1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 
– Нет,  я должен остаться здесь, чтобы отвести подозрение. Даже наша челядь не будет  знать, куда ты уехала.    

– А  кто же меня проводит?    

– Два  человека, в которых я уверен.    

– О,  боже мой! Батюшка!    

Барон  обнял меня.    

– Дитя  мое, – сказал он, – так надо.    

Я знала,  как он меня любит, и больше не настаивала ни на чем и не спрашивала никаких объяснений.    

Мы  договорились, что я возьму с собой дочь моей кормилицы, Гертруду.    

Батюшка  покинул меня, наказав подготовиться к отъезду.    

Стояли  самые короткие дни зимы, и к восьми часам вечера уже совсем стемнело и похолодало.  В восемь часов отец пришел за мной. Как он и просил, я была уже готова. Мы  бесшумно спустились по лестнице и прошли через сад. Барон собственноручно  открыл ключом калитку, выходящую в лес. За ней нас ожидали запряженная карета и  двое сопровождающих. Батюшка долго говорил с ними, как мне показалось, поручая  меня их попечению. Я уселась в экипаж, Гертруда заняла место рядом со мной.  Барон обнял меня на прощание, и мы тронулись в путь.    

Я не  знала, какого рода опасность мне угрожает и что заставило батюшку услать меня  из Меридорского замка. Гертруда не могла мне ничем помочь, она тоже ничего не знала.  Наши спутники были мне незнакомы, и я не осмеливалась к ним обратиться. Мы  ехали около двух часов в полном молчании какими-то окольными дорогами, и, хотя  я очень волновалась, ровное колыхание кареты постепенно меня убаюкало и я уже  начала было засыпать, как вдруг мы остановились, и Гертруда схватила меня за  руку.    

– Ах,  барышня, – пролепетала бедная девушка, – что с нами будет?    

Я  выглянула из-за занавесок: нас окружили шесть всадников в масках. Наши  провожатые, очевидно пытавшиеся оказать сопротивление, были схвачены и  обезоружены.    

До  смерти напуганная, я не в силах была позвать на помощь, да и кто мог  откликнуться на мой призыв?    

Замаскированный  всадник, который казался старшим, подъехал к дверцам экипажа.    

– Успокойтесь,  сударыня, – сказал он, – мы вас не обидим, но вам придется  последовать за нами.    

– Куда? –  спросила я.    

– Туда,  где вам не грозит никакая опасность. Напротив, там с вами будут обращаться как  с королевой.    

Это  обещание меня испугало больше, чем любая угроза.    

– Ах,  батюшка мой, батюшка! – прошептала я.    

– Послушайте,  барышня, – сказала мне Гертруда, – я хорошо знаю все окрестности, я  вам предана, силою бог меня не обидел, поверьте мне – мы сумеем убежать.    

Эти  заверения моей бедной служанки, конечно, не могли меня успокоить, все же ее поддержка  меня подбодрила, и я пришла в себя.    

– Делайте  с нами все, что вам угодно, господа, – ответила я, – мы всего лишь  две слабые и беззащитные женщины.    

Один из  всадников спешился, занял место нашего возницы, и мы свернули в сторону с той  дороги, по которой ехали.    

Бюсси,  как понимают читатели, слушал рассказ Дианы с глубочайшим вниманием. Среди  первых проявлений нарождающейся большой любви есть чувство почти религиозного  преклонения перед любимой. Вы поднимаете избранницу вашего сердца на пьедестал,  возносите ее над всеми остальными женщинами. Вы возвеличиваете, очищаете,  обожествляете ее образ, каждый ее жест – это милость, которую она вам дарует,  каждое слово – ниспосланное вам счастье, ее взгляд наполняет вас радостью,  улыбка – восторгом.    

Поэтому  молодой человек предоставлял прекрасной рассказчице полную возможность беспрепятственно  развертывать свое повествование, не допуская и мысли о том, чтобы перебить ее.  Малейшее обстоятельство, связанное с этой женщиной, которую, как он  предчувствовал, ему предстоит взять под защиту, вызывало в его душе живейший  отклик, он слушал Диану молча, с трудом переводя дыхание, как если бы от  каждого ее слова зависела его жизнь.    

И когда  молодая женщина на минуту умолкла, будучи явно не в состоянии справиться с обуревавшим  ее двойным волнением, вызванным и настоящим, и воспоминаниями о прошлом, Бюсси,  не в силах сдержать свое беспокойство, молитвенно протянул к ней руки.    

– О,  продолжайте, сударыня, – простонал он, – ради бога, продолжайте.    

Диана не  могла ошибиться в глубине чувства, которое она внушала: мольба была не только в  словах, но и в голосе, в жесте, в выражении лица молодого человека. Красавица  печально улыбнулась и продолжала:    

– Мы  ехали около трех часов и наконец остановились. Я услышала, как заскрипели  ворота, наши похитители обменялись с кем-то несколькими словами; затем экипаж  двинулся дальше, и копыта лошадей застучали по чему-то твердому, словно бы по  настилу подъемного моста. Выглянув из-за занавесок, я убедилась, что не  ошиблась, – мы оказались во дворе какого-то замка.    

Чей это  замок? Ни Гертруда, ни я этого не могли угадать. По дороге мы не раз пытались  распознать местность, но не видели ничего, кроме бесконечного темного леса.  Правда, обеим нам показалось, что наши похитители нарочно петляют по лесу,  пытаясь сбить нас с толку и лишить возможности определить, где мы находимся.    

Дверцы  кареты распахнулись, и тот же замаскированный мужчина, который ранее говорил с  нами, пригласил нас выйти.    

Я молча  повиновалась. Два человека, очевидно слуги из замка, в который мы прибыли,  встречали нас с факелами в руках. Страшное обещание, данное мне, сбывалось –  нам, пленницам, оказывались знаки величайшего почета. Мы последовали за людьми  с факелами. Они провели нас в пышную опочивальню, которая, по-видимому, была  обставлена и украшена в самые блестящие годы царствования Франциска Первого.    

На столе  нас ждал богато сервированный ужин.    

– Вы  у себя дома, сударыня, – сказал тот, кто уже дважды ко мне  обращался. – Несомненно, вы нуждаетесь в услугах, поэтому ваша девушка  останется при вас. Ее комната возле вашей.    

Мы с  Гертрудой обменялись радостным взглядом.    

– Если  вам что-нибудь понадобится, – продолжал человек в маске, – постучите  в дверь молотком, который на ней висит, в прихожей все время кто-нибудь будет  дежурить, и он немедленно явится к вам.    

Эта  притворная забота свидетельствовала, что нас будут тщательно сторожить.    

Человек  в маске поклонился и вышел, мы услышали, как он закрыл дверь на двойной оборот  ключа.    

Гертруда  и я остались одни.    

Какое-то  время мы молча глядели друг на друга. Два канделябра, стоявшие на обеденном  столе, освещали комнату. Гертруда открыла было рот, собираясь что-то сказать,  но я предостерегающе поднесла палец к губам: нас могли подслушивать.    

Дверь  комнаты, предназначенной Гертруде, была открыта, и нам обеим одновременно пришла  в голову мысль осмотреть это помещение. Гертруда взяла один из канделябров, и  мы на цыпочках вошли туда.    

Мы  увидели большую туалетную комнату, дополняющую спальню; в ней была еще одна  дверь и в той же стене, что и дверь, через которую нас ввели в спальню. Эта  дверь, несомненно, также выходила в прихожую; на ней, как и на двери спальни,  висел на медном гвоздике молоточек из того же металла. И молоточки и гвозди  были столь тонкой и изящной работы, что казались творениями самого Бенвенуто  Челлини.[36]    

Гертруда  поднесла свечу к замку; дверь была закрыта на двойной оборот ключа.    

Мы были  узницами.    

Просто  невероятно, насколько одинаково два человека, даже принадлежащие к разным слоям  общества, но оказавшиеся в одном и том же положении и подвергающиеся одной и  той же опасности, просто невероятно, говорю я, насколько одинаково они мыслят и  как легко они понимают друг друга с полуслова.    

Гертруда  приблизилась ко мне.    

– Вы  заметили, барышня, – тихо сказала она, – когда мы входили сюда со  двора, мы поднялись только на пять ступенек?    

– Да, –  ответила я.    

– Значит,  мы на первом этаже?    

– Несомненно.    

– А  что, если, – продолжала она шепотом, показывая глазами на ставни,  закрывающие окна, – а что, если…    

– Если  на окнах нет решеток, – перебила я.    

– Да,  и если барышня наберется смелости.    

– Смелости! –  воскликнула я. – О, будь спокойна, смелости у меня хватит.    

На этот  раз наступил черед Гертруды приложить палец к губам.    

– Да,  да, все ясно, – сказала я.    

Гертруда  сделала мне рукой знак – оставаться на месте, а сама унесла канделябр в спальню  и снова поставила его на стол.    

Я уже  поняла, что она задумала, подошла к окну и принялась искать задвижки ставен.    

Я их  нашла, вернее, их нашла Гертруда, пришедшая мне на помощь. Ставни открылись.    

У меня  вырвался радостный крик: на окне решетки не было.    

Но  Гертруда тут же обнаружила причину этого мнимого недосмотра со стороны наших  стражей. Подножие стены омывал широкий пруд. Эти воды, добрых десять футов  глубиной, стерегли нас надежнее любых решеток.    

Переведя  взор с поверхности пруда на его берега, я узнала знакомые места: мы были пленницами  в замке Боже, который, как я уже говорила, мы с отцом несколько раз посещали и  куда месяц тому назад, в день гибели Дафны, меня принесли в бесчувственном  состоянии.    

Замок  Боже принадлежал герцогу Анжуйскому.    

И, как  будто вспышка молнии осветила мое сознание, я разом все поняла.    

Я  глядела на пруд с чувством мрачного удовлетворения: вот она – последняя  возможность уйти от насилия, надежное убежище от бесчестия.    

Мы  заперли ставни. Я, не раздеваясь, бросилась в постель. Гертруда заснула в  кресле у моих ног.    

За ночь  я раз двадцать просыпалась, охваченная неизъяснимым ужасом, но каждый раз  убеждалась, что мои страхи ничем не оправданы, не считая моего положения  пленницы. Ничто вокруг не говорило о злых умыслах против меня, наоборот, весь  замок, казалось, спал безмятежным сном, и только крики болотных птиц нарушали  тишину ночи.    

Рассвело.  Ночной мрак, в котором всегда есть что-то пугающее, отступил. Но мои ночные  страхи не рассеялись. Я поняла, что без помощи извне бегство невозможно. Но  откуда могла прийти к нам эта помощь?    

Около  девяти часов в дверь постучали. Я перешла в комнату Гертруды, а ей разрешила впустить  тех, кто стучится.    

Дверь за  собой я оставила неприкрытой и в щелку могла видеть, как в комнату вошли все те  же вчерашние слуги. Они забрали оставшийся нетронутым ужин и поставили на стол  завтрак.    

Гертруда  обратилась к ним с вопросом, но они удалились, ничего ей не ответив.    

Тогда я  вернулась в свою спальню. То, что мы находимся в замке Боже, и показной почет,  которым нас окружали, объясняло мне все. Герцог Анжуйский увидел меня на балу у  господина де Монсоро и влюбился. Батюшка был об этом предупрежден и решил  уберечь свою дочь от преследований, которым она, несомненно, должна была  подвергнуться. Он хотел удалить меня из Меридора, но эта предосторожность,  благодаря измене какого-нибудь слуги или несчастному случаю, не увенчалась  успехом. Я попала в руки того человека, от которого отец тщетно пытался меня спасти.    

Эта  мысль показалась мне вполне правдоподобной и действительно впоследствии подтвердилась.    

Уступив  мольбам Гертруды, я выпила чашку молока и съела ломтик хлеба.    

Утро  прошло за составлением самых безрассудных планов бегства. В ста шагах перед  нами, в камышах, стояла лодка с веслами. Будь это суденышко в пределах  досягаемости, то, конечно, моих сил, удесятеренных страхом, и от природы  немалых сил Гертруды нам хватило бы, чтобы спастись.    

В  течение дня нас никто не беспокоил. Нам сервировали обед точно так же, как в  свое время – завтрак. Но я от слабости едва стояла на ногах. За обедом мне  прислуживала только Гертруда; наши стражники, поставив блюда на стол, тут же  удалились. И вдруг, разломив маленький хлебец, я увидела в нем записку.    

Я  торопливо развернула ее и прочла:    

«Ваш  друг печется о вас. Завтра вы получите весточку от него и от вашего отца».    

Понятно,  как я обрадовалась; мое сердце забилось так отчаянно, словно хотело выпрыгнуть  из груди. Я показала записку Гертруде. Остаток дня прошел в ожиданиях и  надеждах.    

Вторая  ночь протекла так же спокойно, как и первая; наступил час завтрака, которого я  ждала с нетерпением, ибо не сомневалась, что в хлебе снова найду записку. И я  не обманулась. Содержание записки было следующим:    

«Лицо,  которое вас похитило, прибудет в замок Боже сегодня вечером, в десять часов. Но  в девять часов друг, пекущийся о вас, появится под вашими окнами с письмом от  вашего отца. Это письмо внушит вам доверие к его подателю, которое иначе вы,  быть может, ему и не оказали бы. Записку сожгите».    

Я читала  и перечитывала это послание, затем бросила его в огонь, как мне советовали. Почерк  был мне незнаком, и, признаюсь, я совершенно не подозревала, кто мог быть  автором записки.    

Мы обе,  Гертруда и я, терялись в догадках. Сто раз за это утро подходили мы к окну  посмотреть, нет ли кого-нибудь на берегах пруда или в лесу, но и лес и пруд  были пустынны.    

Час  спустя после обеда в нашу дверь постучали. Впервые к нам стучались не в часы  трапезы, но мы не могли запереться изнутри, и поэтому нам ничего не оставалось,  как разрешить войти.    

Вошел  тот человек, который привез нас сюда, я не могла узнать его по лицу, потому что  видела его только в маске, но с первых же слов узнала по голосу.    

Он подал  мне письмо.    

– Кто  вас послал, сударь? – спросила я.    

– Потрудитесь,  пожалуйста, прочесть это письмо, сударыня, – ответил он, – и вы все  узнаете.    

– Но  я не желаю читать письмо, не зная, от кого оно.    

– Сударыня  вольна делать все, что ей вздумается. Мне приказано вручить ей это послание, и  я складываю его к ее ногам. Если сударыня соблаговолит наклониться и поднять  письмо, она наклонится и поднимет его.    

И  действительно, этот человек, по всей вероятности дворянин, положил письмо на  скамеечку, на которой стояли мои ноги, и вышел.    

– Что  делать? – спросила я Гертруду.    

– Осмелюсь  посоветовать вам, барышня, прочесть письмо. Может быть, в нем говорится о  какой-то опасности, которой мы сможем избегнуть, если будем знать о ней.    

Совет  был настолько разумен, что я передумала и распечатала письмо.    

Тут  Диана прервала свое повествование, встала, открыла маленькую шкатулку из тех,  за которыми мы сохранили итальянское название stipo, достала шелковый портфель  и извлекла оттуда письмо.    

Бюсси  посмотрел на адрес.    

– «Прекрасной  Диане де Меридор», – прочел он.    

Затем,  взглянув на молодую женщину, сказал:    

– Этот  адрес написан рукой герцога Анжуйского.    

– Ах, –  вздохнула Диана, – значит, он меня не обманул.    

Затем,  видя, что Бюсси не решается раскрыть письмо, приказала:    

– Читайте.  Случай сделал вас свидетелем самых интимных событий моей жизни, мне нечего от  вас скрывать.    

Бюсси  повиновался и прочел следующее:    

     

«Несчастный  принц, пораженный в самое сердце Вашей божественной красотой, навестит Вас  сегодня вечером, в десять часов, дабы принести извинения за все, что он себе  позволил по отношению к Вам. Для его действий, как это он сам понимает, не  может быть иного оправдания, кроме неодолимой любви, которую Вы ему внушаете.    

Франсуа ».    

     

– Значит,  это письмо действительно написано герцогом Анжуйским? – спросила Диана.    

– Увы,  да! – ответил Бюсси. – Это его почерк и его подпись.    

Диана  вздохнула.    

– Может  быть, и в самом деле он не так уж виноват, как я думала? – пробормотала  она.    

– Кто  – он, принц? – спросил Бюсси.    

– Нет,  граф де Монсоро.    

Теперь  наступила очередь Бюсси вздохнуть.    

– Продолжайте,  сударыня, – сказал он, – и мы рассудим и принца и графа.    

– Это  письмо, в подлинности которого у меня тогда не было никаких причин сомневаться,  ибо оно полностью подтверждало мои собственные догадки, показало, как и  предвидела Гертруда, какой опасности я подвергаюсь, и тем драгоценнее сделалась  для меня поддержка неизвестного друга, предлагавшего свою помощь от имени моего  отца. Только на этого друга я и могла рассчитывать.    

Вернувшись  на наш наблюдательный пост у окна, мы с Гертрудой не сводили глаз с пруда и  леса перед нашими окнами. Однако на всем пространстве, открытом взору, мы не  могли заметить ничего утешительного.    

Наступили  сумерки, и, как всегда в январе, быстро стемнело. До срока, назначенного герцогом,  оставалось четыре или пять часов, и мы ждали, охваченные тревогой.    

Стоял  один из тех погожих зимних вечеров, когда, если бы не холод, можно подумать,  что на дворе конец весны или начало осени. Сверкало небо, усеянное тысячами  звезд, и молодой полумесяц заливал окрестности серебряным светом; мы открыли  окно в комнате Гертруды, думая, что за этим окном наблюдают, во всяком случае,  менее строго, чем за моим.    

Часам к  семи легкая дымка, подобная вуали из прозрачной кисеи, поднялась над прудом,  она не мешала нам видеть, может быть, потому, что наши глаза уже привыкли к  темноте.    

У нас не  было часов, и я не могу точно сказать, в котором часу мы заметили, что на  опушке леса движутся какие-то тени. Казалось, они с большой осторожностью,  укрываясь за стволами деревьев, приближаются к берегу пруда. Может быть, мы в  конце концов решили бы, что эти тени только привиделись нашим утомленным глазам,  но тут до нас донеслось конское ржание.    

– Это  наши друзья, – пробормотала Гертруда.    

– Или  принц, – ответила я.    

– О,  принц, – сказала она, – принц бы не прятался.    

Эта  простая мысль рассеяла мои подозрения и укрепила мой дух.    

Мы с  удвоенным вниманием вглядывались в прозрачную мглу. Какой-то человек вышел  вперед, его спутники, по-видимому, остались позади, в тени деревьев.    

Человек  подошел к лодке, отвязал ее от столба, к которому она была привязана, сел в  нее, и лодка бесшумно заскользила по воде, направляясь в нашу сторону.    

По мере  того как она продвигалась вперед, я все больше и больше напрягала зрение,  пытаясь разглядеть друга, спешащего к нам на помощь.    

И вдруг  мне показалось, что его высокая фигура напоминает графа де Монсоро. Потом я  смогла различить мрачные и резкие черты лица; наконец, когда лодка была уже в  десяти шагах от нас, мои последние сомнения рассеялись.    

Теперь  новоявленный друг внушал мне почти такой же страх, как и враг.    

Я  стояла, безмолвная и неподвижная, сбоку от окна, и граф не мог меня видеть.  Подъехав к подножию стены, он привязал лодку к причальному кольцу, и голова его  показалась над подоконником.    

Я не  удержалась и вскрикнула.    

– Ах,  простите, – сказал граф де Монсоро, – я полагал, что вы меня ждете.    

– Я  действительно ждала кого-то, но не знала, что это будете вы.    

Граф  горько улыбнулся.    

– Кто  же еще, кроме меня и вашего отца, будет оберегать честь Дианы де Меридор?    

– В  том письме, которое я получила, вы писали мне, сударь, что уполномочены моим батюшкой.    

– Да,  и поскольку я предвидел, что вы усомнитесь в этом, я захватил от него письмо.    

И граф  протянул мне листок бумаги.    

Мы не  зажигали свечей, чтобы иметь возможность свободно передвигаться в темноте. Я перешла  из комнаты Гертруды в свою спальню, встала на колени перед камином и в неверном  свете пламени прочла:    

     

«Моя  дорогая Диана, только граф де Монсоро может спасти тебя от опасности, которая  тебе угрожает, а опасность эта огромна. Доверься ему полностью, как верному  другу, ниспосланному нам небесами.    

Позже он  откроет тебе, чем бы ты могла отплатить ему за его благородную помощь, знай,  что его помыслы отвечают самым заветным желаниям моего сердца.    

Заклинаю  тебя поверить мне и пожалеть и меня и себя.    

Твой  отец, барон де Меридор  ».    

     

Определенных  причин не доверять графу де Монсоро у меня не было. Он внушал мне чисто  инстинктивное отвращение, не опирающееся на доводы рассудка. Я могла вменить  ему в вину только смерть Дафны, но разве убийство лани преступление для  охотника?    

Я  вернулась к окну.    

– Ну  и как? – спросил граф.    

– Сударь,  я прочла письмо батюшки. Он пишет, что вы готовы увезти меня отсюда, но ничего  не говорит о том, куда вы меня отвезете.    

– Я  вас отвезу туда, где вас ждет барон.    

– А  где он меня ждет?    

– В  Меридорском замке.    

– Значит,  я увижу отца?    

– Через  два часа.    

– О  сударь! Если только вы говорите правду…    

Я  остановилась. Граф с видимой тревогой ждал, что я скажу дальше.    

– Рассчитывайте  на мою признательность, – добавила я дрогнувшим голосом, ибо уже угадала,  в чем, по его мнению, должна была заключаться эта признательность, но у меня не  хватало сил назвать все своими словами.    

– В  таком случае, – сказал граф, – готовы ли вы следовать за мной?    

Я с  беспокойством взглянула на Гертруду. По ее лицу было видно, что мрачная фигура  нашего спасителя внушала ей доверия не больше, чем мне.    

– Имейте  в виду, каждая минута промедления грозит вам такой бедой, что вы и помыслить не  можете, – сказал он. – Я запоздал примерно на полчаса; скоро уже  десять, разве вам не сообщили, что ровно в десять часов принц прибудет в замок  Боже?    

– Увы!  Да, – ответила я.    

– Как  только принц появится здесь, я уже ничего не смогу сделать для вас, даже если  поставлю на карту свою жизнь, тогда как сейчас я рискую ею в полной  уверенности, что мне удастся вас спасти.    

– Почему  с вами нет моего отца?    

– Как  по-вашему, неужели за вашим отцом не следят? Да он не может шагу ступить без  того, чтобы не стало известно, куда он идет.    

– Ну  а вы? – спросила я.    

– Я?  Со мной другое дело. Я друг принца, его доверенное лицо.    

– Но,  сударь, – воскликнула я, – коли вы друг принца, коли вы его доверенное  лицо, значит…    

– Значит,  я предаю его ради вас; да, именно так. Поэтому я и сказал вам сейчас, что  рискую своей жизнью ради спасения вашей чести.    

В тоне  графа звучала такая убежденность и все его слова были так похожи на правду,  что, хотя этот человек все еще вызывал у меня неприязнь, я не знала, как  объяснить ему свое недоверие.    

– Я  жду, – сказал граф.    

Я  взглянула на Гертруду, но она тоже была в нерешительности.    

– Ну  вот и дождались, – сказал граф. – Если вы еще колеблетесь, взгляните  на тот берег.    

И он  показал мне на кавалькаду, скакавшую к замку по берегу пруда, противоположному  тому, от которого он отчалил.    

– Кто  эти люди? – спросила я.    

– Герцог  Анжуйский со свитой, – ответил граф.    

– Барышня!  Барышня! – заволновалась Гертруда. – Нельзя терять времени.    

– Мы  и так потеряли его слишком много, – сказал граф. – Небом вас  заклинаю, решайтесь.    

Я упала  на стул, силы меня покинули.    

– Господи  боже! Господи боже! Что делать? Что делать? – повторяла я.    

– Слышите, –  сказал граф, – слышите: они стучат в ворота.    

Действительно,  два всадника, отделившиеся от кавалькады, уже стучали в ворота молотком.    

– Еще  пять минут, – сказал граф, – и все будет кончено.    

Я хотела  подняться, но ноги у меня подкосились.    

– Ко  мне, Гертруда, – пролепетала я. – Ко мне!    

– Барышня, –  взмолилась бедная девушка. – Вы слышите? Ворота уже открываются. Вы  слышите? Всадники въезжают во двор.    

– Да,  да! – отвечала я, тщетно пытаясь подняться. – Но у меня нет сил.    

– Ах,  если только это!.. – обрадовалась Гертруда.    

И она  обхватила меня руками, легко подняла, словно ребенка, и передала графу.    

Почувствовав  прикосновение рук этого человека, я вздрогнула так сильно, что чуть было не  упала в воду.    

Но он  прижал меня к груди и бережно опустил в лодку.    

Гертруда  последовала за мной и спустилась в лодку без посторонней помощи.    

И тут я  заметила, что с меня слетела вуаль и плавает на воде.    

Я  подумала, что она выдаст наши следы преследователям.    

– Там  вуаль, моя вуаль! – обратилась я к графу. – Выловите ее.    

Граф  бросил взгляд в ту сторону, куда я показывала пальцем.    

– Нет, –  сказал он, – лучше пусть все остается как есть.    

Он  взялся за весла и принялся грести с такой силой, что через несколько взмахов  веслами наша лодка подошла к берегу.    

В эту  минуту мы увидели, что в окнах моей комнаты появился свет: в нее вошли слуги со  свечами в руках.    

– Ну  что, разве не моя была правда? – сказал господин де Монсоро. – Разве  можно было еще медлить?    

– Да,  да, да, сударь, – ответила ему я, – воистину вы мой спаситель.    

Тем  временем огоньки свечей тревожно заметались в окнах, перемещаясь то из моей  спальни в комнату Гертруды, то из комнаты Гертруды в спальню. До нас донеслись  голоса. В спальне появился человек, перед которым все остальные почтительно  расступились. Он подошел к открытому окну, высунулся из него и вдруг закричал,  вероятно заметив мою вуаль, плавающую на воде.    

– Видите,  как хорошо я сделал, оставив там вуаль? – сказал граф. – Принц  подумает, что, желая спасти свою честь, вы утопились в пруду, и, пока они будут  искать там ваше тело, мы убежим.    

Я снова  вздрогнула, на сей раз пораженная мрачными глубинами этого ума, который мог  предвидеть даже и такой страшный исход.    

Но тут  мы причалили к берегу.    

 Глава XIV    

История Дианы де  Меридор. – Договор    

     

Снова  наступила тишина. Диана, заново пережившая все события тех трагических дней, пришла  в такое волнение, что у нее перехватило горло.    

Бюсси  весь превратился в слух, он заранее поклялся в вечной ненависти к врагам  молодой женщины, кто бы они ни были.    

Наконец,  достав из кармана своего платья флакон с ароматическими солями и глубоко вдохнув  их острый запах, Диана продолжала:    

– Едва  мы ступили на берег, как к нам подбежали семь или восемь человек. Это были люди  графа, и мне показалось, что я узнала среди них двух слуг, которые сопровождали  наш экипаж, пока на нас не напали и не увезли в замок Боже. Стремянный подвел к  нам двух лошадей: графского вороного и белого иноходца, предназначенного для  меня. Граф подсадил меня в седло и, как только я уселась, вскочил на коня.    

Гертруда  устроилась на крупе лошади за одним из графских слуг.    

И, ни  минуты не медля, мы понеслись галопом по лесной дороге. Граф не выпускал из рук  повод моего иноходца, я заметила это и сказала ему, что умею ездить верхом и не  нуждаюсь в подобных мерах предосторожности; он ответил, что у меня пугливая  лошадь, которая может понести или неожиданно метнуться в сторону.    

Мы  скакали уже минут десять, когда я услышала голос Гертруды, звавшей меня. Я  обернулась и увидела, что наш отряд разделился: четверо всадников свернули на  боковую тропу, уходящую в лес, а остальные четверо вместе со мной продолжали  скакать вперед.    

– Гертруда! –  воскликнула я. – Сударь, почему Гертруда не едет с нами?    

– Это  совершенно необходимая предосторожность, – ответил мне граф. – Надо,  чтобы мы оставили два следа, на случай если за нами будет погоня. Пусть на двух  разных дорогах люди скажут, что видели женщину, увозимую четырьмя мужчинами.  Тогда герцог Анжуйский может пойти по ложному следу и поскакать за служанкой  вместо того, чтобы погнаться за госпожой.    

Хотя его  доводы казались основательными, все же они не убедили меня, но что я могла сказать  и что я могла сделать? Вздохнув, я смирилась.    

К тому  же мы скакали по дороге в Меридорский замок, и наши кони мчались с такой быстротой,  что мы должны были уже через четверть часа оказаться в замке. Но вдруг, когда  мы выехали на хорошо известный мне перекресток, граф вместо того, чтобы  следовать дальше по дороге, ведущей к моему батюшке, свернул влево и поскакал  прочь от замка. Я закричала и, невзирая на быстрый галоп моего иноходца,  оперлась о луку седла, чтобы соскочить на землю, но тут граф, несомненно  следивший за моими движениями, перегнулся с лошади, обхватил меня рукой за талию  и перебросил на луку своего седла. Иноходец, почувствовав себя свободным,  заржал и поскакал в лес.    

Все это  граф проделал столь молниеносно, что я успела лишь вскрикнуть.    

Господин  де Монсоро зажал мне рот рукой.    

– Сударыня, –  сказал он, – клянусь вам своей честью, я только выполняю приказание вашего  батюшки и предъявлю вам доказательство этого на первой же остановке, которую мы  сделаем; если это доказательство окажется неубедительным или вызовет у вас  сомнения, еще раз клянусь честью, я предоставлю вам свободу.    

– Но,  сударь, ведь вы обещали отвезти меня к отцу! – воскликнула я, отталкивая  его руку и откинув голову.    

– Да,  я вам обещал это, так как видел, что вы колеблетесь; еще одно мгновение – и эти  колебания, как вы сами могли убедиться, погубили бы нас всех: вашего отца, вас  и меня. Теперь подумайте, – сказал граф, останавливая коня, – разве  вы хотите убить барона? Хотите попасть в руки тому, кто намерен вас  обесчестить? Одно ваше слово – и я вас отвезу в Меридорский замок.    

– Вы  сказали, у вас есть какое-то доказательство, подтверждающее, что вы действуете  от имени моего отца?    

– Доказательство,  вот оно, – сказал граф, – возьмите это письмо и на первом же  постоялом дворе, где мы остановимся, прочтите его. Повторяю, если, прочитав  письмо, вы пожелаете вернуться в замок, клянусь честью, вы вольны будете это  сделать. Но если вы хоть сколько-нибудь уважаете барона, вы так не поступите, я  в том уверен.    

– Тогда  вперед, сударь, и поскорее доберемся до этого первого постоялого двора, ибо я  горю желанием убедиться в правдивости ваших слов.    

– Не  забывайте, вы последовали за мной добровольно.    

– Да,  добровольно, если только можно говорить о доброй воле, оказавшись в том  положении, в каком я очутились. Разве можно говорить о доброй воде молодой  девушки, у которой есть только два выбора: либо смерть отца и бесчестие, либо  полное доверие к человеку почти незнакомому; впрочем, пусть будет  по-вашему, – я следую за вами добровольно, и вы сами это увидите, если соблаговолите  дать мне коня.    

Граф  сделал знак одному из своих людей, и тот спешился. Я соскользнула с вороного и  через мгновение уже сидела в седле.    

– Иноходец  не мог убежать далеко, – сказал граф слуге, уступившему мне лошадь, –  поищите его в лесу, покличьте его; он знает свое имя и, как собака, прибежит на  голос или на свист. Вы присоединитесь к нам в Ла-Шатре.    

Я  невольно вздрогнула. Ла-Шатр находился в добрых десяти лье от Меридорского  замка по дороге в Париж.    

– Сударь, –  сказала я графу, – решено, я еду с вами. Но в Ла-Шатре мы поговорим.    

– Это  значит, сударыня, – ответил граф, – что в Ла-Шатре вы соблаговолите  дать мне ваши приказания.    

Его  притворная покорность меня ничуть не успокаивала; и все же, поскольку у меня не  было выбора, не было иного средства спастись от герцога Анжуйского, я молча  продолжала путь. К рассвету мы добрались до Ла-Шатра. Но вместо того чтобы  въехать в деревню, граф за сотню шагов от ее первых садов свернул с дороги и  полем направился к одиноко стоящему домику. Я придержала лошадь.    

– Куда  мы едем?    

– Послушайте,  сударыня, – сказал граф, – я уже имел возможность заметить, что вы  мыслите чрезвычайно логично, и потому позволю себе обратиться к вашему  рассудку. Можем ли мы, убегая от принца, самой могущественной особы в  государстве после короля, можем ли мы остановиться на обычном постоялом дворе  посреди деревни, где первый же крестьянин, который нас увидит, не преминет нас  выдать? Можно подкупить одного человека, но целую деревню не подкупишь.    

Все  ответы графа были весьма логичны и убедительны, и это меня подавляло.    

– Хорошо, –  сказала я. – Поедемте.    

И мы  снова поскакали.    

Нас  ждали; один из всадников, незаметно от меня, отделился от нашей кавалькады,  опередил нас и все подготовил. В камине более или менее чистой комнаты пылал  огонь, постель была застелена.    

– Вот  ваша спальня, – сказал граф, – я буду ждать ваших приказаний.    

Он  поклонился и вышел, оставив меня одну.    

Первое,  что я сделала, это подошла к светильнику и достала из-за корсажа письмо отца…  Вот оно, господин де Бюсси. Будьте моим судьей, прочтите его.    

Бюсси  взял письмо и прочел.    

     

«Моя  нежно любимая Диана, если, как я в этом не сомневаюсь, ты уступила моим мольбам  и последовала за графом де Монсоро, то граф должен был тебе сказать, что ты  имела несчастье понравиться герцогу Анжуйскому и принц приказал тебя похитить и  привезти в замок Боже, по этим его делам суди сама, на что он еще может быть  способен и какой позор тебе грозит. Избежать бесчестия, коего я не переживу, ты  можешь только одним путем, а именно, если ты выйдешь замуж за нашего благородного  друга. Когда ты станешь графиней Монсоро, граф вправе будет защищать тебя как  свою законную супругу; он поклялся мне, что ничего для этого не пожалеет.    

Итак,  я желаю, возлюбленная моя дщерь, чтобы это бракосочетание состоялось как можно  скорее, и если ты меня послушаешься, то к моему родительскому согласию на брак  я присовокупляю мое отеческое благословение и молю бога даровать тебе всю  полноту счастья, которую он хранит для чистых сердец, подобных твоему.    

Твой  отец, который не приказывает тебе, а умоляет тебя,    

барон  де Меридор».    

     

– Увы, –  сказал Бюсси, – если это действительно письмо вашего отца, его желание  выражено совершенно недвусмысленно.    

– Письмо  написано отцом, в этом нет никаких сомнений, и все же я трижды перечитала его,  прежде чем принять какое-нибудь решение. Наконец я пригласила графа.    

Граф  появился тотчас же, очевидно, он ждал за дверью.    

Я  держала письмо в руке.    

– Ну  и как, – спросил он, – вы прочли письмо?    

– Да, –  ответила я.    

– Вы  все еще сомневаетесь в моей преданности и в моем уважении?    

– Если  бы я и сомневалась, сударь, письмо батюшки придало бы мне веру, которой мне недоставало.  Теперь скажите, сударь, предположим, я последую советам отца, как вы намерены поступить  в этом случае?    

– Я  намерен отвезти вас в Париж, сударыня. Именно там вас легче всего спрятать.    

– А  мой отец?    

– В  любом месте, где бы вы ни были, и вы это хорошо знаете, барон присоединится к  нам, как только минует непосредственная опасность.    

– Ну  хорошо, сударь, я готова принять ваше покровительство на ваших условиях.    

– Я  не ставлю никаких условий, сударыня, – ответил граф, – я предлагаю  вам путь к спасению, вот и все.    

– Будь  по-вашему: я готова принять предлагаемый вами путь к спасению на трех условиях.    

– Каких  же, сударыня?    

– Первое,  пусть мне вернут Гертруду.    

– Она  уже здесь, – сказал граф.    

– Второе,  мы должны ехать в Париж по отдельности.    

– Я  и сам хотел предложить вам разделиться, чтобы успокоить вашу подозрительность.    

– И  третье, наше бракосочетание, которое я отнюдь не считаю чем-то  безотлагательным, состоится только в присутствии моего отца.    

– Это  мое самое горячее желание, и я рассчитываю, что благословение вашего батюшки призовет  на нас благоволение небес.    

Я была  поражена. Мне казалось, что граф должен найти какие-то возражения против этого  тройного изъявления моей воли, а получилось совсем наоборот, он во всем был со  мной согласен.    

– Ну  а сейчас, сударыня, – сказал господин де Монсоро, – не позволите ли  вы мне, в свою очередь, предложить вам несколько советов?    

– Я  слушаю, сударь.    

– Путешествуйте  только по ночам.    

– Я  так и решила.    

– Предоставьте  мне выбор дорог, по которым вы поедете, и постоялых дворов, где вы будете  останавливаться. Я принимаю все эти предосторожности с одной целью – спасти вас  от герцога Анжуйского.    

– Если  вы меня любите, как вы это говорили, сударь, наши интересы совпадают, и у меня  нет ни малейших возражений против всего, что вы предлагаете.    

– Наконец,  в Париже я советую вам поселиться в том доме, который я для вас приготовлю,  каким бы скромным и уединенным он ни был.    

– Я  хочу только одного, сударь: жить укрытой от всех, и чем скромнее и уединеннее  будет выбранное вами жилище, тем более оно будет приличествовать беглянке.    

– Тогда,  сударыня, мы договорились по всем статьям, и для того, чтобы выполнить начертанный  вами план, мне остается только изъявить вам мое глубочайшее почтение, послать к  вам вашу служанку и заняться выбором дороги, по которой вы поедете в Париж.    

– Ну  а мне, сударь, – ответила я, – остается сказать вам, что я тоже, как  и вы, благородного рода: выполняйте ваши обещания, а я выполню свои.    

– Только  этого я и хочу, – сказал граф, – и ваши слова для меня верный залог  того, что вскорости я буду самым счастливым человеком на земле.    

Тут он  поклонился и вышел.    

Пять  минут спустя в комнату вбежала Гертруда.    

Добрая  девушка была вне себя от радости: она думала, что ее хотят навсегда разлучить  со мной. Я рассказала ей все, что произошло. Мне хотелось иметь около себя  человека, который мог бы знать мои намерения, разделять мои желания и, в случае  необходимости, понять меня с полуслова, повиноваться мне по первому знаку, по  движению руки. Меня удивляла уступчивость господина де Монсоро, и я опасалась,  как бы он не задумал нарушить только что заключенный между нами договор.    

Не  успела я закончить свой рассказ, как мы услышали стук лошадиных копыт. Я  подбежала к окну. Граф галопом удалялся по той дороге, по которой мы приехали.  Почему он возвращался обратно, вместо того чтобы ехать впереди нас в  направлении Парижа? Этого я не могла понять. Но так или иначе, выполнив первый  пункт нашего договора – вернув мне Гертруду, он выполнял и второй: избавлял  меня от своего общества. Тут нечего было возразить. Впрочем, куда бы он ни  ехал, все равно его отъезд меня успокаивал.    

Мы  провели весь день в маленьком домике, хозяйка которого оказалась особой весьма  услужливой. Вечером тот, кто, по видимости, был начальником нашего эскорта,  вошел в комнату узнать, каковы будут мои распоряжения. Поскольку опасность  казалась мне тем большей, чем ближе мы находились к замку Боже, я ответила, что  готова ехать немедленно. Через пять минут он вернулся и с поклоном сообщил, что  дело только за мной. У дверей дома стоял белый иноходец; как и предвидел граф  Монсоро, он прибежал по первому зову.    

Мы ехали  всю ночь и, как и в прошлый раз, остановились только на рассвете. По моим подсчетам,  мы сделали за ночь примерно пятнадцать лье. Господин де Монсоро всемерно  позаботился, чтобы я не страдала в пути ни от усталости, ни от холода: белая  кобылка, которую он для меня выбрал, шла удивительно ровной рысью, а перед  выездом мне на плечи накинули меховой плащ.    

Вторая  остановка походила на первую, как все наши ночные переезды – один на другой. Повсюду  нас встречали с почетом и уважением; повсюду изо всех сил старались нам  услужить. Очевидно, кто-то ехал впереди нас и подготавливал для нас жилье. Был  ли это граф? Не знаю. Строго соблюдая условия соглашения, он ни разу не попался  мне на глаза на всем протяжении нашей дороги.    

К вечеру  седьмого дня пути с вершины высокого холма я заметила огромное скопление домов.  Это был Париж.    

Мы  остановились в ожидании ночи и с наступлением темноты снова двинулись вперед.  Вскоре мы проехали под аркой больших ворот, за которой меня поразило огромное  здание; глядя на его высокие стены, я подумала, что это, должно быть,  монастырь. Затем мы дважды переправились через реку, повернули направо и через  десять минут оказались на площади Бастилии. От двери одного из домов отделился  человек, по-видимому поджидавший нас; подойдя к начальнику эскорта, он сказал:    

– Это  здесь.    

Начальник  эскорта повернулся ко мне:    

– Вы  слышите, сударыня, мы прибыли.    

И,  соскочив с коня, он подал мне руку, чтобы помочь сойти с иноходца, как он это  проделывал обычно на каждой остановке. Дверь в дом была открыта, лестницу  освещал стоявший на ступеньках светильник.    

– Сударыня, –  обратился ко мне начальник эскорта, – здесь вы у себя дома. Нам было поручено  сопровождать вас до этих дверей, теперь наше поручение можно считать  выполненным. Могу я надеяться, что мы сумели угодить всем вашим желаниям и  оказать вам должное уважение, как нам и было предписано?    

– Да,  сударь, – ответила я ему, – я могу только поблагодарить вас.  Соблаговолите передать мою признательность и другим смельчакам, которые меня  сопровождали. Я хотела бы вознаградить их чем-нибудь более ощутимым, но у меня  ничего нет.    

– Не  беспокойтесь, сударыня, – сказал тот, кому я принесла это  извинение, – они щедро вознаграждены.    

И,  отвесив мне глубокий поклон, он вскочил на коня.    

– За  мной, – приказал он своим спутникам, – и чтоб к завтрашнему утру все  вы начисто позабыли и этот дом, и эту дверь.    

После  этих слов маленький отряд пустил коней в галоп и скрылся за углом улицы  Сент-Антуан.    

Первой  заботой Гертруды было закрыть дверь, и мы смотрели через дверное окошечко, как  они удаляются.    

Затем мы  подошли к лестнице, освещенной светильником, Гертруда взяла светильник в руки и  пошла впереди.    

Поднявшись  по ступенькам, мы оказались в коридоре; в него выходили три открытые двери.    

Мы вошли  в среднюю и очутились в той гостиной, где мы с вами находимся. Она была ярко освещена,  как сейчас.    

Я  открыла сначала вон ту дверь и увидела большую туалетную комнату, затем другую  дверь, которая вела в спальню; к моему глубокому удивлению, войдя в спальню, я  оказалась лицом к лицу со своим изображением.    

Я узнала  портрет, который висел в комнате моего отца в Меридорском замке; граф, несомненно,  выпросил его у барона.    

Я  вздрогнула перед этим новым доказательством того, что батюшка уже видит во мне  жену господина де Монсоро.    

Мы  обошли весь дом. В нем никого не было, но имелось все необходимое. Во всех  каминах пылал огонь, а в столовой меня поджидал накрытый стол. Я бросила на  него быстрый взгляд, на столе стоял только один прибор, это меня успокоило.    

– Ну  вот, барышня, – сказала мне Гертруда, – видите, граф до конца держит  свое слово.    

– К  сожалению, да, – со вздохом ответила я, – но лучше бы он нарушил  какое-нибудь свое обещание и этим освободил бы меня от моих обязательств.    

Я  поужинала, затем мы вторично осмотрели дом, но, как и в первый раз, не  встретили ни одной живой души; весь дом принадлежал нам, только нам одним.    

Гертруда  легла спать в моей комнате.    

На  другой день она вышла познакомиться с нашим новым местом жительства. Только  тогда от нее я узнала, что мы живем в конце улицы Сент-Антуан, напротив  Турнельского дворца, и что крепость, возвышающаяся справа от нас, –  Бастилия.    

Но в  общем-то эти сведения не представляли для меня почти никакой ценности. Я сроду  не бывала в Париже и совсем не знала этот город.    

День  прошел спокойно. Вечером, когда я собиралась сесть за стол и поужинать, во  входную дверь постучали.    

Мы с  Гертрудой переглянулись.    

Стук  раздался снова.    

– Пойди  посмотри, кто стучит, – сказала я.    

– Ну  а если пришел граф? – спросила Гертруда, увидев, что я побледнела.    

– Если  пришел граф, – с усилием проговорила я, – открой ему, Гертруда: он  неукоснительно выполняет свои обещания; пусть же видит, что и я держу свое  слово не хуже его.    

Гертруда  быстро вернулась.    

– Это  господин граф, сударыня, – сказала она.    

– Пусть  войдет, – ответила я.    

Гертруда  посторонилась, и на пороге появился граф.    

– Ну  что, сударыня, – спросил он меня, – в точности ли я соблюдал все  пункты договора?    

– Да,  сударь, – ответила я, – и я вам за это весьма благодарна.    

– В  таком случае позвольте мне нанести вам визит, – добавил он с улыбкой,  иронию которой не мог скрыть, несмотря на все усилия.    

– Входите,  сударь.    

Граф  вошел в комнату и остановился передо мной. Кивком головы я пригласила его садиться.    

– У  вас есть какие-нибудь новости, сударь? – спросила я.    

– Новости?  Откуда и о ком, сударыня?    

– О  моем отце и из Меридора прежде всего.    

– Я  не заезжал в Меридорский замок и не видел барона.    

– Тогда  из Боже и о герцоге Анжуйском.    

– Вот  это другое дело. Я был в Боже и разговаривал с герцогом.    

– Ну  и что он делает?    

– Пытается  усомниться.    

– В  чем?    

– В  вашей смерти.    

– Но,  надеюсь, вы его убедили?    

– Я  сделал для этого все, что было в моих силах.    

– А  где сейчас герцог?    

– Вчера  вечером вернулся в Париж.    

– Почему  так поспешно?    

– Потому  что никому не приятно задерживаться в тех местах, где, как ты думаешь, по твоей  вине погибла женщина.    

– Видели  вы его после возвращения в Париж?    

– Я  только что от него.    

– Он  вам говорил обо мне?    

– Я  ему не дал для этого времени.    

– О  чем же вы с ним говорили?    

– Он  мне кое-что обещал, и я побуждал его выполнить свое обещание.    

– Что  же он обещал вам?    

– В  награду за услуги, оказанные ему мной, он обязался добыть для меня должность  главного ловчего.    

– Ах  да, – сказала я с грустной улыбкой, так как вспомнила смерть бедняжки  Дафны, – ведь вы заядлый охотник, я припоминаю, и у вас есть все права на  это место.    

– Я  получу его вовсе не потому, что я охотник, сударыня, а потому, что я слуга  принца; мне его дадут не потому, что у меня есть какие-то права, а потому, что  герцог Анжуйский не посмеет оказаться неблагодарным по отношению ко мне.    

Несмотря  на уважительный тон графа, во всех его ответах звучала пугающая меня властная  интонация, в них сквозила мрачная и непреклонная воля.    

На  минуту я замолчала, затем спросила:    

– Позволено  ли мне будет написать батюшке?    

– Конечно,  но не забывайте, что письма могут быть перехвачены.    

– Ну  а выходить на улицу мне тоже запрещено?    

– Для  вас нет никаких запретов, сударыня; я только хочу обратить ваше внимание на то,  что за вами могут следить.    

– Могу  я слушать мессу, хотя бы по воскресеньям?    

– Я  думаю, для вашей же безопасности было бы лучше ее не слушать совсем, но коли  вам этого так уж хочется, то слушайте ее – заметьте, с моей стороны это простой  совет и никак не приказание – слушайте ее в церкви Святой Екатерины.    

– А  где эта церковь?    

– Напротив  вашего дома, только улицу перейти.    

– Благодарю  вас, сударь.    

Снова  наступило молчание.    

– Когда  я теперь увижу вас, сударь?    

– Я  жду только вашего дозволения, чтобы прийти опять.    

– Вам  это необходимо?    

– Несомненно.  Ведь я все еще незнакомец для вас.    

– Разве  у вас нет ключа от этого дома?    

– Только  ваш супруг имеет право на такой ключ.    

Его  странная покорность встревожила меня больше, чем мог бы встревожить резкий, не  терпящий возражения тон.    

– Сударь, –  сказала я, – вы вернетесь сюда, когда вам будет угодно или когда вы  узнаете какую-нибудь новость, которую сочтете нужным мне сообщить.    

– Благодарствую,  сударыня, я воспользуюсь вашим дозволением, но не буду им злоупотреблять и в  подтверждение моих слов начну с того, что попрошу у вас дозволения откланяться.    

С этими  словами граф поднялся с кресла.    

– Вы  меня покидаете? – спросила я, все больше и больше удивляясь сдержанности,  которой я от него никак не ожидала.    

– Сударыня, –  ответил граф, – я знаю, что вы меня не любите, и я не хочу злоупотреблять  положением, в котором вы очутились и которое вынуждает вас принимать мои  попечения. Я питаю надежду, что, ежели буду смиренно пользоваться вашим  обществом, вы мало-помалу привыкнете к моему присутствию. И когда придет время  стать моей супругой, жертва покажется вам менее тягостной.    

– Сударь, –  сказала я, в свою очередь поднимаясь, – я вижу всю деликатность вашего поведения  и ценю ее, несмотря на то что в каждом вашем слове чувствуется какая-то  резкость. Вы правы, и я буду говорить с вами столь же откровенно, как вы  говорили со мной. Я все еще отношусь к вам с некоторым предубеждением, но  надеюсь, что время все уладит.    

– Позвольте  мне, сударыня, – сказал граф, – разделить с вами эту надежду и жить  ожиданием грядущего счастья.    

Затем,  отвесив мне нижайший поклон, такой поклон, коего я могла бы ожидать от самого  почтительного из своих слуг, он знаком приказал Гертруде, присутствовавшей при  этом разговоре, посветить ему и вышел.    

 Глава XV    

История Дианы де  Меридор. – Согласие на брак    

     

– Клянусь  своей душой, вот странный человек, – сказал Бюсси.    

– О  да, весьма странный, не правда ли, сударь? Даже когда он изъяснялся мне в  любви, казалось, что он признается в ненависти. Вернувшись, Гертруда нашла меня  еще более встревоженной и опечаленной, чем обычно.    

Верная  служанка попыталась меня успокоить, но по всему было видно, что сама она тревожилась  не менее моего. Ледяное почтение, ироническая покорность, подавленная страсть,  которая прорывалась в каждом слове графа, пугали меня еще и потому, что за ними  словно и не скрывалось определенно выраженного желания, которому я могла бы  противостоять.    

Следующий  день был воскресеньем. С тех пор как я себя помню, я ни разу не упускала случая  присутствовать на воскресном богослужении, и, когда зазвенел колокол церкви  Святой Екатерины, мне показалось, что он меня призывает. Народ со всех сторон  шел в храм господень. Я закрылась густой вуалью и, сопровождаемая Гертрудой,  смешалась с верующими, спешащими на зов колокола.    

В церкви  я разыскала самый темный уголок и преклонила колени возле стены. Гертруда  встала, как часовой, между мной и другими молящимися. Но все эти  предосторожности оказались излишними: никто на нас и не посмотрел, или я не  заметила ничьего взгляда.    

Назавтра  граф снова нанес мне визит и объявил, что его назначили главным ловчим. Должность  главного ловчего была уже почти обещана одному из фаворитов короля, некоему  господину де Сен-Люку, но влияние герцога Анжуйского все превозмогло. Это была  победа, на которую и сам граф не смел надеяться.    

– И  в самом деле, – заметил Бюсси, – назначение графа главным ловчим нас  всех удивило.    

– Он  пришел сообщить мне эту новость, – продолжала Диана, – рассчитывая,  что его высокое положение ускорит мое согласие; однако не торопил меня, не  настаивал, а терпеливо ждал, полагаясь на мое обещание и на ход событий.    

А мне  все чаще и чаще приходила в голову мысль, что если герцог Анжуйский полагает  меня мертвой, значит, опасность миновала и моя зависимость от графа скоро  кончится.    

Прошло  еще семь дней, не принеся ничего нового, за исключением двух визитов графа. Во  время этих посещений он, как и прежде, был исполнен сдержанности и почтения. Но  я уже говорила, какими странными, я бы сказала – почти угрожающими, казались  мне и его сдержанность, и его почтение.    

На  следующее воскресенье я, как и в прошлый раз, отправилась в церковь и заняла то  же самое место, на котором молилась семь дней назад. Ощущение безопасности  делает человека неосторожным, и, погрузившись в молитвы, я не заметила, как  вуаль сдвинулась с моего лица… Впрочем, в доме божьем я обращалась мыслями  только к богу… Я горячо молилась за отца и вдруг почувствовала, что Гертруда  прикоснулась к моей руке. Однако только после второго ее прикосновения я вышла  из состояния молитвенного восторга, подняла голову, невольно оглянулась вокруг  и с ужасом заметила герцога Анжуйского; прислонясь к колонне, он пожирал меня  глазами.    

Рядом с  герцогом стоял какой-то молодой человек, державшийся скорее как наперсник, чем  как слуга.    

– Это  Орильи, – сказал Бюсси, – его лютнист.    

– Да,  да, – ответила Диана, – мне кажется, что именно это имя потом  называла мне Гертруда.    

– Продолжайте,  сударыня, – потребовал Бюсси, – сделайте милость, продолжайте. Я начинаю  все понимать.    

– Я  поспешно закрыла лицо вуалью, но было уже поздно: герцог меня видел, и если  даже и не узнал, то, во всяком случае, мое сходство с женщиной, которую он  любил и считал погибшей, должно было глубоко его поразить. Испытывая неловкость  под его упорным взглядом, я поднялась с колен и направилась к выходу из церкви,  но герцог уже ждал меня у дверей. Он обмакнул пальцы в чашу со святой водой и  хотел коснуться ими моей руки.    

Я  сделала вид, что не замечаю его, и прошла мимо, не приняв услуги.    

Даже не  оборачиваясь, я чувствовала, что за нами идут. Если бы я знала Париж, я попыталась  бы обмануть герцога и скрыть от него, где я живу, но я никуда не ходила, кроме  как из своего дома в церковь, я не знала никого, кто бы мог приютить меня на  четверть часа, у меня не было ни одной подружки, никого, кроме моего защитника,  а его я боялась больше, чем врага…    

– О,  боже мой, – прошептал Бюсси, – почему небо, провидение или случай не  привели меня раньше на вашу дорогу?    

Диана  бросила на молодого человека благодарный взгляд.    

– Простите,  ради бога, – спохватился Бюсси, – я вечно вас прерываю и в то же  время сгораю от любопытства. Продолжайте, умоляю вас.    

– В  тот же вечер явился господин де Монсоро. Я не знала, стоит ли рассказывать ему  о том, что случилось со мной, но он сам вывел меня из нерешительности.    

– Вы  спрашивали меня, – сказал он, – не воспрещается ли вам ходить к  мессе. И я вам ответил, что вы здесь полная хозяйка и вольны во всех своих  действиях и поступках, но лучше бы было для вас не выходить из дому. Вы не  поверили мне, нынче утром вы вышли послушать мессу в церкви Святой Екатерины;  случайно, или скорее по воле рока, принц был там и вас видел.    

– Это  правда, сударь, но я колебалась, рассказывать ли вам об этой встрече, так как  не знала, понял ли принц, что он видит Диану де Меридор, или его просто  поразила моя внешность.    

– Ваша  внешность его поразила, ваше сходство с женщиной, которую он оплакивает, показалось  ему необычайным; он последовал за вами и попытался разузнать, кто вы такая, но  ничего не узнал, так как о вас никому ничего не известно.    

– Господи  боже мой! – воскликнула я.    

– Герцог  – человек недобрый и упрямый, – сказал господин де Монсоро.    

– О,  надеюсь, он меня забудет!    

– Я  в это не верю. Тот, кто однажды вас увидел, никогда уже не забудет. Я сам делал  все возможное, чтобы забыть вас, но так и не смог.    

И в этот  миг я впервые заметила, как в глазах господина де Монсоро сверкнула молния страсти.    

Это  пламя, неожиданно взметнувшееся над очагом, который казался потухшим, напугало  меня больше, чем давешняя встреча с принцем.    

Я  замерла в молчании.    

– Что  вы собираетесь делать? – спросил граф.    

– Сударь,  нет ли возможности сменить дом, квартал, улицу, переехать в другой конец Парижа  или, еще лучше, вернуться в Анжу?    

– Все  это ни к чему, – сказал господин де Монсоро, качая головой. – Герцог  Анжуйский – опытная ищейка; он напал на след и отныне, куда бы вы ни бежали,  все равно будет идти по следу, пока вас не настигнет.    

– О,  господи боже, вы меня пугаете!    

– Я  не хочу вас пугать, я просто говорю вам все как есть, и ничего больше.    

– Тогда  пришел мой черед задать вам тот же вопрос, который вы только что задали мне.  Что вы собираетесь делать, сударь?    

– Увы! –  воскликнул граф де Монсоро, и горькая ирония прозвучала в его голосе. – Я  человек со слабым воображением. Я нашел было один выход, но вы его отвергли, и  я от него отказался. Не заставляйте меня искать других путей!    

– Но  бог мой! – продолжала я. – Быть может, опасность не так уж близка,  как вы думаете?    

– Время  покажет, сударыня, – ответил граф, поднимаясь. – Во всяком случае, я  хочу повторить: госпожа де Монсоро тем менее может опасаться преследований  принца еще и потому, что на моей новой должности я подчиняюсь непосредственно  королю, и, естественно, мы, я и моя супруга, всегда можем искать защиты у его  величества.    

Я  ответила на эти слова вздохом. Все, что говорил граф, было вполне разумно и  походило на правду.    

Господин  де Монсоро задержался на минуту, словно хотел предоставить мне полную возможность  ему ответить, но у меня не было сил что-нибудь сказать. Он ждал стоя, готовый  уйти. Наконец горькая улыбка скользнула по его губам. Он поклонился и вышел.  Мне послышалось, что на лестнице он сквозь зубы процедил проклятие.    

Я  кликнула Гертруду.    

Гертруда  сразу же появилась. Обычно, когда приходил граф, она находилась поблизости: в  туалетной комнате или в спальне.    

Я встала  у окна, укрывшись за занавеской. Таким образом, я могла видеть все, что  делается на улице, сама оставаясь невидимой.    

Граф  вышел из наших дверей и удалился.    

Приблизительно  около часа мы внимательно наблюдали за улицей, но улица была пуста.    

Ночь  прошла спокойно.    

На  другой день с Гертрудой на улице заговорил молодой человек, в котором она  узнала вчерашнего спутника принца; Гертруда не откликнулась на его приставания  и на все его вопросы отвечала молчанием.    

В конце  концов молодому человеку наскучило, и он ретировался.    

Когда я  узнала об этой встрече, меня охватил глубокий ужас; несомненно, принц начал розыски  и будет продолжать их дальше. Я испугалась, что господин де Монсоро нынче  вечером не придет к нам, а именно этой ночью я могу подвергнуться нападению. Я  послала за ним Гертруду, и он тотчас же явился.    

Я  рассказала ему все и со слов Гертруды описала внешность незнакомца.    

– Это  Орильи, – сказал граф, – а что ему ответила Гертруда?    

– Гертруда  ничего не отвечала.    

Господин  де Монсоро призадумался.    

– Она  плохо сделала.    

– Почему?    

– Да  потому, что нам нужно выиграть время.    

– Время?    

– Сегодня  я все еще завишу от герцога Анжуйского; но пройдет две недели, десять, может  быть, восемь дней – и герцог Анжуйский будет зависеть от меня. Сейчас нужно его  обмануть и заставить ждать.    

– Боже  мой!    

– Именно  так. Надежда придаст ему терпения. Решительный отказ может толкнуть на отчаянный  поступок.    

– Сударь,  напишите моему отцу! – воскликнула я. – Батюшка тотчас же прискачет в  Париж и бросится к ногам короля. Король пожалеет старика.    

– Это  в зависимости от расположения духа, в котором окажется король, и от того, что  будет в тот день в его интересах: иметь герцога своим другом или своим  недругом. Кроме того, гонец раньше чем через шесть суток не доскачет до вашего  отца, и барону потребуется еще шесть суток, чтобы доскакать до Парижа. За  двенадцать суток герцог Анжуйский, если мы его не остановим, сделает все, что он  может сделать.    

– А  как его остановить?    

Господин  де Монсоро промолчал. Я угадала его мысль и опустила глаза.    

– Сударь, –  сказала я после непродолжительного молчания. – Прикажите Гертруде, она выполнит  все ваши распоряжения.    

Неуловимая  улыбка тенью прошла по губам господина де Монсоро, ведь я впервые обращалась к  нему за покровительством.    

Несколько  минут он говорил с Гертрудой.    

– Сударыня, –  сказал он мне, – меня могут увидеть выходящим из вашего дома; до темноты  остается всего лишь два или три часа; не позволите ли вы мне провести эти  два-три часа в вашем обществе?    

Господин  де Монсоро ограничился просьбой, хотя имел право требовать; знаком я пригласила  его садиться.    

И тогда  я поняла, как прекрасно граф владел собою; в один миг он преодолел натянутость,  порожденную неловким положением, в котором мы очутились, и выказал себя  любезным и занимательным собеседником. Резкость тона, о которой я уже говорила,  придававшая его словам мрачную властность, исчезла. Граф много путешествовал,  много видел, много думал, и за два часа беседы с ним я поняла, каким образом  этот необычный человек смог приобрести столь большое влияние на моего отца.    

Бюсси  вздохнул.    

– Когда  стемнело, граф не стал ничего домогаться от меня и с таким видом, словно он  вполне удовлетворен достигнутым, поднялся, отвесил поклон и вышел.    

После  его ухода мы, то есть я и Гертруда, снова встали у окна. На этот раз мы ясно  видели двоих людей, которые рассматривали наш дом. Несколько раз они подходили  к двери. Нас они не могли увидеть: все огни в доме были погашены.    

Около  одиннадцати часов подозрительные пришельцы удалились.    

Назавтра  Гертруда, выйдя на улицу, снова на том же углу повстречала того же молодого человека.  Он опять, как и накануне, начал приставать к ней с вопросами. Но на сей раз  Гертруда оказалась менее неприступной и перебросилась с ним несколькими  словами.    

На  следующий день Гертруда была еще более общительной, она рассказала, что я вдова  советника и, оставшись после смерти мужа без состояния, веду очень уединенный  образ жизни; Орильи пытался разузнать больше, но ему пришлось пока  удовлетвориться этими сведениями.    

Еще  через день Орильи, по-видимому, возымел какие-то подозрения относительно  достоверности сведений, полученных им накануне. Он завел речь о графстве Анжу,  о замке Боже и произнес слово «Меридор».    

Гертруда  ответила, что все эти названия ей совершенно неизвестны.    

Тогда  Орильи признался, что он человек герцога Анжуйского и что герцог меня видел и  влюбился в меня.    

Сделав  это признание, он начал сулить златые горы и мне и Гертруде: Гертруде – если  она впустит принца в дом, мне – если я соглашусь его принять.    

Каждый  вечер господин Монсоро навещал нас, и каждый вечер я рассказывала ему все наши  новости. Он оставался в нашем доме с восьми часов вечера до полуночи, и по  всему было видно, что он сильно встревожен.    

В  субботу вечером он пришел более бледный и возбужденный, чем обычно.    

– Слушайте, –  сказал он, – пообещайте свидеться с герцогом во вторник или в среду.    

– Обещать  свидание, а почему? – воскликнула я.    

– Потому  что герцог Анжуйский готов на все, сейчас он в прекрасных отношениях с королем,  и, следовательно, помощи от короля ждать нечего.    

– Но  разве до среды положение может измениться в нашу пользу?    

– Возможно.  Я со дня на день жду одного события, которое должно поставить принца в зависимость  от меня; я подталкиваю, я тороплю это событие, и не только молитвами, но и  делами. Завтра мне придется вас покинуть, я еду в Монтеро.    

– Так  надо? – спросила я со страхом, к которому примешивалось чувство некоторого  облегчения.    

– Да,  у меня там встреча, совершенно необходимая для того, чтобы ускорить то событие,  о котором я вам говорил.    

– А  если мы окажемся в трудном положении, что тогда делать? Боже мой!    

– Что  могу я против принца, сударыня? Ведь у меня нет никаких прав защищать вас. Придется  уступить злой судьбе.    

– Ах,  батюшка, мой батюшка! – воскликнула я.    

Граф  пристально посмотрел на меня.    

– О  сударь!    

– Вы  можете меня в чем-нибудь упрекнуть?    

– Нет,  нет, напротив!    

– Разве  я не был предан вам, как друг, и почтителен, как брат?    

– Вы  вели себя образцово во всех отношениях.    

– Помните,  что вы мне обещали?    

– Да.    

– Разве  я хоть раз напоминал вам об этом?    

– Нет.    

– И  однако, когда обстоятельства сложились так, что вам приходится выбирать между почетным  положением супруги и позорной участью куртизанки, вы предпочитаете стать любовницей  герцога Анжуйского, а не женой графа де Монсоро.    

– Я  этого не сказала, сударь.    

– Но  тогда решайте же.    

– Я  решила.    

– Стать  графиней де Монсоро?    

– Лишь  бы не быть любовницей герцога Анжуйского.