1 2 3 4 5 6 
   
— Да.
   
— А что на той стороне?
   
— Ничего.
   
— Что-то же должно быть. Может, там тоже сидит на берегу папа со своим маленьким сыном.
   
— Было бы здорово.
   
— Да, здорово. Они тоже несут огонь?
   
— Может быть. Да.
   
— Но этого мы знать не можем?
   
— Не можем.
   
— И поэтому должны быть всегда начеку?
   
— Да.
   
— Мы долго здесь пробудем?
   
— Не знаю. У нас ведь продукты на исходе.
   
— Да, правда.
   
— Тебе нравится океан?
   
— Очень.
   
— Мне тоже.
   
— Я могу поплавать?
   
— Поплавать?
   
— Да.
   
— Да ты себе все на свете отморозишь!
   
— Ну и пусть.
   
— Не представляешь, как холодно. Намного холоднее, чем ты думаешь.
   
— Ничего.
   
— Мне бы не хотелось лезть тебя спасать в ледяную воду.
   
— Думаешь, не стоит рисковать?
   
— Хочешь — иди.
   
— Но ты считаешь, что не надо.
   
— Вовсе нет. Считаю, что обязательно надо.
   
— Правда?
   
— Да.
   
— Отлично.
   
   
Мальчик вскочил, уронил одеяло на песок, догола разделся. Приплясывал на месте от холода, обхватив себя руками. Затем побежал по пляжу. Белый как молоко. Выступающие позвонки. Острия лопаток, кажется, вот-вот проткнут бледную кожу. Бежит голяком, кричит и барахтается в медлительных волнах.
   
   
Вылез из воды синий от холода, зубы стучат. Отец спустился к воде, обернул его одеялом и держал в объятиях, пока мальчик не перестал дрожать. Но когда заглянул ему в лицо, увидел, что сын плачет.
   
— Что случилось?
   
— Ничего.
   
— Скажи мне.
   
— Ничего.
   
   
Когда стемнело, развели костер около бревна и съели полные тарелки окры и бобов и прикончили последнюю картошку. Фрукты давно закончились. Выпили чаю, грелись у огня, устроились спать на песке, а потом он слушал шум волн в заливе. Взлетают, падают. Посреди ночи проснулся, пошел по берегу и стоял, закутавшись в одеяла. Слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть. Вкус соли на губах. Жди. Терпение. Наконец гулкий грохот от удара волн о берег. Шуршание нахлынувшей воды. Схлынула. Подумал: а вдруг где-то там под распущенными драными парусами ходят корабли-призраки. А может, на дне океана сохранилась жизнь. В холодном мраке огромные кальмары носятся по дну со скоростью поезда, глаза размером с блюдце. И даже, может быть, где-то за скрытыми в тумане валами по серому безжизненному песку бредут отец с сыном. Или тоже спят, но только по ту сторону океана, на другом берегу, среди горьких остатков мира, или так же стоят, в тряпье, потерявшиеся, под лучами того же самого безразличного солнца.
   
   
Вспомнил: ночь точно такая же, как сейчас; проснулся от непонятного стука; оказалось, это крабы забрались в сковородку с остатками ужина и гремят там костями от стейков. Тлеющие угли, пульсирующие красным на ветру. В небе над головой — мириады звезд. Море сливается вдали с черным горизонтом. Встал, и пошел к воде, и стоял босиком на песке, наблюдая, как светящиеся волны прибоя подкатывают к берегу, разбиваются и уходят назад в темноту. Вернувшись к костру, наклонился и погладил спящую по волосам и подумал, что, будь он Богом, создал бы мир только таким, ничего бы не менял.
   
   
Когда он вернулся, мальчик не спал, сидел, до смерти напуганный. Оказывается, звал отца, но, вероятно, недостаточно громко. Отец крепко его обнял:
   
— Я тебя не слышал. Из-за шума прибоя.
   
Бросил ветки в костер и раздул его, и они лежали в своих одеялах и смотрели, как языки пламени извиваются на ветру, а потом оба уснули.
   
   
Утром опять развел костер, позавтракали, сидели, рассматривали берег. Холодный дождливый пейзаж, мало чем отличающийся от северного. Ни чаек, ни ржанок. Обугленные ненужные предметы, выброшенные на берег или качающиеся в волнах прибоя. Насобирали деревяшек, сложили их в кучу и накрыли полиэтиленом, потом пошли вдоль берега. Отец сказал:
   
— Ну вот, мы с тобой превратились в прибрежных искателей сокровищ.
   
— Что это значит?
   
— Это такие люди, которые ходят вдоль берега и ищут что-нибудь ценное, что принесло море.
   
— Что именно?
   
— Разное. Что может пригодиться.
   
— Как ты думаешь, а мы что-нибудь найдем?
   
— Не знаю. Надо попробовать.
   
— Надо попробовать.
   
   
Стояли на каменном молу и смотрели в сторону юга. Серая соленая пленка вспухает в каменистой бухточке. Длинная дуга пляжа вдали. Серый вулканический песок. Ветер с моря отдает йодом. Больше никаких запахов. Самим морем ветер не пахнет. На камнях — сохранившийся еще кое-где темный лишайник. Они перешли мол и двинулись дальше. В конце концов дошли до края пляжа и повернули на едва заметную тропинку в дюнах. Шли среди сухих зарослей дикого овса, пока не уткнулись в невысокий холм. Внизу плавно изгибается плохо различимый в низко нависших над берегом рваных облаках пляж, а дальше, наполовину в воде, виднеется завалившийся набок остов парусника. Присели среди пучков сухой травы, долго на него смотрели. Мальчик спросил:
   
— Что же нам делать?
   
— Пока что понаблюдаем.
   
— Я замерз.
   
— Знаю. Надо спрятаться от ветра.
   
Усадил мальчика перед собой, закрывая его от ветра. Тихий шелест мертвой травы. Вокруг — серая пустыня. Бесконечное движение океана. Сын спросил:
   
— Сколько тут будем сидеть?
   
— Недолго.
   
— Как ты думаешь, пап, там есть люди?
   
— Вряд ли.
   
— Они бы все ушли.
   
— Наверняка. Следов на песке не видно?
   
— Нет.
   
— Еще подождем.
   
— Я замерз.
   
   
Зашагали по загибающемуся дугой пляжу, стараясь держаться поближе к кромке воды, на мокром, но твердом песке. Останавливались, одежда мягко хлопала на ветру. Буи, покрытые серой коростой. Кости ржанок. В полосе прибоя ковровая дорожка из водорослей и бесчисленных рыбьих костей — тысяч, миллионов костей — тянется по берегу до горизонта, словно кривая смерти. Необъятная соленая общая могила. Бессмысленно. Все бессмысленно.
   
   
Между носом парусника и краем отмели — футов сто открытого океана. Стояли и рассматривали судно. Футов шестьдесят длиной, вся палуба разворочена. Лежит на глубине десяти-двенадцати футов. Похоже, в свое время оно было оснащено двумя мачтами, но мачты отломились у самого основания, на палубе осталось лишь несколько медных скоб для крепления канатов и часть поручней по краю. Это, да еще стальной обод от руля, торчащий посреди кокпита. Обернулся и стал изучать пляж и дюны вдалеке. Потом вручил револьвер мальчику, и сел на песок, и начал расшнуровывать ботинки.
   
— Пап, ты что собираешься делать?
   
— Осмотреть яхту.
   
— Можно мне с тобой?
   
— Нет. Ты остаешься.
   
— Но я хочу с тобой.
   
— Твое место здесь. И потом, там глубоко.
   
— А я тебя увижу?
   
— Да. Я буду время от времени вылезать и проверять, как ты тут. Все ли в порядке.
   
— Я хочу с тобой.
   
— Тебе со мной никак нельзя. Ветер унесет одежду. Кто-то ведь должен о ней позаботиться.
   
Свернул вещи в тугой узел. Боже, до чего же холодно! Наклонился и поцеловал мальчика в лоб. Сказал:
   
— Брось волноваться. И не теряй бдительности.
   
Голый зашел в воду, остановился и, пригоршнями зачерпывая воду, облился. Затем зашагал — брызги во все стороны — и нырнул ласточкой, и поплыл.
   
   
Проплыл вдоль борта и развернулся, взрезая воду, задыхаясь от холода. Поручни в средней части почти касались воды. Подтянулся повыше: металл потускнел, изъеден солью, но все же удалось разобрать полустертые золотые буквы. Пахаро де эсперанса, Птица надежды. Тенерифе. Два пустых крана, на которых раньше крепились спасательные шлюпки. Схватился за поручень, и взобрался на борт, и на корточках пополз по наклонной палубе, трясясь от холода. Несколько мотков тросов, сорвавшихся с креплений. Отверстия с лохматыми краями в дереве, откуда с мясом выдраны скобы. Какая-то невиданная сила опустошила всю палубу. Помахал мальчику, но тот не ответил.
   
   
Каюта с невысокой покатой крышей и иллюминаторами по бокам. Нагнулся и стер налет сероватой соли со стекла, пытаясь заглянуть внутрь. Ничего не смог разглядеть. Толкнул низко посаженную тиковую дверь. Заперта. Надавил костлявым плечом. Огляделся по сторонам, ища, чем бы ее вскрыть. Не мог унять дрожь, зубы клацают. А что, если вышибить дверь — один удар ногой и… Но поразмыслив, передумал. Схватил себя одной рукой за кисть второй и ударил по двери со всего размаха. Кажется, поддается! Еле-еле. Продолжал биться в дверь: косяк треснул изнутри, и наконец дверь открылась. Широко ее распахнул и по трапу спустился в каюту.
   
   
На полу толстым слоем, чуть ли не до уровня первой переборки, лежит мокрая бумага и мусор. Кислый застоявшийся воздух. Холодный и влажный. Сначала решил, что судно разграбили люди, но потом догадался, что это океан постарался. Посреди кают-компании стол красного дерева. Дверцы шкафчиков открыты и болтаются, на всех медных накладках и ручках — зеленый налет. Прошел дальше проверить шкафчики в глубине. Мимо камбуза. По полу рассыпаны кофе и мука, валяются алюминиевые банки с консервами, примерно половина раздавлены, покрыты ржавчиной. Гальюн с металлическим унитазом и раковиной. Слабый свет проникает сквозь верхний ряд иллюминаторов. Повсюду разбросаны инструменты. В луже покачивается спасательный жилет.
   
   
В глубине души ожидал увидеть что-нибудь ужасное, но оказалось, волновался зря. В каютах матрасы с коек валяются на полу, вдоль стен груды постельного белья и одежды. Все сырое. Дверца в кладовке сбоку открыта, но внутри ничего не рассмотреть — темно. Пригнулся, и пролез внутрь, и стал вслепую ощупывать все, что попадалось на пути. Глубокие ящики с деревянными крышками на петлях. Вещи, необходимые во время морских путешествий. Принялся вытаскивать их в каюту и складывать на накренившейся койке. Одеяла, одежда для штормовой погоды. Нашел мокрый свитер, натянул на себя. Нашел рыбацкие желтые резиновые сапоги и нейлоновую куртку, которую тут же надел, да еще негнущиеся желтые штаны на подтяжках, а потом влез в сапоги и вышел на палубу. Мальчик сидел на прежнем месте, следил за яхтой. Вскочил от неожиданности; необычный костюм его напугал, догадался отец. Крикнул ему, чтобы успокоить: «Это я!», но мальчик продолжал стоять без движения, и тогда он махнул ему рукой и полез обратно.
   
   
Во второй каюте под койками сохранились ящики. Выдвинул: инструкции, бумаги на испанском. Мыло. Заплесневевший черный кожаный саквояж, внутри — документы на испанском. Набил кусками мыла карман, постоял. На койке в беспорядке валялись книги на испанском, бесформенные, размокшие. Один-единственный томик сиротливо стоит на полке, припертой к переборке.
   
   
Нашел прорезиненный тканевый мешок для рыбалки и с ним стал пробираться по яхте в своих сапожищах, цепляясь за переборки там, где крен был слишком велик. На холоде желтые непромокаемые штаны встали колом. Бросал в мешок всякую всячину. Пару женских кроссовок. Решил, что мальчику по размеру подойдут. Складной нож с деревянной ручкой. Солнцезащитные очки. Но не мог отделаться от ощущения, что делает все неправильно. Словно потерял что-то важное и отправился на поиски в самое неподходящее место. В конце концов пошел на камбуз. Проверил, работает ли плита.
   
   
Открыл и поднял люк машинного отделения: затоплено наполовину, темнота хоть глаза выколи. Ни бензином, ни маслом не пахнет. Захлопнул. На кокпите под скамейками запирающиеся рундуки для хранения подушек на сиденья, парусов, рыболовных снастей. Позади рулевой стойки увидел мотки нейлоновой веревки, железные фляги с бензином и ящик для инструментов. Расположившись на дощатом полу, перебрал инструменты. Ржавые, но еще послужат. Плоскогубцы, отвертки, разводные ключи. Закрыл ящик и встал, ища глазами сына. Мальчик свернулся клубком на песке, подложил одежду под голову, спит.
   
   
Отнес ящик с инструментами и одну из фляг с бензином на камбуз и обошел напоследок каюты. После этого проверил ящики в кают-компании, порылся в бумагах и папках, надеясь найти бортовой журнал. Нашел деревянный сундучок с набором фарфоровой посуды на восемь персон с названием судна на каждом предмете. Одни осколки, может, только пара чашек и сохранилась. Решил, кто-то сделал подарок владельцу яхты. Достал одну чашку, повертел и поставил обратно. Последнее, что ему попалось, — квадратная старинная шкатулка из дуба с медной пластиной на крышке. Сначала подумал, это ящичек для хранения сигар, но, приподняв, по весу догадался, что́ внутри. Открыл изъеденные ржавчиной замки и поднял крышку: внутри лежал бронзовый секстант, еще прошлого века. Достал его из специального углубления и подержал в руке. Поразился его красоте. Да, бронза потускнела, зелень проступает там, где остался отпечаток руки человека, до него вытаскивавшего инструмент. А во всем остальном — в идеальном состоянии. Стер зеленоватый налет с пластины снизу: Хеззанинс, Лондон. Приставил к глазу и повернул колесико. За последнее время это, пожалуй, была единственная вещь, которая по-настоящему его взволновала. Подержал секстант, а потом вложил обратно в углубление в синей бархатной обивке шкатулки, и защелкнул замки, и положил шкатулку в ящик, и захлопнул дверь.
   
   
Поднялся на палубу, чтобы проверить, как там мальчик, но тот исчез. Запаниковал, но ненадолго, в следующее мгновение увидел, что сын идет вдоль берега. Голова опущена, в руке — револьвер. Стоя на палубе, ощутил легкое покачивание. Прилив. Волны хлещут по камням мола. Повернулся и пошел назад в трюм.
   
   
Принес два мотка веревок из ящика, измерил диаметр колец раскрытой ладонью, умножил на три и сосчитал число колец в связке. Получается, длина каждой веревки пятьдесят футов. Повесил веревки на скобу на серой палубе из тикового дерева и вернулся в трюм. Сложил все свои находки рядом со столом. На камбузе в шкафу нашлось несколько пластиковых бутылок из-под воды, за исключением одной — все пустые. Поднял первую попавшуюся и увидел, что она вся в трещинах; теперь понятно, куда подевалась вода. Подумал, что бутылки за время бесцельных странствий парусника замерзали. И не один раз. Взял ту, в которой сохранилась вода, и открутил крышку. Понюхал. Поднял бутылку двумя руками, глотнул. А потом еще.
   
   
Консервные банки на полу камбуза явно негодные, даже в шкафу многие проржавели и вспучились. Этикетки давно оторваны, на стенках кто-то черным фломастером написал названия продуктов. На испанском. Многие ему незнакомы. Перебрал банки, потряс каждую. Отобрал хорошие и сложил на столешнице над мини-холодильником. Подумал, что наверняка где-нибудь спрятаны еще продукты, только вряд ли их можно есть. Да и в тележку все не затолкаешь. Задумался: как легко, между делом, он научился принимать поражение! И все же не отказывался от своих слов: «Не стоит искушать судьбу». Бывали еще такие моменты, когда он не завидовал тем, кому повезло умереть.
   
   
Нашел банку оливкового масла и несколько банок с молоком. Чай в ржавой металлической коробке. Какую-то еду в термоупаковке. По виду не мог определить, что это. Еще полбанки кофе. Методически просматривал одну за другой полки в шкафу, решая, что взять, а что оставить. Оттащил добычу в кают-компанию и положил в проходе, а потом пошел на камбуз, прихватив ящик с инструментами, и принялся откручивать одну из горелок плиты. Отсоединил гибкий шнур и снял алюминиевые рассекатели, один положил в карман куртки. Разводным ключом открутил латунные болты, вытащил горелки из плиты, разъединил их. Один конец шланга воткнул в бутылку с бензином, другой подсоединил к горелке, отнес в кают-кампанию. Последнее, что он сделал — сложил пирамиду из банок с фруктами, соком и овощами на куске полиэтилена, свернул узлом и перетянул веревкой. Затем догола разделся, сбросил свою одежду на кучу с добычей в кают-компании, взял узел, перевалился через поручни и спрыгнул в серую ледяную воду.
   
   
Уже в сумерках добрался до берега, сбросил полиэтиленовый узел на землю, смахнул воду с рук и груди и пошел одеваться. Мальчик неотступно за ним следовал. Все время спрашивал про синяк на плече в том месте, где отец его повредил, ломясь в дверь. Отец сказал:
   
— Все в порядке. Не болит. У нас с тобой еды… подожди, увидишь.
   
   
Торопливо шли по берегу навстречу закатному солнцу.
   
— А что будет, если яхту унесет в океан?
   
— Не унесет.
   
— Может.
   
— Нет, не может. Ладно, ты мне скажи, ты голоден?
   
— Да.
   
— Нас сегодня ждет сытный ужин, но надо торопиться.
   
— Я стараюсь, пап.
   
— А еще может дождь пойти.
   
— Почему ты так думаешь?
   
— По запаху чувствую.
   
— Чем пахнет?
   
— Мокрой сажей. Ладно, пошли.
   
Резко остановился, спросил:
   
— А где револьвер?
   
Мальчик замер от ужаса.
   
— О боже, — промолвил отец.
   
Обернулся и посмотрел на пляж: судно давно скрылось из виду. Посмотрел на мальчика: сжал голову руками, вот-вот разрыдается, шепчет:
   
— Прости меня, мне так стыдно.
   
Отец поставил на песок узел с банками.
   
— Придется за ним пойти.
   
— Пап, прости меня.
   
— Ничего. Никуда он не денется.
   
Мальчик понуро опустил плечи. Всхлипывал. Отец встал на колени и обнял его:
   
— Не переживай. Это я должен был убедиться, что мы захватили револьвер, а сам не проверил. Забыл.
   
— Прости меня, пап.
   
— Пошли. Все не так плохо.
   
   
Револьвер так и лежал в песке на том месте, где ребенок его забыл. Поднял, потряс, вытащил спицу барабана и отдал мальчику.
   
— Держи крепко.
   
— Он не сломался, пап?
   
— Да что ему сделается.
   
Вынул барабан, и сдул с него песок, и передал мальчику. Подул внутрь ствола, и сдул песок с рамки, забрал у мальчика детали, и собрал всё, взвел курок, и опустил его, и опять взвел. Повернул барабан, чтобы при следующем выстреле патрон оказался настоящий, опустил курок и сунул револьвер в карман куртки и встал.
   
— Все в порядке. Пошли.
   
— Теперь ночь застанет нас на полдороге?
   
— Трудно сказать.
   
— Точно застанет, да ведь?
   
— Двигай, если поспешим…
   
   
И все же ночь настигла их. К тому времени, когда они добрались до тропинки, ведущей в глубь дюн, в темноте невозможно было что-либо разглядеть. Стояли на пронизывающем ветру с океана в окружении шуршащей травы, держались за руки.
   
— Надо идти дальше. Пошли.
   
— Я ничего не вижу.
   
— Я тоже. Постепенно, шаг, другой…
   
— Ладно.
   
— Ни в коем случае не отпускай мою руку, хорошо?
   
— Хорошо.
   
— Что бы ни случилось.
   
— Что бы ни случилось. Понятно.
   
   
Брели в кромешной темноте, как слепые, вытянув перед собой руки, — да разве в этой просоленной пустоте есть на что наткнуться? Шум прибоя звучал приглушенно, но он ориентировался еще и по направлению ветра, и примерно через час они выбрались из зарослей травы и дикого овса на сухой песок верхнего пляжа. Ветер здесь был намного холоднее. Встал так, чтобы закрыть мальчика своим телом от ветра, и вдруг пляж на секунду высветился и тут же опять исчез.
   
— Что это было?
   
— Ничего страшного, всего-навсего молния. Пошли.
   
Перебросил через плечо узел с добычей, взял мальчика за руку, и они пошли дальше и, чтобы не зацепиться за куски дерева или мусор, высоко поднимали ноги, словно лошади на параде. Странный серый свет опять на секунду разлился над пляжем. Где-то далеко-далеко глухой рокот грома. Отец сказал:
   
— Мне показалось, что я видел наши следы на песке.
   
— Ага, значит, мы правильно идем.
   
— Правильно.
   
— Я очень замерз, пап.
   
— Знаю. Молись, чтобы сверкали молнии.
   
   
Идут и идут. При вспышке очередной молнии увидел, что мальчик наклонился вперед и что-то шепчет. Искал свои же следы, ведущие наверх, но не мог их разглядеть. Ветер усиливался, значит, и дождь не заставит себя ждать. Если гроза застанет их на пляже в середине ночи, им несдобровать. Отвернулись от ветра, придерживая капюшоны. Песок хлещет по ногам и улетает в темноту, и где-то вблизи грохочет гром. Ливневый дождь пришел со стороны океана и стегал их по лицам, и отец прижал мальчика к себе.
   
   
Стояли в потоках воды, обрушивающихся с неба. Как близко они от своей стоянки? Он ждал следующей молнии, а ее все не было и не было. Когда наконец сверкнула одна, а за ней другая, он осознал, что дождь смыл их следы. С трудом брели по песку в верхней части пляжа, надеясь увидеть очертания своего бревна. Вскоре молнии совсем прекратились. А потом ветер поменял направление, и он расслышал будто бы легкие шлепки. Резко остановился. Сказал:
   
— Слушай!
   
— Что?
   
— Прислушайся!
   
— Я ничего не слышу.
   
— Ну же.
   
— Да что это, папа?
   
— Полиэтилен. Дождь стучит по полиэтилену.
   
   
Пошли, спотыкаясь в песке и мусоре в полосе прибоя. Чуть ли не сразу же наткнулись на стоянку. Он присел на корточки, скинул узел, на ощупь искал булыжники, прижимающие края полиэтилена, и проталкивал их внутрь укрытия. Резко поднял накидку и нырнул под нее, потянув за собой мальчика, а потом принялся раскладывать булыжники снаружи по краю полиэтилена. Под барабанный стук капель стащил с мальчика мокрую куртку и накрыл его одеялами. Затем сам сбросил куртку и прижался к сыну. Вскоре они уже спали.
   
   
Дождь ночью прекратился. Лежал, слушал. Ветер затих, и тогда стало слышно плеск и глухой рокот волн. При первых лучах тусклого света встал и пошел по берегу. После шторма берег был забросан мусором. Шел по кромке воды и искал что-нибудь полезное. На мели за линией прибоя в куче мусора качается полуразложившийся труп. Как бы уберечь мальчика от такого зрелища? Впрочем, сын оказался прав: чего бояться? Когда вернулся, мальчик не спал, сидел на песке и наблюдал за отцом. Закутался в одеяла, а их мокрую одежду разложил на мертвых водорослях для просушки. Подошел и сел рядышком. Сидели бок о бок, глядя, как вздымается и опадает вдали свинцовое море.
   
   
Почти все утро перетаскивали вещи с яхты. Жгли костер, он вылезал голый и дрожащий на берег, бросал веревку и грелся в жаре огня, а мальчик тем временем скручивал веревку и вытягивал мешок на берег. Вытряхивали из мешка одежду и одеяла и раскладывали на теплом песке, чтобы жар от костра мог их высушить. Всех продуктов им не утащить, и он подумал, что неплохо было бы задержаться на пару-тройку дней и основательно наесться, но уж слишком опасно. Заночевали прямо на пляже посреди разбросанных вещей, спасибо жар костра защищал от холода. Проснулся, раскашлялся, глотнул воды. Встал и навалил в костер побольше дров, целые бревна, отчего вверх взлетел сноп искр. Просоленное дерево горело ярким оранжево-синим пламенем. Он сидел и долго на него смотрел. Чуть позже прогулялся по пляжу, впереди бежит его собственная тень, будто играет в игры с огнем и ветром. Кашель. Кашель не дает покоя. Нагнулся вперед, вцепившись в колени. Вкус крови. В темноте медлительные волны накатывают и бурлят, и он задумался о своей жизни. А стоит ли размышлять о том, чего нет?! Вернулся назад. Достал банку персиков из мешка, открыл и медленно ел ложкой, пока мальчик спал. Огонь плясал на ветру, и искры летели и падали на песок. Поставил пустую банку у себя в ногах. «Каждый день — это ложь. Но ты умираешь. А вот это правда».
   
   
Перетаскивали найденные продукты в узлах из полиэтилена и одеял и загружали в тележку. Мальчик слишком много на себя взвалил, а потому, когда остановились передохнуть, отец забрал у него часть груза. После грозы яхта слегка сдвинулась с прежнего места. Отец стоял, задумавшись. Мальчик наблюдал за ним, спросил:
   
— Ты опять туда пойдешь?
   
— Думаю, да. В последний раз.
   
— Я немного боюсь.
   
— Не бойся, главное — будь начеку.
   
— У нас и так всего много.
   
— Знаю, знаю. Еще разок.
   
— Ну хорошо.
   
   
Облазил весь парусник от носа до кормы. «Остановись. Подумай». Сел на пол в кают-компании, упершись ногами в сапогах в основание стола. Темнело. Попытался вспомнить: «Что же я знаю про яхты?» Поднялся и вышел на палубу. Сын сидит у костра. Спустился в кубрик, уселся на скамейку, опершись спиной на переборку, ноги задраны чуть ли не выше головы. Кроме свитера и прорезиненного плаща, на нем ничего больше не было. Не слишком-то хорошая защита от холода, а потому дрожал не переставая. Уже приготовился встать, как вдруг его осенило — он все это время сидел и пялился на защелки в переборке в дальнем углу кубрика. Четыре защелки. Из нержавейки. В свое время на скамейках имелись подушки-сиденья, до сих пор сохранились обрывки завязок по углам. В нижней части переборки, примерно посередине, торчал краешек нейлонового стропа, свернутого вдвое и прошитого крест-накрест. Еще раз посмотрел на защелки. Чтобы их открыть, надо нажать большим пальцем и повернуть. Поднялся и, наклонившись, повернул по очереди все четыре до упора. Они поворачивались на пружинах, и когда он все открыл и потянул за строп, доска съехала вниз и выпала. Внутри за доской лежали сложенные паруса и еще что-то, похоже, туго свернутый и перевязанный шпагатом надувной резиновый плот на двоих. Пара пластмассовых весел. Упаковка сигнальных ракет. Еще глубже — фанерный ящик под инструменты, замочная скважина заклеена черной изолентой. Вытащил ящик, и нашел кончик изоленты, и отодрал ее, и щелкнул хромированными защелками, и открыл ящик. Внутри оказались желтый пластмассовый фонарик, аптечка и проблесковый сигнал на батарейке. Желтый пластмассовый радиолокационный плавучий маяк. А еще ящичек из черного пластика размером с книжку. Он его вытащил, отстегнул замочки и открыл. В упаковке хранился старый латунный тридцатисемимиллиметровый сигнальный пистолет. Достал его и держал двумя руками, поворачивая и разглядывая со всех сторон. Отжал рычаг и, переломив, открыл ствол. Патронник пустой, но ведь в упаковке есть восемь ракетниц, коротких, широких, совершенно новых. Убрал пистолет в ящичек, захлопнул крышку и защелкнул замочки.
   
   
Добрался до берега. Трясется от холода, заходится в кашле. Закутался в одеяло и сел на теплый песок перед костром, положив добычу неподалеку. Мальчик подлез к нему и попытался обнять. Не мог не улыбнуться.
   
— Что-нибудь нашел, пап?
   
— Нашел аптечку. И сигнальный пистолет.
   
— Что это такое?
   
— Я тебе покажу. Он нужен, чтобы подавать сигналы.
   
— Ты за ним вернулся?
   
— Да.
   
— Откуда ты знал, что он там?
   
— Ну, я надеялся, что найду. По большому счету, просто повезло.
   
Открыл ящик и повернул его так, чтобы ребенку было лучше видно.
   
— Это же пистолет.
   
— Сигнальный пистолет. Он выстреливает ввысь такой штуковиной, от которой становится светло.
   
— А можно я взгляну?
   
— Конечно, смотри.
   
Мальчик достал пистолет, подержал в руке. Спросил:
   
— А в кого-нибудь можно из него выстрелить?
   
— Можно.
   
— А убить?
   
— Вряд ли. Скорее всего — поджечь.
   
— Ты поэтому его взял?
   
— Да.
   
— Посигналить-то некому, так ведь?
   
— Некому.
   
— Мне бы хотелось на него посмотреть.
   
— Ты имеешь в виду — из него выстрелить?
   
— Да.
   
— А что, давай выстрелим.
   
— Правда можно? Ты не обманываешь?
   
— Нет.
   
— Ночью?
   
— Ночью.
   
— Как салют?
   
— Как салют. Правильно.
   
— Может, сегодня ночью?
   
— А почему бы и нет?
   
— Он заряжен?
   
— Нет. Но у нас есть патроны.
   
Мальчик стоял, не выпуская пистолета из рук. Повернул дуло в сторону океана.
   
— Ух ты!
   
   
Отец оделся, и они пошли по пляжу, таща за собой последнюю часть добычи.
   
— Папа, куда подевались люди?
   
— С яхты?
   
— Да.
   
— Не знаю.
   
— Как ты думаешь, они умерли?
   
— Не знаю.
   
— У них был шанс один из тысячи.
   
Отец усмехнулся:
   
— Один из тысячи?
   
— Да. Или нет?
   
— Да. Похоже, да.
   
— Я думаю, они погибли.
   
— Может быть.
   
— Я думаю, так все и было.
   
— Возможно, они уцелели и где-то живут. Вполне возможно.
   
Мальчик ничего больше не сказал. Пошли дальше. Оставляли на песке замысловатые следы: ноги обернуты кусками парусины и голубого полиэтилена на манер мокасин. Думал о сыне и его страхах, спустя некоторое время сказал:
   
— Ты, скорее всего, прав. Пожалуй, они действительно погибли.
   
— А будь они живы, то получилось бы, мы их грабим.
   
— Мы их не грабим.
   
— Знаю.
   
— Вот и хорошо.
   
— Ну и сколько людей осталось в живых? Как ты думаешь?
   
— В мире?
   
— В мире. Ну да, в мире.
   
— Я не знаю. Давай остановимся и передохнем.
   
— Давай.
   
— Ты меня своими вопросами утомляешь.
   
— Ладно.
   
Сидели посреди своих тюков.
   
— Как долго мы можем здесь оставаться, пап?
   
— Ты уже спрашивал.
   
— Знаю.
   
— Посмотрим.
   
— Это значит, недолго?
   
— Наверное.
   
Мальчик пальцами выдавливал дырки в песке, пока не получился круг. Отец наблюдал за ним. Сказал:
   
— Мне трудно сказать, сколько людей выжило. Думаю, немногие.
   
— Я знаю.
   
Мальчик подтянул повыше одеяло и всматривался в серый пустой пляж. Отец спросил:
   
— Что-то не так?
   
— Все так.
   
— Не верю. Скажи мне.
   
— Наверняка в другом месте тоже живут люди.
   
— В другом месте?
   
— Где-нибудь еще.
   
— Ты имеешь в виду — на других планетах, не только на Земле?
   
— Да.
   
— Вряд ли. На других планетах люди жить не могут.
   
— Даже если бы сумели туда добраться?
   
— Не сумеют.
   
Мальчик отвернулся.
   
— Что?
   
Мальчик покачал головой. Сказал:
   
— Не знаю, для чего мы все это делаем.
   
Отец открыл рот, но не сразу нашелся что ответить. Потом сказал:
   
— Есть другие люди, сам убедишься. Люди есть, и мы их обязательно отыщем. Вот увидишь.
   
   
Приготовил ужин, пока мальчик играл в песке. У него была лопатка, сделанная из баночной крышки, и с ее помощью он построил маленькую деревню. Прочертил улицы. Отец подошел, присел и стал разглядывать. Мальчик взглянул на него снизу вверх:
   
— Океан все равно разрушит, правда?
   
— Да.
   
— Ну и ладно.
   
— Можешь написать буквы алфавита?
   
— Написать-то я могу…
   
— Мы с тобой больше не занимаемся.
   
— Угу.
   
— На песке можешь что-нибудь написать?
   
— А что, если мы напишем письмо хорошим людям? Пускай, если пройдут мимо, узнают, что мы здесь были. Только надо написать повыше, там, где водой не смоет.
   
— А что, если плохие увидят?
   
— Ну… Да.
   
— Зря я это сказал. Давай напишем им письмо.
   
Мальчик покачал головой:
   
— Не-е, не надо.
   
   
Зарядил сигнальный пистолет, и, как только стемнело, они отошли подальше от костра, и он спросил, не хочет ли мальчик выстрелить сам.
   
— Стреляй ты, пап. Ты же знаешь, как правильно.
   
— Хорошо.
   
Поднял пистолет, и прицелился в залив, и нажал курок. Ракета с шипением дугой разрезала темноту, а потом взорвалась над водой в скоплении облаков и повисла там. Искрящиеся щупальца горящего магния медленно падали из темноты, в их свете стало видно, как набегает на берег волна и потом возвращается в океан. Посмотрел на поднятое вверх лицо ребенка.
   
— Ее с большого расстояния не разглядеть? Правда, пап?
   
— Кому не разглядеть?
   
— Никому.
   
— Нет, только вблизи.
   
— Ну, если бы хотел сообщить, где ты находишься.
   
— Ты про хороших говоришь?
   
— Да. Любому, кому, по-твоему, необходимо знать, где мы находимся.
   
— Кому, например?
   
— Я не знаю.
   
— Может, Богу?
   
— Угу, например, ему.
   
   
Утром разжег костер и решил пройтись по берегу, пока мальчик спит. Ушел совсем недалеко, и вдруг ему стало не по себе от странного предчувствия, а когда повернул назад, то увидел, что мальчик стоит на пляже, завернувшись в одеяло, и его ждет. Прибавил шаг, а когда подошел к нему, мальчик устало присел.
   
— Что с тобой? Да что с тобой?
   
— Я что-то плохо себя чувствую, пап.
   
Приложил руку ко лбу сына — горячий, как печка. Поднял, понес к костру.
   
— Ничего, ничего. Выздоровеем.
   
— Меня, кажется, сейчас стошнит.
   
— Ничего.
   
Уселся на песок рядом с сыном и придерживал его за лоб, пока ребенка рвало. Вытер ему рот рукой. Мальчик прошептал:
   
— Извини.
   
— Ш-ш-ш, ты ничего плохого не сделал.
   
   
Отнес его к стоянке и укрыл одеялами. Попробовал напоить. Подкинул дров в огонь и наклонился, чтобы пощупать лоб. Успокаивал:
   
— Все будет хорошо. — А сам был в ужасе.
   
— Не уходи.
   
— Конечно, я никуда не уйду.
   
— Даже ненадолго.
   
— Нет. Я здесь, рядышком.
   
— Хорошо, папа.
   
   
Держал его в объятиях всю ночь, время от времени засыпал и просыпался в страхе, проверял, бьется ли у мальчика сердце. Утром сыну лучше не стало. Попробовал дать ему немного сока, но он отказался. Сильно прижал руку ко лбу мальчика, словно колдовал, чтобы температура спала. Но чудес не бывает. Смочил сухие обметанные губы, пока сын спал, и прошептал: «Я выполню свое обещание. Не отпущу тебя одного в темноту».
   
   
Перебрал содержимое аптечки, но ничего, что могло бы пригодиться, не нашел. Аспирин. Пластыри и спирт. Немного антибиотиков с истекшим сроком годности. Помог сыну сделать несколько глотков и положил одну капсулу ему на язык. Мальчик плавал в поту. Отец давно снял с него одеяла, а теперь еще и куртку. Следом — всю одежду, да еще оттащил сына от огня. Мальчик посмотрел на него снизу вверх:
   
— Мне ужасно холодно.
   
— Знаю, но, понимаешь, у тебя очень высокая температура. Нам во что бы то ни стало надо ее сбить.
   
— Накрой меня еще одним одеялом.
   
— Хорошо, хорошо.
   
— Не уходи.
   
— Нет-нет. Я с тобой.
   
   
Взял грязную детскую одежду и пошел стирать ее в океане: трясясь от холода, стоял полуголый в воде и полоскал одежду. Потом отжал и повесил на колышках перед костром, подкинул веток и уселся рядом с мальчиком, гладя его по спутанным волосам. Вечером достал банку супа, подогрел в углях и, хлебая суп, наблюдал за наступлением темноты. Очнувшись, обнаружил, что лежит на песке и совсем закоченел, что от костра остались одни погасшие угли, что все еще темная ночь. Резко сел, и потянулся к мальчику, и прошептал:
   
— Ну наконец-то спа́ла!
   
   
Разжег костер, взял тряпку и намочил. Положил мальчику на лоб. Наступал ветреный рассвет. Когда совсем рассвело, отправился в лес за дюнами, и притащил оттуда здоровущую охапку веток и сучьев, и принялся ломать их и складывать в кучу у костра. Раскрошил таблетки аспирина в порошок, растворил его в воде, добавил немного сахару и, приподняв голову сына, поддерживал на весу, пока он пил.
   
   
Прошел по берегу, плечи опущены, кашель. Стоял и смотрел на темные волны. Спотыкался от усталости. Вернулся и снял тряпку со лба, и вытер ею лицо мальчика, и опять положил на лоб. Сказал самому себе: «Ты должен быть всегда рядом. Действовать надо быстро. Тогда с ним не расстанешься. Держи его покрепче. Последний день Земли».
   
   
Мальчик проспал весь день. Отец регулярно его будил и заставлял пить подслащенную воду. Было видно, какого труда ему это стоило. Горло пересохло, хрипит и судорожно дергается при каждом глотке.
   
— Тебе обязательно надо пить.
   
— Хорошо, — просипел мальчик.
   
Сильно вдавил стакан в песок, подложил сыну под потную голову свернутое одеяло и потеплее закутал. Спросил:
   
— Тебе не холодно?
   
Но мальчик уже спал.
   
   
Как ни старался не поддаваться усталости, не спать, ничего не получалось. Без конца засыпал и просыпался, садился и хлестал себя по лицу или вставал подложить веток в костер. Прижимал к себе мальчика и, положив руки на выпирающие ребра, слушал, как он тяжело дышит. Отошел туда, где свет от костра исчезал и сливался с темнотой ночи, стоял со сжатыми кулаками, а потом упал на колени и зарыдал от бессильной ярости.
   
   
Ночью прошел короткий дождь, еле слышно шуршал по полиэтилену, который отец поспешно растянул над подстилкой и застыл, держа ребенка в объятиях, глядя на синие языки пламени, а потом уснул мертвым сном.
   
   
Проснувшись, никак не мог понять, где находится. Костер погас, дождь перестал. Сбросил полиэтилен и, упершись локтями в песок, приподнялся. Серый день. Мальчик во все глаза смотрит на отца, зовет:
   
— Папа.
   
— Да-да. Я здесь.
   
— Мне можно попить воды?
   
— Да. Конечно. Как ты себя чувствуешь?
   
— Странное ощущение…
   
— Есть хочешь?
   
— Нет, только пить.
   
— Сейчас, принесу воды.
   
Обойдя потухший костер, взял детскую кружку, и наполнил ее водой из пластиковой бутылки, и, нагнувшись, дал ему напиться. Сказал:
   
— Все будет в порядке.
   
Мальчик сделал несколько глотков, кивнул и посмотрел на отца. Потом допил воду и попросил:
   
— Еще.
   
   
Разжег костер и расправил одежду мальчика, чтобы лучше сохла, принес ему банку яблочного сока, спросил:
   
— Ты что-нибудь помнишь?
   
— Ты о чем?
   
— Помнишь, как ты болел?
   
— Я помню, что мы стреляли из ракетницы.
   
— А как вещи перетаскивал из лодки, помнишь?
   
Мальчик сидел, потягивал яблочный сок. Взглянул на отца:
   
— Я не полный идиот.
   
— Понятно.
   
— Мне снились очень странные сны.
   
— Какие?
   
— Я не хочу их тебе рассказывать.
   
— Не хочешь — не надо. Ты должен почистить зубы.
   
— С настоящей пастой?
   
— Да.
   
— Хорошо.
   
   
Проверил все банки — ничего подозрительного. Только выбросил те, что были очень уж сильно попорчены ржавчиной. В тот вечер они сидели у костра, мальчик ел горячий суп, а отец повернул другой стороной дымящуюся одежду, и уселся, и уставился на сына. Мальчику стало неуютно от его пристального взгляда:
   
— Пап, не смотри на меня так.
   
— Хорошо, — ответил отец, но смотреть не перестал.
   
   
Не прошло и двух дней, как они решились отходить на довольно большое расстояние от стоянки — до материковой части и обратно, — с трудом передвигая ноги в полиэтиленовых мокасинах. Ели помногу, не жалея. Из парусины, веревок и колышков соорудил палатку для защиты от ветра. Съели столько, что оставшееся легко помещалось в тележке, и он решил, что дня через два можно отправляться в путь. И вдруг, возвращаясь на стоянку, заметил на песке отпечатки ботинок. Остановился и взглядом обшарил берег. Сказал:
   
— О господи! О господи!
   
— Что случилось, пап?
   
— Пошли, — сказал он, вынимая револьвер из-за пояса. — Поторопись.
   
   
Полиэтилен исчез. Пропали одеяла, и бутылка для воды, и запас продуктов у костра. Парусину ветром унесло в дюны. Обуви нет. Он прочесал заросли дикого овса, где была спрятана тележка, но не нашел и ее. Украли всё.
   
— Дурак набитый, — сказал сам себе. — Идиот.
   
   
Мальчик стоял и смотрел на него широко раскрытыми глазами.
   
— Что случилось, папа?
   
— Они все забрали. Пошли.
   
Мальчик взглянул на него снизу вверх. В глазах слезы.
   
— Не отходи от меня ни на шаг, — сказал отец. — Ни на шаг, понял?
   
   
Разглядел следы тележки на песке. И ботинок. Сколько? Следы терялись на твердой поверхности в зарослях папоротника, а чуть дальше снова появлялись. Подойдя к дороге, жестом остановил сына. Дорога продувалась ветром с океана и, за исключением отдельных участков, была полностью свободна от пепла. Сказал:
   
— Не наступай на дорогу. И перестань реветь. Надо отряхнуть ноги от песка. Прямо здесь. Садись.
   
   
Развязал тесемки, и вытряхнул куски полиэтилена, и снова обернул ноги:
   
— Мне понадобится твоя помощь. Мы ищем песок. На дороге. Хоть сколько-то. Чтобы определить, в какую сторону они пошли. Поможешь?
   
— Хорошо.
   
   
Спустились с холма и пошли в противоположные стороны. Не успел он пройти и несколько футов, как мальчик его позвал:
   
— Они сюда пошли, пап. Смотри.
   
Подошел к мальчику, опустившемуся на колени.
   
— Вот тут, смотри.
   
Мальчик указывал ему на крохотную кучку песка, высыпавшегося, вероятно, из тележки. Отец посмотрел на дорогу:
   
— Отлично. Идем.
   
   
Шли быстрым шагом. Думал, легко выдержит такой темп. Оказалось, что нет: во время приступов кашля приходилось останавливаться и наклоняться. Взглянул на мальчика, прохрипел:
   
— Надо идти бесшумно, а то они нас услышат и подкараулят. Пошли.
   
— Сколько их, пап?
   
— Трудно сказать. Может, только один.
   
— Мы их убьем?
   
— Не знаю.
   
   
Пошли дальше. Грабителя сумели догнать только во второй половине дня, ближе к вечеру: идет по дороге, с трудом толкает переполненную тележку. Оглянулся. Увидев их, припустил бегом, но вещи не бросил. С тележкой далеко не убежишь, и тогда он остановился и спрятался за ней, в руке нож. Заметил револьвер и отступил назад, но нож не бросил. Отец приказал ему отойти от тележки. Незнакомец посмотрел на них. На мальчика. Судя по всему, сотоварищи его прогнали. Пальцы на правой руке отрублены. Прячет ее за спиной. Шпатель из плоти. Тележка забита доверху. Все забрал.
   
— Отойди от тележки и брось нож на землю.
   
Незнакомец оглянулся. Словно надеялся, что в кустах прячутся его сообщники. Худющий, угрюмый, грязный, обросший. Полы плаща склеены клейкой лентой. Револьвер самовзводный, но на всякий случай надо проверить — взвести курок. Два громких щелчка. Только это да их дыхание нарушают тишину соленых вересковых дюн. Явственно чувствовали вонь от его тряпья.
   
— Если не отойдешь от тележки и не бросишь нож — мозги вышибу.
   
Вор посмотрел на мальчика — одного взгляда оказалось достаточно, чтобы он все понял и, бросив нож на тележку, отошел назад и остановился.
   
— Дальше, еще пару шагов.
   
Вор еще немного попятился.
   
— Папа? — перебил его мальчик.
   
— Помолчи. — Не спускал глаз с вора. — Будь ты проклят.
   
— Папа, пожалуйста, не убивай его.
   
У вора глаза лихорадочно забегали. Мальчик заплакал.
   
— Слушай, друг, я же сделал, как ты велел. И сын тебя просит…
   
— Раздевайся!
   
— Чего?
   
— Скидывай одежду! До последней нитки!
   
— Слушай, ты чего? Зачем ты так?
   
— Убью на месте.
   
— Зачем ты так?
   
— Второй раз повторять не буду.
   
— Хорошо, хорошо. Успокойся.
   
Незнакомец медленно разделся и кучкой сложил вонючую одежду на дороге.
   
— Ботинки.
   
— Ты очумел?
   
— Ботинки снимай!
   
Вор посмотрел на мальчика. Тот отвернулся и закрыл уши руками.
   
— Хорошо-хорошо. Ботинки так ботинки…
   
Сел в чем мать родила на дорогу и начал развязывать гнилые лохмотья, которые когда-то были обувью. Встал, держа их одной рукой.
   
— Бросай в тележку.
   
Шаг вперед — поставил ботинки поверх одеял в тележке, шаг назад — вернулся на прежнее место. Так и стоял — голый, грязный, изможденный, прикрывая срам рукой, сотрясаясь от холода.
   
— Одежду — туда же.
   
Незнакомец наклонился, подобрал свою ветошь и навалил ее сверху. Стоял, обхватив себя руками.
   
— Брат, пожалей.
   
— Ты же нас не пожалел.
   
— Умоляю…
   
— Папа!
   
— Ты хоть сына послушай!
   
— Ты хотел нас убить.
   
— Я подыхаю с голоду. Ты бы на моем месте поступил точно так же.
   
— Ты все забрал.
   
— Слушай, брат… Я же сдохну.
   
— Я поступаю с тобой так, как ты поступил с нами.
   
— Прошу тебя…
   
Отец пододвинул к себе тележку, развернул ее и, положив револьвер сверху, посмотрел на сына:
   
— Пошли.
   
Они пошли по дороге в южном направлении, мальчик не переставая плакал и оглядывался на голое, худое, как щепка, дрожащее существо, оставшееся стоять на дороге, обхватив себя руками.
   
— Эх, папа… — прошептал мальчик.
   
— Перестань.
   
— Не могу.
   
— Что, по-твоему, с нами бы произошло, если бы мы его не поймали?! Так что перестань.
   
— Хорошо.
   
   
Они дошли до поворота дороги, а незнакомец так и не сдвинулся с места. Идти ему было некуда. Мальчик все оглядывался, а когда тот скрылся из виду, уселся на дороге, содрогаясь от рыданий. Отец подошел к ребенку и стоял, смотрел на него. Вытащил из тележки обувь, присел на корточки перед мальчиком и принялся его разувать. Сказал:
   
— Пора уже перестать плакать.
   
— Не могу.
   
Отец поднялся и пошел назад по дороге. Вор исчез. Вернулся к мальчику, встал над ним, сказал:
   
— Он ушел. Пошли.
   
— Он не ушел, — откликнулся мальчик. Вскинул голову. На лице — жирная грязь. — Не ушел.
   
— Что ты хочешь сделать?
   
— Ему надо помочь, папа. Просто помочь.
   
Отец посмотрел назад.
   
— Он ведь голодал, папа. Он умрет.
   
— Он в любом случае умрет.
   
— Ему очень страшно, пап.
   
Отец присел и посмотрел на ребенка:
   
— Мне тоже страшно. Ты это понимаешь? Страшно.
   
Мальчик ничего не сказал. Так и сидел, опустив голову, плакал.
   
— С чего ты взял, что должен обо всех заботиться?
   
Мальчик промямлил что-то нечленораздельное.
   
— Что ты сказал?
   
Мальчик поднял голову. Мокрое испачканное лицо:
   
— Я — тот, кто обо всех заботится. Именно я.
   
   
Потащились с тележкой назад и, встав на дороге, кричали в надвигающейся темноте, на холоде, но никто не откликнулся.
   
— Он боится отозваться, пап.
   
— Мы здесь остановились в прошлый раз?
   
— Точно не помню. Кажется, здесь.
   
Ходили по дороге, кричали в пустой мрак. Голоса улетали в темнеющие прибрежные дали. Остановились и, приставив ладони рупором ко рту, бессмысленно кричали в никуда. Наконец отец сложил одежду и обувь вора на дороге, прижал сверху камнем, сказал: