1 2 3 4 5 6 7 8 
    
     
Господи милосердный и всемогущий,
     
Безграничной воистину будет моя благодарность,
     
Если ты ниспошлешь мне сегодня свободное место.
     
Ибо Ты — наш всеобщий кормилец.
     
Ты — источник всех благ.
     
От Тебя получаем мы все, что имеем.
     
В Тебе — все творение.
     
Ведомый рукою Твоею,
     
Найду я свободное место.
     
Даруй мне передышку.
     
Дабы я остановился, поставил машину 
     
И вздохнул с облегчением.
     
Прошу тебя, Господи,
     
Не откажи мне в той малости,
     
Что испрашиваю у Тебя.
     
Аминь.
    
   
   
Сейчас, когда меня очень скоро не станет, я хочу, чтобы люди знали: я стремился к тому, чтобы вся моя жизнь стала служением славе Божьей. Вот так вот. Ни больше, ни меньше. Мы не говорили об этом вслух, но это был мой генеральный план. Мне хотелось хотя бы попробовать. А эта новая книжка — в ней не было благочестия, не было праведности. То есть абсолютно.
   
Молитва против чрезмерной потливости в подмышках.
   
Молитва на повторное собеседование.
   
Молитва, чтобы найти пропавшие контактные линзы.
   
И все-таки даже Фертилити говорит, что я несправедлив к этой книжке. Фертилити ждет, когда выйдет второй том.
   
Фертилити говорит, что, когда я восхваляю Господа перед многотысячной аудиторией, я ничем не отличаюсь от тех людей, которые носят футболки с Микки-Маусом или эмблемой «Кока-Колы». Я хочу сказать, это так просто. Это даже не выбор. Тут нельзя ошибиться. Фертилити говорит: восхвалять Господа — это беспроигрышный вариант. Тебе даже думать не нужно.
   
— Главное — продуктивность, — говорит мне Фертилити. — Восхваляй Господа. Ты ничем не рискуешь. Это наша беспроигрышная установка. По умолчанию.
   
«Молитвы на каждый день» спасло то, что люди действительно ими пользовались. Многие злились и негодовали, в основном — глубоко религиозные люди, не терпящие конкуренции в вере, но к тому времени наши доходы слегка сократились. Общая выручка не упала, но выровнялась. Из-за насыщения рынка. Люди заучивали наши молитвы наизусть. Застрявшие в пробках читали «Молитву против дорожных заторов». Мужчины читали «Молитву на отсрочку оргазма», и она помогала — по крайней мере не хуже таблицы умножения. Я счел за лучшее просто помалкивать и улыбаться. А что мне еще оставалось?
   
Тем более что зрителей на моих выступлениях собиралось все меньше и меньше, что было очень похоже на начало конца. Да, мой портрет был на обложке «People», но это было три месяца назад.
   
И я не знаю такого агентства, которое бы занималось трудоустройством отставных знаменитостей.
   
Закатившиеся кинозвезды и прочие не возвращаются в колледжи для переподготовки. Мне оставалось разве что переквалифицироваться в ведущего какого-нибудь игрового шоу, но я для этого не гожусь. Я не такой остроумный.
   
Пик моей популярности был уже позади. Самое подходящее время, чтобы покончить с собой. Еще один шанс. И я им едва не воспользовался. Держал таблетки в руке. Вот до чего дошло. Я собирался принять смертельную дозу мета-тестерона.
   
А потом позвонил агент и как начал орать — громко, по-настоящему громко, как это бывает, когда миллион христиан в Канзас-Сити выкрикивают твое имя. С таким восторгом звучал его голос.
   
Агент звонит мне в гостиничный номер и сообщает о самом выгодном предложении за всю мою карьеру. На следующей неделе. Эфирное время, прайм-тайм. Пауза в тридцать секунд между рекламой теннисных туфель и нового мексиканского ресторана.
   
А я думаю с изумлением, что вот эти таблетки уже были почти у меня во рту.
   
Мне больше не скучно.
   
Центральное телевидение, миллионы зрителей, мой звездный час — мой последний шанс вытащить пистолет и застрелиться у всех на глазах.
   
Уж это мученичество никак не пройдет незамеченным.
   
— Есть только одна небольшая загвоздка, — говорит мне агент. — Я сказал им, что ты явишь чудо.
   
Чудо.
   
— Ничего эпохального. Тебе не придется повелевать Красному морю, чтобы оно перед тобой расступилось, — говорит агент. — Превратить воду в вино — этого будет вполне достаточно, только имей в виду: не будет чуда — не будет эфира.
  
  
   
    
23
   
   
Фертилити Холлис возвращается в мою жизнь в Спокейне, штат Вашингтон, где я сижу инкогнито в ресторане «Шари», пью кофе и ем пирог, и вдруг она входит в зал и направляется прямиком к моему столику. Фертилити, конечно, не добрая фея из сказки, но она появляется так внезапно, словно и вправду по волшебству.
   
Хотя в большинстве случаев — нет.
   
То есть да, но тебя это не удивляет.
   
Фертилити с ее серыми глазами и взглядом скучающим, как океан.
   
Фертилити с ее тихими и усталыми вздохами.
   
Она — глаз бури посреди урагана, а ураган — это мир вокруг.
   
Фертилити с ее руками и изможденным лицом, как у измученного, обессиленного человека, который выжил в страшной катастрофе, словно она — из бессмертных, из древнеегипетских вампиров, словно она миллион лет смотрела эти телеповторы, которые мы называем историей, она садится за столик напротив меня, и я рад, что она появилась, потому что она мне нужна для чуда.
   
Это было в то время, когда я еще мог ускользнуть от своей многочисленной свиты. Я еще не был никем, но все шло к тому. Интерес ко мне в средствах массовой информации падал. Моя известность пошла на спад.
   
Фертилити сидит сгорбившись, положив локти на стол и подпирая подбородок руками, ее рыжие волосы скучного цвета падают на лицо мягкими прядками, и тебе начинает казаться, что она прибыла к нам с планеты, где сила тяжести много меньше земной. Как будто здесь, на Земле, она весит восемьсот фунтов — даже такая худенькая и изящная.
   
На ней легкие брюки и топик, у нее с собой огромная холщовая сумка. Кондиционеры работают, и я чувствую запах смягчителя ткани, которым она пользуется при стирке. Сладковатый и ненатуральный.
   
Она такая — как будто размытая.
   
Как будто она сейчас растворится в воздухе.
   
Просто сотрется.
   
— Не грузись, — говорит она. — Это я, только без макияжа. Я здесь по делу.
   
Ее работа.
   
— Да, — говорит она. — Моя дурная работа.
   
Я спрашиваю, как там моя рыбка?
   
Она говорит:
   
— Хорошо.
   
Это не совпадение, что мы с ней встретились. Она наверняка следила за мной.
   
— Ты забыл, что я знаю все, — говорит Фертилити и спрашивает: — Сейчас сколько времени?
   
Я говорю: без семи минут два.
   
— Через одиннадцать минут официантка принесет тебе еще пирожное. Лимонное безе. Вечером на твое выступление придут всего шестьдесят человек. А завтра утром в Шривепорте обрушится мост. Над рекой Уолкер. Я, правда, понятия не имею, где это.
   
Я говорю: это все догадки.
   
— Да, и еще, — говорит она и ухмыляется, — тебе нужно чудо. Тебе позарез нужно чудо.
   
Может быть, говорю я. А кому сейчас не нужно чудо? И откуда она это знает?
   
— Оттуда же, — говорит она и кивает в дальний угол зала, — откуда я знаю, что вон у той официантки рак. Я знаю, что у тебя будет расстройство желудка. Из-за этого вот пирога, который ты сейчас ешь. Через пару минут где-то в Китае загорится кинотеатр. А прямо сейчас в Финляндии лыжник вызвал в горах лавину, под которой погибнет дюжина человек.
   
Фертилити машет рукой, и к нам направляется официантка, у которой рак.
   
Фертилити наклоняется ко мне через стол и говорит:
   
— Я знаю все это, потому что я знаю все. Вообще все.
   
Официантка молоденькая, у нее хорошие зубы и пышные волосы, и вообще я в том смысле, что она совершенно не выглядит слабой или больной, и Фертилити заказывает жареного цыпленка с овощами и кунжутом. Она спрашивает, как его подают? С гарниром из риса?
   
За окнами — город Спокейн. Дома. И река с тем же названием. Солнце — одно на всех. Автостоянка. Сигаретный киоск.
   
Я спрашиваю: почему же она ничего не сказала официантке? Почему не предупредила?
   
— А как бы ты сам это воспринял, если бы совершенно незнакомый человек вдруг сообщил тебе, что ты смертельно болен? Она бы только расстроилась, — говорит Фертилити. — А потом стала бы думать и довела бы себя до истерики. И из-за ее личной драмы мне пришлось бы полчаса ждать заказа.
   
Я ем вишневый пирог, из-за которого у меня будет расстройство желудка. Сила внушения.
   
— Всего-то и нужно, что замечать детали и как они складываются в систему, — говорит Фертилити. — Когда ты поймешь всю систему в целом, ты сможешь экстраполировать будущее.
   
По словам Фертилити Холлис, хаоса не существует.
   
Есть только закономерности. Закономерности, взаимно влияющие друг на друга.
   
Если как следует присмотреться, то станет понятно, что история всегда повторяется.
   
То, что мы называем хаосом, — это просто закономерности, которых мы не понимаем. То, что мы называем случайностью, — это закономерность, которую мы не сумели расшифровать. То, чего мы не в состоянии понять, мы называем бессмыслицей и абсурдом. То, что мы не в состоянии прочесть, мы называем китайской грамотой.
   
Свободной воли не существует.
   
Переменных величин тоже не существует.
   
— Есть только одно неизбежное, — говорит Фертилити. — Только одно будущее. На самом деле у нас нет выбора.
   
Отрицательная сторона: мы не властны что-либо изменить.
   
Положительная сторона: мы не можем ни в чем ошибиться.
   
Официантка в дальнем углу зала — она такая молоденькая, симпатичная и обреченная.
   
— Я обращаю внимание на детали и вижу, как они складываются в систему, — говорит Фертилити.
   
Она говорит, что по-другому просто не может.
   
— Мне каждую ночь снятся сны, — говорит она. — Обо всем. Как будто читаешь книгу по истории будущего. Каждую ночь.
   
Так что она знает все.
   
— Так что я знаю, что тебе нужно чудо, чтобы явить его по телевизору.
   
Что мне нужно, так это хорошее предсказание.
   
— Я для этого и пришла, — говорит она и достает из своей большой сумки толстый ежедневник. — Тебе на какой день предсказывать?
   
Я говорю: на любой день на следующей неделе.
   
— Как насчет крупной автомобильной аварии? — говорит она, листая свой ежедневник.
   
Я говорю: сколько машин?
   
Она говорит:
   
— Шестнадцать. Десять человек скончались на месте. Восемь тяжело ранены.
   
А есть что-нибудь более броское?
   
— Пожар в казино в Лас-Вегасе, — говорит она. — Полуголые танцовщицы в головных уборах из перьев, перья горят, и тому подобное.
   
Есть погибшие?
   
— Нет. Незначительные ожоги. Хотя многие госпитализированы. Отравление дымом.
   
А что-нибудь помасштабней?
   
— Взрыв в солярии.
   
Что-нибудь более волнующее?
   
— Бешеная собака в городском парке.
   
Как-то мелко и скучно.
   
— Авария в метро.
   
Я сейчас просто засну от скуки.
   
— Активист движения в защиту животных попытается взорвать себя в Париже.
   
Не пойдет.
   
— Затонет нефтяной танкер.
   
Кого сейчас это интересует?
   
— Выкидыш у одной кинозвезды.
   
Замечательно, говорю я. Когда окажется, что я был прав, меня посчитают чудовищем.
   
Фертилити листает свой дневник.
   
— Плохо, что сейчас лето, — говорит она. — Выбор не самый богатый. В смысле, бед и несчастий.
   
Я говорю: поищи, пожалуйста.
   
— Самка гигантской панды в Национальном зоопарке подхватит венерическую болезнь от самца, когда их будут скрещивать.
   
Такого я по телевизору не скажу.
   
— Как насчет вспышки туберкулеза?
   
Я нарочито зеваю.
   
— Снайпер на скоростном шоссе?
   
Снова зеваю.
   
— Нападение акулы?
   
А ничего поприличнее не осталось?
   
— Лошадь сломает ногу на скачках?
   
— Маньяк изрежет картину в Лувре?
   
— Грыжа у премьер-министра?
   
— Упавший метеорит?
   
— Зараженная мороженая индейка?
   
— Лесной пожар?
   
Я говорю: нет. Не то.
   
Слишком грустно.
   
Слишком претенциозно.
   
Слишком политично.
   
Слишком сложно, не все поймут.
   
Слишком грубо.
   
Непривлекательно.
   
— Истечение лавы? — говорит Фертилити.
   
Слишком медленно. Недраматично.
   
Проблема в том, что люди испорчены фильмами-катастрофами. Они слишком многого ждут от природы.
   
Официантка приносит жареного цыпленка и мое лимонное безе и подливает нам кофе. Потом улыбается нам и уходит умирать дальше.
   
Фертилити листает свой дневник.
   
Вишневый пирог бурлит у меня в желудке. За окнами — город Спокейн. Внутри работают кондиционеры. Если здесь есть система, я ее что-то не вижу.
   
Фертилити Холлис говорит:
   
— А как насчет пчел-убийц?
   
Я говорю: где?
   
— В Далласе, штат Техас.
   
Когда?
   
— В следующее воскресенье, утром, в восемь десять. Сколько пчел? Много?
   
— Несколько миллиардов.
   
Я говорю: замечательно.
   
То что нужно.
   
Фертилити вздыхает и принимается за своего цыпленка.
   
— Я так и знала, что ты это выберешь.
  
  
   
    
22
   
   
Несколько миллионов пчел-убийц налетели на Даллас, штат Техас, в воскресенье, в восемь десять утра, точно по расписанию. Несмотря на то удручающее обстоятельство, что зрительский рейтинг на моем полуминутном включении составил жалкие пятнадцать процентов.
   
На следующей неделе мне дают уже минуту эфирного времени, и кое-какие солидные конгломераты, фармацевтические, автомобилестроительные, табачные и нефтяные чуть ли не в очередь выстраиваются — в качестве вероятных спонсоров, если я выдам еще более масштабное предсказание.
   
Страховые компании проявляют живой интерес, но совсем не по тем причинам.
   
Вся неделя до следующего эфира проходит в разъездах по Флориде. Джексонвиль — Тампа — Орландо — Майами. Ежевечерние выступления. Крестовый поход чудес Тендера Бренсона. По чуду за вечер.
   
Моя «Минута чудес», как это хочет назвать агент. Подготовить ее — раз плюнуть. Ты сидишь перед камерой, весь красиво причесанный, с галстуком на шее, изображаешь безрадостный вид и говоришь в объектив:
   
Завтра на Ипсвич-Пойнт рухнет маяк.
   
На следующей неделе в Маннингтоне, на Аляске, обвалится ледник и опрокинет круизное судно, подошедшее слишком близко.
   
Еще через неделю в Чикаго, Такоме и Грин-Бей появятся мыши — переносчики смертельного вируса.
   
Эго похоже на новостные телерепортажи, только о будущем.
   
Вот как мне видится производство программы: Фертилити выдает мне за раз пару дюжин предсказаний, и я записываю свои «Минуты чудес» на месяц вперед. А еще через год я снова начну выступать перед публикой, как говорится, живьем, рекламировать продукцию, давать автографы на книгах. Может, займусь консалтингом. Или буду играть яркие эпизодические роли в кино- и телепостановках — в качестве специально приглашенной знаменитости.
   
Только не спрашивайте когда, потому что я точно не помню, но где-то в процессе я совершенно забыл о своем намерении покончить с собой. Просто вылетело из головы.
   
Если бы мой представитель по связям с общественностью поставил в моем расписании «самоубийство», я был бы мертв. В четверг в семь вечера — выпить средство для прочистки труб. Без проблем. Но все эти пчелы-убийцы, и ни минуты свободного времени, и вечный стресс из-за страха, что однажды Фертилити не появится. И мне никак не удается побыть одному, рядом всегда кто-то есть. Команда не отпускает меня ни на шаг, представитель по связям с общественностью, планировщики, личный тренер по фитнесу, ортодонт, дерматолог, диетолог.
   
Пчелы-убийцы оказались не столь эффективны, как можно было бы предположить. Они никого не убили, но зато привлекли всеобщее внимание. Теперь мне нужен выход «на бис».
   
Завал в шахте.
   
Трибуна обрушилась на стадионе.
   
Поезд сошел с рельсов.
   
Я бываю один, только когда я сижу на толчке, но и при этом кто-нибудь обязательно ждет под дверью.
   
Фертилити пропала.
   
Почти во всех общественных туалетах в стенах между кабинками проковыряны дырки. В деревянных перегородках в дюйм толщиной. Дырки, проковырянные ногтями. Разумеется, не за раз. За несколько дней или даже за несколько месяцев. Намеки на эти дырки есть даже на мраморных, даже на стальных стенах. Как будто кто-то пытается выбраться из тюрьмы. Дырки совсем небольшие, но через них можно поговорить. Можно в них заглянуть. Просунуть палец, или язык, иди пенис — выбраться только частично. По кусочку за раз.
   
Их называют «счастливыми дырками».
   
Все равно что найти золотую жилу.
   
Найти своей маленькое счастье.
   
Я в мужском туалете в аэропорту Майами, и счастливая дырка как раз у меня под локтем, а вокруг нее — надписи, сделанные людьми, что сидели тут до меня.
   
Здесь был Джон М 3/14/64.
   
Здесь был Карл Б 8 янв. 1976.
   
Эпитафии.
   
Если надписи недавние. Есть — совсем-совсем старые, но процарапанные так глубоко, что они до сих пор проступают из-под слоев краски.
   
Это — тени, оставшиеся от тысячи мгновений, тени от тысячи настроений, желаний и жгучих потребностей. Тени людей, которые были здесь раньше и которых теперь здесь нет. Они прошли мимо и оставили след от себя. На стене. Это то, что психолог назвала бы документальными первоисточниками.
   
История недопустимого.
   
Буду здесь вечером, отсосу задаром. Суббота, 18 июня, 1973.
   
Все это нацарапано на стене.
   
Слова без картинок. Секс без имен. Картинки без слов. Обнаженная женщина нацарапана на стене, ее длинные ноги раздвинуты широко-широко. У нее пышная грудь, летящие длинные волосы и нет лица.
   
Рядом с ее волосатым влагалищем — пенис без тела, отрезанный член размером с целого человека, фонтанирует каплями спермы.
   
Рай, написано рядом, это бесплатный буфет, где берешь себе столько пизды, сколько хочешь.
   
Рай — это когда тебя пялят в задницу.
   
Иди на хуй, пидор.
   
Здесь был.
   
Отсоси, бля.
   
Уже.
   
Я слышу какие-то голоса где-то рядом, как фон, и вдруг настоящий голос, женский голос шепчет:
   
— Тебе нужно очередное несчастье, да?
   
Голос идет из дырки в стене, я смотрю туда, но ничего не вижу. Только накрашенные губы. Красные губы, белые зубы, промельк влажного языка. Губы вылепливают слова:
   
— Я знала, что ты будешь здесь. Я все знаю.
   
Фертилити.
   
Теперь вместо губ — глаз. Серый глаз, подведенный карандашом и голубыми тенями. Моргающие ресницы густо накрашены тушью. Зрачок как будто пульсирует: то расширяется, то сужается в точку. Потом опять появляются губы. Они говорят:
   
— И не волнуйся, у нас много времени. Твой рейс задержат на пару часов.
   
На стене рядом с губами написано: отсасываю и глотаю.
   
Там написано: я хотел просто ее любить, но она не дала мне шанса.
   
Там есть даже стихотворение, которое начинается так: «Любовь — тепло у тебя внутри…» — а все остальное затерто спермой.
   
Губы говорят:
   
— Я здесь по делам.
   
Ее дурная работа.
   
— Моя дурная работа, — говорит она. — Сейчас как раз тот период.
   
Обычно мы с ней не затрагиваем эту тему.
   
Она говорит:
   
— Не хочу об этом говорить.
   
Мои поздравления, шепчу я. В смысле, по поводу пчел-убийц.
   
На стене нацарапано: как назвать одним словом девчонку из Церкви Истинной Веры, которая любит сосать хуи?
   
Покойница.
   
Как назвать одним словом гомосека из Церкви Истинной Веры, который всем подставляет задницу?
   
Губы говорят:
   
— Тебе нужно еще одно бедствие, правильно?
   
Скорей не одно, а штук двадцать, шепчу я в ответ.
   
— Ну вот, — говорят губы. — Получается, ты такой же, как все мужики, — говорит она. — Неуемный и жадный.
   
Я просто хочу предупредить людей.
   
Предупредить и спасти.
   
— Жадная свинья.
   
Я хочу спасти людей от беды.
   
— Ты — как собака. Выпрашиваешь подачку.
   
Мне это нужно лишь для того, чтобы покончить с собой.
   
— Я не хочу, чтобы ты умер.
   
Почему?
   
— Что почему?
   
Почему она хочет, чтобы я жил? Потому что я ей нравлюсь?
   
— Нет, — говорят губы. — Я нормально к тебе отношусь, в смысле, неплохо. И ты мне нужен.
   
Но я ей не нравлюсь?
   
— Ты хоть понимаешь, — говорят губы, — как это скучно — все знать? Все на свете. Знать все, что будет. На годы вперед. Это невыносимо. И это не только моя беда.
   
Губы говорят:
   
— Нам всем скучно.
   
На стене написано: я ебал Сэнди Мур.
   
А вокруг — еще десять приписок: я тоже.
   
И вопрос: а кто-нибудь здесь не ебал Сэнди Мур?
   
И рядом ответ: я не ебал.
   
А рядом ответ на ответ: пидор.
   
— Мы все смотрим одни и те же телепередачи, — говорят губы. — Слушаем одни и те же программы по радио, все разговоры у нас — об одном и том же. В жизни уже не осталось сюрпризов. Все то же самое. Одни повторы.
   
Там, в дырке, — красные губы. Они говорят:
   
— Мы все выросли на одних и тех же телешоу. Это как будто нам всем вживили одну и ту же память. Мы не помним почти ничего из детства, но зато помним все, что происходило в комедийных сериалах. Цели у нас у всех более-менее одинаковые. И страхи тоже.
   
Губы говорят:
   
— Будущее — оно совершенно безрадостное. Очень скоро у нас у всех даже мысли будут одинаковые, причем у всех — одновременно. Мы придем к совершенной гармонии. Синхронизируемся. Соединимся. Все станут равны. Все — одинаковые. Как муравьи. Или овцы в стаде.
   
Все — сплошная банальность.
   
Ссылка на ссылку к ссылке.
   
— Главный вопрос, который теперь задают себе люди, это не «В чем смысл существования?», — говорят губы. — Главный вопрос — это «Откуда эта цитата?».
   
Я слушаю у этой дырки, точно так же, как слушал исповеди страдальцев по телефону, точно так же, как слушал склепы на предмет признаков жизни. И я спрашиваю у нее: так зачем я ей нужен?
   
— Не зачем, а почему. Потому что ты вырос совсем в другом мире, — говорят губы. — Потому что если кто-то и может меня удивить, то только ты. Больше никто. Ты еще не стал частью массовой культуры. Пока еще — нет. Ты — моя единственная надежда узнать что-то новое. Ты — принц из сказки, который может разрушить чары непреходящей скуки. Разбить это однообразие. Плавали — знаем. Нет ничего нового в мире. Ты — контрольная группа из одного человека.
   
Нет, шепчу я в ответ. Я — не какой-то особенный. Я такой же, как все.
   
— Нет, ты особенный, — говорят губы. — И моя единственная надежда — чтобы ты таким и оставался.
   
Так скажи мне мои предсказания.
   
— Нет.
   
— Почему нет?
   
— Потому что тогда я тебя больше уже не увижу. Тебя сожрет мир людей, и я тебя потеряю. Отныне и впредь я буду тебе выдавать по одному предсказанию в неделю.
   
Как?
   
— А вот так, — говорят губы. — Как сейчас. И не волнуйся. Я тебя найду.
  
  
   
    
21
   
   
Согласно моему расписанию, я сижу в сумрачной телестудии на коричневом диванчике, обивка, судя по ощущениям, 60 % полиэстера и 40 % шерсти, ткань широкого плетения, плотная, пятноустойчивая и выгоревшая на ярком свету студийных прожекторов. Я стильно причесан. Стильно одет. На мне стильные украшения. Стараниями парикмахеров и дизайнеров.
   
В моей автобиографии сказано, что я не устаю радоваться жизни и живу полной жизнью, стараясь взять по максимуму от каждого прожитого дня. В пресс-релизах говорится, что у меня скоро выходит своя телепрограмма — полчаса каждый день, поздно вечером, я буду отвечать на телефонные звонки людей, которым нужен совет. Я открою им новое видение мира, новые перспективы. Во время этих эфиров я буду делать новые предсказания. Может быть, и не каждый вечер, но достаточно часто. Эпидемия, катастрофа, землетрясение, приливная волна, нашествие саранчи — это может случиться с каждым, так что смотрите и слушайте. Не переключайтесь на другие каналы. На всякий случай.
   
Это похоже на вечерние новости, только о будущем. В пресс-релизах говорится, что новая передача будет называться «Спокойствие духа».
   
Если это так можно назвать.
   
Это Фертилити мне сказала, что когда-нибудь я сделаюсь знаменитым. Она сказала, что я расскажу о ней всему миру, так что я должен запомнить все правильно.
   
Фертилити сказала, что, когда я стану знаменитым, я опишу людям ее глаза как «кошачьи». Ее волосы, сказала она, как будто вечно растрепаны ветром. Именно так она и сказала. Слово в слово. Да, а ее губы как будто искусаны пчелами.
   
Она сказала, что ее руки такие же гладкие, как куриные грудки без кожицы.
   
И у нее жизнерадостная походка, она сама так сказала.
   
— Когда ты станешь знаменитым, — сказала она, — не говори про меня как про жертву, или про чудовище, или что там еще. — Она сказала: — Ты будешь продавать людям свою религию и все, во что ты веришь, но не ври про меня, хорошо? Я тебя очень прошу.
   
Так что в мои обязанности знаменитости входит, в частности, и эта еженедельная телепрограмма. Мне помогает одна известная тележурналистка. Она представляет меня в начале. Она объявляет рекламные паузы. Она включает людей, которые звонят на прямой эфир, чтобы задать мне вопросы. Мои ответы мне выдает телетекст. Звонки в студию — бесплатные. Помогите мне. Исцелите меня. Накормите меня. Выслушайте меня. Тем же самым я занимался в своей паршивой квартирке, только теперь это транслируют на всю страну.
   
Мессия. Спаситель. Уведи нас на небо. Спаси нас.
   
Исповеди и признания по домашнему телефону, исповеди и признания на центральном телевидении — они точно такие же, как и теперешний мой рассказ перед бортовым регистратором. Моя исповедь.
   
При всех лекарствах, которые я принимал в то время, я бы никому не советовал читать вкладыши с описанием побочных действий. Если хотите спокойно спать, то никогда этого не читайте. Побочные эффекты — это не то, что обычно показывают по центральному телевидению.
   
Рвота, газы, понос.
   
Побочные эффекты включают в себя: головную боль, лихорадочное состояние, головокружение, сыпь, повышенную потливость.
   
Я поимел все по полной программе:
   
Расстройство желудка.
   
Запор.
   
Общее недомогание.
   
Сонливость.
   
Изменение вкусовых ощущений.
   
По словам моего личного тренера, это все от примаболина — что у меня звенит в ушах. Дрожат руки. Потеют затылок и шея. Это может быть взаимодействие разных лекарственных препаратов.
   
По словам моего личного тренера, это, в общем, неплохо. Я теряю вес, даже когда просто сижу.
   
По словам моего личного тренера, лучший способ достать запрещенные стероиды — найти кота, больного лейкемией, и отнести его к ветеринару. Зверюге пропишут стероиды для животных, которые эквивалентны лучшим стероидам для людей. Тренер сказал: если кот протянет достаточно долго, можно набрать запас на год вперед.
   
А когда я спросил его, ну а как же кот, он ответил, что кот его мало волнует.
   
Журналистка сидит напротив. У нее коротковатые ноги. Уши скрыты под волосами, видны только мочки с серьгами. Все свои трудности и проблемы она держит в себе. Все ее недостатки тщательно скрыты. От нее пахнет только лаком для волос. Даже ее дыхание пахнет лаком для волос. Она сидит, положив ногу на ногу. Руки сложены на коленях. Она вся свернута и уложена, как оригами из плоти и крови.
   
Согласно раскадровке, я сижу на диванчике в жарком свете прожекторов. Вокруг меня — телекамеры, провода и молчаливые техники и операторы, которые выполняют свою работу в темноте за кадром. Агент тоже здесь. Стоит в полумраке, сложив руки на груди, и поглядывает на часы. Сценаристы вносят последние поправки в мой текст перед тем, как он появится на телетексте.
   
На маленьком столике у дивана — стакан холодной воды со льдом, и если я хочу пить и беру стакан, рука у меня дрожит, так что кубики льда в стакане позвякивают о стекло, и агент качает головой и говорит мне беззвучно: нет.
   
Запись пошла.
   
По словам журналистки, она чувствует мою боль. Она читала мою автобиографию. Она знает все про мое унижение. Она читала про унизительную проверку, когда тебя раздевают догола и продают, как раба. Мне тогда было всего семнадцать-восемнадцать лет, и все эти люди, все члены церковной общины, таращились на меня голого. На голого раба, говорит она. На раба. Голого.
   
С того места, где я сижу, я вижу агента, как раз над плечом журналистки. Вокруг него, в темноте, собрались сценаристы. Одетые.
   
На экране телетекста появляется надпись: ЭТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БЫЛО ТАК УНИЗИТЕЛЬНО. КОГДА ТЕБЯ ПРОДАЮТ, КАК РАБА. ДА ЕЩЕ ГОЛОГО.
   
Согласно телетексту: ЭТО ОСКОРБЛЯЛО МОЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ДОСТОИНСТВО.
   
Согласно телетексту: ОШУЩЕНИЕ БЫЛО УЖАСНОЕ. КАК БУДТО МЕНЯ ИСПОЛЬЗУЮТ… КАК БУДТО МЕНЯ ГРЯЗЬЮ ОБЛИЛИ.
   
Сценаристы толпятся вокруг монитора и беззвучно повторяют слова, которые я произношу вслух.
   
Пока я читаю слова с экрана, журналистка смотрит в темноту, на режиссера, и легонько касается своего запястья. Режиссер поднимает два пальца, а потом — восемь. Кто-то из технического персонала заходит в круг света и поправляет локон над ухом у журналистки.
   
Телетекст мне подсказывает: МЕНЯ ПОСТОЯННО НАСИЛОВАЛИ. В ЦЕРКВИ ИСТИННОЙ ВЕРЫ — ЭТО БЫЛО ОБЫЧНОЕ ДЕЛО. ИНЦЕСТ БЫЛ В КАЖДОЙ СЕМЬЕ. ЭТО СЧИТАЛОСЬ ВПОЛНЕ НОРМАЛЬНЫМ. А ЕЩЕ — СЕКС С ЖИВОТНЫМИ. ПОКЛОНЕНИЕ ДЬЯВОЛУ. ДЕТЕЙ ПРИНОСИЛИ В ЖЕРТВУ САТАНЕ, СПЕРВА НАДРУГАВШИСЬ НАД НИМИ ВСЕМИ ВОЗМОЖНЫМИ СПОСОБАМИ. А ПОТОМ СТАРЕЙШИНЫ ИХ УБИВАЛИ. И ПИЛИ ИХ КРОВЬ. КРОВЬ ЭТИХ ДЕТЕЙ, С КОТОРЫМИ Я СИДЕЛ ЧУТЬ ЛИ НЕ ЗА ОДНОЙ ПАРТОЙ. СТАРЕЙШИНЫ ЕЛИ ИХ МЯСО. ОНИ ЕЛИ УБИТЫХ ДЕТЕЙ. А В ПОЛНОЛУНИЕ СТАРЕЙШИНЫ ТАНЦЕВАЛИ ГОЛЫЕ, ОДЕТЫЕ ТОЛЬКО В КОЖУ, СОДРАННУЮ С УБИТЫХ ДЕТЕЙ.
   
Да, говорю я, это было по-настоящему страшно.
   
Телетекст мне подсказывает: У МЕНЯ В КНИГЕ ОПИСАНЫ ВСЕ СЕКСУАЛЬНЫЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ, ЧТО ТВОРИЛИСЬ В ОБЩИНЕ ЦЕРКВИ ИСТИННОЙ ВЕРЫ. КНИГА НАЗЫВАЕТСЯ «СПАСЕН ОТ СПАСЕНИЯ», И ПРОДАЕТСЯ ВО ВСЕХ КНИЖНЫХ МАГАЗИНАХ.
   
Там, в темноте, агент и сценаристы беззвучно хлопают друг друга по ладоням. Агент показывает мне поднятый большой палец.
   
У меня онемели руки. Я не чувствую своего лица. Язык — какой-то чужой. Еле ворочается во рту. Губы вообще омертвели. Околоротовая парестезия.
   
Побочные эффекты.
   
Ступни онемели, я их не чувствую. Периферийная парестезия. Мое тело — как будто вообще не мое. Такое же отстраненное и далекое, как мое изображение на студийном мониторе: вот он я, в черном костюме, сижу на коричневом диване. Наверное, то же самое чувствует человек, когда его душа отлетает на Небо и видит внизу свое мертвое тело.
   
Режиссер машет мне пальцами. Два пальца на одной руке и четыре — на другой. Что он пытается мне сказать, я не знаю.
   
Текст на экране студийного телетекста взят в основном из моей автобиографии, которую я не писал. Кошмарное детство, которого у меня не было. Согласно телетексту, все члены Церкви Истинной Веры сейчас дружно горят в Аду.
   
Телетекст мне подсказывает: Я НИКОГДА НЕ ЗАБУДУ ЭТО УНИЖЕНИЕ И БОЛЬ, И ЭТО НЕ ВАЖНО, ЧТО Я СТАЛ БОГАТЫМ, КОГДА УНАСЛЕДОВАЛ ВСЕ ЗЕМЛИ ЦЕРКОВНОЙ ОБЩИНЫ. ТАКУЮ БОЛЬ ПРОСТО НЕЛЬЗЯ ЗАБЫТЬ.
   
Согласно телетексту, МОЯ НОВАЯ КНИГА «МОЛИТВЫ НА КАЖДЫЙ ДЕНЬ» ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПОМОГАЕТ СПРАВИТЬСЯ С ТЕМИ СТРЕССАМИ, КОТОРЫЕ МЫ ИСПЫТЫВАЕМ ПОСТОЯННО. КНИГА НАЗЫВАЕТСЯ «МОЛИТВЫ НА КАЖДЫЙ ДЕНЬ» И ПРОДАЕТСЯ ВО ВСЕХ КНИЖНЫХ МАГАЗИНАХ.
   
По словам журналистки, которая наблюдает за режиссером, наблюдающим за агентом, наблюдающим за мной, наблюдающим за телетекстом, так вот, по словам журналистки, теперь я безмерно счастлив, что освободился от изуверского культа Церкви Истинной Веры. Сейчас мы прервемся на небольшую рекламу, говорит она в камеру, а когда снова вернемся в студию, мы ответим на ваши звонки.
   
И мы уходим на рекламу.
   
Во время рекламы журналистка спрашивает у меня, неужели и вправду все было настолько плохо. Агент быстро подходит и говорит: да. Было. Это было ужасно. Кто-то из технического персонала подходит ко мне и спрашивает, не нужно ли мне воды. Агент говорит: нет. Режиссер спрашивает, не надо ли мне в туалет, и агент говорит: все нормально. Он говорит, мне не нравится, когда незнакомые люди задают мне вопросы. Я так продвинулся в своем развитии, что у меня уже нет никаких физиологических потребностей. Техники закатывают глаза, а режиссер с журналисткой выразительно переглядываются и пожимают плечами, как будто это я их отбрил.
   
Потом режиссер говорит, что пошла запись, и журналистка говорит, что у нас есть первый звонок.
   
— Если я в ресторане, — говорит женский голос в студийных динамиках громкой связи, — в дорогом ресторане, и за соседним столиком сидит мужчина, который ест и тут же пускает газы, причем не раз и не два, а все время, и это ужасно, что надо делать в такой ситуации?
   
Журналистка прикрывает лицо рукой. Режиссер поворачивается спиной. Агент смотрит на сценаристов, которые набивают мой ответ для телетекста.
   
Чтобы протянуть время, журналистка спрашивает у звонящей, что ест этот мужчина.
   
— Что-то из свинины, — отвечает она. — Это не важно. Там так воняло, что я вообще ничего не чувствовала. То есть ничего, кроме этой вони.
   
Телетекст мне подсказывает: ГОСПОДЬ ДАЛ НАМ ОРГАНЫ ЧУВСТВ И СПОСОБНОСТИ К ВОСПРИЯТИЮ.
   
Телетекст тоже тянет время.
   
СРЕДИ НИХ — СПОСОБНОСТИ ОЩУЩАТЬ ВКУС И ЗАПАХ.
   
Слова появляются на экране, и я просто зачитываю их вслух.
   
НО ЧЕЛОВЕК СУДИТ САМ, КАКОЙ ДАР ХОРОШИЙ, КАКОЙ ДАР ПЛОХОЙ. ИБО ГОСПОДЬ НЕ ДЕЛАЕТ РАЗЛИЧИЙ, И ДЛЯ НЕГО ЗАПАХ КИШЕЧНЫХ ГАЗОВ РАВЕН ЗАПАХУ ХОРОШЕЙ СВИНОЙ ОТБИВНОЙ ИЛИ МАРОЧНОГО ВИНА.
   
Я понятия не имею, к чему они клонят.
   
НЕ СТРАДАЙ И НЕ РАДУЙСЯ СВЕРХ ВСЯКОЙ МЕРЫ. ДАРЫ ГОСПОДНИ НЕ ЕСТЬ НАГРАДА, НО И НЕ ЕСТЬ НАКАЗАНИЕ. НЕ СУДИТЕ, И НЕ СУДИМЫ БУДЕТЕ.
   
Режиссер беззвучно вылепливает губами слова: «Burma Shave»[8]. Журналистка включает второй звонок.
   
Второй звонящий интересуется моим мнением по поводу купальников с трусиками-танга.
   
Телетекст мне подсказывает: МЕРЗОСТЬ.
   
Я говорю: по моему скромному мнению, люди, которые выпускают такие купальники и белье, могли бы делать «веревочки» черными, для начала.
   
Журналистка включает третий звонок.
   
— Мне нравится один парень, но он меня избегает.
   
Это Фертилити, это ее голос в студийных динамиках, она говорит обо мне, говорит обо мне на всю Северную Америку. Она что, собирается выяснять отношения в прямом эфире? Мои мысли несутся вскачь, растекаясь ветвящимися потоками из всей той лжи, что я успел нагородить, и моих возможных ответов на ее обвинения, что она, очень возможно, сейчас мне предъявит.
   
Неужели она собирается разоблачить меня и мои предсказания?
   
Может, она наконец сложила одно к одному и поняла, что это я подтолкнул ее брата к самоубийству? Или она всегда это знала? А если она знает, что это я убил ее брата, то что тогда?
   
— Этот парень, который меня избегает, я рассказала ему про свою работу, — говорит она. — Ну, про то, чем я занимаюсь, чтобы заработать на жизнь. Он этого не одобряет, но делает вид, что все нормально.
   
Журналистка спрашивает у Фертилити, а что у нее за работа?
   
Экран телетекста — пустой.
   
Сейчас вся Америка узнает великую тайну — либо про Фертилити, либо про меня. Про ее дурную работу. Про мою горячую линию для потенциальных самоубийц. Про ее вещие сны. Про мои предсказания, которые не мои.
   
— У меня есть агент, доктор Эмброуз, — говорит Фертилити. — Только он не настоящий доктор.
   
Однажды Фертилити мне сказала, что у каждого в этом мире, даже у мусорщика или посудомойки, когда-нибудь обязательно будет свой личный агент. Ее доктор Эмброуз находит семейные пары, готовые заплатить деньги, чтобы им выносили и родили ребенка. Бездетные пары, которым нужна суррогатная мать. Доктор Эмброуз называет это процедурой. Процедура проходит так: будущий отец в постели с Фертилити, а его жена ждет под дверью.
   
— Жена ждет в коридоре, вяжет носочки или перебирает в уме имена для будущего ребенка, — говорит Фертилити, — а муж аккуратно опорожняет в меня содержимое своих семенников.
   
В первый раз, когда она рассказала мне про свою работу, когда я был еще никем и учредил дома службу психологической помощи по телефону, она сказала, что Фертилити Холлис — это «сценический псевдоним». Она сказала, что ее настоящее имя — Гвен, но она его ненавидит.
   
— То, что мы делаем с отцом будущего ребенка, это натуропатия, как говорит доктор Эмброуз. Помощь отчаявшимся людям. Это не адюльтер.
   
Это не обман и не проституция, сказала она мне.
   
— Это есть даже в Библии, — говорит Фертилити.
   
Это стоит пять тысяч долларов.
   
— Бытие, глава тридцатая. Рахиль и Валла. Лия и Зелфа.
   
Я хочу ей сказать, что Валла не пользовалась противозачаточными средствами. Зелфа не получала пять штук черным налом. Это были служанки, рабыни. Они не разъезжали по всей стране, чтобы им заправляли будущие отцы, жаждущие наследника.
   
Фертилити живет в доме семейной пары иногда даже неделю, но за каждую дополнительную процедуру будущие родители раскошеливаются еще на пять тысяч. С некоторыми мужиками можно заработать пятнадцать штук за ночь. Плюс к тому Фертилити оплачивают авиабилеты туда и обратно.
   
— Доктор Эмброуз — это просто голос по телефону, который ведет переговоры, — говорит Фертилити. — Его как будто и не существует на самом деле. Семейная пара перечисляет ему деньги, а он посылает мне половину наличными. Всегда — без обратного адреса. Он жуткий трус.
   
Знакомое чувство.
   
Телетекст мне подсказывает: ПОТАСКУХА.
   
— Главное — мне не зачать. А мне это просто.
   
Она мне говорила, что это ее призвание. Она бесплодна.
   
Телетекст мне подсказывает: БЛУДНИЦA.
   
Она говорит это в динамиках:
   
— Я бесплодна. У меня не может быть детей.
   
Телетекст мне подсказывает: ШЛЮХА.
   
Это ее призвание. Единственное, что она умеет. В профессиональном плане.
   
Это работа, для которой она рождена.
   
Она не платит налоги. Ей нравится путешествовать. Когда на работе, она живет в дорогих домах, у нее нет четкого расписания: от и до. Она говорила мне, что иногда засыпает во время процедуры. И видит во сне поджоги, обрушившиеся мосты и обвалы в горах.
   
— У меня нет ощущения, что я делаю что-то неправильное и плохое, — говорит она. — Мне кажется, что я делаю лимонад из лимонов.
   
Телетекст мне подсказывает: ТЫ БУДЕШЬ ВЕЧНО ГОРЕТЬ В АДУ, ГРЯЗНАЯ ШЛЮХА.
   
Фертилити говорит:
   
— И что вы по этому поводу скажете?
   
Журналистка таращится на меня так напряженно, что даже не замечает упавшей на лоб пряди волос. Режиссер таращится на меня. Агент таращится на меня. Журналистка сглатывает слюну. Сценаристы лихорадочно набивают текст для телетекста.
   
ШЛЮХА, ПОСОБНИЦА ДЬЯВОЛА. ТЫ НЕДОСТОЙНА ТОГО, ЧТОБЫ ЖИТЬ.
   
Нас смотрит вся Америка.
   
ТЕБЕ НЕТ ПРОШЕНИЯ, ДЕВИЦА, ПОГРЯЗШАЯ ВО ГРЕХЕ.
   
Агент качает головой: нет.
   
Экран телетекста мигает и как бы отключается на секунду. Сценаристы набивают текст. Экран вновь оживает:
   
ТЕБЕ НЕТ ПРОШЕНИЯ, ЖЕНЩИНА, ПОГРЯЗШАЯ ВО ГРЕХЕ.
   
— И что вы по этому поводу скажете? — повторяет Фертилити,
   
ШЛЮХА.
   
Агент тычет пальцем в меня, тычет пальцем в экран телетекста, потом — снова в меня.
   
ПРОДАЖНАЯ ТВАРЬ.
   
— Так вы что, ничего мне не скажете?
   
ИЕЗАВЕЛЬ.[9]
   
Спутник так и транслирует тишину. Кто-то должен хоть что-то сказать.
   
Я читаю слова с телетекста, произношу их своим онемелым ртом. Я не чувствую своих губ. Просто читаю слова, которые должен сказать по подсказке с экрана.
   
Журналистка спрашивает:
   
— Звонок номер три? Вы еще здесь?
   
Режиссер поднимает руку, так чтобы нам было видно, и выбрасывает пальцы. Пять, четыре, три, два, один. Потом чиркает указательным пальцем по горлу.
  
  
   
    
20
   
   
Прежде чем мой самолет упадет, я хочу, чтобы люди знали, что Порно-Свалку придумал не я.
   
Агент просто совал мне под нос бумаги и говорил: подпиши здесь.
   
Так было всегда.
   
Он говорит: подпиши здесь.
   
И здесь.
   
И еще здесь.
   
И вот тут.
   
Агент говорит: просто поставь свои инициалы напротив каждого пункта. Он говорит: не забивай себе голову, не читай эту бодягу, ты все равно ничего не поймешь.
   
Вот так получилась эта Порно-Свалка.
   
Эта была не моя идея — превратить двадцать тысяч акров земель церковной общины в отстойник для устаревшей порнопродукции. Журналы. Игральные карты. Видеокассеты. Компакт-диски. Отслужившие свое дилдо. Дырявые надувные куклы. Искусственные влагалища. Бульдозеры сгребают все это в огромные кучи двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Двадцать тысяч акров. 20 000 акров. Двойка и четыре нуля. Каждый квадратный фут общинной земли. Живая природа выжита с территории целиком и полностью. Грунтовые воды загрязнены.
   
Порно-Свалка. Ее сравнивают с Каналом Любви[10], но я тут ни при чем.
   
Пока в бортовом регистраторе не закончилась пленка, я хочу, чтобы люди знали, кого винить. Моего агента. «Молитвы на каждый день». Телешоу «Спокойствие духа». Порно-Свалка. Кампания «Бытие». Фигурка Тендера Бренсона для приборной панели в автомобилях. Даже мое злополучное выступление в перерыве между таймами на Суперкубке — все это придумал агент.
   
И все эти выдумки принесли нам кучу денег.
   
Но я хочу, чтобы люди знали: это придумал не я.
   
Что касается Порно-Свалки, агент пришел ко мне с этой идеей, кажется, в Далласе или, может, в Мемфисе. В то время вся моя жизнь складывалась из стадионов и гостиничных номеров, разделенных не расстоянием в пространстве, а временем, проведенным в полете. В то время я видел мир лишь в иллюминаторы самолетов. Мир был ковром, развернувшимся далеко-далеко внизу. Такой практичный ковер без ворса, из нейлона и шерсти, с абстрактно цветочным узором или корпоративными логотипами на темно-сером или синем фоне, на котором не видны дырки, прожженные сигаретами, и грязь.
   
Мир состоял из сплошных общественных туалетов, где в соседней со мной кабинке сидела Фертилити и шептала мне:
   
— Завтра вечером круизное судно наткнется на айсберг.
   
Она шептала:
   
— В следующую среду, в два часа пополудни по Восточному стандартному времени, умрет последний на Земле боливийский дымчатый леопард, и они, стало быть, полностью вымрут.
   
По словам моего агента, одна из самых насущных проблем большинства американцев — как избавиться от отслужившей свое порнографии, так чтобы надежно и строго приватным образом. По всей стране, говорит агент, наберутся многие тонны старых подшивок «Плейбоя» и «Радостей плоти», которые уже давно никого не возбуждают. Склады забиты видеокассетами, где безымянные мужики с длинными бакенбардами наяривают безымянных девиц с голубыми тенями на веках под плохую пиратскую музыку. Америке нужно какое-то место, куда можно свезти все залежалое порно, чтобы оно там сгнило и чтобы его не увидели дети и оголтелые блюстители нравов.
   
Агент пришел ко мне со своей идеей уже после того, как он тщательно изучил способы утилизации бумаги, пластмассы, резины, латекса, эластичных тканей, кожи, стальных застежек, застежек-молний, застежек-липучек, хромированных колец, винила, лубрикантов на нефтяной и на водной основах, нейлона и прочее.
   
Идея была такая: учредить специальные пункты приема, куда люди могли бы сдавать ненужное порно и где им бы не задавали никаких вопросов. Местные компании по вывозу мусора будут складировать все это порно в специальные контейнеры типа тех, что используют для перевозки токсичных отходов, и отвозить в Небраску на свалку на месте бывших общинных земель Церкви Истинной Веры. Все порно будет делиться на три категории:
   
Мягкое порно.
   
Жесткое порно.
   
Детская порнография.
   
Продукцию первой категории можно будет сбрасывать прямо на землю. Продукцию второй категории будут зарывать бульдозерами поглубже. Продукцию третьей категории будут разбирать только люди, прошедшие специальную проверку. Они будут работать в защитных нервущихся комбинезонах одноразового использования, в резиновых перчатках и респираторных масках. Детскую порнографию будут сбрасывать в ямы, а ямы потом запечатывать.
   
По словам агента, нам нужно прежде всего возбудить в людях панику относительно порноугрозы.
   
Мы будем давить на правительство, пока не добьемся постановления об утилизации порнографии надежными, чистыми способами. Нашими способами. Это как с утилизацией использованного моторного масла или асбеста — если кому-то нужно от него избавиться, пусть он за это платит.
   
Мы покажем людям города, заваленные выброшенной порнографией, которая развращает детей и побуждает людей неустойчивых к преступлениям на почве секса.
   
Мы назначим какую-то определенную цену за прием порнографии. По столько-то за тонну. Исходя из назначенной нами цены, местные пункты приема и вывоза мусора, в свою очередь, тоже назначат цену для своих потребителей плюс столько-то сверху на прибыль. Мы сделаем деньги. Местные компании по вывозу мусора сделают деньги. Джо Блоу[11] избавился от старья и может теперь прикупить себе свежей порнухи. Порноиндустрия цветет и пахнет.
   
Ну хорошо, говорит мне агент. Цветет и пахнет еще сильнее.
   
По словам агента, все пройдет идеально.
   
Но на деле все вышло иначе.
   
Агент уже подготовил проект федерального закона о налогах на порнопродукцию. Полученные таким образом деньги должны пойти на оплату вывоза и утилизации бесхозной порнографии, обнаруженной на общественных свалках и непосредственно в мусорных баках, а также на очистку и ликвидацию нелегальных свалок. Часть денег пойдет на лечение и реабилитацию сексуально-озабоченных граждан, так называемых секс-зависимых, но только малая часть.
   
Еще до того, как агент рассказал мне свою задумку про Порно-Свалку, защитников окружающей среды благополучно заткнули.
   
Результаты проверок подделали. Заключение комиссии сфабриковали.
   
Мой представитель по связям с общественностью день и ночь рассылал факсы по церковным общинам, прощупывая почву. Лоббисты предпринимали сдержанные, ненавязчивые шаги по оказанию давления на правительство.
   
— С одной стороны, имелось двадцать тысяч акров земли, ранее принадлежавшей общине Церкви Истинной Веры, отмеченной смертью земли, которую никто не хотел покупать. С другой стороны — необъятные залежи никому не нужной порнографии. Всем и каждому было ясно, что Порно-Свалка стала бы идеальным решением. Всем и каждому, кроме меня.
   
Это было не мое решение. Я испробовал несколько альтернативных путей. Прочел молитву «На создание дополнительных площадей для хранения». Проглотил 4000 миллиграммов шоколадного прототипа гамасиза. Я думал, что это поможет решить проблему, над которой ломает голову вся Америка. Я прочел молитву «На утилизацию ненужных газет, накопившихся сверх всякой меры», но это было не совсем то. Я прочел молитву «На задержку в претворении планов в жизнь», но агент был упорный и хваткий мужик, и он никогда бы не отказался от столь прибыльного предприятия.
   
И вот в газетах прошло сообщение, что Законопроект о захоронении щепетильных материалов прошел Палату представителей и Сенат и президент подписал его и тем самым придал ему силу закона.
   
А агент продолжает совать мне под нос бумаги: подпиши здесь.
   
Поставь свои инициалы.
   
Здесь. Здесь. И здесь.
   
Я прочел молитву «На подписание важных документов, которые ты не читаешь».
   
По словам Фертилити, именно из-за Порно-Свалки мой брат Адам решил проявиться.
   
Мое участие в этом проекте ограничилось тем, что я подписал несколько документов.
   
Но с тех пор все в Америке думают, что это я виноват, что им приходится платить лишних два доллара в счет налога при покупке журнала «для взрослых».
   
После этого Адам Бренсон вышел из тени и под дулом пистолета заставил скучающую Фертилити отследить меня.
   
Как будто Фертилити не знала, что так все и будет.
   
Фертилити знала все.
   
Она говорила, что мой брат грозился ее убить из самых лучших намерений.
   
Уже потом, когда пришла моя очередь грозить тем же самым пистолетом пилоту этого самолета, я понял, как быстро все происходит.
   
И все-таки люди меня ненавидят. Они ненавидят меня.
   
Меня, чьим именем названа Санитарная свалка для захоронения щепетильных материалов. Санитарная свалка Тендера Бренсона.
   
Когда Фертилити в последний раз увидела нового меня вживую — меня ухоженного, с рельефной мускулатурой, загорелого и чисто выбритого, — она сказала, что я изменился до неузнаваемости. Она сказала:
   
— Тебе нужно очередное несчастье?
   
Она сказала:
   
— Посмотрись в зеркало.
   
Адам по-прежнему за мной охотился. Адам, мой брат, которого, по утверждению Фертилити, мне надо было назвать святым.
  
  
   
    
19
   
   
Пока самолет не упал и пока не закончилась пленка в бортовом регистраторе, я бы хотел извиниться за нижеследующее:
   
Телешоу «Спокойствие духа».
   
Фигурка Тендера Бренсона для приборной панели в автомобилях.
   
Настольная игра «Библейские мелочи». Как будто Божьи речения можно считать мелочами.
   
Агент открыл мне секрет успеха: больше товаров хороших и разных. Тогда, если что-то одно не пойдет, у тебя все равно остается хороший запас.
   
Так появились:
   
Библейская диета.
   
Книга «Секреты Библии: как делать деньги».
   
Книга «Секреты Библии: секс».
   
«Полная энциклопедия ремонта и модернизации кухонь и ванных комнат».
   
Освежитель воздуха от Тендера Бренсона.
   
Кампания «Бытие».
   
«Молитвы на каждый день», том II, только молитвы теперь были больше похожи на заговоры.
   
Например, «Молитва, чтобы тебя полюбил человек, которого любишь ты».
   
Или «Молитва на поражение врага слепотой».
   
Все это предлагают вам добрые люди из коммерческого предприятия Тендера Бренсона. Все это придумал не я.
   
И уж точно не я придумал кампанию «Бытие». Я сразу был против. Я сопротивлялся не на жизнь, а на смерть. Проблема в том, что меня постоянно спрашивали, девственник я или нет. Умные, интеллигентные люди спрашивали у меня, не странно ли это, что я еще девственник — в моем-то возрасте. Это слегка отдает слабоумием.
   
Люди спрашивали у меня: в чем проблема?
   
Что со мной не так?
   
Кампанию «Бытие» тоже придумал агент. В качестве быстрого и гарантированного решения данной проблемы. Моя жизнь все больше и больше превращалась в решение проблем, появившихся в результате решения других проблем, и так — без конца, так что я даже забыл, в чем заключалась самая первая, изначальная проблема, породившая все остальные. В данном случае проблема была такая: в Америке, если ты человек средних лет и при этом — девственник, значит, что-то с тобой не так. Люди, при отсутствии собственных добродетелей, просто не могут понять и принять целомудрие кого-то другого. Это значило бы признать, что другой сильнее, — но ведь значительно проще объявить его слабым и недоразвитым. Для них ты — больной с патологической тягой к самоуничижению. Или лжец. Люди не верят тому, что ты им говоришь. Они выслушают тебя и сделают собственный вывод. Прямо противоположный.
   
Дело вовсе не в самоконтроле.
   
Дело в том, что еще в раннем детстве тебя кастрировали.
   
Кампания «Бытие» — это был «мыльный пузырь». Объясняю. На журналистском жаргоне — помпезное, широко разрекламированное мероприятие, которое организуется исключительно с целью привлечь внимания прессы.
   
Агент задумал меня женить.
   
Агент объявил мне об этом, когда мы ехали в лимузине.
   
С нами едет и мой личный тренер. Он объясняет, что иглы для инсулина — самые лучшие, потому что они не цепляются за вену изнутри. С нами едет и мой представитель по связям с общественностью. Они с агентом глядят в окна с тонированными стеклами, пока тренер заостряет кончик иглы о спичечный коробок и впрыскивает в меня 50 миллиграммов лаураболина.
   
Это совсем не больно. С иглами для инсулина.
   
Как бы ты ни желал секса, говорит агент, без него вполне можно прожить. В детстве у агента была жуткая аллергия на молоко. Он очень любил молоко, но не мог его пить. А потом, спустя годы, изобрели молоко без лактозы, которое он может пить. Но теперь он его ненавидит.
   
Когда агент прекратил пить спиртное из-за проблем с почками, он думал, что просто сойдет с ума. А сейчас его даже не тянет пить. Он прекрасно обходится без алкоголя.
   
Для устранения и предотвращения морщин на лице наш дерматолог ввел мне в мышцы вокруг рта и глаз препарат под названием «ботокс», ботулинический нейротоксин, который парализует мышцы на срок до полугола.
   
При моей ярко выраженной периферийной парестезии — побочный эффект от взаимодействия всех лекарств, которые мне приходится принимать, — я почти что не чувствую рук и ступней. При постоянных инъекциях ботокса у меня совершено не действуют мышцы лица. Я могу разговаривать и улыбаться, но в ограниченном диапазоне.
   
Мы едем в лимузине в очередной аэропорт, чтобы сесть на самолет до следующего стадиона бог знает где. Если верить агенту, Сиэтл — это просто географическое пространство вокруг Кингдоума. Детройт — это люди, живущие у Силвердоума. Мы никогда не летаем в Хьюстон, мы летаем в Астродоум. В Супердоум. Майл Хай Стадиум. РФК Стадиум. Джек Мерфи Стадиум. Якобс Филд. Ши Стадиум. Вригли Филд. При всех перечисленных стадионах есть какие-то города, но это уже не имеет значения.
   
С нами едет и координатор. Он передает мне список имен — соискательниц-женщин, которым хочется за меня замуж, а агент передает мне список вопросов, чтобы я выучил их наизусть. Первый вопрос звучит так:
   
— Какую женщину в Ветхом Завете Бог превратил в приправу?
   
Координатор планирует грандиозную романтическую свадьбу на пятидесятиярдовой линии в перерыве между таймами на Суперкубке. Цвета свадебных нарядов будут зависеть от цветов команд, которые встретятся в Суперкубке. Обряд венчания будет зависеть от результатов секретной борьбы — а точнее, аукционных торгов, — между различными религиозными конфессиями, которые теперь, когда Церковь Истинной Веры приказала долго жить, воюют за право обратить меня в католическую, иудейскую или протестантскую веру.
   
Второй вопрос в списке:
   
— Какую женщину в Ветхом Завете затравили собаками?
   
Агент также подумывает о том, чтобы обойтись без посредников и основать свою собственную религию. Ввести свою собственную торговую марку. Прямые поставки клиентам.
   
Третий вопрос звучит так:
   
— Может быть, у Адама и Евы есть оправдание, что они съели яблоко от Древа познания добра и зла? Может быть, вечное, непреходящее счастье в Райском саду в конце концов им обоим прискучило и у них просто не было выбора?
   
Мы сидим в лимузине, на двух длинных сиденьях, друг напротив друга. Нас здесь шестеро или семеро.
   
Мой представитель по связям с общественностью говорит, что для свадьбы почти все готово. Специальный комитет уже подобрал мне невесту — хорошую девушку без определенного вероисповедания, так что все эти вопросы — это лишь так, для проформы. Комитет сидит тут же, в лимузине. Люди смешивают коктейли из напитков из мини-бара и передают их друг другу. Моя невеста — та самая девушка, которую только что взяли на должность помощника координатора. Она тоже едет с нами. В лимузине. Сидит напротив меня. Она чуть подается вперед.
   
Она говорит: привет. Она ни капельки не сомневается, что мы будем счастливы вместе.
   
Агент говорит: на свадьбе нам нужно чудо. Великое чудо.
   
Мой представитель по связям с общественностью говорит: величайшее.
   
Агент говорит, что я должен явить величайшее чудо. Чудо из чудес.
   
Я уже ничего не знаю. Фертилити на меня злится, мой брат по-прежнему где-то бродит на свободе, мне в кровь закачали очередную порцию лаураболина, проект «Бытие» идет полным ходом, мне уже подобрали священный сосуд — незнакомую женщину, которая станет моей женой и лишит меня девственности, и я все чаще и чаще подумываю о том, чтобы все-таки покончить с собой. В общем, мне весело.
   
Помощник координатора по СМИ сообщает, что у нас кончилась водка. Он тоже едет с нами. В лимузине. И белое вино тоже кончилось. Зато остался немалый запас тоника.
   
Все смотрят на меня.