1 2 3 4 5 

Небезынтересные нюансы. Солдат-истец, обвиняя писательницу в искажении фактов, в оскорблении его достоинства, ссылается на газетную публикацию 1989 года. Хотя в ней фигурирует не его, а совсем иная солдатская фамилия. Мать-истица уводит суд в лабиринты политики и психологии, откуда не вызволит и рота научных экспертов. Тем не менее оба иска приняты нарсудьей к производству. Судебные заседания ещё не начались, но вовсю идёт досудебный допрос писательницы… (Анатолий Козлович, «Литературная газета», 10 февраля 1993 г.)
* * *
Под судом известная белорусская писательница Светлана Алексиевич, напомнившая в своё время о том, что «У войны не женское лицо». Оказалось, что пепел Афганистана ещё стучит в сердца некоторых возмущённых читателей, не простивших С Алексиевич «Цинковых мальчиков», документальную повесть о неизвестной афганской войне. Писательницу обвиняют в передержках, выборочном использовании представленных ей участниками войны, вдовами и матерями погибших солдат материалов. И вообще в клевете, антипатриотизме и очернительстве. Пока не ясно, будет ли дан делу «законный ход» или все-таки авторы искового заявления, потребовав некоей моральной компенсации, до суда (открытого суда) не доведут. Но сигнал характерный. Прямо встала тень майора Червонописсного, поучавшего на съезде союзных депутатов академика Андрея Сахарова, как тому следует оценивать афганскую войну. (Федор Михайлов, «Куранты», 3 февраля 1993 г.)

Из судебного иска Ляшенко Олега Сергеевича, бывшего рядового, гранатомётчика

6 октября 1989 года в статье «Мы возвращаемся оттуда…», опубликованной в газете «Лiтаратура i мастацтва», были напечатаны отрывки из документальной книги Светланы Алексиевич «Цинковые мальчики». Один из монологов подписан моим именем (фамилия указана неправильно).

В монологе отражён мой рассказ об афганской войне и моем пребывании в Афганистане, отношениях между людьми на войне, после войны и т. д.

Алексиевич полностью исказила мой рассказ, дописала то, что я не говорил, а если говорил, то понимал это по-другому, сделала самостоятельные выводы, которые я не делал.

Часть высказываний, которые написала С. Алексиевич от моего имени, унижают и оскорбляют мои честь и достоинство.

Это следующие фразы:

1. «В Витебской „учебке“ не было секретом, что нас готовят в Афганистан. Один признался, что боится, мол, нас там всех перестреляют. Я стал его презирать. Перед самым отъездом ещё один отказался ехать…

Я считал его ненормальным.

Мы ехали делать революцию».

2. «Через две-три недели от тебя ничего прежнего не остаётся, только твоё имя. Ты – это уже не ты, а другой человек. И этот человек при виде убитого уже не пугается, а спокойно или с досадой думает о том, как будут его стаскивать со скалы или тянуть по жаре несколько километров.

…Ему знакомо собственное и чужое возбуждение при виде убитого: не меня! Вот такое превращение… Почти со всеми».

3. «Я был приучен стрелять, куда мне прикажут. Стрелял, не жалея никого. Мог убить ребёнка… Каждый хотел вернуться домой. Каждый старался выжить. Думать было некогда… К чужой смерти я привык, а собственной боялся».

4. «Не пишите только о нашем афганском братстве. Его нет. Я в него не верю. На войне нас объединял страх. Нас одинаково обманули… Здесь нас объединяет то, что у нас ничего нет. У нас одни проблемы: пенсии, квартиры, лекарства… мебельные гарнитуры. Решим их, и наши клубы распадутся.

Вот я достану, пропихну, выгрызу себе квартиру, мебель, холодильник, стиральную машину, японский «видик» – и все! Молодёжь к нам не потянулась. Мы непонятны ей. Вроде приравнены к участникам Великой Отечественной войны, но те Родину защищали, а мы? Мы, что ли, в роли немцев – так мне один парень сказал.

А мы на них злы. Кто там со мной не был, не видел, не пережил, не испытал – тот мне никто».

Все эти высказывания глубоко оскорбляют моё человеческое достоинство, так как такое не говорил, так не думаю и считаю, что эти сведения порочат мою честь как мужчины, человека, солдата… (Без личной подписи, 20 января 1993 г.)

Из стенограммы досудебного собеседования

Присутствовали: судья Т. Городничева, адвокаты Т. Власова, В. Лушкинов, истец О. Ляшенко, ответчица С. Алексиевич.

С у д ь я Т. Г о р о д н и ч е в а: Истец, вы утверждаете, что писательница исказила сообщённые вами факты?

О. Л я ш е н к о: Да.

С у д ь я Т. Г о р о д н и ч е в а: Ответчица, прошу пояснить по существу данного вопроса.

С. А л е к с и е в и ч: Олег, я хотела бы тебе напомнить, как ты рассказывал и плакал, когда мы встретились, и не верил, что твою правду можно будет когда-нибудь напечатать. Ты просил, чтобы я это сделала… Я написала. И что теперь? Тебя опять обманывают и используют… Во второй раз… Но ты же тогда говорил, что уже никогда не дашь себя обмануть?

О. Л я ш е н к о: Побывали бы вы на моем месте: нищая пенсия, работы у меня нет, двое маленьких детей… Жену недавно тоже сократили. Как жить? На что жить? А у вас гонорары… Печатаетесь за границей… А мы, получается, убийцы, насильники…

А д в о к а т Т. В л а с о в а: Я протестую. На моего подзащитного оказывается психологическое давление. У меня отец был лётчик, генерал, он тоже погиб в Афганистане… Там все было святое… Это – святые смерти… Они выполняли присягу… Родину защищали…

С у д ь я Т. Г о р о д н и ч е в а: На чем настаивает истец?

О. Л я ш е н к о: Чтобы писательница передо мной публично извинилась и мне был возмещён моральный ущерб…

С у д ь я Т. Г о р о д н и ч е в а: Вы настаиваете только на опровержении опубликованных фактов?

О. Л я ш е н к о: За мою поруганную солдатскую честь я требую, чтобы С. Алексиевич заплатила мне 50 тысяч рублей.

С. А л е к с и е в и ч: Олег, я не верю, что это твои слова. Это ты говоришь с чужих слов… Я помню тебя другого… И ты слишком дёшево оценил своё обожжённое лицо, потерянный глаз, сломанную руку. Только не меня надо звать в суд. Ты перепутал меня с Министерством обороны и Политбюро КПСС…

А д в о к а т Т. В л а с о в а: Я протестую! Это – психологическое давление…

С. А л е к с и е в и ч: Когда мы с тобой встречались, Олег, пять лет назад, ты был честен, я боялась за тебя. Я боялась, что у тебя могут быть неприятности с КГБ, ведь вас всех заставляли подписывать бумагу о неразглашении военной тайны.

И я изменила твою фамилию. Я изменила её, чтобы защитить тебя, а теперь должна этим же от тебя сама защищаться. Поскольку там не твоя фамилия, то – это собирательный образ… И твои претензии безосновательны…

О. Л я ш е н к о: Нет, это мои слова. Это я говорил… Там и то, как меня ранило… И… Там все моё…

Из судебного иска Екатерины Никитичны Платициной, матери погибшего майора Александра Платицина

6 октября 1989 года в статье «Мы возвращаемся оттуда…» в газете «Літаратура і мастацтва» были опубликованы отрывки из документальной книги Светланы Алексиевич «Цинковые мальчики». Один из монологов, как матери погибшего в Афганистане майора А. Платицина, подписан моим именем.

Полностью этот монолог включён в книгу С. Алексиевич «Цинковые мальчики».

В монологе, напечатанном в газете и книге, искажён мой рассказ о сыне. С. Алексиевич, несмотря на то, что книга документальная, некоторые факты добавила от себя, многое из моих рассказов опустила, сделала самостоятельные выводы и подписала монолог моим именем.

Статья оскорбляет и унижает мои честь и достоинство… (Без личной подписи, без даты)

Из стенограммы досудебного собеседования

Присутствовали: судья Т. Городничева, адвокаты Т. Власова, В. Лушкинов, истица Е. Платицина, ответчица С. Алексиевич.

Судья Т. Городничева: Мы слушаем вас, Екатерина Никитична…

Е. Платицина: Образ сына, запечатлённый в моем сознании, полностью не соответствует образу, выведенному в книге.

Судья Т. Городничева: Вы могли бы пояснить свою мысль: где, в каком месте и как искажены факты?

Е. Платицина (берет в руки книгу): Там все не так, как я говорила. Мой сын был не такой. Он любил свою Родину. (Плачет.)

Судья Т. Городничева: Я прошу вас успокоиться и назвать нам факты.

Е. Платицина (зачитывает из книги): «После Афганистана (это когда он приехал в отпуск) ещё нежнее стал. Все ему дома нравилось. Но были минуты, когда сядет и молчит, никого не видит – по ночам вскакивал, ходил по комнате. Один раз просыпаюсь от крика: „Вспышки! Вспышки!..“ Другой раз слышу ночью: кто-то плачет. Кто может у нас плакать? Маленьких детей нет. Открываю его комнату: он обхватил голову двумя руками и плачет…»

Он был офицер. Боевой офицер. А тут он показан как плакса. Разве об этом надо было писать?

Судья Т. Городничева: Я сама готова заплакать. И не раз плакала, когда читала эту книгу, ваш рассказ. Но что здесь оскорбляет вашу честь и достоинство?

Е. Платицина: Понимаете, он был боевой офицер. Он не мог заплакать. Или вот ещё: «Через два дня был Новый год. Под ёлку спрятал нам подарки. Мне платок большой. Чёрный. „Зачем ты, сыночек, чёрный выбрал?“ – „Мамочка, там были разные. Но пока моя очередь подошла, только чёрные остались. Посмотри, он тебе идёт…“

Получается, что мой сын стоял в очередях, он терпеть не мог магазины и очереди. А тут он на войне стоит в очереди… Мне, за платком… Зачем было об этом писать? Он был боевой офицер. Он погиб.

Светлана Александровна, зачем вы такое понаписали?

С. Алексиевич: Когда я писала ваш рассказ, я тоже плакала. И ненавидела тех, кто послал вашего сына зря погибнуть в чужой стране. И мы были тогда с вами вместе, заодно.

Е. Платицина: Вы говорите, что я должна ненавидеть государство, партию… А я горжусь своим сыном! Он погиб как боевой офицер. Его все товарищи любили. Я люблю то государство, в котором мы жили, СССР, потому что за него погиб мой сын. А вас ненавижу! Мне не нужна ваша страшная правда. Она нам не нужна!! Слышите?!

С. Алексиевич: Я, наверное, могла бы вас понять. Мы могли бы поговорить. Но почему мы должны говорить об этом в суде? Вот это я не могу понять.
* * *
…По кондовому советскому сценарию, Светлана Алексиевич организованно проклинается как агент ЦРУ, прислужница мирового империализма, клевещущая на свою великую Родину и её героических сыновей якобы за два «мерседеса» и долларовые подачки…

Первый суд так ничем и не закончился, так как истцы – бывший рядовой О. Ляшенко и мать погибшего офицера Е. Н. Платицина – не явились на судебное разбирательство. Но через полгода было подано два новых иска: от И. С. Головнёвой, матери погибшего старшего лейтенанта Ю. Головнева, председателя Белорусского клуба матерей погибших воинов-интернационалистов, и Тараса Кецмура, бывшего рядового, ныне председателя Минского клуба воинов-интернационалистов… (Газета «Права человека», № 3, 1993 г.)
* * *
14 сентября в Минске состоялся суд, где ответчиком выступала писательница Светлана Алексиевич.

И тут началось самое интересное. «Исковое заявление от матери погибшего „афганца“ И. С. Головнёвой поступило в суд без даты, – сказал адвокат Алексиевич Василий Лушкинов. – Нам же его копию представили вообще без подписи и, естественно, без даты. Однако это не помешало судье Татьяне Городничевой возбудить дело по 7-й статье Гражданского кодекса. Вызывает удивление и то, что само дело было процессуально не оформлено к моменту суда, то есть в книге регистрации номер его уже существовал, хотя ещё не было вынесено определение о возбуждении гражданского дела».

Однако суд состоялся… на нем председательствовал человек, дело увидевший, собственно, на самом суде. О том, что судья Т. Городничева заменена на судью И. Ждановича, Светлана Алексиевич и её адвокат узнали только за десять минут до начала заседания.

«Это скорее вопрос морали, нежели юридический вопрос», – отреагировал Василий Лушкинов.

Может быть, и так. Но за столом истцов внезапно появился ещё один герой книги Светланы Алексиевич – Тарас Кецмур, а перед судьёй И. Ждановичем легло его исковое заявление без подписи и, разумеется, без возбуждённого по этому поводу дела.

Адвокат ответчицы обратил внимание суда на этот нонсенс и заявил протест. Судебное заседание было перенесено… (Олег Блоцкий, «Литературная газета», 6 октября 1993 г.)

Из стенограммы судебного заседания 29 ноября 1993 г.

Состав суда: судья И. Н. Жданович, народные заседатели Т. В. Борисевич, Т. С. Сороко. Истцы: И. С. Головнева, Т. М. Кецмур. Ответчица: С. А. Алексиевич.

Из судебного иска Инны Сергеевны Головнёвой, матери погибшего старшего лейтенанта Ю. Головнева

В газете «Комсомольская правда» от 15.02.90 г. опубликованы отрывки из документальной повести С. Алексиевич «Цинковые мальчики» – «Монологи тех, кто прошёл Афганистан».

В опубликованном за моей фамилией монологе имеются неточности и искажения фактов, сообщаемых мною С. Алексиевич, а также явная ложь, вымыслы, т. е. изложение с моих якобы слов обстоятельств, о которых я не сообщала и не могла сообщить. Вольная интерпретация моих высказываний, а также явные домыслы, изложенные от моего имени, порочат мою честь и достоинство, тем более что повесть документальная. Как я полагаю, автор-документалист обязан в точности излагать полученную информацию, иметь записи бесед, согласовывать тексты с интервьюируемым.

Так, Алексиевич указывает в статье: «Нехорошо матери в этом признаваться… но я любила его больше всех. Больше, чем мужа, больше, чем второго сына…» (Речь идёт о моем погибшем сыне Юре.) Приведённая цитата выдуманная (не соответствует изложенному). Указание о различной якобы степени любви к членам семьи повлекло конфликты в семье и, полагаю, порочат моё достоинство.

Далее: «В первом классе он знал, читал наизусть не сказки, не детские стихи, а целые страницы из книги „Как закалялась сталь“ Н. Островского. „Из приведённой фразы следует, что сын воспитывался в семье каких-то фанатиков. Я же Алексиевич рассказывала, что Юра уже в 7–8 лет читал серьёзные книги, в том числе «Как закалялась сталь“.

Алексиевич исказила и мой якобы рассказ об обстоятельствах отправки сына в Афганистан. Она указывает на его якобы слова: «Я поеду в Афганистан, чтобы доказать им, что в жизни есть высокое, что не каждому нужен для счастья только забитый мясом холодильник». Ничего подобного не было. Утверждения Алексиевич порочат меня и моего сына, ничего и никому он не доказывал. Как нормальный человек, патриот, романтик, он добровольно попросился в Афганистан.

Не говорила я Алексиевич и таких фраз, когда заподозрила о намерении сына попроситься в Афганистан: «Тебя убьют там не за Родину… Тебя убьют неизвестно за что… Разве может Родина посылать на гибель…» Я сама отправила его туда. Сама!..»

Данная цитата порочит мои честь и достоинство, представляя меня двуличным человеком с двойной моралью.

Неверно описан спор между сыновьями. У Алексиевич написано так: «Ты, Гена, мало читаешь. Никогда не увидишь книгу у тебя на коленях. Всегда гитара…»

Спор между сыновьями был лишь в одном: в выборе профессии младшего сына. Гитары у них не было.

Эта фраза Алексиевич оскорбляет меня тем, что она подчёркивает мою нелюбовь к младшему сыну. Я ей такие слова не говорила.

Считаю, что Алексиевич, решив представить события, связанные с войной в Афганистане, не только как политическую ошибку, а и как вину всего народа, тенденциозна, а зачастую и просто домысливала обстоятельства, якобы имевшие место в интервью. Цель её – преподнести наш народ – солдат, побывавших в Афганистане, их родственников – как людей беспринципных, жестоких, безразличных к чужим страданиям.

Для облегчения работы Алексиевич я предоставила ей дневник сына, однако это не помогло ей изложить обстоятельства действительно документально.

Прошу извинения Алексиевич за искажения подлинного моего материала и за опорочивание моих чести и достоинства в газете «Комсомольская правда». (Без личной подписи, без даты)

Из судебного иска Тараса Кецмура, бывшего рядового

В изложенном тексте моего первого искового заявления о защите чести и достоинства не указаны конкретные претензии к С. Алексиевич за её публикацию в «Комсомольской правде» (15.02.90 г.). Настоящим дополняю и подтверждаю его: все, что изложено С. Алексиевич в газетной статье и в книге «Цинковые мальчики», – вымысел и не имело места в действительности, так как я с ней не встречался и ничего ей не говорил.

С выходом статьи 15 февраля 1990 г. в «Комсомольской правде» я прочёл следующее:

«Уехал в Афганистан со своей собакой Чарой, крикнешь „Умри!“, и она падает. Если не по себе, сильно расстроен, она садилась рядом и плакала. Первые дни я немел от восторга, что там…»

«Вы, пожалуйста, никогда не трогайте этого, много сейчас умников здесь, почему же никто не положил партбилет, никто пулю себе в лоб не пустил, когда мы были там…»

«Я там видел, как выкапывают на полях железо и человеческие кости… я видел оранжевую, ледовую корку на застывшем лице убитого, да, почему-то оранжевую…»

«В моей комнате те же книги, фото, магнитофон, гитара, а я другой. Через парк не могу пройти, оглядываюсь. В кафе официант станет за спиной: „Заказывайте“, – а я готов вскочить и убежать. Не могу, чтобы у меня кто-то за спиной стоял. Увидишь гада, одна мысль – расстрелять его надо».

«На войне приходилось делать прямо противоположное тому, чему нас учили в мирной жизни, а в мирной жизни надо было забыть все навыки, приобретённые на войне».

«Я стреляю отлично, прицельно метаю гранаты, зачем мне это. Ходил в военкомат, просился назад, не взяли. Война скоро кончится, вернутся такие же, как и я. Нас будет больше».

Практически этот же текст я прочитал и в книге «Цинковые мальчики» с небольшими литературными поправками, где фигурирует та же собака, те же мысли вслух.

Ещё раз подтверждаю, что это чистый вымысел, приписанный к моему имени…

В связи с вышеизложенным прошу высокий суд защитить опороченную честь солдата и гражданина. (Без личной подписи, без даты)

Из выступления И. С. Головнёвой

Мы долго жили за границей, муж там служил. Мы вернулись на Родину осенью восемьдесят шестого. Я была счастлива, что мы наконец дома. Но вместе с радостью в дом пришло горе – погиб сын.

Месяц я лежала пластом. Не хотела никого слышать. Все было выключено в моем доме. Я никому не открывала дверей. Алексиевич была первая, кто вошёл в мой дом. Она сказала, что хочет написать правду о войне в Афганистане. Я ей поверила. Сегодня она пришла, а назавтра меня должны были положить в больницу, и я не знала: вернусь я оттуда или нет? Я не хотела жить, без сына я не хотела жить. Когда Алексиевич пришла, она сказала, что пишет документальную книгу. Что такое – документальная книга? Это должны быть дневники, письма тех, кто там был. Она мне так сказала. Я ей отдала дневник своего сына, который он там вёл. «Вы хотите написать правду, – сказала я, – вот она, в дневнике моего сына».

Потом мы с ней говорили. Я ей рассказала свою жизнь, потому что мне было тяжело, я ползала на коленках в четырех стенах. Я не хотела жить. У неё был с собой диктофон, она все записывала. Но она не говорила, что будет это печатать. Я ей рассказывала просто так, а напечатать она должна была дневник моего сына. Повесть же документальная. Я отдала ей дневник, муж специально для неё перепечатал.

Она ещё сказала, что собирается в Афганистан. Она там была в командировке, а мой сын там погиб. Что она знает о войне?

Но я ей верила, я ждала книгу. Я ждала правду: за что убили моего сына. Я писала письмо Горбачёву: ответьте мне, за что погиб мой сын в чужой стране. Все молчали…

Вот что Юра писал в дневнике: «1 января 1986 года. Уже отсчитана половина пути, а впереди осталось так мало. И снова пламя, и снова забвение, и новый долгий путь – и так вечно, прежде чем свершится воля предназначенного. И память, бьющая плетью пережитого, кошмарными снами врывающаяся в жизнь, и призраки иного мира, иных времён и столетий, влекущие своей похожестью, но иные, не знающие истёкших дней. И не остановиться, не передохнуть, не изменить однажды предрешённого – пустота и мрак разверзнется перед отступившимся, ибо, присев отдохнуть, уже не подняться с земли. И устав, в отчаянии и боли вопиешь к пустым небесам: что там, когда сомкнут круг и путь окончен, и новый мир воссиял в своём величии? Почему мы в ответе за них? Им не дано подняться до блистательных высот, и, как бы ни был долог путь, все же дни их уже сочтены. А мы ломаем свои жизни, не зная покоя и счастья, бредём усталые и разбитые, всемогущие и бесправные, демоны и ангелы этого мира…»

Алексиевич это не напечатала, правду моего сына. Другой правды быть не может, правда у тех, кто там был. Она зачем-то описала мою жизнь. Простым, детским языком. Какая это литература? Гадкая маленькая книжонка…

Товарищи, я растила своих детей честно и справедливо. Она пишет, что мой сын любил книгу Николая Островского «Как закалялась сталь». Тогда эту книгу в школе проходили, как и «Молодую гвардию» Фадеева. Все эти книги читали, они были в школьных программах. А она подчёркивает, что он их читал, знал отрывки наизусть. Для чего ей нужно об этом писать? Она хочет показать его ненормальным. Фанатичным. Или она пишет: «Он жалел, что стал военным». Сын мой вырос на полигонах, он пошёл по стопам отца. У нас деды, все братья отца, двоюродные братья – все в армии. Военная династия. И в Афганистан он поехал, потому что он был честный человек. Он дал военную присягу. Раз нужно, он поехал. Я воспитала прекрасных сыновей. Ему приказали, он поехал, он был офицер. А Алексиевич хочет доказать, что я мать-убийца. И мой сын там убивал. Что выходит? Я его туда послала? И дала ему в руки оружие? Мы, матери, виноваты, что там была война? Что там убивали, грабили, курили наркотики?

И эта книга опубликована за границей. В Германии, во Франции. По какому праву Алексиевич торгует нашими погибшими сыновьями? Добывает себе славу и доллары? Кто она такая? Если это моё, я рассказала, пережила, при чем здесь Алексиевич. Поговорила, записала наши рассказы, мы ей проплакали своё горе…

Имя моё она написала неправильно: я Инна, а у неё Нина Головнева. У моего сына звание старший лейтенант, а она написала – младший. Это документальная литература, я дала ей дневник, она должна его опубликовать, и все. Я понимаю, что документальная литература – это письма, дневники. Пусть признает, что это вымысел, клевета… Написанная простым, грубым языком. Кто так пишет книги? Мы детей потеряли, а у неё слава… Пусть бы она родила сына и отправила на эту войну…

Из ответов на вопросы

А д в о к а т С. А л е к с и е в и ч – В. Л у ш к и н о в: Скажите, Инна Сергеевна, Алексиевич записывала ваш рассказ на диктофон?

И. Г о л о в н е в а: Она попросила разрешения включить диктофон. Я ей разрешила.

В. Л у ш к и н о в: А вы просили её показать потом то, что она снимет с плёнки и использует в книге?

И. Г о л о в н е в а: Я думала, что она напечатает дневник моего сына. Я уже говорила, что я понимаю, что документальная литература – это дневники и письма. А если мой рассказ, то слово в слово, как я говорила.

В. Л у ш к и н о в: Почему вы не подали в суд на Алексиевич сразу, когда вышла «Комсомольская правда» с отрывком из книги? А решились на это через три с половиной года?

И. Г о л о в н е в а: Я не знала, что она эту книгу будет печатать за границей. Распространять клевету… Я честно воспитала своих детей для Родины. Мы жили всю жизнь в палатках и бараках, у меня было два сына и два чемодана. Я в политику не вмешивалась… А она пишет, что наши дети – убийцы… Я поехала в Министерство обороны, я отдала им орден сына… Я не хочу быть матерью убийцы… Я отдала его орден государству…

О б щ е с т в е н н ы й з а щ и т н и к С. А л е к с и е в и ч – Е. Н о в и к о в, председатель Белорусской Лиги прав человека: Я хочу заявить протест. Прошу внести в протокол. Из зала постоянно оскорбляют Светлану Алексиевич. Грозят убить… Даже обещают резать по кусочкам… (Поворачивается к матерям, сидящим в зале с большими портретами своих сыновей, на которых наколоты их ордена и медали.) Поверьте, я уважаю ваше горе…

С у д ь я И. Ж д а н о в и ч: Я ничего не слышал. Никаких оскорблений.

Е. Н о в и к о в: Все слышали, кроме суда…

Голоса из зала

– Мы – матери. Мы хотим сказать. Мы все будем говорить. Погубили наших детей… Потом деньги себе на этом зарабатывают… А наши дети в могилках. Мы отомстим за наших детей, чтобы они могли спокойно в земле лежать…

– Будь ты проклят! Пусть тебя белая горячка возьмёт. Сделали из наших детей убийц.

– А сам ты служил в армии? Не служил… На институтской скамейке отсиживался, пока наши дети гибли.

– Не надо у матерей спрашивать: убивал её сын или не убивал? Она помнит об одном – её сына убили…

– Будь ты проклят! Будьте прокляты вы все!

С у д ь я И. Ж д а н о в и ч: Прекратите шум! Прекратите базар! Это – суд, а не базар… (Зал неистовствует). Объявляется перерыв на пятнадцать минут…

После перерыва в зале суда дежурит милиция.

Из выступления Т. М. Кецмура

Я не готовился выступать, я буду говорить не по бумажке, нормальным языком. Как я познакомился со знаменитейшей писательницей мирового уровня? Нас познакомила фронтовичка Валентина Чудаева. Она мне сказала, что эта писательница написала книгу «У войны не женское лицо», которую читают во всем мире. Потом я на одной из встреч с фронтовиками разговаривал с другими женщинами-ветеранами, они мне сказали, что Алексиевич сумела из их жизни сколотить себе состояние и славу, теперь взялась за «афганцев». Я волнуюсь… Прошу прощения…

Она пришла к нам в клуб «Память» с диктофоном. Хотела написать о многих ребятах, не только обо мне. Почему она после войны написала свою книгу? Почему эта писательница с громким именем, мировым, молчала десять лет? Ни разу не крикнула?

Меня туда никто не посылал. Я сам просился в Афганистан, писал рапорты. Придумал, что у меня там погиб близкий родственник. Я немножко поясню ситуацию… Я сам могу написать книгу… Когда мы встретились, я с ней отказался разговаривать, я так ей и сказал, что мы сами, кто там был, напишем книгу. Напишем лучше её, потому что она там не была. Что она может написать? Только причинит нам боль.

Алексиевич теперь пишет книгу о Чернобыле. Это будет не меньшая грязь, чем та, что вылита на нас. Она лишила моральной жизни все наше «афганское» поколение. Получается, что я – робот… Компьютер… Наёмный убийца… И мне место в Новинках под Минском, в сумасшедшем доме…

Мои друзья звонят и обещают набить морду, что я такой герой… Я взволнован… Прошу прощения… Она написала, что я служил в Афганистане с собакой… Собака по дороге умерла…

Я сам в Афганистан просился… Понимаете, сам! Я не робот… Не компьютер… Я взволнован… Прошу прощения…

Из ответов на вопросы

С. А л е к с и е в и ч: В исковом заявлении, Тарас, ты написал, что никогда со мной не встречался. А сейчас говоришь, что встречался, но отказался разговаривать. Значит, ты не сам писал своё исковое заявление?

Т. К е ц м у р: Я сам написал… Мы встречались… Но я вам ничего не рассказывал…

С. А л е к с и е в и ч: Если ты мне ничего не рассказывал, откуда я могла знать, что ты родился на Украине, болел в детстве… Поехал в Афганистан с собакой (хотя, как ты сейчас говоришь, она по дороге умерла), и звали её Чарой…

(Молчание.)

Е. Н о в и к о в: Вы говорили, что сами попросились в Афганистан, добровольцем. Я не понял, как вы сегодня к этому относитесь? Ненавидите эту войну или гордитесь, что там были?

Т. К е ц м у р: Я не дам вам сбить меня… Почему я должен ненавидеть эту войну? Я исполнил свой долг…

Из разговоров в зале суда

– Дайте нам сказать… Матерям…

– Я больше знаю, чем все вы… Мне сына в цинковом гробу привезли…

– Мы защищаем честь своих погибших детей. Верните им честь! Верните им Родину! Развалили страну. Самую сильную в мире!

– Это вы сделали наших детей убийцами. Это вы написали эту жуткую книгу… Теперь не хотят делать в школах музеи памяти наших детей, сняли их фотографии. А они там такие молодые, такие красивые. Разве у убийц бывают такие лица? Мы учили своих детей любить Родину… Зачем она написала, что они там убивали? За доллары написала… А мы – нищие… Цветов на могилу сыновьям не на что купить… На лекарства не хватает…

– Оставьте нас в покое. И почему вы бросаетесь из одной крайности в другую – сначала изображали всех героями, а сейчас все сразу стали убийцами? У нас ничего не было, кроме Афгана. Только там мы чувствовали себя настоящими мужчинами. Никто из нас не жалеет, что там был…

– Это такая страшная правда, что она звучит как неправда. Отупляет. Её не хочется знать. От неё хочется защищаться.

– Для большинства эта война – нужное дело, и только для меньшинства – ужас. До сих пор. Было бы по-другому, не было бы этого суда.

– Ссылаются на приказ: мне, мол, приказали – я исполнял. На это ответили международные трибуналы: выполнять преступный приказ – преступление. И срока давности нет.

– В девяносто первом году такого суда не могло быть. Коммунисты отступили, ушли в тень. А сейчас почувствовали силу… Опять заговорили о «великих идеалах», о «социалистических ценностях»… А кто против, на тех – в суд! Как бы скоро к стенке не начали ставить… И не собрали нас в одну ночь на стадионе за проволокой…

– Человек, выросший на войне, – это совсем другой человек.

– Я присягал… Я был военный человек…

– С войны мальчиками не возвращаются…

– Мы их воспитали в любви к Родине…

– Вы без конца клянётесь в любви к Родине, потому что хотели бы, чтобы она за все ответила, Родина, чтобы ответила, а сами вы отвечать не хотите…

Из почты суда

Узнав подробности судебного дела, затеянного в Минске против Светланы Алексиевич, расцениваем его как преследование писательницы за демократические убеждения и покушение на свободу творчества. Светлана Алексиевич завоевала своими подлинно гуманистическими произведениями, своим талантом, своим мужеством широкую популярность, уважение в России и других странах мира.

Не хотим пятна на добром имени близкой нам Беларуси!

Пусть восторжествует справедливость! (Содружество Союзов писателей, Союз российских писателей, Союз писателей Москвы)
* * *
Можно ли посягать на право писателя говорить правду, какой бы трагической и жестокой она ни была? Можно ли ставить ему в вину неопровержимые свидетельства о преступлениях прошлого и, в частности, о преступлениях, связанных с позорной афганской авантюрой, которая стоила стольких жертв, исковеркала столько судеб?

Казалось бы, в наше время, когда печатное слово стало наконец свободным, когда нет больше идеологического пресса, руководящих указаний, косных установок на «единственно возможное изображение жизни в духе коммунистических идеалов», задавать такие вопросы нет никакого резона.

Увы, он есть. И красноречивое свидетельство тому – готовящийся в эти дни суд над писательницей Светланой Алексиевич, той самой, которая написала замечательную книгу «У войны не женское лицо» (о судьбе женщин – участниц Великой Отечественной), книгу «Последние свидетели» – о детях той же Великой Отечественной, – над Светланой Алексиевич, которая вопреки стараниям официальной пропаганды и противодействию литераторов типа небезызвестного А. Проханова, заслужившего в годы афганской войны титул «неутомимого соловья генерального штаба», создала книгу «Цинковые мальчики», сумев и посмев сказать в ней страшную, переворачивающую душу правду о войне в Афганистане.

Уважая личное мужество солдат и офицеров, посланных брежневским руководством КПСС сражаться в чужую, до этого дружественную, страну, искренне разделяя скорбь матерей, чьи сыновья погибли в афганских горах, писательница вместе с тем бескомпромиссно разоблачает в этой книге все попытки героизировать позорную афганскую войну, попытки романтизировать её, развенчивает лживую патетику и трескучий пафос.

Видимо, это пришлось не по душе тем, кто и поныне убеждён, что афганская и другие авантюры канувшего в прошлое режима, оплаченные кровью наших солдат, были исполнением «священного интернационального долга», кто хотел бы обелить чёрные дела политиков и честолюбцев-военачальников, кто хотел бы поставить знак равенства между участием в Великой Отечественной войне и в несправедливой, по сути, колониальной, афганской.

Эти люди не вступают в полемику с писательницей. Не оспаривают приводимых ею потрясающих фактов. И вообще не показывают своего лица. Руками других, все ещё заблуждающихся или введённых в заблуждение, они возбуждают (спустя годы после газетных публикаций и выхода в свет книги «Цинковые мальчики»!) судебное дело об «оскорблении чести и достоинства» воинов-»афганцев», тех мальчиков, о которых с таким пониманием, состраданием и сочувствием, с такой сердечной болью написала Светлана Алексиевич.

Да, она не изображала их романтическими героями. Но лишь потому, что твёрдо следовала толстовскому завету: «Герой… которого я люблю всеми силами души… был, есть и будет – правда».

Так можно ли оскорбляться за правду? Можно ли её судить? (Писатели – участники Великой Отечественной войны: Микола Аврамчик, Янк а Брыль, Василь Быков, Александр Дракохруст, Наум Кислик, Валентин Тарас)
* * *
Мы, белорусские писатели Польши, решительно протестуем против судебного преследования в Беларуси писательницы Светланы Алексиевич.

Судебный процесс над писательницей – это позор для всей цивилизованной Европы! (Ян Чиквин, Сократ Янович, Виктор Швед, Надежда Артымович)
* * *
..В нашем театре уже два года идёт спектакль по повести Светланы Алексиевич «Цинковые мальчики». Я хочу сказать, что зрительный зал всегда заполнен, а после окончания спектакля люди встают и молчат. И долго не расходятся. Поэтому, когда мы узнали, что против Светланы Алексиевич затеяли судебный процесс, все были поражены: сколько же зла и лжи посеяно в человеческих душах за советские годы! Думали: чем мы можем помочь? В нашем театре – это любимый спектакль, потому что он не столько о войне, сколько о том, кто мы, какие.

Решили отослать в суд выписку из книги отзывов на спектакль. Просим зачитать на процессе эти слова, эти чувства:

Спасибо за правду, которую мы не знали. Пусть нас простят погибшие мальчики. (Цыганова)

Дай Бог, мальчикам никогда не быть на войне, никогда никого не убивать… (Ученицы 11 «А» класса СШ № 73)

У меня на той войне погиб друг Виктор Киян, и я очень благодарна за спектакль в память о наших женихах… (Е. Шаламова)

Я это видел там, своими глазами. Спасибо за правду. И за то, что благодаря вам её услышали и увидели здесь… (А. Левадин)

Отзывов десятки. Мы выбрали только несколько, но, если нужно защитить Светлану Алексиевич и её книгу, пришлём целую тетрадку… (К. Добрунов, главный режиссёр народного театра «Юность», г. Горловка Донецкой области)
* * *
…И мой муж два года (с 1985 по 1987) был в Афганистане, в провинции Кунар, это возле самой границы с Пакистаном. Он стыдится называться «воином-интернационалистом». Мы с ним часто обсуждаем эту больную тему: надо ли было нам, советским, быть там, в Афганистане? И кто мы были там – оккупанты или друзья, «воины-интернационалисты»? Ответы приходят одни и те же: никто нас туда не звал и не нужна была наша «помощь» афганскому народу. И как ни тяжело в том признаться – мы там были оккупанты. И, на мою мысль, нам сейчас не о памятниках «афганцам» надо спорить (где их поставили, а где ещё нет), а о покаянии думать. Нам всем надо покаяться за мальчиков, что обманутыми погибли в этой бессмысленной войне, покаяться за их матерей, тоже обманутых властью, покаяться за тех, кто вернулся с покалеченными душами и телами. Покаяться надо перед народом Афганистана, его детьми, матерями, стариками – за то, что столько горя принесли их земле… (А. Масюта, мать двоих сыновей, жена бывшего воина-интернационалиста, дочь ветерана Великой Отечественной войны)
* * *
Правда об агрессии СССР в Афганистане, подтверждённая собранными в книге Алексиевич документальными свидетельствами её участников и жертв, является не «поруганием чести и достоинства», а позорным фактом недавней истории советского коммунистического тоталитаризма, однозначно и громогласно осуждённым мировым сообществом.

Практика судебного преследования писателя за его творчество также является не менее хорошо известным и не менее позорным способом функционирования того же режима.

Происходящее сегодня в Беларуси – массированная организованная кампания против Светланы Алексиевич, травля писательницы и постоянная угроза в её адрес, судебный процесс, попытки запретить её книгу – свидетельствует о том, что отрыжки тоталитаризма являются не прошлым, а настоящим Беларуси.

Такая реальность не позволяет воспринимать Республику Беларусь посткоммунистическим, свободным и независимым государством.

Преследования Светланы Алексиевич, чьи книги широко известны во Франции, Великобритании, Германии и других странах мира, не принесут Республике Беларусь ничего иного, кроме приобретения репутации коммунистического заповедника в посткоммунистическом мире, и не придадут ей никакой другой роли, кроме как незавидной роли европейской Кампучии.

Требуем немедленного прекращения всякого рода преследования Светланы Алексиевич и судебного процесса над ней и её книгой. (Владимир Буковский, Игорь Геращенко, Ирина Ратушинская, Инна Рогачий, Михаил Рогачий)
* * *
…Уже долгое время продолжаются попытки дискредитировать, в том числе судебными исками, писательницу Светлану Алексиевич, всеми своими книгами восставшую против безумия насилия и войны. В своих книгах Светлана Алексиевич доказывает, что человек – главная ценность в этой жизни, но его преступно превращают в винтик политической машины и преступно используют как пушечное мясо в войнах, развязываемых амбициозными государственными лидерами. Ничем нельзя оправдать гибель наших парней на чужой земле Афганистана.

Каждая страница «Цинковых мальчиков» взывает: люди, не допустите этого кровавого кошмара ещё раз! (Совет Объединённой демократической партии Беларуси)
* * *
Из Минска к нам поступают сведения о судебном преследовании белорусской писательницы, члена Международного ПЕНа Светланы Алексиевич, «виновной» лишь в том, что она выполнила основную и непреложную обязанность литератора: искренне поделилась с читателем тем, что её тревожит. Книга «Цинковые мальчики», посвящённая афганской трагедии, обошла весь мир и заслужила всеобщее Признание. Имя Светланы Алексиевич, её мужественный и честный талант вызывают наше уважение. Нет никакого сомнения, что, манипулируя так называемым «общественным мнением», реваншистские силы пытаются лишить писателей их важнейшего права, закреплённого Хартией народного ПЕНа: права на свободное самовыражение…

Русский ПЕН-центр заявляет о полной солидарности со Светланой Алексиевич, с Белорусским ПЕН-центром, со всеми демократическими силами независимой страны и призывает органы правосудия оставаться верными международным законам, под которыми стоит и подпись Беларуси, прежде всего – Всеобщей Декларации прав человека, гарантирующей свободу слова и свободу печати. (Русский ПЕН-центр)
* * *
Белорусская Лига прав человека считает, что непрекращающиеся попытки расправиться с писателем Светланой Алексиевич путём судебных процессов являются политическим актом, направленным властями на подавление инакомыслия, свободы творчества и свободы слова.

Мы располагаем данными, что в 1992–1993 годах различными судебными инстанциями Республики Беларусь рассмотрено около десятка политических дел, искусственно переведённых в область гражданского права, но по сути направленных против демократически настроенных депутатов, писателей, журналистов, печатных изданий, активистов общественно-политических организаций.

Мы требуем прекратить травлю писателя Светланы Алексиевич и призываем пересмотреть подобные этому судебные дела, решения по которым стали политической расправой… (Белорусская Лига прав человека)
* * *
…Мы десятилетиями вгоняли новые и новые миллионы и миллиарды в свою оборону, находя для неё все новые рубежи в странах Азии и Африки, да и заодно новых вождей, пожелавших строить у себя «светлое будущее». Мой бывший однокашник по учёбе в академии Фрунзе, майор, а потом маршал Вася Петров, лично гнал в атаку сомалийцев, за что получил Золотую Звезду… А сколько было ещё таких!

Но вот начал трещать по швам стянутый оковами Варшавского Договора и державшийся на штыках Групп советских войск так называемый «социалистический лагерь». Для оказания «братской помощи в борьбе с контрреволюцией» в эти страны стали посылать наших сыновей – в Будапешт, потом в Прагу, потом…

В сорок четвёртом я шёл с нашими войсками по территории освобождаемых от фашизма стран – Венгрии и Чехословакии. То была уже чужая земля, но казалось, что мы дома: те же приветствия, те же радостные лица, то же скромное угощение, но от души…

Четверть века спустя наших сыновей на той же земле встретили уже не хлебом-солью, а плакатами: «Отцы – освободители, сыновья – оккупанты!» Сыновья носили ту же военную форму и звание наследников, а мы – молча свой позор перед всем миром.

Дальше – больше. В декабре 1979-го сыновья ветеранов Отечественной и ученики (мой, в частности, Боря Громов, впоследствии главнокомандующий 40-й армии, которого я учил тактике в военном училище) вторглись в Афганистан. На протяжении ряда лет более чем сто стран – членов ООН осуждали это преступление, начав которое мы, подобно Саддаму Хусейну сегодня, противопоставили себя тогда мировому сообществу. Теперь мы знаем, что в той грязной войне ни за что наши солдаты погубили более миллиона афганцев и потеряли свыше пятнадцати тысяч своих…

С целью умышленного сокрытия смысла и истинных масштабов постыдной агрессии её зачинщики официально ввели в употребление термин «ограниченный контингент» – классический пример фарисейства и словоблудия. С не меньшим лицемерием зазвучало и «воины-интернационалисты», как бы новое название воинской специальности, эвфемизм, призванный исказить смысл происходящего в Афганистане, сыграть на созвучии с интербригадами, сражавшимися с фашистами в Испании.

Инициаторы вторжения в Афганистан, верховоды из Политбюро, не только проявили свою разбойничью сущность, но и сделали своих подручных соучастниками преступления, всех, у кого не хватило мужества воспротивиться приказу убивать. Убийство не может быть оправданным никаким «интернациональным долгом». Какой, мать вашу, долг!!

Безмерно жалко их матерей, осиротевших детей… Сами же они получили не награды за кровь безвинных афганцев – цинковые гробы…

Писательница в своей книге отделяет их от пославших убивать, она испытывает к ним жалость, в отличие от меня. Не понимаю, за что хотят её судить? За правду? (Григорий Браиловский, инвалид Великой Отечественной, г. Санкт-Петербург)
* * *
…Кровь афганской войны на многое открыла глаза ныне живущим. Дорогой ценой. Прозреть бы раньше. Но кого обвинишь? Разве винят слепого в том, что он незрячий? Кровью отмыты глаза наши…

Я попал в Афганистан в 1980 году (Джелалабад, Баграм). Военным положено выполнять приказ.

Тогда, в 83-м, в Кабуле, я впервые услышал: «Надо поднять в воздух всю нашу стратегическую авиацию и стереть эти горы с лица земли. Сколько уже наших похоронили – и все без толку!» Это говорил один из моих друзей. У него, как и у всех, – мать, жена, дети. Значит, мы, пусть мысленно, но все же лишаем права тех матерей, детей и мужей жить на собственной земле, потому что «взгляды» не те.

А знает ли мать погибшего «афганца», что такое «объёмная» бомба? Командный пункт нашей армии в Кабуле имел прямую правительственную связь с Москвой. Оттуда получали «добро» на применение этого оружия. В момент срабатывания взрывателя первый заряд разрывал газонаполненную оболочку. Вытекал газ, заполняющий все щели. Это «облако» взрывалось через временной интервал. Ничего живого не оставалось на этой площади. У человека лопались внутренности, выскакивали глаза. В 1980 году впервые нашей авиацией были применены реактивные снаряды, начинённые миллионами мелких иголок. Так называемые «игольчатые Р.С.». От таких иголок не укроешься нигде – человек превращается в мелкое сито…

Мне хочется спросить у наших матерей: хоть одна из них поставила себя рядом с матерью-афганкой? Или она ту мать считает существом более низшего порядка?

Ужасает только одно: сколько же ещё людей передвигается у нас на ощупь, впотьмах, уповая на свои чувства, не пытаясь думать и сопоставлять!

Проснувшиеся ли мы до конца люди, да и люди ли мы с вами, если до сих пор учимся пинать разум, открывающий нам глаза? (А. Соколов, майор, военный лётчик)
* * *
…А некоторые из высокопоставленных лжецов не теряют надежды использовать ту же ложь для возврата прежних милых для них времён. Так, в газете «День» генерал В. Филатов в своём обращении к воинам-»афганцам» изрекает: «Афганцы! В час Маузера сработаем как в Афганистане… Там вы сражались за Родину на южном направлении… Теперь за Родину надо сражаться, как в 1941 году; на своей территории».

Этот час Маузера дал о себе знать 3–4 октября в Москве у стен Белого дома. Но кто знает, не будет ли попытки реванша? Да, справедливость требует Суда. Суда чести над инициаторами и вдохновителями афганского преступления – над мёртвыми и живыми. Он нужен не для разжигания страстей, а как урок на будущее для всех, кто придумает новые авантюры от имени народа. Как моральное осуждение совершенных злодеяний. Он нужен, чтобы развеять лживую версию о виновности за афганские преступления только верхней пятёрки: Брежнева, Громыко, Пономарёва, Устинова, Андропова. Потому что были заседания Политбюро, секретариатов, пленум ЦК КПСС, закрытые письма для всех членов КПСС. Но не было среди этих участников и слушателей ни одного возражающего…

Суд нужен, чтобы пробудить наконец совесть у тех, кто получал награды, офицерские и генеральские чины и звания, гонорары и почёт за кровь невинных миллионов людей, за ложь, к которой так или иначе мы все оказались причастны… (А. Соломонов, доктор технических наук, профессор, г. Минск)
* * *
Говоря словами Солженицына, мир – это не просто отсутствие войны, но прежде всего отсутствие насилия над человеком. Не случайно, что именно сейчас, когда наше посттоталитарное общество захвачено безумием политического, религиозного, национального, в том числе вооружённого, насилия, писателю предъявлен счёт за правду о войне в Афганистане.

Думается, что скандал, разжигаемый вокруг «Цинковых мальчиков», – это попытка восстановить в сознании людей коммунистические «мифы о самих себе». За спинами истцов видятся другие фигуры: те, кто на Первом съезде народных депутатов СССР не давал А. Д. Сахарову говорить о бесчеловечности этой войны, те, кто все ещё рассчитывает вернуть ускользающую из рук власть и держать её силой…

Эта книга ставит вопрос о праве жертвовать человеческими жизнями, прикрываясь речами о суверенности и великодержавности. За какие идеи гибнут простые люди в Азербайджане, Армении, Таджикистане, Осетии?

Между тем по мере роста лжепатриотических идей, основанных на насилии, мы становимся свидетелями нового возрождения духа милитаризма, возбуждения инстинктов агрессии, преступной торговли оружием под сладкие речи о демократической реформе в армии, о военном долге, о национальном достоинстве. Трескучие фразы ряда политиков в защиту революционного и военного насилия, близкие идеям итальянского фашизма, немецкого национал-социализма и советского коммунизма, порождают идейную сумятицу в умах, готовят почву для роста нетерпимости и враждебности в обществе.

Ушедшие с политической арены духовные отцы таких политиков умели манипулировать человеческими страстями и вовлекали своих сограждан в братоубийственные распри. Конечно, их последователям очень хочется устроить процесс над идеями ненасилия и сострадания. Следует вспомнить, что в своё время Лев Толстой, проповедовавший отказ от службы в армии, не был привлечён к суду за антивоенную деятельность. Нас же опять хотят вернуть в эпоху, когда губили все самое честное.

В судебном процессе над С. Алексиевич можно усмотреть спланированное наступление антидемократических сил, которые под видом отстаивания чести армии борются за сохранение отталкивающей идеологии, привычной лжи… Идея ненасильственной альтернативы, которую защищают книги Светланы Алексиевич, живёт в сознании людей, хотя официально эта идея не признана, а понятие «непротивление злу насилием» до сих пор осмеивается. Но, повторяем: нравственные перемены в жизни общества связаны прежде всего с формированием самосознания, основанного на принципе «мир без насилия». Те, кто хочет суда над Светланой Алексиевич, толкают общество во враждебность, в хаос самоистребления. (Члены Российского общества мира: Р. Илюхина, доктор исторических наук, зав. группой «Идеи мира в истории» Института всеобщейистории Российской академии наук; А. Мухин, председатель Инициативной группы содействия альтернативной службе; О. Постникова, литератор, член Движения «Апрель»; Н. Шелудякова, председатель организации «Движение против насилия»)
* * *
Литератору нельзя быть судьёй и палачом – таковых на Руси и без того было в достатке… Это выражение Чехова невольно вспомнилось в связи с окололитературным скандалом вокруг книги Светланы Алексиевич «Цинковые мальчики» и одновременно развёрнутой против «афганцев», их родителей кампании в республиканской и московской прессе и даже забугорных радиостанциях…

Да, война есть война. Она всегда жестока и несправедлива в отношении человеческой жизни. В Афганистане подавляющая часть солдат и командиров, верных присяге, исполняла свой долг. Потому что приказ был отдан законным правительством от имени народа. К сожалению, к стыду нашему, были отдельные командиры и солдаты, которые совершали преступления, были и те, кто убивал и грабил афганцев, кто (таких единицы – но были) убивал своих товарищей и с оружием уходил на сторону душманов, воевал в их рядах.

Могу привести целый ряд других преступлений, совершенных нашими людьми, но когда некоторые писатели и журналисты сравнивают «афганцев» с фашистами, тут же возникает целый ряд вопросов. Может, эти господа могут продемонстрировать миру приказы правительства о строительстве нашей армией в Афганистане концлагерей, об уничтожении целого народа, сожжении в газовых печах миллионов людей, как это делали немцы? Или у вас, господа, есть документы, свидетельствующие, что за одного убитого советского солдата уничтожались сотни мирных людей, как это делали гитлеровцы в Белоруссии? Или можете доказать, что наши врачи забирали у афганских детей всю кровь для своих раненых, как это делалось немецкими оккупантами?

Кстати, у меня есть списки тех советских солдат и офицеров, которые были осуждены за преступления, совершенные против афганских граждан. Может, вы, господа, предъявите такие списки на немцев или назовёте хотя бы одного – двух, кто был осуждён во время оккупации нашей страны за то, что совершил преступление в отношении мирного населения?

Слов нет, решение тогдашнего советского правительства о вводе войск в Афганистан было преступным в первую очередь в отношении своего народа. Но, говоря о наших военнослужащих, которых при молчаливом согласии народа и вашем тоже, господа, направили в пекло выполнять воинский долг, надо быть корректным. Клеймить стоит тех, кто принимал решения, кто, имея вес в обществе, молчал…

Унижая матерей погибших солдат, защитники Алексиевич кивают на Америку – страну великой демократии! Там, дескать, нашлись силы выступить против войны во Вьетнаме.

Но ведь любой читающий газеты человек знает, как поступила Америка. Ни американский конгресс, ни американский сенат не принимали резолюций, осуждающих войну во Вьетнаме. Никто в Америке не позволил и не позволит бросить бранное слово в адрес президентов Кеннеди, Джонсона, Форда, Рейгана, посылавших американских солдат на бойню.

Через Вьетнам прошло около трех миллионов американцев… Вьетнамские ветераны входят в высшие круги политической и военной элиты страны… Любой американский школьник может купить знаки отличия воинских частей, воевавших во Вьетнаме…

Интересно, что произошло бы с радио «Свобода», которое защищает Алексиевич, если бы его сотрудники не белорусских граждан, а своих – президентов, участников войны во Вьетнаме – называли преступниками и убийцами? Чужих, естественно, можно, тем более когда есть доброхоты, которые за доллары и марки готовы и отца родного… (Н. Чергинец, генерал-майор милиции, бывший военный советник в Афганистане, председатель Белорусского союза ветеранов войны в Афганистане, «Советская Белоруссия», 16 мая 1993 г.)
* * *
…То, что знаем мы, бывшие там, не знает никто, разве только наши начальники, чьи приказы мы выполняли. Теперь они молчат. Молчат о том, как нас учили убивать и «шмонать» убитых. Молчат о том, как уже перехваченный караван делился между вертолётчиками и начальством. Как каждый труп душмана (так мы тогда их называли) минируется, чтобы тот, кто придёт хоронить (старик, женщина, ребёнок), тоже нашёл свою смерть рядом с близким, на своей родной земле. И о многом другом они молчат.

Мне довелось служить в воздушно-десантном батальоне специального назначения. У нас была узкая специальность – караваны, караваны и ещё раз караваны. В большинстве своём караваны шли не с оружием, а с товарами и наркотиками, чаще всего ночью. Наша группа – двадцать четыре человека, а их иногда за сотню переваливает. Где уж думать, кто там мирный караванщик, торговец, закупивший в Пакистане товар и мечтающий его выгодно продать, кто переодетый душман. Я каждый бой помню, каждого «своего» убитого помню – и старика, и взрослого мужчину, и мальчишку, корчащегося в предсмертной агонии… и того в белой чалме, с исступлённым воплем «Аллах акбар» спрыгнувшего с пятиметровой скалы, перед этим смертельно ранившего моего друга… На моей тельняшке остались его кишки, а на прикладе моего АКМСа его мозги… По полгруппы нашей оставляли мы на скалах… Не всех имели возможность вытащить из расщелин… Их находили только дикие звери… А мы сочиняли их родителям якобы совершенные ими «подвиги». Это восемьдесят четвёртый год…

Да, нас нужно судить за содеянное, но вместе с пославшими нас туда, заставившими с именем Родины и согласно присяге выполнять работу, за которую в сорок пятом судили всем миром фашизм… (Без подписи)
* * *
…Но вот проходят годы, и вдруг выясняется, что людям, всему человеческому сообществу мало того, что им оставляет история. Та история, к которой мы привыкли, где именно есть имена, даты, события, где есть факты и их оценка, но где не остаётся места для человека. Для того самого конкретного человека, который был не просто участником этих событий, некой статистической единицей, а представлял из себя определённую личность, был наполнен эмоциями и впечатлениями, историей, как правило, не фиксируемыми…

Я не помню, когда вышла книга Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо» – лет пятнадцать прошло уже, наверное, но я и сейчас зримо представляю потрясший меня эпизод. На марше женский батальон, жара, пыль, а в пыли то здесь, то там пятна крови – для женского организма нет перерывов даже на войне.

Какой историк оставит нам такой факт? И сколько рассказчиков должен пропустить через себя писатель, чтобы выудить его из несметного числа фактов, впечатлений?

Или ещё. После маршевого броска женский батальон оказывается на берегу реки. Возможность обмыться – одно из счастливых мгновений для женщин на войне. Весь батальон бросается в воду, но тут неожиданно появляются немецкие самолёты… Никто из женщин не вылез из воды, не бросился прятаться за деревьями… То, что было бы абсолютно нормальным для мужчин. После бомбёжки – десятки раненых и убитых девушек. Для них быть чистой, красивой, чувство стыда из-за неудобств мужского быта войны оказались сильнее страха смерти.

И мне этот факт рассказывает больше о психологии женщин на войне, чем целый исторический военный том.

…И как бы близко от нас ни были события – афганской войны, чернобыльской трагедии, московских путчей, таджикских погромов, – но вдруг выясняется, что все они уже стали достоянием истории, и уже новые катаклизмы приходят им на смену, и к ним, новым, уже приковано внимание общества. И уходят свидетельства, потому что человеческая память, оберегая нас, старается затушевать те эмоции и воспоминания, которые мешают человеку жить, лишают его сна и покоя. А потом уходят и сами свидетели…

Ах, как не хочется многим «удельным князьям» канувшего в Лету режима признать, что и над ними есть суд – и суд людей, и суд истории! Ах, как не хочется им верить, что наступили времена, когда любой «щелкопёр и бумагомаратель» может позволить себе поднять руку на «светлое прошлое», «очернить и унизить» его, подвергнуть сомнению «великие идеалы»! Ах, как мешают им книги, наполненные показаниями последних свидетелей!

Можно дезавуировать генерала КГБ Олега Калугина: генералами КГБ просто так не становятся. Но невозможно дезавуировать показания сотен простых смертных – «афганцев», чернобыльцев, жертв межэтнических конфликтов, беженцев из «горячих точек»… Зато можно «прижучить», «поставить на место», «заткнуть рот» журналисту, писателю, психологу, собравшему эти свидетельские показания…

Нам, конечно, не привыкать. Судили уже Синявского с Даниэлем, подвергали анафеме Бориса Пастернака, смешивали с грязью Солженицына и Дудинцева…

Ну, замолчит и Светлана Алексиевич. Ну, перестанут появляться свидетельства жертв нашего преступного века. А что же останется нашим потомкам? Слащавое сюсюканье любителей победных реляций? Барабанный бой вперемежку с бравурными маршами? Так ведь это уже все было. Через это мы уже прошли… (Я. Басин, врач. Газета «Добрый вечер», 1 декабря 1993 г.)
* * *
С этими словами я хотел выступить в суде. Я причислял себя к тем, кто не принял книгу Светланы Алексиевич «Цинковые мальчики». На суде я должен был стать защитником Тараса Кецмура…

Исповедь бывшего врага – так можно теперь это назвать…

Я внимательно слушал все, что два дня говорилось в зале суда, в кулуарах, и подумал, что мы совершаем святотатство. За что мы терзаем друг друга? Во имя Бога? Нет! Мы разрываем его сердце. Во имя страны? Она там не воевала…

В сконцентрированном виде Светлана Алексиевич описала афганскую «чернуху», и любой матери невозможно поверить, что на подобное был способен её сын. Но я скажу больше: описанное в книге лишь цветочки по сравнению с тем, что бывает на войне, и каждый, кто действительно воевал в Афганистане, положа руку на сердце сможет подтвердить это. Сейчас мы находимся перед жестокой реальностью: ведь мёртвые сраму не имут, и, если этот срам был на самом деле, его должны принять на себя живые. Но живые – это мы! И тогда оказывается, что мы были крайними на войне, то есть кто выполнял приказы, оказываются крайними теперь, когда приходится отвечать за все последствия войны! Поэтому было бы справедливее, если бы книга такой силы и таланта появилась не о мальчиках, а о маршалах и кабинетных начальниках, посылавших ребят на войну.

Я спрашиваю себя: должна ли была Светлана Алексиевич написать об ужасах войны?! Да! А должна ли мать вступиться за своего сына? Да! И должны ли «афганцы» вступиться за своих товарищей? И опять – да!

Конечно, солдат всегда грешен, на любой войне. Но на Страшном суде Господь первым простит солдата…

Правовой выход из этого конфликта найдёт суд. Но должен быть и человеческий выход, который заключается в том, что: матери всегда правы в любви к сыновьям; писатели правы, когда говорят правду; солдаты правы, когда живые защищают мёртвых.

Вот что столкнулось на самом деле на этом гражданском процессе.

Режиссёров и дирижёров, политиков и маршалов, организовавших эту войну, в зале суда нет. Здесь одни пострадавшие стороны; любовь, которая не приемлет горькую правду о войне; правда, которая должна быть высказана, несмотря ни на какую любовь; честь, не приемлющая ни любви, ни правды, потому что помните: «Жизнь я могу отдать Родине, но честь – никому». (Кодекс русских офицеров)

Божье сердце вмещает все: и любовь, и правду, и честь, но мы не боги, и этот гражданский процесс хорош только тем, что способен людям возвратить полноту жизни.

Единственное, в чем я могу упрекнуть Светлану Алексиевич, – это не в том, что она исказила правду, а в том, что в книге практически нет любви к юности, брошенной на заклание дураками, организовавшими афганскую войну. И удивительно для меня самого, как «афганцы», смотревшие в глаза смерти, сами боятся своей правды об афганской войне. Должен же найтись хоть один «афганец», который скажет, что мы давно не серая, однородная масса, и слова Тараса Кецмура, когда он говорил, что не осуждает войну, – это не наши слова, он не говорит это за всех нас…

Я не осуждаю Светлану за то, что книга помогла обывателю узнать афганскую «чернуху». Я не осуждаю её даже за то, что после прочитанного к нам относятся гораздо хуже. Мы должны пройти через переосмысление нашей роли в войне как орудия убийства, и если есть в чем каяться, то покаяние должно прийти к каждому человеку.

Суд, вероятно, будет продолжаться долго и мучительно. Но в моей душе он завершён. (Павел Шетько, бывший «афганец»)

Хроника суда. Из стенограммы заключительного судебного заседания

8 декабря 1993 г.

Состав суда: судья И. Н. Жданович, народные заседатели Т. В. Борисевич, Т. С. Сороко.

Истцы: И. С. Головнева, Т. М. Кецмур.

Ответчица: С. А. Алексиевич.

Из выступления С. Алексиевич, автора «Цинковых мальчиков» (Из того, что было сказано и что не дали сказать)

Я до конца не верила, что этот суд состоится, как не верила до последнего мгновения, что у Белого дома начнут стрелять…

Уже физически не могу видеть ожесточённые яростные лица. И я б не пришла в этот суд, если бы здесь не сидели матери, хотя я знаю, что не они со мной судятся, а судится со мной бывший режим. Сознание – не партбилет, его не сдашь в архив. Поменялись наши улицы, вывески на магазинах и названия газет, а мы – те же. Из соцлагеря. С прежним лагерным мышлением…

Но я пришла поговорить с матерями. У меня все тот же вопрос, что и в моей книге: кто же мы? Почему с нами можно делать все, что угодно? Вернуть матери цинковый гроб, а потом убедить её подать в суд на писателя, который написал, как не могла она своего сына даже поцеловать в последний раз и обмывала в травах, гладила цинковый гроб… Кто же мы?

Нам внушили, с детства заложили в генах любовь к человеку с ружьём. Мы выросли словно бы на войне, даже те, кто родился через несколько десятилетий после неё. И наше зрение устроено так, что до сих пор, даже после преступлений революционных чрезвычаек, сталинских заградотрядов и лагерей, после недавнего Вильнюса, Баку, Тбилиси, после Кабула и Кандагара, человека с ружьём мы представляем солдатом 45-го, солдатом Победы. Так много написано книг о войне, так много изготовлено человеческими же руками и умом оружия, что мысль об убийстве стала нормальной. Лучшие умы с детской настойчивостью задумываются над тем, имеет ли право человек убивать животных, а мы, мало сомневаясь или наскоро соорудив политический идеал, способны оправдать войну. Включите вечером телевизор, и вы увидите, с каким тайным восторгом несём мы героев на кладбище. В Грузии, Абхазии, в Таджикистане… И снова ставим на их могилах памятники, а не часовни…

Невозможно у мужчин безнаказанно забрать эту самую любимую… самую дорогую игрушку – войну. Этот миф… Этот древний инстинкт…

Но я ненавижу войну и саму мысль о том, что один человек имеет право на жизнь другого человека.

Недавно мне один священник рассказал, как бывший фронтовик, уже старый человек, принёс в церковь свои награды. «Да, – сказал он, – я убивал фашистов. Защищал Родину. Но перед смертью я все равно хочу покаяться за то, что убивал». И оставил свои награды в церкви, а не в музее. Мы же воспитаны в военных музеях…

Война – тяжёлая работа и убийство, но по прошествии лет вспоминается тяжёлая работа, а мысль об убийстве отодвигается. Разве можно это придумать: эти подробности, чувства. Их страшное разнообразие в моей книге.

Все чаще думаю: после Чернобыля, Афгана, после событий у Белого дома… – что мы не равны тому, что с нами происходит. Может быть, поэтому оно с нами и происходит?

Когда-то, несколько лет назад, а точнее, четыре года назад, мы думали одинаково: я, многие матери, присутствующие сейчас в этом зале, солдаты, вернувшиеся с чужой афганской земли. В моей книге «Цинковые мальчики» материнские рассказы-молитвы – самые печальные страницы. Матери молятся о своих погибших сыновьях…

Почему же сейчас мы сидим в суде друг против друга? Что же произошло за это время?

За это время исчезла с карты мира, из истории страна, коммунистическая империя, которая их туда послала убивать и умирать. Её нет. Войну сначала робко назвали политической ошибкой, а затем преступлением. Все хотят забыть Афганистан. Забыть этих матерей, забыть калек… Забвение – это тоже форма лжи. Матери остались один на один с могилами своих мальчиков. У них даже нет утешения, что смерть их детей не бессмысленна. Какие бы оскорбления и ругательства я сегодня ни слышала, я говорила и говорю, что преклоняюсь перед матерями. Преклоняюсь и за то, что, когда Родина бросила в бесчестье имена их сыновей, они стали их защитниками. Сегодня только матери защищают погибших мальчиков… Другой вопрос – от кого они их защищают?

И их горе превысит любую правду. Говорят, что молитва матери и со дна моря достаёт. В моей книге она достаёт их из небытия. Они – жертвы на алтаре нашего тяжёлого прозрения. Они – не герои, они мученики. Никто не смеет бросить в них камень. О том, что были мы все повинны, мы все причастны к той лжи, – об этом тоже моя книга. Чем опасен любой тоталитаризм? Он всех делает соучастниками своих преступлений. Добрых и злых, наивных и прагматичных… Молиться надо за этих мальчиков, а не за идею, жертвами которой они стали. Я хочу матерям сказать: не мальчиков своих вы здесь защищаете. Вы защищаете страшную идею. Идею-убийцу. Это я хочу сказать и бывшим солдатам-»афганцам», которые пришли сегодня в суд.

За спинами матерей я вижу генеральские погоны. Генералы возвращались с войны со Звёздами Героев и с большими чемоданами. Одна из матерей, сидящая здесь в зале, рассказывала мне, как ей вернули цинковый гроб и маленький чёрный саквояж, где лежала зубная щётка и плавки сына. Все, что ей осталось. Все, что он привёз с войны. Так от кого вы должны были бы защищать своих сыновей? От правды? Правда в том, как умирали ваши мальчики от ран, потому что не было спирта и лекарств, их продавали в дуканы, как кормили мальчишек ржавыми консервами пятидесятых годов, как даже хоронили их в старом, времён Отечественной, обмундировании. Даже на этом экономили. Я не хотела бы это вам говорить у могил… Но приходится…

Вы слышите: везде стреляют, снова кровь. Какое же оправдание крови вы ищете? Или помогаете искать?

Тогда, пять лет назад, когда ещё правила компартия, КГБ, – я, чтобы уберечь героев своей книги от расправы, иногда меняла имена, фамилии. Я защищала их от режима. А сегодня должна защищаться от тех, кого недавно защищала.

Что я должна отстаивать? Своё писательское право видеть мир таким, как я его вижу. И то, что я ненавижу войну. Или я должна доказывать, что есть правда и правдоподобие, что документ в искусстве – это не справка из военкомата и не трамвайный билет. Те книги, которые я пишу, – это своего рода проза. Это – документ и в то же время мой образ времени. Я собираю подробности, чувства не только из отдельной человеческой жизни, но и из всего воздуха времени, его пространства, его голосов. Я не выдумываю, не домысливаю, а организовываю материал в самой действительности. Документ – это и те, кто мне рассказывает, документ – это и я как человек со своим мировоззрением, ощущением.

Я пишу, записываю современную, текущую историю. Живые голоса, живые судьбы. Прежде чем стать историей, они ещё чья-то боль, чей-то крик, чья-то жертва или преступление. Бессчётное количество раз я задаю себе вопрос: как пройти среди зла, не увеличивая в мире зла, особенно сейчас, когда зло принимает какие-то космические размеры? Перед каждой новой книгой я спрашиваю себя об этом. Это уж – моя ноша. И моя судьба.

Писательство – судьба и профессия, в нашей несчастной стране это даже больше судьба, чем профессия. Почему суд два раза отклоняет ходатайство о литературной экспертизе? Потому что сразу бы стало ясно – тут нет предмета суда. Судят книгу, судят литературу, предполагая, что раз это документальная литература, то её можно каждый раз переписать заново, ублажая сиюминутные потребности. Не дай Бог, если бы документальные книги правили пристрастные современники. Нам бы остались лишь отзвуки политических борений и предрассудков вместо живой истории. Вне законов литературы, вне законов жанра творится примитивная политическая расправа, низведённая уже на бытовой, я бы даже сказала, коммунальный уровень. И, слушая этот зал, я часто ловила себя на мысли: кто же решается нынче звать толпу на улицу, толпу, которая не верит уже никому – ни священникам, ни писателям, ни политикам? Она хочет только расправы и крови… И подвластна лишь человеку с ружьём… Человек с пером, вернее, с авторучкой, а не с автоматом Калашникова, её раздражает. Меня учили здесь, как надо писать книги. Толпа у нас всесильна…

Те, кто позвал меня в суд, отказываются от того, что говорили несколько лет назад: те же слова, те же знаки, но поменялся в их сознании шифровой ключ, и они уже читают прежний текст иначе или вообще его не узнают. Почему? Да потому, что им не нужна свобода… Они не знают, что с ней делать…

Я очень жалею, что стёрла кассеты, обычно храню их только два – три года, это же двести – триста кассет. Там была та реальность. И те люди…

А это уже другие люди: не те, какими они были пять – шесть лет назад. Я хорошо помню, какой была Инна Сергеевна Головнева, я просто полюбила её. А сейчас – это уже политик, официальное лицо, председатель клуба матерей погибших солдат. Это уже другой человек, от прежнего – у него только собственное имя и имя погибшего сына, которого она второй раз принесла в жертву. Обрядовое жертвоприношение. Мы – не просто рабы, мы – романтики рабства.

У нас свои представления о героях и мучениках. Если бы здесь речь шла о чести и достоинстве, то мы встали бы и молчали перед памятью почти двух миллионов погибших афганцев… Погибших там, на своей земле…

Сколько можно задавать этот вечный наш вопрос, почти уже дьявольский: кто виноват? Мы виноваты – ты, я, они. Проблема в другом – в выборе, который есть у каждого из нас: стрелять или не стрелять, молчать или не молчать, идти или не идти… Спрашивать надо у себя… Каждый пусть спросит у себя… Но нет этого опыта войти в себя, вовнутрь себя. Привычнее бежать на улицу под знакомые красные знамёна… Просто жить, нормально жить не умеем… Без ненависти и борьбы…

Я хочу попросить прощения у матерей за то, что вольно или невольно мы всегда причиняем друг другу боль… Все люди… Слишком несовершенен тот мир, который мы создали…

Но лучше бы нам встретиться не в суде… Мы спросили бы себя: чем жить сейчас – памятью или верой? Я бы задала себе вопрос, который сейчас неотступен: есть ли пределы, до которых можно идти в правде? Нет ли там где-то роковой черты…

Тарас Кецмур, не тот, что сидит сейчас в зале, а тот, каким он вернулся с войны, так об этом сказал… Сказал тогда… Я зачитаю вам из книги:

«Как будто я сплю и вижу большое море людей. Все возле нашего дома. Я оглядываюсь, мне тесно, но почему-то не могу встать. Тут до меня доходит, что я лежу в гробу, гроб деревянный. Помню это хорошо. Но я живой, помню, что я живой, но я лежу в гробу. Открываются ворота, все выходят на дорогу, и меня выносят на дорогу. Толпы народа, у всех на лицах горе и ещё какой-то восторг тайный, мне непонятный. Что случилось? Почему я в гробу? Вдруг процессия остановилась, я услышал, как кто-то сказал: „Дайте молоток“. Тут мня пробила мысль – я вижу сон. Опять кто-то повторяет: „Дайте молоток“. Оно как наяву и как во сне. И третий раз кто-то сказал: „Подайте молоток“. Я услышал, как хлопнула крышка, застучал молоток, один гвоздь попал мне в палец. Я начал бить головой в крышку, ногами. Раз – и крышка сорвалась, упала. Люди смотрят – я поднимаюсь, поднялся до пояса. Мне хочется закричать: больно, зачем вы меня заколачиваете гвоздями, мне там нечем дышать. Они плачут, но мне ничего не говорят. Все как немые. И я не знаю, как мне говорить с ними так, чтобы они услышали. Мне кажется, что я кричу, а губы мои сжаты, не могу их раскрыть. Тогда я лёг назад в гроб. Лежу и думаю: они хотят, чтобы я умер, может, я действительно умер и надо молчать. Кто-то опять говорит: „Дайте мне молоток“.»

И это он не опроверг… И это защитит его честь и достоинство на главном Суде… И меня тоже…

Из разговоров в зале суда

– Вы говорите, что это коммунисты. Да они, эти люди, – никто, обозлённые, нищие. Обманутые и желающие обманываться. Кто-то виноват, а не они. Психологи жертвы. А жертве всегда нужен тот, кого бы она могла обвинять. У нас ещё не стреляют, но у всех раздуваются ноздри, как от запаха крови. И не коммунизм, не «святая идея» стучит в их сердца, а «жажда равенства»: если нищие, то чтобы все, если несчастные, то тоже все.

– У неё миллионы, два «мерседеса», по заграницам разъезжает…

– Писатель пишет книгу два – три года, а получает за неё сегодня столько, сколько мальчишка, водитель троллейбуса, за два месяца. Откуда вы взяли эти «мерседесы»?

– По заграницам ездит…

– А где твой личный грех… Ты мог стрелять и мог не стрелять. Что? Молчишь…

– Народ унижен, нищ. А совсем недавно мы были великой державой. Может, мы такими и не были, но сами считали себя великой державой по количеству ракет и танков, атомных бомб. И верили, что живём в самой лучшей, самой справедливой стране. А вы нам говорите, что мы жили в другой стране – страшной и кровавой. Кто вам это простит? Вы наступили на самое больное… На самое глубинное…

– Мы все были к этой лжи причастны… Все…

– Вы делали то же, что и фашисты! А хотите героями зваться… Да в придачу холодильник и мебельный гарнитур без очереди получить… По льготной цене…

– Они – муравьи, они не знают, что есть пчелы и птицы. И они хотят всех сделать муравьями. Разный уровень сознания…

– А что вы хотите после всего?

– После чего?

– После крови… Я имею в виду нашу историю. После крови люди могут ценить только хлеб… Все остальное для них не имеет цены… Сознание разрушено…

– Молиться надо. Молиться за палачей своих… За мучителей…

– Ей доллары заплатили… И она льёт на нас грязь… На наших детей…

Из решения суда

РЕШЕНИЕ

ИМЕНЕМ РЕСПУБЛИКИ БЕЛАРУСЬ

Народный суд Центрального района г. Минска в составе председательствующего Ждановича И. Н., народных заседателей Борисевич Т. В., Сорока Т. С., при секретаре Лобынич И. Б. рассмотрел в открытом заседании 8 декабря 1993 года дело по иску Кецмура Тараса Михайловича и Головнёвой Инны Сергеевны к Алексиевич Светлане Александровне и редакции газеты «Комсомольская правда» о защите чести и достоинства.

…Заслушав стороны, исследовав материалы дела, суд считает, что исковые заявления подлежат удовлетворению частично.

Согласно ст. 7 ГК Республики Беларусь, гражданин или организация вправе требовать опровержения порочащих их честь и достоинство сведений, если распространявший такие сведения не докажет, что они соответствуют действительности.

Судом установлено, что в газете «Комсомольская правда» от 15 февраля 1990 г. № 39 были опубликованы отрывки из документальной книги С. Алексиевич «Цинковые мальчики» – «Монологи тех, кто прошёл Афганистан». В публикации имеется монолог, подписанный фамилией истицы Головнёвой И. С.

В связи с тем, что ответчики по настоящему делу – Алексиевич С. А. и редакция газеты «Комсомольская правда» – не представили доказательств соответствия действительности сведений, изложенных в указанной публикации, суд считает их не соответствующими действительности.

Однако суд считает, что изложенные сведения не являются позорящими, так как не умаляют честь и достоинство Головнёвой И. С. и её погибшего сына в общественном мнении и мнении граждан с точки зрения соблюдения законов и моральных принципов общества, в них не содержится сведений о недостойном поведении её сына в обществе…

Поскольку ответчиками не представлено доказательств соответствия действительности рассказа Кецмура Т. М., суд считает не соответствующими действительности сведения, изложенные в монологе, подписанном фамилией и именем Кецмура Т. М.

По указанным выше обстоятельствам суд считает не соответствующими действительности и позорящими честь и достоинство истца Кецмура Т. М. следующие сведения, изложенные в фразах: «Я там видел, как выкапывают в рисовых полях железо и человеческие кости, я видел оранжевую ледовую корку на застывшем лице убитого, да, почему-то оранжевую» и «В моей комнате те же книги, фото, магнитофон, гитара, а я – другой. Через парк пройти не могу, оглядываюсь. В кафе официант станет за спиной: „Заказывайте“, – а я готов вскочить и убежать. Не могу, чтобы у меня кто-то за спиной стоял. Увидишь гада, одна мысль: расстрелять его надо». Эти сведения суд считает позорящими, так как они дают основания читателям сомневаться в его психической полноценности, адекватности восприятия окружающего, рисуют его человеком озлобленным, ставят под сомнения его моральные качества, создают о нем впечатление как о человеке, который может правдивую и действительную информацию передать как ложную и не соответствующую действительности…

В остальной части иска Кецмуру Т. М. отказать…

Ответчица Алексиевич С. А. иск не признала. Она показала, что в 1987 г. встречалась с Головнёвой И. С. – матерью погибшего в Афганистане офицера – и беседу с ней записала на магнитофонную ленту. Это было почти сразу после похорон её сына. Истица рассказала ей все то, что указано в монологе, подписанном её фамилией в газете «Комсомольская правда». Для того чтобы Головневу не преследовали органы КГБ, она в одностороннем порядке изменила её имя на «Нина» и воинское звание её сына со старшего на младшего лейтенанта, хотя речь шла именно о ней.

С Кецмуром Т. М. они встречалась именно шесть лет назад. Наедине она записала его рассказ на магнитофонную ленту. В опубликованном монологе сказанное им изложено в соответствии с этой записью, поэтому соответствует действительности и является правдивым…

На основании изложенного, руководствуясь ст. 194 ГК Республики Беларусь, суд решил:

Обязать редакцию газеты «Комсомольская правда» в двухмесячный срок опубликовать опровержение указанных сведений.

Головнёвой Инне Сергеевне в иске о защите чести и достоинства к Алексиевич Светлане Александровне и редакции газеты «Комсомольская правда» отказать.

Взыскать с Алексиевич Светланы Александровны в пользу Кецмура Тараса Михайловича расходы по госпошлине в размере 1320 (одна тысяча триста двадцать) рублей и госпошлину в доход государства в размере 2680 (две тысячи шестьсот восемьдесят) рублей.

Взыскать с Головнёвой Инны Сергеевны в доход государства 3100 (три тысячи сто) рублей.

Решение суда может быть обжаловано в Мингорсуде через нарсуд Центрального района г. Минска в течение 10 дней со дня его оглашения.

Из ходатайства о независимой литературной экспертизе

Директору Института литературы имени Янки Купалы

Академии наук Республики Беларусь

Коваленко В. А.

Уважаемый Виктор Антонович!

Как вам известно, судебный процесс против писательницы Светланы Алексиевич в связи с публикацией отрывка из её документальной повести «Цинковые мальчики» в «Комсомольской правде» от 15.02.90 г. завершён в первой инстанции. Фактически С. Алексиевич обвинили в том, что она будто бы оскорбила честь и достоинство одного из истцов (одного из героев её книги), не передав его слова буквально. Дважды суд отклонил ходатайство о проведении литературной экспертизы.

Белорусский ПЕН-центр просит Вас сделать независимую литературную экспертизу, которая бы дала ответ на следующие вопросы:

1. Как научно обозначается жанр документальной повести с учётом того, что «документальная» понимается как «на основе фактов (свидетельств)», а «повесть» – как «художественное произведение»?

2. Чем отличается документальная повесть от газетно-журнальной публикации, в частности от интервью, текст которого обычно визируется автором у интервьюируемого?

3. Имеет ли право автор документальной повести на художественность, концепцию произведения, отбор материала, литературную обработку устных свидетельств, на собственное мировоззрение, на обобщение фактов во имя художественной правды?

4. Кто владеет авторскими правами: автор или герои описываемых ею событий, чьи исповеди-свидетельства она записывала во время сбора материалов?

5. Как определить границы, в которых автор свободен от буквальности, механичности передачи записанных текстов?

6. Соответствует ли книга С. Алексиевич «Цинковые мальчики» жанру документальной повести (в связи с первым вопросом)?

7. Имеет ли право автор документальной повести на изменение имён и фамилий своих героев?

8. И, как следствие всех этих вопросов, самый главный из них: можно ли судить писателя за отрывок из художественного произведения, даже тогда, когда этот отрывок не нравится тем, кто давал устный материал для книги? С. Алексиевич опубликовала не интервью с истцами, а именно отрывок из книги в жанре документальной повести.

Независимая литературная экспертиза нужна Белорусскому ПЕН-центру для защиты писательницы Светланы Алексиевич.

С уважением

Вице-президент Белорусского ПЕН-центра

Карлос Шерман

28 декабря 1993 г.

Вице-президенту Белорусского ПЕН-клуба

Шерману К. Г.

Уважаемый Карлос Григорьевич! Выполняем Вашу просьбу – сделать независимую литературную экспертизу документальной повести Светланы Алексиевич «Цинковые мальчики» и даём ответ на Ваши вопросы по пунктам:

1. По тому определению понятия «документальная литература», которое даёт «Литературный энциклопедический словарь» (М., «Советская энциклопедия», 1987, с. 98–99) и которое считается среди учёных-специалистов наиболее выверенным и точным, вытекает, что документальная литература, в том числе и документальная повесть, по своим содержанию, методам и способам исследования, форме изложения относится к жанру художественной прозы и в связи с этим активно использует художественный отбор и эстетическую оценку документального материала. «Документальная литература, – отмечает автор соответствующей статьи, – художественная проза, исследующая исторические события и явления общественной жизни путём анализа документальных материалов, воспроизводимых целиком, частично или в изложении».

2. В той же энциклопедической статье утверждается, что «качество отбора и эстетическая оценка изображаемых фактов, взятых в исторической перспективе, расширяют информационный характер документальной литературы и выводят её как из разряда газетно-журнальной документалистики (очерк, записки, хроника, репортаж) и публицистики, так и из исторической прозы». Таким образом, отрывок из «Цинковых мальчиков» С. Алексиевич, опубликованный в «Комсомольской правде» (от 15.02.90 г.), нельзя отнести к жанру интервью, репортажа, очерка или любой другой разновидности журналистской деятельности, он является своеобразной рекламой книги, которая вскоре должна была появиться в печати.

3. Что касается права автора документального произведения на художественность как специфическое средство обобщения фактов, на собственную концепцию исторического события, на сознательный отбор материала, на литературную обработку устных рассказов свидетелей этого события, на собственные выводы сопоставления фактов, то в уже названном выше энциклопедическом словаре сказано буквально следующее: «Сводя к минимуму творческий вымысел, документальная литература своеобразно использует художественный синтез, отбирая реальные факты, которые сами по себе обладают значительными социально-типическими свойствами». Несомненно, что документальная литература строго ориентирована на достоверность и правдивость. Но, однако, возможен ли полный реализм, абсолютная правда вообще? По словам писателя, лауреата Нобелевской премии Альбера Камю, полная правда была бы возможна только тогда, когда бы перед человеком поставили киноаппарат и он бы записал всю его жизнь от рождения до смерти. Но нашёлся бы в таком случае человек, согласившийся бы пожертвовать своей жизнью ради бесконечного просмотра этой удивительной киноленты? И сумел бы он за внешними событиями увидеть внутренние причины поведения «героя»? Легко представить ситуацию, что было бы, если бы автор «Цинковых мальчиков» сознательно отказалась от творческого отношения к собранным фактам и примирилась с ролью пассивного собирателя. Ей пришлось бы в таком случае записать на бумаге буквально все, что наговорили в своих многочасовых рассказах-исповедях герои-»афганцы», и в итоге получился бы (найдись издатель) пухлый том сырого, необработанного, не доведённого до существующего уровня эстетических требований материала, который просто бы не имел читателя. Больше того, если бы таким путём пошли предшественники С. Алексиевич в этом документальном жанре, то мировая литература не имела бы сегодня таких шедевров, как «Брестская крепость» С. Смирнова, «Нюрнбергский процесс» А. Полторака, «Обыкновенное убийство» Т. Капоте, «Я – из огненной деревни» А. Адамовича, Я. Брыля, В. Колёсника, «Блокадная книга» А. Адамовича и Д. Гранина.

4. Авторское право – это сумма правовых норм, регулирующих отношения, связанные с созданием и изданием литературных произведений, и они начинаются с момента создания книги и состоят из конкретных, определённых законодательством правомочий (лично имущественных и неимущественных). Среди них в первую очередь выделяются права на авторство, на публикацию, переиздание и распространение произведения, на неприкосновенность текста (только автор имеет право вносить в своё произведение какие-либо изменения или даёт разрешение сделать это другим). Процесс сбора материала в соответствии с жанром документальной литературы требует активной роли автора, определяющего проблемно-тематическую суть произведения. Нарушение авторского права наказывается в судебном порядке.

5. Буквально точь-в-точь воспроизведение рассказов героев, как мы уже доказывали в ответе на третий вопрос, в документальном произведении невозможно. Но тут, конечно, появляется проблема воли автора, с которым герои в момент откровения поделились воспоминаниями и как бы передали ему часть своих прав на это свидетельство, надеясь на точную передачу их слов в первоначальном виде, на профессиональное мастерство автора, его умение выделить главное и опустить мелочи, которые не углубляют мысль, сопоставить факты и увидеть их в едином целом. В конце концов все решает художественный талант автора и его моральная позиция, его способность соединять документальность с художественным изображением. Меру правдивости, глубину проникновения в событие в этом случае может почувствовать и определить только сам читатель и литературная критика, которая владеет инструментарием эстетического анализа. Эту меру правдивости по-своему оценивают и герои произведения, они самые пристрастные и внимательные его читатели: соприкасаясь с феноменом превращения устного слова в письменное, а тем более напечатанное, они подчас становятся жертвами неадекватной реакции на собственный рассказ. Так человек, впервые услышавший свой собственный голос на магнитофонной ленте, не узнает самого себя и считает, что произошла грубая подмена. Внезапный эффект возникает ещё и в результате того, что рассказ одного свидетеля сопоставляется, стыкуется в книге с другими подобными рассказами, перекликается или отличается от них, или даже спорит, конфликтует с рассказами других героев-свидетелей: тогда заметно меняется отношение и к собственным словам.

6. Книга С. Алексиевич «Цинковые мальчики» целиком отвечает уже названному выше жанру документальной литературы. Достоверность и художественность присутствуют в ней в пропорциях, позволяющих отнести названное произведение к художественной прозе, а не к журналистике. И, к слову сказать, предшествующие книги этого автора («У войны не женское лицо», «Последние свидетели») исследователи относят к документальной литературе.

7. В литературе, современной автору, очерчены определённые границы этики, если достоверная передача рассказа героя, его правдивое свидетельство о событиях, оценка которых ещё не получила надлежащего признания в обществе, могут обернуться нежелательными результатами не только для автора, но и для героя. В таком случае автор, несомненно, имеет право на изменение фамилий и имён героев. И даже тогда, когда герою ничего не угрожает и политическая конъюнктура складывается в пользу книги, авторы нередко пользуются этим приёмом. В фамилии главного героя «Повести о настоящем человеке» Мересьев писатель Б. Полевой заменил всего только одну букву, но сразу же возник эффект художественности: читатель уже понимал, что речь идёт не об одном конкретном человеке, а о типичном явлении в советском обществе. Таких примеров сознательного изменения имени и фамилии героя в истории литературы множество.

8. Судебные процессы, подобные тому, который идёт над С. Алексиевич, автором книги «Цинковые мальчики», имеют ещё, к сожалению, место в мире. Судебному преследованию в послевоенной Англии подвергался Дж. Оруэлл, автор знаменитой «антиутопии» под названием «1984», которого обвинили в клевете на государственное устройство. Сегодня известно, что темой этой книги был тоталитаризм в том варианте, что возник в XX столетии. Смертный приговор в наши дни вынесен в Иране писателю С. Рушди за книгу, в которой якобы в издевательском тоне говорится об исламе: прогрессивная мировая общественность оценила этот акт как нарушение права на свободу творчества и как проявление нецивилизованности. В клевете на Советскую Армию ещё недавно упрекали писателя В. Быкова: многие опубликованные в печати письма от ветеранов-псевдопатриотов звучали как суровый общественный приговор писателю, который первым осмелился сказать вслух правду о прошлом. И, увы, история повторяется. Наше общество, провозгласившее строительство правового государства, пока что осваивает лишь азы самых главных прав человека, подменяя часто дух закона его буквой, забывая о моральной стороне всякого судебного дела. Право на защиту собственного достоинства, которое, по мнению истцов, было нарушено С. Алексиевич газетной публикацией отрывка из книги, не должно пониматься как право сегодня говорить автору книги одно, а завтра, в соответствии с изменением настроения или политической конъюнктуры, что-то совсем обратное. Возникает вопрос. Когда был искренен «герой» книги: тогда, когда дал согласие поделиться с С. Алексиевич своими воспоминаниями о войне в Афганистане, или тогда, когда под нажимом товарищей по оружию решил отстаивать корпоративные интересы определённой группы людей? И имеет ли он в таком случае моральное право на судебное преследование писательницы, которой в своё время доверился, зная, что его исповедь будет опубликована? Факты, сообщённые истцом автору и опубликованные в газете, не выглядят одиночными и случайными, они подтверждаются в книге другими аналогичными фактами, ставшими известными автору из рассказов других свидетелей тех же событий. Разве это не даёт основание думать, что «герой» был искренен в тот момент, когда записывался устный рассказ, а не тогда, когда он отказывался от своих слов? И ещё важный аспект: если нет свидетелей разговора автора с «героем» и когда отсутствуют другие доказательства правоты одной или второй стороны судебного процесса, возникает необходимость в перепроверке всех подобных фактов, приводимых автором в своей книге, что можно было бы сделать на своеобразном «нюрнбергском процессе», в котором бы приняли участие десятки и тысячи свидетелей войны в Афганистане. В противном случае существует опасность утонуть в бесконечных судебных разбирательствах, где пришлось бы доказывать чуть ли не каждое сказанное героями книги слово, а это уже абсурд. Поэтому обращение Белорусского ПЕН-центра в Институт литературы АНБ с просьбой сделать независимую литературную экспертизу опубликованного в «Комсомольской правде» отрывка из документальной книги С. Алексиевич «Цинковые мальчики» представляется в данной ситуации естественным и, может, даже единственно возможным способом решить конфликт.

Директор Института имени Я. Купалы Академии наук Беларуси,

член-корреспондент АНБ Коваленко В. А.

Старший научный сотрудник Института литературы,

кандидат филологических наук Тычина М. А.

27 января 1994 г.

И ещё один эпилог, он же пролог

…Тягостно мне писать о нас – о тех, кто сидел в зале суда. В последней своей книге «Зачарованные смертью» Светлана Алексиевич пишет: «А кто – мы? Мы – люди войны. Мы или воевали, или готовились к войне. Мы никогда не жили иначе».

Мы воевали… Вот словно специально рассевшиеся за спиной писательницы женщины тихо, чтобы не слышал судья, но внятно для Светланы Алексиевич состязаются в оскорблениях её. Матери! Эпитеты таковы, что повторить их не могу… Вот И. Головнева в перерыве подходит к пришедшему вступиться за писательницу отцу Василию Радомысльскому: «Не стыдно вам, батюшка, – продались за деньги!» – «Тьма! Дьявол!» – раздаётся из публики, и уже тянутся негодующие руки, чтобы сорвать с его груди крест. «Это вы – мне? Мне, который отпевал ваших сыновей по ночам, потому что вы говорили, что иначе не получите триста рублей обещанной помощи», – потрясённо вопрошает священник. «Зачем пришёл? Дьявола защищать?» – «Молитесь за себя и за детей своих. Нет покаяния, нет утешения». – «Мы ни в чем не виноваты… Мы ничего не знали…» – «Вы были слепы. А когда открыли глаза свои, то увидели только труп своего сына. Кайтесь…» – «Что нам до афганских матерей… Мы своих детей потеряли…»

Впрочем, не осталась в долгу и другая сторона. «Ваши сыновья убивали в Афганистане невинных! Они – преступники! Ну и что, что приказ?» – кричит матерям какой-то мужчина. «Вы предаёте детей своих во второй раз…» – неистовствует другой.

А ты? А мы – не выполняли приказ? Приказ – молчать? Мы не тянули на собраниях вверх «одобряющие» руки? Я спрашиваю: нам всем нужен суд? Не тот суд – другой, о котором говорил на суде председатель Белорусской Лиги прав человека Е. Новиков; когда мы все – мы, молчавшие, матери наших погибших солдат, ветераны этой войны и матери погибших афганцев – сядем вместе и просто посмотрим друг другу в глаза? (А. Александрович. «Фемида», 27 декабря 1993 г.)
* * *
Закончился гражданский процесс о защите чести и достоинства по иску Головнёвой – Кецмура к писательнице Светлане Алексиевич. Последний день процесса собрал много журналистов, и в некоторых изданиях уже промелькнули сообщения о решении суда: иск Головнёвой отклонить, иск Кецмура удовлетворить частично. Я не стану дословно цитировать заключительное постановление, скажу только, что оно носит, на мой взгляд, довольно примиренческий характер. Но примирило ли оно стороны в действительности?

Инна Сергеевна Головнева, мать погибшего в Афганистане старшего лейтенанта Головнева, по-прежнему на «тропе войны» – она собирается подавать кассационную жалобу и судиться с писательницей дальше и дальше. Что движет этой женщиной? Что движет этой матерью? Безутешное горе. Безутешное в том смысле, что чем дальше уходит в историю афганская война, чем отчётливее осознает общество, насколько авантюрной была эта затея, тем бессмысленней выглядит гибель наших ребят на чужой земле… Поэтому и не принимает Инна Сергеевна книгу «Цинковые мальчики». Поэтому для неё она – оскорбление: для матери слишком непосильна ноша – обнажённая правда об афганской войне.

Тарас Кецмур – бывший водитель-»афганец» – второй истец этого гражданского процесса. Его иск частично удовлетворён судом; два глубоко психологических, глубоко драматических эпизода в монологе под его фамилией, свидетельствующие, на мой взгляд, лишь о том, что война никого не отпускает живым, даже если целы руки-ноги, признаны по требованию Кецмура «оскорбляющими честь и достоинство». Впрочем, я даже готов понять Тараса. Помните, есть такой афоризм: «Бойтесь первых порывов души, они могут быть искренними»? Так вот его монолог в «Цинковых мальчиках» – это, на мой взгляд, именно первый искренний порыв души после Афгана. Прошло четыре года. Изменился Тарас. И мир вокруг него. И ему, наверное, хотелось бы многое изменить также и в памяти о прошлом, если уж не удастся эту память вычеркнуть вовсе из души… А тут «Цинковые мальчики» – написано пером, не вырубишь топором.

Светлана Алексиевич покинула заседание суда до окончания процесса – после очередного отказа суда о ходатайстве писательницы на литературную экспертизу. Алексиевич резонно спрашивала: как можно судить документальную повесть, не зная основ жанра, не владея азами литературного труда и не желая вдобавок знать мнение профессионалов? Но суд был непреклонен. После второго отказа в литэкспертизе Светлана Алексиевич покинула зал заседания. При этом она сказала:

– Как человек я прошу прощения за то, что причинила боль, за этот несовершенный мир, в котором часто невозможно даже пройти по улице, чтобы не задеть другого человека… Но как писатель я не могу, не имею права просить прощения за книгу, за правду!

Гражданский процесс над С. Алексиевич и её книгой «Цинковые мальчики» – это наше второе поражение в афганской войне… (Елена Молочко, «Народная газета», 23 декабря 1993 г.)
* * *
В декабре 1993 года судебный марафон по обвинению писательницы Светланы Алексиевич и её книги «Цинковые мальчики» наконец завершился. Решение суда: писательница должна извиниться перед «афганцем» Тарасом Кецмуром, честь и достоинство которого суд признал «оскорблённым частично». Газете «Комсомольская правда» белорусский суд ничтоже сумняшеся присудил напечатать опровержение, а также письменные извинения писательницы и редакции.

Второй истице – матери погибшего в Афганистане офицера Инне Сергеевне Головнёвой – в иске отказано, хоть суд признал «часть сведений, приписываемых авторству Головнёвой, не соответствующими действительности». Иск Головнёвой суду пришлось отклонить, поскольку в ходе слушаний была представлена кассета с магнитофонной записью выступлений Головнёвой несколько лет назад на одном из митингов, где она полностью поддерживает книгу Алексиевич.

У Светланы Алексиевич на этом суде, в этом судопроизводстве и в этой системе шансов на защиту своего человеческого и профессионального достоинства не было…

Испугавшись всемирного возмущения политическим процессом над художественным произведением и его создателем, режиссёры белорусского трагифарса громогласно формулировали: «Это ни в коем случае не суд над книгой, не процесс против писателя и его творчества! Это всего лишь гражданский иск о защите чести и достоинства, адресованный газете „Комсомольская правда“ по поводу публикации 1990 года».

«А как же быть с презумпцией невиновности? «– поинтересовались после завершения процесса у судьи Ждановича председатель Белорусской Лиги прав человека Евгений Новиков и глава Белорусской ассоциации свободных средств массовой информации Алесь Николайченко.

Согласно Ждановичу, «презумпция невиновности действует только в уголовных делах». Вот если бы Головнева и Кецмур обвинили С. Алексиевич в клевете, то в этом случае презумпция невиновности действовала бы, поскольку сам термин «клевета» и является термином уголовного кодекса, и тогда истцы должны были бы представить в суд вещественные доказательства…

В случае же гражданского иска по защите чести и достоинства презумпция невиновности в Белоруссии не существует…

Возможно, из гражданского процесс плавно перетечёт в уголовный – истица Головнева пообещала и говорила об этом как о своей цели.

К белорусским прокоммунистическим газетам, которые травят писательницу, присоединилась «Комсомольская правда» – статья-послесловие от 30 декабря 1990 года, подписанная Виктором Пономарёвым.

Светлане Алексиевич «показалось, что за спинами матерей „генеральские погоны“, а у них за спинами – по крайней мере точно – сыновние могилы. Они, а не писательница, орденоносец, лауреат, нуждаются в защите. Если и происходит здесь акт гражданской казни, то никак не над писательницей», – суетливо и демагогически торопится «Комсомолка» отстраниться от Светланы Алексиевич.

Это пролог к официальному извинению, как проба перекованного голоса – с нового на старый. Владимиру Вольфовичу должно понравиться. Как и название: «Мальчики цинковые. Писатели – все железнее». А журналисты и редакторы «Комсомольской правды» – все гуттаперчевее?

Правда всегда стоила дорого произносящему. Отказ от правды всегда ввергал малодушных в бедствия. Но, кажется, не было в современной истории более безнадёжного и всеобъемлющего несчастья, чем добровольное саморазрушение человеческой натуры подданными коммунизма, когда от людей остаются «только дымящие дыры», по выражению Михаила Булгакова.

Дымящие дыры на советском пепелище. (Инна Рогачий, «Русская мысль», 20–26 января 1994 г.)
* * *
…За десять лет афганской авантюры через неё были пропущены многие миллионы людей, повязанных в итоге не одним лишь чувством любви к советской родине, но и кое-чем ещё, гораздо более существенным. Часть их погибла, и мы по-христиански скорбим об их безвременной смерти, чтим боль физических и душевных ран, нанесённых их родным и близким. Но вряд ли возможно нынче уйти от понимания того, что они – не герои с их бесспорным правом на всенародное поклонение, а всего лишь вызывающие жалость жертвы. Сознают ли это сами «афганцы»? По всей вероятности, большинству из них это пока не под силу. Схожие с ними военной судьбой американские «герои Вьетнама», поняв истинную сущность своего героизма, бросили президенту полученные от него медали; наши же, похоже, способны лишь гордиться афганскими наградами. Кто из них задумался: за что на самом деле они получены? Добро бы эти награды служили нынче лишь в качестве предлога для получения льгот и привилегий, погоней за которыми охвачено все наше нищающее общество. Но претензии у их обладателей шире. Недавно в Минске на одном из афганских митингов была открыто заявлена далеко идущая претензия на власть в Беларуси. Что ж, ныне подобная заявка небеспочвенна. Пользуясь царящей в обществе моральной невнятицей (Афган – грязная война, но её участники – герои-интернационалисты), можно достичь чего угодно. В этих условиях матери погибших – благодатный материал в руках бывших и настоящих красных и коричневых, повсеместно обретающих второе, обновлённое дыхание. И матерей используют – вовсю эксплуатируют их праведный гнев, их святую печаль. Как эксплуатировали в своё время коммунистическую идейность и патриотизм их погибших детей. В общем, расчёт беспроигрышен: кто бросит камнем в скорбящую мать? Но за спинами скорбящих матерей зловеще маячат знакомые широкоплечие фигуры, и напрасно автор «Комсомольской правды» притворяется, что никого там не видит. Что «не в генералах за их спинами дело»…

Зловещее дыхание имперской политики, не до конца реализованной в Афганистане, все явственнее ощущается в Беларуси. Суд над Светланой Алексиевич – лишь составной эпизод в длинной цепи скрытых и явных проявлений такого рода. Тоской по великой державе и тёплым морям исходит не только партия Жириновского, сторонников которой немало и в Беларуси. «Встряхнуть» посттоталитарное общество, «сплотить» его новой кровью – вот средство для достижения все той же цели – попранного идеала вчерашнего дня… (Василь Быков, «Литературная газета», 26 января 1994 г.)
* * *
…Нет, не о правде войны была эта жёсткая борьба с судебным разбирательством. Борьба шла за живую человеческую душу, за её право на существование в нашем холодном и неуютном мире, которая только и может стать преградой на пути войны. Война будет продолжаться до тех пор, пока она бушует в наших растерянных умах. Ведь она – только неизбежное следствие скопившихся в душах злобы и зла…

В этом смысле слова погибшего офицера становятся символическими и пророческими: «Я, конечно, вернусь, я всегда возвращался…» (Из дневника старшего лейтенанта Юрия Головнева) (Пётр Ткаченко, «Во славу Родины», 15–22 марта 1994 г.)