1 2 3 4 5 6 7 8 9 
    
Они отбежали от усадьбы почти на милю, когда до них донеся женский крик — пронзительный, но тут же оборвавшийся.
    
    
— Мы не знали, что пророчество должен услышать человек, а не Иной, — сказал я. — Гесер пытался уговорить Кешу пророчествовать при нем…
    
— Кешу? — недоуменно спросил Эразм.
    
— Да, это мальчик-пророк… его обнаружили в Москве, совсем недавно. Собственно говоря, потому мы и решили вас потревожить…
    
Эразм покачал головой:
    
— Ваш Великий сильно рискует. Если пророчество услышит только он, то Тигр переключится с мальчика на него… точнее, добавит Гесера в свое меню. А Тигр сильнее любого из нас. Какова ситуация сейчас? Тигр идет по следу?
    
— Нет, мы уже справились.
    
— И каково было пророчество?
    
— Мы не знаем. Его никто не слышал. Мальчик находился один в комнате, в нашем офисе. Мы смогли задержать Тигра, и мальчик сказал пророчество.
    
— Находясь в комнате в полном одиночестве? — Эразм недоверчиво покачал головой. — Странно. Очень странно. На самом деле крайне редко удается подготовить пророка настолько, чтобы он смог пророчествовать в пустоту. Это сложно, обычно Тигр успевает раньше, или же пророчество уходит к людям…
    
— Но вы же смогли! — напомнил я.
    
— Я — другое дело. Для меня никогда не было особой разницы между человеком, собакой и, к примеру, дубом. — Эразм улыбнулся.
    
    
Палач настиг их на опушке леса. Он, казалось, шел неспешным шагом, но расстояние между темным силуэтом и бегущими со всех ног Иными сокращалось с каждой секундой.
    
— Беги, мальчик! — сказал учитель. Он остановился в пыли проселочной дороги, тянущейся вдоль леса. — Беги… постарайся найти кого-нибудь и сказать то, что должен… Беги!
    
В его голосе не было надежды. Он просто делал то, что считал нужным делать. Не из-за высоких моральных устоев — он был Темным. Может быть, ему неприятно было бы жить в том мире, в котором он пропустит Палача к своему ученику. Может быть, он просто не привык проигрывать.
    
Иногда мотивы поведения Темных очень сложно понять.
    
— Эй, сумеречная тварь! — крикнул мужчина. — Я Высший маг Тьмы! Ты не пройдешь мимо меня! Отступись!
    
Палач даже не замедлил шага. Эразм увидел, как из рук его Учителя выросли и легли на землю шелестящие плети синего огня. Плети подрагивали, будто готовясь самостоятельно ринуться на врага.
    
Палач не замедлил шага.
    
Эразм понял, что его учитель ничего не сможет сделать. Что он будет биться — минуту, две, три, что плети темного огня будут рвать землю и воздух, бессильно колотить тело Палача — а потом наступит тот миг, когда Палач сомнет учителя, раздавит, отбросит в сторону — и пойдет дальше. За пророком.
    
Он это не просто понимал. Он это видел, почти как наяву.
    
Эразм уже знал, что это такое. Это не просто предвидение, которое может не сбыться. Это предвестник пророчества… он видит судьбу Иного и, значит, так оно и будет… наверняка… почти наверняка… если он не скажет пророчество, настоящее Первое Пророчество, которое изменит мир и изменит судьбу…
    
Он сглотнул вставший в горле комок. Оглянулся. Старый дуплистый дуб рос в трех шагах от него. Эразм кинулся к дереву, привстал на цыпочки, подтянулся — дупло было чуть высоко для него. Всунул голову в темное, пахнущее прелыми листьями и гнилью отверстие. Внутри что-то зашуршало — лесная мышь, устроившаяся в дупле на ночлег, в панике юркнула в щели дуба.
    
Эразму на это было наплевать. Собственно говоря, он не считал, что люди, животные и растения заметно отличаются друг от друга.
    
Он закрыл глаза. Он заткнул бы и уши, но ему приходилось цепляться за край дупла. Поэтому он просто попытался ничего не слышать — ни голос учителя, ни свист огненных плетей, ни угрожающий, похожий на тигриный рык (Эразм никогда не видел тигров, но полагал, что они рычат именно так) звук, который издал Палач.
    
Уйти от всего.
    
От прошлого.
    
От настоящего.
    
От будущего.
    
Прошлое не важно. Настоящее несущественно. Будущее не определено.
    
Он не какой-нибудь там предсказатель, он пророк. Он — голос судьбы. Он скажет то, что будет правдой.
    
Нужно только, чтобы его кто-то услышал. Обязательно нужно.
    
Но чем плох этот старый дуб?
    
Мальчик представил свою тень, лежащую на дне дупла. И опустил голову ей навстречу.
    
…Эразм открыл глаза. Учитель сидел рядом, баюкая на весу левую руку. Рука казалась помятой, будто пожеванной.
    
— Палач… — прошептал Эразм.
    
— Тебе удалось, мальчик, — с недоумением в голосе ответил учитель. — Не представляю как, но ты сказал свое пророчество в пустоту. И Палач ушел. За мгновение перед тем, как убить меня.
    
— Я сказал не в пустоту, — ответил Эразм. — Я… я сказал дубу.
    
На лице учителя появилась легкая улыбка.
    
— Ах вот как… Что ж, наверное, твоя любовь к деревьям — она не зря. Наверное, это часть твоего дара. Предвидение того, что, только возлюбив дубы и осины, ты сможешь спастись.
    
Он захохотал и смеялся долго, до слез, прежде чем подняться и отряхнуть с одежды пыль и грязь. На ней еще оставались темные пятна, но это учителя не смущало.
    
— Тогда нам пришла пора проститься, юный Эразм. Ты знаешь свои способности, ты сумеешь за себя постоять. Если ты захочешь власти и силы — ты получишь ее. Сам или в Дневном Дозоре.
    
— В Дублине?
    
— В Дублине, Эдинбурге, Лондоне. В любом городе мира, который есть или будет.
    
Он даже похлопал Эразма по плечу, прежде чем повернуться и пойти вдаль по дороге. Наверное, ему действительно понравился этот ученик. Но он, конечно же, не обернулся.
    
Эразм посидел немного в пыли, размышляя. Страшный враг исчез. Светало.
    
Жизнь обещала много интересного, а Эразм всегда был жизнелюбив.
    
Он решил пойти обратно в усадьбу и посмотреть, что стало с Бетти. Быть может, не так уж и плохо, если она стала равнодушной ко всему. Быть может, теперь она позволит ему некоторые вещи, от которых с хихиканьем отказывалась раньше…
    
    
Я некоторое время молчал. Потом сказал:
    
— В книжке написано, что это был вяз.
    
— Дуб, — немедленно отозвался Эразм. — Вязы я не очень-то и люблю. Дубы куда глубже и содержательнее.
    
— А как звали вашего учителя?
    
— Я полагал, что вы знаете, — обронил Эразм.
    
— Уже догадываюсь, но…
    
— Его звали Завулон. Мы больше никогда не встречались, но как я знаю, он уже много лет как глава Дневного Дозора Москвы. Вы ведь знакомы, верно?
    
— Зараза, он же мог все нам сразу рассказать! — в сердцах воскликнул я. — Он уже имел дело с Тигром!
    
— Завулон никогда не рассказывает всего, — ответил Эразм.
    
— А вы, Эразм?
    
— И я тоже, — ухмыльнулся Эразм. — Я не играю в дозорные игры, благодарю покорно! Но все рассказывают только идиоты. Информация — это и оружие, и товар.
    
— Если товар… то мне кажется, что вы нам кое-что должны, — наудачу бросил я и посмотрел на нелепый бонсай, стоящий над камином.
    
Эразм нахмурился и тоже уставился на подарок Гесера.
    
— Должен, — признал он неохотно. — Вот только не понимаю, сколько именно… Ладно, спрашивайте. Я отвечу еще на несколько вопросов. Допустим… на три. А потом будет мой черед спрашивать.
    
Ох уж мне эти старые маги с их формальностями! Три вопроса, три ответа…
    
— Вы говорили, что ждете меня, — сказал я. — Что ждете давно, считали меня французом…
    
— Может, и к лучшему, что вы русский, — сказал Эразм. — Я вас не очень люблю, уж извини, еще со времен Севастопольской кампании. Но французов не люблю еще больше.
    
— Еще со времен Столетней войны… — пробормотал я.
    
— Почти что так. Но вы, русские, в прошлом. Вы мертвый враг, а мертвого врага можно и уважать, и жалеть.
    
Я как-то даже не ожидал от себя такой реакции. Стакан треснул в моей руке, осколки стекла и остатки виски забрызгали пол, а во взгляде, видимо, появилось что-то очень неприятное. Эразм мгновенно поднял руки в успокаивающем жесте:
    
— Стоп-стоп-стоп… Это всего лишь мое мнение, мнение старого отошедшего от дел предсказателя. Я… не учел, что вы совсем еще молоды, Антуан. И был излишне резок.
    
— Не то слово, — сказал я вполголоса.
    
— Никто из Великих не связывает себя с тем народом, из которого он вышел, — примиряюще сказал Эразм. — Но вы молоды, я забыл об этом. Приношу свои извинения, Ан… Антон.
    
— Принимаю… — мрачно ответил я.
    
— Я действительно ждал вас, — сказал Эразм. — Дело в том, что одно из моих пророчеств касалось меня самого. Там не было ничего особенного… несколько слов. «И на исходе придет ко мне Антуан, который узнает смысл первого и услышит последнее».
    
Я нахмурился:
    
— Это о чем?
    
— Это обо мне, — пояснил Эразм. — Ваш визит, возможно, означает, что я скоро умру. А вы узнаете смысл моего первого пророчества и станете свидетелем последнего.
    
— Что говорится в вашем первом пророчестве? — спросил я.
    
— Это второй вопрос? — уточнил Эразм.
    
— Да!
    
— Я не знаю, — улыбнулся старый пророк. — Я же рассказал вам, Антуан, — я прокричал пророчество в дупло старого дуба.
    
Мне пришлось подумать с полминуты, прежде чем я задал третий вопрос. Спорить по поводу бездарно профуканного второго было бесполезно.
    
— Каким образом, расскажите четко и внятно, я могу услышать ваше первое пророчество?
    
Прежде чем ответить, Эразм налил себе еще виски. Потом спросил:
    
— Уверены ли вы, что хотите этого? Прошло двести пятьдесят лет, но вдруг это пророчество еще не исполнилось? Тогда, стоит вам его услышать, вы запустите таинственный механизм пророчества. Во-первых, оно сможет исполниться, если вы перескажете его человеку. Во-вторых, до тех пор, пока вы будете единолично знать пророчество, за вами будет охотиться Тигр.
    
— Я хочу этого, — ответил я. И подумал о лежащей в кармане куртки игрушечной телефонной трубке с записанным на нее (возможно) пророчеством мальчика Кеши.
    
— Может быть, вы и правы, молодой человек, — сказал Эразм. — Знание — это великое искушение, перед которым трудно устоять…
    
Он поднялся, подошел к буфету. Открыл. Достал из дальнего угла что-то темное, пыльное… подержал секунду в руках, разглядывая — и вернулся ко мне.
    
— Держите, Антуан.
    
Я взял небольшую темную чашу… или, скорее, кубок — у нее был широкий верх, но присутствовала и небольшая ножка, покрытая незатейливой резьбой. Чаша оказалась на удивление легкой.
    
— Дерево, — понял я.
    
— Дуб, — уточнил Эразм.
    
— Это…
    
— Да уж не Грааль, конечно, — усмехнулся Эразм. — Я сам вырезал его из того дуба.
    
Я вопросительно посмотрел на старого пророка.
    
— Не знаю, — сказал Эразм. — Как именно услышать предсказание — не знаю. Но растения тоже имеют память. И где-то там оно есть… мое первое пророчество.
    
Подумав, я приложил кубок к уху. Вслушался в легкий шум собственной крови. Увы, никаких голосов…
    
— Может быть, налить в него вина и выпить? — спросил я.
    
— Тогда уж виски, — хихикнул Эразм. — Если выпить достаточно, то услышите все на свете.
    
Вид у него был довольный, словно от только что отмочил хорошую шутку.
    
— Мне кажется, вы лукавите, — сказал я. — Вы либо знаете… либо хотя бы предполагаете, как именно получить отсюда информацию.
    
— Быть может, — не стал спорить Эразм. — Но ведь и Гесер не разъяснил свой подарок, верно? А мне не очень-то хочется, чтобы вы действительно услышали пророчество.
    
— Трудно вас в этом упрекнуть… — согласился я. — Хотя вы относитесь к предсказанию о собственной смерти как-то… спокойно.
    
— К пророчеству, — поправил Эразм и, повернувшись ко мне спиной, протянул руки к камину. — Но вы же знаете, насколько пророчества туманны. «На исходе» — чьем? Моем? Или всего человечества? Или имеется в виду просто время суток? На исходе дня?
    
— Время суток — вряд ли, — сказал я. — Сейчас утро.
    
— Надо было попросить вас зайти вечером! — Эразм всплеснул руками. — Хотя… есть же еще один вариант! «На исходе придет ко мне Антуан…»
    
Я молчал.
    
— Возможно, речь шла о вас? — любезно предположил пророк, искоса поглядывая на меня. — И вы пришли ко мне на своем исходе… и ведь если за вами начнет охоту Тигр…
    
— Вот за это вас, Темных, и не любят, — сказал я, вставая. — Спасибо за чашку.
    
— Не обижайтесь, Антон. — То ли Эразм смутился, то ли сделал вид, что смущается. — Я всего лишь хочу предостеречь вас и показать все возможные толкования пророчества…
    
— Вы давно последний раз общались с Завулоном? — резко спросил я.
    
— Позвольте мне не отвечать на этот вопрос… — со вздохом произнес Эразм.
    
— Считайте, что вы уже ответили, — сказал я. — Передавайте привет своему учителю.
    
Поскольку мы были в Лондоне, то я счел себя вправе уйти по-английски — и прощаться не стал.
   
   
    
     
Глава четвертая
    
    
Этим же вечером я сидел в пабе «Лебедь» недалеко от своей гостиницы и пил пиво.
    
Английское пиво мне нравилось, хоть я и совершенно не разбирался в его многочисленных сортах. То, которое я пил сейчас, было легким и пахло медом (быть может, даже йоркширским) — меня это вполне устраивало.
    
Сам паб тоже выглядел достойно, хоть и был насквозь туристическим (а каким еще может быть паб на людной улице, рядом со знаменитым Гайд-парком и десятком гостиниц?). Надпись на стене гордо сообщала, что паб ведет свою историю с начала семнадцатого века и когда-то именно в нем пили свою последнюю кружку пива следующие на эшафот преступники.
    
Умение англичан гордиться тем, что другие народы предпочли бы замолчать, — удивительная черта…
    
Я пил пиво в кругу галдящих туристов и снующих девушек-официанток, смотрел на парк и размышлял, что мне теперь делать.
    
Загадочный подарок от Гесера я Эразму передал. Информацию, во всяком случае всю, которую тот готов был сообщить, получил. Да еще и дубовый кубок, который якобы хранит в себе пророчество Эразма.
    
Выйдя от старого Иного я доехал до того самого «Фортана и Мэйсона», о котором говорил Семен, и купил ему вожделенный мед. Поддавшись стадному чувству, взял и себе. Потом отправился в магазин игрушек «Хэмли» (если верить вывеске — самый старый магазин для детей в мире) и, протолкавшись через пять этажей галдящих детей и их родителей, выбрал подарок для дочки. Вначале я честно пытался подсмотреть, что покупают девочки ее возраста, потом понял, что все эти бусики, наклеечки и стразики ее не порадуют. Тогда я отправился в подвальный этаж и там обнаружил что-то вроде сборного лабиринта, по которому должны были бегать два крошечных электронных жучка. Игрушка была такой потрясающе нелепой, что я купил ее не раздумывая, а у кассы прихватил еще плюшевого медвежонка.
    
Весь ужас ситуации был в том, что вся программа пребывания в Лондоне была мной доблестно выполнена за один день! Виски и прочие алкогольные сувениры проще купить в аэропорту. Весь завтрашний день и половину следующего я мог посвятить туристическим развлечениям — музеям, паркам, пабам, мостам… ну и, конечно, магазинам.
    
Но мне этого почему-то не хотелось. Ни мрачной суровости Тауэра, ни великолепия королевских садов, ни блеска лондонских магазинов. На Пиккадилли я уже побывал, «отметился», на Темзу поглазел и кинул в мутную воду двухпенсовую монетку. Я хотел домой!
    
Наверное, я сумасшедший.
    
Я допил кружку и на миг задумался. Идти в гостиницу не хотелось, там все развлечения сводились к крошечному бару и телевизору в номере. В общем-то ничто не мешало выпить еще кружку пива… Я начал привставать с традиционной для уважающего себя паба деревянной лавки.
    
— Я уже взяла, — передо мной на столе оказалась полная кружка пива.
    
Вначале я снова опустился на лавку. А уже потом посмотрел в лицо женщины, которая проявила обо мне такую неожиданную заботу.
    
Впрочем, особой нужды в этом не было. Арину я узнал по голосу.
    
В руках бывшей ведьмы, а ныне — Светлой Иной, тоже была полная кружка пива. Старушка предпочитала «Гиннес».
    
Впрочем, старушка предпочитала еще и выглядеть женщиной «до тридцати», фигуристой, красивой и одетой от-кутюр. Элегантная серая юбка и пиджачок, туфельки на высоком каблуке, розовая блузка — настолько простая на вид, что явно стоила чудовищных денег, сумочка «Луи Вуттон» и шелковый шарф на шее. Выглядела она при этом не балованной богатой стервой, за которую платит муж, а, скорее, серьезной бизнесвумен, топ-менеджером какой-нибудь крупной корпорации или банка.
    
— Рада тебя видеть, — сказала Арина улыбаясь. — Ты… заматерел, Антон.
    
Что я всегда в ней ценил — так это точность и аккуратность формулировок. Не «постарел» — какая уж тут старость. Не «повзрослел» — с высот ее годов я и впрямь сущий ребенок, но сказать так для Арины — все равно что признаться в собственном возрасте. Не «изменился» — опытные Иные знают, что по-настоящему мало кто способен меняться.
    
Хотя вот Арина — смогла.
    
— А ты в курсе, что тебя разыскивает Инквизиция? — спросил я. — И всем сотрудникам Ночного и Дневного Дозоров в любой стране мира, независимо от уровня силы и занятости, необходимо при твоем появлении вызвать Инквизицию и принять меры к задержанию?
    
— В курсе, — согласилась Арина. Подумала секунду и провоцировать не стала. — Надеюсь, обойдемся без этого?
    
— Обойдемся, — согласился я.
    
Минуту мы пили пиво и смотрели друг на друга. Странная она была Иная. Когда-то Темная, частенько совершавшая добрые дела. Потом ухитрилась сменить масть и стать Светлой — но натворила при этом бед похлеще, чем некоторые оборотни или вампиры. У меня даже закрадывалось подозрение, что по большому счету Арине все равно, кем называться и как выглядеть — и она способна в любую минуту хоть на гнусность, хоть на благородство. И вовсе не факт, что, совершая зло, она не будет выглядеть стопроцентно Светлой, а делая добрый проступок — Темной с головы до пят.
    
Я даже подозревал, что вопреки всеобщему мнению Арина способна снова и снова изменить свой цвет.
    
Для нее в этом не то чтобы не было разницы — разницу-то она видела. Просто путь от Тьмы к Свету и обратно она считала торной дорогой, а не узкой, осыпающейся за спиной горной тропинкой.
    
— Как ни странно, я рад, что ты тогда удрала, — сказал я. — Несмотря на все, что ты натворила.
    
— Я должна была помочь ушедшим обрести покой. — Арина пожала плечами. — И я считаю, что итог того стоил. Да и Саушкин-старший закончил свои… деяния. И Эдгар упокоился. Мир стал лучше. Тебе нервы потрепали немного, признаю, но ведь все кончилось хорошо… Мир?
    
— Мир, — сказал я, помедлив. — Дело прошлое. В отчете я сообщу, что встретил тебя, но пороть горячку не стану.
    
— Спасибо, — сказала Арина. — Это очень правильное решение! К тому же… я ведь не случайно тебя разыскала.
    
Я промолчал. Не стал интересоваться, как она меня нашла и зачем. «Как» — все равно не ответит, у ведьмы свои хитрости. А «зачем»… это расскажет и сама.
    
— Ты уже встречался с Эразмом? — спросила Арина.
    
Я улыбнулся и ничего не ответил. Неплохие источники информации у Арины, но не всеведущие.
    
— Полагаю, встречался, — продолжала Арина. — Поделишься новостями?
    
— Зачем? — спросил я.
    
Арина вздохнула.
    
— Вот это правильный вопрос. Антон, как ты намерен справиться с Тигром?
    
— Никак. Он ведь ушел.
    
— А когда он вернется за тобой?
    
— С чего бы вдруг?
    
— Ты старался никогда не совершать необратимые поступки, Антон. Я не верю, что пророчество мальчика кануло в никуда.
    
Я развел руками:
    
— Арина, если бы я слышал пророчество — Тигр пошел бы за мной. Так? Это первое. Второе — меня физически не было с ним рядом. Мальчишку тормошила Надя. Потом и она ушла. Неужели ты думаешь, что я оставил бы дочь без присмотра, будь у меня хоть малейшее подозрение, что она слышала пророчество… и, значит, находится в опасности?
    
На лице Арины мелькнула тень сомнения.
    
— Да, все так… все верно. Я это понимаю. Но что-то не сходится! Ты не мог не попытаться сохранить информацию и приберечь ее для себя. Это не в твоей натуре!
    
Я засмеялся.
    
— Ну, Арина… это все замечательно, но как я мог это сделать?
    
— Магнитофон? — предположила Арина.
    
— Магнитофон — это такое древнее устройство для записывания и воспроизведения музыки… — задумчиво сказал я. — Да-да, вспоминаю… в детстве у меня был такой, туда вставлялась кассета с лавсановой лентой, измазанной окисью железа…
    
— Антон! Не цепляйся к словам! Магнитофон, патефон, диктофон — не важно что! Старое поколение недооценивает технику. Но мне хватает ума это понимать. Ты — молод, ты в прошлом работал с техникой. Ты мог что-то придумать. Сейчас любой телефон способен записывать звуки. Скажи честно, информация сохранилась?
    
— Мне кажется, тебе стоит первой проявить откровенность, — сказал я.
    
— Почему?
    
— Потому что козыри на руках у меня.
    
Арина кивнула. Посмотрела на пробегавшую мимо девушку-официантку, тащившую за какой-то столик еду. Девушка кивнула и, сгрузив тарелки, унеслась к стойке паба.
    
— Согласна, — сказала Арина. — Ладно, слушай.
    
— Ты уверена, что здесь стоит вести приватные разговоры? — спросил я. — Тут полно русских туристов.
    
— Официантка из Риги и тоже прекрасно знает русский, — ответила Арина. — Не беспокойся, нас никто не услышит.
    
Я не замечал ничего похожего на Сферу Отрицания или другое заклинание приватности, но Арине поверил. У ведьм, пусть даже бывших, своя магия.
    
— Тогда говори, — сказал я.
    
— Антон, главные пророчества должны исполняться. Непременно. Этого требует Сумрак… этого требует сама жизнь.
    
— Да ну? — удивился я. — А мне казалось, что Сумрак пытается помешать пророкам.
    
— Это ошибка. — Арина покачала головой. — Тебя не удивляет, что Тигр, при всем его всемогуществе, так нетороплив?
    
— Ну…
    
— Тигр — это шпоры, это плеть, подстегивающая пророка. Тигр торопит, вынуждает побыстрее произнести главное пророчество.
    
— Смелый вывод, — сказал я.
    
Официантка принесла нам свежее пиво. Выглядела она слегка растерянной — во-первых, пиво в пабах принято брать за стойкой, самим, а во-вторых, Арина не озаботилась расплатиться. Я молча протянул ей десятку.
    
— Я думаю, лучше начать с азов. Кто такой пророк? — спросила меня Арина. И сама же ответила: — Это не просто Иной, способный предвидеть линии вероятности и таким образом как бы «заглядывать в будущее». На таком уровне «предвидим будущее» мы все, в той или иной мере. Даже обычные люди при удачном стечении обстоятельств способны на подобные предвидения.
    
— Пророк — качественно иной, — сказал я. — Иной Иной, извини за каламбур.
    
— А вот и нет, — усмехнулась Арина. — Всего лишь количественно. Пророк просчитывает линии реальности всего мира, а не только свои или близких ему людей. Пророк сообщает, куда направится человечество, но не в виде трактата, а всего лишь одним фактом, на первый взгляд незначительным. Возьмем, допустим, одна тысяча девятьсот пятьдесят шестой год. Французский пророк Андре Ляфлер в возрасте шестидесяти двух лет излагает свое первое, главное пророчество… так уж случилось, его поздно инициировали… Пророчество совершенно безумное: «Скоро девушка Мэри укоротит юбки и мир украсят голые ножки».
    
Я фыркнул.
    
— Вот-вот, — сказала Арина. — Те, кто слышал пророчество, резонно заподозрили, что старина Андре впал в маразм и погрузился в сластолюбивые старческие грезы. Заметь — через год в космос поднялся первый спутник! А француз бормочет про какую-то Мэри, которая обрежет юбки… Но в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году Мэри Куант, кстати, лондонерка…
    
— Чего?
    
— Жительница Лондона. Так вот, она выставила коллекцию мини-юбок. И они потрясли мир. Результаты — сексуальная революция, эмансипация, заметный рост рождаемости в Старом Свете. Так что было важнее: спутник или мини-юбка?
    
    
— Спутник, — обиделся я, хотя и сам отстаивал перед Гесером важность мини-юбок.
    
Арина рассмеялась:
    
— Все было важно. Спутник тоже пророчили. Но космос и впрямь ожидаемое и значительное событие, а отрезанные двадцать сантиметров ткани не предвидел никто. И оценить их значение смогли только через многие годы. Вот так и работает пророк — предвидит великие потрясения и оповещает о них через малые события.
    
— Тогда, быть может, ты знаешь, чем знаменит умерший во младенчестве австралиец…
    
— Алистер Максвелл? Знаю. Смерть мальчика расстроила брак его родителей. В конце семидесятых годов у его матери родился второй ребенок, от другого мужчины. Мальчик живет ничем не примечательной жизнью… но в возрасте пятнадцати лет он вытащил из воды тонущую девочку. Ситуация не выглядела критической, он даже сам не понял, что реально спас чью-то жизнь. Но теперь эта девочка — одна из самых сильных волшебниц Австралийского Дневного Дозора. Ей прочат большую карьеру. Но если бы младенец не умер…
    
— Понятно, — сказал я. — Прямо по анекдоту.
    
— Какому? — заинтересовалась Арина.
    
— Ну, мужик один умер и спрашивает у Бога — в чем был смысл его жизни? А Бог отвечает — помнишь, в семьдесят втором году ты ехал в поезде и в вагоне-ресторане передал попутчику солонку? Так вот…
    
Арина засмеялась.
    
— Да-да. Именно так порой и бывает. Все странные пророчества, если ими досконально заняться, получают свое объяснение.
    
— И ты занималась.
    
— Да. Это важно.
    
— Хорошо, пророчества важны, — кивнул я. — С этим никто и не спорит. Но разве пророк создает будущее? Разве от того, услышат его или нет, зависит, каким станет мир? Я слышал разные версии.
    
— Если честно, то я не знаю, — неохотно призналась Арина. — Быть может, пророчество, выкрикнутое в дупло старого вяза, все равно сработало. А быть может, и нет…
    
— Дуба, — сказал я. — Эразм доверил свое пророчество дубу. Вязы он не очень любит.
    
— Ах, какой разборчивый друид… — рассмеялась Арина. — Дубы, значит, ему милее… Не знаю, Антон, работает пророчество без слушателей или нет. Это сродни вопросу, был ли слышен звук падения дерева, упавшего в глухом лесу. Скорее всего нет, на этом сходится большинство исследователей. Но вот что совершенно точно — пророчество можно изменить.
    
— Вот это номер, — насмешливо сказал я. — Все уверены, что пророчества — истина в последней инстанции, что они неизменны в отличие от предсказаний. И только ты знаешь правду.
    
— Только я, — совершенно спокойно ответила Арина. — Потому что я уже меняла пророчества.
    
— А вот отсюда поподробнее, — попросил я. Подумал секунду и встал. — И знаешь… пойдем-ка в другое место.
    
— Пригласишь к себе в гостиницу? — усмехнулась Арина.
    
— Не думаю, что это стоит делать. Сядем в парке.
    
— Его вот-вот закроют на ночь, — ответила Арина. — Впрочем… нам-то какая разница?
    
    
Пить пиво на детской площадке — это старинная советская традиция. А куда еще могла податься молодежь, желающая выпить… ну, допустим, пива? На рестораны денег нет, пабов и баров в СССР не существовало, в крошечных квартирках — мама, папа, бабушка, брат с сестрой и родственник из деревни, приехавший в город за колбасой… не разгуляешься. Вот и сидели на детских скамеечках и карусельках великовозрастные дети, еще недавно ковырявшиеся в песочницах, а теперь распивающие пиво в родных дворах…
    
СССР почил с миром, но квартиры не стали больше, а молодежь — обеспеченнее. Детские площадки, там где они сохранились, по-прежнему принимали в дневную смену малышей, а в вечернюю — старшеклассников и студентов. Те компании, что поглупее, шумели, мусорили, включали громкую музыку и задирались к прохожим, за что их гоняли бдительные старушки, которым нет большей радости, чем позвонить в милицию. Те, что поумнее, сидели тихо, алкоголь припрятывали, с прохожими вежливо здоровались, мусор за собой убирали. Я в такой компании тоже сиживал.
    
Ну, во всяком случае, мне кажется, что наша компания была вежливой и никого не напрягала. У жильцов окрестных домов, вполне вероятно, могло быть совсем иное мнение.
    
Но вот чего я никогда не мог представить — ни будучи юным оболтусом, ни став Светлым Иным, так это того, что буду сидеть поздним вечером в Лондоне, в Кенсингтонском саду, на детской площадке имени принцессы Дианы и пить пиво с древней ведьмой!
    
— Мне повезло, что пророчество оказалось достаточно внятным, — сказала Арина. — Маша была девочка старательная, и пророчила тоже… аккуратно. Только все старалась в рифму, втемяшилось ей, что пророчества должны быть в стихах. И вот сижу я перед этой дурындой и думаю, что же мне делать. Если бы я не понимала, о ком идет речь, я бы и внимание не обратила. Какой смысл жалеть о том, что нельзя изменить… верно, чароплет? Но я поняла. Одна тысяча девятьсот пятнадцатый год на дворе… все прозрачно было. «Умрет наследник, омрачится царь. Большевиков повесят в казематах. Война продлится долгих девять лет. Москва погибнет, пламенем объята. Германец Малороссию возьмет, японский меч гуляет по Сибири, от голода народ на треть умрет, а остальные растворятся в мире».
    
— Прямо апокалипсис, — сказал я саркастически.
    
— Я полагаю, так оно и было бы, — сказала Арина. — Гибель цесаревича Алексея могла повлиять на Николая достаточно неожиданным образом. Революцию он мог бы и задавить… а вот Первую мировую войну — проиграть. И Россия де-факто перестала бы существовать. На Дальнем Востоке — японцы, на Западе — немцы.
    
— Не очень верится, — признался я.
    
— Это было пророчество, Антон. Оно должно было исполниться, люди его слышали. Но я вмешалась.
    
— Исцелила цесаревича?
    
— Ну, не исцелила… скажем так — продлила его существование. Николай мямлил и трусил, большевики взяли власть. Крови, конечно, пролилось… но могло быть и хуже.
    
— Так ты, можно сказать, спасительница России, — сказал я едко. — И вдобавок герой Советского Союза, помогла революции свершиться.
    
— Ну в общем-то — да, — скромно сказала Арина.
    
Детская площадка, которую мы беззастенчиво оккупировали, была роскошная. Посредине ее стоял деревянный корабль, будто приплывший с острова Нетинебудет, да и брошенный за ненадобностью Питером Пэном. На корабле, где днем было не продохнуть от галдящей, лазающей по мачтам и веревочным лестницам детворы, мы и сидели. Маг и ведьма, держащие в руках по бутылке пива — но давно уже к ним не прикладывающиеся.
    
— Допустим, я тебе верю, — сказал я. — Даже допустим, что ты не ошибаешься, и это было пророчество, и ты сумела его изменить. Что дальше?
    
— Дозоры давно уже занимаются ерундой, — сказала Арина. — Варятся в собственном соку. Даже конфликтуют будто понарошку.
    
— А тебе хотелось бы войны? — съязвил я. — За кого играешь в этом сезоне, за команду Светлых? А Договор как — чтим?
    
— Не хочу я войны, — серьезно ответила Арина. — Мы, ведьмы, народ мирный. А уж светлые ведьмы — особенно… Напомни-ка мне Великий Договор, Антон.
    
Я пожал плечами и процитировал то, чему учат на первом уроке — не важно, в Ночном или Дневном Дозоре.
    
     
      
Мы — Иные
      
Мы служим разным силам
      
Но в сумраке нет разницы между отсутствием тьмы и отсутствием света
      
Наша борьба способна уничтожить мир
      
Мы заключаем Великий Договор о перемирии
      
Каждая сторона будет жить по своим законам
      
Каждая сторона будет иметь свои права
      
Мы ограничиваем свои права и свои законы
      
Мы — Иные
      
Мы создаём Ночной Дозор
      
Чтобы силы Света следили за силами Тьмы
      
Мы — Иные
      
Мы создаём Дневной Дозор
      
Чтобы силы Тьмы следили за силами Света
      
Время решит за нас.
     
    
    
— Прекрасно, — сказала Арина. — Договор, как ты можешь заметить, не запрещает вмешиваться в человеческую жизнь. Он лишь ограничивает борьбу Светлых и Темных.
    
— И что с того? — Мне начало надоедать. — Темные вмешивались, Светлые вмешивались… тебе ли не знать? Что в итоге? Сколько войн развязано из-за экспериментов по созданию идеального общества? Коммунизм, фашизм, демократия, автократия, гласность, глобализация, национализм, мультикультурализм — что из этого человеческое, а что наше? Мы подталкиваем людей то в одну сторону, то в другую. Наблюдаем, что получилось. Потом перечеркиваем результат и начинаем заново. Ах, не получается… ну попробуем в другой стране, в другой культуре, с другими установками… Что, коммунизм был безнадежен? Не думаю. Но игрушка надоела. Что, демократия насквозь фальшива? Вряд ли. Но и с ней закончили играться. А людям, знаешь ли, все равно, от чего умирать — от построения социализма, от привнесения демократии или от борьбы за права и свободы. Как по мне — лучшее, что мы могли бы для людей сделать, — оставить их в покое! Пусть живут своей жизнью, придумывают свои правила, учатся на своих ошибках!
    
— Полагаешь, мне не стоило вмешиваться в судьбу России? — спросила Арина.
    
— Да! Нет! Не знаю… — Я развел руками. — А если бы после всех потрясений итог оказался бы лучшим? Не было бы Второй мировой войны, к примеру?
    
— Я не могла сидеть и ничего не предпринимать… — сказала Арина. — И посоветоваться не могла ни с кем. Что Гесер, что Завулон — каждый стал бы ситуацию поворачивать к своей выгоде. С тобой — могу посоветоваться. Ты нормальный. Ты до сих пор человек.
    
— Не уверен уже… — сказал я, глядя на идущего вдоль ограды детской площадки чернокожего охранника. Тот бдительно глянул на карусели-качели-песочницы, скользнул невидящим взглядом по нам и удалился.
    
— Все мы люди, Антон. Кто в большей мере, кто в меньшей. Да, есть ситуации непонятные, когда не знаешь, стоит ли вмешиваться. Но есть же и однозначно ясные!
    
— Чего ты от меня хочешь? — спросил я.
    
— Антон, пророки появляются редко. За двадцатый век — восемь случаев. И еще реже удается зафиксировать их первое пророчество до того момента, как оно станет известно людям и обретет силу. Если ты знаешь пророчество мальчика…
    
— Нет, я его не знаю. Клянусь.
    
— А можешь узнать? — уточнила Арина.
    
Я помолчал. А потом резко, будто прыгая в холодную воду, сказал:
    
— Вероятно — да. Более того, возможно, я могу узнать и первое пророчество Эразма. Хотя оно, вероятно, за эти годы давно свершилось.
    
— А вот не факт, — сказала Арина. — Полет Гагарина в космос был напророчен еще в семнадцатом веке… Антон, ты меня по-хорошему поражаешь!
    
— Тебе, как сменила цвет, неймется творить добро, — сказал я.
    
— Допустим. А тебе разве нет? Антон, в Дозоре никто на такое не решится. Я — готова попробовать. И я клянусь тебе, что если пророчество окажется хорошим или невнятным — мы ничего не станем делать. Пусть исполняется. Но вдруг мы получили шанс действительно направить жизнь людей к лучшему?
    
— «Мы», — фыркнул я. — Предыдущий раз ты говорила «мы», когда была с Эдгаром и Саушкиным. Кончили они плохо.
    
— Ты мне не веришь, и это правильно, — кивнула Арина. — Но со мной у тебя появится шанс не тянуть лямку в Дозоре, а сделать что-то по-настоящему важное.
    
— Я почти уверен, что Эдгару ты говорила то же самое, — мрачно ответил я.
    
— Подумай, Антон. — Арина открыла сумочку и достала оттуда маленький шарик. — Я пока отправлюсь… к себе. Извини, что не приглашаю — Минойская Сфера переносит лишь одного.
    
— Мне казалось, она одноразовая, — сказал я.
    
— Нет, она однозарядная, — улыбнулась Арина. — А я умею ее перезаряжать. Навещу тебя утром, ты не против?
    
Я пожал плечами. Арина улыбнулась, сжала сферу в кулаке — и исчезла.
    
Вздохнув, я взял пустые бутылки из-под пива и стал спускаться с деревянного кораблика. В отличие от ведьмы мне придется добираться до гостиницы пешком.
    
По пути на детскую площадку Арина открыла калитку каким-то своим способом, растерев в пальцах сухую траву и посыпав ею замок, я же никогда не любил возиться с заклинанием «Бильбо» и решил миновать ограду сквозь Сумрак. К моему удивлению, на первом слое Сумрака площадка тоже была огорожена, да и на втором ее окружало что-то вроде полосы высохших деревьев, ощетинившихся колючими ветками в сторону парка. Я с любопытством осмотрел живую (да нет, скорее — мертвую) изгородь. Такие сухие стволы чаще встречались на третьем слое, но там они были разбросаны хаотично — а здесь выглядели сознательно высаженными. Ну или вкопанными в землю. К счастью, тратить силы и идти глубже не потребовалось — эта ограда препятствовала лишь желающим войти на площадку, а не выйти с нее. Кто бы из Иных ни работал с детской площадкой, но он подошел к делу основательно.
    
Я протиснулся сквозь ветви, отошел немного и вернулся в реальный мир. После сумеречного холода и тишины ночной лондонский парк казался теплым и полным звуков. Где-то вдалеке слышалось тонкое пение свирели. Я пошел через парк, решив выйти поближе к своей гостинице. По пути попалась заботливо очищенная вечером урна, в которую я и сгрузил пустые пивные бутылки.
    
Что может быть прекраснее, чем вечерняя прогулка в пустынном парке?
    
Бесхитростная мелодия звучала все ближе и ближе. Внезапно я увидел музыканта — на кривом стволе огромного дерева, изогнутого когда-то давно ветром, так и растущего почти параллельно земле, сидел маленький мальчик, одетый в какие-то причудливые лохмотья. Мальчик самозабвенно играл на свирели. Вокруг него, будто танцуя, кружились огромные светлячки.
    
— Эй! — окликнул я юного музыканта и от растерянности спросил на русском: — Тебе не поздно здесь находиться?
    
Мальчик резко повернулся в мою сторону. То ли в свете светлячков, то ли в отблеске далеких фонарей с Бэйсуотер-роуд сверкнули белоснежные молочные зубы. Мальчик спрыгнул с дерева — и исчез. Следом, со звенящим звуком, разлетелись светлячки.
    
— Твою мать! — выругался я. — Чушь собачья! Я не верю…
    
Впрочем, договаривать я не стал.
    
Я, конечно, не верю в фей. Я даже в Деда Мороза давно не верю.
    
Но все-таки я предпочел промолчать.
   
   
    
     
Глава пятая
    
    
Гремела музыка. Резкая, незнакомая, на мой взгляд — совершенно диссонансная. Но похоже, окружающим она нравилась. Дискотечный зал был набит до отказа — молодежь словно и не танцевала, а колыхалась, подергивалась на месте, задевая друг друга, периодически сцепляясь руками и начиная двигаться в каком-то гротескном, запутанном хороводе. Потолок светился, и это были не лучи прожекторов или дискотечных фонарей, похоже было, что сами панели потолка испускали свет. В какое-то мгновение разноцветные всполохи сменились ровным оранжевым светом, потом потолок засиял небесной лазурью — и превратился в сплошной экран. Над нами было небо, по небу плыли белые перистые облака.
    
— Что это? — спросил я, уворачиваясь от сцепившейся вереницы подростков.
    
— Дискотека, — ответили мне.
    
Я повернул голову. Рядом стоял юноша лет восемнадцати, невысокий, упитанный. Чем-то знакомый.
    
— Кеша? — внезапно понял я.
    
— Что, Антон Сергеевич?
    
Что?
    
Я не знал «что». Я не понимал, где я и как здесь оказался. Но надо было что-то спросить.
    
— Где Надя? — Я вдруг понял, каким должен быть мой вопрос.
    
— Здесь, — пожав плечами ответил Иннокентий Толков. — Где-то здесь…
    
Я поискал глазами в толпе. Потом понял, что невольно смотрю слишком низко, туда, где должна быть голова десятилетней девочки. А надо смотреть выше…
    
И почти сразу я увидел Надюшку. Даже странно, как я ее узнал… она была такой же большой, как и Кеша. Но изменилась куда сильнее — голова начисто выбрита, остались только два клочка обесцвеченных до белизны волос над ушами. Длинная узкая юбка с разрезами, доходящими чуть ли ни до пояса, то ли сапоги, то ли ботинки… и совершенно обычная белая блузка. Надя была нелепой, жалкой, даже омерзительной в таком виде… но это была моя Надя. И сердце болезненно сжалось у меня в груди.
    
Я сделал шаг вперед, распихивая танцующих, схватил дочь за руку и вытащил из цепочки танцующих. На ее руке звякнули разноцветные металлические браслеты, закрывающие все запястье.
    
— Папа? — удивленно спросила Надя. — Что ты здесь делаешь?
    
— Что ты здесь делаешь? — синхронно спросил я.
    
Надя пожала плечами:
    
— Отдыхаю.
    
Парень и девушка, между которыми Надя раньше двигалась в цепочке, протолкались к нам. Выглядели они… ну, соответствующе. На парне были блестящие стринги и пушистая рубашка (да-да, именно рубашка и именно пушистая), на девушке — такая же длинная юбка с разрезами и блузка.
    
Видимо, это модно.
    
Давно я не бывал в молодежных компаниях.
    
— Надя, что надо этому эрзацу? — спросил парень. Не то чтобы угрожающе, но с вызовом.
    
— Иди в аут, — непонятно ответила Надя. — Это мой абу.
    
Парень глянул на меня неприязненно, но уже помягче. И спросил:
    
— Какие проблемы, уважаемый?
    
— Никаких, — ответил я. — И если ты немедленно исчезнешь, то их и не возникнет.
    
Парень криво усмехнулся. Похоже, я его не напугал. Дурачок. Он же у меня сейчас отправится домой уроки учить и полы мыть…
    
— Все гладко, Вовик, — сказала Надя. — Уймись.
    
— Тапай, если вдруг, — ответил Вовик, еще раз зыркнул на меня — и растворился в толпе вместе с подругой.
    
— Что за дурацкий сленг? — спросил я.
    
— Обычный, — ответила Надя и шмыгнула носом. Глаза у нее были красные. — Ты зачем пришел, папа?
    
— Надя, пошли домой, — сказал я.
    
— Зачем?
    
— Надя, мама будет волноваться, — попытался воззвать я к доводу, который безотказно работал в ее десять лет.
    
— А при чем тут мама и ты? — спросила Надя.
    
И у меня в груди стало совсем холодно и нехорошо.
    
— Надя, я не пойму, что происходит, — сказал я. Музыка резала уши, небо на потолке-экране затягивали тяжелые темные тучи. — Давай поговорим в другом месте.
    
— Чем это плохо?
    
— Тем, что это не место для Высшей Иной! — не выдержал я.
    
Надя засмеялась. И если вначале это был просто тихий смех, как от удачной шутки, то уже через мгновение он превратился в истерическое хихиканье.
    
Ненавижу женские истерики! Это совершенно нечестный прием в отношениях между мужчинами и женщинами!
    
Хуже женских истерик — только мужские.
    
— Для Высшей Иной? — повторила Надя. — Для Иной? Папа… папочка, ну ты влил! Папа… после того, что ты сделал с нами — ты еще можешь произносить слово «Иной»?
    
Она так и ушла в толпу, продолжая смеяться и проводя рукой по лицу, будто смахивая слезы.
    
А я стоял и смотрел ей вслед.
    
Потом перевел взгляд на Кешу.
    
— «Вы Антон Городецкий… — сказал я. — Вы нас… вы нас всех…» Что я «всех»?
    
— Не знаю, — ответил Кеша.
    
— Почему Надя с тобой даже не заговорила?
    
— Она меня не видела.
    
Над головой загрохотал гром. И застучали тяжелые дождевые капли. Я подставил им руку… капля упала на ладонь и исчезла. Дождь был, но он был иллюзией — как и тучи над головой.
    
Как все здесь.
    
— Почему она не видела тебя, Кеша?
    
— Потому что это ваше предвидение, Антон Сергеевич, — ответил юноша. — И ваш сон.
    
Он развернулся и тоже исчез в толпе — такой же пухлый, неуклюжий и некрасивый, как и в детстве.
    
И похоже, такой же одинокий и несчастный.
    
— Это неправда! — закричал я.
    
    
И проснулся.
    
Почему-то — молча.
    
Низкий потолок дешевенькой лондонской гостиницы. Англичане вообще живут в домах крошечных, будто почтовые марки. Наверное, чтобы проще было их оборонять, ведь «мой дом — моя крепость». В окошке брызжет солнечный свет. Утро, хотя и раннее…
    
Я глянул на часы — всего семь утра местного.
    
Потом посмотрел на стоящий на тумбочке деревянный кубок от сэра Эразма. Может быть, было виновато пиво, а может быть, сто грамм коньяка, который я добавил за просмотром телевизора, перед тем как лечь спать, но когда мне захотелось выпить воды — я распаковал подаренный кубок и выпил воды из него. Причем не просто так, а с глубоким убеждением, что после этого услышу первое пророчество Дарвина.
    
Насчет его пророчества ничего не вышло. А вот собственное я получил.
    
Или все-таки нет?
    
Что это было — очень яркий и реалистичный сон, возникший от гремучей смеси алкоголя, усталости и массы впечатлений?
    
Пророчество?
    
Я могу предвидеть будущее, как и любой Иной, как любой человек, в конце концов. Даже лучше многих, в свое время Гесер всерьез советовал мне специализироваться на предсказаниях. Но и просто дурацкие сны мне снятся — тоже как любому человеку.
    
Размышляя об этом, я сходил в туалет, принял душ (все очень компактно было втиснуто в два квадратных метра — и эти люди попрекали Советский Союз за «хрущобы»?). Оделся и задумчиво спустился вниз, в полуподвал, где располагался маленький отельный ресторанчик. У официантки, которая суетилась в зале, наливая постояльцам кофе и убирая грязную посуду, было такое обыденное лицо, что я поздоровался с ней по-русски. И угадал.
    
— Ой, здравствуйте, — почему-то засмущалась она. — Вам чай или кофе?
    
— Кофе, — кивнул я, приглядываясь к выложенной на столе снеди.
    
— Кофе не очень, — тихо прошептала девушка, подавшись ко мне.
    
— Все равно, — так же тихо ответил я. — Проснуться надо.
    
— Лучше я вам растворимого принесу, — пообещала девушка и исчезла на кухне.
    
Я взял себе йогурт, кусок хлеба, пластик сыра в герметичной упаковке (чеддер — это чеддер!) и омлет скрэмблинг, который представляет из себя высшую форму надругательства над яйцами, которую только смогли изобрести в Европе.
    
Но по крайней мере он был горячий.
    
Присев за угловой столик, я подцепил вилкой комок разваливающейся омлетной массы. Придирчиво осмотрел и отправил в рот. На вкус лучше, чем на вид…
    
И тут запахло кофе. Хорошим настоящим кофе, а никак не растворимыми химикалиями. И огромная чашка восхитительного кофе оказалась передо мной.
    
— Спасибо, — сказал я, поднимая глаза.
    
Арина, улыбаясь, забрала у меня тарелку с омлетом и отставила на пустой столик. Сказала:
    
— Не кушай эту гадость. Это я тебе как ведьма говорю.
    
И протянула другую тарелку — с яичницей-глазуньей, прожаренной в самую меру, так что желток загустел, но остался жидким, посыпанную мелко нарезанным зеленым лучком и с угадывающимися в толще кусочками обжаренного сала. Перед собой Арина поставила еще один кофе.
    
— Скушай заячий помет, он ядреный, он проймет? — уточнил я. Поскольку Арина на стихи Филатова отреагировала удивленным поднятием бровей, то вздохнул и сказал: — Ты же уже не ведьма, ты Светлая.
    
— Ведьма бывшей не бывает, — вздохнула Арина. — Как спал, Высший?
    
Вначале я отправил в рот поджаренное яйцо и запил его большим глотком кофе. Потом сказал:
    
— Твоя работа?
    
— Что именно? — удивилась Арина.
    
— Мой сон.
    
— Я не знаю, что тебе снилось. — Она покачала головой и нахмурилась. — Что-то неприятное? Пророческое? Я в твои сны не вмешиваюсь.
    
— Так, ерунда, — отмахнулся я и в два глотка допил кофе.
    
— Принести еще? — спросила Арина.
    
— Слушай, ты не официанткой в Лондоне подрабатываешь?
    
— Увы, у меня нет рабочей визы, — усмехнулась Арина. — Это исключительно благотворительность. Вид у тебя какой-то мятый.
    
— Мне снился кошмар, — неохотно признал я. — Ничего особо информативного. Просто выросшая Надька… такая… странная… как все подростки, наверное… Неприятная, скажу честно. И она меня обвиняла. В том, что я что-то сделал с Иными.
    
Лицо Арины стало серьезным. А произнесенные слова еще больше убедили меня в том, что она относится к этому сну серьезно.
    
— Ерунда, Антон. Бывают просто сны. Ты можешь рассказать подробнее?
    
— Нет, — покачал я головой. — Ладно, оставим это. Ты не знаешь, феи — есть?
    
— Э… — Арина запнулась. — Не знаю. Скорее, конечно, нет, но рядом с Кенсингтонским садом это говорить как-то неприлично.
    
— Я вчера шел в отель и увидел на поваленном дереве маленького мальчика. Он играл на свирели, а вокруг него роились какие-то светящиеся букашки. Увидел меня, оскалился и убежал.
    
— Убежал или улетел?
    
— Вот уж чего не знаю.
    
— И ты решил, что наткнулся на Питера Пэна?
    
— Да фиг его знает, что я подумал!
    
— Инверсия. И проекция.
    
— Что?
    
— Инверсионный след. Сколько людей читало сказку про Питера Пэна? Сколько детей смотрело мультик или кино? Какое количество из них представило себе Кенсингтонский сад и Питера? Сколько среди них было явных и потенциальных Иных?
    
— Мы не можем сотворить людей.
    
— Любая баба это может, — усмехнулась Арина. — Но в данном случае речь о другом. Образ — а он достаточно визуализирован, проецируется на точку, где и без того огромная концентрация Силы. Начинается возбуждение Силы по слоям Сумрака. Энергия стабилизируется на высоком уровне. Можно посчитать по распределению Больцмана, тут все почти равнозначно термодинамическим уравнениям, даже постоянную Планка можно использовать. Только для Сумрака она называется Кентерберийской Константой.
    
Я поймал себя на том, что сижу с открытым ртом, в котором держу вилку с нацепленным на нее куском яичницы. Торопливо захлопнул рот, больно укусил при этом вилку и шепотом выругался.
    
— Это обычный механизм появления привидений, — продолжала Арина. — Неужели Светлые нынче этого не учат?
    
— Нет, — признался я. — Да и Темные… наверное.
    
— Ну и зря, — сказала Арина. — Практической пользы никакой, но неужели тебе не интересно, откуда возникают призраки, как живет Сумрак, какие заклинания и в какой точке будут наиболее эффективны?
    
— Я даже не знал, что это можно… — я запнулся, — превратить в формулы.
    
— А ведьмы всегда это знали, — сообщила Арина. — Неужели ты думаешь, что ведьма — это грязная страшная бабища, которая варит в котле неаппетитные субстанции и бормочет «бамбара-чуфара, пикапу-трикапу, лорики-ерики»?
    
Я предпочел промолчать. Арина, явно наслаждающаяся ситуацией, пила кофе.
    
— Ну, что решил? — требовательно спросила Арина.
    
— Даже то, что я говорю с тобой и не пытаюсь тебя задержать, должностное преступление, — буркнул я.
    
Арина фыркнула.
    
— Клянись Светом и Тьмой, — сказал я.
    
Арина подняла на меня глаза.
    
— Клянись, что ты не имеешь никакого отношения к сну, приснившемуся мне этой ночью, — продолжил я.
    
— Значит, все совсем плохо, — понимающе кивнула Арина. — Хорошо…
    
Она несколько секунд молчала, будто вспоминая что-то. Потом протянула через стол руки, повернула так, чтобы ладони были обращены вверх.
    
Меня обдало холодным ветром.
    
Все немногочисленные постояльцы отвернулись в другую сторону и старательно перестали нас замечать.
    
— Я, Арина, клянусь Изначальными Силами. Я, Темная, ведьма вне рангов, клянусь Тьмой — и пусть вечная Тьма будет свидетелем моих слов. Я, Светлая, целительница вне рангов, клянусь Светом — и пусть вечный Свет будет свидетелем моих слов. Я, тринадцатая и последняя глава высшего Конклава Ведьм, клянусь землей, из которой пришла, водой, которая внутри меня, воздухом, который снаружи меня, огнем, в который я приду. Я не оказывала никакого влияния на тебя, твои сны, твои пророчества, твои мысли, твои видения, твои желания, твои страхи, твою любовь, твою ненависть, твою радость и твое горе. Все, что я сказала тебе, истинно либо сочтено мной истинным.
    
На ее левой руке заплясало белое пламя, на ее правой руке сгустилась тьма. Арина свела ладони — и между ними заплясал бешено крутящийся шарик. Он был одновременно белым и черным, светящимся и поглощающим свет. Не серым, как у Инквизиторов, а именно двойственным, одновременно Светлым и Темным.
    
— Я верю тебе и принимаю твою клятву, — сказал я.
    
Шарик свернулся в ослепительно черную точку и исчез.
    
— Значит, глава высшего Конклава? — уточнил я. — А в Дозорах так гадали, кто же им был и куда исчез…
    
Арина пожала плечами.
    
— Я просто выбираю меньшее зло, — добавил я.
    
— Выбирая меньшее зло, ты никогда не должен забывать, что все-таки выбрал зло, — серьезно сказала Арина.
    
— Но не выбирая ничего, мы выбираем сразу и большее, и меньшее зло, — ответил я.
    
— Значит, мы друг друга поняли, — кивнула последняя верховная ведьма распущенного почти сотню лет назад Конклава.
    
— Но остается одна небольшая проблема, — сказал я. — Тигр. Как я понимаю, сейчас пророчества неактивны.
    
— Спят, — кивнула Арина.
    
— Если они станут известны нам — за нами придет Тигр.
    
— Но если мы сообщим их людям — Тигр оставит нас в покое.
    
— А если пророчества плохие? Предлагаешь героически погибнуть? Или открыть ящик Пандоры и наплевать на людей?
    
Арина покачала головой:
    
— Нет и нет. Ведьмы всегда предпочитают выбрать третий путь.
    
Я вопросительно посмотрел на нее.
    
— Мы пытались понять природу Тигра, — сказала Арина. — Как ты уже, наверное, понял, в некоторых областях Конклав обладал знаниями, не уступающими Дозорам. Успеха мы не добились, но… — Она помолчала. — Мы нашли Иного, кто знает, как победить Тигра. Он жив. Я предлагаю встретиться с ним, получить эту информацию — и уже после этого открывать пророчества.
    
Я посидел, переваривая услышанное. Спросил:
    
— И где он? Почему-то чувствую, что не в Лондоне и не в Москве.
    
— На Формозе, — кивнула Арина.
    
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, что во времена Арины называли Формозой.
    
— Тайвань? — Перед глазами у меня невольно всплыл глобус, который я год назад подарил Наде для общего развития. — Это… это сколько же…
    
— Почти десять тысяч километров. Четырнадцать часов. К счастью, есть прямой рейс. — Арина посмотрела на часы. Изящные часики из розового золота и, кажется, с бриллиантами. — Сейчас половина восьмого. До рейса час сорок пять минут. Тебе долго собираться?
    
— Ты хочешь сказать, что у тебя уже есть билеты? — уточнил я.
    
— Я хочу сказать, что на рейс я нас зарегистрировала вчера вечером. Тебя не очень смутит отсутствие визы? Чистое белье купишь в аэропорту, если успеем, а нет — так в Тайбэе.
    
— Надо полагать, такси ждет? — спросил я.
    
— Ждет, — кивнула Арина. — Счетчик тикает. Ну как… что решаешь?
    
Я намазал маслом кусок хлеба и положил сверху ломтик сыра. Откусил, прожевал, а потом уже сказал:
    
— Мне не надо покупать белье. Даже носки не нужны. Света собрала меня на неделю.
    * * *
    
Глядя, как исчезает под самолетом Лондон, я думал о том, что сейчас совершаю.
    
Вся наша жизнь — бесконечный выбор. Остаться дома или выйти прогуляться. Пойти в кино или посмотреть телевизор. Выпить чая или воды.
    
Даже эти никчемушные выборы могут переменить всю жизнь. Что уж говорить о выборе посерьезнее! Жениться или повременить. Сменить работу или остаться на прежней. Переехать в другой город или в другую страну.
    
Мне тоже приходилось выбирать — и я до сих пор не знаю, всегда ли делал правильный выбор. Но то, что я совершил только что, рисковало стать самым серьезным выбором в моей жизни.
    
Нет, дело, конечно, было не в том, что я не кинулся арестовывать Арину, как велели уставы Ночного Дозора и циркуляры Инквизиции. Как маг вне категорий, пусть даже мой ранг был несколько сомнителен и отражал скорее потенциал и чистую Силу, чем опыт и мудрость, которые должны к Силе прилагаться, я был достаточно свободен в своих поступках.
    
Я мог, к примеру, заявить, что не считал себя способным задержать Арину (что было правдой!) и решил потянуть время.
    
Или — и мне тоже не пришлось бы грешить против истины — я мог аргументировать свой поступок необходимостью получить дополнительную информацию и выяснить, кто и как способен противостоять Тигру. В конце концов, недавние события в офисе показали, что это вполне актуальная задача!
    
Ну и сам факт двух пророчеств и моего собственного странного сна прямо-таки требовал дальнейшего расследования.
    
Конечно, по-хорошему стоило бы сообщить о происходящем… ну хотя бы Гесеру. Но и тут у меня было убедительное оправдание — Высшая ведьма, да еще и бывшая глава Конклава, способна перехватить практически любые сообщения, даже связь ученика с наставником.
    
Так что с официальной стороны я был более-менее в безопасности. Оправданий для своего поступка у меня найдется вагон и маленькая тележка.
    
За собственную безопасность я в общем-то тоже не волновался. Клятву не вредить мне я с Арины не требовал, но и оснований подозревать ее в чем-то нехорошем не имел. Уж если я с Завулоном совместно работал, то с бывшей ведьмой, а нынче Светлой как-нибудь поладим.
    
Так что же меня тревожит?
    
Симпатичная стюардесса-китаянка разнесла по салону бокалы с шампанским. Арина не поскупилась на билеты в бизнес-классе — впрочем, с чего бы опытной ведьме испытывать нехватку в средствах? Арина, сидящая в соседнем кресле, свой бокал взяла, я отказался и, поколебавшись, попросил коньяк. Четырнадцать часов полета — времени хватит на все: и выпить, и протрезветь.
    
Утро начинало удаваться.
    
— Не покажешь кубок? — попросила Арина.
    
Я не стал ломаться, достал сумку и извлек из нее артефакт работы Эразма. Арина некоторое время держала его в руках, потом покачала головой:
    
— Не чувствую магии.
    
— Я тоже, но не все можно ощутить.
    
— Это верно…
    
Арина вылила в кубок свое шампанское, выпила. Пожала плечами. Поднесла кубок к уху, вслушалась, будто в морскую раковину.
    
— Пробовал, — сказал я. — И пил из нее, и слушал. Мне кажется, Эразм знал, как пробудить пророчество…но не счел нужным пояснять.
    
— Как ты вообще его убедил отдать эту чашу? — с любопытством спросила Арина.
    
— Подарок от Гесера помог. — Я рассказал ей про наш офисный бонсай, переехавший жить к Дарвину.
    
— Загадка на загадке. — Выслушав меня, Арина пожала плечами. — Гесер — известный хитрец, но что он придумал в этот раз — ума не приложу…
    
— Информация за информацию, — сказал я. — Расскажи про Иного, к которому мы летим.
    
— Зовут его Фан Веньян, — ответила Арина. — Собственно говоря, имен у него немало, но под этим он сейчас живет среди людей. Ему около трехсот лет. Он Светлый, но в Дозорах не состоял и не состоит.
    
— Ранг? — спросил я.
    
— Четвертый.
    
— Всего лишь? — поразился я.
    
Конечно, четвертый ранг — не пустяк. Не способность к мелким магическим фокусам, как у седьмого. Но даже слабый Иной за триста лет подтягивается от своего первоначального ранга на две-три ступени. Выходит, при инициации Фан был совсем слабаком?
    
— Что за снобизм? — фыркнула Арина. — Сам-то давно на четвертом ранге числился?
    
— Лет пятнадцать назад, — признался я. — Но меня и инициировали сразу как Иного четвертого уровня.
    
— А он с самого низа шел, — подтвердила мой вывод Арина. — С седьмого уровня. Терпеливо шел… В тысяча девятьсот двадцать пятом году получил он должность хранителя Императорского музея «Гугун» в Пекине. Великие Иные там не требовались, китайцы власть уважают, на сокровища никто не посягал. Даже когда случилась синьхайская революция… — Арина посмотрела на меня и сжалилась: — а было это в тысяча девятьсот одиннадцатом году, сокровища императорские особо не грабили… Жил бы себе Фан Веньян тихонько, да произошла в тысяча девятьсот тридцатом году странная история. Был у Фана друг, пророк. Слабенький — но все-таки пророк. Деталей я не знаю… может, и не просто друг он ему был… — Арина усмехнулась. — В общем, что-то такое парень напророчил, и свидетелем пророчества был только Фан. Почему-то ему пророчество не понравилось, озвучивать его людям он не захотел. И за Фаном с его приятелем явился Тигр. Они его, правда, называли не так, но по всем описаниям — это был Тигр.
    
Я ждал.
    
— Приятель погиб. А вот Фан ухитрился что-то сделать… то ли уничтожил он Тигра…
    
— Ну как же он его уничтожил? — удивился я. — Он в Москву приходил только что…
    
— А ты уверен, что Тигр — он один? — улыбнулась Арина. — В общем, что-то Фан сумел сделать. Убил, отогнал, напугал, подкупил… не знаю. Но пророчество не прозвучало, причем Фан потом сказал на допросе в Ночном Дозоре, что «скорее разрезал бы сам себя на части и скормил тигру в бэйцзинском зверинце, чем произнес бы то, что ему открылось». Когда мы все сопоставили и поняли, что слабенький китайский маг сумел отогнать Тигра, решено было выяснить детали. Не то чтобы для конкретной надобности… но знание лишним не бывает.
    
— Что же помешало?
    
— Распри, Антон. Для нас, ведьм, и мировая война, и революция были бедами почище, чем для других Иных…
    
— Почему?
    
— Мы, ведьмы, ближе к земле. К той стране, где выросли, где вошли в силу. Уже в четырнадцатом году трудно нам было собираться на Конклаве… сидеть рядом русской ведьме и немецкой, английской и австрийской… А уж после революции, когда с одной стороны СССР, с другой — все остальные… договариваться о чем-либо вообще невозможно стало. Потом я уснула, от подруг скрылась, из Конклава ушла… он и развалился сам собой, видать, вышло его время. Так и не сделали мы ничего. А жаль… Я-то стойкостью Фана не обладала, когда в пятнадцатом году моя подруга пророчила — довела все до людей.
    
— Но сделала все по-своему, — кивнул я.
    
— Да. Сумела переспорить пророчество, спасти страну. Пророчество ее стало неверным, так и затерялось среди фальшивых предсказаний. Вроде как все у меня получилось… но когда я узнала про Фана — крепко его историю запомнила. И когда снова в мир вернулась, начала искать его. Нашла.
    
— Что он делает на Тайване? Неужели бежал от коммунистов?
    
— Нет, конечно. Ему человеческая идеология безразлична, как и нам. Но он хранитель императорского музея, понимаешь? А когда китайцы, те, что не коммунисты, в тысяча девятьсот сорок восьмом году стали на Тайвань отступать — они и сокровища вывезли. И Фан с ними… а что ж ему делать? Так теперь и работает в Национальном Императорском музее «Гугун».
    
— Он же в Пекине.
    
— Нет, там просто Императорский музей «Гугун». А это Национальный.
    
— А он расскажет? — спросил я.
    
Арина пожала плечами.
    
— Силовое давление исключено, — на всякий случай сказал я. — Ссориться с китайскими Иными я не стану.
    
— Я тоже не сошла с ума, — кивнула Арина. — Только лучше говори «тайваньскими», а не «китайскими». Это вежливее и правильнее.
    
— Какие-то еще советы?
    
— Самые элементарные. Никогда не поднимай в разговоре тему двух Китаев. Хвали Тайвань, но не ругай Китай! Даже если разговор коснется этого, увильни от любых оценок. Это их внутренняя проблема, и иностранцам в нее лезть не стоит. Кстати, в материковом Китае, если занесет, следует вести себя так же.
    
— Понял, — сказал я.
    
— Воздерживайся от телесных контактов. Я не имею в виду секс, просто старайся не вторгаться во внутреннее пространство, не касаться человека при разговоре, не похлопывать по плечу, не обнимать. Это невежливо.
    
— Да ты хорошо подготовилась, — сказал я.
    
— Чем еще заняться пенсионерке? — улыбнулась Арина. — Зато можешь быть совершенно спокоен на улицах, преступность там очень низкая. И есть можешь что угодно и где угодно, из чего бы еда ни была сделана. Тайваньцы очень строго относятся к гигиене. Повар, у которого просрочена санитарная книжка или нарушены какие-то правила, садится в тюрьму на несколько лет. Вне зависимости от того, отравился кто-то его стряпней или нет.
    
— Мне это нравится, — сказал я, вспоминая московские ларьки с шаурмой, где одетые в грязные халаты «повара» стругают с гриля мясо непонятного происхождения. — Как они этого добились?
    
— Жестокой диктатурой, — усмехнулась Арина. — Ты же большой мальчик, должен понимать, что четко работающий транспорт, порядок и безопасность на улицах, вежливые люди и хорошая медицина — это все достижения диктатуры.