1 2 3 4 5 6 7 
     

     

Мой друг, твоя любовь и доброта     

Заполнили глубокий след  проклятья,     

Который выжгла злая клевета     

На лбу моем каленою печатью.     

Лишь похвала твоя и твой укор     

Моей отрадой будут и печалью.     

Для всех других я умер с этих пор     

И чувства оковал незримой сталью.     

В такую бездну страх я зашвырнул,     

Что не боюсь гадюк, сплетенных  вместе,     

И до меня едва доходит гул     

Лукавой клеветы и лживой лести.     

Я слышу сердце друга моего,     

А все кругом беззвучно и мертво.     

     

     113    

     

     

Со дня разлуки — глаз в душе  моей,     

А тот, которым путь я нахожу,     

Не различает видимых вещей,     

Хоть я на все по-прежнему гляжу.     

Ни сердцу, ни сознанью беглый  взгляд     

Не может дать о виденном отчет.     

Траве, цветам и птицам он не рад,     

И в нем ничто подолгу не живет.     

Прекрасный и уродливый предмет     

В твое подобье превращает взор:     

Голубку и ворону, тьму и свет,     

Лазурь морскую и вершины гор.     

Тобою полон и тебя лишен,     

Мой верный взор неверный видит  сон.     

     

 114    

     

     

Неужто я, прияв любви венец,     

Как все монархи, лестью упоен?     

Одно из двух: мой глаз — лукавый  льстец.     

Иль волшебству тобой он обучен.     

Из чудищ и бесформенных вещей     

Он херувимов светлых создает.     

Всему, что входит в круг его  лучей,     

С твоим лицом он сходство  придает.     

Вернее первая догадка: лесть.     

Известно глазу все, что я люблю,     

И он умеет чашу преподнесть,     

Чтобы пришлась по вкусу королю.     

Пусть это яд, — мой глаз  искупит грех:     

Он пробует отраву раньше всех!     

     

     115    

     

     

О, как я лгал когда-то, говоря:     

«Моя любовь не может быть  сильнее».     

Не знал я, полным пламенем горя,     

Что я любить еще нежней умею.     

Случайностей предвидя миллион,     

Вторгающихся в каждое мгновенье,     

Ломающих незыблемый закон,     

Колеблющих и клятвы и стремленья,     

Не веря переменчивой судьбе,     

А только часу, что еще не прожит,     

Я говорил: "Любовь моя к  тебе     

Так велика, что больше быть не  может!"     

Любовь — дитя. Я был пред ней не  прав,     

Ребенка взрослой женщиной назвав.     

     

 116    

     

     

Мешать соединенью двух сердец     

Я не намерен. Может ли измена     

Любви безмерной положить конец?     

Любовь не знает убыли и тлена.     

Любовь — над бурей поднятый маяк,     

Не меркнущий во мраке и тумане.     

Любовь — звезда, которою моряк     

Определяет место в океане.     

Любовь — не кукла жалкая в руках     

У времени, стирающего розы     

На пламенных устах и на щеках,     

И не страшны ей времени угрозы.     

А если я не прав и лжет мой стих,     

То нет любви — и нет стихов моих!     

     

     117    

     

     

Скажи, что я уплатой пренебрег     

За все добро, каким тебе обязан,     

Что я забыл заветный твой порог,     

С которым всеми узами я связан,     

Что я не знал цены твоим часам,     

Безжалостно чужим их отдавая,     

Что позволял безвестным парусам     

Себя нести от милого мне края.     

Все преступленья вольности моей     

Ты положи с моей любовью рядом,     

Представь на строгий суд твоих  очей,     

Но не казни меня смертельным  взглядом.     

Я виноват. Но вся моя вина     

Покажет, как любовь твоя верна.     

     

 118    

     

     

Для аппетита пряностью приправы     

Мы называем горький вкус во рту.     

Мы горечь пьем, чтоб избежать  отравы,     

Нарочно возбуждая дурноту.     

Так, избалованный твоей любовью,     

Я в горьких мыслях радость  находил     

И сам себе придумал нездоровье     

Еще в расцвете бодрости и сил.     

От этого любовного коварства     

И опасенья вымышленных бед     

Я заболел не в шутку и лекарства     

Горчайшие глотал себе во вред.     

Но понял я: лекарства — яд  смертельный     

Тем, кто любовью болен  беспредельной.     

     

     119    

     

     

Каким питьем из горьких слез  Сирен     

Отравлен я, какой настойкой ада?     

То я страшусь, то взят надеждой в  плен,     

К богатству близок и лишаюсь  клада.     

Чем согрешил я в свой счастливый  час,     

Когда в блаженстве я достиг  зенита?     

Какой недуг всего меня потряс     

Так, что глаза покинули орбиты?     

О, благодетельная сила зла!     

Все лучшее от горя хорошеет,     

И та любовь, что сожжена дотла,     

Еще пышней цветет и зеленеет.     

Так после всех бесчисленных утрат     

Во много раз я более богат.     

     

 120    

     

     

То, что мой друг бывал жесток со  мною,     

Полезно мне. Сам испытав печаль,     

Я должен гнуться под своей виною,     

Коль это сердце — сердце, а не  сталь.     

И если я потряс обидой друга,     

Как он меня, — его терзает  ад,     

И у меня не может быть досуга     

Припоминать обид минувших яд.     

Пускай та ночь печали и томленья     

Напомнит мне, что чувствовал я  сам,     

Чтоб другу я принес для  исцеленья,     

Как он тогда, раскаянья бальзам.     

Я все простил, что испытал  когда-то,     

И ты прости, — взаимная  расплата!     

     

     121    

     

     

Уж лучше грешным быть, чем  грешным слыть.     

Напраслина страшнее обличенья.     

И гибнет радость, коль ее судить     

Должно не наше, а чужое мненье.     

Как может взгляд чужих порочных  глаз     

Щадить во мне игру горячей крови?     

Пусть грешен я, но не грешнее  вас,     

Мои шпионы, мастера злословья.     

Я — это я, а вы грехи мои     

По своему равняете примеру.     

Но, может быть, я прям, а у судьи     

Неправого в руках кривая мера,     

И видит он в любом из ближних  ложь,     

Поскольку ближний на него похож!     

     

 122    

     

     

Твоих таблиц не надо мне. В мозгу  —     

Верней, чем на пергаменте и  воске, —     

Я образ твой навеки сберегу,     

И не нужны мне памятные доски.     

Ты будешь жить до тех далеких  дней,     

Когда живое, уступая тленью,     

Отдаст частицу памяти твоей     

Всесильному и вечному забвенью.     

Так долго бы не сохранился воск     

Твоих таблиц — подарок твой  напрасный.     

Нет, любящее сердце, чуткий мозг     

Полнее сберегут твой лик  прекрасный.     

Кто должен памятку любви хранить,     

Тому способна память изменять!     

     

     123    

     

     

Не хвастай, время, властью надо  мной.     

Те пирамиды, что возведены     

Тобою вновь, не блещут новизной.     

Они — перелицовка старины.     

Наш век недолог. Нас немудрено     

Прельстить перелицованным  старьем.     

Мы верим, будто нами рождено     

Все то, что мы от предков узнаем.     

Цена тебе с твоим архивом грош.     

Во мне и тени удивленья нет     

Пред тем, что есть и было. Эту  ложь     

Плетешь ты в спешке суетливых  лет.     

И если был я верен до сих пор,     

Не изменюсь тебе наперекор!     

     

 124    

     

     

О, будь моя любовь — дитя удачи,     

Дочь времени, рожденная без прав,  —     

Судьба могла бы место ей  назначить     

В своем венке иль в куче сорных  трав.     

Но нет, мою любовь не создал  случай.     

Ей не сулит судьбы слепая власть     

Быть жалкою рабой благополучий     

И жалкой жертвой возмущенья  пасть.     

Ей не страшны уловки и угрозы     

Тех, кто у счастья час берет  внаем.     

Ее не холит луч, не губят грозы.     

Она идет своим большим путем.     

И этому ты, временщик, свидетель,     

Чья жизнь — порок, а гибель —  добродетель.     

     

     125    

     

     

Что, если бы я право заслужил     

Держать венец над троном  властелина     

Или бессмертья камень заложил,     

Не более надежный, чем руина?     

Кто гонится за внешней суетой,     

Теряет всё, не рассчитав  расплаты,     

И часто забывает вкус простой;     

Избалован стряпней замысловатой.     

Нет, лишь твоих даров я буду  ждать.     

А ты прими мой хлеб, простой и  скудный.     

Дается он тебе, как благодать,     

В знак бескорыстной жертвы  обоюдной.     

Прочь, искуситель! Чем душе  трудней,     

Тем менее ты властвуешь над ней!     

     

 126    

     

     

Крылатый мальчик мой, несущий  бремя     

Часов, что нам отсчитывают время,     

От убыли растешь ты, подтверждая,     

Что мы любовь питаем, увядая.     

Природа, разрушительница-мать,     

Твой ход упорно возвращает  вспять.     

Она тебя хранит для праздной  шутки,     

Чтобы, рождая, убивать минутки.     

Но бойся госпожи своей жестокой:     

Коварная щадит тебя до срока.     

Когда же это время истечет, —     

Предъявит счет и даст тебе  расчет.     

     

     127    

     

     

Прекрасным не считался черный  цвет,     

Когда на свете красоту ценили.     

Но, видно, изменился белый свет,  —     

Прекрасное подделкой очернили.     

С тех пор как все природные цвета     

Искусно подменяет цвет заемный,     

Последних прав лишилась красота,     

Слывет она безродной и бездомной.     

Вот почему и волосы и взор     

Возлюбленной моей чернее ночи, —     

Как будто носят траурный убор     

По тем, кто краской красоту  порочит.     

Но так идет им черная фата,     

Что красотою стала чернота.     

     

 128    

     

     

Едва лишь ты, о музыка моя,     

Займешься музыкой, встревожив  строй     

Ладов и струн искусною игрой,     

Ревнивой завистью терзаюсь я.     

Обидно мне, что ласки нежных рук     

Ты отдаешь танцующим ладам,     

Срывая краткий, мимолетный звук,  —     

А не моим томящимся устам.     

Я весь хотел бы клавишами стать,     

Чтоб только пальцы легкие твои     

Прошлись по мне, заставив  трепетать,     

Когда ты струн коснешься в  забытьи.     

Но если счастье выпало струне,     

Отдай ты руки ей, а губы — мне!     

     

     129    

     

     

Издержки духа и стыда растрата —     

Вот сладострастье в действии. Оно     

Безжалостно, коварно, бесновато,     

Жестоко, грубо, ярости полно.     

Утолено, — влечет оно  презренье,     

В преследованье не жалеет сил.     

И тот лишен покоя и забвенья,     

Кто невзначай приманку проглотил.     

Безумное, само с собой в раздоре,     

Оно владеет иль владеют им.     

В надежде — радость, в испытанье  — горе,     

А в прошлом — сон, растаявший,  как дым.     

Все это так. Но избежит ли  грешный     

Небесных врат, ведущих в ад  кромешный?     

     

 130    

     

     

Ее глаза на звезды не похожи,     

Нельзя уста кораллами назвать,     

Не белоснежна плеч открытых кожа,     

И черной проволокой вьется прядь.     

С дамасской розой, алой или  белой,     

Нельзя сравнить оттенок этих щек.     

А тело пахнет так, как пахнет  тело,     

Не как фиалки нежный лепесток.     

Ты не найдешь в ней совершенных  линий,     

Особенного света на челе.     

Не знаю я, как шествуют богини,     

Но милая ступает по земле.     

И все ж она уступит тем едва ли,     

Кого в сравненьях пышных  оболгали.     

     

     131    

     

     

Ты прихоти полна и любишь власть,     

Подобно всем красавицам  надменным.     

Ты знаешь, что моя слепая страсть     

Тебя считает даром драгоценным.     

Пусть говорят, что смуглый облик  твой     

Не стоит слез любовного томленья,  —     

Я не решаюсь в спор вступать с  молвой,     

Но спорю с ней в своем  воображенье.     

Чтобы себя уверить до конца     

И доказать нелепость этих басен,     

Клянусь до слез, что темный цвет  лица     

И черный цвет волос твоих  прекрасен.     

Беда не в том, что ты лицом  смугла, —     

Не ты черна, черны твои дела!     

     

 132    

     

     

Люблю твои глаза. Они меня,     

Забытого, жалеют непритворно.     

Отвергнутого друга хороня,     

Они, как траур, носят цвет свой  черный.     

Поверь, что солнца блеск не так  идет     

Лицу седого раннего востока,     

И та звезда, что вечер к нам  ведет, —     

Небес прозрачных западное око —     

Не так лучиста и не так светла,     

Как этот взор, прекрасный и  прощальный.     

Ах, если б ты и сердце облекла     

В такой же траур, мягкий и  печальный, —     

Я думал бы, что красота сама     

Черна, как ночь, и ярче света —  тьма!     

     

     133    

     

     

Будь проклята душа, что истерзала     

Меня и друга прихотью измен.     

Терзать меня тебе казалось мало,  —     

Мой лучший друг захвачен в тот же  плен.     

Жестокая, меня недобрым глазом     

Ты навсегда лишила трех сердец:     

Теряя волю, я утратил разом     

Тебя, себя и друга наконец.     

Но друга ты избавь от рабской  доли     

И прикажи, чтоб я его стерег.     

Я буду стражем, находясь в  неволе,     

И сердце за него отдам в залог.     

Мольба напрасна. Ты — моя темница,     

И все мое со мной должно  томиться.     

     

 134    

     

     

Итак, он твой. Теперь судьба моя     

Окажется заложенным именьем,     

Чтоб только он — мое второе  "я" —     

По-прежнему служил мне утешеньем.     

Но он не хочет и не хочешь ты.     

Ты не отдашь его корысти ради.     

А он из бесконечной доброты     

Готов остаться у тебя в закладе.     

Он поручитель мой и твой должник.     

Ты властью красоты своей жестокой     

Преследуешь его, как ростовщик,     

И мне грозишь судьбою одинокой.     

Свою свободу отдал он в залог,     

Но мне свободу возвратить не мог!     

     

     135    

     

     

Недаром имя, данное мне, значит     

«Желание». Желанием томим,     

Молю тебя: возьми меня в придачу     

Ко всем другим желаниям твоим.     

Ужели ты, чья воля так безбрежна,     

Не можешь для моей найти приют?     

И, если есть желаньям отклик  нежный,     

Ужель мои ответа не найдут?     

Как в полноводном, вольном океане     

Приют находят странники-дожди, —     

Среди своих бесчисленных желаний     

И моему пристанище найди.     

Недобрым «нет» не причиняй мне  боли.     

Желанья все в твоей сольются  воле.     

     

 136    

     

     

Твоя душа противится свиданьям.     

Но ты скажи ей, как меня зовут.     

Меня прозвали «волей» иль  «желаньем»     

А воле есть в любой душе приют.     

Она твоей души наполнит недра     

Собой одной и множествами воль.     

А в тех делах, где счет ведется  щедро,     

Число «один» — не более чем ноль.     

Пусть я ничто во множестве  несметном,     

Но для тебя останусь я одним.     

Для всех других я буду  незаметным,     

Но пусть тобою буду я любим.     

Ты полюби сперва мое прозванье,     

Тогда меня полюбишь. Я — желанье!     

     

—Сонеты  135 и 136 построены на игре слов. Сокращенное имя поэта «Will» (от «William» —  «Вильям») пишется и звучит так же, как слово, означающее волю или желание.  (Прим. автора.)    

 137    

     

     

Любовь слепа и нас лишает глаз.     

Не вижу я того, что вижу ясно.     

Я видел красоту, но каждый раз     

Понять не мог, что дурно, что прекрасно.     

И если взгляды сердце завели     

И якорь бросили в такие воды,     

Где многие проходят корабли, —     

Зачем ему ты не даешь свободы?     

Как сердцу моему проезжий двор     

Казаться мог усадьбою счастливой?     

Но все, что видел, отрицал мой  взор,     

Подкрашивая правдой облик лживый.     

Правдивый свет мне заменила тьма,     

И ложь меня объяла, как чума.     

     

     138    

     

     

Когда клянешься мне, что вся ты  сплошь     

Служить достойна правды образцом,     

Я верю, хоть и вижу, как ты  лжешь,     

Вообразив меня слепым юнцом.     

Польщенный тем, что я еще могу     

Казаться юным правде вопреки,     

Я сам себе в своем тщеславье лгу,     

И оба мы от правды далеки.     

Не скажешь ты, что солгала мне  вновь,     

И мне признать свой возраст  смысла нет.     

Доверьем мнимым держится любовь,     

А старость, полюбив, стыдится  лет.     

Я лгу тебе, ты лжешь невольно  мне,     

И, кажется, довольны мы вполне!     

     

 139    

     

     

Оправдывать меня не принуждай     

Твою несправедливость и обман.     

Уж лучше силу силой побеждай,     

Но хитростью не наноси мне ран.     

Люби другого, но в минуты встреч     

Ты от меня ресниц не отводи.     

Зачем хитрить? Твой взгляд —  разящий меч,     

И нет брони на любящей груди.     

Сама ты знаешь силу глаз твоих,     

И, может статься, взоры отводя,     

Ты убивать готовишься других,     

Меня из милосердия щадя.     

О, не щади! Пускай прямой твой  взгляд