1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 
Никто больше не осмеливался говорить о «лаборатории запрограммированной смерти» или «президентском склепе».
    
«Что такое смерть? Что такое смерть? Что такое смерть? Что такое смерть? Что такое смерть? Что такое смерть?..»
    
Я мог бы исписать этими словами двадцать страниц подряд. Чтобы вспомнить, как отчаянно я хотел это понять.
    
Когда ничего не знаешь, то и вопросов не задаешь, но стоит ухватить за хвост какую-нибудь идею, как тут же возникает потребность узнать и понять все.
    
Теперь загадкой, оккупировавшей все мои нейроны, стала смерть, и мозг постоянно требовал новой информации.
    
То, что мы так близко подошли к ней, едва ли не приручили, должно было вселить в меня уверенность. «Вот что такое смерть — это страна, в которую можно попасть и вернуться обратно!» Наш предшественник Геракл уже спускался в Аид и сразился с Цербером. Почему бы и нам не повторить его подвиг?
    
Рауль добился того, чего хотел. Теперь меня терзало желание узнать, что происходит с людьми после того, как они расстаются с жизнью. Где окажусь я сам, когда все кончится? Говорят, что жизнь похожа на комикс, и я хочу знать, что происходит в последнем эпизоде.
    
Я все еще был в шоке. В голове роились вопросы. Может ли человек одной силой воображения и верой покорить другое измерение? Где предел его возможностей? И главное, что такое смерть… смерть… смерть…
    
Президент Люсиндер пригласил нас на совещание в Елисейский дворец. Он встретил нас в просторной комнате, набитой компьютерной техникой, строгой и совершенно непохожей на роскошный кабинет в стиле Людовика XV, где он обычно принимал официальных гостей.
    
Глава государства объяснил, что теперь мы должны идти вперед семимильными шагами. Мы одержали победу над скептиками, но нам предстоит бой с новым противником — подражателями. Вдохновившись нашими успехами, почти весь мир начал строить танатодромы.
    
— Мы не можем допустить, чтобы нас обогнали американцы или японцы. Мы уже уступили им в авиации, — ругался он. — Братья Райт заявили, что построили первый самолет, хотя всем известно, что на самом деле это сделал Клеман Адер[13]! Вы добились успеха при запуске, но будьте начеку — наверняка найдется тот, кто скажет, что опередил вас в продолжительности пребывания на том свете.
    
После нашего триумфа во Дворце конгрессов я и подумать не мог, что какая-нибудь темная иностранная команда осмелится оспаривать наше первенство.
    
Я запротестовал.
    
— Мы знаем точную химическую формулу «ракетоносителя». Эта формула — тот самый «чемпион», которого видел весь свет. Мы даже изобрели новую терминологию для путешествий между тем светом и этим. Наше первенство бесспорно, мы стремительно идем вперед, так что догнать нас будет непросто.
    
Люсиндер воздел руки к небу:
    
— Да подумайте же сами! Пока наши депутаты спорят, предоставлять нам средства или нет, американские университеты уже начали щедро финансировать своих ученых. И уверяю вас, они работают не в тюремных подвалах и отправляют танатонавтов на тот свет не из стоматологического кресла, которому место в музее, а не в научной лаборатории! Нет, они купаются в роскоши, в их распоряжении самая современная аппаратура! Поэтому мы должны работать гораздо быстрее. Я вижу только один выход из этой ситуации… Профессор Разорбак, доктор Пэнсон, мадемуазель Баллю и господин Кербоз! Вы поступаете в прямое распоряжение президента. Я объявляю вас государственными служащими высшего эшелона.
    
Конрад на стену полезет, когда я ему об этом расскажу!
    
— Отлично. Сможем обновить нашу лабораторию, — обрадовался Рауль.
    
Люсиндер перебил его:
    
— О нет, Разорбак, больше никакой кустарщины! Речь идет о международной конкуренции. Наша страна должна держать марку. К тому же нам больше не нужно прятаться. Наоборот, надо работать у всех на виду. Мы построим новый, более современный и просторный танатодром. Нам нужно место, которое войдет в Историю! Станет новой триумфальной аркой, памятником в честь победы над смертью!
    
Люсиндер, как многие политики, пьянел от собственных слов. Ему нравилось вести за собой войска. Мы стали его элитным подразделением, личными разведчиками, коммандос, готовыми положить все силы, чтобы он вошел в Историю.
    
У нас же были другие цели. Президент жаждал увековечить свое имя, а мы стремились навстречу приключениям и хотели проникнуть в тайну, древнюю, как само человечество.
    
Швейцар в расшитой золотом ливрее с шумом распахнул дверь. Аудиенция окончена. Президента ждут другие дела. Нам пора убираться.
    
— Спецслужбы Республики будут докладывать мне о том, как идут дела у наших конкурентов, — сказал Люсиндер и добавил: — Желаю вам побольше веры в свои силы! За работу!
   
   
    
     
87. Иудейская философия
    
    
Сном жизнь приучает нас к смерти.
    
Жизнь говорит нам, что в сновидениях есть еще одна жизнь.
    
     Элифас Леви.
     Отрывок из работы Фрэнсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»
    
   
   
    
     
88. Дела семейные
    
    
После нашего шоу во Дворце конгрессов я неделю просидел дома совершенно один. За это время я узнал, что одиночество легче переносить, когда ты счастлив, но страдал ничуть не меньше, чем в то время, когда все шло из рук вон плохо. А чего я, на самом деле, ждал? Толпы почитателей, осаждающих дом по всему периметру? С какой же стати? Пусть мои фотографии появились в газетах, но сам-то я остался прежним, то есть одиноким.
    
Я прекрасно представлял себе эпитафию на своей могиле: «Здесь лежит Мишель Пэнсон, простой и одинокий, как любой другой человек».
    
Я утешался белым портвейном и часами перечитывал старые книги по мифологии.
    
Устав от этих слишком академичных и сухих текстов, я листал попадавшиеся под руку журналы. Все они были полны статей о счастливых кинозвездах, красивых, белозубых, которым жениться или развестись было не труднее, чем мне щелкнуть пальцами. На каждой странице красовались непристойно помпезные фотографии, на которых широко улыбались молодожены и счастливые родители с новорожденными на руках. Если верить журналистам, все они были гениальны, уникальны, осыпаны премиями, но в то же время скромны и приятны в общении. Они участвовали в борьбе против полиомиелита, усыновляли детей из стран третьего мира, вещали о любви как о единственной истинной ценности, представляли своих новых друзей, таких же гениальных и улыбающихся, как они сами.
    
Танатонавты тоже были счастливы. Феликс купался в лучах славы, Рауль напал на след отца, президент Люсиндер стал знаменит, Амандина думала, что теперь сможет спасать людей.
    
А я?
    
Мне нечем было заняться. Никого, с кем можно поговорить, кому можно поведать о своей боли вперемешку с приступами радости.
    
Я хотел выть, как волк на луну. А-у-у-у! Соседи начали возмущаться, и пришлось прекратить. Я заставил себя снова усесться с журналами в кресло и бесился, читая об удачливых актерах, художниках и политиках.
    
Надо взять себя в руки. Я слишком нетерпелив.
    
Было уже пол-одиннадцатого вечера, но я все никак не мог подавить в себе желания. Желания быть с людьми, поговорить с ними, поспорить о том о сем.
    
— Приветик!
    
Не повезло. Мать с братом. Они набросились на меня прямо с порога.
    
— Мой мальчик, сынок, как я тобой горжусь! Я всегда знала, что у тебя все получится! Мама всегда чувствует такие вещи…
    
— Браво, брательник, ну ты даешь вообще!..
    
Они расселись на моем диване, словно у себя дома, и братец тут же завладел остатками портвейна.
    
Потом Конрад принялся рассуждать о моих финансовых интересах, о том, что настало время поручить ведение дел толковому помощнику. Мать подчеркнула, что теперь, когда я прославился, я наверняка смогу жениться на киноактрисе или какой-нибудь знатной наследнице. Она уже набрала вырезок из журналов с фотографиями красоток, которые могли бы мне подойти.
    
— Женщины будут у тебя в ногах валяться, — говорила она с горящими глазами.
    
— Но… У меня уже есть подружка, — попытался я возразить, чтобы избавиться от навязчивых попыток устроить мою судьбу.
    
Мать тут же оскорбилась.
    
— Что?! Как?! — вскинулась она. — У тебя есть подружка и ты скрываешь это от матери?!
    
— Я…
    
— Ага! Я знаю, кто это! — завопил Конрад. — Это медсестра! Та блондинка, которая была с тобой во Дворце конгрессов! Слышь, ты заметил, что она похожа на Грейс Келли? Только круче. Постой-ка… Странно только, что она так вешалась на вашего танатонавта. Я уж подумал, что он ее оприходовал!
    
Мой братец-кретин, как всегда, попал в самое больное место и наслаждался, проворачивая нож в ране. Мать велела ему замолчать.
    
— Медсестра? Ну и что? Все работы хороши… И когда ты на ней женишься? Я мечтаю увидеть тебя женатым. Тебе нужна женщина, которая наведет порядок в твоей жизни. Посмотри, как ты одет! Ты простудишься! Небось все время обедаешь в ресторанах! Они же экономят на клиентах, подают объедки и продукты самого низкого сорта. Я надеюсь, ты не ешь сырой фарш?
    
— Да, конечно, — соглашался я, пытаясь остановить лавину.
    
— Что ж, тем лучше. Медсестра научит тебя правильно питаться, начнешь одеваться как следует. Да, и вот что еще! Не вздумай задирать нос из-за того, что тебя показывали по телевизору!
    
— Не буду.
    
— Чего не будешь?
    
— Не буду задирать нос.
    
— Предупреждаю, даже не думай вести себя с нами как сноб, мол, «я международная звезда»! Чтобы ничего такого, договорились?
    
Нет, лучше капитулировать, чем ввязываться в бессмысленную перепалку! Конрад ехидно ухмылялся, считая меня мямлей и бесхребетником.
    
Порывшись в книгах, лежавших у меня на столике, он воскликнул:
    
— Ну и ну! Ты что, увлекся мистикой?
    
— Я читаю то, что хочу, и не собираюсь ни перед кем отчитываться, — раздраженно ответил я.
    
Я готов был уступить матери, но терпеть выходки Конрада — это уж слишком.
    
Он с трудом разобрал название:
    
— «Пополь Вух, предания»… Это что, про колдунов?
    
Я выхватил драгоценную книгу из его рук.
    
— Это эпос мексиканских индейцев киче. — Я чуть не плюнул ему в лицо.
    
— А, ну да! А вот еще: «И-Цзин, Книга перемен». «Бардо Тодол, тибетская книга мертвых». И «Рамаяна». Вот это да! Слушай, чего у тебя тут только нет. Только «Камасутры» не хватает!
    
— Конрад, если ты явился, чтобы доводить меня, тогда убирайся к чертовой матери, пока я не начистил тебе морду! Хвастайся деньгами, тачками и бабами в другом месте! Оставь меня в покое!
    
— Ах, где ты, мой кладбищенский покой! — загнусавил Конрад.
    
Я уже кинулся на него с кулаками, но вмешалась мать:
    
— Не разговаривай так с братом. Меня он только радует! Посмотри: он женат, подарил мне внуков. Его не в чем упрекнуть! Уж он-то не ходит задравши нос, что пролез на телевидение!
    
Я готов был рвать на себе волосы в бессильном отчаянии! Чтобы успокоиться, я начал медленно дышать.
    
— Если вы пришли надо мной издеваться, то я вас больше не задерживаю. Вы боитесь, что я стану счастлив? Хотите отравить мне все удовольствие?
    
Мать заметила, что у меня, как обычно, расстегнута верхняя пуговица на рубашке. И как обычно, она застегнула ее, больно ущипнув меня за шею. Пока я задыхался, она снова завладела разговором.
    
— И вообще, что это за тон? — негодовала она. — Ты таскался по кладбищам с этим Разорбаком, а я ничего тебе не говорила, хотя многие матери не разрешили бы своему ребенку водиться с ненормальными.
    
— Рауль нормальный!
    
— Все же, согласись, он немного особенный, и к тому же…
    
— Это вы обо мне говорите?
    
Нет, все-таки придется установить щеколду на дверь. А то просто проходной двор какой-то! Запоры, засовы, дверные глазки, звонки и — здравствуйте, покой и уединение!
    
А пока — тем хуже для Рауля, если он услышал нелестные замечания моей матери! Это отучит его сваливаться ко мне как снег на голову.
    
— Здравствуй, Рауль, — холодно сказал я.
    
— Да-да, профессор Разорбак, — сказал мой братец с уважением, — мы как раз вспоминали о вас. Мы подумали, что раз вы теперь разбогатели и прославились, вам потребуется финансовый консультант, чтобы блюсти ваши интересы. Вы же стали как рок-группа! Вам нужен импресарио, который будет следить за вашим имиджем, заниматься контрактами и который…
    
Я ожидал, что Рауль резко оборвет этого болтуна. Ничуть не бывало. Он внимательно его слушал.
    
— Это твой брат? — спросил он.
    
— Да, — мрачно признал я.
    
— А я — его мать! — гордо заявила моя родительница.
    
Рауль потер подбородок.
    
— Идея твоего брата не так уж плоха, — признал он. — Нам действительно нужно организовать работу нового танатодрома.
    
Конрад надулся от важности и принялся излагать свои планы:
    
— Я думаю, что рядом с танатодромом хорошо бы открыть сувенирный магазин. Мы будем там продавать вот такие футболки.
    
«Умирать — наша работа», — было написано на тряпке, которую он выудил из кармана.
    
Я был просто потрясен. А Рауль и бровью не повел и стал внимательно разглядывать материю.
    
— Недурно! А она не сядет после стирки? Надпись не полиняет?
    
— Нет. Краситель отличный, я уже проверила, — вмешалась мать.
    
Рауль собирается отдать наш священный проект в руки торговщиков и менял, превративших Храм Господень в разбойничий вертеп? Я просто опешил.
    
— Но…
    
— Твой брат прав, Мишель. Магазин даст людям возможность больше узнать о нашей работе, поднимет ее престиж в глазах общественности.
    
— А я… Я буду вашим пресс-атташе! — воскликнула моя мать. — И смогу чаще видеть Мишеля. Я за него серьезно возьмусь.
    
Я протер глаза. Нет, это не сон. Мы мечтали постигнуть тайну смерти, чтобы изменить жизнь, мир и человечество… И что же? Теперь мы собираемся открыть магазин сувениров. Воистину, мы живем в чудесную эпоху! Если бы Иисус Христос вернулся на землю, ему тоже, наверное, пришлось бы рекламировать свои заповеди. «Возлюби ближнего своего» — на розово-лиловых майках. «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» — белые свитера, 70 % хлопка, 30 % синтетики, стирать в теплой воде. Конрада это вполне устроило бы!
    
Я представил себе рекламу Лао-цзы: «Кто знает, не говорит. Кто говорит, не знает». Обалденные водолазки!
    
Но если мой друг Рауль, профессор Рауль Разорбак, считает этот план совершенно нормальным, то кто я такой, чтобы возражать?
    
Мой брат откроет магазин, накупит оптом всякого барахла на Тайване, а мать будет все это продавать.
    
Я пожал плечами. Смешно, конечно, но от смеха еще никто не умирал.
    
— А когда ты нас познакомишь со своей медсестрой? — ляпнула мать, чтобы уж окончательно добить меня.
   
   
    
     
89. Австралийская мифология
    
    
В мифах австралийских аборигенов говорится о Нумбакулле, Вечносущем, появившемся на свет из ничего. Нумбакулла — это явившаяся ниоткуда сущность, внезапно появившаяся на голой Земле. Он отправился на север, и на его пути рождались горы, реки, растения и животные.
    
По дороге он сеял вокруг себя духов-младенцев, которые были бессмертными душами, рождавшимися из его тела. В одной пещере он выбил на камнях священные знаки, тъюрунга, обладавшие способностью испускать энергию. Первопредок людей родился от союза одного тъюрунги с духом-младенцем.
    
Так же родились и другие предки, которые занялись воспитанием первых людей.
    
Однажды Нумбакулла поставил посреди пустыни столб. Он обмазал его своей кровью и стал взбираться на небо, поманив за собой Первопредка. Но от крови столб стал слишком скользким, и Первопредок свалился на землю.
    
Нумбакулла один взобрался на небо и утянул за собой столб. И никто его больше не видел.
    
Люди поняли, что бессмертие от них навсегда ускользнуло. Священный столб стал осью, вокруг которой вращается этот мир, созданный Нумбакуллой.
    
     Отрывок из работы Фрэнсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»
    
   
   
    
     
90. Танатодром «Бют-Шомон»
    
    
Благодаря кредитам, полученным от президента, мы выстроили себе отличный танатодром. Это было небольшое современное здание, расположенное в спокойном квартале. Мы очень тщательно выбирали площадку для нашего танатодрома и остановились на улице Боцарис, самом высоком месте квартала Бют-Шомон.
    
Рауль решил, что будет забавно изучать смерть там, где когда-то стояли виселицы Монфокона. Зловещее воспоминание. Здесь в Средние века именем короля казнили и разбойников, и ни в чем не повинных людей.
    
Через два месяца строительство было окончено.
    
Наше семиэтажное здание выходило фасадом на парк Бют-Шомон. Четыре этажа были заняты небольшими квартирами, по три на каждом, а наверху мы убрали стены и оборудовали лабораторию площадью 220 квадратных метров (на пятом этаже) и такой же огромный стартовый зал (на шестом). На седьмом этаже был пентхаус. Зимой на него опускался полупрозрачный стеклянный купол, а летом он превращался в открытую террасу.
    
Амандина заказала огромное количество горшков с зеленью и цветами и оформила холл по своему вкусу, в колониальном стиле. Картину дополнял белый рояль «Steinway» и бар из черного дерева. Это было шикарно!
    
Скромная табличка у входа сообщала: «Парижский танатодром», и буквами поменьше: «Посторонним вход воспрещен». Рауль предложил добавить еще «Опасно, запуск танатонавтов», как на щитах «Опасно, взлетная полоса», которые устанавливают рядом с аэродромами. Эта идея нас очень развеселила.
    
Президент Люсиндер торжественно открыл танатодром, разбив о входную дверь бутылку шампанского. На этот раз настоящего шампанского, а не просто игристого вина. Теперь мы могли себе это позволить.
    
О нас писали в прессе, поэтому банкет по поводу открытия танатодрома пришлось устроить в пентхаусе. В небольшой поздравительной речи глава государства отметил наши успехи и пожелал нам не сложить головы при завоевании Континента Мертвых. Возвышаясь на эстраде, окруженной пышными растениями, он с грустью перечислил колонии — Канада, Вест-Индия, Западная Африка, — которые Франция потеряла лишь потому, что не смогла сохранить за собой первенство.
    
— На этот раз мы никому не уступим первенство, — решительно заключил он.
    
Под фотовспышки репортеров президент наградил нас знаками отличия, которые придумал специально в нашу честь. Это был орден «Почетного легиона танатонавтов». На нем был изображен человек с крыльями ангела, мчащийся сквозь огненный круг.
    
Что, если в эту самую минуту, когда мы купались в жарких лучах славы и успеха, смерть уже задумчиво смотрела на нас со своего престола, как стая пираний, наблюдающая за детьми, которые из корявых досок сооружают мостки, чтобы прыгать в мутную реку?
    
Я выкинул эти мысли из головы и вернулся в толпу гостей. Здесь был и журналист RTV1, который приставал к Амандине с вопросами, хотя та, похоже, была нерасположена на них отвечать. Молчаливая Амандина. Стоит только посмотреть на нее, и все станет ясно. Но журналист забыл, что значит смотреть. Он задавал вопросы и не слушал ответов, он снимал, не видя, что снимает. Вынужденный пользоваться искусственными органами чувств — микрофоном и камерой, — он потерял свои природные способности. Они просто атрофировались.
    
Амандина была потрясающе красива. На ней было умопомрачительное платье из черной парчи, но я избегал смотреть в ее светло-голубые глаза, затягивавшие как два бездонных омута.
    
Моя мать воспользовалась тем, что журналист на секунду замешкался, и засыпала его ответами на вопросы, которые тот и не думал задавать. «Да, мы собираемся открыть танатомагазин», «Да, в магазине вам предложат футболки и разные сувениры, связанные с танатонавтикой», «Нет, до лета скидок не предвидится».
    
Президент продолжал говорить, приходя в восторг от собственных идей.
    
— Этот орден, — вещал Люсиндер, потрясая наградой, — создан для того, чтобы вознаградить тех, кто внесет вклад в развитие танатонавтики. Мы будем вручать его и нашим зарубежным коллегам, которые смогут приезжать сюда, чтобы сотрудничать с нами. Удачи всем!
    
Ох уж этот Люсиндер. Готов на все, лишь бы попасть в учебники истории. Ему мало быть президентом, разрешившим эксперименты со смертью. Чтобы наша эпоха уж наверняка запомнилась под его именем, ему приспичило изобрести «Орден Люсиндера» и завести собственный танатодром, который наверняка однажды получит его имя — как аэропорты имени Кеннеди или Шарля де Голля.
    
А вот его идея переманивать к нам успешных танатонавтов из-за рубежа гарантирует, что мы никогда не будем плестись в хвосте за иностранцами. Отличный ход.
    
И я предложил тост в честь президента.
   
   
    
     
91. Тибетская мифология
    
    
     
      
Знай же:
      
Вне твоих видений
      
Нет ни Высшего судии мертвых,
      
Ни демонов,
      
Ни победителей смерти, Маджусри.
      
Пойми это, и ты станешь свободен.
     
     «Бардо Тодол», тибетская «Книга мертвых».
     Отрывок из работы Фрэнсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»
    
   
   
    
     
92. За работу
    
    
На следующий день после официального открытия мы со своими пожитками переехали в наш дворец смерти.
    
Президент каждого обеспечил отдельной квартирой, а в лабораторию вело несколько входов, чтобы мы могли работать по ночам. Мы хорошо помнили, как нам досаждали окружающие, пока наша работа не получила признания, и с радостью переехали в новый дом.
    
Я выбрал себе жилье на четвертом этаже.
    
В лаборатории я нашел Рауля, сгоравшего от желания как следует врезать президенту Люсиндеру.
    
— Американцы, японцы, англичане!.. Он только о них и говорит. Он ничего не понимает! У нас море работы, но мы должны продвигаться только шаг за шагом и соблюдать при этом все меры предосторожности.
    
Я был озадачен тем, что мой друг заговорил о том, что мы должны работать без лишней суеты и спешки. Ведь он всегда подгонял нас, призывал идти вперед, невзирая на риск!
    
— Не нужно путать скорость с поспешностью.
    
В первую очередь следовало остудить чрезмерный пыл Феликса, стремившегося летать снова и снова.
    
Наш танатонавт сильно изменился после победы во Дворце конгрессов. Он давал одно интервью за другим. Его без конца приглашали принять участие в телевикторинах или круглых столах, и он обожал появляться на экране.
    
Я понимал его стремление отыграться за тридцать лет, когда общество в упор его не видело. Пластическая хирургия полностью изменила его исполосованное шрамами лицо. Талантливый офтальмолог сумел извлечь контактные линзы, из-за которых он все время моргал и щурился. А свою лысину он истребил, прибегнув к искусственной пересадке волос. Знаменитые кутюрье бесплатно одевали его, рекламируя свои дома моды. Красивый и элегантный, Феликс Кербоз стал настоящим олицетворением рыцаря смерти.
    
Он мелькал повсюду. Являлся на все премьеры, вернисажи, светские вечеринки в модных ночных клубах. Хозяйки самых роскошных гостиных боролись за право пригласить первого танатонавта к себе на раут. Феликс даже попал в Книгу рекордов Гиннесса как человек, дальше всех зашедший в загробный мир и вернувшийся оттуда. Он сидел в костюме супермена между победителем конкурса по раскусыванию вишневых косточек и человеком, выпившим больше всего пива, а со всех сторон к ним льнули топ-модели с потрясающими бюстами.
    
Феликс стал настоящим светским львом.
    
С одной стороны, мы этому радовались, потому что ради этого он захочет вернуться в мир живых из следующего полета, и в то же время мы нервничали, потому что его ночные тусовки постоянно мешали нашей работе. Феликс часто целыми днями валялся в кровати, приходя в себя после очередной попойки, вместо того, чтобы явиться на танатодром, свое рабочее место. К тому же он так привык к всеобщему восхищению, что еле слушал наши советы и разговоры о работе.
    
Однако он все-таки сохранил остатки профессиональной совести. За первую неделю после переезда в Бют-Шомон он дважды успешно возвращался из полетов на тот свет.
    
Феликс подтвердил существование стены «кома плюс двадцать одна минута», некой полупрозрачной перегородки.
    
«За этой стеной серебряная пуповина, удерживающая в этом мире, рвется, и силы воли, чтобы повернуть, не хватает», — говорил он.
    
Все журналы подхватили термин «коматозная стена». Некоторые использовали названия «стены смерти», «Молох-1» или просто «Мох-1», по созвучию с названием звукового барьера «Мах 1».
    
Молох — это слово заставляло меня вспоминать Баала, финикийского и карфагенского бога. Я видел его изображения на экскурсии в Сиди-абу-Саид в Тунисе. Огромная пустотелая металлическая статуя, под животом которой разводили огонь. Младенцев и девственниц приносили в жертву, швыряя их в пасть Баала.
    
На первом этаже танатодрома моя мать открыла магазинчик и продавала там майки, брелоки и бейсболки. Ее предприятие называлось скромно: «Покорители смерти».
    
Чего там только не было… Пивные кружки, уверявшие, что смерть — их работа. Пепельницы с крупными буквами: «Прах к праху, пепел к пеплу». На часах было написано: «Последняя убивает»[14]; на туалетной бумаге — «Ничто не исчезает, ничто не теряется. Все трансформируется»; на свечах — «Я умираю, и мне это нравится»; на воздушных змеях — «Небо не ждет». Были тут и фигурки Феликса Кербоза, видеокассеты с записью его полета во Дворце конгрессов, а также одеколон «Танатонавт» в крохотных гробиках, на крышке которых почему-то красовался мой портрет.
    
В хорошем вкусе моим родственникам было не отказать.
    
Впрочем, друзей выбирают, а семью — нет.
   
   
    
     
93. Полицейское досье
    
    
Рапорт в компетентные органы
    
Движение танатонавтов начинает принимать масштабы, которые невозможно будет подавить обычными мерами. Танатонавтика становится неуправляемой. В связи с невозможностью воздействовать на это движение в целом, мы могли бы вывести из игры основных участников, а именно Рауля Разорбака, Мишеля Пэнсона и Амандину Баллю (см. их личные дела). Считаем небезопасным их дальнейшую деятельность. Возможны крайне тяжелые последствия. Просим разрешения приступить к операции.
    
    
Ответ компетентных органов
    
Рекомендуем подождать и посмотреть. Вмешиваться пока рано.
   
   
    
     
94. Теологический вопрос
    
    
— Это все замечательно, «коматозная стена» и все такое, но если вы не предложите объяснения для широкой публики, она немедленно запишет в шарлатаны и вас, и меня!
    
Президент Люсиндер в сильном волнении расхаживал по кабинету, заставленному компьютерами. Он был прав: то, как подать эксперимент, зачастую важнее самого эксперимента. Луи Пастер в свое время поторопился распространить информацию о результатах опытов, которые он проводил, еще до того, как она получила подтверждение. Мы совершили фантастическое открытие. И теперь должны все объяснить общественности.
    
В длинных пальцах Рауль крутил одну из своих сигареток биди[15]. Потом он задумчиво затянулся и сказал:
    
— Пожалуй, у меня есть объяснение, которое можно предложить публике.
    
Президент поудобнее устроился в кресле. Тут же включилась автоматическая система для массажа спины.
    
— Слушаю вас, — доброжелательно сказал Люсиндер.
    
Рауль опять затянулся и с наслаждением выпустил кольцо эвкалиптового дыма.
    
— Есть одно объяснение, из которого следует, что смерть — это биологический регресс. В «классической» смерти, когда отказывает неокортекс, сознание проваливается в обонятельный мозг и в этот момент можно наблюдать NDE. Некоторые химические взаимосвязи между неокортексом и обонятельным мозгом еще сохраняются, вот почему люди запоминают образ туннеля. Затем сознание проваливается дальше, в рептильный мозг. Слабая связь между неокортексом и обонятельным мозгом все еще действует, но в этот момент связь между неокортексом и рептильным мозгом сильнее. Запоминание образов уже невозможно. Ни один человек не может рассказать об этом этапе. И напротив, при стимуляции рептильного мозга возникают образы, галлюцинации, видения с участием эго и других персонажей. Затем сознание погружается в рептильный мозг, оттуда перемещается в ядро ДНК. ДНК возникло одновременно с сотворением мира, и в описанный выше момент, в состоянии некого «вторичного сознания», можно увидеть истинный первомир.
    
Люсиндер поднял руку и обернулся ко мне:
    
— Ничего не понимаю. У вас, Мишель, есть какое-нибудь объяснение?
    
— Есть недавно разработанная теория тахионов. Это новые элементарные частицы, которые были открыты в атомном ускорителе Саклэ[16]. Тахионы обладают уникальной особенностью: они движутся быстрее скорости света. Возможно, что именно они находятся в поле сознания. Если, скажем, человек утром несколько не в себе, возможно, что тахионы сознания еще в него не вернулись. Теоретики-тахионщики предполагают, что у этой частицы нет ни прошлого, ни будущего. Может быть, материя души состоит именно из тахионов.
    
Люсиндер погладил собаку.
    
— Эта теория о частицах сознания довольно привлекательна, но мне кажется, что слово «тахион» не подходит для прессы. Ладно, хватит этой научной тарабарщины. Так вы всех в сон вгоните. Вот вы, Рауль, кажется, интересуетесь мистикой. Из чего там можно было бы состряпать какую-нибудь убедительную версию?
    
— Пожалуй, нам подойдет «Бардо Тодол», тибетская «Книга мертвых». Там написано, что у каждого из нас есть три тела.
    
— Вы что, издеваетесь? Как я это скажу избирателям? — подскочил глава государства.
    
— Я просто рассказываю то, что написано в «Бардо Тодол». Итак, у нас есть три тела. Первое — это телесная оболочка. Она состоит из материи, твердой, жидкой или газообразной, из всего того, из чего сделан наш организм. Снабженная пятью органами чувств, она поставляет нам зрительные, слуховые, осязательные и прочие ощущения. После смерти материя распадается, обращается в прах. Второе тело — «жизненное». Это магнетическая оболочка, окружающая физическое тело и определяющая линии силы и линии слабости. По ним проходят энергетические меридианы, о которых говорят китайцы, и в них же находятся чакры, известные индийским йогам. В «жизненном» теле циркулирует наша природная энергия, которую мы испускаем вовне и получаем извне. Эту энергию индусы именуют «прана», а китайцы — «ци».
    
Лабрадор зевнул и выпустил струйку слюны. Я подумал: забавно, что президент, подражавший Цезарю, назвал пса Верцингеторигом. Подчинить себе собаку — какая скромная победа![17]
    
Слушая научно-мистическую лекцию моего друга, прагматичный избранник народа казался не в своей тарелке.
    
— Продолжайте! — тем не менее велел он.
    
— От «жизненного» тела зависит, как мы влияем на людей, каковы наши «психовибрации», обаяние, все, что людям в нас нравится или не нравится без какой-либо видимой причины. Более того, болезни — это нарушение равновесия между физической и жизненной оболочками. На этом основано китайское искусство акупунктуры — разблокировка энергии в одних точках и стимуляция ее циркуляции в других.
    
Физическое тело, жизненная оболочка… Я догадывался, о чем сейчас думает Люсиндер. Не пора ли как можно быстрее избавиться от этого безумного ученого, который уже выполнил всю грязную работу? Не заменить ли его более «презентабельным» научным руководителем?
    
На мгновение взгляд президента остановился на мне, словно он обдумывал, не подойду ли я на эту роль. В конце концов, я с самого начала участвовал в эксперименте и пока оставался в здравом рассудке.
    
Занятый объяснениями, Рауль не заметил задумчивости собеседника. Он невозмутимо продолжал:
    
— Декарт, кстати, именно это имел в виду, когда сказал: «Разница между телом и душой в том, что тело делимо, а душа — нет». С этим как раз все согласны… Отсюда получается, что жизненная оболочка может отделяться от телесной.
    
— При каких обстоятельствах?
    
— Ну, например, после употребления наркотика или когда человек падает в обморок, испытывает оргазм или переживает слишком сильное психическое потрясение.
    
— А также если находится в коме?
    
— Совершенно верно. Мой отец, много работавший над этим вопросом, считал, что медиумы и некоторые мистики вполне способны по собственному желанию отделять жизненную оболочку от физической. Он был профессором философии, но обладал совершенно научным взглядом на жизнь… По его словам, это похоже на то, как мы снимаем перчатку. Только перчатка невидимая.
    
Люсиндер опять погладил пса.
    
— Я также нашел тексты, написанные профессором Рупертом Шелдрейком в конце XX века. Этот биолог утверждал, что предметы обладают формой, независящей от материи, из которой они состоят. Дерево уже «заложено» в семечке, старик «записан» в зародыше, и эти формы могут перемещаться как мобильные банки данных. Шелдрейк привел доказательство существования этих нематериальных форм, не дав, впрочем, убедительного объяснения. Может быть, это электромагнитный феномен? В конце концов, мы все обладаем собственным электромагнитным отпечатком. Очень редко, когда наши чувства обострены до предела, мы можем почувствовать эту энергию, сближая ладони. Иногда мы ощущаем энергию, о которой я говорю, как маленький шарик, крохотное солнце, когда отнимаем руки от лица или же когда прикасаемся к другому человеку и внезапно получаем удар, словно от электрического разряда. Мы прикоснулись к невидимой оболочке. А что, если и к душе?
    
Люсиндер нетерпеливо спросил:
    
— Ну а третье тело?
   
   
    
     
95. Интервью
    
    
Из «Журнала для женщин»:
    
«ЖДЖ»: Душа, вы говорите?
    
КЕРБОЗ: Да. Как невидимая перчатка, которую можешь надеть или снять.
    
«ЖДЖ»: Поточнее, пожалуйста.
    
КЕРБОЗ: Там мое тело похоже на прозрачное облако, переливающееся разными цветами и оттенками. Оно в точности как мое обычное тело, но совсем ничего не весит и может двигаться быстро, как ветер. Оно может проходить сквозь предметы, а предметы могут проходить через него.
    
«ЖДЖ»: Это эктоплазма?
    
КЕРБОЗ: Понятия не имею, что такое эктоплазма. Я говорю, что мое тело стало прозрачным. Люди не могут его видеть, а оно не может с ними говорить. Зато оно может читать мысли живых. Такое странное ощущение!
    
«ЖДЖ»: А что вы можете рассказать о полете?
    
КЕРБОЗ: Летишь так же быстро, как мысль. Когда я прозрачен, то могу вот так через вас пройти. (Изображает плывущего человека.) Но я связан с физическим телом серебристой пуповиной, такой светящейся упругой веревкой.
    
«ЖДЖ»: Приятно ли летать в таком прозрачном теле?
    
КЕРБОЗ: Да. Кажется, что нет ничего невозможного. Не думаешь, что можно пораниться или устать. Ты просто становишься крылатой мыслью. Можешь передвигаться так же быстро, как думаешь.
    
«ЖДЖ»: Наверное, надо быть очень смелым, чтобы после такого вернуться обратно в тело!
    
КЕРБОЗ: Это уж точно. Особенно когда тебя мучает вросший ноготь!
   
   
    
     
96. Японская философия
    
    
Путь самурая — смерть. Если приходится выбирать между жизнью и смертью, без колебаний выбирай смерть. Это нетрудно. Исполнись решимости и действуй. Только малодушные оправдывают себя рассуждениями о том, что умереть, не достигнув цели, означает умереть собачьей смертью. Сделать правильный выбор в ситуации «или/или» практически невозможно.
    
Все мы желаем жить, и поэтому неудивительно, что каждый пытается найти оправдание, чтобы не умирать. Но если человек не достиг цели и продолжает жить, он проявляет малодушие. Он поступает недостойно. Если же он не достиг цели и умер, это действительно фанатизм и собачья смерть.
    
     Хагакурэ. «Самурайский кодекс чести», XVII век.
     Отрывок из работы Фрэнсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»
    
   
   
    
     
97. Ментальное тело
    
    
Президент Люсиндер сосредоточенно слушал профессора Разорбака. Да и на меня мой друг тоже произвел сильное впечатление — в который раз. Он так много знал! Сколько сокровищ накоплено в его голове? Слушая Рауля, я всегда думал, что отличная библиотека стоит всех гуру и восточных мудрецов!
    
— Вы говорили о трех телах, — напомнил Люсиндер. — Физическое, «жизненное»… А третье?
    
— Ментальное тело. Благодаря ему у нас возникают мысли, представления, идеи. Иногда оно превращает психические переживания в соматические изменения и нарушает равновесие энергетических потоков жизненного тела. Именно ментальное тело позволяет мне сейчас говорить с вами. Оно анализирует и синтезирует информацию, поступающую от органов чувств, и наполняет ее смыслом. Именно ментальное тело влюбляется, смеется и плачет.
    
Глава государства любезно пошутил:
    
— Физическое тело, жизненное, ментальное! Разумеется, это не просто, но как еще объяснить, что мы завоевываем тот свет как во сне!
   
   
    
     
98. Ужин при свечах
    
    
Напротив танатодрома мы обнаружили небольшой тайский ресторан, который со временем стал нашим любимым заведением. Ресторан держал господин Ламберт, чистокровный таиландец из Чанг Мэй, специалист по лапше с тушеным мясом с соусом из базилика. Мы обсуждали беседу с президентом и новые цели, стоящие перед танатонавтикой, как вдруг возле нашего столика стал отираться какой-то мальчишка.
    
— Вы месье Кербоз? — спросил он Феликса.
    
Наш герой снисходительно улыбнулся. То, что его узнавали на улицах, по-прежнему приводило его в восторг.
    
Ребенок попросил автограф, и нас тут же окружила толпа поклонников, наперебой уверявших, что в жизни Феликс еще красивее, чем по телевизору.
    
Я поспешно оплатил счет, и мы решили отступать. Феликс с удовльствием бы задержался. Он купался в комплиментах, расписывался на меню, бумажных салфетках, ресторанных карточках, его глаза сияли от счастья. Наконец-то его любили.
   
   
    
     
99. Кенийская мифология
    
    
Как считают банту, человек был задуман бессмертным. Об этом ему должен был сказать хамелеон, которого Бог отправил на землю. Потом Бог передумал и приказал другому гонцу, птичке, сообщить человеку, что, дескать, ничего подобного, человек смертен.
    
Хамелеон намного опередил птичку, но он так сильно заикался, что до сих пор не передал человеку послание Бога. У птички же не было таких проблем, так люди и узнали, что они смертны и никогда не смогут вернуться на землю в той же форме, в какой прожили предыдущую жизнь.
    
     Отрывок из работы Фрэнсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»
    
   
   
    
     
100. Феликс заходит слишком далеко
    
    
Через месяц после открытия танатодрома «Бют-Шомон» Амандина торжественно объявила о помолвке с Феликсом. Я, несчастный идиот, ничего не подозревал и не видел. Вернее, не хотел видеть, хотя мы с Раулем не раз говорили об Амандине. Мы оба считали, что единственный способ понравиться ей — это умереть. Амандина могла заинтересоваться только танатонавтом. Но что она нашла в Феликсе, этом неотесанном чурбане? Ну ладно, он знаменит, ну и что? Но, как бы то ни было, наша загадочная Амандина снова ускользнула от меня.
    
Когда они стали жить вместе, на душе у меня заскребли кошки, но я старался не дать ревности одержать верх над нашей дружбой.
    
Что касается работы, то Феликс так и не смог преодолеть Мох-1, хотя то и дело заявлял в прессе, что скоро сделает это. Хуже того, он все чаще и чаще колебался перед пуском. Сейчас, когда он получил Амандину и стал кумиром Парижа, ему уже не так хотелось погружаться в опасную искусственную кому.
    
Мы больше не могли связывать все свои надежды только с этим, единственным и капризным танатонавтом. Нужно было как можно скорее завести целый табун скаковых лошадок. Феликс ратовал за это больше всех. В газетах появилось крошечное объявление: «Парижский танатодром приглашает добровольцев».
    
Мы думали, что желающих можно будет пересчитать по пальцам. Но сюрприз — к нам явилось более тысячи горячих голов. Мы провели жесткий отбор кандидатов. Мы буквально просеивали их через мелкое сито. Феликс оказался самым жестоким экзаменатором. Естественно, ведь он лучше всех понимал, чем рискует танатонавт, и предпочитал охладить пыл энтузиастов, а не бездумно вопить: «Вперед, ребята! По машинам! Оторвись по полной!»
    
Оказалось, что лучше всех наши отборочные испытания проходят спортсмены-профессионалы и каскадеры. Эти парни отлично владели своим телом и знали, что такое играть со смертью. Они были хладнокровными сорвиголовами.
    
Вторым официальным танатонавтом мы выбрали Жана Брессона. При пробном запуске этот каскадер взлетел и вернулся без затруднений. Он не приблизился к Мох-1, это все-таки было слишком далеко, но, услышав отчет, даже Феликс согласился на его кандидатуру.
    
Брессон достиг «комы плюс восемнадцать минут». Еще трое танатонавтов остановились на отметке «кома плюс семнадцать». Мы все еще не сдвинули границу «Терры инкогнита» с рубежа «кома плюс двадцать одна минута», но зато мы теперь знали, что там находится: гигантский газообразный коридор, вращающийся и разноцветный.
    
За эти четыре относительно удачные попытки мы заплатили двадцатью тремя поражениями. Меры предосторожности были усилены, но самым молодым и нетерпеливым удавалось просочиться сквозь наше отборочное сито. Мы снова усовершенствовали комплекс отборочных испытаний. Оставляли только зрелых, обладающих сильным характером, тех, кто сможет сопротивляться притяжению света смерти.
    
Долой хвастунов, которые рвутся в ряды нашего благородного братства только за тем, чтобы пускать пыль в глаза приятелям! Вон отчаявшихся, решивших, что танатонавтика — это модный способ самоубийства! К черту неврастеников, которым нужно только узнать, не лучше ли на том свете, чем здесь! Талантливый, успешный танатонавт — это, прежде всего, человек счастливый, здоровый как физически, так и душевно, которому есть что терять. Мы приняли решение набирать добровольцев среди отцов многодетных семейств.
    
Накопленный опыт помог нам установить следующее:
    
1. Тело остается на месте. Путешествует только душа.
    
2. Освободившись от тела, душа принимает вид белесой эктоплазмы, которая может проникать сквозь любые материальные преграды и летать со скоростью не ниже скорости света.
    
3. В момент смерти эктоплазма, притягиваемая светом, поднимается в небо до тех пор, пока не попадет в голубую воронку.
    
4. Эктоплазма соединена с телесной оболочкой серебристой пуповиной.
    
5. Если пуповина оборвется, вернуться к жизни невозможно.
    
6. На рубеже «кома плюс двадцать одна минута» есть стена.
    
Научные журналисты опубликовали эти сведения, и тысячи любителей начали совершать попытки взлететь, пользуясь кустарными «ракетоносителями». Одни взлетали на тиопентале, другие на хлориде. Каждая неделя приносила танатонавтике очередную порцию неудач. Некоторые отправлялись на тот свет даже на барбитуратах и пестицидах. Эротоманы предпочитали оргазм.
    
На топливо шло все: красное вино, галлюциногенные грибы, водка, кокаин, банджи-джампинг, экзотические морепродукты, электрошок… Все, что может вынести человека из реальности! Не было ничего более модного, чем танатонавт. Самой популярной насмешкой стала фраза: «Ты даже из тела выйти не можешь!» Подразумевалось, что у человека нет ничего, кроме физической оболочки, и он не способен проявить себя через свое жизненное или ментальное тело.
    
Чтобы положить конец этому беспределу, президент Люсиндер провел закон, запрещавший любые полеты на тот свет вне официального парижского танатодрома. Нарушителю грозило длительное тюремное заключение.
    
Передохнув, Феликс решил попытаться побить собственный рекорд. Он несколько раз созывал журналистов и телерепортеров, но ему так и не удалось преодолеть Мох-1. Журналистам это надоело, Феликс видел, как толпа его обожателей тает. Боясь, как бы он совсем не опустил руки, мы даже стали нанимать статистов, которые должны были сидеть на местах, предназначенных для прессы. Однако Феликса не удалось обмануть, ведь он успел перезнакомиться со всеми журналистами.
    
Он все мрачнел, и мы советовали ему уйти на пенсию. В конце концов, он уже немало сделал для танатонавтики. Но он не соглашался. Он не уйдет на заслуженный отдых, пока не преодолеет Мох-1. Это стало его навязчивой идеей.
   
   
    
     
101. Ведическая мифология
    
    
Следуй, следуй вперед, по древнему пути, пройденному праотцами! Там ты увидишь двух властителей, Яму и Варуну, наслаждающихся погребальными песнопениями.
    
     «Ригведа», X, 14.
     Отрывок из работы Фрэнсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»
    
   
   
    
     
102. Передышка
    
    
Неожиданно все пошло наперекосяк. Феликс становился все более раздражительным. Он отложил брак с Амандиной до лучших времен. Мы нередко видели ее в синяках и подозревали, что Феликс ее бьет. По вечерам шум их еще даже не семейных скандалов доносился до наших квартир.
    
Наконец Феликс придумал, в чем обвинить Амандину: он заявил, что ей нужны только его деньги. Он действительно много получал, особенно после того, как президент Люсиндер выделил ему грант на танатологию. Кроме того, он все повышал гонорары за интервью, нанял литературного агента, чтобы продавать издательствам свои мемуары, да еще мой брат отстегивал ему за продажу футболок с его портретами. Он давно уже мог жить только на проценты со своего внушительного банковского счета.
    
Амандина замазывала на лице следы пощечин и, стиснув зубы, восхищалась Феликсом. До тех пор, пока он не стал открыто появляться в компании женщин сомнительного поведения. Тут ее стоицизм дал трещину, и она пришла поплакать на моем плече.
    
Я успокаивал ее, как мог. Влюбленный в нее с первой встречи, я все же удержался от искушения и не сказал ни одного обидного слова о ее женихе. Она никогда не простила бы мне этого, хотя сама ругала его на чем свет стоит, когда мы обедали в тайском ресторане господина Ламберта.
    
После двух рюмок рисовой водки из ее светло-голубых глаз хлынула минеральная вода.
    
— Возьми себя в руки.
    
— Какая несправедливость!.. Он говорит, это я виновата, что он не может пройти сквозь первую стену смерти. Я очень хочу ему помочь, но он даже не слушает меня.
    
— Ты должна понять его, — сказал я.
    
Амандина больше не стала разговаривать. Она была очень замкнутой. В тот день, когда эта девушка распахнет ставни своего сердца, за ними окажется захламленный чердак. Она предпочитала все копить внутри. Только этот приступ горя и слезы свидетельствовали о том, что и она бывает слабой.
    
Я предложил ей прогуляться. Через час мы добрели до кладбища Пер-Лашез.
    
— Здесь я встретил Рауля.
    
— Вы настоящие друзья, это так прекрасно, — вздохнула Амандина.
    
— Когда я был маленьким, мне из-за этой дружбы расквасили губу.
    
Она еле заметно придвинулась ко мне:
    
— Мне кажется, я больше не хочу замуж за Феликса.
    
— Ты что, шутишь? Он этого не переживет.
    
— Подумаешь. Вокруг него вьется целый рой женщин. Он недолго будет один. Он был девственником, а я открыла ему, что такое женщина. Он одновременно узнал, что такое любовь и смерть. Теперь-то он научился летать самостоятельно. Я всего лишь совершила обряд посвящения.
    
— Ты жалеешь?
    
— Нет. Но я знаю, что мы не сможем жить вместе.
    
— Ошибаешься. Даже если Феликс гуляет направо и налево, он по-настоящему любит одну тебя. Ты настолько лучше других! В тебе чувствуется настоящий класс и…
    
Она грустно улыбнулась:
    
— Уж не клеишься ли ты ко мне?
    
Настал мой черед промолчать.
    
Она доверчиво прижалась ко мне. Так мы и сидели в холодном саду, среди склепов, неподалеку от могилы Нерваля[18], и считали звезды. Я чувствовал, как ее маленькое сердце жарко бьется о мои ребра. Ее дыхание звучало в моих ушах как музыка. Я бы просидел всю жизнь, уткнувшись носом в золото ее волос…
    
Яркий свет фонаря сторожа, проверявшего, не портит ли кто надгробия, разрушил очарование этой минуты. Амандина встрепенулась:
    
— Ты прав, Мишель. Нельзя близко к сердцу принимать глупые ссоры или мимолетные увлечения. Я несправедлива к Феликсу и выйду за него замуж, как только он захочет.
    
Домой мы возвращались на такси, разговаривать друг с другом нам уже не хотелось.
   
   
    
     
103. Шум и гам
    
    
На следующий день обстановка над танатодромом «Бют-Шомон» сгустилась. Ночью туда завалился пьяный в дым Феликс в компании проститутки. Феликса вырвало на пусковое кресло, а потом они улеглись спать прямо на полу.
    
Рауль, на рассвете поднявшийся в лабораторию, чтобы поработать, прогнал девицу, чтобы Амандина не увидела ее, и вместе с Жаном Брессоном они вымыли все, что можно было вымыть.
    
Несмотря на ведро горячего кофе, Феликса мучило похмелье.
    
— Нечего мне мораль читать! Да вы знаете, кто я такой? Я первый танатонавт мира! Мира! Вбейте это себе в башку. Все остальные — жалкие щенки, третий сорт.
    
Мы с Амандиной вошли одновременно, это получилось случайно, но Феликс тут же обвиняюще ткнул в нашу сторону пальцем:
    
— Вот они, голубки! Вы думаете, я не знаю, чем вы занимаетесь? За идиота меня принимаете?!
    
Рауль в отчаянии простонал:
    
— Феликс, хватит! У меня плохие новости. Утром прислали факс: англичане вышли на Мох-1. У них «кома плюс девятнадцать». Феликс, ты немедленно бросаешь свои выходки и возвращаешься к работе. Это не обсуждается. Жесткий график, как в самом начале. Подъем в семь. На завтрак фрукты и овсянка. Полный медосмотр перед каждым взлетом. Дисциплина, и еще раз дисциплина! Только так мы не позволим себя обогнать.
    
— Прощай, ростбиф, как жаль, — пробормотал Феликс. — Завтра я на одном луке дам «кому плюс двадцать три».
    
— О да! А тем временем, первый танатонавт мира, иди и проспись, — сухо распорядился Рауль.
    
Когда он всерьез использовал командный голос, даже Феликс переставал корчить из себя звезду первой величины и подчинялся руководителю группы. Кербоз раскланялся и удалился, рыгнув на прощание.
    
В тот же вечер Рауль пригласил нас с Амандиной в пентхаус. В тропическом лесу, посреди буйной растительности, наши проблемы иногда казались не такими уж серьезными. Но на этот раз Рауль был мрачен:
    
— Феликс тормозит. Слушайте меня внимательно. Я отлично знаю, что между вами ничего нет, но Феликс вбил себе в голову какую-то чушь, и это ему мешает.
    
Я не хотел начинать этот разговор и попытался совершить отвлекающий маневр:
    
— То, что ты сказал утром, правда? Англичане действительно достигли Мох-1?
    
— Это уже официально объявлено. Некто Билл Грэм наступает Феликсу на пятки, у него «кома плюс девятнадцать». Сами понимаете, не время расслабляться.
    
Он закурил.
    
— Ставки крайне высоки. Началась международная гонка, и мы не имеем права ошибиться. Амандина, будь добра, поговори с Феликсом по душам. Скажи ему, что ты за него переживаешь и ты не сердишься, даже когда он напивается.
    
Амандина попыталась возразить:
    
— Но…
    
— Сделай это если не ради любви, то хотя бы ради танатонавтики.
    
Амандина нехотя согласилась. На следующее утро между ней и Феликсом состоялся решительный разговор, причем особенно старался Феликс, просивший прощения за свое вчерашнее поведение. Они договорились о свадьбе, и мы вновь приступили к предполетной подготовке.
    
Когда Феликс наконец уселся как следует на пусковом кресле, Рауль стал настойчиво напоминать ему об осторожности.
    
— Старик, не парься. Ты же всегда говоришь: «Вперед, только вперед, навстречу неизвестному».
    
Феликс сам ввел иглу «ракетоносителя» себе в вену и начал отсчет:
    
— Шесть… пять… четыре… три… два… один. Пуск.
    
Прежде чем закрыть глаза, он сказал Амандине:
    
— Прости меня…
   
   
    
     
104. Китайская мифология
    
    
На далеком острове Ку-ци живут прозрачные люди, белые, как облако, свежие, как дети. Они ничего не едят, а только дышат ветром и пьют росу. Они прогуливаются в небе, облака служат им подушкой, а драконы — ковром. Болезни или ветер не досаждают им. Они ко всему безразличны. Всемирный потоп их не погубил. Всемирный пожар обошел стороной. Они парят надо всем. Поднимаются в воздух, словно по ступенькам, и облокачиваются на пустоту, словно на ложе. Полет души доставляет их куда угодно.
    
     Отрывок из работы Фрэнсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»
    
   
   
    
     
105. Последняя точка
    
    
Феликс больше не вернулся. А еще он не женился и не рассказал, что там, за Мох-1. Смерть увернулась от его бандерильи. Цербер пожрал его. Баал поглотил. Смерть убила его.
    
Там, за чертой, он, наверное, сорвал маску с Горгоны. Увидел истинное лицо женщины в белом атласном платье. Он разглядел все, но не вернулся, чтобы рассказать об этом. Он не смог или недостаточно этого хотел. Притягивающий свет в глубине голубого коридора оказался сильнее нашей дружбы. Сильнее известности, любви, алкоголя, проституток, сильнее всей нашей авантюры. Смерть охраняла свою тайну.
    
В газетах промелькнуло несколько пасквилей, намекающих, что я что-то подмешал в «ракетоноситель», чтобы избавиться от соперника. Да, я был по уши влюблен в Амандину, но никогда не смог бы умышленно убить человека. Особенно Феликса.
    
Я раздумывал, не сделал ли Феликс это нарочно. Он знал, что пал жертвой «звездной болезни» и сам начал разрушать свою жизнь. Я был совершенно убежден, что больше всего на свете он боялся потерять Амандину. Несмотря на все свои гулянки, он искренне любил ее, свою первую и неповторимую женщину.
    
Под конец ему стало казаться, что он ее недостоин. С проститутками было проще. Он возвращался в родную среду заурядности и пошлости. Красивая и утонченная Амандина пугала его. Феликс считал, что не заслуживает такой жены.
    
«Прости меня». Это были последние, страшные слова, которые он сказал Амандине.
    
Человеку года — да что там, десятилетия! — полагались похороны государственного уровня. Тело Феликса было погребено на кладбище Пер-Лашез, в великолепном мраморном мавзолее. На стеле высекли надпись: «Здесь покоится первый танатонавт мира».
   
   
    
     
106. Мифология американских индейцев
    
    
Хитрый Обманщик, бог Койот, один из самых любопытных персонажей мифологии североамериканских индейцев. Этот бог, выступающий в роли то дурашливого скомороха, то фиглярствующего циника, то расчетливого убийцы, зачастую изображается с огромным пенисом и внутренностями, обмотанными вокруг тела.
    
В индейских шутках бог Койот часто остается в дураках. Великий Дух обычно разрешает ему совершать разные глупости и даже злодейства, которые он сам потом и исправляет. Чаще всего Обманщик думает, что творит зло, но на самом деле его поступки приводят к ровно противоположному результату. Обманщик, мелкий бес, соперник Великого Духа, неожиданно оказывается гораздо менее зловредным, чем можно было подумать.
    
     Отрывок из работы Фрэнсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»
    
   
   
    
     
107. Билл Грэм
    
    
Жан Брессон стал вторым великим французским танатонавтом. Он предложил ввести новые меры безопасности, которыми он сам, кинокаскадер, пользовался раньше.
    
Так, например, у него возникла идея оборудовать стартовое кресло электронной системой, позволяющей совершать мгновенное возвращение. Эта система работала как страховочный пояс. Перед запуском танатонавт заводил аппаратуру, например на «кому плюс двадцать минут». В указанное время танатонавт получал электрический разряд, который заставлял пуповину резко сократиться и вернуть человека на землю.
    
Жан Брессон был настоящим профессионалом. На карте он очень точно указывал расположение тех мест, которые видел, и это позволяло нам делать очень подробные наброски.
    
Я воспользовался помощью нашего надежного пилота, чтобы усовершенствовать «ракетоносители». Мы испытали новую процедуру.
    
Вместо того чтобы сразу вводить всю дозу наркотика, мы теперь начинали с меньшего количества и подавали его постепенно. Я использовал пропофол (100 микрограммов на килограмм веса в минуту) в сочетании с морфином и газом (начали с дифлюрана 5—10 %-ной концентрации, но лучших результатов мы добились с 5—15 %-ным изофлюраном). И наконец, для стабилизации органосоматической активности в ход пошла производная валиума, гипновель (0,01 мг/кг). Эти новые средства сделали полеты более безопасными.
    
К этому моменту времени мы уже были уверены, что осуществить декорпорацию, то есть выйти из тела, способен любой человек. Все зависело от дозировки, но Жан Брессон хорошо переносил все мои «ракетоносители».
    
Он продвигался вперед согласно собственному темпу и ритму. Он разведал участки «кома плюс восемнадцать минут двадцать секунд», «кома плюс восемнадцать тридцать восемь», «кома плюс девятнадцать десять». Он тщательно заботился о своей мускулатуре и режиме питания, изучал свои биологические ритмы. Он пытался учесть все факторы, которые могли повлиять на выход из тела, например температуру воздуха. (Наиболее успешные старты были проведены при 21 °C и среднем уровне влажности.)
    
Его полеты проходили безукоризненно. Он тщательно проверял свои «ракетоносители» и затем на несколько минут замирал, концентрируясь на поставленной цели, которую мы задавали по рабочим картам.
    
— Шесть… пять… четыре… три… два… один. Пуск!
    
Дожидаясь его возвращения, мы пристально следили за кардиограммами и энцефалограммами. Затем включалась электронная система, и управляющие устройства оповещали нас, что он должен вот-вот прибыть.
    
— Шесть, пять, четыре, три, два, один! Посадка.
    
Жан Брессон был педантом. Шаг за шагом, благодаря добросовестности и самодисциплине, он продвигался вглубь Континента Мертвых. Давать интервью отказывался категорически. Полностью отказался от личной жизни, без остатка посвятив себя работе. Каждый день он отмечал свои успехи в дневнике, а потом при помощи карманного калькулятора рассчитывал наиболее подходящие координаты для завтрашнего старта.
    
Похоже, Билл Грэм, живший по ту сторону Ла-Манша, был профессионалом такого же уровня. Он уже достиг «комы плюс девятнадцать минут двадцать три секунды».
    
Теперь оба танатонавта встали на страшный путь. Любой неверный шаг мог оказаться последним, и оба это знали. Один сатирический лондонский журнал поместил карикатуру, где Грэм и Брессон в образе птичек чистили зубы крокодилу. «Билл, как ты думаешь, он еще долго просидит с открытой пастью?» — спрашивал француз. Англичанин отвечал: «Нет. И на твоем месте я бы не думал об этом».
    
Сантиметр за сантиметром, день за днем оба танатонавта заходили все глубже в глотку отвратительной рептилии.
    
Грэм: кома плюс девятнадцать минут двадцать три секунды.
    
Брессон: кома плюс девятнадцать минут тридцать пять секунд.
    
Грэм: кома плюс двадцать минут и одна секунда.
    
Британец вышел на тот же уровень, что и Феликс. Он стоял перед стеной Мох-1. В следующем полете целеустремленный английский танатонавт, конечно, пройдет в эти первые ворота.
    
Рауль был вне себя:
    
— Британцы нас вот-вот опередят! Прямо у финишной черты! И кого? Нас, пионеров! Нет, это слишком!
    
Его страхи были обоснованны. Успех Билла Грэма был не случаен. До того как стать танатонавтом, он уже прошел одну школу: цирковую. Ветеран трапеции, он знал, как подготовиться к прыжку без страховки. Кроме того, из интервью в газете «Сан» я узнал, что он приписывал свой успех тщательно контролируемому приему наркотиков. Токсикоман со стажем, он считал, что на него самого наркотики не оказывают ни положительного, ни отрицательного воздействия, а просто вырабатывают энергию, которой он способен управлять.
    
В этой статье Грэм объяснял: «Почему бы не ввести в программу высших учебных заведений курс, обучающий грамотному употреблению марихуаны, гашиша или героина? В примитивных обществах во время некоторых обрядов люди, чтобы достичь экстаза, опьяняют себя при помощи растений. А на западе токсикоманы разрушают себя, потому что принимают наркотики как попало. Но есть же правила, которые надо соблюдать: ни в коем случае не принимать наркотики, чтобы избавиться от депрессии, от нечего делать или чтобы убежать от реальности. Всегда превращайте прием наркотика в церемонию! Изучайте воздействие каждого вещества на ваше тело, рассчитывайте нужную дозировку. Тем, кто уже прошел инициацию, вполне можно выдавать разрешение на прием наркотика».
    
Я пришел к выводу, что бывший английский циркач перед каждым пуском экспериментирует с разными сочетаниями наркотиков. Эта гипотеза вызвала раздражение у Жана Брессона, который пожалел, что танатонавтику не объявили олимпийским видом спорта. Тогда бы Грэма дисквалифицировали за допинг.
    
Амандина ласково положила руку на плечо Жана.
    
— Если Грэм работает на допинге, значит, ты способнее. Ведь ты отстаешь от него только на двадцать шесть секунд, причем не принимая запрещенных препаратов!
    
— Двадцать шесть секунд! Ты сама понимаешь, что это значит. Двадцать шесть секунд, — мрачно ответил каскадер.
    
Рауль развернул карту, где линия «Терры инкогнита» по-прежнему находилась рядом с великой воронкой.
    
— Двадцать шесть секунд… За это время там можно пересечь территорию не меньше Франции. Они опережают нас в освоении Континента Мертвых!
    
Амандина обняла Брессона. Внезапно с моих глаз спала пелена. Амандина любила танатонавтов, только танатонавтов и никого, кроме танатонавтов. Феликс Кербоз, Жан Брессон — ей было все равно. Страсть у нее вызывал лишь сам образ разведчика смерти. Если я не стану танатонавтом, она никогда не посмотрит на меня такими глазами. У нее со смертью были свои счеты, и любовь она приберегала только для тех, кто вступал с ней в поединок.
    
Приободрившись, каскадер объявил:
    
— Завтра я дойду до «комы плюс двадцать минут».
    
— Если достаточно сильно веришь в свои силы… — уточнил Рауль.
    
Британский журнал напечатал новую карикатуру. Две птички опять копались в зубах крокодила. «А что со мной будет, если я зайду в его глотку подальше?» — спрашивает птичка Жан. «Реинкарнация», — отвечает птичка Билл. «Ну да? Он же проглотит меня и превратит в кусок дерьма». — «Все правильно, Жан. Это и есть реинкарнация!»
    
Рисунок навел меня еще на одну мысль. Совершенно необязательно, чтобы дуэль между Грэмом и Брессоном окончилась трагедией.
    
— Почему в этой гонке кто-то обязательно должен умереть? Если Грэм такой умный, почему бы нам не пригласить его сюда? Разве президент Люсиндер не хотел, чтобы мы обменивались опытом с иностранными танатонавтами?
    
Лицо Рауля прояснилось:
    
— Превосходная идея, Мишель!
    
В тот вечер Амандина ушла гулять с Жаном. Сидя в своей квартире, я изо всех сил пытался на компьютере разработать новую химическую формулу «ракетоносителя».
    
Все мы понимали, что англичане вот-вот обставят нас. И действительно, на следующий день мы узнали, что Билл Грэм пересек Мох-1.
    
В утренних газетах писали, что он совершил этот подвиг ночью, в тот самый момент, когда мы обсуждали, не пригласить ли его на наш танатодром. Но дело было в том, что он не сумел вовремя затормозить. Мох-1 поглотил его.
   
   
    
     
108. Южноафриканская мифология
    
    
В то время когда все животные еще были людьми, один зайчонок оплакивал смерть своей матери.
    
Луна спустилась на землю, чтобы утешить его: «Не расстраивайся, твоя мать вернется. Смотри, даже я сама то показываюсь, то исчезаю. Все думают, что я умерла, но я всегда появляюсь вновь. То же самое будет и с твоей матерью».
    
Зайчонок ей не поверил. Он даже подрался с Луной, чтобы она оставила его в покое и он мог бы плакать в свое удовольствие. Он оцарапал Луну так сильно, что у нее на лице остался шрам, который до сих пор видно. Луна разозлилась и рассекла зайчика пополам: «Раз он мне не верит, то пусть не появится вновь, как я, а останется мертвым».
    
Зайчонок был в ту пору человеком, и Луна превратила его в животное, которое всего боится и за которым все охотятся. Но у зайца есть кусочек, который есть нельзя, потому что этот кусочек был когда-то человеком.
    
     Отрывок из работы Фрэнсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»
    
   
   
    
     
109. Мох-1
    
    
После смерти Билла Грэма мы снова стали мировыми лидерами танатонавтики. Но за нами уже шли другие, готовые догнать и перегнать.
    
Жан Брессон выбивался из сил у первой стены. По-прежнему было неизвестно, что находится по ту сторону «Терра инкогнита», а широкая горловина воронки, напротив, становилась все более освоенной. Танатонавты всего мира сантиметр за сантиметром обшаривали внутреннюю стенку, облепив ее, словно деятельные сперматозоиды.
    
Лондонский журнал продолжал печатать карикатуры о танатонавтах-птичках. Вот они отважно клюют зевающего крокодила. «Подойдите ближе, малыши, я всегда голоден», — гласила подпись под третьим рисунком, где из окровавленной пасти рептилии торчали перья — то, что осталось от несчастного Билла.
    
Однако Жан Брессон не потерял хладнокровия. Он, как и Рауль, верил, что рано или поздно мы сможем преодолеть коматозную стену.
    
В целях рекламы или же желая подбодрить науку, президент Люсиндер учредил приз «Кубок Мох-1» и обещал полмиллиона франков тому, кто первым преодолеет этот барьер, вернется невредимым и расскажет о своем путешествии.
    
У танатонавтов появился дополнительный стимул.
    
Началась эпоха «спортсменов от танатонавтики». Это были молодые люди, убежденные в бессилии и бесполезности официальных танатодромов с их чрезмерными ограничениями. Спортсмены предлагали стартовать и возвращаться, как сами считали нужным. После того как за победу был обещан кубок, танатонавтика окончательно стала напоминать соревнования по прыжкам с шестом или бегу с препятствиями.
    
Клубы и частные общества сооружали взлетно-посадочные полосы, копируя наши «ракетоносители». Творчество и изобретательность — таков был дух нового иллюстрированного журнала «Танатонавт-любитель», где публиковались практические советы и предлагались новейшие карты Континента Мертвых. Энтузиасты обменивались рецептами улучшенного «ракетоносителя», торговали пропофолом и хлоридом калия, украденными из больниц, и даже предлагали стоматологические кресла.
    
Разумеется, в каждом журнале были постеры с фотографиями самых знаменитых танатонавтов: Феликса Кербоза, Билла Грэма и Жана Брессона.
    
Но каждый день чудовище пожирало безрассудных «атлетов». Танатонавтика отличалась от других экстремальных развлечений. Здесь могла быть только одна неудачная попытка. Все это мы пытались объяснить в интервью, но именно риск привлекал молодежь.
    
Для них это было вихрем возбуждения. Нечто вроде японского боевого искусства «иайдзюцу», где два соперника сидят друг перед другом со скрещенными ногами. Побеждает тот, кто первым выхватит меч и раскроит противнику череп.
    
Несчастные случаи не остудили пыл новоиспеченных первопроходцев. Награда привлекала и мошенников.
    
Мы получали массу звонков. Один тип заявил, что преодолел Мох-1 и увидел голубой коридор, ведущий к белому свету. Но когда мы расспросили его под «сывороткой правды», он признался, что выдумал эту историю, чтобы получить приз. Таких шутников было немало. Среди самых запомнившихся историй назову, пожалуй, описание встречи за Мохом-1 с тещей. Другие видели там Иисуса Христа без бороды, ракету «Аполлон-13», стык с Бермудским треугольником, инопланетян и даже… ничего. Последний вариант нас изрядно повеселил. «После смерти ничего нет!» — утверждал этот парень. «Что значит — ничего?» — «А вот так. Ничего и есть ничего», — нахально ответил он.
    
В то же время немало честных людей потеряли там жизнь.
    
Жан Брессон, не привлекая к себе внимания, продвигался вперед секунда за секундой, миллиметр за миллиметром. Он достиг «комы плюс двадцать минут и одна секунда».
    
Его полеты становились безупречными. Сердце постепенно замедлялось, и я вводил более мягкий «ракетоноситель», который позволял лучше управлять силой воли (благодаря новому препарату векурониуму. Чтобы не утомлять вас химическими выкладками, скажу только, что 0,01 мг векурониума на килограмм веса дает очень даже неплохие результаты).
    
— Сегодня я собираюсь пройти Мох-1, — мрачно объявил Жан Брессон, снова забираясь в пусковое кресло.
    
— Нет, нет, не делай этого! — запротестовала Амандина, не скрывавшая своих чувств к молодому каскадеру.
    
Она взяла его за руку, и оба замерли в долгом объятии. Потом он погладил ее по плечу.
    
— Не бойся. Я хорошо подготовлен, знаю свое дело и сейчас чувствую, что могу туда пройти.
    
Голос его был спокойным и решительным.
    
Предыдущей ночью они с Амандиной шумно занимались любовью, а наутро Брессон был в отличной форме.
    
Он сам вставил иглы в вены и проверил экраны, словно пилот, проводящий предстартовый контроль бортовой аппаратуры.
    
— Постой, — сказал я, — если у тебя получится, а я верю, что получится, это надо делать в присутствии прессы.
    
Жан Брессон задумался. Он избегал телекамер и славы. Он уже видел, куда эти миражи завели бедного Феликса. Тем не менее он знал, что без рекламы нам урежут финансирование, и, если речь идет о будущем танатонавтики, важно иметь как можно больше свидетелей.
    
Он извлек иглы и стал ждать.
    
В восемь вечера вся международная пресса толпилась в зале полетов. Мы установили ограждение между пусковым креслом и гостевой зоной, заставленной стульями, как в кинотеатре. Некоторые приглашенные пришли только затем, чтобы увидеть смерть танатонавта.
    
Через пару минут еще один человек скинет с себя телесную оболочку, чтобы — может быть — никогда уже в нее не вернуться. Среди гостей царило оживление. С незапамятных времен смерть всегда привлекала людей.
    
Я заметил взволнованного телеведущего RTV1, который вел репортаж из Дворца конгрессов, а рядом с ним гораздо более спокойного журналиста Вийана, представлявшего журнал «Танатонавт-любитель».
    
По случаю знаменательного события мы с Раулем и Жаном переоделись в смокинги. Амандина помогла нам надраить наш танатодром, а то он уже становился похожим на заброшенный гараж.
    
Жан Брессон выглядел очень сосредоточенным. Все в нем дышало силой, уверенностью и решительностью. Перед ним висела карта Континента Мертвых, и он долго изучал ее, будто стремился получше запомнить свою цель — Мох-1. Пересечь Мох-1! Он скрипнул зубами.
    
— Мох-1, я пробью тебя, — сорвалось с его губ. Он несколько раз вздохнул.
    
Брессон настроил электронную систему на «кому плюс двадцать пять минут», вернулся в кресло и, верный себе, хладнокровно ввел иглу в вену.
    
Все камеры были направлены на него, а репортеры комментировали происходящее шепотом, чтобы не мешать танатонавту.
    
— …Итак, дамы и господа, Жан Брессон собирается совершить невозможное — пройти первую коматозную стену. Если ему это удастся, то он получит кубок и полмиллиона франков. Танатонавт готовился к этому событию много дней, и его собранность…
    
— OK, ready, — сухо объявил Жан.
    
Мы в последний раз проверили все показания датчиков и управляющих панелей.
    
— Я тоже ready, — сказал я.
    
— Готова, — последовало от Амандины.
    
— Готов, — сказал Рауль.
    
Словно авиатор далекой эпохи, Жан поднял большой палец: «От винта!»
    
— Вперед, только вперед, навстречу неизвестному, — прошептал Рауль.
    
Брессон медленно отсчитывал:
    
— Шесть… пять (закрыть глаза)… четыре… три (запрокинуть голову)… два (сжать кулаки)… один. Пуск!
    
Мы скрестили пальцы. Удачи, Жан. «Черт возьми, — сказал я себе, — сейчас этот счастливчик наконец узнает, что там, за смертью. Самый большой секрет! Великую тайну, с которой рано или поздно столкнется каждый из нас. Сейчас он ее узнает и скажет нам: «Смерть — это то-то и то-то». Или наоборот: «Смерть — это совсем-совсем другое». Счастливчик». Амандина пожирала его глазами. «Счастливчик. Я должен был быть на его месте. Да. Так и надо было сделать», — думал я, а камеры работали, чтобы не упустить ни единой миллисекунды этой сцены.
   
   
    
     
110. Полицейское досье
    
    
Фамилия: Брессон
    
Имя: Жан
    
Цвет волос: шатен
    
Рост: 178 см
    
Особые приметы: нет
    
Примечание: пионер движения танатонавтов
    
Слабое место: отсутствие слабых мест
   
   
    
     
111. Учебник истории
    
    
После того как Феликс Кербоз проложил дорогу на Континент Мертвых, полеты в страну смерти не прекращались ни на минуту. Процент неудач резко снизился, поскольку дорога на тот свет стала прямой и надежной.
    
     Из учебника для 2 класса