталось три часа. Из-под фанерных декораций торжественно, в рапиде, выкатывается бутылка Dewars...
   
   
– Ты мог бы меня так не лапать?! – деланно раздражаюсь я, когда мой гример Роберт, гей с длинными черными волосами, один в один Брайн Молко, поправляет мне прическу.
   
– Как это так?
   
– Так! Я все-таки не хожу в клуб «Матини» по пятницам!
   
– Ходишь, – раздается из-за шторы Володин голос.
   
– Ты вообще молчи, Анальный карлик! Где, кстати, мои подводки?
   
– В суфлере.
   
– А что ты сегодня такой нервный? – Роберт достает из косметички здоровенную кисточку, оценивающе ее разглядывает и начинает возюкать мне по лицу.
   
– Роберт, у меня на лице раздражение, может, грим сменить?
   
– У тебя недостаток секса, – мрачно резюмирует он.
   
– Тебе-то откуда знать?
   
Из-за шторы раздается характерный дебильный смешок.
   
– Гуля! – кричу я. – Принеси подводки! Дай мне чая, сигарету, что угодно! Сделай что-нибудь, тут одни педики, я не могу настроиться на эфир в таком окружении!
   
Через несколько секунд появляется Гуля с пачкой сигарет, пепельницей и кружкой чая.
   
– Как прикажете.
   
– Спасибо! – Я делаю глоток слишком горячего чая. – Знаешь, я передумал. Дай лучше кофе.
   
– Вы ведете себя, как провинциальная хабалка! – Она задергивает штору с другой стороны. В гримерке начинает играть Frankmusic «Complete me». – Роберт, вылей ему весь тюбик геля на голову.
   
– Сама такая! – говорю ей вслед назидательным тоном. – А я могу тебя уволить, например.
   
– Вряд ли найдется другая идиотка, способная выслушивать ваши истерики, Андрей Сергеевич.
   
– Это правда. – Я делаю печальные глаза, придирчиво оглядываю себя в зеркало, заключаю, что третий сорт – не брак, и порываюсь встать.
   
– Ну погоди, еще глаза, – Роберт достает тушь для ресниц. – Посмотри вниз.
   
– Еще годик, и я смогу играть главную женскую роль в «Унесенных ветром-3», – кривлюсь я.
   
– Лучше в «Горбатой Горе-2», – ржет Вова.
   
Хлопнула дверь. Гримерка наполнилась гомоном редакторов и членов съемочной группы. Неотвратимо запахло марихуаной.
   
– Готово! – Роберт снимает с меня клеенку, делает необязательный мазок пудрой по лбу, я поворачиваюсь перед зеркалом поочередно левым и правым боком и выхожу в люди.
   
– Это ток-шоу «Голоса из жопы» и его постоянный ведущий Андрей Миркин! – громко заявляю я присутствующим. – Здравствуйте, если вы еще не умерли!
   
– У нас в последнем сюжете изменения, теперь вместо гаишника просто мент, – сует мне в руки листок с поминутной разблюдовкой Тоня.
   
– Тоже мне, разница! – Я беру листок и сворачиваю пополам.
   
– Уход на рекламу на десятой, а потом на шестнадцатой минуте, – инструктирует меня редактор Таня. – Перед концом программы новое «спасибо», у нас поменялся спонсор.
   
– Хуй с ним, где список видеоклипов?
   
– Андрей, это важно!
   
– Нет, дорогуша, важно не это! Гуля, дай мне список клипов!
   
– Послушай, я тебе, конечно, в «ухо» скажу, но название компании...
   
– Гуля, я умру сейчас, где видео? – теперь нарезаю круги по комнате. – Какого черта здесь так много народа?!
   
– Держите! – Гуля дает мне лист с видео.
   
– И из чего тут прикажешь выбирать? – Я пробегаю лист глазами. – Надоевшие Arctic Monkeys? И... Mika, мать его? Это в честь анального карлика? Я хочу Placebo!
   
– Это в честь Роберта? Было две недели назад «Without you I’m nothing».
   
– Дай мне «Follow the cops»!
   
– Боюсь, они не успеют перегнать. До эфира пятнадцать минут.
   
– Успеют! Дай мне гребаных копов! И, кто-нибудь, можно уже выключить наконец этот говенный Frankmusic?
   
Вова неспешно подходит к магнитофону и меняет компакт-диск. Начинается занудная рулада The XX.
   
– Нет, ну точно, вы меня решили убить перед эфиром! – Я вытираю несуществующий пот со лба.
   
– Ты сейчас мне грим испортишь, – бубнит Роберт.
   
– А вы все мне сейчас эфир испортите, – воздеваю я руки.
   
– Гостей уже загримировали, – доверительным шепотом сообщает Гуля.
   
– Отлично, пусть хоронят, – бросаю я. – У кого-нибудь есть сигарета?
   
Гуля протягивает мне пачку «Парламента» с одной выехавшей сигаретой. Я наклоняю голову и достаю ее зубами.
   
– Имеет смысл поговорить с гостями до эфира. – Она чиркает зажигалкой.
   
– Тебе? Может быть. Там будет незначительный чиновник из префектуры, он может помочь с регистрацией, если что.
   
– Вам?
   
– Мне? – Я собираюсь ответить что-то еще более гадкое, но тут дверь широко распахивается, и в комнату влетает Леша, главный режиссер канала. Тертые джинсы, футболка с зизгагообразным рисунком, никогда не снимаемая бейсболка, вечно усталые глаза и порывистые движения.
   
– Ты готов, насекомое? – интересуется Леша.
   
– Я здесь не для того, чтобы выслушивать оскорбления, – на всякий случай говорю я.
   
– Ты когда начинаешь говорить, смотри в камеру, а не в фонарь над ней. Он не снимает. Снимает камера.
   
– Я в курсе.
   
– Ты в курсе. А на прошлой неделе кто-то лупил глаза, как стрекоза.
   
– Ты про Хижняка?
   
– Не беси меня! – Он расстегивает на мне пиджак и оттягивает рубашку. – Вроде бы штробить не будет...
   
– Это они специально так свет поставили, чтобы...
   
– Чтобы что?
   
– Испортить шоу, поиздеваться надо мной, не знаю. – Я хлопаю себя по бедрам. – Придумай ответ сам, а?
   
– Не смотри больше на фонарь, а? – Он поправляет бейсболку, придирчиво осматривает меня, как осматривают манекен, прежде чем поставить его в витрину, заходит сзади, поправляет волосы. – Вроде ничего... Роберт, когда гарнитуру повесят, поправь ему волосы, а то он у меня топорщился в прошлый раз.
   
– Хорошо, – отзывается Роберт словно из ниоткуда.
   
– У тебя нет успокоительного? Ксанакса? Чего-то я волнуюсь. – Я пристально на него смотрю.
   
– Скушай конфетку! – Он разворачивается на пятках и убегает, чуть не столкнувшись в дверях с девушкой, которую я раньше не видел.
   
– Татьяна, мы первую подводку исправили! – кричит та редактору.
   
– Десять минут до эфира, – сообщает голос из динамиков.
   
– Какие исправления?! – верещу я. – Я еще текста не видел!
   
– В суфлере уже исправлено, не волнуйся, – хлопает меня по плечу Таня.
   
Я машу на нее рукой, беру со стола зефир в шоколаде, откусываю и кладу обратно. Подходит девушка с наушниками, я покорно скидываю пиджак, она крепит к поясу джинсов приемник, все вокруг начинают лихорадочно обмениваться бумажками, тараторить, перебивая друг друга, динамик сообщает о пятиминутной готовности, и я чувствую, как нарастает пульс. Кто-то сует мне в руку список видеоклипов и карандаш, которым я ставлю галки, кто-то еще протягивает передатчик, который будет торчать у меня в ухе и связывать с аппаратной. Потом все дружно покидают гримерку, а Coldplay завывают «In my place, in my place», а я прикрываю глаза, чтобы снять напряжение. Когда наконец в комнате не остается никого, кроме Гули и Вовы, я закуриваю, подхожу к Вове и, не зная, что мне собственно нужно, зачем-то обреченно спрашиваю:
   
– Где мои подводки?
   
– На, подведись! – Он протягивает мне зажженный косяк.
   
Делаю две глубокие затяжки. Треснувший было мир собирается в единое целое.
   
– Ведущий слышит меня? – звучит в ухе.
   
– Слышу.
   
– Ведущий, на площадку! – командует та-что-живету-меня-в-ухе.
   
Быстро преодолеваю коридор между гримеркой и студией, вспрыгиваю на невысокий подиум, мажу взглядом по трем снимающим меня камерам. По гостевым креслам, в одном из которых ерзает чувак из префектуры, в другом – лидер рэп-банды «Олово», взорвавшей на прошлой неделе ютьюб песней «Москвы не будет».
   
– Семь, шесть, пять...
   
«Неужели Наташа сегодня не придет? – секунды до эфира буквально залипают. – Какого черта Лобов стравил меня с Хижняком прямо на собрании? Хочет слить?»
   
– Четыре, три, две...
   
«Первое предложение подводки. Какое первое предложение подводки? – Сердце начинает бешено колотиться, стучать в висках, запястьях, глазных яблоках. – Они успели перегнать мне видео? Достаточно ли яркий суфлер или как в прошлый раз?»
   
– ЭФИР!
   
– Добрый вечер, страна! Здесь Андрей Миркин и программа «Городские новости». – Пульс успокаивается, замедляется, стихает, я четко вижу суфлер. – На этой неделе нас поразила новость о необычных испытаниях, которые третий день продолжаются в районе Нового Арбата. Специалисты из ОАО «Московский комитет по науке и технологии» разгоняют тучи над Москвой с помощью уникального прибора – люстры Чижевского. Давайте посмотрим сюжет.
   
– Ты особенно не разгоняйся на мэрию, сам понимаешь... – говорит «ухо», пока идет видео. – Нам пресс-секретарь этого черта из префектуры грозил судами, если будет, как он выразился, провокация. Кивни, если понял.
   
«Остроты нет», – вспоминаю я гадкий прищур Лобова и верчу головой.
   
Видео заканчивается. Представляю гостей. Смотрю то на того, то на другого, решаю все-таки начать с чиновника.
   
– Скажите, Вадим Борисович, как долго разрабатывалось это устройство?
   
– Двенадцать лет, – кряхтит он.
   
– Долго. А кому пришла мысль применять его для разгона облаков?
   
– На заседании комитета Юрий Михайлович...
   
– Да оно у вас не работает! – встревает рэпер. – Хоть одно облако-то вы разогнали?
   
– Что значит не работает! – возмущается чинуша. – Метеорологи зафиксировали, что в период с одиннадцати утра до тринадцати дня дождя над Арбатом не было. Хотя во всем городе был ливень. Научный факт!
   
– Зато в этот момент шли дожди над Владимиром, – улыбаюсь я. – Денис, как ты думаешь, связано ли это с экспериментом мэрии Москвы?
   
– Бабочка, порхающая над мэрией Москвы, может взмахом крыльев вызвать ураган в Лондоне, – ржет он, – давно известно!
   
– Ну, знаешь, наши бабочки на самом деле питаются атомным нектаром, а иногда могут и ракетой плюнуть, я бы не стал на твоем месте над этим смеяться!
   
– Вот вы балаганите, а между прочим, известно ли вам, во сколько обходится бюджету города уборка снега на улицах? – Борисыч оседлал «державного коня» и нахмурил брови. – В триста миллионов рублей! А снега меньше не становится!
   
– Правильно, зато откатов больше становится, – набычился Денис. – Вы эти деньги лучше не по карманам суйте, а тратьте на организацию уборки. Ну чисто сказочники!
   
– А сколько вы собираетесь потратить на разгон облаков «потоками ионов»? – интересуюсь я у Борисыча.
   
– Сто восемьдесят миллионов.
   
– А если доплатить по четыре тысячи таджикам, убирающим улицы, лучше не будет? Понадобится всего сорок пять тысяч таджиков. Они хорошо работают.
   
– Ну, я бы не ставил так вопрос, – выдерживает он паузу.
   
– Почему?
   
– Разработка ионной люстры довольно затратный проект, и вот теперь взять и, так сказать, отказаться... – Он зачем-то понижает голос.
   
– Спасибо! Сразу после рекламы – прямое включение с Нового Арбата, где продолжается борьба сил добра с силами природы.
   
– Вы все-таки посерьезней будьте, молодые люди, – увещевает нас чиновник, неспешно попивая чай. – Вроде передача о проблемах города, а мы говорим черт знает о чем...
   
Проблема-то большая.
   
– Пять секунд до конца рекламы. Андрей, чиновник поплыл слегка, надо его через репера додавить.
   
– Это «Городские новости» с Андреем Миркиным, – говорю я в кадре. – Прямо сейчас то, что говорят на улицах. Александр, вы слышите меня?
   
– Да, Андрей, слышу вас. – На мониторе появляется корреспондент канала, прячущийся от дождя за поднятым воротником.
   
– Как проходит эксперимент?
   
– Все организовано очень серьезно. – Он показывает рукой на стоящую вдалеке «Газель» с какими-то не то корзинами из супермаркета, не то рогами, возвышающимися над ней. – Вот там работает «люстра Чижевского».
   
– И как? Дождь не идет? Тучи разогнаны?
   
– Был довольно сильный, но сейчас ослаб.
   
– Ну что вы хотите, поток ионов не в одну секунду действует! – Чиновник с довольным видом поправляет пиджак. – Вы же видите, работает...
   
– Я пока ничего не вижу. Спасибо, Александр! Денис, что ты думаешь по поводу сюжета?
   
– Как обычно, надувалово. Бабки списали, и все дела!
   
– Я бы попросил поаккуратней! – взвивается чиновник. – На вас за это можно и в суд подать!
   
– А в какой орган можно подать на вас, Вадим Борисович? – Я делаю к нему полшага. – В Страсбургский суд? В Гаагу? Ваша система не работает, потому что она не может работать, это против законов физики!
   
– Что значит не работает? Вам же сказали: был ливень, а теперь просто дождь!
   
– А зимой вместо снега будет просто град?
   
– Они зимой всех московских таджиков посадят в ступы и дадут им в руки метлы. – Денис тычет в Борисыча пальцем. – И снег разгонят, и народный фольклор возродят!
   
– Прекратите идиотничать, над этим изобретением работали серьезные ученые!
   
– Те же, что Третье кольцо в Москве проектировали? – встреваю я. – Ответьте мне после видео!
   
Пока идет «Young Folks» от Peter, Bjorn and John, чиновник что-то отчаянно доказывает рэперу, на что тот лишь ухмыляется.
   
– Аккуратнее, Андрей, он может взбеситься и уйти! – напоминает о себе «ухо». – Спроси его лучше про западный опыт.
   
«Остроты нет». Я киваю.
   
– Три секунды!
   
– «Городские новости» снова с вами, и вот что я подумал, Вадим Борисович. Кто-то из ваших коллег сравнил «люстру Чижевского» с солнцем. Значит ли это, что в дальнейшем ее можно будет использовать в сельском хозяйстве, чтобы растить зимой в Подмосковье апельсины?
   
– Я бы не стал, так сказать, делать далеко идущих выводов, но исключать ничего нельзя. При хорошем результате.
   
– Мы будем растить под ее потоками гидропонику! – ржет Денис.
   
– Что? – хмурится чиновник.
   
– Денис имел в виду теплицы с овощами, фруктами и некоторыми другими... хм... растениями.
   
– Одно очевидно: скоро эта технология будет внедрена и в других городах России.
   
– Вы полагаете, что есть в каких-то городах бедные муниципальные чиновники?
   
– То есть как? – Он пожимает плечами.
   
– Ах. Извините, Вадим Борисович, я забыл, что бедных муниципальных чиновников не бывает! Сразу после рекламы мы еще раз услышим улицы.
   
– Прикольно подколол, – шуршит Таня у меня в ухе. – Ну и остановись на этом, выше градус не поднимай.
   
– Три секунды!
   
– Здесь Андрей Миркин, человек, который разговаривает с улицами. Александр, как там дождь?
   
– Идет, – виновато смотрит на меня с монитора корреспондент.
   
– Может, там, под люстрой, просто оператор неопытный?
   
– Да, там довольно молодые ребята.
   
– Им туда нужно Вадима Борисовича отправить! – щелкает пальцами Денис.
   
– Вас туда надо отправить, чтобы штаны не просиживали! – парирует Борисыч.
   
– Александр, эксперимент удался? Очень быстро: да или нет?
   
– Не... не очень...
   
– Как тебе кажется, Денис, кого на самом деле этими ржавыми, криво сваренными рожками хотят забодать городские власти?
   
– Андрей! – кричит «ухо».
   
– Нелегальных иммигрантов? Американских шпионов? Студентов-прогульщиков?
   
– Миркин, прекрати, это уже на грани! – Я достаю «ухо» и кладу в карман пиджака. «Остроты нет? Ща будет!»
   
– Ментов! – сухо отвечает Денис.
   
– Что вы себе позволяете?! – вскакивает Борисыч. – Вы... вы... полуграмотный музыкант, не имеете права говорить такие вещи о серьезном научном эксперименте!
   
– А вопрос вам задать я имею право, Вадим Борисович? Какие еще часы появятся на руках у тех, кто подписывал сметы на подобные эксперименты? Кстати, какие у вас часы?
   
– Вы меня оскорбляете!
   
– Такие дешевые?
   
– Я бы песню об этом написал, – замечает Денис. – Как тучи боятся мэра.
   
– Как бы ты ее назвал? – задаю я вопрос, в то время как Борисыч выпрыгивает из штанов, изрыгая проклятия.
   
– «Тучи над городом ссали», ой, извините, я хотел сказать: боялись.
   
– Вадим Борисович, а какой следующий эксперимент будет у московской мэрии? Закат солнца вручную? Вечное лето в отдельно взятом федеральном округе?
   
– Следующий эксперимент будет таким, какой нужен москвичам! – Он садится и оправляет пиджак. – Вы можете болтать сколько угодно. Пока вы болтаете, мы работаем!
   
– Андрей, – жалобно пищит «ухо», когда я возвращаю его на место. – Ты меня слышишь?
   
Я киваю.
   
– У нас еще одно включение, а потом видео!
   
Я снова киваю.
   
– И последнее на сегодня включение. Александр, что говорят метеорологи, с которыми вы общались?
   
– Андрей, мне удалось поговорить с метеорологом, посетившим эксперимент, и он сказал, что говорить о результате, конечно, рано, но успех пока не очевиден.
   
– Вы же простите метеоролога, Вадим Борисович? Он просто не разобрался.
   
– Я не знаю, о ком речь.
   
– А ты, Денис?
   
– Peace, – говорит он, поднимая два пальца.
   
– Четыре минуты, у нас еще «мент», – подсказывает «ухо».
   
– А вы, Александр?
   
– Андрей, честно говоря, не знаю. Но вот мне удалось поговорить о том, как влияет погода на преступления с представителем МВД. Давайте, пожалуйста, послушаем, что сказал полковник милиции...
   
– А давайте, пожалуйста, не послушаем, что сказал полковник милиции! – Я машу рукой прямо перед собой. – Давайте лучше послушаем Placebo.
   
– Ты охуел?! – тоненько визжит Таня.
   
После трехсекундной паузы в эфир идет видео. Я снова вынимаю «ухо» и сажусь на ступеньку. Теперь Денис что-то вещает чиновнику за молодежную музыку. Чиновник выглядит потерянным. Даже его галстук, кажется, раскис. С последними аккордами песни я вставляю «ухо», слышу трехсекундную отбивку и начинаю «прощалку».
   
– Это были Placebo с песней «Let’s follow the cops back home». Давай проводим сотрудников МВД домой, и грохнем их хазы, – примерно так можно перевести этот текст. Я хотел бы поблагодарить наших гостей. Спасибо, что нашли время стать нашими главными героями. Это был Андрей Миркин и «Городские новости». Спонсор программы (далее неразборчиво, синхронно говорю с «ухом»). В этом городе больше не будет туч. Увидимся через неделю. Есть другой мир. Должно быть, он есть. Любите друг друга!
   
– Титры пошли! – командует «ухо». Пять секунд. Снято.
   
– Ты мудак! – говорит мне на прощанье Таня.
   
– Это было охуительно! – говорит Леша. – Никакого смысла, чистый драйв!
   
– Мы люди принципиальные, что нам сказали, то мы и сделали, – говорю я вслух.
   
– А с кем вы разговариваете? – интересуется Вадим Борисович, пока мы идем к выходу из студии.
   
– Со Святым Петром. Ионный поток изменил мое сознание.
   
   
Сижу в гримерке в полном одиночестве. Лениво снимаю грим мокрой салфеткой, скорее с сожалением: опять придется носить свои вечные синяки под глазами. Раздается осторожный стук в дверь. Замираю. Еще раз, более настойчиво. Какого черта?! Сколько всем говорил – не трогайте меня после эфиров, умоляю!
   
– Андрей! – знакомый голос из-за двери.
   
Поднимаюсь, открываю дверь ключом, впускаю Пашку Светлова, нашего звукооператора.
   
– Андрюх, помоги мне, пожалуйста!
   
– Паш, я после эфира никакой, давай завтра?
   
– Я тебя умоляю!
   
– А что случилось?
   
– Тут, короче, – Паша чешет затылок, – телка одна знакомая, скажем так. Очень умная девушка, скажу я тебе. У нее свое рекламное агентство было, а после кризиса сдохло. В общем, она хочет к нам на канал в рекламную службу попасть, а...
   
– ...А ко всему, ты ее трахаешь, и уже наврал, что устроишь в Останкино с полпинка, она уже вторую неделю наседает, и даже заднего не включишь! – Я зеваю.
   
– Блин... ну, почти так. Точнее, вообще все... Будто ты рядом стоял.
   
– Я рядом с такими историями каждую неделю стою.
   
– Выручишь? Ну, соври ей что-нибудь. Скажи, попробуешь. Я дал понять, что ты тут рулишь. А не получится – значит, не судьба.
   
– Веди пациента! – Я отмахиваюсь от него, возвращаюсь к зеркалу, сажусь в кресло.
   
– Она прямо сейчас может зайти?
   
– Да, только ты выйди.
   
– Я тебе должен, – шепчет Паша.
   
– Вас тут таких должников – половина канала.
   
Закуриваю, смотрю на свое отражение сквозь растопыренные пальцы. Дверь щелкает, пропуская в комнату девушку. Чувствую, как вздрагивают мои веки. «Стрижка “под мальчика”, волосы цвета воронового крыла». Она с тех пор практически не изменилась. То есть у меня даже мысли нет, типа, «как же похожа, ну просто одно лицо». Это лицо действительно одно. Рита Решетникова. Перед глазами проносятся ночные клубы, поспешный секс в туалетах, узкая джинсовая юбка, «мне надо поменять машину», наше выступление на корпоративе, СПИД, драка с промо-медведем, крыши ночной Москвы, Ленинградский вокзал, огни злого поезда...
   
– И? – разворачиваюсь вместе с креслом.
   
– Привет! – она делает полшага мне навстречу. – Честное слово, я только перед дверью поняла, к кому меня Пашка ведет.
   
– Что же не повернула обратно?
   
– Неудобно как-то, – мямлит она.
   
– Неудобно – это когда соседские дети на тебя похожи! – Во мне моментально вскипает застарелая злоба. – А для вас, милых провинциальных пираний, такого слова не существует. Главное же цель, так? Можно взять бабки, чтобы кого-то подставить, можно потом к этому «кому-то» прийти на работу устраиваться, да? Вам же приходится свое счастье выгрызать!
   
– Приходится! – Она злобно стискивает зубы.
   
– Я думал, ты-то уж давно выгрызла себе состоятельного крота из близлежащего Подмосковья! – Тушу сигарету. – Ты ж вгрызешься так вгрызешься. У тебя клыки даже во влагалище, по-моему!
   
– У тебя следы остались?
   
– Нет, залечил. Вместе со СПИДом. Быки из «Трансбетона» помогли, которые за мной в ту ночь по всему городу гонялись. Остатки душевно-телесных шрамов разметало взрывом в поезде «Москва—Питер».
   
– Ладно! – Решетникова вздыхает и опускает глаза. – Ты тоже хорош был, со своими разводами.
   
– Я не был хорош! Я ни разу не хорош! Я – лучший, не хороший. Вы же предпочитаете посредственных, но надежных.
   
– Столько лет прошло... – Решетникова садится на край банкетки. – Этой истории больше нет, Андрей!
   
– Для вас нет, а для меня все вы до сих пор живее всех живых, красавеллы! – Я сплевываю в урну. Возникает долгая пауза. – То есть, у тебя даже не колыхнулось до сих пор? – Честное слово, я преклоняюсь перед этой девушкой. – Типа, что можно бы уже и уйти. Свалить отсюда. Вернуться домой, найти в словаре слово «стыд», а?
   
– Слушай, Дрончик, ну перестань! – Она поправляет челку. – Ты выговорился, я готова признать, что вела себя, как сука. Может, забудем?
   
– Позвони Ольге, может, ей еще кого нужно «поучить»? – Моя злоба достигает пиковой точки.
   
– Мне правда работа нужна, – четко выговаривает она.
   
И тут меня отпускает. Нет, в самом деле, kids, злость моментально испаряется. Что толку испепелять эту гиену взглядом и морализаторствовать? Бесперспективняк.
   
– То есть, ты к интервью готова? Взяла резюме, отзывы с прошлых мест работы? – включается мой вечный циничный азарт.
   
– В общем, да.
   
– И что мне остается делать? На правах старого друга? Скажи, зайка! В глубине души ты же знаешь, я хороший, я помогу, да?
   
– Знаю, Андрюша! – Она улыбается.
   
– Спасибо за веру в меня! – закрываю дверь на ключ, возвращаюсь к сидящей на банкетке Рите. – Только я теперь авансов не даю. Сначала интервью, потом помощь в трудоустройстве, зайка.
   
– В смысле?
   
– В прямом, – расстегиваю ширинку, подхожу к ней вплотную. – Времени стало меньше, и оно стало жестче.
   
– Ты сходишь со мной к своим рекламистам? Просто резюме передать ничего не даст, ты же знаешь. – Она безучастно смотрит в область моей ширинки.
   
– Это по результатам нашего собеседования.
   
– Ты все-таки редкий подонок, – снова улыбается она, – но прикольный!
   
– Это правда, – киваю я, пока она помогает мне разобраться с зиппером и начинает процесс.
   
Смотрю за ритмичными движениями ее головы, даю ненависти окончательно исчезнуть в глубине желудка, делаю глубокий выдох, останавливаю ее рукой.
   
– Что-то не так? – Рита поднимает на меня глаза.
   
– Знаешь, все-таки ты не для Останкино.
   
– Почему?
   
– У тебя явно выраженные проблемы с дикцией. Наверное, прикус изменился за то время, что мы не виделись. – Отхожу от нее, застегиваюсь, открываю дверь. – Увидимся.
   
– Что?! – Она неистово вращает глазами.
   
– До свиданья, Рита!
   
– Козлина ты, Миркин! – Она встает, одергивает платье. – Жаль, тебя быки тогда не уебали. Или поезд.
   
– Мне тоже жаль то время. Все-таки молодость. – Закрываю за ней дверь. – Общим знакомым преведы передавай.
  
  
   
    
Квартирник
   
   
Дома дел до черта. Разобрать вещи в спальне, выбросить груду ненужных приглашений, журналов и просроченных квартирных счетов, свалить наконец в одно место кучу гелей для душа, кондиционеров и шампуней, которые я вынес из европейских отелей за последние несколько месяцев. Еще хочется позвонить Наташе, но я решаю выдержать паузу до вечера – «чтобы не слишком на ней залипать». Так я это себе объясняю.
   
Звонит Таня, долго и муторно излагает концепцию «я соскучилась» и, в целом, есть все шансы, сославшись на дела, ее послать, но до вечернего выхода четыре часа, и я малодушно соглашаюсь быть в семь тридцать в «Наби».
   
Вещи, в самом деле, необходимо разобрать. Совершенно непонятно, каким образом я успеваю захламлять квартиру в перерывах между визитами уборщицы, практически не бывая дома. Иду в спальню, решаю начать борьбу с беспорядком с раскладывания чистых футболок, но их так много, что хочется немедленно послушать «Sweet child o’mine» Guns n’ Roses, или Blurовский «Our House», или... еще что-то.
   
В голове вакуум, в стакане томатный сок, на экране мой пост в твиттере:
   
«Мне уже не жарко в свете твоего неона, Москва».
   
Звонит Антон, спрашивает, собираюсь ли я на закрытую вечеринку Dewars. Перечисляет всех, кто там будет, описывает пентхаус в недостроенном доме, где все это проводится, варианты, кого можно там зацепить. Пытаюсь ему объяснить, что я все это знал уже неделю назад, но он, кажется, меня не слушает, плетет про «открытую веранду», «одну, возможно, знакомую» мне блондинку и ее подруг. И только когда я говорю ему, что уже «обрадовал Наташку двумя приглашениями туда», он на секунду замолкает, ровно для того, чтобы сказать:
   
– Так ты уже в курсе, что ли?
   
Я пытаюсь быть как можно более вежливым и отвечаю что-то вроде: «Да, старик. Но все равно спасибо, что сказал».
   
На самом деле, в ответ на мое приглашение, Наташка утром пожала плечами и сказала: «В пятый раз за последние две недели слышу про этот пресловутый “квартирник”. У меня и приглашение где-то валяется», – чем вызвала неожиданный респект. Роль парня-для-которого-открыты-двери-всех-закрытых-вечеринок-города не удалась. Но отказа тоже не прозвучало, что уже катит за бонус-трек...
   
Спальня угрожающе ощерилась раскрытой дверью. В углу гостиной свалена стопка «бумаг для разбора». Все это дает моментальное ощущение тотальной усталости. Ныряю обратно в компьютер. Бесцельно брожу по интернету, читаю live-journal, отвечаю на девичьи записки в «Одноклассниках», слушаю музыку «В контакте», разговариваю с кем-то в аське, проверяю новостную ленту на фейсбуке, зашел... да куда только я не заходил за эти... да, чувачок, за эти час и два-дцать минут!!!
   
Через час мне нужно быть в «Наби». Плетусь в ванную, включаю воду. Ложусь. Беру «GQ» непонятно за какой месяц. Реально, читаю его уже третью неделю, а он как новый. В смысле, хоть один бы материал запомнить. Меня трудно чем-то зацепить? Или это уже, как говорят врачи, рассеянное внимание?
   
Говорю себе, что я балбес. Неорганизованный, безответственный и асоциальный человек. В какой-то момент мысль заводит меня в угрожающий коридор под названием «может, девушку завести постоянную»? И где-то в глубине коридора уже маячит фигура Наташи или весьма похожей на нее. Но тут звонит телефон, и Таня сообщает, что уже в «Наби», «да, на полчаса раньше, просто время не рассчитала». Я предлагаю ей заказать себе что-нибудь, вздыхаю, и перед тем как встать под душ решаю все-таки добить статью про борьбу американского DAA с колумбийскими нарко-картелями. Ну если не дочитать, то хотя бы досмотреть фото особняков Эскобара, его частных самолетов, пляжей и яхт...
   
   
Я лежу на песке, а верхом на мне сидит девушка, скорее всего француженка арабского кроя. С песком в мокрых волосах, влажными губами и всей той апатичной хуйней, что продают нам в роликах «Баунти». Она лениво водит пальцем по моей груди и спрашивает:
   
– Не пойму, откуда ты приехал?
   
А за ее спиной, на море, шикарная белоснежная яхта... в окружении пяти потасканных, цвета пепла сигарет «Ява» ментовских катеров в обвесе из мигалок и мегафонов. И мое расслабленно-умиленное состояние сменяется напряжением скул.
   
– Из Англии? – говорит она.
   
Я отрицательно мотаю башкой, а у самого чуть не слезы в глазах (Не из Англии! Не из Англии!!!).
   
– У тебя такой милый, неуловимый акцент...
   
Я надеваю солнечные очки.
   
– Ну скажи. Скажи мне еще что-нибудь!
   
– Да ну тебя на хуй! – на чистом русском отвечаю я.
   
И яхта тут же разворачивается, ментокатера семафорят огнями, кричат мегафонами и включают сирены, которые почему-то не орут, а тренькают. Противно, как звонок старого телефона. От их движения на море поднимается волна, движется на берег. И вот я уже по горло в ней, а девчонка куда-то исчезла. Один катер отделяется от эскорта и двигает прямо на меня. Интересно, думаю я, как же он по песку-то за мной погонится (в том, что погонится, сомнений почему-то нет)? Я оглядываюсь и соображаю, что песка уже нет и кругом вода, а катер все звенит, звенит, звенит...
   
Открываю глаза, пытаюсь сообразить, кто я и где, и только плавающий в ванной «GQ» дает ощущение реальности. Противный звонок между тем не исчезает. Поворачиваю голову, подношу к уху телефон:
   
– Андрей!!! – верещит Таня. – Уже двадцать минут девятого! Я тебя жду сорок минут, ты не подходишь!!! Ты ведешь себя как свинья. Ты в пробке? С тобой все нормально? Але! Ты меня слышишь?
   
– Да, – отвечаю я. – слышу.
   
– Я тебе звоню уже третий раз! Какого черта?!
   
Ощущаю во рту резкую горечь. Морской песок попал, не иначе.
   
– Ты просил меня сделать заказ, я думала, ты близко. Ты не можешь не опаздывать? Ты мог хотя бы предупредить!
   
Горечь нарастает. Нащупываю в углу ванны тюбик «Лакалюта», выдавливаю немного пасты в рот, провожу языком по верхним зубам. Отвожу трубку на безопасное расстояние, будто оттуда может вылезти Таня и загрызть меня. Набираю в рот воды. Тщательно полощу. Выплевываю. Трубка продолжает надрываться. Полощу рот еще раз. Трубка затихает. Возвращаю телефон к уху, вслушиваюсь в потрескивания.
   
– Андрей!
   
– Да.
   
– Ты где сейчас находишься?
   
– Я... м-м-м...
   
– И тут я ей сообщаю, что, собственно, – оглядываюсь вокруг, и несмотря на то, что музыка громко орет, перехожу на шепот: – ...собственно, я в ванной.
   
– А она уже заказать успела? – Антон застывает, в одной руке пластиковая тарелка с суши, в другой – палочки, зажавшие кусок лосося. – Ну, вино там, шампанское. Закуски.
   
При слове «шампанское» три девицы, сидящие на диване рядом с Антоном, оживляются.