1 2 3 4 5 
Рука об   руку преклонили Маргарет и Питер колена перед огромным алтарем. Облака   благовоний поднимались от качающихся кадил, теряясь во мраке. Точно так же   завтра дым костров будет подниматься к небу. Они стояли, она и ее муж,   завоеванный наконец ею, завоеванный после стольких страданий и которого она,   возможно, потеряет прежде, чем ночь спустится на землю. Священники пели,   епископ в роскошном облачении наклонился над ними и прошептал слова брачного   обряда, на палец ей надели кольцо, слова обещания были произнесены, было дано   благословение, и они стали мужем и женой. Разлучить их могла только   смерть, – она стояла так близко от них в этот час.      

Все было   кончено. Маргарет и Питер поднялись, повернулись и на какое-то мгновение   остановились. Маргарет обвела взглядом присутствующих и неожиданно увидела   темное лицо Морелла, стоящего несколько в стороне и окруженного своими   приближенными. Он смотрел на нее. Он подошел к ней и, низко поклонившись,   прошептал:      

– Мы   участвуем в странной игре, леди Маргарет. Хотел бы я знать, чем она кончится.   Буду ли я мертв сегодня вечером, или вы станете вдовой? И где начало этой игры?   Не здесь, я думаю. И где дадут плоды те семена, что мы посеяли? Не думайте обо   мне плохо, потому что я любил вас, а вы меня нет.      

Он опять   поклонился, сначала Маргарет, потом Питеру, и прошел, не обратив внимания на   Бетти, которая стояла рядом, глядя на него своими большими глазами, словно тоже   раздумывая, чем кончится эта игра.      

Король и   королева, окруженные придворными, вышли из собора, вслед за ними двинулись   новобрачные. Они вновь сели на своих коней и в сиянии южного солнца, под приветственные   крики толпы направились ко дворцу, где их ждал свадебный пир. Там для них был   приготовлен стол, поставленный только чуть ниже королевского стола. Свадебный   пир был великолепен и тянулся очень долго, но Маргарет и Питер почти ничего не   ели и, не считая церемониальной чаши, ни одна капля вина не коснулась их губ.   Наконец запели трубы, король и королева поднялись, и король своим тонким   голосом объявил, что он не прощается с гостями, так как весьма скоро они все   встретятся в другом месте, где храбрый новобрачный – английский джентльмен –   будет защищать честь своей родственницы и соотечественницы в поединке с одним   из первых грандов Испании, которого она обвиняет в причинении ей зла. Этот   поединок, увы, не будет развлекательным турниром, он будет битвой насмерть,   таковы его условия. Он не может пожелать успеха ни одному из противников, но он   уверен, что во всей Севилье нет ни одного сердца, которое не отнеслось бы с   должным уважением и к победителю и к побежденному, он уверен также, что оба   противника будут доблестными, как подобает храбрым рыцарям Испании и Англии.      

Вновь   запели трубы, и придворные, назначенные сопровождать Питера, подошли к нему и   объявили, что ему пора надеть доспехи. Новобрачные поднялись, окружающие отошли   в сторону, чтобы не слышать их разговора, но с любопытством смотрели на них.   Питер и Маргарет обменялись несколькими словами.      

– Мы   расстаемся, – произнес Питер, – и я не знаю, что сказать.      

– Не   говори ничего, муж мой, – ответила Маргарет. – Твои слова сделают   меня слабой. Иди и будь храбр – сражайся за свою честь, за честь Англии и мою.   Живой или мертвый – ты мой любимый, и живые или мертвые – мы встретимся. Мои   молитвы будут с тобой, сэр Питер, мои молитвы и моя вечная любовь. Может быть,   они дадут силу твоим рукам и уверенность твоему сердцу.      

Затем   Маргарет, не желая обнимать его на глазах у всех, присела перед ним в таком   низком поклоне, что ее колено почти коснулось земли, он же низко склонился   перед ней. Странное и величавое расставание – так, по крайней мере, подумали   все собравшиеся. Взяв Бетти за руку, Маргарет покинула Питера.      

Прошло   два часа. Пласа де Торос, где должен был происходить поединок, – потому   что на большой площади, на которой обычно устраивались турниры, готовили   завтрашнее аутодафе, – была переполнена народом. Это был огромный   амфитеатр, – возможно, построенный еще римлянами, – где устраивались   всевозможные игры, в том числе и бои быков. Двенадцать тысяч зрителей могли   разместиться на скамейках, поднимавшихся ярусами вокруг огромной арены, и вряд   ли в этот день там можно было найти хоть одно свободное место. Арена, достаточно   большая, чтобы кони, взяв разбег с любого конца ее, могли набрать полную   скорость, была посыпана белым песком, так же как это, вероятно, делалось и в те   времена, когда на ней сражались гладиаторы. Над главным входом, как раз против   центра арены, сидели король и королева со своими приближенными, и между ними,   но чуть позади, прямая и молчаливая, как статуя, – Маргарет. Лицо ее было   закрыто подвенечной вуалью. Напротив них, по другую сторону арены, в беседке,   окруженная свитой, сидела Бетти, сверкая золотом и драгоценностями, поскольку   она была дамой, за чье доброе имя, по крайней мере формально, происходил этот   поединок. Она сидела тоже совершенно неподвижно, привлекая взоры всех   собравшихся. В ожидании поединка все разговоры вертелись вокруг нее, – это   создавало рокот, подобный рокоту волн, бьющихся ночью о берег.      

Загремели   трубы, затем наступила тишина. Предшествуемый герольдами в золотых одеждах,   через главный вход на арену выехал маркиз Морелла в сопровождении свиты. Под   ним был великолепный черный конь, и сам он был одет в черные доспехи, над   шлемом развевался черный плюмаж из страусовых перьев. На его алом щите был   изображен орел с короной, указывавший на его звание, и под ним гордый девиз:   «То, что я беру, я уничтожаю». Маркиз остановил своего коня в центре арены,   поднял его на дыбы и заставил сделать круг на задних ногах. Он отсалютовал   королевской чете длинным копьем со стальным наконечником. Толпа приветствовала   его криками. После этого Морелла со своими людьми отъехали к северному концу   арены.      

Вновь   зазвучали трубы, и появился герольд, а за ним верхом на белом коне, одетый в   белые доспехи, сверкавшие на солнце, с белым плюмажем на шлеме, выехал высокий   и суровый сэр Питер Брум. На его щите был изображен золотой, устремляющийся   вниз сокол с девизом: «За любовь и честь». Он так же выехал на середину арены и   сделал круг совершенно спокойно, словно ехал по дороге, при этом он тоже поднял   свое копье в знак приветствия. На этот раз толпа молчала – рыцарь был   иностранец. Однако солдаты, бывшие в толпе, говорили друг другу, что вид у него   бравый и победить его будет нелегко.      

В третий   раз зазвучали трубы, и оба рыцаря двинулись навстречу друг другу и остановились   перед королевскими величествами. Главный герольд громко возвестил условия поединка.   Они были краткими: поединок должен продолжаться до смертельного исхода, если   только король и королева не пожелают прекратить его раньше, а победитель   согласится с их пожеланиями; рыцари будут биться на конях или пешими, копьями,   мечами или кинжалами, но сломанное оружие не может быть заменено, нельзя   заменять также коней и доспехи; победителя с почетом проводят с поля боя, и ему   разрешено будет уехать, куда он пожелает, в королевстве или за его пределы, ему   не будет предъявлено никакого обвинения, и его не должна преследовать кровавая   месть; тело побежденного будет отдано его друзьям для похорон также с   подобающими почестями; исход поединка не должен ни в какой мере влиять на   решение церковного или гражданского суда по иску дамы, утверждающей, что она маркиза   Морелла, или со стороны благородного маркиза Морелла, который, как она   утверждает, является ее мужем.      

Условия   поединка были оглашены, противников спросили, согласны ли они с этими   условиями, на что оба четко и ясно ответили: «Да». Тогда герольд от имени сэра   Питера Брума, рыцаря ордена Сант-Яго, вызвал благородного маркиза Морелла на   смертельный поединок, поскольку названный маркиз оскорбил его родственницу,   английскую леди Элизабет Дин, которая утверждает, что она жена маркиза, должным   образом обвенчанная с ним, и нанес многие другие оскорбления сэру Питеру Бруму   и его жене, донне Маргарет Брум, в знак чего герольд бросил перчатку, которую   маркиз Морелла поднял острием своего копья и перебросил через плечо, приняв   таким образом вызов.      

Соперники   опустили забрала, их оруженосцы подошли проверить, хорошо ли укреплены доспехи,   оружие, подпруги и поводья у коней. Все было в полном порядке, помощники   герольдов взяли коней под уздцы и развели их в противоположные концы арены. По   сигналу короля раздался звук трубы, и оруженосцы, бросив поводья, отскочили   назад. Вторично зазвучала труба, и рыцари подобрали поводья, наклонились над   гривами лошадей, прикрылись щитами и подняли копья, выставив их вперед.      

Зрители   застыли в напряженном молчании, и среди этой тишины пронесся звук третьей трубы   – для Маргарет он прозвучал как глас судьбы. Из двенадцати тысяч глоток вырвался   вздох, подобный порыву ветра на море, и замер вдали. Подобно стрелам,   выпущенным навстречу друг другу, их кони с каждым шагом увеличивали скорость.   Вот они встретились. Оба копья ударились о щиты, и оба противника покачнулись.   Острия копей сверкнули, отклонившись в сторону или вверх, и рыцари, удержавшись   в седлах, проскакали мимо, задев друг друга, но не ранив. В конце арены   оруженосцы поймали коней за поводья и повернули их. Первая схватка закончилась.      

Вновь   запели трубы, и опять противники помчались навстречу друг другу и встретились в   центре арены. Как и в первый раз, копья ударили по щитам, но столкновение было   столь сильным, что копье Питера разлетелось на куски, а копье Морелла,   скользнув по щиту противника, застряло в его забрале. Питер пошатнулся в седле   и стал падать назад. Когда казалось, что он вот-вот должен упасть с коня,   завязки его шлема лопнули. Шлем был сорван с его головы, и Морелла проскакал   мимо со шлемом на острие копья.      

– Сокол   падает! – закричали зрители. – Сейчас он свалится с коня!      

Но Питер   не свалился. Он отбросил разбитое копье и, ухватившись за ремень седла,   подтянулся обратно в седло. Морелла пытался остановить коня, чтобы повернуть   обратно и напасть на англичанина раньше, чем он оправится, но его конь   стремительно мчался, остановить его было невозможно, пока он не увидит перед   глазами стену. Наконец противники вновь повернулись друг к другу. Но у Питера   не было копья и шлема, а на острие копья Морелла висел шлем его противника, от   которого он тщетно пытался освободиться.      

– Вытаскивай   меч! – кричали Питеру.      

Это были   голоса капитана Смита и его матросов. Питер опустил руку, чтобы взяться за меч.   Но он не сделал этого и, оставив меч в ножнах, пришпорил коня и вихрем понесся   на Морелла.      

– Сокола   сейчас проткнут! – закричали кругом. – Орел побеждает! Орел   побеждает!      

Действительно,   казалось, что этим все кончится. Копье Морелла было направлено на незащищенное   лицо Питера, но, когда копье было совсем близко, Питер бросил поводья и ударил   своим щитом по белому плюмажу, развевавшемуся на конце копья Морелла, тому   самому, что перед этим был сорван с головы Питера. Он рассчитал правильно:   белые перья качнулись очень невысоко, однако достаточно для того, чтобы,   пригнувшись в седле, Питер мог проскользнуть под смертоносным копьем. А когда   противники поравнялись, Питер выбросил свою длинную правую руку и, обхватив   Морелла, словно стальным крюком, вырвал его из седла. Черный конь помчался   вперед без всадника, а белый – с двойной ношей.      

Морелла   обхватил Питера за шею, и тела их переплелись, черные доспехи перемешались с   белыми, противники раскачивались в седле, а испуганный конь мчался по арене,   пока наконец не свернул резко в сторону. Противники упали на песок и некоторое   время лежали, оглушенные падением.      

– Кто   победил? – кричали в толпе.      

Им   отвечали:      

– Оба   готовы!      

Наклонившись   вперед в своем кресле, Маргарет сорвала вуаль и смотрела на арену. Лицо ее было   мертвенно бледным.      

– Глядите,   они упали вместе, вместе и зашевелились и теперь поднялись невредимыми.      

Питер и   Морелла отскочили друг от друга и выхватили длинные мечи. И пока оруженосцы   ловили коней и подбирали сломанные копья, они уже стояли лицом к лицу. Питер, у   которого не было шлема, держал высоко свой щит, чтобы защитить голову, и   спокойно ожидал атаки.      

Морелла   первым нанес удар, и его меч со скрежетом столкнулся со сталью. Прежде чем   Морелла успел вновь стать в позицию, Питер нанес ему ответный удар, однако   Морелла успел пригнуться, и меч только срезал черные перья с его шлема. С   быстротой молнии устремилось острие меча Морелла прямо в лицо Питера, но   англичанин успел чуть отклониться, и удар миновал его. Вновь атаковал Морелла и   нанес удар такой силы, что, хотя Питер успел подставить свой щит, меч испанца скользнул   по нему и пришелся по незащищенной шее и плечу. Кровь окрасила белые доспехи, и   Питер зашатался.      

– Орел   побеждает! Орел побеждает! Испания и орел! – вопили десять тысяч глоток.      

Вслед за   этим наступило минутное молчание, и в этой тишине в толпе раздался женский   голос, в котором Маргарет узнала голос Инессы:      

– Нет,   сокол нападает!      

Не успел   замереть звук ее голоса, как Питер, видимо разъяренный болью от раны и страхом   поражения, с боевым кличем: «Да здравствуют Брумы!» – собрал все силы и ринулся   прямо на Морелла – зрители увидели, что половина шлема испанца валялась на   песке. На этот раз пришла очередь Морелла покачнуться. Более того – он выронил   свой щит.      

– Вот   это удар! Хороший удар! – раздались голоса в толпе. – Сокол! Сокол!      

Питер,   увидел, что противник потерял щит, и то ли из рыцарства, как подумала толпа,   приветствовавшая этот жест, то ли потому, что он хотел освободить свою левую   руку, но он отшвырнул свой щит и, схватив меч обеими руками, бросился на   испанца. С этого момента, хотя он был без шлема, исход поединка уже не вызывал   сомнения. Бетти говорила о Питере как об упорном бойце с тяжелым ударом. На   этот раз Питер доказал, что она была права. Свежий, будто он только что вышел   на арену, Питер наносил удар за ударом злополучному испанцу, пока удары его   меча по толедской стали доспехов противника не стали напоминать удары молота по   наковальне. Это были страшные удары, но сталь еще выдерживала, и Морелла,   сопротивляясь изо всех сил, отступал, пока наконец не оказался перед трибуной,   где сидели их величества и Маргарет.      

Краем   глаза Питер увидел, где они находятся, и в душе решил, что именно сейчас и   здесь он закончит бой. Отпарировав выпад отчаявшегося испанца, Питер нанес ему   сокрушительный удар, меч его блеснул подобно радуге, и, хотя черная сталь   выдержала, Морелла почти был сбит с ног. Воспользовавшись этим, Питер высоко   поднял меч и с криком «Маргарет!» опустил его со всей силой, на какую был   способен. Меч сверкнул подобно молнии, быстрый, ослепивший всех, кто смотрел на   него. Морелла пытался отвести меч противника. Напрасно. Его собственный меч   разлетелся, шлем был рассечен, и, широко раскинув руки, он тяжело рухнул на   землю.      

Наступило   минутное молчание, и среди этого молчания раздался пронзительный женский голос:      

– Сокол   победил! Английский сокол победил!      

Вслед за   этим поднялся неистовый шум: «Он мертв! „, «Нет, он двигается! «, «Убей его! «,   «Пощади его, он хорошо сражался!“      

Питер   оперся о свой меч, глядя на поверженного противника. Затем он взглянул на короля   и королеву, но они сидели молча, не подавая никакого знака. Он видел Маргарет,   которая пыталась встать и крикнуть что-то, но женщины, стоявшие рядом, усадили   ее обратно. Глубокая тишина воцарилась вокруг, тысячи людей напряженно ждали   конца. Питер посмотрел на Морелла. Увы, тот еще был жив, его меч и прочный шлем   смягчили силу мощного удара. Морелла был только ранен и оглушен.      

– Что   я должен делать? – обратился Питер к королевской чете.      

Король,   казалось, был взволнован, он хотел сказать что-то, но королева наклонилась к   нему, шепнула несколько слов, и он остался сидеть неподвижно. Оба молчали.   Молчала и внимательно наблюдавшая за всем этим толпа. Понимая, что означает это   ужасающее молчание, Питер бросил меч и вытащил кинжал, чтобы разрезать ремни   шлема Морелла и нанести последний удар.      

В эту   секунду он услышал шум, донесшийся с другого конца арены, и, взглянув в ту   сторону, увидел самую странную картину, какую ему когда-либо приходилось   наблюдать. С перил павильона напротив него, легко, как кошка, спускалась   женщина. С кошачьей ловкостью она спрыгнула с высоты десяти футов и, подобрав   свои юбки, бросилась к нему. Это была Бетти. Без сомнения, это была Бетти.   Бетти в ее роскошном наряде, с развевающимися волосами. Питер в изумлении   смотрел на нее. Все кругом замерли пораженные. Через полминуты она уже была   рядом с ним и, став над телом Морелла, закричала:      

– Оставь   его! Говорю тебе, оставь его!      

Питер не   знал, что делать и что сказать, и двинулся было, чтобы поговорить с ней, но она   стремительно бросилась к мечу Питера, лежавшему на песке, подняла его и,   отскочив назад к Морелла, крикнула:      

– Тебе   придется сначала сразиться со мной, Питер!      

И она   действительно так стремительно стала наступать на него с его собственным мечом   в руках, что он вынужден был отступить, чтобы избежать удара. По скамьям прокатилась   волна хохота. Засмеялся даже Питер. Ничего подобного никогда еще не было видано   в Испании. Смех замер, и Бетти, у которой был отнюдь не тихий голос, опять   закричала на ужасном испанском языке:      

– Пусть   он убьет сначала меня, прежде чем убить моего мужа! Отдайте мне моего мужа!      

– Бери   его, если тебе хочется, – ответил Питер.      

И Бетти,   бросив меч, подняла лежащего без сознания испанца своими крепкими руками, как   будто это был ребенок; его кровоточащая голова легла ей на плечо. Бетти   пыталась унести его, но не смогла.      

Присутствующие   громко приветствовали ее, а Питер с жестом отчаяния отбросил свой кинжал и   опять обратился к их величествам. Король встал и поднял руку, дав знак оруженосцам   Морелла взять его тело. Бетти помогала им.      

– Маркиза   Морелла, – произнес король, в первый раз обращаясь к ней с этим титулом, –   ваша честь восстановлена, ваш защитник победил. Что вы хотите сказать?      

– Ничего, –   ответила Бетти, – кроме того, что я люблю этого человека, хотя он дурно   обращался со мной и с другими. Я знала, что, если он скрестит меч с Питером, он   искупит свои грехи. Я повторяю, что люблю его, и, если Питер хочет убить его,   он должен сначала убить меня.      

– Сэр   Питер Брум, – сказал король, – решение в ваших руках. Мы отдаем вам   жизнь этого человека – вы можете подарить ее ему или поступить по своему   усмотрению.      

Питер   немного подумал и затем произнес:      

– Я   дарую ему жизнь, если он признает эту даму своей законной женой и будет всегда   жить с ней, прекратив против нее все судебные дела.      

– Дурак,   как он может это сделать, – воскликнула Бетти, – когда ты своим   здоровенным мечом выбил из него всякое соображение!      

– Тогда, –   смиренно предложил Питер, – может быть, кто-нибудь сделает это за него?      

– Я, –   сказала Изабелла, в первый раз нарушив молчание. – Я это сделаю. От имени   маркиза Морелла я обещаю вам это, дон Питер Брум, перед лицом всех собравшихся   здесь. Я еще добавлю: если он выживет и если он захочет нарушить это   обязательство, данное от его имени для того, чтобы спасти его от смерти, имя   его будет предано позору. Объявите об этом, герольды!      

Герольды   затрубили в трубы, и один из них объявил громогласно решение королевы. Толпа   громко приветствовала это решение.      

После   этого оруженосцы унесли Морелла, все еще остававшегося без сознания; Бетти в   перепачканном кровью платье шла рядом с ним. Питеру подвели его коня, и он,   невзирая на раны, сел на него и объехал арену. Его встречали такими овациями,   каких эта площадь никогда не слышала. Отсалютовав мечом, Питер и его оруженосцы   исчезли в воротах, через которые они выехали.      

Так   необычно закончился этот поединок, который впоследствии получил название «Боя   испанского орла с английским соколом».      

 ГЛАВА XXV. «МАРГАРЕТ»   УХОДИТ В МОРЕ      

       

Наступила   ночь. Питер, ослабевший от потери крови и с трудом двигавшийся из-за полученных   ран, попрощался с королем и королевой Испании, которые наговорили ему массу   приятных слов. Они назвали его украшением рыцарства и предлагали ему высокое   положение и звание, если он согласится поступить к ним на службу. Однако Питер   поблагодарил их и отказался, сказав, что он слишком много перестрадал в   Испании, чтобы жить здесь. Король и королева поцеловали его жену, прекрасную   Маргарет, которая прильнула к своему раненому мужу, как плющ обвивает дуб, и не   отходила от него ни на шаг. Ведь еще недавно она почти не надеялась обнять его   живого. Итак, король и королева поцеловали ее, а Изабелла, сняв с себя   драгоценную цепь, повесила ее на шею Маргарет в качестве прощального подарка и   пожелала ей счастья с таким мужем.      

– Увы,   ваше величество, – ответила Маргарет, и ее темные глаза наполнились слезами, –   как я могу быть счастливой, думая о завтрашнем дне?      

Изабелла   покраснела и ответила:      

– Донна   Маргарет Брум, будьте благодарны за то, что вам принес сегодняшний день, и   забудьте о завтрашнем и о том, что он должен унести. Идите, и пусть бог будет с   вами обоими!      

Они   удалились, и маленькая кучка английских матросов в испанских плащах, которые   сидели в амфитеатре и ахали, когда наносил удары орел, но ликовали, когда   побеждал сокол, повели или, скорее, понесли Питера под покровом темноты к   лодке, стоявшей неподалеку от места поединка. Они отплыли, никем не замеченные,   ни толпой, ни даже оруженосцами Питера, уверенными, что он, как и предупредил   их, вернулся со своей женой во дворец. Так они доплыли до «Маргарет», судно   снялось с якоря и, спустившись вниз по течению, стало за излучиной реки.      

Это была   тяжелая ночь – в ней не было места для любви и нежности. Разве могли думать об   этом Маргарет и Питер, измученные сомнениями и страхом, пережившие сегодня   такой ужас и такую радость! Рана Питера была глубокой и тяжелой, хотя его щит и   умерил силу удара меча Морелла и острие меча пришлось, по счастливой   случайности, по плечу так, что не задело артерии и не тронуло кости. Однако он   потерял много крови, и капитан Смит, который был гораздо более умелым хирургом,   чем это можно было предполагать, счел необходимым промыть рану спиртом,   причинившим Питеру сильную боль, и зашить ее шелковой ниткой. На руках и на   бедрах у Питера были страшные кровоподтеки, а спина была разбита во время   падения с коня вместе с Морелла.      

Большую   часть ночи Питер пролежал в полузабытье. И когда наступил рассвет, он смог   только подняться со своей койки, чтобы вместе с Маргарет опуститься на колени и   молиться о спасении ее отца из рук жестоких испанских священников.      

Ночью   Смит, воспользовавшись приливом, повел судно опять вверх по течению и бросил   якорь под прикрытием старых, разбитых кораблей, о которых говорил ему Питер.   Перед этим он закрасил старое название судна и на его месте написал «Санта   Мария» – название корабля такой же постройки и тоннажа, как и «Маргарет»,   который, по слухам, ожидался в порту. Поэтому ли, или потому, что на реке было   в то время много судов, но случилось так, что никто из властей не обратил   внимания на их возвращение, а если и заметил, то не стал сообщать, не придав   этому особого значения. Во всяком случае, пока все шло хорошо.      

По   сведениям отца Энрике, подтвержденным другими источниками, процессия «Акта   веры» должна была выйти на набережную около восьми часов, пройти но ней всего   ярдов сто и свернуть на улицу, ведущую к площади, где было все приготовлено для   совершения мессы. «Очищенные» должны будут здесь быть посажены в клетки и   отвезены на Квемадеро.      

В шесть   часов утра Смит собрал в каюте двенадцать матросов, которых он выбрал в помощь   себе для предстоящего предприятия. Питер, стоя рядом с Маргарет, сообщил им   весь план в подробностях и умолял их во имя их хозяина и ради его дочери   сделать все, что возможно, чтобы спасти хозяина от страшной смерти.      

Матросы   поклялись; у них кипела кровь, не говоря уже о том, что им была обещана большая   награда, а тем, кто погибнет, – вознаграждение их семьям. Затем они   позавтракали, разобрали мечи и ножи и укутались в испанские плащи, хотя, говоря   по правде, этих парней из Эссекса и Лондона с трудом можно было принять за   испанцев. Лодка была готова, и тут Питер, хотя он едва мог стоять, заявил, что   поедет с ними. Однако капитан Смит, с которым, вероятно, уже раньше   переговорила Маргарет, топнул ногой по палубе и заявил, что здесь командует он   и он не допустит этого. Раненый человек, заявил Смит, будет им только обузой,   он займет лишь место в маленькой шлюпке, а помочь им не сможет ни на суше, ни   на воде. Кроме того, Питера узнают в лицо тысячи людей, видевшие его вчера, и   наверняка узнают, тогда как никто не обратит внимания на дюжину матросов,   высадившихся с какого-то судна, чтобы покутить и посмотреть на представление.   И, наконец, ему лучше остаться на борту «Маргарет», ибо, если дело обернется   плохо, здесь будет слишком мало людей, чтобы быстро вывести корабль в открытое   море и доплыть до Англии.      

Питер   все-таки настаивал на своем, пока Маргарет, обняв его, не спросила, не думает   ли он, что ей будет лучше, если она потеряет сразу и отца и мужа. А ведь если   они потерпят неудачу, это может случиться. Только тогда Питер, страдающий от   боли и очень слабый, уступил, и капитан Смит, отдав последние распоряжения   своему помощнику и пожав руки Питеру и Маргарет, спустился со своими   двенадцатью матросами в шлюпку. Укрываясь за старыми судами, шлюпка направилась   к берегу.      

«Маргарет»   находилась на расстоянии выстрела из лука от берега, и с палубы между кормой   одного старого судна и носом другого открывался вид на набережную. Здесь и расположились   Питер и Маргарет. Один из матросов взобрался на мачту, откуда был виден почти   весь город и даже старый мавританский замок, где теперь помещалась инквизиция.   Наконец этот матрос крикнул, что процессия вышла – он увидел знамена, людей у   окон и на крышах; к тому же колокол собора медленным звоном возвестил о том же.   Затем потянулось длительное ожидание. Они видели, как группа матросов в   испанских плащах показалась на набережной и смешалась с немногочисленной   толпой, собравшейся там, – основная масса народа толпилась на площади и на   прилегающих улицах.      

В конце   концов, как раз когда часы на соборе пробили восемь, «триумфальное» шествие,   как оно именовалось, вступило на набережную. Первым появился отряд солдат, вооруженных   копьями, затем распятие, задрапированное черным крепом, которое нес священник,   за ним следовали другие служители церкви, в белоснежных одеждах,   символизировавших чистоту. Затем появились люди, тащившие деревянные или   сделанные из кожи изображения каких-то мужчин и женщин, которые благодаря   бегству в другие страны или в царство смерти избежали лап инквизиции. Следом за   ними несли гробы, по четыре человека каждый, – в этих гробах были тела или   кости умерших еретиков, которые ввиду смерти тех, кому они принадлежали, должны   были быть тоже сожжены в знак того, что сделала бы с ними инквизиция, если бы   могла, – это давало ей право конфисковать оставшееся от человека   имущество.      

Затем   шли раскаявшиеся. Головы их были обриты, ноги босы, одни были одеты в темные   одежды, другие – в желтые балахоны с красным крестом, называемые санбенито.   После них появилась группа еретиков, осужденных на сожжение. Они были облачены   в замарры из овечьих шкур, разрисованные дьявольскими рожами, их собственными   портретами, окруженными пламенем. На этих несчастных были также высокие,   похожие на епископские митры шапки, так называемые «короза», разрисованные изображениями   пламени. Рты у них были заткнуты кусками дерева, иначе они могли бы осквернять   и заражать окружающих еретическими речами, в руках они несли свечки, которые   сопровождающие их монахи время от времени зажигали, если те гасли.      

Сердца   Питера и Маргарет дрогнули, когда в конце этой ужасной процессии появился   человек верхом на осле, одетый в замарру и корозу, но с петлей на шее. Отец   Энрике сказал правду – это, без сомнения, был Джон Кастелл. Как во сне,   смотрели Питер и Маргарет на его позорный наряд.      

Следом   за ним шли роскошно одетые чиновники, инквизиторы, знатные люди, члены Совета   инквизиции; впереди них развевалось знамя, именуемое Святым знаменем веры.      

Кастелл   поравнялся с маленькой группой моряков, и казалось, что-то произошло с упряжью   осла, на котором он сидел, потому что тот остановился и человек в одежде секретаря   подошел к нему, по-видимому для того, чтобы поправить упряжь, заставив тем   самым остановиться всю процессию, следующую за ним. Идущие впереди уже миновали   набережную и завернули за угол. Непонятно, что там случилось, но еретика   потребовалось снять с осла; его грубо стащили с ослиной спины, а животное,   словно обрадовавшись освобождению от ноши, задрало голову вверх и громко стало   орать.      

Люди из   немногочисленной толпы, стоявшей вдоль набережной, двинулись к ним, как будто   для того, чтобы помочь, и среди них – несколько человек в таких накидках, какие   были на матросах с «Маргарет».      

Офицеры   и гранды позади начали кричать: «Вперед! Вперед! «, но люди, окружившие осла,   вместо этого начали подталкивать его вместе с седоком ближе к воде. В это время   прискакала стража узнать, что случилось.      

И тут   неожиданно возникло замешательство, причину которого было невозможно разгадать, –   в следующее мгновение Маргарет и Питер, схватившие друг друга за руки, увидели,   что человека, который до этого ехал на осле, быстро тащат вниз по ступенькам   набережной туда, где находилась шлюпка с «Маргарет».      

Помощник   капитана, стоявший у штурвала, тоже видел все это. Он свистнул, и по этому   сигналу якорный канат был обрублен – времени для подъема якоря не было, –   а матросы, стоявшие на реях, распустили паруса, и судно тут же начало   двигаться.      

Между   тем на набережной шла битва. Еретик был уже в шлюпке вместе с частью матросов,   но остальные сдерживали толпу священников и вооруженных служителей, пытавшихся   схватить его. Один из священников с мечом в руке проскользнул между матросами и   тоже свалился в шлюпку. Наконец все уже были в шлюпке, за исключением одного   человека – капитана Джона Смита, которого атаковали трое противников. Весла   были подняты, но матросы ждали. Капитан взмахнул мечом, и один из нападающих   рухнул. Остальные двое бросились на капитана, один прыгнул ему на спину, другой   повис на шее. С отчаянным усилием капитан бросился в воду, увлекая за собой   обоих нападающих. Одного из них больше уже не увидели, так как Смит заколол   его, а второй вынырнул рядом с шлюпкой, которая была уже на расстоянии   нескольких ярдов от набережной; один из матросов ударил его веслом по голове, и   тот пошел ко дну.      

Однако   Смита не было видно, и Питер и Маргарет решили, что он утонул. Матросы тоже,   по-видимому, решили так, потому что они начали грести, но неожиданно большая загорелая   рука появилась над водой и схватилась за корму шлюпки, а гулкий голос пророкотал:      

– Гребите,   ребята, я здесь!      

Матросы   налегли с такой силой, что ясеневые весла гнулись, как луки. В это время двое   моряков схватили священника, прыгнувшего в шлюпку, и выбросили его за борт; он   некоторое время барахтался, не умея плавать и хватаясь за воздух руками, а   потом исчез. Шлюпку подхватило течением, вот она уже обогнула нос первого из   старых кораблей, за которым виднелась «Маргарет». Ветер посвежел, и судно   набирало скорость.      

– Спустите   трап и приготовьте канаты! – закричал Питер.      

Это было   сделано, но недостаточно быстро, потому что в следующий момент шлюпка ударилась   о борт корабля. Матросы успели ухватиться за канаты и удерживали шлюпку, в то   время как капитан Смит, наполовину захлебнувшийся, цеплялся за кормовую доску;   вода почти покрывала его с головой.      

– Спасайте   сначала его! – закричал Питер.      

Один из   матросов сбежал по трапу и бросил капитану петлю. Смит поймал ее одной рукой и   постепенно надел на себя. Тогда матросы схватились за веревку и вытащили его на   палубу, где он лег, тяжело дыша и выплевывая воду. Судно двигалось все быстрее,   настолько быстро, что Маргарет умирала от страха, как бы шлюпку не затянуло под   корпус и не утопило.      

Но   матросы знали свое дело. Они постепенно отвели шлюпку назад, пока ее нос не   оказался на уровне трапа. Первым они помогли вылезти Кастеллу. Он схватился за   перекладину трапа, и сильные руки подхватили его. Он полз, шаг за шагом, пока   наконец его ужасная, дьявольски разукрашенная шапка, лицо с белым пятном там,   где была сбрита борода, раскрытый рот, в котором до сих пор торчал деревянный   кляп, не показал не над бортом, как сказал потом помощник капитана, подобно   лику сатаны, бежавшего из ада. Матросы подняли его, и он без чувств упал на   руки дочери. Один за другим поднимались вслед за ним матросы – все были живы,   хотя двое были ранены и покрыты кровью. Да, никто не погиб      

– все   до одного были в безопасности на палубе «Маргарет».      

Капитан   Смит выплюнул последние остатки речной воды, приказал принести ему чарку вина и   тут же выпил ее. Питер и Маргарет в это время вытащили проклятый кляп изо рта   Кастелла и дали ему глоток спирта. Смит, словно большая собака, стряхнул с себя   воду и, ни слова не говоря, подошел к штурвалу и взял его из рук помощника.   Плыть по реке было делом трудным, и никто не знал реку так хорошо, как капитан   Смит. «Маргарет» как раз поравнялась со знаменитой Золотой башней, и вдруг по   ним выстрелила пушка, но ядро пролетело далеко от судна.      

– Смотрите! –   воскликнула Маргарет, указывая на всадников, скачущих на юг вдоль берега реки.      

– Они   хотят предупредить форты, – отозвался Питер, – Бог послал нам этот   ветер, мы должны успеть прорваться к морю.      

Ветер   крепчал, он дул с севера, но какой это был длинный и тяжелый день! Час за часом   плыли они вниз по реке, которая становилась все шире. Они плыли то мимо   деревень, где кучки людей, завидев их, размахивали оружием, то мимо пустынных   болот и равнин, покрытых соснами.      

Когда   они были уже у Бонанцы, солнце стояло довольно низко, а когда миновали   Сан-Лукар, оно уже садилось. В широком устье реки, где белые волны бились об   узкий мол, к ним спешили на веслах две большие галеры, чтобы захватить их.   Галеры были очень ходкими, и спастись, казалось, не было никакой возможности.      

Маргарет   и Кастелла отправили вниз, матросы заняли свои места. Питер решительно   направился на корму, где упорный капитан Смит стоял у штурвала, не разрешая   никому дотронуться до него. Смит посмотрел на небо, на берег и на спасительное   открытое море впереди. Затем он приказал поднять все паруса и мрачно посмотрел   на галеры, подстерегавшие их, подобно борзым, у выхода в море. Галеры держались   на веслах посередине канала. По обе стороны кипели буруны, через которые не мог   пройти ни один корабль.      

– Что   вы хотите делать? – спросил Питер.      

– Мастер   Питер, – сквозь зубы процедил Смит, – когда вы вчера дрались с   испанцем, я не спрашивал вас, что вы собираетесь делать. Придержите ваш язык и   предоставьте все мне.      

«Маргарет»   была быстроходным судном, но никогда еще она не развивала такой скорости.   Позади нее свистел ветер. Ее крепкие мачты согнулись, как удочки, а спасти   скрипели и стонали под тяжестью наполненных ветром парусов, ее левый борт лежал   почти на уровне воды, так что Питер должен был лежать на палубе – стоять было   невозможно – и видел, как вода бежала в трех футах от него.      

Галеры   выстроились, преграждая путь «Маргарет». В полумиле от нее они встали нос к   носу, отлично зная, что никакое судно не может проскользнуть по пенящемуся   мелководью. Они ждали, что «Маргарет» должна будет замедлить ход – это было   неизбежно, – и тогда они возьмут ее на абордаж и перебьют малочисленную   команду. Смит что-то приказал помощнику, и неожиданно в лучах заходящего солнца   на грот-мачте взвился английский флаг, при виде которого матросы разразились   восторженными криками. Смит отдал новый приказ, и был поднят последний кливер.   Теперь время от времени левый борт погружался в воду, и Питер чувствовал, как   соленая вода обжигает его израненную спину.      

Испанские   капитаны держали галеры на прежнем месте. Они не могли понять, что этот   иностранец – сумасшедший или не знает речного фарватера? Ведь он пойдет ко дну   со всеми, кто у него на борту. Они стояли, ожидая, когда этот леопардовый флаг   и надувшиеся паруса будут спущены, но «Маргарет» прямо, словно бык, мчалась на   них. Она была на расстоянии не более четверти мили и шла прямо по курсу, когда   наконец на галерах поняли, что она пойдет ко дну не одна.      

На   испанских судах началось смятение, заливались свистки, кричали люди, надсмотрщики   бросились вниз подстегивать рабов, поднятые весла казались красными в свете заходящего   солнца, когда они с силой били по воде. Бушприты галер стали раздвигаться –   пять футов, десять футов, может быть, двенадцать футов. И прямо в эту полоску   открытой воды, словно камень, пущенный из пращи, словно стрела из лука,   ринулась несущаяся по ветру «Маргарет».      

Что же   случилось? Спросите об этом у рыбаков Сан-Лукара и у пиратов Бонанцы, где   история эта передается из поколения в поколение. Огромные весла треснули, как   тростник, верхняя палуба левой галеры была разорвана, словно бумага, крепкими   реями летящей «Маргарет», борт правой галеры завернулся, как стружка под   рубанком, и «Маргарет» прорвалась.      

Капитан   Смит оглянулся – два больших испанских судна тонули. Словно раненые лебеди, они   кружились и трепетали у пенящегося мола. Затем он повернул судно на другой   галс, крикнул плотника и спросил у него, дал ли корабль течь.      

– Никакой,   сэр, – ответил тот, – но его потребуется заново смолить. Это был дуб   против яичной скорлупы, и у нас была скорость!      

– Хорошо, –   сказал Смит. – С двух сторон находились мели, выбор оставался один – жизнь   или смерть, но я был уверен, что они дадут нам пройти. Пришлите сюда помощника   взять штурвал. Я должен поспать.      

Солнце   опустилось в бурлящее море, и ускользнувшая от власти Испании «Маргарет»   повернула свой разбитый бушприт к Уэссану, к Англии.      

 ЭПИЛОГ      

       

Прошло   десять лет с тех пор, как капитан Смит провел «Маргарет» через мель Гвадалквивира   столь замечательным образом. Был конец мая. В Эссексе леса стояли зеленые, птицы   пели, луга пестрели цветами. В чудесной долине Дедхэма можно было видеть   длинный низкий дом со многими остроконечными крышами – прелестный старый дом из   красного кирпича и почерневшего от времени дерева. Дом этот стоял на небольшом   холме. Сзади к нему примыкал лес, а впереди тянулась длинная аллея из дубов,   которая шла через парк к дороге, ведущей к Колчестеру и Лондону. По этой аллее   майским днем шел старый седой человек с быстрыми черными глазами. С ним было   трое детей – мальчик лет десяти и две маленькие девочки, которые цеплялись за   руки старика и за его одежду и засыпали его вопросами.      

– Куда   мы идем, дедушка? – спросила одна из девочек.      

– Навестить   капитана Смита, дорогая моя, – ответил старик.      

– Я   не люблю капитана Смита, – заявила другая девочка, – он толстый и   всегда молчит!      

– А   я люблю, – прервал ее мальчик, – он дал мне замечательный нож,   который мне нужен, когда я играю в моряка. И мама его любит, и папа, и дедушка,   потому что он спас его, когда жестокие испанцы хотели его сжечь. Правда,   дедушка?      

– Правда,   дорогой мой, – ответил старик. – Смотрите, вон белка пробежала по   траве. Может, вы ее поймаете раньше, чем она добежит до дерева?      

Дети   бросились со всех ног и, так как дерево оказалось невысоким, начали карабкаться   на него вслед за белкой. Между тем Джон Кастелл, ибо это был он, вышел через   ворота парка и направился к маленькому домику у дороги. У дома на скамье сидел   полный мужчина. Очевидно, он поджидал гостя, потому что указал ему на место   рядом с собой и, когда Кастелл сел, спросил:      

– Почему   вы не пришли вчера, хозяин?      

– Из-за   ревматизма, друг мой, – ответил Кастелл. – Я получил его в подвалах   этой проклятой инквизиции в Севилье. Они были очень сырые и холодные, эти   подвалы, – задумчиво добавил он.      

– Многим   они казались довольно жаркими, – проворчал Смит, – к тому же   пребывание в них обычно оканчивалось большим костром. Странно, что мы никогда   больше ничего не слышали об этом деле. Я думаю, все это потому, что королева   Изабелла хорошо относилась к нашей Маргарет и не хотела поднимать этого вопроса   перед Англией и мутить воду.      

– Может   быть, – заметил Кастелл. – А вода ведь была мутная.      

– Мутная?   Как на отмели Темзы при отливе. Умная женщина эта Изабелла. Никто другой не   додумался бы так выставить человека на посмешище, как она поступила с Морелла,   когда отдала его жизнь Бетти и обещала от его имени, что он признает ее своей   женой. После этого он уже не представлял никакой опасности в смысле заговоров   против короны. Да, он должен был сделаться посмешищем всей страны, а таким   людям никогда ничего не удается. Вы помните испанскую пословицу: «Королевский   меч рубит, костры, зажженные попами, сжигают, но уличные песенки убивают   быстрее». Хотелось бы мне знать, что случилось с ними со всеми. А вам, хозяин?   Не говоря, конечно, о Бернальдесе – он ведь уже много лет в Париже и, говорят,   живет там неплохо.      

– Да, –   улыбнулся Кастелл, – конечно, хотелось бы узнать, если только для этого не   потребовалось бы ехать в Испанию.      

В этот   момент прибежали дети, ворвавшись одновременно в калитку.      

– Не   помните мою клумбу, маленькие разбойники! – закричал капитан Смит, замахнувшись   на них тростью, в то время как они спрятались за его спину и стали корчить гримасы.      

– Где   белка, Питер? – спросил Кастелл.      

– Мы   согнали ее с дерева, дедушка, и окружили на берегу ручья, и там…      

– Что   – там? Поймали вы ее?      

– Нет,   дедушка. Когда нам казалось, что мы уже поймали ее, она прыгнула в воду и   уплыла.      

– Некоторые   люди в трудном положении поступали так же, – смеясь, заметил Кастелл,   припоминая одну речную набережную.      

– Это   было нечестно! – с негодованием закричал мальчик. – Белки не должны   плавать, и, если я поймаю ее, я посажу ее в клетку.      

– Я   думаю, что эта белка останется в лесу до конца своей жизни.      

– Дедушка!   Дедушка! – закричала младшая девочка, просунув голову в калитку. –   Много народу едет сюда на лошадях. Такие красивые! Иди сюда, посмотри!      

Эта   новость возбудила любопытство старых джентльменов, поскольку не так много людей   приезжало в Дедхэм. Во всяком случае, они оба поднялись, правда с некоторым трудом,   и направились к калитке. Да, ребенок был прав: в двухстах ярдах от них   двигалась внушительная кавалькада. Впереди на великолепном коне ехала высокая,   красивая дама, одетая в черный шелк, лицо ее было прикрыто черной вуалью. Рядом   с ней ехала другая дама, закутанная так, будто здешний климат был для нее   слишком холодным. Между ними на пони ехал маленький красивый мальчик. Слуги и   служанки, человек шесть или восемь, огромная повозка, нагруженная багажом,   которую тянули четыре крупные фламандские лошади, замыкали эту процессию.      

– Кто   же это? – воскликнул, вглядываясь, Кастелл.      

Капитан   Смит тоже посмотрел и втянул носом воздух, как он часто делал на палубе в   туманное утро.      

– По-моему,   пахнет испанцами, – заявил он, – а я не люблю этого запаха.   Посмотрите на их такелаж. Скажите, хозяин: кого вам напоминает это трехмачтовое   судно со всеми его парусами?      

Кастелл   с сомнением покачал головой.      

– Я   припоминаю, – продолжал Смит, – высокую девушку, разукрашенную, как   майское дерево, которая бежала по белому песку во время поединка в Севилье… Да,   я забыл, что вас там не было.      

До них   донесся громкий, звонкий голос, приказавший по-испански кому-то пойти к дому и   узнать, где здесь ворота. Тут Кастелл сразу узнал всадницу.      

– Это   Бетти! – воскликнул он. – Клянусь бородой Авраама, это Бетти!      

– Я   тоже так думаю, только не упоминайте Авраама, хозяин. Он очень опасный человек,   этот Авраам, в христианских странах. Говорите – «клянусь ключами святого Петра»   или «болезнями святого Павла».      

– Дитя, –   обратился Кастелл к одной из своих внучек, – беги в дом и скажи папе и маме,   что приехала Бетти и привезла с собой половину Испании. Ну, быстро! И запомни   имя: Бетти.      

Удивленная   девочка побежала, а Кастелл и Смит пошли навстречу путникам.      

– Не   можем ли мы быть полезны вам, сеньора? – спросил Кастелл по-испански.      

– Маркиза   Морелла, если вам угодно… – начала она тоже по-испански, затем неожиданно   продолжала по-английски: – Боже мой! Да ведь это мой старый хозяин, Джон Кастелл,   с белой бородой вместо черной!      

– Она   стала белой после того, как меня побрил святой цирюльник в святейшей инквизиции, –   сказал Кастелл. – Ну, слезай же с этого коня, Бетти, дорогая… прошу   прощения – благороднейшая и высокорожденная маркиза Морелла, – и поцелуй   меня.      

– Хоть   двадцать раз, если пожелаете! – воскликнула Бетти, с такой   стремительностью падая с высоты в его объятия, что, если бы не мощная поддержка   Смита, они оба свалились бы на траву.      

– Чьи   это дети? – спросила Бетти, расцеловав Кастелла и пожав руку Смиту. –   Впрочем, нечего спрашивать: у них глаза моей кузины и длинные носы, как у   Питера. Как они? – озабоченно добавила она.      

– Ты   сама увидишь через одну – две минуты.      

Пошли   своих людей и багаж к дому, хотя я не знаю, где они там все разместятся, и   пойдем с нами.      

Бетти   помедлила, так как она рассчитывала произвести эффект своим триумфальным   въездом в полном параде. Но в эту минуту появились Маргарет и Питер – Маргарет   с ребенком на руках, и Питер, выглядевший так же, как и всегда, худощавый, с   длинными руками и ногами, суровый на вид, но с добрыми глазами. Вслед за ним   появились слуги и маленькая Маргарет.      

Поднялось   настоящее столпотворение, прерываемое объятиями, но в конце концов свита была   отправлена в дом, и багаж был разгружен. За ними ушли дети вместе с маленьким   мальчиком испанского типа, с которым они уже успели подружиться; остались Бетти   и ее закутанная спутница. Эту даму Питер некоторое время рассматривал, словно   знакомую.      

По-видимому,   она заметила его интерес, потому что, как бы случайно, откинула один из   платков, закрывавших ее лицо, показав один нежный и блестящий глаз и кусочек   щеки оливкового цвета. Тут Питер сразу же узнал ее.      

– Как   вы поживаете, Инесса? – сказал он, протягивая ей с улыбкой руку, ибо он действительно   был рад видеть ее.      

– Так,   как может чувствовать себя бедный путник в чужой и очень сырой стране, дон   Питер, – ответила она томным голосом. – Но меня утешает, что я вижу   перед собой старого друга, которого последний раз я видела в лавке одного   булочника. Вы помните?      

– Помню! –   воскликнул Питер. – Это не такая вещь, которую можно забыть. Инесса, что   стало с отцом Энрике? Я слушал несколько разных версий.      

– Трудно   сказать что-либо определенное, – ответила Инесса, открывая свои смеющиеся   красные губы. – В старом мавританском замке, где помещается святая   инквизиция, так много темниц, что невозможно сосчитать арестантов, как бы   хороша ни была информация. Все, что я знаю, это то, что у этого бедняги   начались неприятности из-за нас. Возникли подозрения по поводу его поведения во   время процессии, которую капитан, может быть, помнит, – и она кивнула в   сторону Смита.      

– Кроме   того, человеку в его положении было очень опасно посещать еврейские кварталы и   писать неосторожные письма – нет, не то, о котором вы думаете, я держу   слово, – другие, в которых он просил вернуть то письмо. Некоторые из них   пропали.      

– Он   умер? – спросил Питер.      

– Хуже,   я думаю, – ответила Инесса, – заживо погребен – «наказание стеной».      

– Бедняга! –   вздрогнул Питер.      

– Да, –   задумчиво заметила Инесса, – докторам не нравятся их собственные   лекарства.      

– Я   вижу, Инесса, – сказал Питер, взглянув в сторону Бетти, – что маркиз   не последовал за вами.      

– Только   дух его, дон Питер, не иначе.      

– Значит,   он умер? Что убило его?      

– Смех,   я думаю, или, вернее, то, что он был предметом этого смеха. Он совершенно   выздоровел от ран, которые вы ему нанесли, и потом, конечно, он должен был   сдержать обещание, данное королевой, и признать благородную леди, в прошлом   Бетти, своей маркизой. Он не мог этого не сделать после того, как она отбила   его у вас с помощью вашего же меча и выходила его. Но конца этому не было. О   нем пели песенки на улицах и спрашивали, как поживает его крестная мать   Изабелла, потому что это она дала за него обещание и поклялась от его имени;   потом его еще спрашивали, ломала ли маркиза еще копья ради него, и так далее.      

– Бедняга! –   сказал Питер с выражением глубокого сочувствия. – Жестокая судьба! Лучше   бы я убил его.      

– Конечно.   Но не говорите этого при благородной Бетти – она уверена, что он был очень   счастлив в семейной жизни под ее защитой. Он молча страдал, и даже я, которая   так ненавидела его, стала жалеть его. Подумайте: один из самых гордых людей   Испании, блестящий гранд, племянник короля, опора церкви, посол их величеств к   маврам сделался предметом шуток простонародья, да и знати тоже.      

– Знати?   Кого же?      

– Почти   всех, потому что королева подавала пример. Я не знаю, за что она так ненавидела   его, – добавила Инесса, проницательно взглянув на Питера, но, не   дождавшись ответа, продолжала: – Она делала это очень умно, всегда оказывая   высокочтимой Бетти самый любезный прием, подзывая ее к себе, восхищаясь ее   английской красотой и тому подобное. А то, что делала королева, повторяли все,   пока моя легко возбуждающаяся хозяйка чуть не потеряла голову. А маркиз   почувствовал себя плохо и после взятия Гранады уехал туда, чтобы жить спокойно.   Бетти уехала вместе с ним. Она была ему хорошей женой и сэкономила много денег.   Она похоронила его год назад – он умер тихо – и поставила ему один из лучших памятников   в Испании – он еще не закончен. Вот и вся история. Теперь она привезла сына,   юного маркиза, сюда, в Англию, на год или два, потому что у нее очень любящее   сердце и ей очень хотелось видеть вас всех. К тому же она решила, что для сына   будет лучше уехать на время из Испании. Что касается меня, то теперь, после   смерти Морелла, я первое лицо в доме – секретарь, главный поставщик сведений и   все что угодно.      

– Вы   не замужем, я полагаю? – спросил Питер.      

– Нет, –   ответила Инесса. – Я видела так много мужчин, когда была молода, что, мне   кажется, этого вполне достаточно. Или, может быть, – продолжала она,   устремив свои нежные блестящие глаза на него, – был один, который мне   слишком нравился, чтобы хотеть…      

Она   остановилась. Они как раз шли по подъемному мосту напротив Старого замка.   Роскошная Бетти и прекрасная Маргарет в окружении остальных, разговаривая,   прошли через широкие двери в просторный вестибюль. Инесса посмотрела им вслед и   заметила стоящие, подобно стражу, у подножия широкой лестницы покрытые вмятинами   белые доспехи и расколотый щит с золотым соколом – подарок Изабеллы, – в   которых Питер сражался с маркизом Морелла и победил его. Затем она сделала шаг   назад и критически осмотрела здание.      

Над   каждым крылом здания возвышалась каменная башня, построенная с целью обороны;   вокруг замка тянулся глубокий ров. Внутри круга, образуемого рвом и окруженного   тополями и древними тисовыми деревьями, в южном углу замка, находился   отгороженный садик с дорожками, с цветущим боярышником и другими кустами. В   самом конце его, почти скрытый ивами, был каменный бассейн. Глядя на все это,   Инесса сразу заметила: насколько позволяли обстоятельства и климат, Питер,   устраивая этот сад, скопировал другой, в далеком южном городе Гранаде,   скопировал вплоть до ступенек и скамей. Она повернулась к нему и с невинным   видом сказала:      

– Сэр   Питер, вы не возражаете погулять со мной в атом саду сегодня вечером? В этой   башне, кажется, нет никаких окон.      

Питер   стал красным, как шрам на его лице, и, смеясь ответил:      

– А   вдруг одно найдется? Пойдемте в дом, Инесса. Никого здесь не встретят с большим   удовольствием, чем вас, но я никогда не буду больше гулять с вами наедине в   саду.