Поделиться:
  Угадай писателя | Писатели | Карта писателей | Острова | Контакты

Орсон Скотт Кард - Голос тех, кого нет [-]
Язык оригинала: USA
Известность произведения: Низкая
Метки: sf, Фантастика

Аннотация. Роман «Голос тех, кого нет» продолжает историю Эндера Виггина, начатую в «Игре Эндера». Здесь земляне встречают еще одну расу развитых существ, но столь велики различия между расами, что это едва не приводит к новому трагическому конфликту. Как и первая книга серии, этот роман был признан лучшим фантастическим романом 1986 года в США и удостоен сразу двух высших литературных премий.

Полный текст.
1 2 3 4 5 

— Чего ты хочешь от нас? — спросил он. — Мы будем подчиняться вашим законам в городе и на ваших землях в степи. — Да. — Вы не хотите, чтобы мы шли на войну. — Да. — И это все? — Еще одно. — То, что ты просишь, совершенно невозможно, — сказал Человек. — Поэтому вреда не будет, если попросишь и еще. — Третья жизнь, — начал Эндер. — Когда она начинается? Когда вы убиваете свинкса и он потом превращается в дерево, не так ли? — Первая жизнь проходит внутри материнского дерева, где мы никогда не видим света, слепо едим мясо наших матерей и пьем соки дерева. Вторая жизнь начинается, когда мы выходим под сень леса и живем в сумерках — бегаем, карабкаемся, ходим, а еще смотрим, поем, разговариваем и делаем вещи своими руками. А в третьей жизни мы тянемся к солнцу и пьем его, мы поднимаемся наконец к полному свету, движемся только под ветром, только думаем и иногда, когда братья барабанят по стволу, говорим с ними. Да, это и есть третья жизнь. — У людей нет третьей жизни. Человек ошарашенно посмотрел на него. — Когда мы умираем, даже если вы сажаете нас, ничего не вырастает. Не получается дерева. Мы не пьем солнце. Когда мы умираем, мы мертвы. Человек перевел взгляд на Кванду. — Но вторая книга, которую ты дала нам, все время говорит о жизни после смерти и новом рождении. — Но мы живем не как деревья, — ответил Эндер. — Ты не можешь прикоснуться к нам или поговорить с нами. — Я не верю тебе, — сказал Человек. — Если это правда, зачем Пипо и Либо заставили нас посадить их? Новинья опустилась на колени рядом с Эндером, касаясь его, нет, прижимаясь к нему. — Как они заставили вас? — спросил Эндер. — Они принесли великий дар и добились высокой чести. Человек и свинкс, вместе. Пипо и Мандачува, Либо и Листоед. Мандачува и Листоед думали, что завоевали третью жизнь, но Пипо и Либо не согласились. Они настояли на том, чтобы получить дар самим. Зачем они делали это, если у людей нет третьей жизни? Тут зазвучал дрожащий голос Новиньи: — Что они должны были сделать, чтобы дать третью жизнь Мандачуве и Листоеду? — Посадить их, конечно, — удивился Человек. — Ну, так же, как сегодня. — А что сегодня? — потребовал Эндер. — Ты и я, — расплылся в улыбке Человек. — Человек и Голос Тех, Кого Нет. Если мы заключим договор, если жены и люди придут к соглашению, это будет славный день, великий день. А потому ты дашь мне третью жизнь. Или я дам ее тебе. — Собственной рукой? — Конечно же. Если ты не пожелаешь воздать мне честь, я должен буду воздать тебе. Эндер вспомнил картину, которую видел впервые всего дне недели назад: Пипо, вскрытый и выпотрошенный, распластан на склоне холма. — Человек, — начал Эндер, — худшее преступление, которое только может совершить один из людей, — убийство. И самый худший способ совершить его — это взять живое существо и резать его, пока оно не умрет от боли и потери крови. И снова Человек застыл неподвижно, пытаясь вникнуть в смысл сказанного. — Голос, — наконец заговорил он. — Мой разум видит только два пути. Если люди не знают третьей жизни, значит, посадить их — это убить, навсегда. Мы думали, Пипо и Либо оставляли себе лучшую долю и обделили Листоеда и Мандачуву, лишив благодарности за их деяния. Мы думали, вы, люди, пришли из-за ограды на склон и вырвали их из земли прежде, чем они успели пустить корни. Мы думали, это вы совершили убийство, когда унесли Пипо и Либо. Но теперь я понимаю, что все было по-другому. Пипо и Либо не могли даровать Мандачуве и Листоеду третью жизнь, потому что это для них выглядело как убийство. А потому им легче было согласиться на собственную смерть, чем убить одного из нас. — Да, — подтвердила Новинья. — Но если все было так, почему вы, люди, обнаружив их тела на склоне, не пришли в лес и не убили всех нас? Почему вы не разожгли большой костер и не спалили в нем наших отцов и даже материнское дерево? От края леса до них донесся исполненный скорби и тоски крик Листоеда. — Если бы вы срубили одно из наших деревьев, — продолжал Человек, — если бы вы убили одно только дерево, мы пришли бы к вам ночью и убили бы всех и каждого из вас. И если бы кому-то из вас удалось уцелеть, мы послали бы братьев понести эту историю в другие племена, и никто из вас не покинул бы эту землю живым. Почему вы не уничтожили нас за убийство Пипо и Либо? Внезапно за спиной Человека возник задыхающийся Мандачува. Он бросился на землю, протянув к Эндеру руки. — Я резал его этими руками! — крикнул он. — Я пытался оказать ему честь и навсегда срубил его дерево! — Нет, — ответил Эндер, взял руки Мандачувы в свои и сжал их, — вы оба считали, что спасаете жизнь другого. Он причинил тебе боль, а ты… ты убил его, но вы оба верили, что делаете друг другу добро. Этого достаточно. Теперь все будет иначе. Теперь мы знаем, что вы не стремились убивать. А вы знаете, что, когда в человека вонзается нож, он умирает навсегда. Это последнее условие соглашения, Человек. Вы не должны больше брать людей в третью жизнь, потому что мы не знаем, как туда попасть. — Когда я расскажу про это женам, — сказал Человек, — вы услышите крик их горя, такой страшный, как звук ломающихся деревьев в бурю. Он повернулся и встал перед Крикуньей, несколько минут что-то ей втолковывал. Потом возвратился к Эндеру. — Теперь уходите. — У нас еще нет договора. — Мне нужно поговорить со всеми женами. Они не станут этого делать, пока вы стоите здесь, под сенью материнского дерева. Когда здесь чужие, они должны оберегать малышей. Стрела выведет вас из леса. Подождите меня на склоне, там, где Корнерой смотрит на ограду. Спите, если сможете. Я расскажу женам про договор и попытаюсь заставить их понять, что мы должны обходиться с другими племенами по-доброму, как вы поступили с нами. Повинуясь порыву. Человек протянул руку и коснулся живота Эндера. — Я даю еще одно обещание. Свое. Я буду всегда чтить тебя, но никогда не убью. Эндер поднял руку и положил ее на теплый живот Человека. Шишечки были просто горячими. — Я тоже буду чтить тебя. — И если договор между твоим и моим племенем будет заключен, ты поможешь мне, возьмешь меня в третью жизнь? Позволишь мне расти и пить свет? — Могу ли я сделать это быстро? Не тем медленным и мучительным пу… — И превратить меня в одно из молчащих деревьев? Никогда не быть отцом? Никакой чести — только кормить своим соком грязных масиос да отдавать древесину братьям, когда они станут петь мне? — А разве нет кого-нибудь еще, кто мог бы сделать это? — спросил Эндер. — Разве кто-нибудь из братьев, знающий ваш путь жизни и смерти, не может заменить меня? — Ты ничего не понимаешь, — покачал головой Человек. — Вот так все племя узнает, что была сказана правда. Либо я беру тебя в третью жизнь, либо ты даешь ее мне, либо договор остается неподписанным. Я не стану убивать тебя, Голос, а нам обоим нужно это соглашение. — Я согласен. Человек кивнул, отвел руку и направился к Крикунье. — О Деус, — прошептала Кванда. — Как же у вас поднимется рука? Эндер не ответил ей. Он просто шел через лес, следом за Стрелой, и внимательно смотрел под ноги. Новинья отдала проводнику свой фонарик, и Стрела баловался с ним, как ребенок: то расширял, то сужал луч спета, любовался огромными страшными тенями, которые отбрасывали деревья и кусты. И вообще был счастлив. Эндер никогда не видел такого веселого свинкса. А за спиной они слышали голоса жен, страшную, горькую какофонию. Человек рассказал им правду о Пипо и Либо, о том, что они умерли настоящей смертью, чтобы не делать с Мандачувой и Листоедом то, что им казалось убийством. Только когда они отошли достаточно далеко и рыдания жен стали слышны хуже, чем звуки шагов и вой ветра в листве, люди осмелились заговорить. — Это была месса по душе моего отца, — сказала Кванда. — И моего, — добавила Новинья. И все поняли, что она говорит о Пипо, а не о давно умершем Венерадо, Густо. Но Эндер не участвовал в беседе, он не знал Пипо и Либо, а потому не хранил памяти о них, не разделял общей скорби. Он мог думать только о деревьях этого леса. Когда-то давным-давно все они были живыми свинксами, ходили, дышали — каждый из них. Свинксы могли петь им песни, разговаривать с ними, могли иногда понять, что говорят деревья. Но Эндер-то не мог. Для Эндера деревья не были людьми, он никогда не научится воспринимать их как людей. Если он вонзит нож в тело Человека, то в глазах свинксов это, конечно, не будет убийством, но все равно тем самым отсечет, уничтожит ту часть жизни Человека, которую он, Эндер, способен понять. Как свинкс Человек для него — настоящий раман, брат… Как дерево… Он будет только надгробием, могильным камнем — ни во что другое Эндер не способен поверить. Потому что не может понять. «И снова, — подумал он, — мне придется убивать, хотя я дал себе слово никогда больше этого не делать». Он почувствовал, как рука Новиньи взяла его за локоть. Новинья оперлась о него. — Помогите мне, — попросила она. — В этой темноте я словно слепая. — У меня прекрасное ночное зрение, — весело отозвался Ольядо откуда-то сзади. — Заткнись, полено, — яростно прошептала Эла. — Мама хочет идти рядом с ним. Оба — и Новинья, и Эндер — ясно слышали этот шепот, и каждый мог ощутить беззвучный смех другого. Они шли по тропинке, Новинья прижималась к нему все ближе. — Да, я думаю, у вас хватит мужества сделать то, что вы должны, — сказала она так, что только он мог услышать. — Холодный и беспощадный? — спросил он. В интонации был намек на иронию, но слова прозвучали неожиданно правдиво и оставили металлический привкус во рту. — У вас достаточно доброе сердце, — сказала она, — чтобы прижечь рану другого раскаленным железом, если это единственный способ исцелить ее. У нее было право говорить так, сегодня вечером она сама почувствовала прикосновение этого железа. И Эндер поверил ей, и у него стало легче на сердце. Он был готов к кровавой работе, ожидавшей его. Эндер не думал, что сможет заснуть. Мысль о том, что ждет впереди, гнала всякий сон. Но, проснувшись от тихого голоса, он понял, что лежит на склоне, на упругом ковре капима. Голова его покоилась на коленях Новиньи. И все еще не рассвело. Недолго проспал. — Они идут, — повторила Новинья. Эндер сел. Когда-то, ребенком, он просыпался сразу и мгновенно, но тогда от этого зависела жизнь, тогда он был солдатом. Сейчас ему потребовалось несколько секунд, чтобы проснуться. Кванда, Эла — обе не спят и смотрят на него. Ольядо уснул. Квим только зашевелился, просыпается. Высокое дерево — третья жизнь Корнероя — поднимается в небо всего в нескольких метрах от них. А совсем близко, за оградой, первые домики Милагра прижимаются к склону, а над ними, на самом высоком холме, плывут монастырь и собор. С другой стороны, от леса, вереницей спускались вниз Человек, Мандачува, Листоед, Стрела, Чашка, Календарь, Червяк, Танцор и несколько других братьев, чьих имен Кванда не могла назвать. — Я их никогда не видела, — сказала она. — Они, наверно, из других общин. «Ну, есть ли у нас договор? — спросил себя Эндер. — Только это сейчас важно. Удалось ли Человеку убедить жен принять новый взгляд на мир?» Человек тащил что-то завернутое в листья. Не сказав ни слова, свинксы положили сверток перед Эндером. Человек осторожно развернул его. Это была компьютерная распечатка. — «Королева Улья» и «Гегемон», — шепотом объяснила Кванда. — Миро принес им эту книгу. — Договор, — объявил Человек. Только тогда они поняли, что распечатка перевернута чистой стороной вверх. Только она уже не была чистой. При свете фонарика они смогли увидеть нечеткие печатные буквы. Большие и очень неуклюжие. Кванда ахнула. — Мы никогда не учили их, как делать чернила, — пробормотала она. — И писать тоже не учили. — Календарь научился рисовать буквы, — объяснил Человек. — Сначала он писал их палочкой по земле. А Червяк придумал, как приготовить чернила. Из лепешек кабр и сушеных масиос. Вы ведь гак делаете договоры, правда? — Да, — подтвердил Эндер. — Если мы не напишем его на бумаге, то по-разному запомним его. — Правильно, — согласился Эндер. — Вы хорошо сделали, что записали. — Мы внесли некоторые изменения. Жены хотели, чтобы они обязательно были, и я подумал, что ты не станешь возражать. — Человек указал пальцем на несколько строчек. — Вы, люди, можете заключать договор с другими свинксами, но только этот договор. Вы не должны учить других тому, чему не учите нас. Можешь ты принять этот пункт? — Конечно. — Ну, это легкий. Теперь: что произойдет, если мы разойдемся во мнениях? Что, если, например, заспорим, где проходят границы наших владений в степи? Где начинается наша земля и кончается ваша? И тогда Крикунья сказала: пусть Королева Улья будет судьей между людьми и малышами; пусть малыши решают споры между людьми и Королевой Улья. И пусть люди будут говорить, что делать, если с Королевой поспорим мы. «Интересно, как это получится?» — подумал Эндер. Он помнил лучше кого-либо из ныне живущих, до чего страшными казались людям жукеры три тысячи лет назад. Их фигуры, похожие на насекомых, являлись в кошмарах каждому ребенку Земли Смогут ли люди Милагра принять жукеров в качестве третейских судей? «Да, это будет тяжело. Но не тяжелее, чем то, что мы потребовали от свинксов». — Конечно, — кивнул Эндер. — Мы принимаем. Это очень хорошее решение. — И последнее, — сказал Человек, посмотрел на Эндера и ухмыльнулся. Выглядело это вполне жутко — у свинксов плохо получалась человеческая мимика. — Вот почему мы провозились так долго. Все эти изменения. Эндер улыбнулся ему в ответ. — Если племя свинксов откажется подписать договор с людьми, а потом нападет на одно из племен, подписавших договор, мы имеем право воевать с ним. — Что вы подразумеваете под нападением? — поинтересовался Эндер. Если они считают нападением любое оскорбление, это сведет на нет наложенный людьми запрет на войну. — Нападение, — ответил Человек, — начинается, когда они приходят в наши леса и убивают жен и братьев. Если они предлагают себя для войны или пытаются заключить соглашение о начале войны, это не нападение. Только если они атакуют без предварительного соглашения. И поскольку мы теперь не можем вступать в такие соглашения, война начнется, только если на нас нападут. Я знал, что ты спросишь. Он снова отчеркнул пальцем несколько строк — статью договора, точно определявшую, что такое нападение. — Это также приемлемо, — кивнул Эндер. Значит, угроза нападения не исчезнет в течение нескольких поколений, возможно, столетий, ибо на то, чтобы заключить договор со всеми племенами, потребуется чертовски много времени. Но задолго до того, как последнее племя присоединится к союзу, преимущества мирной экзогамии станут совершенно очевидны и у большинства свинксов начисто пропадет желание воевать. — И по-настоящему последнее, — сказал Человек — Жены вставили это, желая наказать вас за то, что пришлось столько мучиться с этим договором. Но мне кажется, для вас это не наказание, а награда. Поскольку нам запрещено отныне давать вам третью жизнь, то по заключении договора людям также запрещается давать третью жизнь братьям. На секунду Эндер подумал, что это его освобождение, не придется делать то, от чего отказались Пипо и Либо. — По заключении договора, — напомнил Человек, — ты будешь первым и последним из своих, кто вручит этот дар. — Хотел бы я… — прошептал Эндер. — Я знаю, чего ты хочешь, друг мой Голос, — кивнул Человек. — Тебе все время кажется, что это убийство. Но для меня… Когда брат получает право вступить в третью жизнь, и не как-нибудь, а отцом, он выбирает среди своих самого сильного соперника или самого близкого друга, чтобы тот вел его. Тебя. Голос, с тех пор, как я выучил звездный, как прочел «Королеву Улья» и «Гегемона», я ждал тебя. Я говорил много раз моему отцу, Корнерою: «Вот человек, единственный из всех людей, который поймет нас». Потом Корнерой сказал мне, когда прилетел корабль, что на борту ты и Королева Улья. И тогда я понял, что ты пришел, чтобы вести меня, если я справлюсь. Если буду достоин. — Ты справился, Человек, — сказал Эндер. — Здесь, — показал тот. — Видишь? Мы подписали договор, как это делают люди. На последнем листе, в самом низу, стояло несколько еще более неуклюже нацарапанных слов. — Человек, — громко прочел Эндер. Второго имени он разобрать не смог. — Это настоящее имя Крикуньи, — объяснил Человек. — «Та, что глядит на звезды». Она не очень хорошо владеет палочкой для письма. Жены вообще редко пользуются орудиями, такую работу обычно делают братья. Она хотела, чтобы я назвал тебе ее имя. Она получила его, потому что всегда смотрела на небо. Крикунья говорит, что раньше не знала, а теперь знает: она ждала твоего прихода. «Столько людей так надеялось на меня, — подумал Эндер. — А на самом деле все зависело от них. От Новиньи, Миро и Элы, позвавших меня сюда, от Человека и Крикуньи, глядящей на звезды. И даже от тех, кто боялся моего прихода». У Червяка была чашечка с чернилами, а Календарь принес перо. Тоненькая палочка, конечно, из дерева, конец узкий и расщеплен, чуть выше кончика маленькая выемка, способная удержать капельку чернил. Ему пришлось пять раз обмакивать перо в чернильницу, чтобы написать свое имя. — Пять, — обрадовался Стрела. Эндер помнил, что пятерка считалась у свинксов магическим числом. Чистая случайность, но если им угодно считать это добрым предзнаменованием, что ж, тем лучше. — Я отнесу договор губернатору и епископу, — сказал Эндер. — Из всех документов в истории человечества — начала Кванда. Ей не пришлось договаривать фразу. Человек, Листоед и Мандачува осторожно завернули его в листья и передали не Эндеру, а Кванде. Эндер сразу же понял, что это значит. У свинксов еще была для него работа, его руки следовало оставить свободными. — По обычаям людей договор заключен, — сказал Человек. — Теперь ты должен закрепить его по обычаям малышей. — Может быть, подписи достаточно? — с надеждой спросил его Эндер. — Начиная с сегодняшнего дня подписи будет достаточно, — подтвердил Человек, — если рука, подписавшая этот договор, сделает то, что должно. — Тогда хорошо, — кивнул Эндер. — Я обещал тебе. Человек протянул руку и будто провел черту от горла до пояса Эндера. — Слово брата не только на устах его, — пропел он. — Слово брата — вся его жизнь. — Он повернулся к другим свинксам. — Дайте мне поговорить с моим отцом, прежде чем я встану рядом с ним последний раз. Двое незнакомых братьев, державших в руках короткие палочки, выступили вперед, вместе с Человеком подошли к дереву Корнероя и принялись колотить по нему палочками и петь на языке отцов. Почти сразу же ствол раскрылся. Дерево было еще совсем молодым (ствол ненамного толще тела человека), свинкс с большим трудом втиснулся в отверстие, но все же прошел. Ствол захлопнулся снова. Барабанщики изменили ритм, но не прекратили работы. Эндер услышал голос Джейн: — Я слышу, как звук ударов резонирует и изменяется внутри дерева, — прошептала она. — Дерево медленно переделывает звук, превращает его в речь. Остальные свинксы уже принялись за работу — расчищали от капима площадку для дерева Человека. Эндер заметил: место выбрано так, чтобы со стороны ограды, от ворот, казалось, что Корнерой стоит по левую руку, а Человек — по правую. Выдергивать капим с корнем — тяжелая работа для свинкса. Вскоре Квим пошел помогать им, а за ним Ольядо, Кванда и Эла. Чтобы освободить руки, Кванда дала Новинье подержать договор. Новинья подошла к Эндеру встала перед ним, смерила его внимательным взглядом. — Вы подписали его «Эндер Виггин», — сказала она. — Эндер. Это имя звучало грубо даже для его собственного слуха. Слишком часто он встречал его в качестве эпитета. — Я много старше, чем выгляжу, — ответил Эндер. — Я был известен под этим именем, когда разнес в клочья родную планету жукеров. Возможно, то, что это имя стоит на первом договоре, заключенном между людьми и раман, несколько изменит его значение. — Эндер, — прошептала она и потянулась к нему. Пакет с договором все еще зажат в руках — тяжелый, там ведь и «Королева Улья», и «Гегемон», если не считать всего, что написано на обороте. — Я никогда не ходила на исповедь к священникам. Потому что знала: они станут презирать меня за мой грех. Но когда сегодня ты перечислял все мои прегрешения, я могла вынести это, потому что не сомневалась: ты не презираешь меня. Я только не могла понять почему. До этой минуты. — Да уж, мне как-то неловко презирать людей за совершенные ими ошибки, — кивнул он. — Я еще не нашел ни одного преступления, про которое не мог бы сказать: «Я сделал нечто худшее». — Все эти годы ты в одиночку нес весь груз вины человечества. — Да, но ничего мистического в этом нет, — отозвался он. — Мне всегда казалось, это что-то вроде каиновой печати. Почти нет друзей, зато и вреда никто причинить не может. Площадка уже очищена. Мандачува повернулся к свинксам, барабанящим по стволу, и что-то сказал на древесном языке. Ритм снова изменился, по стволу пробежала трещина. Человек выскользнул из отверстия, словно новорожденный из лона матери, и прошел на середину расчищенной площадки. Мандачува и Листоед вручили ему по ножу. Принимая ножи, Человек обратился к ним по-португальски, чтобы люди тоже поняли и объявление приобрело большую силу: — Я объяснил Крикунье, что вы потеряли право на третью жизнь из-за страшного недоразумения — Пипо и Либо не поняли вас. Она сказала, что, прежде чем пройдет полная рука дней, вы оба подниметесь к солнцу. Листоед и Мандачува опустили рукоятки ножей, легко коснулись живота Человека и отступили к краю площадки. Человек протянул Эндеру оба ножа, сделанных из тонкого дерева. Эндер не мог представить себе орудие, которым можно было бы так отполировать дерево, сделать нож таким острым и одновременно прочным. Но, конечно же, никакой инструмент не касался этого ножа. Этих ножей. Они вышли острыми и завершенными из сердца живого дерева. Лучший подарок для брата, уходящего в свою третью, последнюю жизнь. Одно дело — понимать умом, что Человек на самом деле не умрет. Другое — заставить себя поверить в это. Сначала Эндер просто не мог взять ножи. Вместо этого он взял Человека за запястья. — Для тебя это вовсе не смерть. Но для меня… Я увидел тебя впервые только вчера, а сегодня я уже знаю, что ты мой брат, так твердо, как будто моим отцом тоже был Корнерой. И все же, когда поднимется солнце, я уже не смогу говорить с тобой. Для меня это смерть, Человек, чем бы это ни было для тебя. — Приходи и сиди в моей тени, — ответил тот, — смотри на солнце сквозь мою листву, обопрись на мой ствол. И еще. Добавь к «Королеве Улья» и «Гегемону» еще одну историю. Так и назови ее — «История Человека». Расскажи всем людям, как я был зачат на ветвях дерева моего отца, как родился во мраке и питался плотью моей матери. Расскажи им, как я оставил за спиной темноту своей первой жизни и вступил в сумрак второй, чтобы учиться речи у жен, чтобы получать те чудесные знания, что принесли нам Либо, Миро, Кванда. Расскажи им, как в последний день моей второй жизни мой брат прилетел с той стороны неба и как мы заключили договор и сделали людей и свинксов одним племенем. Не просто людьми и свинксами, а народом раман. А потом мой брат открыл мне путь в третью жизнь, в царство света, чтобы я мог подняться к небу и дать жизнь десяткам тысяч детей, прежде чем умру. — Я расскажу им, — кивнул Эндер. — Тогда я воистину буду жить вечно. Эндер взял ножи. Человек лег на землю. — Ольядо, — приказала Новинья. — Квим. Идите к воротам. Эла, ты тоже. — Я буду смотреть на это, мама, — ответила Эла. — Я ученый. — Ты забыла, что такое мои глаза, — сказал Ольядо. — Я записываю все. И мы сможем показать людям, где бы они ни находились, что договор был заключен и подписан. И мы сможем показать свинксам, что Голос закрепил свою подпись на договоре согласно их обычаям. — И я тоже никуда не пойду, — добавил Квим. — Даже Святая Дева стояла у подножия креста. — Вы можете остаться, — тихо сказала Новинья. И осталась сама. Рот Человека был набит капимом, но он почти не жевал его. Не двигал челюстями. — Больше, — попросил Эндер. — Чтобы ты ничего не чувствовал. — Это неправильно, — возразил ему Мандачува. — Это последние минуты его второй жизни. Хорошо нужно ощутить сейчас немного телесной боли, чтобы вспоминать об этом потом, в третьей жизни, за пределами всякой боли. Мандачува и Листоед показали Эндеру, где и как нужно резать. Они сказали, что работать следует быстро, их руки тянулись к дымящемуся телу, чтобы помочь Эндеру разобраться, какой орган куда помещать. Руки Эндера двигались точно и уверенно, без дрожи, и, хотя не мог поднять голову и даже на мгновение оторваться от дела, он знал, что поверх кровавой массы глаза Человека следят за ним, смотрят на него и наполнены благодарностью и любовью, и болью… и пустотой. Это случилось под его руками, так быстро, что они даже могли видеть, как Человек растет. Не сколько крупных органов задрожали, из них в землю ударили корни, от одной части тела к другой мгновенно потянулись тонкие щупальца, глаза Человека расширились, и из позвоночника в небо взлетел росток, маленький, зеленый. Три листа, четыре… И все остановилось. Тело свинкса умерло. Последние его силы ушли на то, чтобы создать дерево, чьи корни тянулись теперь из позвоночника Человека. Эндер видел отростки и щупальца, соединяющие новое тело. Память, душа Человека перетекли теперь в клетки маленького саженца. Все свершилось. Началась его третья жизнь. И когда близким уже утром над холмами поднимется солнце, его листья в первый раз попробуют вкус света. Остальные свинксы радовались, некоторые даже танцевали. Мандачува и Листоед вынули ножи из рук Эндера и вонзили в землю по обе стороны головы Человека. Эндер не мог заставить себя присоединиться к их празднику, к их радости. Он был весь покрыт свежей кровью, и запах ее заполонил его сознание. На четвереньках он пополз вверх по склону холма — прочь от тела, куда-нибудь, где он сможет не видеть его. Новинья пошла следом за ним. Все они были до предела измотаны событиями, переживаниями, жестокой работой этой ночи. Никто ничего не говорил, никто не и силах был что-либо делать. Все просто рухнули в густой капим. Лежали, положив головы друг на друга, пытались найти облегчение во сне, а свинксы продолжали свой танец, поднимаясь вверх по склону, в лес, домой. Босквинья и епископ Перегрино проснулись еще до восхода и вместе отправились к воротам — хотели видеть, как вернется из леса Голос. Они прождали там минут десять, пока не заметили какое-то движение, не на краю леса, а у самой ограды. Сонный мальчик опорожнял в кусты свой мочевой пузырь. — Ольядо, — окликнула мэр. Мальчик повернулся, заметил их, помахал рукой, потом торопливо застегнул штаны и отправился будить остальных, спавших в высокой траве. Босквинья и епископ открыли ворота и вышли им навстречу. — Глупо, не правда ли? — сказала Босквинья. — Но именно теперь я поняла, что мы восстали по-настоящему. Когда мы с вами вышли за ограду. — Почему они провели эту ночь на склоне? — поинтересовался епископ Перегрино. — Ворота были открыты, они могли спокойно отправиться домой. Босквинья быстрым взглядом обвела приближающуюся группу. Кванда и Эла идут рука об руку, как и следует сестрам. Ольядо и Квим. Новинья. И, вот он где, да, Голос неподвижно сидит на земле. Новинья рядом с ним. Стоит, положив руки ему на плечи. Все смотрят выжидающе, ничего не говорят. Наконец Голос поднял голову: — Мы заключили договор. Хороший договор. Новинья протянула им что-то завернутое в листья. — Они записали все. Вы должны подписать. Босквинья взяла у нее пакет. — Все файлы восстановлены еще до полуночи, — сказала она. — Причем не только те, что мы успели спасти, отправив в качестве посланий. Кем бы ни был ваш друг, Голос, он чертовски здорово работает. — Это она, — ответил Эндер. — Ее зовут Джейн. Теперь епископ и Босквинья наконец заметили, что лежит на небольшой, расчищенной от трапы площадке чуть ниже по склону от того места, где спали Голос и его друзья. Теперь они поняли, откуда взялись темные полосы на руках Голоса, такие же темные пятна — брызги — на его лице. — Я бы предпочла обойтись без договора, — начала Босквинья, — чем получить соглашение, ради которого вам пришлось убивать. — Вы слишком поспешно судите, — остановил ее епископ Перегрино. — Похоже, сегодня ночью произошло нечто большее, чем мы способны увидеть на первый взгляд. — Вы очень мудры, отец Перегрино, — тихо сказал Голос. — Я могу объяснить вам, если хотите, — вступила Кванда. — Мы с Элой все видели и поняли. — Это было как святое причастие, — добавил Ольядо. Босквинья непонимающе уставилась на Новинью. — Вы позволили ему смотреть? Ольядо постучал по своим глазам. — Когда-нибудь все смогут увидеть это моими глазами. — Это вовсе не смерть, — спокойно и окончательно определил Квим. — Это воскресение. Епископ подошел к искалеченному телу и осторожно коснулся рукой маленького зеленого саженца, поднимающегося из грудной клетки. — Его зовут Человек, — сообщил Голос. — Это также и ваше имя, — очень тихо отозвался епископ. Он повернулся и посмотрел на овечек своей маленькой паствы, на людей, которые сделали для человечества шаг вперед, шаг, на который никто не осмеливался раньше. «Кто я такой, — подумал епископ Перегрино, — пастырь или самая тупая и беспомощная из овец?» И вслух произнес: — Друзья мои, пойдемте. Пойдемте все со мной в собор. Скоро колокола зазвонят к утренней мессе. Дети собрались и приготовились идти. Новинья тоже сделала несколько шагов к воротам, но остановилась и посмотрела на Эндера. В ее глазах светилась безмолвная просьба. — Сейчас, — ответил он. — Через минуту. Она тоже последовала за епископом через ворота, вверх по склону холма, в собор. Месса едва успела начаться, когда епископ увидел, что в двери собора входит Голос. Он остановился на мгновение, потом отыскал глазами Новинью и ее семью. Всего несколько длинных, уверенных шагов — и он уже сидит рядом с ней. На том самом месте, где усаживался Маркано в те редкие дни, когда его удавалось затащить на утреннюю мессу. Потом внимание епископа снова было поглощено делами его сана, через несколько минут, когда Перегрино опять взглянул в ту сторону, он увидел, что рядом с Голосом сидит Грего. Перегрино подумал об условиях договора — девочки все ему очень подробно и хорошо объяснили. О значении смерти свинкса по имени Человек, а до него — о смертях Пипо и Либо. Теперь все становилось ясным, куски головоломки начали сходиться, образуя картину. Молодой человек по имени Миро лежит парализованный в своем доме, а его сестра Кванда ухаживает за ним. Новинья, некогда потерянная, вернулась, нашлась. Ограда… ее темная тень так долго лежала на душах и разуме тех, кому пришлось жить в ее пределах! Теперь это чудовище мертво, неподвижно, безобидно, даже невидимо. Перестало существовать. Это было чудо. Хлеб, превращавшийся в его руках в плоть Христову. Как неожиданно мы понимаем, что в нас есть частичка плоти Господней, — в тот самый час, когда тверже всего уверенность, что мы сотворены только из грязи и глины. 18. КОРОЛЕВА УЛЬЯ Эволюция не дала его матери ни канала, чтобы рожать, ни груди, чтобы кормить. А потому маленькое существо, которое позже получит имя Человек, не могло покинуть чрево своей матери иначе, как пользуясь зубами. Он и его маленькие родичи поглотили ее тело. Человек был самым сильным и подвижным, он успевал съесть больше всех, а потому стал еще сильнее. Человек жил в полной темноте. Когда его мать исчезла, стало нечего есть, кроме сладкого сока, который тек по поверхности его мира. Он еще не знал, что вертикальная плоскость на самом деле не плоскость, а стены дупла огромного пустотелого дерева и что жидкость, которую он пил, сок этого дерева. Не знал он также, что теплые существа много больше его самого — это старшие свинксы, уже почти готовые покинуть темноту дерева, а копошившиеся рядом малыши — его младшие братья, появившиеся на свет несколько позже его. Его занимали только три вещи: еда, движение и возможность видеть свет. Время от времени вместе с ритмом, которого он пока еще не мог понять, внезапный свет приходил во тьму. Да, каждый раз все начиналось со звука, источник которого он не мог обнаружить. Потом дерево начинало дрожать, сок больше не тек из щелей — вся энергия дерева уходила на то, чтобы изменить строение ствола, раздвинуть древесину и кору и пропустить внутрь поток света. Когда в мире появлялся свет. Человек тут же терял чувство направления и снова начинал слепо тыкаться в стены, пытаясь найти сладкую жидкость. И наконец пришел день (в то время почти все теплые создания уступали ему в размерах и ни одно не было больше его), когда Человек оказался достаточно сильным и быстрым. Он добрался до отверстия, прежде чем оно захлопнулось, перекинул свое тело через край смыкающейся щели и впервые в жизни ощутил мягким брюхом жесткую, шершавую кору дерева. Он почти не заметил этой новой боли — свет ошеломил его. Свет был всюду и вовсе не серый, как раньше, а ярко-желтый и еще зеленый. Много секунд, несколько минут, Человек не мог оторваться от этого зрелища. Потом снова почувствовал голод, но здесь, на внешней стороне материнского дерева, сок тек только в складках коры, откуда его много труднее добыть. Внутри все существа были маленькими, и их легко было оттолкнуть с дороги, а здесь осе большие, и Человеку не удалось пробиться к лучшим местам кормежки. Новые вещи, новый мир, новая жизнь — он боялся ее. Позже, когда он научится говорить, он вспомнит свое путешествие из мрака к свету и назовет его переходом от первой жизни ко второй, от жизни в полной темноте к жизни в сумерках. Голос Тех, Кого Нет. «История Человека». Миро решил покинуть Лузитанию. Взять корабль Голоса и все-таки отправиться на Трондхейм. Возможно, на суде ему удастся убедить людей Ста Миров не начинать войну против Лузитании. В худшем случае он станет мучеником. Его будут помнить, его история разбудит многих, он поможет своим. Хоть так. Что бы с ним там ни случилось, хуже, чем здесь, не будет. В первые несколько дней после того, как он перелез через ограду, Миро быстро поправлялся. К рукам и ногам вернулась чувствительность, он научился немного управлять ими. Достаточно хорошо, чтобы ходить качающимися, неуверенными шагами, как старик, чтобы самостоятельно двигать кистями рук, чтобы покончить с этим унижением — уткой. Но потом прогресс замедлился, а спустя еще пару дней и вовсе прекратился. — Вот оно, — сказал тогда доктор Навьо. — Мы добрались до уровня необратимых повреждений. Тебе страшно повезло, Миро, ты можешь ходить, способен говорить. Ты остался целым человеком. Ты ограничен в своих возможностях примерно так же, как очень здоровый столетний старик. Я бы куда с большим удовольствием заявил тебе, что твое тело скоро станет таким, каким было до того, как ты полез на ограду, что к тебе вернутся сила и координация двадцатилетнего. Но я безумно счастлив, что мне не придется говорить тебе, что ты останешься на всю жизнь прикован к постели — к пеленкам и кормлению с ложечки, к тихой музыке и мыслям о том, куда подевалось твое тело. «Ну что ж, — думал Миро, — я благодарен. Мои пальцы сжаты в бесполезные кулаки, мой голос звучит хрипло и невнятно, я сам не могу разобрать слова. Я так рад, что я совсем как столетний старик. Я с удовольствием проживу столетним еще восемьдесят лет». Как только стало ясно, что Миро не нуждается в постоянном уходе, семья разбежалась по своим делам. То, что происходило в эти дни, было слишком важным и увлекательным, чтобы неотрывно сидеть с искалеченным сыном, братом, другом. Он все прекрасно понимал и не хотел, чтобы они сидели с ним дома. Он желал быть с ними, но там. Работа ждала его. Наконец-то ограда снесена, отменены законы. Теперь можно задавать свинксам вопросы, которые так долго мучили его. Сначала он пытался работать с помощью Кванды. Она приходила к нему каждое утро и каждый вечер и писала свои отчеты на терминале, установленном в передней дома семьи Рибейра. Миро внимательно читал доклады, задавал вопросы, выслушивал рассказы, а она тщательно запоминала, что он хотел бы спросить у свинксов. Через несколько дней такого обмена он заметил, что хотя каждый вечер Кванда и приносит ответы на вопросы, но тем дело и ограничивается. Она не пробует разобраться, уточнить значения, ведь ее мысли заняты собственной программой. А потому Миро перестал диктовать ей свои вопросы и соображения. Солгал, сказав, что куда больше заинтересован тем, что делает она, что ее направление важнее. А на самом деле он просто не хотел видеть Кванду. Открытие, что она его сестра, принесло страшную боль, но Миро не сомневался: если бы решал он один, то плюнул бы на все табу, взял ее в жены и ушел в лес жить со свинксами, если бы возникла такая нужда. Но Кванда была верующей и принадлежала общине. Она не могла заставить себя нарушить этот, по ее мнению, универсальный закон. Она горевала, когда поняла, что Миро — ее брат, но сделала все, чтобы забыть поцелуи, шепот, обещания, шутки, смех, прикосновение руки… Лучше бы ему тоже забыть. Только он не мог. При каждой встрече ее сдержанность заставляла его страдать. Она была так вежлива, так добра Он ее брат, калека, она всегда будет ласкова с ним. Но любовь ушла. Невыносимое сравнение — Кванда и мама. Новинья любила своего мужчину, продолжала любить, несмотря на все барьеры, отделявшие их друг от друга. Но возлюбленный матери был человеком, а не беспомощным полутрупом. А потому Миро сидел дома и изучал отчеты о работе всех подряд. Как мучительно было понимать, что они делают, и знать, что не можешь присоединиться к ним. Но так все же лучше, чем просто слоняться по дому, смотреть бессмысленные фильмы по видео или слушать музыку. Он мог печатать — медленно, тщательно прицеливаясь всей рукой так, чтобы самый жесткий из его непослушных пальцев, средний, точно попадал на нужную клавишу. Миро был слишком неуклюж, чтобы набирать что-то путное, так даже записки не пошлешь, но его умения хватало, чтобы вызывать на экран чужие файлы и читать. Он был способен поддерживать хоть какую-то связь с прежним делом жизни. Ворота открылись, наступил расцвет лузитанской ксенологии. Кванда вместе со свинксами составляла полный словарь мужского языка и языка жен, а заодно разбиралась с фонетикой, грамматической структурой и орфографией, чтобы сразу же создавать письменность. Кванде помогал Квим. Миро знал, что у того свои цели: мальчик хотел стать миссионером, отправиться к свинксам других племен и принести им Слово Божие. Прежде чем они получат «Королеву Улья» и «Гегемона», он собирался перевести хотя бы часть Библии и говорить со свинксами на их языке. Вся эта работа по фиксации языка и культуры свинксов была очень нужной и важной — сохранить прошлое, подготовиться к общению с другими племенами, но Миро знал, что с ней бы прекрасно справились ученые Дома Кристано. Люди в монашеских одеждах теперь часто появлялись среди свинксов, спокойно задавали вопросы, четко и подробно отвечали на то, что спрашивали у них. Миро считал, что Кванда позволила себе расслабиться. Настоящим делом, по крайней мере в понимании Миро, занимались Эндер и несколько лучших техников из хозяйства мэра Босквиньи. Сейчас они тянули водопровод от реки до поляны материнского дерева. Свинксы очень нуждались в воде. Они электрифицировали лес и учили свинксов, как обращаться с терминалами. Одновременно они преподавали свинксам элементарные приемы сельского хозяйства и пытались приручить кабр, чтобы свинксы получили средство передвижения и тягловую силу. Страшная путаница, разные уровни технологии порой плохо состыковывались друг с другом, но Эндер говорил (он обсуждал эту проблему с Миро), что хочет, чтобы свинксы получили от договора немедленные, ощутимые, оглушительные результаты. Водопровод, терминал с голографическим экраном, связь с компьютером, позволяющая прочесть все, что есть в библиотеке, электрический свет по ночам. Но все это магия, все напрямую зависит от людей. Одновременно он хотел сохранить их общество самодостаточным, развивающимся, подвижным. Белый свет среди ночи, слух о котором поползет по соседним племенам, превратится в миф, очень поможет, но это всего лишь пропаганда. Настоящие перемены принесут деревянный плуг, коса, борона, зерна амаранта. И десятикратный рост населения. Повсюду. Ибо все это так просто передать — две пригоршни зерен в мешке из шкуры кабры да заложенное в памяти знание, как с ними обращаться. Миро очень хотелось стать частью этого. Но что хорошего могут сделать его неуклюжие руки на полях амаранта? Он даже не способен сидеть в тенечке и прясть шерсть кабры. Он даже не может учить других, ибо никто не разберет его речь. Эла, не поднимая головы, работала над передел кой земных растений, насекомых и мелких животных — над созданием новых видов, способных сопротивляться Десколаде и даже нейтрализовать ее. Мать время от времени помогала ей советами. На большее ее не хватало, она занималась самым важным, самым секретным проектом. Это Эндер пришел к Миро и рассказал ему то, что знали только его родные да Кванда. Королева Улья не погибла, она вернется к жизни, как только Новинья найдет способ защитить ее от Десколады. Ее и всех жукеров, которые родятся от нее. Да, как только все будет готово, Королева Улья воскреснет. И частью этого Миро не станет тоже. Впервые люди и две расы чужаков живут вместе, как раман, на одной планете, и Миро не принадлежит всему этому. Он теперь меньше человек, чем свинксы. Он не может говорить и работать руками и вполовину так хорошо, как они. Он перестал быть существом, владеющим речью и орудиями. Теперь он варелез. Они содержат его, как игрушку, как бесполезное домашнее животное. Он хотел уйти. А еще лучше — исчезнуть, избавиться от всех, даже от себя. Но не сейчас. Не сразу. Появилась новая проблема, о которой знал только он и которую мог решить только он, Миро. Его терминал вел себя очень странно. Он заметил это в ту первую неделю, когда только оправился от полного паралича. Просматривал некоторые файлы Кванды и вдруг сообразил, что, не принимая для этого никаких мер, почему-то залез в раздел «совершенно секретно». Там стояло несколько слоев защиты, да он и паролей не знал, и все же элементарная команда открыла ему записи. Ее предположения о характере эволюции свинксов, о том, каким могло быть их общество до Десколады. Всего две недели назад она обязательно обсудила бы свои выкладки с Миро. Теперь же она не сказала ему ни слова, а записи загнала в «совершенно секретно». Миро не сказал, что вломился в ее файлы, но как-то раз повернул разговор на эту тему. Кванда говорила довольно охотно, делилась выводами. Почти как в старые времена. Только Миро стеснялся своего скрипучего, невнятного голоса, а потому большую часть мнений оставлял при себе. Просто слушал ее и даже не возражал там, где следовало бы. И все же проникновение в ее файлы позволило ему узнать, чем Кванда интересуется на самом деле. Но как он до них добрался? Это происходило снова и снова. Рабочие записи Элы, матери, Дома Кристано. Когда свинксы получили свой терминал и принялись играть с ним, Миро обнаружил, что может наблюдать за ними по системе «эхо». Он в жизни не видел, чтобы компьютер использовал такую. Теперь он следил за всей их компьютерной деятельностью и мог подсказывать им, поправлять, хоть немного, да помогать им. Миро получал массу удовольствия, пытаясь угадать, что именно хотят в очередной раз учинить свинксы, и тайком, незаметно подталкивал их. Да, но каким образом он получил доступ ко всем этим, неортодоксальным возможностям? А еще терминал учился, приспосабливался к нему. Миро уже не нужно было загонять в машину длинные последовательности кодов. Несколько знаков — и компьютер уже выполняет приказ. Пришел день, когда ему даже не потребовалось всерьез входить. Он коснулся панели управления — и на терминале появился список его обычных занятий, а сбоку побежала стрелка. Теперь простое прикосновение к ключу немедленно вводило в действие нужную программу, обходя десятки формальностей и избавляя Миро от болезненной необходимости набивать одним пальцем сложные слова. Сначала он думал, что это Ольядо придумал для него новую программу или кто-то из хозяйства мэра. Но Ольядо только удивленно посмотрел на самостоятельно работающий терминал, сказал «Бакана». «Класс». И ушел. А обращение Миро к Босквинье не дошло до адресата. Вместо мэра к нему пришел Голос Тех, Кого Нет. — Значит, твой терминал помогает тебе? Миро не ответил. Был слишком занят, соображая, зачем мэру посылать к нему Голос. — А мэр не получала твоего послания, — объяснил Эндер. — Оно пришло прямо ко мне. И лучше тебе не рассказывать посторонним, на что способен твой терминал. — Почему? — спросил Миро. Это слово он мог произнести, почти не сбиваясь. — Потому что тебе помогает не новая сложная программа. А человек. Миро рассмеялся. Нет в мире человека, который мог бы работать так быстро, как его новая программа, намного более быстрая, чем все программы, с которыми он имел дело раньше, более чуткая и умная. Да, его новая игрушка была быстрее человека и умнее компьютера. — Я полагаю, в твою судьбу вмешался один мой старый друг. По крайней мере, именно она рассказала мне о твоем послании и попросила передать тебе, что следует быть поосторожнее. Видишь ли, она необычайно застенчива. У нее не так уж много друзей. — Сколько? — В настоящее время двое. В течение последних трех тысяч лет — один. — Не человек. — Раман, — подтвердил Эндер. — И больше человек, чем многие люди. Мы очень долго были возлюбленными, помогали друг другу, очень зависели друг от друга. Но последние несколько недель, что я здесь, мы разошлись. Я теперь больше вовлечен в жизнь людей вокруг меня. Твоя семья… — Мама. — Да. Твоя мать, твои братья и сестры, работа со свинксами, будущее Королевы Улья. Моя подруга и я… Мы привыкли постоянно общаться, постоянно говорить друг с другом. А теперь у меня нет времени. Она одинока и, кажется, выбрала себе другого спутника. — Нано кверо. Мне не нужно. — Ты ошибаешься, — ответил Эндер. — Она уже очень помогла тебе. А теперь, когда ты знаешь, что она существует… Ты скоро поймешь, что она надежный друг. Лучшего тебе не найти. Она будет верна тебе. — Как собака? — Не стоит так говорить. Не глупи. Я сейчас, между прочим, знакомлю тебя с новым видом живых существ. Разумных. Ты же у нас ксенолог, не так ли? Она уже знает тебя. Миро. И твои физические проблемы ей безразличны. У нее самой и вовсе нет тела. Она живет в филотических импульсах анзиблей Ста Миров. Она самое разумное создание из всех известных мне ныне живущих, а ты второй человек, которому она решила довериться, открыть тайну своего существования. — Как? Откуда она взялась? Откуда она знает меня, почему именно я? — Спроси ее сам. — Эндер подергал жемчужину, свисающую с мочки уха. — Хочу дать тебе один совет. Со временем она начнет доверять тебе — носи ее всюду с собой. Ничего не скрывай от нее. Когда-то у нее был возлюбленный, который выключил ее. Всего лишь на час, но за этот час все успело измениться. Они стали просто друзьями. Добрыми друзьями. И останутся друзьями до самой его смерти. Только всю свою жизнь он будет жалеть, что случайно, бездумно обидел ее. Глаза Эндера подозрительно блестели, и Миро понял, что чем бы ни была эта штука, которая живет в компьютере, она не фантом, не мираж. Она была частью жизни этого человека. И теперь он передавал ее Миро. По наследству, как отец сыну. Право знать ее. Эндер больше ничего не сказал и быстро ушел. Миро повернулся к терминалу. В воздухе над ним висело изображение женщины. Маленькая женщина сидит на табурете, прислонившись к стене. Не очень-то хороша. Но и уродиной не назовешь. Девушка с характером. Большие, печальные, какие-то невинные глаза. На губах не то улыбка, не то гримаса боли. Одежда полупрозрачная, собственно, ее почти нет, но это не смущает, наоборот, создает почему-то ощущение чистоты и той же невинности. Руки сложены на коленях. Так она могла бы сидеть на качелях на детской площадке. Или на краю кровати своего возлюбленного. — Бом диа, — тихо сказал Миро. — Привет, — отозвалась она. — Я попросила его представить нас. Она вела себя спокойно, сдержанно, но все равно Миро очень стеснялся. Кроме матери и сестер, которые в счет не шли, Кванда была единственной женщиной в его жизни, и он не знал, как надо обращаться с другими. Его смущало еще одно — он не мог забыть, что разговаривает с голограммой. Очень точной, очень убедительной, но все же лазерной проекцией. Она подняла руку и положила себе на грудь. — Ничего не чувствую, — улыбнулась она. — Нет нервов. На его глаза навернулись слезы. Жалел он, конечно, себя. Из-за того, что у него, наверное, уже не будет других, настоящих женщин. Если он попробует коснуться настоящей, его ласка причинит ей боль. Иногда, если он забывал следить за собой, в уголках его рта начинала пузыриться слюна. А он и не замечал этого. Хорош герой-любовник! — Но у меня есть глаза, — продолжала девушка. — И уши. Я вижу все, что происходит на Ста Мирах. Я смотрю на небо через тысячи телескопов. Я каждый день слышу триллионы разговоров. — Тут она хихикнула. — Я лучшая сплетница во Вселенной. Потом она внезапно встала, выросла, приблизилась, теперь над терминалом были видны только голова да плечи, будто сработала невидимая камера. Она смотрела на него яростными, горящими глазами. — А ты — мальчишка-провинциал, который ничего в жизни не видел, кроме одного городка и маленького леса! — Не было возможности путешествовать. — Этим мы еще займемся, — ответила она. — Итак. Что ты собираешься делать сегодня? — Как тебя зовут? — Тебе не нужно мое имя. — Но как мне позвать тебя? — Я всегда буду здесь. — Но я хочу знать. Она дернула мочку уха. — Когда ты полюбишь меня так, что захочешь брать с собой, куда бы ни шел, я назову тебе свое имя. Повинуясь внезапному импульсу, он рассказал ей то, о чем еще не говорил никому. — Я хочу улететь отсюда. Ты можешь забрать меня с Лузитании? — спросил он. Она состроила ему глазки: — Мы ведь только что познакомились! Право же, мистер Рибейра, я совсем не из таких девушек. — Может быть, когда мы получше узнаем друг друга? — с улыбкой предложил Миро. И тут изображение на экране начало меняться, и вместо женщины на табурете, нет, на ветке дерева уютно лежала очень женственная кошка. Пантера, пожалуй. Она громко замурлыкала, потянулась, облизнула морду. — Я могу сломать тебе шею одним движением лапы, — прошептала она, обнажая острые клыки. — Когда я встречу тебя одного, то перекушу твое горло одним поцелуем. Он рассмеялся. Потом понял, что за разговором совершенно забыл, насколько невнятна его речь. Она ни разу не сказала: «Что? Ты не мог бы повторить?» Никаких вежливых, сводящих с ума реплик, которыми мучили его другие люди. Она понимала его без всяких усилий. — Я хочу разобраться по всем, — сказал Миро. — Хочу все узнать, а потом сложить все сведения вместе и найти внутренний смысл, значение. — Замечательный проект! — отозвалась она. — Напиши мне заявку в трех экземплярах. Эндер обнаружил, что Ольядо водит машину куда лучше его. Мальчик острее чувствовал глубину, а когда подключал глаза к бортовому компьютеру, можно было и вовсе забыть о проблемах навигации. То есть Эндер мог о них забыть и переключиться на внешний мир. Когда они только начинали разведочные полеты, пейзаж казался им однообразным. Бескрайние степи, огромные, плывущие по траве стада кабр, изредка на горизонте появлялся лес. Таких районов они старались избегать: незачем раньше времени привлекать внимание тамошних свинксов. Кроме того, они ведь ищут новый дом для Королевы Улья. Рискованно было бы поселять ее слишком близко к жилищу чужого племени. Сегодня они полетели на запад — через Лес Корнероя, вверх по реке, потом по одному из ее притоков, затем вниз, до другой большой реки. Остановились на берегу. Волны лениво накатывались на песок Эндер попробовал воду. Соленая. Море. Ольядо вывел на экран бортового терминала карту этой части Лузитании. Огоньки обозначали место, где они сейчас находились, Милагр, Лес Корнероя и другие поселения свинксов. Хорошее место. Эндер сумел уловить одобрение Королевы Улья. Недалеко от моря, много воды, много солнца. Они скользили над водой. Прошли метров сто вверх по течению, пока взгляд Эндера не остановился на холме, крутой склон которого выходил прямо на правый берег. — Тут есть где пристать? — спросил Эндер. Ольядо отыскал стоянку метрах в пятидесяти от вершины холма. Потом они пошли обратно вдоль берега, по самой границе, где тростники уступают место граме. Так выглядели берега каждой реки на Лузитании. Вполне естественно. Эла легко разобралась с генетическими соединениями, как только получила доступ к файлам Новиньи и разрешение заниматься этой проблемой. Тростники — отцы и дети мухи-сосунца. Грама спаривается с водяными змеями. Пыльца капима налипает на животы кабр и порождает новое поколение удобряющих траву животных. А стебли и корни капима перевиты тропессо — длинной, ползучей лианой. Эла установила, что у тропессо те же гены, что и у ксингадоры, небольшой птицы, использующей узлы живой лианы как гнезда. В лесу все тоже подчинялось законам парности: черви масиос появлялись на свет из плодов лианы мердоны и, в свою очередь, давали жизнь семенам той же мердоны. Пуладор, маленькое насекомое вроде таракана, состоял в законном браке с кустами подлеска. А надо всем этим царили свинксы и деревья — существа, достигшие вершины в обоих мирах. Растение и животное — одна долгая жизнь. Вот и весь список животных и растений Лузитании. Жителей континента. В море можно найти кое-что еще, но Десколада все же делала планету однообразной. Правда, и в однообразии есть своя, пусть даже странная, прелесть. Ландшафт на планете был таким же, как и на всех других: реки, холмы, горы, пустыни, океаны и острова. Ковер капима и редкие пятна лесов превращались в музыкальный фон симфонии пейзажей. Глаза становились более чувствительными к неровностям почвы — песку, утесам, ложбинам и прежде всего к течению воды и игре солнечного света. Лузитания, как и Трондхейм, была одним из тех редких миров, где властвовал один лейтмотив. Трондхейм, однако, был Трондхеймом потому, что очень немногие существа могли прижиться и этом суровом мире: причуды климата ограничивали жизнь на поверхности планеты. На Лузитании же… ее климат, ее почва ждали плуга пахаря, мастерка каменщика. Принеси сюда жизнь, просила планета. Эндер не понимал, что полюбил это место именно потому, что оно было таким же опустошенным, как и его собственная жизнь. С самого детства, когда его закружили и чуть не уничтожили события, в своем роде такие же страшные, как и погулявшая по этой планете Десколада. И все же можно выжить, можно пустить корни на голом камне, удержаться на нем и продолжать жить и расти. Из ужаса Десколады родились три жизни маленького народа. От Боевой школы, от долгих лет изоляции, от войны ведет свое начало Эндер Виггин. Он пришелся здесь ко двору, словно сам создал это место. И мальчик, пробиравшийся вместе с ним через граму, казался ему сыном, как будто он знал его все двенадцать лет его жизни. «Да, Ольядо, я понимаю, как никто другой, что такое металлическая стена между тобой и миром. Но здесь, сейчас я заставил эту стену исчезнуть — живая плоть касается земли, пьет воду, дарит любовь и утешение». Берег речки, вернее, уже холм, поднимался террасами, метров двенадцать от воды до вершины. Земля достаточно влажная — копать будет легко, да и своды не обрушатся. Королева Улья и ее народ — подземные жители. Эндер почувствовал желание начать прямо сейчас и принялся руками разгребать землю. Ольядо присоединился к нему. Земля поддавалась, они зарылись довольно глубоко, но верхний край ямы и не думал сползать. «Да. Здесь». Значит, решено. — Здесь, — громко сказал Эндер. Ольядо улыбнулся. Но говорил Эндер не с ним, а с Джейн, и Джейн ответила. — Новинья считает, что они добились своего. Все тесты показывают полный ноль: с тех пор как в клонированных клетках жукеров поселился этот новый коладор, Десколада и носа не показывает. А Эла прикинула, что ромашки, с которыми она возится, через какое-то время будут вырабатывать коладор и без постороннего вмешательства. Если номер сработает, нужно будет только посадить пару десятков цветочков, и жукеры смогут держать Десколаду в узде, попивая нектар. Ее голос звучал живо и весело, но она говорила с ним только о деле. А вот тут уже ничего веселого не было. — Прекрасно, — ответил Эндер, внезапно ощутив приступ ревности: наверняка с Миро Джейн разговаривала совсем другим тоном — шутила, дразнила его, как когда-то Эндера. Но ему ничего не стоило справиться с этим чувством. Он поднял руку и положил ее на плечо Ольядо, потом притянул мальчика к себе, и вот так, вместе, они пошли к оставленному на берегу флайеру. Ольядо отметил на карте место и записал в память машины. По дороге домой он все время смеялся и шутил, и Эндер смеялся вместе с ним. Мальчик не заменит ему Джейн. Но он — Ольядо, и Эндер любит его. Мальчик нуждается в Эндере, и… несколько миллионов лет эволюции утверждают, что именно в этом сам Эндер и нуждается больше всего. Этот голод мучил его все годы, проведенные с Валентиной, гнал его с планеты на планету. Мальчик с металлическими глазами, его талантливый и склонный к пакостям братец Грего, понимание и невинность Квары, вера, полный самоконтроль, аскетизм Квима, Эла, надежная, как скала, неподвижная и все же твердо знающая, когда и как надо действовать, Миро… «Миро. Я не могу утешить Миро. Не здесь, не сейчас. У него отняли работу, тело, надежды, будущее, и никакие слова, никакие действия не дадут ему необходимого — нового, жизненно важного дела. Мальчику больно жить, его любимая стала сестрой, он не может жить даже среди свинксов, ибо бесполезен для них, и они ищут у других знаний и дружбы». — Миро нужно… — начал Эндер. — Миро нужно покинуть Лузитанию, — сказал Ольядо. — М-м? — У тебя есть космический корабль, ведь так? — спросил Ольядо. — Я, помню, однажды читал такую историю — или это был фильм — про полководца: давным-давно, во время Войны, был такой Мэйзер Ракхейм. Он спас Землю от гибели, но все знали, что, когда придет время сражаться снова, он давно уже будет мертв. Поэтому его послали в космос на релятивистской скорости, чтобы он слетал туда и обратно. На Земле прошло сто лет, а сам Ракхейм за это время прожил всего два года. — Ты думаешь, Миро нуждается в чем-то подобном? — Рано или поздно будет война. Придется принимать важные решения. Миро — самый умный человек на Лузитании, самый лучший. Вы знаете, он никогда не выходит из себя. Даже в самые худшие времена, когда отец… Маркано… Простите, я все еще называю его отцом. — Все правильно. В каком-то смысле так оно и было. — Миро всегда думает, всегда выбирает самый разумный путь, и он на самом деле оказывается лучшим, разумнейшим. Мама всегда полагалась на него. Ну вот, я считаю, что Миро понадобится нам, когда Звездный Конгресс пошлет на нас корабли. Он изучит все данные, все, что мы соберем за время его отсутствия, сложит вместе и скажет, что делать. Эндер не удержался и рассмеялся. — Значит, я мелю ерунду, — сказал Ольядо. — Ты самый зрячий из всех, кого я знаю, — улыбнулся Эндер. — Мне надо подумать над этим, но, похоже, ты прав. Какое-то время они летели молча. — Я просто болтал, — заговорил наконец Ольядо. — Когда объяснял про Миро. Я просто случайно сопоставил нашу ситуацию и, ну, эту старую историю. Наверное, все это просто враки. — Да нет, правда. — Откуда вы взяли? — Я знал Мэйзера Ракхейма. Ольядо присвистнул. — Ну ты и старый. Старше самых древних деревьев. — Я старше всех существующих колоний. К сожалению, это не делает меня мудрее. — Вы на самом деле Эндер? Тот Эндер? — Отсюда и мой пароль. — Просто замечательно. Еще до того, как вы прилетели, епископ пытался убедить нас, что вы Сатана. Квим — единственный в нашей семье, кто принял это всерьез. Но если бы епископ сказал нам, что вы Эндер, мы бы забили вас камнями на прассе прямо в день приезда. — А теперь? — Теперь мы знаем вас. Отсюда все и идет, не так ли? Даже Квим перестал ненавидеть. Когда по-настоящему хорошо знаешь кого-то, уже не можешь ненавидеть его. — А может быть, наоборот — нельзя узнать другого, прежде чем перестанешь ненавидеть? — Это что, круговой парадокс? Дом Кристано говорит, что правду почти всегда можно сказать только круговым парадоксом. — Я не думаю, что это имеет какое-нибудь отношение к правде, Ольядо. Это просто причина и следствие. Мы никак не можем с ними разобраться. Наука отказывается признавать, что есть причины кроме первопричины. Толкни одну костяшку домино, и все остальные тоже повалятся. Но когда дело доходит до людей, важно только одно — цель, подлинное намерение. То, чего человек по-настоящему хотел. Когда ты добираешься до цели, ты уже не способен ненавидеть человека. Можешь бояться, но не ненавидеть, потому что очень легко отыскать в собственном сердце такие же желания. — Матери не нравится, что вы Эндер. — Знаю. — Но она все равно любит вас. — Знаю. — И Квим. На самом деле это забавно. С тех пор как он узнал, что вы Эндер, он любит вас больше. — Это потому, что он крестоносец, а я погубил свою репутацию, выиграв крестовый поход. — И я, — сказал Ольядо. — И ты. — Вы убили больше народу, чем все тираны вместе взятые. — Моя мамочка всегда говорила мне: все, что делаешь, делай хорошо. — Но когда вы Говорили о смерти отца, то заставили меня пожалеть его. Вы помогаете людям любить и прощать друг друга. Как вы могли уничтожить столько миллионов жизней во время Ксеноцида? — Я считал, что играю в игру. Я не знал, что война настоящая. Это не оправдание, Ольядо. Ведь если бы я и знал, что веду настоящую войну, то все равно сделал бы то же самое. Мы думали, они хотят убить всех нас, и страшно ошибались. Но тогда мы не могли этого знать. — Эндер покачал головой. — Это знал только я. Да. Я хорошо изучил своего врага. Именно поэтому и разгромил Королеву Улья. Я знал ее так хорошо, что полюбил, или полюбил так глубоко, что узнал. Я больше не хотел сражаться с ней. Хотел уйти. Домой. И тогда я взорвал ее планету. — А сегодня мы отыскали место, где она вернется к жизни, — сказал Ольядо. — Вы уверены, что она не захочет отомстить человечеству, начиная с вас? — Уверен. Насколько вообще можно быть уверенным. — Значит, не совсем. — Достаточно уверен, чтобы возвратить ей то, что отнял, — ответил Эндер. — Верю в это настолько, что готов поверить, будто это правда. Это уже не уверенность, это знание. Факт. На такие вещи ставят свою жизнь. — Я так и понял. Вы поставили свою жизнь на то, что она такая, как вы думаете. — Я еще более рискованный тип, Ольядо. Я ведь поставил и твою жизнь, и жизни всех остальных — здесь и везде. И мнения заинтересованных лиц я спрашивать не собираюсь. — Очень забавно. Если бы я спросил кого угодно, доверит ли он решение, от которого может зависеть судьба человечества, Эндеру, мне ответили бы: «Конечно, нет!» Но если я спрошу, доверятся ли они первому Голосу Тех, Кого Нет, большинство без колебаний ответит: «Да». И никому даже и голову не придет, что это один и тот же человек. — Действительно забавно. Они даже не улыбнулись. Потом, после долгой паузы, Ольядо заговорил снова. Его мысли вернулись к самой важной теме. Я не хочу, чтобы Миро улетал на тридцать лет. — Допустим, двадцать. — Через двадцать лет мне исполнится тридцать два. А ему будет столько же, сколько сейчас. Двадцать. На двенадцать лет моложе меня. Если в городе найдется девчонка, согласная выйти замуж за парня с металлическими глазами, у меня будут жена и дети. Он не узнает меня. Я перестану быть его младшим братом. — Ольядо сглотнул. — Это как смерть. — Нет, — поправил Эндер, — как переход из второй жизни в третью. — Это тоже смерть. — Это возрождение, — улыбнулся Эндер. — Пока продолжаешь возрождаться, можно пару раз и умереть. На следующий день позвонила Валентина. Когда Эндер набирал на терминале код, его руки мелко тряслись. Это не просто послание. Звонок, вызов — полный контакт по анзиблю. Невероятно дорогой, по главное-то не в этом. Ведь по легенде сообщение между Лузитанией и Ста Мирами прервано. Чтобы Джейн пропустила этот вызов, он должен быть чертовски важным. Эндеру пришло в голову, что Валентина в опасности. Звездный Конгресс мог решить, что он замешан в истории с восстанием, и всерьез заняться его связями. Она постарела. На голограмме лица отчетливо виднелись морщины — следы многих ветреных дней, проведенных на островах и кораблях Трондхейма. Но улыбка осталась прежней, и глаза все так же излучали свет. Сначала Эндер не мог говорить — так поразили его перемены, происшедшие в сестре. Она тоже молчала, глядя на неизменившееся лицо брата, стоявшее перед ней, словно видение из прошлого. — Ах, Эндер, — вздохнула она. — Я была когда-то такой молодой? — Будет ли моя старость такой же прекрасной? Она рассмеялась. Потом заплакала. А он не мог, да и отчего ему было плакать? Он тосковал по ней всего несколько месяцев, а она — двадцать два года. — Наверное, ты уже слышала о том, что мы не сошлись во мнениях с Конгрессом. — Подозреваю, что это твоя работа. — Почва была уже подготовлена, — ответил Эндер. — Но я рад, что меня сюда занесло. Собираюсь остаться. Она кивнула, вытерла глаза. — Да. Я так и думала. Я позвонила, чтобы удостовериться. Не хотела рисковать. Пролететь два десятка световых лет, чтобы встретиться с тобой, и обнаружить, что ты уехал… — Встретиться со мной? — Эта твоя революция словно пробудила меня от спячки, Эндер. Двадцать лет я занималась семейством, учила студентов, любила мужа, жила в мире сама с собой и никогда не думала, что придется воскресить Демосфена. Но потом поползли слухи о незаконных контактах со свинксами, позже пришло известие о мятеже на Лузитании, люди принялись говорить нечто странное и смешное, и я поняла, что возрождается старая ненависть. Помнишь все эти фильмы о жукерах? Какими жуткими и отвратительными казались нам чужаки! Внезапно всюду стали показывать видеозаписи тел, ну, этих, ксенологов, я не помню, как их зовут. Жуткие снимки. Их втискивают всюду — нагоняют военную лихорадку. А еще эта Десколада… Они кричат о том, что если хоть кто-нибудь выберется с Лузитании на другую планету, то мы все погибнем. Что это самая страшная чума. — Так и есть, — отозвался Эндер. — Но мы работаем над этим. Мы и носа никуда не высунем, пока не сумеем ее обуздать. — Правда или нет, Эндер, дважды два равняется война. Я помню войну. Я да ты — больше никто. Вот я и воскресила Демосфена. Я наткнулась на парочку докладов, которые мне не положено было видеть. Их флот вооружен Маленьким Доктором, Эндер. Они могут разнести Лузитанию в клочья. Совсем как… — Совсем как я в прошлый раз. Было бы по меньшей мере справедливо, если бы я кончил так же. Поднявший меч… — Не шути со мной, Эндер. Я теперь пожилая матрона и растеряла по дороге терпимость к человеческой глупости. А потому я написала чертовски неприятную правду о том, что делает Звездный Конгресс, и опубликовала под именем Демосфена. Теперь они ищут меня. Они называют это изменой. — И ты отправляешься сюда? — И не только я. Милый Джакт передает флот своим братьям и сестрам. Мы, представь, уже купили корабль. Судя по всему, в округе существует какое-то движение сопротивления — нам здорово помогли. Кто-то по имени Джейн свел с ума все компьютеры Трондхейма, заметая наши следы. — Я знаю Джейн. — Значит, у тебя здесь организация! Я была ошеломлена, когда получила записку, что могу позвонить тебе. Все считают, что ваш анзибль взорван. — У нас есть могучие союзники. — Эндер, Джакт и я улетаем сегодня. Мы везем с собой наших троих детей… — Твоя первая… — Да, Сифте, девчонка, из-за которой я шагу ступить не могла, когда ты улетал. Теперь ей почти двадцать два. Очень милая девушка. Есть еще друг семьи, наша домашняя учительница, некто Пликт. — У меня была студентка, которую звали Пликт, — сказал Эндер, вспомнив беседу, состоявшуюся несколько месяцев назад. — Ах, ну да, только это было двадцать с лишним лет назад. И еще с нами едут ребята Джакта, а также их семьи. Такой ковчег. Это все не срочно. У тебя есть двадцать два года, чтобы подготовить торжественную встречу. На самом деле даже больше — около тридцати. Мы пойдем несколькими прыжками и первые два сделаем как раз в противоположную сторону, чтобы никто не догадался, что мы летим на Лузитанию. «Летят сюда. Будут через тридцать лет. Я стану старше ее. Сюда. К этому времени у меня тоже будет большая семья. Дети Новиньи, да и мои, если они у меня будут, давно успеют вырасти». После мысли о Новинье он сразу же вспомнил Миро и предложение, которое сделал Ольядо в тот день, когда они отыскали место для нового дома Королевы. — Ты очень будешь возражать, — начал он, — если я пошлю одного человека тебе навстречу? — Навстречу нам? В космос? Нет, не посылай никого, пожалуйста, Эндер. Это слишком большая жертва — отправляться так далеко, когда компьютеры без труда… — Это я не о тебе беспокоюсь, хотя хотел бы, чтобы ты познакомилась с ним. Он один из ксенологов. Пострадал в результате несчастного случая. Мозговая травма, как после тяжелого инсульта. Я очень доверяю его суждениям. Говорят, он самый умный человек на Лузитании. Но потерял всякую связь со здешней жизнью. Позже он понадобится нам. Когда ты прилетишь. Он очень хороший парень, Вэл. И может сделать последнюю неделю вашего путешествия интересной и полезной. — Может твоя подруга проложить курс и вычислить нам точку рандеву? Мы все приличные штурманы, но только в открытом море. — Джейн загонит откорректированный курс о ваш бортовой компьютер еще до отлета. — Эндер, для тебя пройдет тридцать лет, но для меня… Я увижу тебя всего через несколько недель. — Она снова расплакалась. — Может быть, я полечу тебе навстречу вместе с Миро. — Не смей! — выкрикнула она. — Я хочу, чтобы ты стал как можно старше ко времени моего прилета. Я не могу общаться с тридцатилетним парнем, который болтается тут на экране. — Мне тридцать шесть. — Ты будешь там, когда я приду! — потребовала она. — Да, — ответил он. — Миро, тот мальчик, которого я тебе посылаю… Думай о нем как о моем сыне. Она серьезно кивнула. — Наступают опасные времена. Если бы только Питер был с нами. — Ну уж нет. Если бы нашим маленьким восстанием командовал он, он стал бы, в конце концов, Гегемоном Ста Миров. А мы хотим только, чтобы нас оставили в покое. — А если одно невозможно без другого? — спросила Валентина. — Ладно, об этом мы сможем поспорить позже. До свидания, мой милый брат. Он не ответил. Просто смотрел и смотрел на нее, пока она не улыбнулась и не прервала контакт. Эндеру не пришлось просить Миро уехать. Джейн уже рассказала юноше все. — Ваша сестра — Демосфен? — спросил Миро. Эндер уже привык к его невнятной речи. А может быть, он и вправду стал говорить более разборчиво. Как бы там ни было, Эндер теперь понимал Миро без труда. — У нас было довольно талантливое семейство. Надеюсь, она тебе понравится. — Надеюсь, я ей понравлюсь тоже. — Миро улыбался, но в голосе был страх. — Я сказал ей, чтобы она считала тебя моим сыном. Миро кивнул: — Я знаю. — И добавил почти вызывающе: — Она показала мне запись вашей беседы. Эндеру внезапно стало холодно. В его ухе прозвучал голос Джейн: — Конечно, следовало спросить тебя. Но я же знала, что ты согласишься. Дело было вовсе не во вмешательстве в личные дела. Просто Джейн и Миро стали слишком близки. «Привыкай, — сказал он себе. — Теперь ее подопечным будет мальчик». — Мы будем скучать по тебе. — Те, кто будет, уже скучают, — ответил Миро, — потому что давно думают обо мне как о мертвом. — А ты нужен живым. — Когда я вернусь, мне будет всего девятнадцать. И вряд ли я успею поправиться. — Но ты останешься Миро — умным, смелым человеком, которого любят, которому доверяют. Ты начал это восстание, Миро. Ограда рухнула из-за тебя. Ее снесли не ради принципа, а ради человеческой жизни. Твоей. Не подведи нас. Миро улыбнулся. Эндер никак не мог решить, отчего улыбка вышла такой кривой — из-за паралича? — Расскажите мне одну вещь, — попросил Миро. — Если я не расскажу — скажет она. — Да вопрос-то простой. Я хотел только узнать, за что погибли Пипо и Либо. За что свинксы оказали им такую высокую честь? Эндер понял вопрос куда лучше, чем мог догадаться Миро. Да, это действительно должно было заботить мальчика. Миро узнал, что он сын Либо, всего за несколько часов до того, как перелез через ограду и потерял будущее. Пипо, потом Либо, потом Миро. Отец, сын, внук. Три ксенолога, загубивших свою жизнь ради свинксов. Миро надеялся, что, разобравшись в причине гибели своих предков, найдет какое-то объяснение и собственной жертве. Беда была в том, что правда могла оставить Миро с чувством, что все происходящее — полная бессмыслица. Поэтому Эндер ответил вопросом на вопрос: — А ты догадываешься почему? Миро говорил медленно и осторожно, чтобы Эндер мог понять его неразборчивую речь. — Я знаю, свинксы думали, что оказывают им честь. На их месте должны были оказаться Мандачува и Листоед. В случае с Либо я даже знаю повод. Его убили, когда собрали первый урожай амаранта и поняли, что еды хватит на всех. Они так наградили его. Только почему не раньше? Почему не после того, как мы объяснили им про корни мердоны? Почему именно амарант, а не горшки, луки и стрелы? — Правду? И по тону вопроса Миро понял, что правда будет нелегкой. — Да, — сказал он. — Ни Пипо, ни Либо не заслуживали чести. Жены вознаграждали не за амарант. Листоед убедил их позволить появиться на свет целому поколению детенышей свинксов, хотя у племени не было еды, чтобы прокормить их, когда они покинут материнское чрево. Это был страшный риск: если б Листоед ошибся, малыши умерли бы от голода. Либо подарил им урожай, но именно Листоед увеличил население настолько, что урожай сделался необходим. Миро кивнул: — Пипо? — А Пипо рассказал свинксам о своем открытии. Что Десколада, косившая людей, как траву, была частью их метаболизма и их тела спокойно справлялись с изменениями, убивавшими нас. Мандачува объяснил женам, что это значит: люди — не боги и не всемогущи, есть области, в которых мы много слабее свинксов, наши преимущества не есть нечто врожденное — размеры, тип мозга, язык, — а просто результат нескольких лишних тысяч лет развития. И если свинксы получат наши знания, мы, люди, потеряем всякую власть над ними. Открытие Мандачувы, вывод, что свинксы потенциально равны людям, — вот за что награждали жены, за это, а не за сведения, добытые Пипо. — И они оба… — Свинксы не собирались убивать ни Пипо, ни Либо. В обоих случаях достижение принадлежало свинксу. Пипо и Либо погубило то, что оба они не могли заставить себя взять в руки нож и убить друга. Несмотря на все усилия Эндера скрыть свою боль, Миро, видимо, заметил ее, ибо отреагировал именно на эту боль, на эту горечь. — Вы, — сказал он, — можете убивать кого угодно. — Это врожденный недостаток. — Вы убили Человека, потому что знали: вы даете ему новую, лучшую жизнь. — Да. — И меня. — Да, — ответил Эндер. — Отослать тебя отсюда — это все равно что убить. — Но получу ли я новую, лучшую жизнь? — Не знаю. Но ты передвигаешься значительно быстрее дерева. Миро рассмеялся. — Значит, у меня есть какое-то преимущество перед беднягой Человеком — я, по крайней мере, ходячий больной. И меня вовсе не надо колотить палкой, чтобы заставить заговорить. — На его лице снова появилось кислое выражение. — Зато у него будут тысячи детей. — Не рассчитывай всю жизнь хранить целомудрие, — сказал Эндер. — Возможно, ты будешь жестоко разочарован. — Надеюсь. И после паузы: — Голос? — Зови меня Эндер. — Эндер, получается, что Пипо и Либо умерли зря? Эндер прекрасно расслышал настоящий вопрос: «И я тоже терплю все это зря?» — Могу придумать множество вариантов хуже этого. Человек, умирающий из-за того, что не способен убить… — А как насчет человека, — спросил Миро, — который не может убить, не способен умереть, да и жить тоже не в состоянии? — Не обманывай себя, — отозвался Эндер. — Придет время — и сбудется и то, и другое, и третье. Миро улетел на следующее утро. Прощание было тяжелым. И многие недели после этого Новинья не могла жить под собственной крышей: в доме слишком остро ощущалось отсутствие старшего сына. Да, она всем сердцем согласилась с Эндером, да, Миро необходимо уехать, и все равно невыносимо отсылать свое дитя. Эндер думал: «Интересно, было ля моим так же плохо, когда меня увезли? Скорее всего, нет. И на возвращение они тоже не надеялись». Ну что ж, он уже любил детей другого человека больше, чем его родители своих собственных. Да, он отомстит им за пренебрежение. Он покажет им три тысячи лет спустя, каким должен быть настоящий отец. Епископ Перегрино обвенчал их в маленькой часовне при кабинете. По расчетам Новиньи, она вполне успевала родить еще шестерых. Если они поторопятся. И они с удовольствием принялись за дело. Но до свадьбы произошли еще два важных события. Одним прекрасным летним днем Эла, Кванда и Новинья принесли ему результаты исследований и выкладки: жизненный цикл и структура общества у свинксов, отношения между самцами и самками, приблизительная реконструкция их образа жизни до того, как Десколада привязала их к деревьям, которые прежде были всего лишь средой обитания. А у Эндера понемногу складывалось собственное мнение о том, что есть свинксы и особенно чем был Человек, прежде чем вступил в жизнь, полную света. Всю неделю, что он писал «Историю Человека», Эндер жил среди свинксов. Мандачува и Листоед читали отрывки, обсуждали их с Эндером, он писал и переписывал, пока наконец не решил, что книга окончена. В тот день он собрал всех, кто работал со свинксами: семью Рибейра, Кванду и ее сестер, рабочих, ставивших для свинксов чудеса техники, ученых-монахов из ордена Детей Разума, епископа Перегрино, мэра Босквинью, — и прочел им книгу. Это продолжалось недолго — чуть больше часа. Они сидели на склоне холма в густой тени дерева Корнероя. Чуть правее в небо поднимался зеленый росток (уже три метра в высоту) — Человек. — Голос, — сказал епископ, — вы чуть не обратили меня в свою веру. Остальные, не столь искушенные в красноречии, не нашли слов ни тогда, ни потом. Но с этого дня они знали, кто такие свинксы, так же как читатели «Королевы Улья» понимали жукеров, а читатели «Гегемона» узнавали человечество с его вечной жаждой величия, с его подозрительностью и одиночеством. — Вот зачем я позвала тебя сюда, — кивнула Новинья. — Я мечтала когда-то написать эту книгу. Но написал ее ты. — Да, я сыграл в этой истории роль, которую никогда бы не выбрал себе сам, — ответил Эндер. — Но твоя мечта сбылась, Иванова. Твоя работа сделала эту книгу возможной. Ты и твои дети дали мне силы написать ее. Он подписал ее так, как подписывал две предыдущие: «Голос Тех, Кого Нет». Джейн распространила книгу по анзиблю через световые годы на все планеты Ста Миров. А вместе с ней она унесла текст Договора и снимки, сделанные Ольядо: подписание и сцену перерождения Человека. И на каждой планете она подбрасывала по экземпляру людям, которые, по ее мнению, должны были заинтересоваться этим. Копии пересылались как послания от компьютера к компьютеру, а потому, когда Звездный Конгресс узнал о появлении книги, она уже разошлась слишком широко, и ее невозможно было игнорировать. Вместо этого Конгресс попытался объявить ее подделкой. Снимки — грубая имитация. Анализ текста показывает, что автор первых двух книг никак не мог написать третью. Записи переговоров по анзиблю подтверждали, что книга не могла быть переслана с Лузитании, ведь мятежная планета отключила свой анзибль. Некоторые люди верили этому. Многим было просто все равно. Часть тех, кто все же прочел «Историю Человека», так и не смогла заставить себя относиться к свинксам как к раман. Но многие приняли свинксов, прочли обвинения, написанные Демосфеном, и вслед за ними стали называть уже отправленный к Лузитании флот «Вторым Ксеноцидом». Оскорбительное название. Но на Ста Мирах не хватало тюрем, чтобы упрятать всех, кто использовал его. Звездный Конгресс рассчитывал, что война начнется, когда корабли достигнут Лузитании, — через сорок лет. А война уже началась и обещала быть жестокой. Тому, что писал Голос Тех, Кого Нет, верило достаточно много народу. Свинксы — раман, а те, кто хочет их смерти, — убийцы. Теплым осенним днем Эндер взял плотно завернутый кокон, и они с Новиньей, Ольядо, Квимом и Элой полетели над травой. Летели долго, пока не добрались до холма над широкой рекой. Ромашки — в цвету, зима обещает быть мягкой, Королеве Улья не грозит Десколада. Эндер отнес Королеву Улья на берег и аккуратно устроил в пещере, которую выкопали они с Ольядо. На земле перед входом в пещеру они уложили тело свежезарезанной кабры. Потом Ольядо отвез всех домой. Эндер плакал — не мог вынести радости, которая била из сознания Королевы Улья. Ее чувства оказались слишком сильными для человека. Новинья сжимала его в объятиях, Квим тихо молился, а Эла распевала во весь голос веселые песенки, которые когда-то звенели над холмами Минас Жераис, жилищем пастухов и шахтеров древней Бразилии. Это было хорошее время и хорошее место для жизни — куда лучше, чем те мечты, что поддерживали его в стерильных коридорах Боевой школы, когда он был маленьким и сражался, чтобы выжить. — Теперь я, наверное, могу умереть, — сказал Эндер. — Дело моей жизни завершено. — И моей тоже, — ответила Новинья. — Но мне кажется, это значит, что нам пора начинать жить. А вдали от них в темной и влажной пещере на берегу реки сильные лапы разорвали оболочку кокона, и на волю выбралось худое, напоминающее скелет тело. Крылья были наполовину расправлены и быстро просыхали. Королева добралась до берега. Влага придала силы ее иссохшему телу. Она отщипнула кусочек мяса. Тысячи яиц, спавших в ее теле, требовали рождения. Она отложила первую дюжину в тело кабры, потом съела пару ромашек, пытаясь прислушаться к переменам, происходившим в ее теле. «Наконец-то я снова живу!» Лучи солнца касались ее, бриз раздувал крылья, холодная вода ласкала ноги. Скоро в теплой плоти кабры начнут расти ее яйца. Жизнь. Она так долго ждала! До сегодняшнего, до наступившего дня она не была уверена, что не останется последней из рода, что даст жизнь целой расе. Orson Scott Card. Speaker for the Dead (1986) («Ender Wiggins» #2). Пер. — Е.Михайлич

The script ran 0.013 seconds.