1 2 3 4 5 6 7 8 9 
– Чертово  ремесло! – ворчит он. – Вот уже два месяца, как я караулю двух  голубок, которые только о том и мечтают, как бы вырваться из этой тюрьмы на  колесах. Дни идут за днями, а я не вижу, когда это кончится. Корнелис и Питер,  видимо, себе и в ус не дуют. Они распоряжаются мной, как если бы я не был  главой семьи. Они уже давно извещены, что дело удалось, что у меня в руках  женщина, которая знает, где закопан клад. Но вместо того чтобы примчаться  самим, они назначают мне встречу у водопада Виктория. Какого черта они там  делают? Говорят, там найдены новые прииски. Но при чем тут мы? Разве это дело  для таких бизонов, как мы, – работать на приисках? И наконец, мне просто  скучно. Я думал, эта бабенка мне достанется легко и будет ходить по струнке… Не  тут-то было!.. Это она мной повелевает, как рабом. Да еще вряд ли говорила бы  она с рабом таким презрительным тоном. А я околдован. Я даже не смею возражать.  Я едва позволяю себе взглянуть на нее. И как только она уставится на меня  глазами, точно пистолет наводит, я мгновенно удираю, и мне хочется выть, как  воет шакал, увидевший льва… Глаза у нее сверкают, как сталь, и мне делается  прямо-таки больно. А та, вторая, еврейка! Лучше бы мне велели приручить черную  пантеру! Как это в Европе мужчины все-таки умеют подойти к подобным созданиям?!  Глядеть не на что – пигалица, тростничок, а ведь вот берет такого мужчину, как  я, и делает с ним что хочет! Нет, с этим надо покончить!.. Но как?.. Эй,  сударыня, спрячьте голову!    

– Вы,  кажется, смеете мне приказывать? – отозвался тотчас мелодичный женский  голос, в котором, однако, слышалась непреклонная твердость.    

– Нет…  Я не приказываю, – защищался бур. – Я прошу…    

– Мне  все равно. Уж не хотите ли вы, чтобы мы задохнулись в фургоне?    

– Но  ведь посмотрите, как солнце жарит! Это опасно. Я боюсь за вас.    

– Какое  вам дело до меня?    

– Как  – какое мне дело? Вы хотите знать, какое мне дело?    

– Нет.  Я хочу воздуха.    

– Сударыня,  сейчас это невозможно. Сейчас, в полдень, на солнце смертельно опасно. А ваша  жизнь мне слишком дорога…    

Взрыв  презрительного смеха прервал тираду Клааса, и лицо его стало пунцовым от гнева,  быть может, от стыда.    

– Моя  жизнь!.. Ха-ха! Как вы это хорошо сказали, мастер Клаас! Признайтесь лучше, что  вы надеетесь получить за меня выкуп в виде сокровища кафрских королей.    

– Что  верно, то верно, сударыня. Я жаден, как дикарь. Но жадность – но единственная  моя страсть. Вблизи вас я понял, что могут быть и другие страсти. И более  сильные…    

– Молчите,  мужлан!    

– Ну,  знаете, это уж чересчур, в конце концов! И наконец, пусть так. Я мужлан. До сих  пор я был покорен, как собака. Я хотел быть джентльменом вроде ваших  европейских паяцев, а теперь кончено! Теперь говорит грубое животное, которому  ничто сопротивляться не может.    

Крик  ужаса раздался внутри фургона:    

– Анна,  сестра моя, что вы наделали? Вы до сих пор укрощали это чудовище своим спокойствием,  а теперь вы его вывели из себя!..    

– Не  бойтесь ничего, Эстер, дитя мое. Раньше или позже, но это должно было  случиться. Чем раньше, тем лучше! Вы готовы?    

– На  все готова, дорогая Анна. Вы это знаете.    

– Тогда  предоставьте мне действовать…    

Клаас  вне себя от бешенства бросил на землю свой чамбок и пронзительным криком остановил  быков. Он побежал к задней двери фургона и достиг ее в ту минуту, когда обе  женщины умолкли.    

Он  ожидал, что дверь окажется на запоре, и решил навалиться на нее всей своей  тяжестью. Но засовы, на которые она была закрыта изнутри, быстро упали,  оставляя проход широко открытым.    

Если бы  Клаас встретил препятствие, его ярость разгорелась бы еще больше, его силы удесятерились  бы. Но это подобие безоговорочной сдачи ошеломило его. Он остановился как вкопанный.  Будучи осторожен, как всякий дикарь, он почуял ловушку и оглядел фургон  беспокойным и подозрительным взглядом.    

Обе  женщины, великолепные в своем мужестве и неустрашимости, стояли в темном проеме  дверей, освещенные яркими лучами солнца. Эстер была менее решительна и  опиралась на плечо Анны де Вильрож, нежное лицо которой, искаженное  негодованием и непоколебимой решимостью, стало неузнаваемым.    

– Потрудитесь  войти, мастер Клаас, – сказала она с ироническим смехом.    

Этот  смех хлестнул бура, как удар кнутом, и совсем уж выбил его из колеи: Клаас  рассчитывал, что женщины испугаются, что они будут робки. Однако его колебания  были непродолжительны. Он зашел слишком далеко, чтобы сразу отступить. Кроме  того, гнев нарастал в нем медленно, как у всех животных с холодной кровью, и  мог падать тоже только медленно.    

– Ладно! –  сказал он глухим голосом. – Я повинуюсь вам. Но, черт меня возьми, хорошо  будет смеяться тот, кто будет смеяться последним!    

– Я  должна, однако, предупредить вас, мастер Клаас, что вы не уйдете слишком далеко  и что эта наша встреча будет последней… к счастью.    

– Это  мы посмотрим, – ответил Клаас, поднимаясь на ступеньку и собираясь пройти  в фургон.    

Госпожа  де Вильрож отступила на шаг, и тогда Клаас увидел стоявший позади нее бочонок  вместимостью литров в двадцать. Она протянула правую руку, и в руке что-то  сверкнуло.    

Бандит  затрясся, но вскоре замер.    

– Что  ж это? – бесстрашно сказала молодая женщина. – Вы остановились? Уж  лучше признайтесь, что вам страшно взорваться вместе с нами!..    

– Да…  сударыня… мне страшно… признаю это. Мне страшно за вас, потому что я хочу,  чтобы вы жили.    

– Вы  отлично видите, что мы решились на все и теперь мы ваших угроз больше не  боимся. Еще вчера мы всего могли ждать от вашей животной ярости. Я обезумела от  страха и написала: «Придите на помощь двум женщинам, которые не могут найти  убежища даже в смерти». Но сегодня… сегодня у меня есть оружие… Этот револьвер  я случайно нашла в ящике, на который вы не обратили внимания, и я могу  разрядить его в этот бочонок с порохом. Это ваш бочонок, должно быть. Так вот,  мастер Клаас, мы вас не боимся. Можете войти, можете выйти, как вам будет угодно…    

– Вы  писали? – сказал бур.    

Эти  слова госпожи де Вильрож обеспокоили его больше, чем все ее угрозы.    

– Я  буду снисходительна и отвечу вам. Да, вчера я своей кровью написала последний  призыв. Я написала его на страничке книги и выбросила книгу на дорогу. Я  сделала это в надежде, что книгу найдет какой-нибудь человек с сердцем и придет  нам на помощь. Хотя вы и держите нас в заточении, я все же заметила на дороге  много следов, и это меня убедило, что мы находимся в местности все-таки  обжитой. Да вот смотрите! Ведь это не обман зрения. Вы можете не хуже нас  увидеть вдали облако пыли. Кто-то скачет верхом на лошади. Берегитесь, мастер  Клаас! Быть может, это и есть мститель.    

Бур  зарычал от бешенства. Он выскочил, резко хлопнул дверью и бросился к передку  фургона, где лежало его длинное однозарядное ружье.    

– Гром  и молния! – воскликнул он. – Теперь я, по крайней мере, буду иметь  дело с мужчиной. И если он не ответит мне за все, то пусть уж лучше меня  заберут черти.    

Госпожа  де Вильрож не ошибалась. Не прошло и нескольких минут, как всадник стал виден  совершенно отчетливо. Будучи человеком осторожным и рассчитывая на плохой  прием, он соскочил на землю на расстоянии, недостижимом для ружейного выстрела,  и медленно направился к фургону, шагая позади своей лошади, которая служила ему  живым укрытием. Эта предосторожность спасла ему жизнь, ибо взбешенный Клаас  поджидал его с ружьем в руках и несомненно выстрелил бы, не вступая ни в какие  разговоры. Прибавим, что Клаас был искусный стрелок. Для Него было пустяком  попасть на расстоянии ста метров в донышко бутылки. Но и незнакомец отлично  знал хитрости драчунов-буров. Поэтому он держался позади лошади так, что бур не  мог прицелиться, и только мысленно осыпал его проклятиями, хотя и воздавал должное  его умению маскироваться.    

– Здорово!  Молодец! – ворчал Клаас, как игрушку держа в руках свое огромное  ружье. – Все-таки приятно нарваться. на такого противника. Но ничего,  дружище, скоро ты покажешься. И пусть я только увижу, куда тебе всадить кусочек  свинца, как ты его получишь.    

Расстояние  сокращалось.    

В  брезенте, которым был покрыт фургон, имелась небольшая дырочка, и, прильнув к  ней, обе молодые женщины, задыхаясь от волнения, следили за нарастанием  событий.    

Анна  догадывалась, что незнакомец нашел брошенную ею книгу, ибо он, видимо, знал, с  кем ему придется иметь дело. Иначе он не принимал бы мер предосторожности. Анна  уже пожалела, что в минуту отчаяния совершила поступок, который теперь  подвергал смертельной опасности жизнь незнакомого человека.    

Застыв  от ужаса, она ждала выстрела и свиста пули, но, к ее изумлению, Клаас  воскликнул что-то самым веселым голосом. Дело в том, что он узнал огромного  коня незнакомца.    

– Черт  возьми, да ведь это пегая лошадка моего Корнелиса! Второй такой нет во всем Ваале.  Шевелись же, чудак ты этакий! Нечего прятаться. Это я, Клаас…    

Незнакомец  ускорил шаг и вскоре был совсем близко. А Клаас отставил ружье и улыбался во  весь рот, ширине которого мог бы позавидовать кайман.    

Но его  радость и веселье были кратковременны. Клаас оцепенел, когда незнакомец стал виден  во весь рост.    

Вместо  своего тяжеловесного увальня-брата Клаас увидел человека высокого роста и могучего  сложения, но изящного, тонкие черты лица которого не имели ничего общего со  скотской физиономией Корнелиса.    

– Негодяй! –  зарычал Клаас, охваченный бешенством. – У тебя лошадь моего брата… Значит,  ты его убил?! Умри же!..    

И с  ловкостью, какой даже и ожидать нельзя было от человека, наделенного  телосложением гиппопотама, он бросился к незнакомцу, приставил ему свое ружье  прямо к груди и спустил курок.    

Раздался  сухой треск, но загорелся только фитилек: произошла осечка.    

Яростные  крики послышались в это время издали: с противоположной стороны дороги скакали  верховые. Они охватывали фургон угрожающим полукругом, крича:    

– Смерть  Сэму Смиту! Смерть! Смерть вору!..    

Сэм Смит  – читатель давно его узнал – и бровью не пошевелил. Горькая улыбка пробежала по  его лицу, только когда он услышал яростные крики приближавшихся всадников.  Затем, видя, что его вот-вот окружат, он одним прыжком вскочил в седло и  скрылся, как вихрь, бормоча:    

– Не  легко бывает сделать доброе дело. В кои веки пришла мне в голову такая  фантазия, и я едва не заплатил за нее слишком дорого.    

Увидев,  что рухнула единственная надежда на спасение, Анна побледнела. Ее заставили  обернуться душераздирающие рыдания подруги.    

– Не  надо, не надо, девочка! Мужайся!    

– Ах…  этот человек… Да ведь это он!    

– Кто?    

– Француз,  который продал свой участок моему отцу… Это он сделал меня сиротой. Он  убийца!..    

 8    

     

     Клаас – человек ловкий,  его дела идут хорошо. – Одни в пустыне. – Клаас меняет тактику. –  Страшные последствия пустякового случая. – О чем свистела змея  пикаколу. – Посланец буров. – Кайман – Пожиратель людей. –  Проломанная Башка и Одноглазый Бизон. – «Обман! Все обман!» – Кайман  возвращается к водопаду. – Свидание белого дикаря с дикарем черным.    

     

Читатель  помнит совещание бандитов в шалаше неподалеку от Нельсонс-Фонтейна и гнусную  комедию, которую тогда задумал Клаас. Бандиты пронюхали о существовании  сокровищ кафрских королей и решили во что бы то ни стало завладеть ими. Но они  не знали, где именно эти сокровища находятся. Поэтому они разработали  дьявольский план, который должен был привести их к цели без всяких трудностей.    

На  первый взгляд план казался страшно сложным, а в сущности он был очень прост,  если принять во внимание ловкость и энергию опасной бандитской четверки.    

Прежде  всего надо было использовать кратковременное пребывание Альбера де Вильрожа на  прииске, чтобы возбудить против него подозрение и сделать невозможным его  пребывание не только в Нельсонс-Фонтейне, но и на всей территории английской  колонии. Убийство торговца, совершенное за несколько часов до внезапного  отъезда Альбера и Александра, продажа Александром своего участка этому торговцу  и разные догадки и слухи, довольно ловко пущенные доверенными людьми четырех  бандитов, – все это обеспечило успех первой части бандитского замысла.    

В  виновности французов были убеждены не только незадачливый полицейский мастер  Виль, но и большая часть населения прииска.    

Далее трем  бурам и их достойному сообщнику надо было как можно скорей подсунуть французам  своего человека, который сопровождал бы их, как тень, вплоть до таинственного  места, где хранились вожделенные сокровища. Читатель видел, как ловко справился  преподобный с этой деликатной задачей: он сумел расположить к себе трех  бесстрашных путешественников и если еще не вошел у них в полное доверие, то, во  всяком случае, был принят и их среду.    

Наконец,  уже известно, что Клаас питал еще и бешеную страсть к госпоже де Вильрож, руки  которой он добивался.    

Мысль о  сокровищах владела Клаасом, как наваждение. Однако и воспоминание о молодой  англичанке тоже было неизгладимо.    

Ему  хотелось во что бы то ни стало увидеть ее снова, оторвать от мужа, сделать так,  чтобы муж исчез, чтобы его не стало, а затем разбогатеть и увести молодую  женщину в свои крааль. Он был самоуверен и не сомневался, что сумеет утешить  женщину, которую ему хотелось поскорей увидеть вдовой. Он рассчитывал стать ее  мужем.    

Но в то  время как Альбер де Вильрож отправился на берега Замбези отыскивать закопанные  там сокровища, его жена оставалась в Кейптауне и жила там со своим отцом.  Трудно было заставить ее покинуть это убежище, и вряд ли можно было завлечь  Анну в дикие моста, где со легко было бы похитить.    

И в этом  деле мерзавцу Клаасу тоже помогла его дерзкая изобретательность. Влюбленность и  жадность сделали его тонким дипломатом – что, на первый взгляд, казалось  несовместимым с его грубой внешностью, – и он нашел верный способ вытащить  Анну из дому.    

Надо  было только заставить ее поверить, что Альбер тяжело ранен и умоляет приехать.  Эта выдумка должна была показаться вполне правдоподобной, если принять во  внимание бурный темперамент Альбера и бесчисленные опасности, с которыми была  сопряжена его жизнь в этих диких местах. Его преподобие, который был  единственным грамотным во всей компании, немедленно написал записку. А сам  Клаас, после длительной и безостановочной бешеной скачки, доставил ее в  Кейптаун.    

Госпожа  де Вильрож, потрясенная зловещим посланием, выехала немедленно вместе со своим  отцом. Клаас следовал за обоими этими беззащитными существами по пятам в  ожидании благоприятной минуты, когда без труда сможет их похитить.    

Читатель  помнит, как произошло это похищение: им заканчивается первая часть нашего романа.    

Клаас любил  эффекты. Он нанял целую шайку бродяг, приказал им напасть на карету, в которой  ехали Анна де Вильрож и ее отец, сделать это с большим шумом, убить лошадей, а  в случае малейшего сопротивления уложить также форейтора и кучера. Было  условлено, что тут, как некий ангел-спаситель, появится он, Клаас. Он прогонит  разбойников и освободит рыдающую красавицу, совсем как герой романа.    

Бандитов  все это симулированное нападение забавляло, как любительский спектакль, но они  сделали свое дело с неслыханной грубостью. Комедия завершилась драмой, и берега  Брек-ривер окрасились кровью трех убитых.    

Но Анна  оказалась во власти своего похитителя.    

Этот  неотесанный мужлан всячески пытался ее утешить, а чудесный случаи захотел,  чтобы в Пемпин-краале он нашел Эстер, дочь того самого торговца, которого он  заколол, чтобы было в чем обвинить Альбера и Александра. Общность жестокой  судьбы объединила молодых женщин. Эстер возвращалась в Кейптаун. С сердечностью  родной сестры она предложила место Анне и согласилась повернуть обратно, чтобы  доставить ее в Нельсонс-Фонтейн.    

Нечего и  говорить, что Клаас, наконец-то захвативший Анну в свои руки, и не подумал  направиться в Нельсонс-Фонтейн. Однако он был слишком хитер, чтобы выдать свои  намерения. Он предпочел сохранить роль благодетеля, спасителя. Правда, он  пытался ухаживать и быть любезным, но делал это неловко, неуклюже. Впрочем, его  грубая неотесанность и отсутствие какого бы то ни было воспитания заставляли  Анну относиться к нему снисходительно.    

Госпожа  де Вильрож жила во власти смертельной тревоги и находила, что время тянется  страшно медленно. Быки еле двигались, хотя, казалось, бур всячески их понукал.  Молодая женщина полагала, что он уже забыл про свое неудачное сватовство, и  смотрела на него только как на услужливого спутника, который ради нее не щадит  ни своего времени, ни труда.    

Сначала  Клаас намеревался отвезти своих пленниц на земельный участок, который он арендовал  вместе со своими братьями. Он имел в виду обойти Нельсонс-Фонтейн слева и  повернуть прямо на восток, когда некий посланец, направленный к нему Корнелисом  по поручению преподобного, приказал повернуть во что бы то ни стало и без  всякого промедления к водопаду Виктория.    

Его  преподобие не терял связи с ними. Через кочевников, которые шли по следам  европейцев, он довольно часто извещал буров о своем местонахождении. Клаас  понял, что приближается решительная минута. Он изменил маршрут и стал  торопиться к своим сообщникам.    

Именно в  это время фургон покинул территорию, недавно захваченную англичанами и на  которой английское правительство уже установило свою власть.    

Госпожа  де Вильрож и ее подруга, давно привыкшие к длительным путешествиям, были весьма  удивлены переменой направления и заявили об этом погонщику. Тот ничуть не  смутился.    

– Несколько  дней назад я послал нарочного в Нельсонс-Фонтейн узнать о вашем муже, –  угрюмо ответил он.    

Анна  почувствовала, что все ее недоверие к этому человеку рассеивается, и  поблагодарила. Белый дикарь умел быть внимательным, как человек вполне  цивилизованный.    

– Нарочный  вернулся.    

– И  что он сообщает? О, говорите, умоляю вас!    

– Что  ж, графу лучше. Рана оказалась менее серьезной, чем думали раньше. Он находится  недалеко от водопада. Вот и все.    

Несколько  слов, которые бур выдавил из себя как бы нехотя, молодая женщина слушала, как  небесную музыку. Это была первая радость, какую она пережила с той минуты, как  до нее дошло роковое известие. Сколько мук пережила она с тех пор, сколько  рыданий подавила, сколько пролила слез! Увы, было суждено, чтобы ее отец  заплатил жизнью за попытку найти Альбера, и счастливое известие о том, что  Альбер жив, уже не застало его в живых!    

Благодарность  Анны взволновала бура не больше, чем воспоминания о злодействах, которые он  совершил, чтобы добиться своей цели. Клаас до такой степени вошел в свою роль,  что еще немного – и он в самом деле считал бы себя благодетелем Анны де  Вильрож.    

Он  сказал со своей непроницаемой медлительностью:    

– Раз  уж вы ехали так далеко, чтобы увидеть раненого, я подумал, что вы согласитесь  проехать еще немного, чтобы увидеть его здоровым. Поэтому я переменил  направление и повернул на Викторию. Если только вы не возражаете, –  прибавил он с двусмысленной улыбкой.    

Анна  знала, что ее муж имел в виду добраться именно до этих отдаленных мест, и  потому ни на минуту не усомнилась в том, что бур говорит правду. Однако, боясь  стеснить свою любезную спутницу, она обернулась к Эстер, чтобы спросить со  согласия.    

– Я  поеду куда вам угодно, – мягко ответила девушка. – Я полюбила вас,  как родную сестру. Теперь вы мне заменяете мою семью. Едем.    

Дни  следовали за днями со всем тягостным однообразием, присущим длительным передвижениям  по этим безлюдным местам. Уже было недалеко до вожделенной цели, когда  пустяковый случай неожиданно раскрыл обеим путницам весь ужас их положения.    

Однажды  вечером, когда все спали – и люди и утомленные животные, – Клаас забрался  под фургон и положил рядом с собой нож и ружье. Правда, он храпел, как  кузнечные мехи, но это ничего не значило, он не спал – он прислушивался. Вот в  нескольких шагах раздался тонкий металлический свист, какой издает змея  пикаколу, когда разозлится. Бур услышал эти необычные звуки. С неслыханным  хладнокровием, не меняя положения и не переставая храпеть, он еле заметным  движением схватил нож. Напрягая весь свой слух, этот сын природы приложил ухо к  земле. Слышалось легкое шуршание, точно по песку передвигалась змея. Однако  звук не был непрерывным, это была не змея. Он прерывался через правильные  промежутки, как если бы по песку босиком ходил человек.    

Клаас  усмехнулся и, со своей стороны, издал такой же свист, но чуть более мягко.  Песок зашуршал громче, и очень скоро подошла черная фигура. При свете звезд  Клаас увидел совершенно голого негра, опиравшегося на копье.    

– Кто  ты? – тихо спросил бур.    

– Кайман  – Пожиратель людей, младший вождь племени бечуанов.    

– Кто  тебя послал?    

– Проломанная  Башка и Одноглазый Бизон.    

– Мои  братья. Хорошо. Где они?    

– Недалеко  от Мози-оа-Тунья.    

– Это  я знаю.    

– Зачем  же ты спрашиваешь?    

– Чтобы  убедиться, что ты послан действительно ими.    

– А  разве я но подал сигнала? Разве пикаколу свистит не для нас одних?    

– Правильно!  Кайман – великий вождь. Чего хотят мои братья?    

– Проломанная  Башка требует черноволосую белую женщину.    

– Моему  славному Питеру не терпится, – ответил Клаас с громким смехом.    

– Пусть  он мне, по крайней мере, даст доехать до места, черт побери!    

– Дни  коротки и что будет завтра, того никто не знает, потому что скоро произойдет  большая битва, и Проломанная Башка хочет поскорей стать супругом белой  женщины, – пояснил Кайман.    

– Ты  говоришь о битве? Что-нибудь грозит им?    

– Кто  знает…    

– Ну-ка,  объясни. Ты видел его преподобие?    

– Да.    

– Что  он тебе сказал?    

– Что  трое белых из Европы покинули Алмазную землю и скоро прибудут в Мози-оа-Тунья.    

– Трос  белых из Европы? Ты имеешь в виду того, которого они зовут Альбер…    

– Именно  Альбер, который проломил башку твоему брату и вышиб глаз Бизону. Он скоро  догонит тех двух. Сейчас они уже, должно быть, снова вместе.    

– Откуда  ты это знаешь?    

– Вместе  с моими людьми я следовал за ними по пятам с того самого дня, как они оставили  россыпи.    

– Приказывал  ли вам его преподобие захватить их, убить и принести ему все, что при них  окажется?    

– Приказывал.  Но потом он раздумал. Жаль – Кайман и его братья хорошо поели бы…    

– Что  произошло с белыми за это время?    

– Они  жили в гостях у бушменов Калахари. Потом мы захватили одного из них, самого  большого, и он был у нас рабом.    

– Очень  хорошо!    

– Но  он удрал.    

– Эх  вы, дурачье!    

– Потом  он стал другом Магопо, вождя племени батоков. А тот, которого ты называешь  Альбером, чуть не умер от лихорадки, но проводники спасли ему жизнь. Берегись  его, он страшный человек. Если он узнает, что у тебя в плену находится его  жена, что ты хочешь ее сделать хозяйкой твоего крааля, что ты убил…    

В это  мгновение внутри фургона послышался глухой стон. Бледная, задыхающаяся, обезумевшая  от волнения Анна слышала сквозь щель весь этот разговор. Он велся на языке  ботлами, одного из племен западных бечуанов, которое живет в южной части  Калахари. Оба сообщника вполне могли рассчитывать, что никто их не поймет. По  госпожа де Вильрож, постоянно сопровождавшая отца в его разъездах, отлично  знала местные наречия. Она не упустила ни одного слова из того, что говорили  злодеи.    

Таким  образом неожиданный случай раскрыл перед ней все замыслы Клааса, который оказался  далеко не благодетелем. Он предстал перед глазами Анны как мерзавец, страсти  которого не знают никаких преград и для которого все средства хороши. Ранение  Альбера, попытки найти его, сведения о его новом местонахождении – все обман!  Заступничество во время нападения разбойников    

– обман!  Все обман, кроме неумолимых и зловещих результатов: утрата отца и пленение.    

Негр  услышал стон, раздавшийся в фургоне, и умолк.    

– Нас  слышат! – шепотом сказал он после паузы.    

– Да,  но не понимают. Иди. Скажи моим братьям, что все идет хорошо. Проломанная Башка  скоро получит женщину с черными волосами. Что касается вас, продолжайте хорошо  служить нам. Будьте верны, и скоро у вас будет столько кап-бренди, сколько воды  в Мози-оа-Тунья. Ты меня слышишь, Кайман?    

– Слышу, –  ответил вождь, и голос его задрожал от жадности.    

– Когда  мы найдем булыжник, которым кафры обрабатывают жернова, бечуаны будут на всю  жизнь обеспечены огненной водой белых людей, – повторил бур.    

– Огненной  водой и ружьями.    

– Обещаю.    

– А  если мы захватим Альбера и тех двух, можно ли нам будет принести их кровь в  жертву баримам и скушать мясо?    

– Нет.  Бечуаны отдадут их нам живыми. Надо предварительно снять с них всю одежду и тоже  отдать нам.    

– Зачем?    

– Так  я хочу. А ты исполняй! Иначе не будет ни ружей, ни кап-бренди.    

– Хорошо.  Даю тебе слово вождя.    

– Прощай.    

Дрожа от  негодования и горя, госпожа до Вильрож все рассказала своей спутнице, которая  пришла в ужас, и всю ночь обе они потратили на то, что строили смелые, но, увы,  неосуществимые планы спасения. Они ничего не могли предпринять, даже побега, в  особенности побега.    

Вместе с  тем, как ни были ужасны ночные разоблачения, они имели и свою хорошую сторону:  из них явствовало, что Альбер жив, что он находится где-то поблизости, что  Клаас знает его смелый замысел и тоже направляется к водопаду. Правда, обе  женщины утратили обманчивое чувство безопасности, но теперь они смогут вступить  с бандитом в борьбу или, по крайней мере, защищаться и в случае безвыходности  положения искать спасения в смерти.    

Как ни  был велик ужас, который внушал им Клаас, они Себя сдерживали и были с ним только  более холодны, чем обычно, когда утром он зашел поздороваться. Клаас считал  себя любезным кавалером. С некоторых пор ему даже стало казаться, что он  приобретает светский лоск.    

Поэтому,  увидев оказанный ему прием, он угрюмо взобрался на передок фургона и стал стегать  быков чамбоком: на них изливал он свой бессильный гнев.    

Именно  тогда госпожа де Вильрож сильно уколола себя в палец, чтобы кровью написать на  чистом листке библии те несколько слов, которые нашел Сэм Смит.    

Затем  обе женщины, убежденные, что если хорошо поискать, то в фургоне можно будет  найти хоть какое-нибудь оружие, провели в поисках весь день. Тюремщик дулся на  них, но это позволяло им делать свое дело без помех. И случай великолепно им  помог. Позади банок с консервами они нашли бочонок с порохом, а среди бумаг  убитого хозяина фургона оказался заряженный револьвер в кобуре.    

Нож в  руках Анны произвел бы на Клааса не большее впечатление, чем иголка. Но огнестрельное  оружие – вещь опасная, независимо от того, чья рука его держит. Кроме того,  если пуля, выпущенная наугад, могла в него и не попасть, то уж при взрыве  бочонка с порохом он погиб бы обязательно.    

Таково  было положение, когда Сэм Смит увидел разъяренных люден, мчавшихся к нему со  всех сторон с криками:    

– Смерть  Сэму Смиту! Смерть! Смерть вору!    

 9    

     

     Братья-враги. –  Война на истребление. – Гибель целого племени. – Три основных  южноафриканских народа: кафры, готтентоты, бушмены, – Опасное путешествие  по Верхней Замбези. – Опять на мели! – Жозефу мерещится передвижение  скал. – Встреча с разъяренным гиппопотамом. – Плавание по воде,  окрашенной кровью. – Любовь матери. – Садовый Остров. – Крик  отчаяния.    

     

Считается  почти установленным, что племя батоков, оказавшее Александру столь сердечное  гостеприимство, в настоящее время полностью вымерло. Этот малочисленный народец  некогда процветал и обладал известной культурой, которая вызывала зависть  соседей, но его былое благосостояние пришло в упадок уже в эпоху путешествий  доктора Ливингстона. Поля, которые усердно обрабатывались в течение долгого  ряда лет, заросли сорной травой, и пустыня, преображенная трудом черных  земледельцев, снова приняла свой первобытный вид. Ожесточенная война, война на  истребление, не знающая ни милости, ни пощады, делала все более редкими ряды  несчастных туземцев. Последние остатки племени группировались вокруг вождей,  охранявших культ богов баримов. Батоки ревностно придерживались верований своих  отцов и не желали оставить район водопада. Гул воды, пять столбов испарений,  сверкание радуги батоки по наивности и невежеству принимали за проявление  сверхъестественных сил. Последний из них пожелал умереть, глядя на  «Мотсе-оа-Баримос», то есть на «столбы богов».    

Но боги,  увы, оставались глухи к горячим мольбам верующих, которых непримиримые враги из  племени макололо, несмотря на общность происхождения, истребляли медленно, «но  неукоснительно.    

Действительно,  батоки относятся, верней говоря – относились, к обширной семье бечуанов,  принадлежащих к кафрской расе, которая населяет три четверти южноафриканской  территории.    

Но раз  уж зашла речь о южноафриканских расах, то автор хотел бы немного углубиться в  вопросы этнографии. Наше повествование только выиграет от этого, ибо, в конце  концов, нас интересует не только драма, но и география.    

Бесчисленные  племена, живущие на этой огромной территории, делятся в отношении общих черт и  языка на три отдельные расы. Это кафры, готтентоты и бушмены, которых зовут  также бошиманами или божьеманами. Кафры получили свое наименование от арабского  слова «кафер» – неверный. Скажем лишь несколько слов об этимологии общего  наименования бечуанов и перейдем к макололо, которые являются последними  представителями расы на севере.    

Название  «бечуана» образуется из слов «чуана», что значит «подобный» и местоимения «бот»  – они. Таким образом, слово «бечуана» означает «равные» или «товарищи».  Рассказывают, что некий путешественник – имя его неизвестно – пытался узнать у  этих людей сведения о соседних племенах, а они ему отвечали: «бет чуана», то  есть «они такие же, как мы». Путешественник не понял ответа и решил, что ему  сообщают общее название народов, живущих между Оранжевой рекой и 16-й южной  параллелью.    

Однако,  будучи «равными», «подобными» и «товарищами», племена бечуанов ведут между  собой ожесточенные войны, чему доказательством служит братоубийственная борьба  батоков с макололо, закончившаяся полным истреблением батоков.    

Мы  возвращаемся к нашему повествованию, которое прервали на одном из последних эпизодов  этой войны…    

     

Хорошо  подкрепившись и рассказав друг другу пережитые испытания, Александр, Альбер и  Жозеф решили переправиться на островок, расположенный в верхней части водопада,  то есть туда, где должны были томиться его преподобие и полицейский.    

– Едем, –  с шутливой решимостью сказал Александр, берясь за весла. – Едем к нашим  двум нахалам…    

– Приходится, –  улыбаясь, добавил Альбер. – Ничего не поделаешь…    

– Что  ж, едем!    

Переправа  велась с бесконечными предосторожностями и очень медленно. Надо было пробираться  между огромными деревьями, которые река в живописном беспорядке относила к острову.  Деревья громоздились одно на другое, и это было опасно. Иногда утлый челнок  вплотную касался серых скал, отполированных водой и солнцем, и легко скользил  по протокам, которые Александр, по-видимому, прекрасно изучил. Альбер уже готов  был высказать ему свой восторг, когда резкий толчок одновременно остановил и  его и суденышко.    

– Тысяча  молний! – воскликнул Александр. – Или я совершенно поглупел, или  скалы вырастают здесь за сутки. Они закрыли проход, который я знаю, как свой  карман!    

Жозеф от  толчка повалился навзничь, но поднялся и ворчал, покуда Альбер, упавший спиной  на киль, тщетно пытался встать на ноги.    

– Карай! –  ругался каталонец. – Я ударился грудью. Счастье, что она у меня крепкая,  как барабан!..    

– Да  и пирога крепкая! – заметил Альбер, наконец нашедший равновесие.    

Оно не  было слишком устойчиво, потому что пирогу потряс второй, не менее сильный удар.    

– Эх  ты, горе-лодочник! – подшутил Александр над самим собой, несмотря на всю  серьезность положения. – Ты, видно, забыл очистить русло у пристани?.. Или  баримы за одни сутки изменили течение воды?    

– Черт  возьми! – воскликнул Жозеф. – Смотрите, месье Альбер, месье  Александр: скалы…    

– Что  – скалы?    

– Они  ходят…    

Из-под  воды послышался мощный рев, какой могло бы издать стадо разъяренных буйволов, и  одновременно под самым носом у Жозефа вынырнула противная голова.    

– У,  протибный зберь! – воскликнул каталонец, увидев огромную пасть, утыканную  короткими, но крепкими, как булыжник, зубами, и широко раскрытые ноздри, из  которых вырывался прерывистый храп.    

– Так! –  спокойно сказал Александр. – Стало быть, это не плавучая скала, а  просто-напросто гиппопотам… Спокойствие, друзья, спокойствие. Возьми свой  карабин, Альбер, и стреляй ему прямо в пасть… иначе…    

Он не  закончил фразы. Его друг еще не успел схватить ружье и прицелиться, как  чудовище вынырнуло, открывая до половины заплывшее жиром туловище.    

Гиппопотам  глубоко вдохнул свежий воздух, уставил на трех друзей свои маленькие хищные  глазки, встряхнул короткими и жесткими ушами, затем, вцепившись зубами в борт  суденышка, стал раскачивать его так бешено, что оно вмиг набрало воды и едва не  опрокинулось вверх дном. Этот случай чуть не погубил трех французов, но он же  оказался и залогом их спасения. Набрав воды, лодка отяжелела, и это сразу  придало ей устойчивость.    

Гиппопотам  хотел повторить атаку. Он немного отступил назад, чтобы погрузиться, подплыть  под лодку и поднять ее могучей своей спиной. Если бы он промахнулся, у него бы  еще оставалась возможность навалиться на нее всей своей огромной тяжестью и  раздавить.    

– Да  стреляй же! – кричал Александр.    

В тот же  миг послышался жалобный стон, и на желтоватой поверхности воды расплылось  широкое красное пятно. Толстокожее животное на миг замерло и явно  забеспокоилось.    

Альбер  использовал минуту и выстрелил. Отчетливо был слышен сухой удар: пуля пробила  лопатку; кровь ударила и смешалась с водой, которая и ранее была красной, но по  неизвестной причине.    

– Он  ранен! – воскликнул стрелок. – Он пойдет ко дну…    

Однако,  несмотря на страшную рану, гиппопотам делал отчаянные усилия, чтобы удержаться  на воде. Странно, он уже как будто не обращал внимания на лодку, которая так  недавно привела его в ярость, и в его помутившихся глазах уже не было злобы. Он  поднялся, стал поворачиваться во все стороны, оглядывая открытое пространство,  и издавал глухое ворчанье, в котором слышалось больше тревоги, чем гнева.    

Альбер  хотел выстрелить из второго ствола, но Александр его удержал.    

– Не  стоит, – сказал он. – Лучше побереги последние патроны, зверь уже не  опасен.    

– Как  это так?    

– Да  вот смотри!..    

Неподвижная  туша поднялась из воды позади пироги и поплыла, уносимая течением. А гиппопотам,  которого Альбер только что ранил, замычал страшным голосом и поплыл вдогонку за  мертвой тушей. Но ее уносило быстрым течением, и гиппопотаму было трудно  угнаться.    

– Ну,  мы счастливо отделались! – сказал Александр со вздохом облегчения.    

– Ты  считаешь, что всякая опасность миновала?    

– Бесспорно!  И только благодаря нашей счастливой звезде: она столкнула нас с самкой. Хороши  бы мы были, если бы напоролись на самца.    

– Если  бы наша звезда действительно была счастливой, она убрала бы с нашей дороги всех  толстокожих, без различия пола.    

– Согласен.  Однако согласись и ты, что гнев этого несчастного зверя был вполне оправдан.    

– Почему?    

– Потому  что мать преспокойно гуляла у себя в реке, нисколько не думая ни о сокровищах  кафрских королей, ни о европейцах, которые за этими сокровищами гоняются, как  вдруг «нос нашей пироги, острый как шпора, зарезал ее детеныша, которого она  держала у себя на спине.    

– Детеныша?    

– Несомненно.  Смотри, какие отчаянные усилия она делает, чтобы догнать его. Неужели она стала  бы, по-твоему, так выбиваться из сил, если бы какая-то непреодолимая сила не  влекла ее к этому бездыханному телу?    

– Теперь  я все понимаю. Первый толчок мы испытали, когда наскочили на малыша. Из воды  едва только показалась голова.    

– А  потом нас толкнула мамаша. Она почувствовала, что малыша нет, и стала его  искать.    

Туша  гиппопотама чернела в нескольких метрах от водопада. Детеныш казался всего лишь  черной точкой среди клочьев белой пены. Но он внезапно исчез. Мать закричала в  последний раз, выпрямилась во весь рост, собрала все свои уходящие силы и  бросилась в бездну.    

Бедное  животное! – пробормотал Альбер.    

– И  черт его бозьми! – воскликнул Жозеф, почувствовавший себя отмщенным.    

– Милостивые  государи и друзья, благоволите высадиться, – пригласил Александр. –  Мы прибыли.    

Два  человека бросились к ним, путаясь в лианах и спотыкаясь. Оба промокли до  костей, у обоих вода текла по волосам и бородам, как если бы они только что  вышли из бани.    

– Мастер  Виль! Преподобный!    

– Да,  да, это мы, господа! И мы счастливы, что наконец видим вас! Мы слышали ваш выстрел  и видели, как вы боролись с этим чудовищем, которое только что провалилось в  бездну. Ну и наволновались же мы! Надо благодарить провидение за то, что оно  избавило вас от такой опасности.    

– Вы  очень добры, – ответил Александр довольно-таки неопределенным тоном и тут  же спросил: – А где мой двойник?    

– Он  мерзавец, месье. Он последний мерзавец! – мрачно ответил мастер Виль.    

– Спокойно,  брат мой, – гнусавя, перебил его преподобие. – Это заблудшая овца. К  тому же он оказал нам услугу.    

«Ах ты,  ханжа!» – подумал Жозеф.    

– Хороша  овца и хороша услуга! – кисло заметил мастер Виль. – Он начал с того,  что потребовал у нас кошелек или жизнь…    

– Но  так как у вас не было ничего в карманах, он подал вам милостыню?    

– Нет.  Но он оказал нам услугу перевез нас сюда. Я только не знаю, где он украл лодку.    

– Но  почему он доставил вас именно на этот остров, а не на какой-нибудь другой?    

– Так  захотел его преподобие, – пояснил мастер Виль. Он прочитал бандиту  проповедь о необходимости уважать чужую собственность, а потом попросил  перевезти нас.    

– Мастер  Виль начинает прозревать, – шепнул Альбер на ухо Александру.    

– Однако,  брат мой, – снова и еще более гнусавя заговорил его преподобие, –  никто не мешает вам уехать на прииск. Вы вполне могли бы найти там применение  для ватой силы и энергии.    

– Так  его! – сказал Александр в сторону.    

– А  что касается меня, – заявил его преподобие, – то я хотел попасть  именно сюда по многим причинам. Как вы, вероятно, знаете, этот островок посетил  знаменитый Ливингстон, высокочтимый основатель английских миссий в Южной  Африке… Вот мне и захотелось совершить паломничество в эти места, связанные с  именем моего бессмертного соотечественника. Это он сделал здесь насаждения, он  придумал и название «Садовый Остров». Естественно, что меня сюда потянуло.    

– Вполне  естественно, ваше преподобие.    

– Наконец-то,  после стольких жестоких злоключений, я добрался до цели своего путешествия! Я  хочу принести свет евангелия местному населению, положить конец  братоубийственным войнам, которые опустошают этот богатейший край. Я хочу дать  просвещение людям черной кожи, приобщить их к нашему святому учению, словом,  завершить, насколько мне позволят мои слабые силы, дело Давида Ливингстона.  Место это благодаря своему великолепию всегда поражало воображение. Не кажется  ли вам, что именно здесь мне следовало бы основать миссионерский центр?    

– Это  верно, – сказали одновременно Александр и Альбер, принимавшие всерьез  гнусные кривлянья своего спутника.    

– Но  я так обрадовался вашему возвращению, на которое больше не смел рассчитывать,  что забыл спросить о вас самих. Простите меня, я был слишком потрясен. Итак,  что же было с вами за это время?    

Альбер  хотел было поблагодарить его в нескольких словах, когда из-за перевитых лианами  деревьев, стоявших плотной стеной, послышались душераздирающие крики. Все пять  европейцев бросились туда и через несколько минут добрались до места.    

Два  негра судорожно вцепились в бревна, бывшие, по-видимому, обломками плота, и исступленно  звали на помощь. Положение несчастных становилось с каждой минутой все более  угрожающим. Оно должно было с минуты на минуту стать безнадежным: неграм  предстояло либо разбиться о скалы, либо быть унесенными в бездну.    

Александр  спокойно все взвесил и голосом, покрывавшим шум водопада, крикнул:    

– Надо  их спасти!    

 10    

     

     У его преподобия дело  расходится со словом. – Приготовления к оказанию помощи. –  Благородный поступок. – Старые знакомые. – Гэн и Хорс. – Негры  изумлены. – Александр с удивлением узнает, что наделен даром  вездесущности. – Битва белых с батоками. – Три друга расстаются  наконец с его преподобием и с мастером Вилем. – Гэн – посол при короле  макололо. – Придворный глашатай. – Африканский этикет.    

     

Когда  Александр, увидев двух чернокожих, которым грозила гибель, воскликнул: «Надо их  спасти!», у каждого из присутствующих сложилось свое отношение к этому делу.    

Альбер и  Жозеф, люди с золотым сердцем, бесстрашные и великодушные, оба мгновенно  разделись и приготовились броситься в воду.    

Его  преподобие, вопреки напыщенным тирадам, которые он только что произнес,  осторожно отошел подальше от берега. Что касается мастера Виля, то он незаметно  пожал плечами и пробормотал сквозь зубы:    

– Надо  быть французом, чтобы так глупо рисковать своей шкурой ради каких-то негров!    

Жозеф  слышал гнусное замечание полицейского и побледнел от негодования.    

Однако  надо было торопиться, и он не счел нужным удостоить мастера Виля отповеди тут  же, на месте, но сохранил его слова в памяти.    

– Друзья, –  сказал Александр, – только не будем действовать необдуманно. Это значило  бы идти на верную, но бесполезную гибель. Вы не проплывете и десяти шагов, как  вас завертит течением и унесет к водопаду…    

– Что  же делать? – встревоженно воскликнул Альбер. – Не будем же мы спокойно  любоваться…    

– Слушайте  меня. Без лишних слов. Альбер, беги посмотри, цела ли наша пирога. А вы, Жозеф,  можете вы быстро, в два счета, взобраться на это дерево, с которого свисают  лианы?    

– Могу.  Что еще?    

– Вот  вам мой нож. Доберитесь до вершины, срежьте две-три лианы и немедленно спускайтесь  вниз.    

– Карай!  Лезу. Сейчас увидите…    

Несколько  секунд – и он исчез в густой листве, мокрой от водяной пыли, которая неслась с  водопада.    

– Мужайтесь,  ребята! – крикнул Александр неграм по-английски. – Сейчас мы вам  поможем!    

Три  срезанные Жозефом лианы, тонкие, но крепкие, как канаты, извиваясь упали на  землю.    

Тут  бегом вернулся Альбер. Он был в отчаянии.    

– Пирога  выбыла из строя! – кричал он издали, – Гиппопотам перекусил борт.  Открылась течь в двух местах.    

– Я  так и думал, – хладнокровно ответил Александр. – Поэтому-то я и  приказал Жозефу поискать на всякий случай канат. Эй, Жозеф, слезайте, друг мой!    

– Есть,  месье Александр! – ответил каталонец, соскальзывая вниз между лианами, как  марсовой между снастями.    

– Ну  вот! А теперь моя очередь действовать. Ты, Альбер, хорошенько обвяжи меня под  мышками одной из этих лиан. Затем, по мере того как я буду отплывать от берега,  потихоньку разматывай их. Когда первая кончится, привяжи к ней вторую. Вы,  мастер Виль, возьмите карабин и смотрите в оба. Не исключено, что я опять  напорюсь на гиппопотама. Тогда вы стреляете.    

– Ну  нет, месье Александр, – горячо перебил его Жозеф, – не допущу я,  чтобы вы тут изображали ньюфаундлендскую собаку! Я сам вытащу негров.    

– А  я? – сказал Альбер. – Неужели ты думаешь, я буду сидеть и плести  веревки, когда ты рискуешь переломать себе все кости?    

– Оставь,  Альбер.    

– Да  ни в коем случае!    

– Давайте  я вас помирю, господа, – вставил Жозеф. – Вы, месье Альбер, должны  себя сохранить ради мадам Анны. У вас, месье Александр, есть мать. А у меня нет  никого. Я уже рисковал своими костями по менее важному поводу, и не позже как  сегодня утром. Так что нечего тут – я ныряю.    

– Ладно! –  сказал Александр. – Если мы слишком долго будем соревноваться в великодушии,  это кончится плохо для тех двух бедняг. Идите, Жозеф. Это добрый поступок, и я  буду у вас в долгу.    

– Карай!  Месье Александр, я вам верю. Раз, два…    

Смелый  каталонец бросился в волны, и они разбились в сверкающую пыль. Затем он стал  сильно грести руками и поплыл к тому месту, где выбивались из сил истощенные  борьбой негры. А течение все ломало и ломало обломки их плота. Несмотря на  прилив энергии, которую им теперь подавала надежда на спасение, они уже с  трудом держались.    

Крик  ужаса вырвался у Альбера и Александра, когда они увидели, что последний обломок  плота разбился о скалу. Вся самоотверженность Жозефа становилась излишней. Но  нет. К счастью, два бревна задержались, и утопающие смогли за них ухватиться.    

Тут  подоспел Жозеф. Он уже дышал тяжело, как кит.    

– Ничего,  ребята! Смелей! – весело кричал он. – Еще капельку продержитесь!  Только за меня не хвататься, а то будет плохо. Постой-ка, да они не отвечают!  Уж не померли ли они? Карай! Да они стали пепельного цвета… Это со страху! Ну,  давайте!..    

Он  схватил их обоих за волосы и поплыл обратно. По счастью, течение  благоприятствовало ему. Если бы надо было плыть вверх, то, несмотря на всю свою  смелость и ловкость, Жозеф пошел бы ко дну вместе с обоими спасенными. А теперь  его несло к островку, да еще Альбер и Александр крепко держали в руках лианы на  случай, если бы его стало относить в сторону. Трудно было, однако, держаться на  воде, и Жозеф не без тревоги думал, как ему быть с обоими неграми: они стали  беспомощны, как два покойника.    

Грохот  водопада мешал ему слышать советы Александра и Альбера, а те не знали, что  негры лишились чувств, и все кричали им, чтобы они обвязались лианой. Одно из  двух бревен, уцелевших от плота, давно унесло водой. Осталось еще одно,  последнее. К счастью, дерево было очень пористое.    

Не найдя  другого выхода, Жозеф крепко обхватил бревно ногами и поплыл, не выпуская из  рук густые волосы негров.    

Альбер и  Александр, не зная, насколько прочна лиана, с ужасом наблюдали этот маневр. Если  лиана оборвется, все трое неминуемо погибнут!    

Но такой  героизм не мог не быть вознагражден. Три человека неслись, их бросало и кружило,  но лиана держала крепко, и в конце концов Жозеф, изнуренный и задыхающийся,  подплыл к берегу вместе с двумя африканцами, все еще находившимися в глубоком  обмороке.    

Но тут  он и сам лишился чувств.    

Негры  были не из тех слабеньких существ, которые часто падают в обморок. Когда они перестали  захлебываться и Альбер с Александром принялись их растирать, они вскоре начали  шевелить руками и ногами, широко раскрыли свои фарфоровые глаза и оба  одновременно громко чихнули, что доказывало вполне благополучное состояние всех  их органов.    

– Будьте  здоровы! – невозмутимо поздравил их Жозеф. Он и сам чихнул не менее звучно  и приветствовал самого себя: – И ты тоже будь здоров, друг Жозеф.    

Потом он  воскликнул:    

– Черт  возьми, я все-таки доволен! Не так ли, месье Александр? Вовремя я подоспел! Еще  минутка – и они бы утонули самым аккуратным образом.    

– Ах,  Жозеф, Жозеф! И нагнал же ты на нас страху! – сказал Альбер, все еще  дрожавший при мысли об опасности, какой подвергал себя его молочный брат. –  Но ты цел и невредим?    

– Как  крепость Пра-де-Моло!..    

– Ну,  вот и отлично! А что касается негров, то, по-моему, у них со страху мозги  немного съехали набок. Смотри, Александр, как они на тебя уставились!..    

– Да  ведь, черт возьми, это мои старые знакомые! Это Гэн, сын Магопо, и его  племянник Хорс.[32]  Неожиданная и приятная встреча!    

Но  молодые батоки, два прекрасных атлетически сложенных представителя кафрской  расы, не могли выговорить ни слова, так они дрожали, так у них стучали зубы.  Разве только встреча с баримами – божествами водопада – могла бы до такой  степени ошеломить их.    

– Ну,  что вы, дети мои?! – мягко сказал им Александр. – Успокойтесь. Ведь  вы меня знаете. Вам больше не грозит опасность… Вы оба живы, а я ваш друг…    

– Вождь…  Белый вождь! – с трудом пробормотал Гэн, а Хорс, видимо, был готов  броситься назад в Замбези, чтобы только не глядеть на существо, которое ему  казалось сверхъестественным.    

Александр  сделал шаг вперед и дружески подал Гэну руку, но тот отскочил, как если бы ему  протянули кусок раскаленного железа.    

– Ничего  не понимаю! – сказал Александр. – Да они просто сошли с ума!    

– Это  вождь, – наконец выжал из себя Хорс.    

– Да!  Великий вождь, наш друг! – подтвердил Гэн и громко расхохотался.    

Хорс  немедленно последовал его примеру, и раскаты неудержимого хохота гремели еще  долго.    

– Значит,  ты не с батоками, о великий вождь?    

– Как  видишь…    

– Я  это вижу… Конечно. Но я не уверен…    

– Я  не уверен!.. – как эхо повторил Хорс.    

– Объясни,  мой мальчик!    

– Да  ведь сегодня утром мы тебя оставили там, – он показал на юг. – Ты был  вместе с моим отцом Магопо.    

– Ошибаешься,  Гэн.    

– Нет,  вождь. Ты поддерживал батоков, и твой карабин, который убил слона, дышал огнем  на врагов.    

– Как,  батоки дрались?    

– Дрались,  вождь. Была страшная битва.    

– С  макололо?    

– Нет.  С белыми, у которых длинные бороды.    

– И  я был среди них?    

– Ты  был с батоками. Правда, нас было больше, но белые имели ружья. Батоки отошли  без потерь… А ты остался с моим отцом Магопо.    

– Белый  вождь остался с Магопо, – подтвердил Хорс, которому тоже хотелось вставить  слово.    

– А  потом Магопо направил нас сюда – узнать, ушли ли макололо. Мы считаемся самыми  быстроногими бегунами во всем племени. И нам было ведено обратиться к баримам,  добиться, чтобы они покровительствовали успеху нашего оружия. Потому что мы оба  знаем, как надо разговаривать с баримами,    

– не  без гордости заявил юноша.    

– Я  все понял, кроме одного: как это ты мог меня видеть сегодня утром рядом с  Магопо?    

– Это  правда, мы тебя видели. Ты разговаривал с нами. Посуди сам, как мы удивились,  увидев тебя здесь, если нет ни белого, ни черного человека, который мог бы  состязаться с нами в беге… А ты попал сюда раньше нас!.. Значит, ты существуешь  одновременно в двух местах?    

– Белый  вождь существует везде… Он друг баримов. Возможно, он и сам барим, –  перебил Хорс, который был счастлив найти объяснение этой удивительной  вездесущности, тем более что оно совпадало с наивными верованиями его предков.    

– Тут  какая-то чертовщина, но я не знаю какая, – негромко сказал Александр своим  друзьям. – Одно ясно: батоки дрались с белыми. А не те ли это приисковые  молодчики, с которыми и у нас была стычка? Позвольте! А эта личность, которая  находится у Магопо и благодаря которой мне приписывается божественная  вездесущность?! Да ведь это может быть только мой двойник, подлец Сэм Смит!..  Ах, черт возьми, Магопо, вероятно, принимает его за меня! Этак он нам испортит  наши добрые отношения с неграми!..    

– Дело  серьезное, – заметил Альбер. – Смит быстро смекнет, насколько ему  выгодно, чтобы его принимали за тебя. Ведь Магопо собирался раскрыть тебе все,  что касается клада…    

– Верно.  Но раз так, нельзя терять времени! Надо поскорей отправиться к батокам, а  мистер Смит пусть занимается своими делами… Господа! – продолжал он,  обращаясь к Вилю и преподобному, которые с молчаливым любопытством наблюдали  всю описанную сцену. – Мы сейчас возвращаемся на материк. Хотите ли вы  поехать с нами или предпочитаете остаться здесь?    

– Нет,  нет! – одновременно ответили оба англичанина. – Мы едем с вами!..    

Александру  захотелось отметить не без иронии, как противоречит этот ответ его преподобия  тем елейным речам, которые он держал еще так недавно. Но француз вспомнил о  Другом.    

– А  пирога? – воскликнул он. – Ведь гиппопотам ее изломал!.. Как же мы  переправимся?    

– За  этим дело не станет, – сказал Альбер. – Батоки мне помогут, и за час  я ее починю. Если бы нам удалось снять с гиппопотама кусок кожи, было бы лучше  всего. Впрочем, можно взять кусок древесной коры и прикрепить его типами  «подожди немного». Это вполне заменит кожу гиппопотама.    

– Но  деревья здесь очень сырые, и кора на них толстая. Боюсь, будет трудно приладить  их так, чтобы лодка не пропускала воду, – заметил Александр.    

– А  я и не намереваюсь использовать наружную кору. Она вся потрескалась от влаги и  солнца. Я возьму лишь внутреннюю пленку, которая покрывает древесину. Она  тонкая и прочная, как пергамент.    

– Чудесно!  Стало быть, за работу! Надо поскорей ободрать деревья…    

Альбер  заимствовал этот способ починки судов у буров Оранжевой республики. Как он и  предвидел, вся работа отняла не больше часа, и переправа прошла вполне  благополучно. Но, едва ступив на твердую землю, Александр отвел в сторону обоих  молодых батоков и поделился с ними планом, который сложился у него в голове во  время переправы. Гэн и Хорс согласились, хотя это было им весьма не по душе…    

А тем  временем мастер Виль и преподобный сообразили, что если они и сейчас не  отвяжутся от французов, то это может показаться подозрительным. Поэтому они  заявили, что отправляются на прииск. Прощание было холодным.    

– Наконец-то  мы одни! – сказал Альбер. – Что ты думаешь делать?    

– Вот  что я решил, – заявил Александр. – Ни в коем случае нельзя допустить,  чтобы продолжалась братоубийственная война между батоками и макололо. Она  неизбежно кончится истреблением батоков. Правда, я пользуюсь у них известным  престижем после того, как оказал услугу их вождю, но вместе с тем я и у  макололо встретил живую симпатию. Это, вероятно, отклик тех отношений, которые  у них были в свое время с белыми и, в частности, с доктором Ливингстоном. Надо  как можно скорей помирить их, установить среди них прочный и длительный мир.  Поэтому, я думаю, хорошо было бы направить сына Магопо в качестве посла к вождю  макололо. В этом звании он не подвергается никакой опасности: у чернокожих оно  священно. Самое большее, чем он рискует, – это неудача переговоров.    

– Очень  хорошо. Но почему бы тебе самому не выполнить это дело? Зачем возлагать его на  неопытного молодого человека, почти мальчика?    

– Не  беспокойся. Говорить буду я. Гэн только должен подтвердить, что у батоков  вполне честные намерения. Кроме того, своим присутствием он придаст этой  дипломатической конференции официальный характер. Кафры страшно любят  соблюдение всяческих форм. Я надеюсь, что такое проявление доверия самым лучшим  образом отразится на последующих взаимоотношениях обоих племен… Ну как, Гэн,  дружок, ты готов? И ты не боишься?    

– Я  готов следовать за тобой, вождь, и я не боюсь ничего.    

– Хорошо.  Через несколько минут ты предстанешь перед племенем макололо. Тебе известно,  что ты должен сказать их вождю?    

– Да.  Я помню твои слова.    

– Возьми  этот нож и эту зеленую ветвь. Вот, кроме того, в зеленом листе порох и свинец.  Держи все это на виду. А ты, Альбер, и вы, Жозеф, идите рядом с Хорсом. Я пойду  вперед с Гэном. Ну вот, церемониал выработан, а теперь – вперед.    

Так они  и пошли берегом вверх по течению Замбези и меньше чем через час встретили бечуанов  из племени макололо, которых осторожный вождь выслал в разведку. Александр  назвал себя, сообщил, что с ним еще двое белых из Европы, и наказал черным  разведчикам доложить вождю, что к нему идет придворный гонец от батоков.    

Разведчики  церемонно поклонились и сказали, что это хорошо. Потом они прибавили:    

– Добро  пожаловать посланцу батоков. Белые будут приняты, как сыновья Дауда. Пусть белый  вождь, друг черных людей, подождет нашего возвращения, раньше чем вести сына  Магопо в Котлу. Женщины принесут плетенки с байялоа,[33] потом соберутся воины.    

После  столь ободряющего вступления показалось многочисленное войско. Оно приближалось  медленно, издавая нестройные крики, которые подействовали на Гэна и Хорса  весьма успокоительно, хотя европеец не понял бы, содержат ли они приветствие  или угрозу.    

Шагах в  ста воины остановились и воткнули копья в землю. Затем старик высокого роста, в  головном уборе из страусовых перьев сделал знак четырем женщинам и те подали  прохладительные напитки.    

Этот  старик был придворным глашатаем вождя Сешеке, сына Себитуане. Оба они, отец и  сын, были друзьями доктора Ливингстона. Глашатай нес свою должность с  незапамятных времен, но чувствовал себя не совсем уверенно всякий раз, когда  ему приходилось выполнять служебные обязанности.    

Однако  он был непреклонен во всем, что касалось этикета и церемониала, и ни за что не  хотел допустить самого малейшего их нарушения.    

Поэтому,  еще находясь на таком расстоянии, которое едва позволяло его слышать, он стал  зычным голосом провозглашать:    

– Господи!  Взгляни на белых людей, товарищей вождя Сешеке! Взгляни на братьев племени  макололо. Господи! Макололо – могучие воины, они протягивают руку своим  достойным врагам, сыновьям батоков. Господи! Мы хотим мира! Ниспошли мир детям  твоим!    

– Прекрасное  начало, – шепотом сказал Альбер Александру который с грехом пополам переводил  ему эти приветствия.    

Конечно.  Только бы какая-нибудь неожиданность не сорвала нам все дело в последнюю минуту.    

 11    

     

     Церемониал  приема. – Вождь макололо присваивает себе английский государственный  гимн. – Дородность женщин племени макололо. – Неудобные  украшения. – Странное пиво, – Полума, великий фетиш вождя  Сешеке. – Необычная судьба извозчичьего плаща. – Котла, –  Парадное одеяние африканского монарха. – Сешеке танцует в котильоне. –  Шампанское. – Трогательная аллегория при заключении мирного  договора. – Новые опасения.    

     

То ли он  и сам устал от войны с батоками, то ли ему просто хотелось угодить белым, оказывая  достойный прием глашатаю двора, но Сешеке, как говорится, просто из кожи лез,  чтобы принять гостей достойным образом. Новый отряд, состоявший из лучших  воинов, одетых в полную парадную форму, вышел им навстречу. Железные  наконечники копий, начищенные красным песком, сверкали, как штыки у европейских  солдат, а древки были отполированы кварцем. Широкие пояса из манчестерской  хлопчатобумажной ткани опоясывали талию и бедра черных воинов; браслеты из  латуни были надеты у них на руки и на ноги и сверкали, как золото; волосы,  смазанные смолой акации, смешанной с красной глиной, высоко вздымались над  головой, напоминая меховые шапки наполеоновских гренадеров, и, наконец, у  каждого воина перемычка между ноздрями была проколота щетиной дикобраза, что  издали походило на лихие усы.    

Оркестр,  выступавший впереди этой королевской гвардии, состоял всего из четырех исполнителей.  Но какие это были виртуозы! Жозефа сначала поразил великолепный красный цвет их  волос, и он не мог не обратить на это внимания Александра.    

– Посмотрите! –  сказал он. – Они носят красные конские хвосты, как у нас во Франции драгуны  и кирасиры.    

– Вот  вам доказательство того, дорогой Жозеф, что ничто не ново под луной.    

– С  вашего позволения, месье Александр, – а барабаны?    

– Уступаю  вам охотно барабаны из кожи куагги и их манеру бить в эти барабаны только одной  палочкой.    

– А  трубы?! Карай! Они вставляют их себе в нос!.. Видели вы когда-нибудь, чтобы  горнист играл носом?    

Действительно,  ново и оригинально!..    

Да у них  кровь должна идти носом!..    

– Это  их дело! Но поглядите, что вытворяет капельмейстер. А это переносное пианино!..  Какой невиданный музыкальный инструмент! Он дополняет коллекцию рабукенов,  ромельпо, ньюм-ньюмов и прочих, какие мы встречали раньше.    

И  действительно, если странные барабаны из дуплистого ствола, туго перетянутого  двумя просушенными на огне кожами куагги, производили адский шум, если паутина,  затягивающая небольшую дырочку сбоку, служила для того, чтобы звуки получались  надтреснутыми, то инструмент, который Альбер назвал переносным пианино, казался  еще необычнее и по виду и по звучанию.    

Туземцы  этой части Южной Африки называют его «маримбо» и пользуются им только в исключительных  случаях. Он состоит из двух параллельных брусков, согнутых в полукруг. Поперек  на расстоянии сантиметров двадцати один от другого положено пятнадцать  деревянных клавишей длиной сантиметров в сорок и шириной от шести до восьми  сантиметров каждая. От толщины клавиши зависит высота звука. Под каждой  клавишей находится пустая тыква. На ее верхней части сделаны надрезы, так что  оба бруска входят в них, как в пазы. И наконец, величине каждой тыквы  соответствует тональность звука, который должна дать соответствующая клавиша.  Тыква является резонатором, наподобие полого тела наших струнных инструментов.    

По маримбе  бьют двумя маленькими барабанными палочками. Звук она издает мягкий, довольно  приятный, и исполнитель нередко достигает виртуозности. Сейчас на маримбе играл  музыкант, красная шевелюра которого пылала, как огромный пион. Он закончил свою  серенаду головокружительной трелью и сразу перешел к мелодии, в которой Альбер  и Александр не без глубокого удивления узнали английский государственный гимн:  «God save the queen».[34]    

Сешеке  слышал эту мелодию от доктора Ливингстона и без всякой церемонии присвоил ее  для своего собственного тропического величества. Подданные были обязаны  выслушивать ее во всех торжественных случаях.    

Европейцы  едва успели обменяться двумя словами по поводу этой довольно-таки неожиданной  музыкальной фантазии, потому что женщины принесли новые напитки и раздавали их  в изобилии, как всегда делают чернокожие: они сами всегда рады случаю выпить.    

Дородность  женщин позволяла легко догадаться, что они принадлежат к верхам местной знати.  Это были настоящие дамы. Их тонкие руки не знали грубого труда женщин из  простого народа. Они носили короткие юбочки из бычьей кожи, которая была,  однако, не толще сукна, и небольшие мантильи, переброшенные через плечо. Наряд  делал их привлекательными. Руки и ноги, густо смазанные коровьим маслом и  блестевшие, как черное дерево, были почти целиком прикрыты множеством браслетов  из латуни и слоновой кости. Некоторые напялили на себя такое количество этих  украшений, что натерли себе запястья и щиколотки. Но уж такова мода! А мода –  что в Африке, что у нас – беспощадно требовательна, и эти наивные жертвы  варварской элегантности платили за нее кровью.    

Неудивительно,  что, когда они появились с корзинками байялоа, их встретили одобрительным  шепотом.    

– Как  они красивы! Как у них блестит кожа! Как красива кровь на слоновой кости! –  шептали восторженные зрители.    

Женщины  шагали тяжелой походкой перекормленных уток.    

Тропические  богини потчевали Александра, и он пил, не моргнув, мутную бурду, которую могли  прозвать пивом только люди, измученные жаждой и свободные от предрассудков. Это  пойло, приготовляемое из дурасаифи, то есть из сорго, содержит много муки. Оно  весьма питательно, но не освежает и приводит к ожирению, которое считается  здесь у женского пола верхом элегантности. Однако, чтобы пить это «пиво», нужно  иметь крепкую глотку.    

Альбер и  в особенности Жозеф не смогли сдержать гримасу разочарования.    

– Карай! –  пробормотал Жозеф. – Это отруби! Правда, месье Альбер? Отруби и что-то аптечное…    

– Гм! –  буркнул Альбер, у которого рот был полон муки. – Я бы скорей сказал, что  это похоже на болтушку из кукурузы и каштана, какую у нас дают животным для  откорма.    

– То-то  все эти дамочки похожи на гиппопотамов.    

«Дамочки»  не понимали непочтительных замечаний Жозефа. Одна из них, видя его нерешительность,  взяла у него его плетенку и с самой милой бесцеремонностью стала пить из нее.    

Однако,  несмотря на все эти предварительные знаки расположения, Александр лишь с большой  осмотрительностью продвигался вперед, к тому месту, где его ждал вождь,  окруженный высшими сановниками. Хорошо зная обычаи, он даже испытывал некоторую  тревогу, когда заметил, что не возвращается глашатай, несколько времени тому  назад ушедший к своему повелителю. Между этим слишком усердным чиновником и его  властелином шло долгое совещание, потом начались бесконечные взаимные приветствия  и благопожелания. Наконец монарх поднялся, подал знак, взмахнул три раза  хвостом шакала, заменявшим ему носовой платок, и издал пронзительный крик,  после чего сразу вступили все шумные инструменты оркестра.    

Александр  вздохнул с облегчением и пробормотал:    

– Наконец-то!  Я ужо начал беспокоиться.    

– Ты  опасался предательства? – спросил Альбер.    

– Да  ведь всего можно ждать. Нам-то никакая опасность не грозила, но наших двух полномочных  послов могли прогнать или взять в плен.    

– А  теперь?    

– Теперь  им дадут пропуск.    

– Интересно  посмотреть, как выдаются такие документы.    

– Сейчас  увидишь. Вот идет глашатай. Он шагает так, будто ему завязали глаза, а по земле  рассыпаны яйца.    

– За  ним следуют двое с корзинами в руках.    

– Опять  эта отвратительная бурда?    

– Нет.  Вероятно, в одной корзине мука из маниоки, а во второй сушеная рыба. Этим как  бы дается знать Гэну, что земля и вода отдаются в его распоряжение.    

– Хорошо.  Символ красивый сам по себе. Но пакую реликвию несет так благоговейно наш  верховный жрец?    

– Ах,  черт возьми! – обрадованно воскликнул Александр. – Да ведь Сешеке  принимает нас, как равных! Если бы прибыла его августейшая кузина, королева  Англии, императрица Индии, он не должен был бы оказать ей больших почестей.  Смотри! Полума!..    

– Эта  шкура на палке?    

– Вот  именно, дерзкий молодой человек! Шкура животного, которое здесь считается священным,  как в Сиаме – белый слон. Это знамя, это святыня, это реликвия, это главный  фетиш! Его выносят только в исключительных случаях, например во время засухи,  когда нужно вымолить дождь…    

– Или  во время дождей, когда надо выпросить солнце?    

– Разумеется.  Но это еще не все. Полума обеспечивает удачную охоту, обильную рыбную ловлю,  она исцеляет от болезней и приносит победу.    

– В  общем, Полума делает все, что полагается делать фетишу!..    

– И  обеспечивает полную неприкосновенность счастливому смертному, который держит ее  в руках!..    

– Если  я не ошибаюсь, это просто-напросто обезьянья шкура.    

– Но  обезьяна была черная, как уголь, кроме гривы – чистейшего белого цвета.[35] Таких обезьян  можно видеть только у Матиамво, верховного вождя племени болондов.    

– Да  неужели?    

– Матиамво  является поставщиком всех своих собратьев-царьков и только с большим разбором  отпускает им этот талисман из талисманов.    

– В  таком случае, неудивительно, что его несут с таким благоговением…    

– А  Гэн! Посмотри на Гэна! Он весь замер. Он точно онемел! Он преклоняет колено, он  бьет земные поклоны!.. Вот он медленно подымается… Объятия!..    

– Можно  подумать, что его награждают орденом Золотого Руна!..    

– Готово!  Теперь Полума у него в руках. Теперь нам можно идти смело – мы как дома. Сешеке  скорее перебьет все свое племя, но но допустит, чтобы хоть один волос упал с  головы наших двух батоков…    

Придворный  глашатай племени макололо, все такой же озабоченный и суетливый, делает знак  европейцам остановиться еще на минутку, раньше чем войти в Котлу (резиденцию  вождя). Затем он убегает, запирается в одной из хижин и возвращается в  совершенно неузнаваемом виде. Он буквально весь увешан фетишами, ожерельями и  амулетами, лицо у него вымазано краской индиго, к тому же он успел напялить  некое подобие европейского пальто орехового цвета с такими длинными фалдами,  что их сзади поддерживает мальчик, подобно пажу, несущему шлейф королевской  мантии.    

– Постой-ка,  да ведь это извозчичий плащ! – с изумлением воскликнул Альбер.    

– Совершенно  верно, – подтвердил Александр. – Вероятно, у этого одеяния была  довольно странная судьба, раз оно попало сюда. Однако надо признать, оно совсем  неплохо выглядит на этом камергере.    

– Но  ведь сукно плотное. Бедняга должен задыхаться!..    

– Ничего,  он скорее согласится, чтобы с него содрали кожу, чем этот плащ. Внимание! Мы  входим в Котлу. У здешних жителей это то же, что форум у римлян и агора у  древних греков.    

Котла  занимала площадь около ста квадратных метров и была обнесена забором. Земля прибита,  как на току. На противоположных сторонах стоят два роскошных банана с густой  листвой, а под каждым из них – небольшое возвышение, нечто вроде эстрады,  покрытое шкурами леопардов. На одной эстраде восседает сам Сешеке собственной персоной.  На нем клетчатая куртка, какие лет двадцать назад носили букмекеры,[36] и юбочка из  серой саржи в красную полоску. Брюк нет, но на ногах – огромные ботфорты,  впрочем без подошв. Это одеяние дополняется многочисленными стеклянными бусами,  футляром от бинокля, висящим через плечо на ремешке, и жестяной трубкой, в  каких военные хранили в старину свои отпускные бумаги или подорожные листы. На  голове Сешеке носит нечто вроде каски, весьма искусно выложенной из стеклянных  бус. В каску воткнут большой пучок страусовых перьев. Короче, это настоящий  костюм африканского царька из оперетки.    

Вблизи  эстрады сидят три молодых человека. Каждый держит на плече связку стрел, перед  каждым лежит на земле лук. Когда глашатай вводит послов, юноши перерезают  тетиву.    

Едва послы  показываются, Сешеке встает, делает знак, и ему приносят золу на широком медном  блюде. Сешеке натирает себе золой грудь и руки и передает блюдо европейцам и  обоим батокам, которые тоже натирают себе золой грудь и руки.    

И тут  без всяких предупреждений появляются со всех сторон вооруженные до зубов воины.  Они заполняют всю Котлу и свирепо кричат, что, по-видимому, имеет целью  подчеркнуть могущество Сешеке. Вдоволь накричавшись, воины успокаиваются, все  садятся, и начинаются бесконечные спортивные упражнения, а о деле ни слова.    

Таков  обычай: встречи южноафриканских вождей или их представителей имеют ту особенность,  что деловая сторона как будто играет самую незначительную роль. Едва сойдясь,  они думают только о выпивке, об играх и забавах. Они как дети: еще вчера их  разделяла непримиримая вражда, возникшая из-за пустяков, а сегодня они легко ее  забывают. Главное – заставить их встретиться, а уж если начались развлечения,  то успех переговоров обеспечен, как бы ни был серьезен причиненный ранее ущерб.    

Зная это,  Александр успокоился и стал посвящать в эти причудливые обычаи своих друзей, и  те с интересом созерцали картину, которую видели только редкие европейцы.    

Тут были  и примерные боевые схватки, и состязания в беге, в борьбе, в стрельбе, были пантомимы,  пляски и разные другие упражнения, в которых эти дети природы большие мастера.    

Все  закончилось необычайной пляской самого Сешеке. Ему принесли огромную тыкву, выкрашенную  в белый цвет, на которой незатейливые художники нарисовали как сумели черной  краской нос, глаза, рот и уши. Монарх надел этот уродливый сосуд на голову, а  туловище втиснул в некое подобие бочки, сплетенной из гибких ветвей. Наружу  торчали только руки и ноги. Бочка тоже была размалевана белой и черной  красками, кроме того, она была увешана бычьими хвостами и страусовыми перьями.  Ее также украшала положенная наискось широкая полоса красной саржи.    

Воины  построились в ряд и затянули монотонную песню, сопровождая ее хлопаньем в ладоши.  Сешеке стал шагах в тридцати от них и начал необыкновенное представление: он  разыгрывал разъяренного дикого зверя – прыгал, размахивал руками, скакал, а  восторженные аплодисменты лишь усиливали его хореографическое рвение. Так  продолжалось добрых полчаса. Наконец монарх выбился из сил. Он скрылся, но  мгновенно снова вернулся в своем обычном одеянии.    

– Вот  уж действительно, – сказал Альбер, – ничего подобного я и во сне не  видал. Нужно покинуть наши цивилизованные страны и приехать в Африку, чтобы  увидеть такое необыкновенное зрелище.    

– Я  но разделяю твоего мнения, – ответил Александр своим обычным насмешливым  тоном. – У нас во Франции на светских вечерах и на провинциальных  танцульках современные Терпсихоры тоже выкидывают немало штучек.    

– Ты  смеешься!    

– Нисколько.  Вспомни наши светские котильоны, когда танцоры надевают ослиные головы, свиные  рыла и еще многое другое и вертятся не менее глупо, чем этот почтенный  макололо, но несравненно менее ловко.    

– Пожалуй,  это верно.    

– Заметь,  кроме того, что здесь на таких торжествах тоже подается шампанское.    

– Шампанское?  Здесь? Ну, знаешь, это было бы уж чересчур неожиданно!..    

– А  ты слышишь, как оно стреляет? Ты видишь, как оно пенится в бокалах из тыквы? Не  бойся, попробуй! Здесь нет химии, это вино не боится никакого анализа. На, пей!    

Мальчик  поднес Александру бутылочку, представлявшую собой не что иное, как колено  бамбука. Пробка вылетела с треском.    

– Великолепное  вино! Не уступает Редереру! – воскликнул Альбер. – Слушай, ты, я  вижу, все здесь знаешь! Расскажи, как оно приготовляется.    

– Редерер,  Клико или Монтебелло[37]  – можешь называть его как хочешь, но приготовляется оно просто-напросто из  плодов местной пальмы, которую жители называют «пальмира». Однако, давай потише  – наступает важная минута.    

Сешеке  изрядно выпил и уселся на своей эстраде, покрытой леопардовыми шкурами. Глашатай  пригласил европейцев и обоих батоков занять места на втором возвышении, а  затем, когда все уселись и воцарялась тишина, он произнес длинную хвалебную  речь в честь своего господина и его доблестной армии. Потом он рассказал о  победах, какие племя макололо одержало над своими врагами, о прибытии белых  людей, прибавил, что все хотят жить в мире, и закончил в следующих выражениях:    

– Белые  люди добры, у них честные сердца. У макололо добрые сердца. Сешеке никогда никому  не сделал зла. Раз белый вождь – Друг Сешеке и Магопо, пусть батоки и макололо  объединятся как братья. Я все сказал.    

Затем он  принес железную лопатку, довольно искусно выкованную местными кузнецами, и стал  копать глубокую яму.    

Сешеке  спустился со своего высокого сиденья и медленно, с достоинством подошел к ней.  Он взял связку копий, обломал наконечники и молча бросил их в яму. Поднялся  Гэн, тоже подошел к яме и бросил в нее порох, пули и нож, которые ему дал  Александр.    

Глашатай  засыпал яму, воткнул в нее зеленую ветку, по данную Гэном, и воскликнул:    

– Скорее  порох, пули и ножи вырастут на этом дерево, чем будет нарушена дружба, которая  отныне связывает батоков и макололо. Его листья скорей обратятся в пики и  наконечники, чем батоки станут врагами макололо.    

Тут  Сешеке протянул руку Гэну прижал его к груди и на звал своим сыном.    

Во время  этой трогательной церемонии, когда в столь полной мере осуществлялись все желания  европейцев, Александр, которому высокий рост позволял видеть все, что  происходило далеко по ту сторону забора, окружавшего Котлу, заметил нечто  такое, что вызвало у него удивление.    

Несколько  человек из племени макололо бежали со всех ног и кричали от ужаса, потому что  приближалось черное войско, предводительствуемое человеком, в котором нетрудно  было узнать европейца.    

Намерения  наступавших были явно враждебны, и Александр поделился своей тревогой с  Альбером и Жозефом.    

– Недурное  завершение мирных переговоров! – воскликнул Александр. – Это идут  батоки! Сейчас тут такое начнется!.. Нельзя этого допустить! Надо поспешить к  ним предупредить непоправимую катастрофу!.    

 12    

     

     Одиссея Сэма  Смита. – Опасная профессия. – Вор с причудами. – История с  лошадью, – Охота за Сэмом Смитом. – Из огня да в полымя. –  Засада. – Африканские воины. – Реванш Сэма Смита. – Магопо и  батоки. – Смит использует свое сходство с Александром. – Смерть  макололо!..    

     

С  некоторого времени Сэма Смита преследовали неудачи. Читатель уже знает, что  бандит был вынужден покинуть Австралию: длинный ряд преступлений, от которых он  ждал обогащения, принес ему только громкую, но опасную славу. В Южную Африку он  приехал в надежде, что здесь промышлять будет легче.    

Сначала  счастье как будто ему улыбнулось. В Нью-Раше, Олд-де-Бирсе и Нельсонс-Фонтейне  искатели алмазов были так напуганы его смелостью, что он легко смог обложить их  данью, и они платили беспрекословно. Но вскоре это им надоело. Надоела и  беспомощность полиции, которая никак не могла положить конец подвигам  неуловимого негодяя. Они решили, что надо защищаться самим, и организовали  своего рода союз для борьбы с разбоем. Тогда первым делом прекратили свою  деятельность мелкие жулики, потому что на приисках ввели грозный суд Линча и  стали без разговоров вешать не только виновных, но и подозреваемых. Правда, тут  и там на мимозах болтались несколько ни в чем не повинных, это верно, но урок  не пропал даром, и пошатнувшаяся нравственность укрепилась очень быстро.    

Сэму  Смиту удавалось обходить сети, расставленные ему на каждом шагу, но для этого  уже требовалась исключительная осторожность, и нападать он мог только на людей  совершенно одиноких. Между тем Сэм Смит был не только смельчак, но еще и  человек с причудами. И когда обстоятельства низвели его до положения простого  грабителя с большой дороги, он потускнел, он утратил блеск, который сделал его  имя легендарным в Австралии.    

Вместо  того чтобы вести широкую жизнь, о которой он всегда мечтал, вместо того чтобы  повсюду находить сообщников среди людей с податливой совестью, которым он щедро  расточал награбленные деньги, вместо того чтобы быть разбойником пышным и  оригинальным, внушающим страх и восхищение, он принужден был влачить жалкое  существование, лишенное величия и надежды.    

Поэтому  он решил оставить слишком хорошо охраняемые прииски и поискать места поспокойней.  Его старая звезда снова засверкала, когда были найдены алмазные россыпи на правом  берегу Замбези, против водопада Виктория. Ему удалось совершить несколько  набегов и скрыть в весьма укромном местечке чудесную добычу, которую он  рассчитывал продать либо в Кейптауне, либо даже в Европе, а затем забросить  дела и окончательно уйти на покой. Он встретил на алмазных приисках несколько  человек, с которыми имел дело еще в Австралии. Они не отделались от ужаса,  который он им внушал раньше, и безропотно дали себя ограбить. Но другие, узнав  об этом, ругали их и издевались над ними. Чтобы как-нибудь оправдать свое  ротозейство, ограбленные стали раздувать страшную славу бандита. Они сами  быстро восстановили его престиж, и Сэм Смит мог извлекать из него выгоду.    

Но не  суждено ему было торжествовать слишком долго. На прииске Виктория    

– так  называлось новое месторождение – искатели слишком уж обозлились на человека, который  держал их всех в страхе. Они тоже объединились, как их товарищи на юге, и  решили покончить с ним, и поскорей. Доступ в Алмазный край снова оказался  закрыт для Сэма Смита, и он положительно не знал, куда ему еще податься.  Читатель помнит, что его последней проделкой было ограбление Жозефа, у которого  он отнял двадцать тысяч франков, принадлежавших Александру. Дельце было  прибыльное, но не опасное, если принять во внимание состояние здоровья каталонца.  Если бы не это, все кончилось бы иначе. Напомним также попытку Сэма Смита  ограбить его преподобие и мастера Виля.    

Напасть  на миссионера, который сам оказался бандитом, и потребовать кошелек у полицейского,  который не имел ни гроша, было не только верхом неудачи, но и насмешкой судьбы.    

Однако  Сэм Смит не питал никакой злобы к виновникам своего двойного провала. Этот чудак  имел обыкновение, хорошенько обобрав кого-нибудь, оставить кое-что и самой  жертве – пусть человек не теряет возможности продолжать работу. Когда же он  натыкался на людей, которые сами были в нужде, он охотно кормил их, а иной раз  отсчитывал им довольно круглые суммы. У полицейского, как и у лжемиссионера, не  было ни гроша. Не имея возможности подать им свою обычную милостыню, он только  осведомился, чем мог бы им быть полезен. Его преподобие просил доставить их на  Садовый Остров.    

А Смит,  который уже несколько дней шатался в окрестностях водопада, обратил внимание на  Александра, который то появлялся, то исчезал. Смит заметил также, где Александр  прячет свою пирогу. В случае опасности это утлое суденышко могло помочь  грабителю переправиться на другой берег, ибо коня он потерял и был вынужден  ходить пешком, а когда удастся найти нового четвероногого друга – неизвестно.    

В  Австралии, где на каждой «станции» можно купить сотню и даже тысячу лошадей,  Сэму Смиту не пришлось бы долго бить ноги о камни. В Австралии всякий умеет  увести лошадь; но на берегах Замбези лошади встречаются крайне редко. Так что  Сэм Смит охотно переправил обоих путников на островок и оставил их там. Однако  это их желание уединиться показалось ему странным.    

Возвращаясь  с Садового Острова, он заметил Александра, Альбера и Жозефа, которые сломи  голову удирали от разъяренной толпы.    

«Как бы  мне пригодилась эта лошадка! – подумал Смит, скрывавшийся за выступом  скалы, когда увидел гигантского коня, на котором скакал Александр. – Ах,  да ведь это хозяин пироги! Отлично! Он бежит со своими дружками к реке… Туда,  где должна была бы находиться пирога… Но ее там нет, дорогие мои! Если им нужна  лодка, то мне нужна лошадь… Расскажу им какую-нибудь небылицу… Они слишком  торопятся и разбираться не станут».    

И  действительно, мошенник с обычной своей самоуверенностью разыграл комедию, которую  мы описали в конце третьей главы, и получил лошадь Корнелиса.    

Сидя  верхом на этом несравненном скакуне, который мог не бояться никакой погони,  Смит еще решил потешиться над преследователями: те приняли его за Александра и  попытались, но тщетно, отрезать ему путь к отступлению.    

Спустя  несколько минут он увидел следы фургона, который увозил Клааса и двух женщин, и  нашел книгу, содержавшую полный отчаяния призыв госпожи де Вильрож.    

Преследователи  были сбиты с толку сначала исчезновением трех европейцев, а потом и маневром  Смита. Но вскоре они опомнились. В краале еще были и другие лошади. Оседлать их  было делом одной минуты, и тотчас началась бешеная погоня. Ею руководили Питер  и Корнелис. По следам беглеца несся целый эскадрон.    

Питер и  Корнелис были уверены, что имеют дело со своим врагом, и поклялись взять его  живым или мертвым. А в их устах такая угроза не была пустым бахвальством, они  были способны на все. Эти забияки и драчуны могли бы преследовать свою жертву  хоть до самого Кейптауна.    

А у  Смита был, по-видимому, один из его удачных дней. Разбойник даже не подозревал,  какая гроза собралась над его головой в тот момент, когда Клаас оказал ему  такой грубый прием.    

Но тут  он услышал крики:    

– Смерть  Сэму Смиту! Смерть грабителю!    

Он  сообразил, насколько серьезно его положение, дал шпоры коню и полетел в сторону  леса, который начинался километрах в двух к югу.    

Преследователи  боялись, что беглец скроется, и сразу удвоили свои усилия, понукая своих  лошадей голосом я шпорами. Погоня вскоре приняла такой характер, что всякий  европейский любитель бегов и скачек пришел бы в восхищение. И в самом деле:  если наши современные спортсмены находят нечто притягательное в том, чтобы  гнаться за животным, которое уже еле дышит и вот-вот будет взято, то как же  должна быть захватывающа охота на человека! Скачка с препятствиями и повешение  у финиша!    

Как  истый англичанин, у которого бьется сердце от одних только слов «Ипсом» и  «Нью-Маркет»,[38]  Сэм Смит почти совершенно забыл, что в данном случае он находится на положении  дичи и что ему нельзя дать себя обогнать, иначе к столбу финиша действительно  будет прилажена намыленная веревка. Он наслаждался скачкой, как знаток и  любитель.    

– Гип-гип,  ура! – кричал он, покусывая рыжеватые усы, покуда разъяренные охотники,  которые его преследовали, вопили:    

– Смерть!  Смерть!..    

Большая  лошадь, умело ведомая всадником, еще была в полной силе, и Смит должен был  вот-вот достичь леса. Еще несколько секунд – и он был бы вне опасности. Он ужо  перескочил через полосу низкорослого кустарника, как вдруг – резкий бросок, и  всадник едва не вылетел из седла. Понимая, что лошадь, давно привыкшая ко  всяким случайностям, вряд ли станет нервничать без причины, Сэм не стал ее  наказывать, что было бы с его стороны непростительной ошибкой… Он ее огладил,  успокоил и старался добром сломить ее упорство. Напрасный труд! Лошадь уперлась  всеми четырьмя йогами, опустила голову и стала храпеть и фыркать.    

Исступленные  крики преследователей приближались. Смиту показалось, что его подстерегает  новая опасность, и так как он не знал, какая именно, то она казалась особенно  грозной. Однако хладнокровие не покидало его. Он зарядил карабин и уже собрался  соскочить на землю, чтобы посмотреть, чего испугалась лошадь, когда кусты, на  которые она уставилась, медленно раздвинулись и перед удивленными глазами  беглеца предстал чернокожий, вооруженный луком, стрелами и большой связкой  копий. Затем раздвинулся соседний куст, затем следующий, затем еще один, и  потрясенный бандит увидел, что из зарослей выходит целый отряд вооруженных до  зубов африканцев численностью в триста – четыреста человек. Какая-то  фантасмагория! Удивление Смита было особенно велико еще и вследствие того, что  сама местность, казалось, исключала возможность устроить здесь засаду или  укрытие. Смит был человек искушенный, он видал виды, он умел на примятой траве  заметить еле уловимый след антилопы, но ему и в голову не приходило, что здесь  укрывается столь многочисленное войско. Чтобы обнаружить черных воинов, нужен  был инстинкт лошади, которую прежний владелец приучил к охоте за беглыми  рабами.    

Сворачивать  в сторону было поздно, потому что воины быстро сманеврировали, и всякая  возможность отступления была для Смита отрезана. Все делалось в полном  молчании.    

Смит был  не робкого десятка, но и он затрясся, когда увидел быстрые движения этих людей,  это множество пик, эти бесстрастные лица, глаза словно из белого фарфора,  сверкающие зубы.    

– Ну,  вот я и попался! – пробормотал он с философским спокойствием. – Это  было неизбежно. Либо меня повесят одни, либо меня съедят другие, – но я  человек конченый. Однако добрая веревка все-таки лучше, чем тот вид смерти,  который мне предложат негры. Быть повешенным еще куда ни шло… С этим порядочный  человек может примириться… если у него не остается ничего иного… А вот,  например, быть разорванным на куски, быть погребенным в чужих желудках и сойти  в эту могилу вместе с гарниром из сладкого батата, – нет, это конец  недостойный. Итак, сдаемся!    

– Смерть!  Смерть! – рычали приближавшиеся искатели алмазов.    

– Вот,  джентльмены! Вот! – воскликнул Смит и быстро повернул коня.    

Но один  из чернокожих, в котором нетрудно было узнать вождя, потому что на нем была  пожарная каска и красный мундир английского генерала, поднял на пике связку  шакальных хвостов и стал громко кричать.    

Отряд  снялся, как один человек, с четкостью движений, которая могла бы порадовать любого  сержанта-инструктора королевской шотландской гвардии. Действуя с быстротой  мысли, чернокожие бросились к бандиту, построились перед ним в два ряда,  сделали полуоборот, и преследователи Сэма Смита увидели перед собой  ощетинившиеся грозные пики. Не понимая, что происходит, Смит оказался в центре  каре, рядом с вождем, который не переставал потрясать своим знаменем и в глазах  которого не видно было ничего людоедского…    

– Слезай  с коня, – сказал он наконец на ломаном английском языке.    

Приглашение  было тем более своевременным, что, сидя на этом апокалипсическом коне, Смит был  намного выше своих спасителей, счастливого вмешательства которых он все-таки  никак понять не мог.    

Приглашение  было своевременным еще и потому, что в тот же миг прогремел выстрел, и всадник  свалился с седла, ругаясь так, как умеют ругаться только матросы, да и то в  минуту ярости.    

– Ну,  ничего! – ворчал он, легко поднимаясь и вытирая кровь с лица. – Эти  подлецы отстрелили мне кусок уха!.. Но они дорого заплатят за такое повреждение  моей физиономии.    

Не успел  он закончить, как выстрелы затрещали уже со всех сторон; впрочем, их единственным  результатом был густой дым и оглушительный шум.    

Смит  смеялся, слыша, как свистят пули.    

– Эти  дураки, – сказал он в сторону, – еще разгорячены скачкой. Они даже не  сочли нужным спешиться. К тому же стреляют они, прости господи, как  бакалейщики. Ну-ка, покажем им, что может сделать хорошее ружье в хороших  руках.    

Он  быстро вскинул свою двустволку и выстрелил из обоих стволов. Два человека сразу  упали. Вопль бешенства сопровождал это падение. Черные ответили продолжительным  победным воем и стали забрасывать нападавших копьями. Но тут вождь издал  пронзительный свист, который для воинов был сигналом к отступлению. Отряд  медленно и в полном порядке отступил в самую гущу зарослей.    

Неожиданный  поворот судьбы привел Смита в хорошее настроение, он снова стал ощущать радость  жизни со всем опьянением человека, который чудом спасся от веревки и от  вертела. Он еще не мог объяснить самому себе, почему именно освободители  бросились между ним и его врагами, и ожидал, что скоро все объяснится. А пока  что он расстреливал своих преследователей, как уток, со всем умением  заправского охотника.    

А  преследователи по вполне понятной причине не решались углубляться в заросли.  Беспощадно истыканные стрелами и копьями, израненные пулями, они были вынуждены  начать отступление, которое закончилось бегством.    

Негритянский  вождь, счастливый этим успехом пыжился и вертелся в своем пунцовом мундире и в  пожарной каске, по-видимому ожидая, что европеец скажет ему что-нибудь  приятное.    

А Смит  догадывался, что обязан своей жизнью какому-то недоразумению. Он молча стоял  под перекрестными взглядами своих освободителей и не знал, как быть.    

– Что  же это, – сказал наконец вождь черной когорты, – белый уже не узнает батоков?  Неужели он забыл своего друга Магопо, вождя воинов с Замбези? А Магопо хорошо  помнит белого, который спас ему жизнь, застрелив слона. Магопо держит свою  память в своих глазах и в своем сердце, ибо благодарность – добродетель черных  людей.    

Смит почувствовал,  что спасти его может только смелость. За то время, что он слонялся по лесам и  долинам, разбойник успел достаточно освоиться с разными наречиями, чтобы понять  все, что сказал вождь.    

«Похоже, –  подумал он, – что я ухлопал слона и спас этого доброго человека от смерти.  Не будем углубляться в лишние подробности и не будем многословны».    

– Да,  вождь, – сказал он, – я тебя узнаю, ибо я сохранил о тебе  воспоминание как о человеке неустрашимом и добром. Тебе угодно вспомнить, что я  спас тебе жизнь – что ж, благодарю за это. Но недостойно белого человека  напоминать об услуге, которую он оказал. К тому же ты вполне меня вознаградил,  и я – твой должник. Магопо – великий воин, а батоки – храбрецы.    

Этот  набор общих фраз был встречен рокотом одобрения. Батоки утвердились в уверенности,  что перед ними Александр. Они не подозревали, что имеют дело с его двойником.    

Впрочем,  Магопо, сам того не подозревая, простодушно подсказывал ему ответы на все свои  вопросы. Любой выпутался бы из затруднения. А Смиту не понадобилось слишком  много времени, чтобы сообразить, что его принимают за Александра.    

Несколько  слов, вырвавшихся у мастера Виля и у его преподобия во время переправы на Садовый  Остров, помогли ему разыгрывать роль своего двойника. Его могли бы выдать  только голос и английский акцент, но в этом африканцы не очень разбирались. Так  что Магопо, обрадовавшись неожиданному прибытию своего друга, белого вождя,  стал посвящать его в события, которые произошли с тех пор, как он поспешно  отступил перед макололо.