1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
— Разве?
   
— Точно. Это ты, не знаю уж почему, так решила.
   
Я молча пыхала сигаретой.
   
— Так в чем состоял великий план? Продолжать врать и дальше, а потом вдруг, проявив свои гениальные способности к языкам, за ночь выучить испанский?
   
— У меня блестящие способности, так говорил мой преподаватель французского, — яростно фыркнула я.
   
— А твой преподаватель по основам гражданского права говорил «может добиться большего». — Он насупился. — Я поступил правильно.
   
Мы помолчали. Голубоглазая шмыгнула носом.
   
— Ладно, с враньем пора кончать, согласна. Но надо найти какой-то вменяемый способ. Ты не можешь как бульдозер въехать в мою жизнь и начать крушить ее направо и налево, выискивая малейшую ложь и радостно ее разоблачая. Как ты себе это представляешь, например, с моими родителями? Сообщишь им, что, когда они отправились на сорокалетие к тете Августе, я вместо того, чтобы пойти на семинар, устроила мощную вечеринку? И их драгоценный племянник Колин трахался на их семейном ложе? А Фиона скакала голая на лужайке, обкурившись гашишем? И простите уж, но на полу был вовсе не овощной суп, как сказала Люси, а блевотина Мелани, и поэтому ваша дочь не дала собаке его съесть? Да, вот еще, кстати, Люси не знает испанского.
   
Я перевела дух.
   
Он изумленно спросил:
   
— Твои родители тоже считают, что ты знаешь испанский?
   
— Они дали мне денег на лето в Испании. Что, по-твоему, я должна была им сказать?
   
— Правду. Это не пришло тебе в голову?
   
— Ах, конечно. Милую, честную правду — я работала танцовщицей в ночном клубе, а вовсе не девушкой на ресепшене в старомодном отеле, куда они меня устроили.
   
— Н-да, тогда, наверное, не стоило.
   
— Понимаешь, не все подлежит твоему великому разоблачению. Безусловно, факты желательно освещать правдиво, но одно дело лампочки в ванную покупать и совсем другое — сказать моему отцу, что пора бы уже оставить свой высокомерный тон и не вести себя как претенциозный засранец. Немножко чуткости и восприимчивости не помешали бы, знаешь. Ты ведь хочешь мне помочь, а не сделать безработной и не разрушать то немногое, что мне удалось наладить в отношениях с семьей. Короче, надо составить план.
   
Какое-то время он молча все это переваривал, и я ждала очередных бредовых аналогий, но вместо этого он сказал:
   
— Ты права. Я прошу прощения.
   
Я подошла к лестничным перилам и сделала вид, что сейчас брошусь вниз. Голубоглазая и моя Жизнь, видимо одинаково лишенные чувства юмора, вцепились в меня, чтобы остановить.
   
— Благодарю. — Я была смущена ее порывом, а она почла за лучшее немедленно ретироваться.
   
— Но я извинился не за то, что сделал, а за то, как. Нам надо выработать новую стратегию на будущее.
   
Честность и готовность признать свои ошибки подкупают. Так что я затянулась еще разок и выбросила сигарету в знак уважения. Но он еще не закончил, и я пожалела, что поторопилась.
   
— Я не могу спокойно сидеть и слушать, как ты врешь, и никогда не смогу, Люси. Поэтому какую бы мы ни придумали стратегию, в основе ее должно быть одно — ты перестанешь врать. У меня от этого изжога.
   
— У тебя изжога от моего вранья?
   
— Да. И спазмы, вот здесь. — Он ткнул пальцем себе в солнечное сплетение.
   
— Ну и ну. Мне жаль это слышать.
   
Он передернулся и потер грудь.
   
— Пиноккио, нос у тебя опять вырос.
   
Я шутливо пихнула его.
   
— Зачем меня заставлять? Дай мне дозреть, и я сама начну говорить людям только правду.
   
— М-м. Вечности не хватит, чтобы ты дозрела.
   
— Ну, я не собираюсь немедленно объявлять общий сбор и вываливать разом все секреты. Но со временем, постепенно, я все расскажу. Давай так договоримся: с этого момента я больше не вру, а ты за мной присматриваешь, раз уж тебе без этого нельзя.
   
— И как ты заставишь себя не врать?
   
— Ты что, считаешь, я не могу говорить правду, когда мне этого хочется? — оскорбленно спросила я. — Легко.
   
— А что такого в этом парне по неправильному номеру, что ты ни разу ему не соврала?
   
— В каком парне?
   
— Ты знаешь каком. Видишь, ты опять начинаешь, — засмеялся он. — Это твоя первая реакция: отрицать, опровергать, притворяться, что ты ничего не знаешь.
   
Я проигнорировала его нападки.
   
— Я сказала ему, чтоб он больше мне не звонил.
   
— Почему? Ты что, позвонила, а твой неправильный номер был кем-то занят?
   
Он был очень доволен своей плоской шуткой, но я даже не хмыкнула.
   
— Нет. Но как-то все это было слишком странно.
   
— Жаль, очень жаль.
   
— Угу, — невнятно пробормотала я, не до конца уверенная, так ли уж жаль. И протянула ему руку: — Ну что, договорились? Я не вру, ты наблюдаешь?
   
Он подумал, потом сказал:
   
— Я хочу кое-что добавить.
   
Моя рука упала.
   
— Ну разумеется, как иначе.
   
— Каждый раз, как ты соврешь, я тебя поправляю. По рукам?
   
Мне это не понравилось. Я не могу обещать на сто процентов, что совсем перестану врать. Я могу обещать, что попытаюсь, это да. И ему я не могу доверять просто потому, что правда многолика и у всех свои представления о ней. Но с другой стороны, наш договор хоть немного его утихомирит, он уже не сможет вести себя как слон в посудной лавке.
   
— Ладно. Договорились.
   
Мы пожали друг другу руки.
   
Когда я вернулась в офис, там ощущалось общее напряжение. Они не могли понять, обижаться на меня или нет, как не могли понять, обижаться ли на Стива, а потому просто молча работали, отложив решение до той поры, когда все войдет в нормальное русло. Жизнь наблюдал за мной, устроившись за соседним столом, где прежде сидел один тип, чье имя, я уверена, никто, кроме Эдны, уже не смог бы вспомнить. Его уволили в первый заход, в начале прошлого года, и тогда меня куда больше волновал собачий холод в комнате от неправильно настроенного кондиционера. Я страшно мерзла и страшно злилась — Грэм упорно таращился на мои соски, затвердевавшие от холода. Понятно, что обещания Агусто Фернандеса вернуть Стива на работу были полной чушью, так что за его столом тоже никого не было. Но если бы Жизнь сел туда, это вызвало бы неудовольствие — слишком свежа боль утраты. Однако он проявил чуткость и восприимчивость. Молодец. Весь день он не отрываясь работал на своем компе, что-то искал, писал и порой поглядывал на меня, прислушиваясь, что я говорю. Впрочем, я почти ничего не говорила, поскольку никто ко мне не обращался.
   
А все же интересно, почему я не врала Дону Локвуду? Я обдумала этот факт и решила, что все просто — я не знаю его, он совершенно посторонний человек, какой смысл был ему врать? Его не волновала правда. Почему она так волнует всех остальных?
   
Я взяла телефон, открыла фотогалерею и стала перелистывать фотки. Дошла до синих веселых глаз и остановилась. Увеличила изображение и долго всматривалась в оттенки: аквамарин, зеленоватый хризолит, сапфир. Потом поставила фото на скринсейвер. Выглядело замечательно, и я положила телефон перед собой, чтобы синие глаза любовались мною.
   
— Чему ты улыбаешься? — спросил Жизнь так неожиданно, что я подскочила.
   
— Чему? Господи, ты меня напугал. Не надо подкрадываться ко мне, пожалуйста.
   
— Да я уж давно рядом сижу. Так что ты делала?
   
Я хотела было сказать «ничего», но посмотрела на фотку и честно ответила:
   
— Фотографии смотрела.
   
Это его удовлетворило. Он решил передохнуть и пошел на кухню. Грэм проводил его взглядом, удостоверился, что все остальные погружены в работу, встал и направился следом. Я надеялась, что вскоре один из них вернется обратно, но прошло пять минут, и я начала беспокоиться. Жизнь слишком долго торчит там в обществе Гулькина Хрена, надеюсь, он не пал жертвой его похабных домогательств. Я понимала, что это полная чушь, но от одной мысли мне стало дурно. Я подошла к шкафу, где хранятся папки с технической документацией, который умненькая Длинноносая разместила рядом с кухней, сделала вид, будто что-то ищу, а сама навострила уши.
   
— Значит, она врала, что знает испанский, — сказал Грэм.
   
— Угу, — невнятно подтвердил Жизнь с полным ртом. Судя по звуку, он что-то зачерпывал ложкой. Понятно, взял один из йогуртов Длинноносой, которыми у нас весь холодильник забит. Она на диете, фигуру бережет перед Великим Днем, и беспрерывно поедает эти приторные йогурты, в которых сахара больше, чем в пончиках.
   
— Так-так-так. И насчет курения тоже врала?
   
— Угу. — Шкряб, шкряб, шкряб ложкой.
   
— А знаете, я курю.
   
— Нет, я не знал, — без особого интереса ответил Жизнь.
   
— Мы с Люси часто вместе ходим туда, в секретное место. — Грэм понизил голос, но не потому, что раскрыл тайну курилки, а с подтекстом. Есть специальный тон, который мужчины используют, когда говорят друг с другом о своих любовных победах, по большей части воображаемых.
   
— На пожарную лестницу, — равнодушно, а главное, громко подтвердил Жизнь. Всякий, кроме Грэма, догадался бы, что он не хочет развивать эту тему.
   
— Я думаю, она на меня запала. И притворялась, что курит, чтобы ходить туда со мной. — Гулькин Хрен издал гнусный многозначительный смешок, забыв, что сам вечно за мной таскался на лестницу.
   
— Вы думаете? — Шкряб, шкряб.
   
— Ну, здесь-то трудно побыть наедине, столько народу кругом. Она вам что-нибудь говорила про меня? Да ведь ей и говорить не надо, вы и так все знаете, верно? Не бойтесь, мне вы можете рассказать.
   
— Да, знаю я действительно предостаточно, — сказал Жизнь.
   
Мне было неприятно, что Грэм в курсе. Мало того что он ко мне подкатывается со своими мерзкими предложениями, так еще и с моей Жизнью заигрывает.
   
— И что вы думаете? Она хочет чего-то?
   
— Хочет чего-то?
   
Шкрябанье прекратилось. Йогурт, видимо, кончился.
   
— Она мне отказала пару раз, врать не стану, но я ведь женат, а для такой, как Люси, это важно. И все-таки, мне кажется, она ко мне неравнодушна… Что она вам обо мне говорила?
   
Я услышала, как открылась дверца и хлопнула крышка помойки. Потом в раковине звякнула ложка. Потом кто-то печально вздохнул. Моя Жизнь.
   
— Грэм, скажу вам откровенно, Люси очень хотела бы относиться к вам хорошо, и порой вы ей симпатичны, но глубоко, глубоко, глубоко в душе она уверена, что вы абсолютный идиот.
   
Я улыбнулась, потихоньку закрыла шкаф и быстро вернулась за свой стол. Я убедилась, что, хоть он и подставил меня в разговоре с Эдной, на самом деле он на моей стороне.
   
Сотрудники, в первую очередь Грэм, были тихи и трудолюбивы как никогда, и до конца дня меня не уволили.
   
Дома, лежа в кровати, я знала, что Жизнь не спит — он не храпел. Мысленно я перебирала все, что случилось, наши разговоры с ним и со всеми остальными, и наконец пришла к определенному выводу.
   
— Ты ведь спланировал все это, верно? — спросила я в темноту.
   
— Что именно?
   
— Ты пришел в кабинет к Эдне и сказал ей правду, чтобы я пришла к мысли, что пора перестать врать.
   
— Похоже, кто-то слишком увлекся контент-анализом.
   
— Я права?
   
Молчание.
   
— Да.
   
— И что еще у тебя в планах?
   
Ответа я так и не дождалась. И это было к лучшему.
  
  
   
    
Глава четырнадцатая
   
   
Зря я договорилась встретиться с Мелани. Во-первых, Жизнь всю ночь храпел и не дал мне выспаться, во-вторых, Мелани тусуется в жутко дорогих и выпендрежных местах, которых я давно избегаю. И сегодня она работает в самом крутом клубе города, во всяком случае, в этом месяце он признан таковым. У клуба даже названия нет — куда уж круче. И про него говорят «тот, на улице Генриетты». Смешно.
   
Это закрытое заведение. Точнее, так оно было задумано, но грабительские цены — за идиотский антураж, призванный убедить посетителей, будто они не в Старом Дублине, а в Голливуде, — привели к тому, что сюда пускают всех без разбора. На неделе заходи кто хочешь, главное, плати втридорога. Но по выходным вход только для тех, кого здесь считают потрясающе крутыми, запредельными и сногсшибательными. Сегодня вечер пятницы — вход только для запредельных, так что у моей Жизни шансы невелики.
   
Я слышала, модные тусовщики жалуются — с каждой неделей народу здесь все меньше и меньше. Они подозревают, что это примета времени. По мне, так примета времени в том, что шикарный клуб без названия устроили на месте бывших трущоб, самых жутких в Европе. Раньше тут жили нищие, по десять-пятнадцать человек в комнате, и у каждого дюжина болезней. Крысы, вши, уборная на улице.
   
Я нажала на кнопку и ожидала, что крошечная створка сбоку большой красной двери откроется, а оттуда выйдет гном. Но вместо этого дверь распахнулась и наружу вышел мужик в черном, лысый, как шар для боулинга. На посетителей он смотрел, как Прекрасный Принц, выискивающий свою Принцессу, пока злой папаша не успел женить его на богатой людоедке.
   
Я его вполне устроила, зато моя Жизнь нет, и в этом заключается горькая ирония: не надо приходить в клуб со своей жизнью. Ее надо оставлять дома, в ванной, рядом с феном и кремом для загара и всеми прочими прибамбасами, с помощью которых можно перестать быть собой.
   
Шар для боулинга смотрел на мою жизнь так, точно по случайности проглотил кусок дерьма. Жизнь полез было в карман за бумагами, подтверждающими, что он может всюду сопровождать меня, но я его остановила:
   
— Не надо.
   
— Почему?
   
— Не здесь. — И попросила охранника: — Не могли бы вы вызвать сюда Мелани Саакян?
   
— Кого?
   
— Диджея Тьму. Мы ее гости.
   
— Ваше имя?
   
— Люси Силчестер.
   
— А его как зовут?
   
— Космо Браун, — громко ответил Жизнь. Все это его исключительно забавляло.
   
— Его нет в списке, он идет как плюс один.
   
— Здесь не бывает плюс один.
   
Он говорил так, словно в памяти его планшет-блокнота хранятся ответы на все тайны мироздания. И что, интересно, думает его планшетник о пророчествах майя касательно конца света в 2012 году? Или если этого нет в списке, то этого нет вообще?
   
Охранник подозрительно наблюдал за Жизнью, но тот, ничуть не смущаясь, облокотился о перила, отполированные задницами трущобных детишек, которые сотни раз скатывались по ним, и наслаждался происходящим.
   
— Это недоразумение. Вы не могли бы позвать Мелани?
   
— Мне надо закрыть дверь. Вы можете подождать здесь, а он пусть выйдет за ограду.
   
Я вздохнула:
   
— Хорошо, мы подождем.
   
Одна я могла войти в клуб, а вместе со своей жизнью — нет. Жестокий, жестокий мир. Мимо нас прошла компания, и я услышала обрывки их разговора. Этих пропустили без проблем, но что было бы, заявись они со своими жизнями? Клуб оказался бы пуст, вот что. И это тоже примета времени.
   
Минут через пять дверь распахнулась и появилась Мелани в черном платье размером с носовой платок. Загорелые руки увешаны браслетами от локтя до запястья, волосы собраны в высокий хвост, а скулы смуглые и блестящие, как у египетской царицы.
   
— Люси! — Она раскрыла руки, чтобы обнять меня.
   
Я попыталась встать так, чтобы в процессе объятий она не обратила внимания на Жизнь.
   
— А ты с кем?
   
Я поспешила внутрь, на ходу представив ей своего спутника. Мелани окинула его молниеносным взглядом из-под густых ресниц. Он даже не заметил, что его успели просканировать, занятый тем, что отдавал свой потертый пиджак гардеробщице. Вешалками в этом клубе служат золотые мускулистые руки, торчащие из стены, и его пиджак гардеробщица повесила на поднятый вверх средний палец. Символично, нечего сказать. Он закатал рукава рубашки и выглядел очень неплохо, но, конечно, его мускулам далеко до золотых.
   
— Ах ты, скрытная девица, — подколола меня Мелани.
   
— Да нет, господи. Это совсем не то. — Я аж передернулась.
   
— А, — разочарованно сказала она и протянула Жизни руку, увешанную браслетами: — Привет, я Мелани.
   
— Привет, Мелани. — Он сиял, как лампочка на сто мегаватт. — Рад познакомиться, я столько о вас слышал. Я Космо Браун.
   
— Прикольное имя. — Она рассмеялась. — Это ведь из…
   
— Да, из фильма. Слушай, Мел, он здесь никогда не был и жаждет все посмотреть, проведи нас везде! — Я изобразила крайнее воодушевление, и Мелани тоже воодушевилась до крайности и торопливо принялась нам все показывать. Куда бы мы ни заходили, мужчины обрывали разговор на полуслове и восхищенно на нее смотрели — дурачки, не по адресу пялитесь, здесь вам ничего не светит.
   
Б шестнадцать, когда мы только начинали тусоваться, я вовсю этим пользовалась: поняв, что Мелани совершенно не интересуется ими, мужчины переключались на меня, и я ничуть не возражала, потому что напрочь лишена гордости, а в шестнадцать и подавно об этом не задумывалась.
   
Для оформления клуба дизайнеры взяли идею основных элементов жизни, и четыре из них мы уже видели, но вот наконец подошли к двери с большой цифрой пять.
   
Жизнь вопросительно глянул на меня.
   
— Пятый элемент, — пояснила я.
   
— То есть… любовь?
   
— Романтик, — хмыкнула Мелани. — Но нет, — она распахнула дверь и весело ему подмигнула, — алкоголь!
   
В гигантском бокале шампанского извивалась стриптизерша в крошечном лифчике, едва прикрывавшем соски. Больше на ней ничего не было — вероятно, все растворилось в шипучке.
   
Я думала, Мелани сразу займется делом и на разговоры времени не будет, ведь чтение по губам и односложные ответы разговором не назовешь, но было еще рано, ее сет начинался после двенадцати, так что мы сели за столик, и Мелани, оглядев Жизнь, с интересом спросила:
   
— Итак, откуда же вы друг друга знаете?
   
— Мы вместе работаем, — сказала я.
   
Он посмотрел на меня, и я услышала, как он мысленно произнес: помни наш уговор.
   
— То есть можно это и так назвать, — добавила я.
   
— Вы работаете в «Мантике»? — спросила Мелани.
   
— Нет. — Соврешь, я скажу правду.
   
— Нет, — рассмеялась я, — он там не работает. Он… он вообще тут проездом. — Я посмотрела на Жизнь, ища одобрения. В принципе это не вранье. Он попытался это осмыслить.
   
Затем кивнул, но: ты ходишь по тонкому льду.
   
— Ну, клево, — сказала Мелани и обратилась к нему: — А где вы познакомились?
   
— Он мой кузен, — выпалила я. — Он болен. Смертельно. Хочет провести со мной остаток жизни, чтобы написать статью о современной женщине. Это его последнее желание.
   
— Вы родственники? — удивилась Мелани.
   
Жизнь расхохотался.
   
— Вас удивил только тот факт, что я ее кузен?
   
— Я думала, я их всех знаю. — Она скорбно понизила голос. — Печально слышать. Значит, вы журналист. С вами все в порядке?
   
И они принялись хохотать.
   
— Слушайте, я же ее всю жизнь знаю. Я сразу могу сказать, когда она врет, — пояснила ему Мелани.
   
Да, знала бы она правду.
   
— Ты никак не можешь удержаться, верно? — сказал мне Жизнь. — Ладно, тогда моя очередь. — Он наклонился к Мелани, и я внутренне сжалась. Она подалась ему навстречу и одарила самой обольстительной улыбкой. — Люси не нравится ваша музыка. — Он откинулся на спинку стула.
   
Ее улыбка погасла, и она тоже откинулась назад. Я уронила голову в ладони.
   
Жизнь невозмутимо заявил:
   
— Пойду возьму что-нибудь выпить. Ты что будешь, Люси?
   
— Мохито, — пробормотала я, не поднимая головы.
   
— Мне тоже.
   
— Отлично.
   
— И скажите, пусть запишут на меня, — добавила Мелани.
   
— Все в порядке, я впишу это в счет издержек, — усмехнулся он и отошел.
   
— Кто этот кошмарный типчик?
   
Я поежилась. Нет, я не могу сказать ей прямо сейчас.
   
— Мел, я никогда не говорила, что мне не нравится твоя музыка. Я говорила, что она мне не близка, но это разные вещи. Я просто не воспринимаю такой ритм.
   
Она не отрывала от меня взгляд, моргнула и повторила:
   
— Люси, кто он такой?
   
Я опять закрыла лицо ладонями. Новое изобретение: я вас не вижу, вы меня. Потом убрала руки и перевела дух. Достала мобильник, посмотрела в синие глаза Дона.
   
— Уф-ф, ну ладно. Дело в том, что этот типчик — моя Жизнь.
   
Она широко распахнула глаза.
   
— Как романтично.
   
— Нет, ты не поняла. Не в нем моя жизнь, а он сам — моя Жизнь. Не так давно я получила письмо из «Агентства Жизни», и вот, это он.
   
У Мелани открылся рот.
   
— Ты меня дуришь. Он — твоя жизнь?
   
Мы обе оглянулись. Он встал на цыпочки у стойки, чтобы его заметили и обслужили. Я поежилась.
   
— Он… ну, он…
   
— Жалкий, — договорила я за нее. — Ты назвала его кошмарным типчиком.
   
Глаза Мелани, ласковые, как у олененка Бэмби, с тревогой смотрели на меня.
   
— Ты несчастлива, Люси? — спросила она.
   
— Я? Нет, это не так. — Я не врала. Я не чувствовала себя несчастной, разве что немного расстроенной, с тех пор как объявился Жизнь и ткнул меня носом в мои недостатки. — Зато он чертовски несчастлив.
   
— Расскажи мне, как это у вас складывается.
   
— Он Ватсон, я Холмс. Он — рентгеновские лучи, а я — сломанная нога. Ну как бы тебе объяснить? Он зависит от меня. И теперь повсюду со мной таскается.
   
— Почему?
   
— Наблюдает и старается, чтобы дела пошли на лад.
   
— У кого? У тебя?
   
— И у него.
   
— Например, какие дела? Что не так?
   
Я порылась в памяти в поисках максимально правдивого ответа. Мне почти ничего не пришло в голову. Газет Мелани вообще не читает, телевизор не смотрит, так что о происшествии со Стивом ей наверняка неизвестно.
   
— Ну, например. У нас на работе случилась веселая история. Одного сотрудника уволили, на другой день он пришел в офис с пистолетом — не бойся, пистолет был водяной, правда, в тот момент мы об этом не знали — и сильно нас напугал, а потом еще пара неприятностей приключилась, и поэтому моя Жизнь какое-то время побудет рядом со мной. — Я, кажется, сумела поведать это весьма правдиво и максимально расплывчато.
   
И тут сработала пожарная сигнализация. Я было обрадовалась, что сейчас всех начнут эвакуировать и наш неприятный разговор на этом закончится, но ошиблась: это была не сигнализация, а сирена, как на американских полицейских машинах. Вууп, вууп — она завывала и мигала на подносе у официантки, которая принесла нашу выпивку.
   
— Скромненько и со вкусом, — отметила я.
   
— Привет, ребята, — пропела официантка. — Ваш мужчина сказал, что он пока побудет в баре.
   
— Спасибо. — Мелани оглядела ее снизу доверху и расплылась в соблазнительнейшей улыбке. Когда девушка отошла, Мелани нагнулась ко мне и пояснила: — Новенькая. Клевая.
   
Я проводила официантку взглядом:
   
— Красивые ноги.
   
Мы были подростками, когда Мелани сказала мне, что она лесба, и я немедленно напряглась, хоть и попыталась это скрыть. Я вовсе не была гомофобкой, но мы с ней очень тесно общались всю жизнь: часто мы вместе ели, спали, делили душ и туалет — словом, были как родные сестры. И я не очень понимала, как мы и дальше будем так жить, после того что она мне сообщила. А вскоре, когда я попыталась забаррикадироваться от нее в туалете, она очень четко и очень громко (дело происходило на автозаправке, и очередь из трех человек с удовольствием ее слушала) растолковала мне, что ни-ког-да, ни-ког-да я не стану объектом ее сексуального интереса. После этого мне не стало лучше. Особенно меня поразило это дважды повторенное «никогда». Что ж она, никакого шанса мне не оставляет? Но я ведь могу измениться с годами, так что зря она проявляет такую твердолобость.
   
Мы потихоньку пили мохито. Я надеялась, что Мелани сменит тему, но, зная ее упертость, не сильно на это рассчитывала.
   
— И что именно приключилось? Какие неприятности? — продолжила она. Ровно с того места, где мы остановились.
   
— Ерунда. Небольшие проблемы, ничего особенного.
   
Она прищурилась.
   
— Какие проблемы?
   
— А, слегка приврала в своем резюме. — Я небрежно махнула рукой.
   
Мелани это позабавило, и она рассмеялась:
   
— Да ладно!
   
Пока что ей смешно, но если она узнает, в чем суть… нет, этого нельзя допустить. Я обдумывала, как бы половчее ей все это подать, когда Жизнь вернулся обратно за столик. Почуял, не иначе.
   
Мелани по-новому, с восхищением смотрела на него:
   
— Люси мне только что сказала, что вы ее Жизнь.
   
Он был очень доволен, что я сказала ей правду.
   
— Замечательно.
   
— Это так круто, можно я вас обниму?
   
Не дожидаясь ответа, Мелани подошла к нему и нежно обвила руками за шею. Браслеты радостно звякнули. Жизнь млел от удовольствия. Он даже глаза закрыл.
   
— Погодите-ка.
   
Она отстранилась и взяла сумочку. Покопалась там и достала мобильник.
   
— Хочу сделать фото.
   
Опять прижалась к Жизни, вытянула руку с телефоном как можно дальше и щелкнула себя с ним. Он улыбнулся, обнажив горчично-желтые зубы, особенно кошмарные по сравнению с белоснежными зубками Мелани.
   
— Выложу в «Фейсбуке». Да, так Люси мне рассказала, что малость приврала в своем резюме. — Мелани безмятежно хмыкнула и радостно ждала продолжения занятной сплетни. Она жадно тянула полными, сочными губами свой мохито через соломинку.
   
— Вот как? — Он был поражен. Еще одна галочка в списке моих хороших поступков.
   
— Угу. — Я потерла переносицу. — Я написала, что знаю один язык, а на самом деле я его не знаю.
   
Вот, все очень просто. Давайте посмеемся и как можно скорее об этом забудем. Есть масса более интересных тем. Но нет, так легко мне не отделаться.
   
— Что за язык, — весело поинтересовалась Мелани, — суахили?
   
— Нет, — мрачно ответила я.
   
— Ну а какой, какой язык-то? Вы знаете, Космо, — пожаловалась она, — мне вечно силком приходится вытягивать из нее любую мелочь.
   
— Испанский.
   
Карие глаза Мелани чуть потемнели, но она все еще улыбалась, хоть и не так оживленно.
   
— Ты знаешь испанский даже хуже, чем я.
   
— Да.
   
Я хотела сменить тему, но никак не могла придумать, как сделать это легко и непринужденно.
   
— А если б тебя попросили перевести что-нибудь на испанский?
   
— Меня просили. — Я глотнула мохито. — Постоянно. Наши основные языки — английский, французский, голландский и итальянский.
   
— И испанский, — сказала она.
   
— И испанский, — подтвердила я.
   
Она медленно тянула алкоголь через соломинку, не сводя с меня глаз.
   
— И что же ты делала? — Похоже, она уже обо всем догадалась. Хотя, может, это моя паранойя?
   
— Я… мне немножко помогали.
   
Жизнь тревожно переводил взгляд с нее на меня и обратно, поняв, что дело неладно. Я подумала, что сейчас он достанет свой комп и отыщет там ответ, но он просто вежливо помалкивал.
   
— Кто тебе помогал? — жестко спросила Мелани и напряженно ждала ответа.
   
— Мелани, ну прости. Извини меня, пожалуйста.
   
— Не извиняйся. Просто ответь на вопрос, — холодно велела она.
   
— Ну да. Да. Прости меня.
   
— Тебе помогала Мариса.
   
— Да.
   
Это ее потрясло. И хоть она уже была готова к такому ответу, все-таки не могла в это поверить. Я думала, она выплеснет мне в лицо остатки своего коктейля, но ее гнев тут же угас, и она лишь с горечью на меня смотрела.
   
— И ты все это время с ней общалась?
   
Мариса была ее огромной любовью, и она разбила сердце Мелани самым жестоким образом, после чего мы дружно ее возненавидели. И я тоже, но затем она прислала мне имейл, спрашивая, как у Мелани дела. Я ответила ей очень сухо, коротко сообщив, что у Мелани все прекрасно. А потом ситуация изменилась, и мне понадобилась ее помощь.
   
— Да я не общалась, только насчет переводов. Ничего личного.
   
— Ничего личного?
   
— Ну так, минимально. Она всегда о тебе спрашивала, я ей отвечала, что ты в полном порядке, рассказывала о твоих успехах, о том, что у тебя куча друзей и поклонников. Я ни разу не написала ей ничего, что тебе бы не понравилось. Клянусь. Она волновалась за тебя.
   
— Да уж, она волновалась… Сколько ты там уже работаешь?
   
— Два с половиной года, — промямлила я. Мне было мерзко, оттого что все это происходит у него на глазах, а главное, что это вообще происходит.
   
— И два с половиной года ты с ней поддерживаешь отношения. Люси, я поверить не могу.
   
Она вскочила и нервно начала шагать взад-вперед, потом подошла обратно к столику, но осталась стоять.
   
— Каково бы тебе было, если бы я без твоего ведома общалась с твоим бывшим парнем, о котором ты ничего не знала с того момента, как вы расстались? Я сотни раз думала, как она живет, что делает, а ты всю дорогу знала и ни слова не сказала мне. Что бы ты чувствовала, если бы я с тобой так поступила?
   
Жизнь настойчиво смотрел на меня. Я понимала, он хочет, чтобы я рассказала ей о Блейке. Но сейчас я никак не могу этого сделать. Нет, сейчас не время. Но и врать я не могу.
   
— Я понимаю. Мне тоже было очень тяжело. — Я нервно сглотнула. — И ты тоже все время общалась с Блейком, — попыталась защититься я.
   
Она поглядела на меня как на дуру.
   
— А при чем тут Блейк? Это совершенно другое дело. Ему же не взбрело в голову вдруг ни с того ни с сего растоптать твое сердце и разбить его на тысячу кусков. Ты сама его бросила. И ты понятия не имеешь, что я чувствую.
   
Жизнь сверлил меня взглядом: «Если вам есть что сказать, скажите это сейчас или храните молчание до конца своих дней». Я выбрала второе.
   
Она замолчала, опасаясь, что может наговорить лишнего. Впрочем, и так уже было сказано достаточно.
   
— Я выйду на минуту, мне надо воздуху глотнуть.
   
Она сгребла со стола сигареты и быстро ушла.
   
— Теперь ты счастлив?
   
— Мне немного лучше.
   
— Похоже, чем лучше тебе, тем хуже всем остальным. Какая мне от этого польза, можешь объяснить?
   
— Пока очень маленькая, но постепенно ты убедишься, что все делаешь правильно. Люди должны узнать тебя.
   
— Они и так меня знают.
   
— Ты сама себя плохо знаешь, а они и подавно.
   
— Да ты философ.
   
Я взяла сумочку.
   
— Ты куда?
   
— Домой.
   
— Но мы же только пришли.
   
— Она не хочет, чтобы я осталась.
   
— Она ничего такого не сказала.
   
— А ей и не надо говорить.
   
— Ну так предоставь ей самой решать.
   
— Как?
   
— Останься. Ты никогда еще так не поступала.
   
— И что мне делать, если я останусь?
   
Он задрал бровь.
   
— Танцевать.
   
— Я не желаю с тобой танцевать.
   
— Глупости, давай. — Он встал и схватил меня за руки. Я пыталась высвободиться, но он оказался неожиданно сильным.
   
— Я не танцую, — упорствовала я.
   
— Неправда. Раньше ты всегда танцевала с Блейком. Вы с ним даже два года подряд побеждали на конкурсе «Грязные танцы».
   
— А теперь не танцую. И вообще, на площадке никого нет, мы будем выглядеть, как два кретина. Все у меня хорошо, не хватает только грязные танцы со своей Жизнью танцевать.
   
— Не обращай ни на кого внимания. Танцуй себе, и все. И они не будут на нас смотреть.
   
Но они, конечно, смотрели. И Мелани тоже наблюдала за нами, стоя в полумраке у дверей. Значит, она не так безумно злится на меня? Мне показалось, что у меня с души сняли тяжкий груз. Какое счастье, что теперь мне не надо притворяться перед ней.
   
Жизнь танцевал как Траволта в «Криминальном чтиве» и как пьяный дядюшка на разудалой свадьбе, но он был счастлив, и я невольно повеселела. И выдала нечто а-ля Ума Турман, и танцевала так, словно никто на нас не смотрит, и мы последние ушли с площадки и из клуба.
   
Он проявил настойчивость и добился своего. Жизнь всегда добивается своего, когда знает, чего хочет.
  
  
   
    
Глава пятнадцатая
   
   
Расскажи о своем папе, — попросил Жизнь.
   
Мы пили кофе на скамейке в парке и наблюдали за Мистером Пэном, который охотился на бабочек и только что не плясал от радости. Я со стыдом подумала, что последний раз он видел траву разве что на подошвах моих ботинок.
   
— Во-первых, он не папа, — поправила я, — а отец. Он очень четко дал это понять, когда мы еще только говорить учились. А во-вторых, и рассказывать особо нечего.
   
— Вот как?
   
— Вот так.
   
Жизнь придвинулся к пожилой даме, которая сидела рядом с нами на скамейке.
   
— Прошу прощения. Знаете, бойфренд этой девушки бросил ее, но они решили всем говорить, будто все было наоборот.
   
— Да? — Дама смутилась, очевидно, решив, что должна бы знать, о чем идет речь, но вот отчего-то не знает.
   
— Ну зачем же ты это делаешь? — возмутилась я.
   
— Ты врешь, я говорю правду, — изрек он свою любимую мантру.
   
— Я не вру, мне правда особо нечего рассказать об отце.
   
— Люси, тебе не приходило в голову, что я здесь не просто так? И что, как только я завершу свое исследование, выяснив, что же с тобой не в порядке, я уйду, исчезну из твоей жизни. — Он хмыкнул. — Ты от меня избавишься, вообрази себе только это счастье. Поэтому сотрудничать со мной — целиком и полностью в твоих интересах. И когда я тебя о чем-то спрашиваю, старайся отвечать честно и подробно, даже если тебе кажется, что говорить тут не о чем.
   
— Исследование, говоришь. И что ты надеешься найти?
   
— Не знаю, это диагностическая хирургия. Мне надо изучить все органы, чтобы установить, в чем проблема.
   
— М-м. Ты эндоскоп в моей заднице.
   
Он поморщился.
   
— Опять ты со своими метафорами.
   
Мы улыбнулись.
   
— Помнится, ты назвала отца претенциозным человеком, которому пора «оставить высокомерный тон». Стало быть, есть о чем говорить.
   
— Ты ошибся. Я назвала его «претенциозным засранцем».
   
— Хорошо, это был парафраз.
   
— Мы никогда не были близки. Но раньше нам удавалось соблюдать вежливость и пусть с трудом, но терпеть друг друга. Теперь время вежливости прошло. И коль скоро ты здесь, чтобы решить проблему моих отношений с отцом, мы можем поставить точку прямо сейчас. Если бы я хотела заслужить его одобрение, мне пришлось бы стать совсем другим человеком — преуспевающим, уважаемым, социально, я бы сказала, значимым. Как видишь, я им не стала. Ему даже не удалось достать меня настолько, чтобы я хоть в своей области добилась успеха. Так что это будет пустая трата времени.
   
— Все верно. Ты — его неудачный проект. Не оправдала ты, Люси, надежд отца.
   
Мы оба рассмеялись.
   
— Понимаешь, я ему не нравлюсь, — спокойно сказала я. — Все просто, без затей, никаких тут не надо выискивать глубинных смыслов. Не нравлюсь, и все.
   
— Почему ты так думаешь?
   
— Он сам мне сказал.
   
— Нет, он этого не говорил.
   
— Что ты споришь, ты знаешь, что говорил. Когда меня уволили с предыдущей работы, это стало последней каплей, что, впрочем, весьма странно, ибо до того у меня все было очень неплохо, и логичнее было бы назвать это первой каплей. Тем более, ему я сказала, что ушла сама, потому что не согласна с тем, как компания относится к проблемам корпоративной ответственности. Мы с отцом поругались, я заявила, что он меня ненавидит, а он ответил, цитирую: «Люси, я тебя не ненавижу, но ты мне не слишком нравишься». Конец цитаты. Так что это не моя паранойя. Хочешь, посмотри в своем компе.
   
— Я уверен, он сказал это под влиянием минуты.
   
— Точно. И эта минута никак не кончится, мы и сейчас в ней.
   
— А почему все-таки тебя уволили?
   
Ну, наконец мы и до этого добрались.
   
Я вздохнула.
   
— Ты знаешь, что такое КСО?
   
Он нахмурился и покачал головой.
   
— КСО, то есть корпоративная социальная ответственность, чтоб ты знал, это концепция деловой этики. Действия корпорации должны соответствовать целям и ценностям общества. Стоит на трех китах: потребитель, природа, прибыль. Принимая деловое решение, учитывай интересы общества и не навреди экологии. Идея в том, что компания добьется большей выгоды, если не будет руководствоваться только сиюминутными интересами, а прикинет, как оно обернется в перспективе. Некоторые с этим спорят, говорят, что это противоречит экономической сути бизнеса. — Я отхлебнула кофе. — Я сторонница первого подхода. А корпорация, где я работала, беспокоилась в основном о третьем ките, на двух других ей было наплевать. Я с этим не могла согласиться.
   
— И что же произошло? Ты получила записку в пластиковой бутылке?
   
— Нет. Не стану вдаваться в подробности, но я не скрывала свои взгляды от руководства, и в итоге от меня потихоньку избавились.
   
Жизнь покивал, словно нашел подтверждение каким-то своим мыслям, а потом откинул голову назад и расхохотался так громко, что престарелая дама рядом с нами подпрыгнула от неожиданности. Отхохотавшись, с трудом перевел дух:
   
— Ну, ты меня повеселила. Спасибо.
   
— На здоровье.
   
Я отпила кофе и приготовилась повеселиться в ответ.
   
— Что ж, я думаю, ты это заслужила. — Он повернулся к соседке по скамейке: — Иногда она неделями не стирает свои лифчики.
   
Я задохнулась от возмущения.
   
Дама наконец не выдержала и ушла.
   
— И где же ты выкопала все это?
   
— В «Википедии». Не могла как-то ночью заснуть, решила поискать что-нибудь полезное. Нашла, как видишь.
   
— Восторг. И ты всем это рассказываешь?
   
— Угу. Заметь, никто еще ни разу не спросил, по какому конкретно вопросу мы с руководством компании разошлись во мнениях. Но я на всякий случай подготовилась — что-то типа незаконного сброса отходов, хотя, конечно, это слишком банально и вообще в духе восьмидесятых.
   
Он опять засмеялся, потом спросил:
   
— Ты и отцу это рассказала?
   
— Да. — Я поморщилась, вспомнив тот разговор. — А потом выяснилось, что он знает правду. Но для начала он выслушал весь мой бред, неизвестно зачем. Он единственный, кто знает правду о моем увольнении, да и то не всю. Отсюда и наш конфликт.
   
— Как он узнал?
   
— Он судья, а в этой среде все знают всё.
   
— Ясно. Как насчет того, чтобы и меня просветить?
   
Я смяла стаканчик из-под кофе и запустила им в ближайшую урну, но промазала. Эх, все в этом мире против меня. Пришлось встать и все-таки отправить его в урну.
   
— Я напилась. Приехала встречать клиента в аэропорт, по дороге обратно заблудилась и час не могла найти дорогу, он пропустил важную встречу, потом я отвезла его не в тот отель и бросила там. Меня уволили, на год лишили водительских прав, так что я продала машину и сняла квартиру в центре, чтобы ездить всюду на велосипеде.
   
— Деловое решение. Учитывает интересы общества и не вредит экологии. Умно.
   
— Спасибо.
   
— То есть, формально говоря, ты солгала отцу, он уличил тебя во лжи, и ты рассердилась на него за то, что он рассердился на тебя?
   
Я обдумала это, хотела возразить, оправдаться тем, что всю жизнь он изводил меня своим покровительственным тоном, безапелляционной уверенностью в собственной правоте, которая во многом и испортила наши отношения, но все это было так сложно, нудно и, главное, так бессмысленно, что мне стало лень, и я молча кивнула.
   
— Проблема состоит в том, что ты вынуждена нагромождать одну ложь на другую, верно? Они уже настолько взаимосвязаны, что даже крошечный кусочек правды грозит разрушить всю конструкцию. И ты продолжаешь врать, как в ситуации с испанским и бывшей подружкой Мелани.
   
Я опять кивнула.
   
— Если сказать правду, что тебя уволили, тебя спросят, почему — потому что ты напилась, — а почему — а потому что в тот день Блейк сказал, что уходит от тебя, и тебе было очень плохо, и у тебя был выходной, ты открыла бутылку вина и выпила ее, а тут тебе позвонили с работы и сказали, что возникла проблема, надо встретить Роберта Смита в аэропорту. Ты только что потеряла возлюбленного и не хотела потерять еще и работу, поэтому ты забралась в машину, пьяная, но не настолько, чтобы не быть в состоянии ее вести, однако за час тебя развезло, ты заблудилась… и в итоге осталась без работы, без прав и без машины.
   
Все это было так грустно. Похоже, бесконечная цепочка вранья ведет меня от плохого к худшему.
   
— Раз ты и так все знаешь, зачем спрашивал?
   
— Я хотел услышать кое-что, чего в компьютере нет.
   
— Услышал?
   
— Да.
   
Я выжидающе смотрела на него.
   
— Тебе не наплевать. Тебе просто очень паршиво.
   
Силчестеры не плачут, но это не значит, что им не хочется плакать. Мне хотелось разреветься, но я справилась с собой. Мы долго сидели и молчали, но это не было враждебное, напряженное молчание. Стояла отличная погода, солнечно, ни ветерка, в парке было много народу, все мирно, неспешно прогуливались, некоторые лежали на травке, ели, читали, сплетничали или просто разговаривали, как мы. Наконец он сказал:
   
— Но я вот что думаю: ты тратишь массу времени, чтобы его не порадовать. А это уже кое-что.
   
Такое вот неожиданное замечание, случайная фраза, которую я оставила без ответа. Сделала вид, что не знаю, о чем он. Но я знала.
   
   
В тот вечер мы отмечали день рождения Шантель, а потому собрались в «Пирушке». Мы не дарим друг другу подарки, вместо этого все скидываются и оплачивают счет именинника. Раньше посиделки проходили у нас с Блейком, в пекарне, но, когда мы разошлись, все переместились в этот ресторанчик. Там недорого, но кормят вкусно.
   
Жизнь поджидал меня у подъезда, и — о, чудо — вместо отвисших брюк на нем были новые джинсы. Пиджак, правда, никуда не делся, зато под него он надел абсолютно чистую льняную рубашку. Он улыбнулся, еще одно чудо — горчичный налет исчез, зубы вполне себе белые. Моя жизнь выглядит все лучше, значит, она налаживается? Впрочем, он по-прежнему шмыгал носом.
   
На меня напала зевота — не потому, что мне хотелось спать, это было чисто нервное. Он, конечно, заметил, что я волнуюсь.
   
— Не переживай, все будет хорошо.
   
— Как я могу не переживать, когда я понятия не имею, что ты намерен им рассказать.
   
— Ничего. Я просто буду наблюдать. Но если ты соврешь, я скажу правду.
   
Замечательно — вся моя дружба на вранье и построена, так что беспокоиться мне не о чем. Я снова зевнула.
   
— Присмотрись к Адаму. Он лучший друг Блейка, и он меня ненавидит.
   
— Перестань, я уверен, что это не так.
   
— Я прошу тебя, присмотрись.
   
— Ладно.
   
Мы шли пешком, и мне было не слишком удобно в туфлях на двойной платформе: ощущение как во сне — вроде идешь, а на самом деле никуда не движешься. По ходу дела я вкратце описала ему «действующих лиц».
   
— Лиза беременна, ей осталось около месяца до родов, выглядит она сейчас не блестяще, так что не пялься на нее и, пожалуйста, будь максимально терпелив и внимателен. Ее мужа зовут Дэвид, он о-очень терпелив. Раньше у Лизы был роман с Джейми. Дэвид с Джейми друзья, иногда все это выглядит странновато, но в целом у них замечательные отношения. Короче, не напрягайся по этому поводу.
   
— О'кей, я не буду напрягаться по поводу Джейми и Дэвида. Если тебе в какой-то момент покажется, что я слишком ими интересуюсь, немедленно пихни меня в бок.
   
— Знаешь, сарказм — низшая форма остроумия.
   
— Возможно. Зато исключительно острая.
   
— Шантель, наверное, начнет с тобой заигрывать — она кокетничает со всеми подряд, когда выпьет, так что, если тебе кто-то нежно сожмет руку под столом, это она. Девушку Адама зовут Мэри, она фотограф, всегда одета в черное, и я ей не доверяю.
   
— Потому что она ходит в черном?
   
— Не идиотничай. Потому что она фотограф.
   
— Ах вот оно что. Правда, какой же я идиот.
   
— Она пытается найти неожиданный ракурс, причем всегда и во всем. К примеру, говоришь ей: «Я сегодня ходила в магазин». А она, — я заговорила медленным, низким голосом: — «Да? В какой магазин? Ты боишься шопинга? У тебя связана с этим детская травма? Там был интересный свет?» — Жизнь засмеялся, и я продолжила нормально: — Она дико все усложняет. И это раздражает… меня. Мне и без того проблем хватает, особенно сейчас.
   
Мы остановились у входа в ресторан, и я просительно заглянула ему в лицо:
   
— Пожалуйста, не делай так, чтобы мои друзья меня возненавидели.
   
— Люси, дай мне руку.
   
Я не хотела давать ему руку, и он сам взял ее.
   
— Отстань, у тебя ладони липкие. — Я заглянула внутрь и увидела, что все уже в сборе. Как обычно, я пришла последняя. — Прекрасно, мы опоздали.
   
— Утешайся тем, что зато мы уйдем раньше всех.
   
— Ты экстрасенс? Будущее предсказываешь?
   
— Нет, но ты никогда не остаешься до конца. И ладони у меня не липкие, — пробурчал он. — Вот, видишь. — Он сунул их мне под нос.
   
Правда, совершенно сухие. Ну, точно, жизнь налаживается, почему же мне так неуютно?
   
— Люси, посмотри на меня. Успокойся. Я не сделаю ничего такого, чтобы твои друзья возненавидели тебя еще больше, чем сейчас. Шутка. Обещаю тебе. Вдохни, выдохни, и пошли.
   
Мы вошли в ресторан, и он держал меня за руку. Я вдруг абсолютно успокоилась, но тут же увидела Адама, пристально глядевшего на нас, выпустила его руку и сразу запаниковала с удвоенной силой. Как только мы вошли, официант с поддельным французским акцентом обернулся в нашу сторону, и на лице его отразился откровенный ужас.
   
— Bonjour. — Я отдала ему свою куртку. — D'accord, tu peux rester près de moi tant que tu ne parles pas de la chaleur qu'il fait ici. Ладно, можешь находиться поблизости, но только до тех пор, пока не начнешь говорить, как тут жарко.
   
Он широко улыбнулся, показывая, что сыт мною по горло, и взял меню.
   
— Пр'ошу вас.
   
— Что это значит? — спросил Жизнь.
   
Я не ответила, мне было не до того. Мы шли к своему столу вслед за фальшивым французским официантом, я растянула губы в фальшивой восторженной улыбке, а все дружно смотрели на нас, точнее, на Жизнь. Каждый сидел на привычном, уже давно облюбованном месте, только стул Мелани пустовал — она с утра улетела на Ибицу, работать. Я села во главе стола и посмотрела напротив, туда, где должен был быть Блейк. Вечное напоминание. Жизнь устроился рядом со мной, на месте Мелани.
   
— Позвольте вам представить… — Я чуть-чуть помедлила, и он закончил сам:
   
— Космо Браун. Я друг Люси, приехал на пару месяцев.
   
Ну и дела. Я с удивлением посмотрела на него, а потом на остальных — как они это проглотили. Нормально, да и что тут странного, в конце концов. Они кивали, приветливо улыбались, один за другим называли свои имена, мужчины обменивались рукопожатиями через стол. Адам глядел настороженно, а Мэри явно выискивала в лице Жизни следы детских психологических травм.
   
— Космо… — произнесла Лиза, глядя на Дэвида, — мне нравится это имя. — Она погладила свой круглый живот.
   
— Да-а, — протянул Дэвид, пытаясь не обидеть ни Лизу, ни Жизнь, — похоже, он содрогнулся при мысли, что его наследника могут звать Космо.
   
— Значит, все-таки мальчик, — тут же подметила Шантель.
   
— Нет, — отрезала Лиза. — Говорю же вам, мы не знаем, кто у нас, но если мальчик, то Космо — отличное имя. Господи, не будем в сотый раз обсуждать эту тему. — Она сердито закрылась своим меню.
   
— И как давно вы знакомы? — спросил Адам.
   
Начинается. На самом деле он спрашивает: «И как давно вы трахаетесь за спиной у Блейка?»
   
Я нервно ждала ответа, но Жизнь держал свое слово.
   
— О, — рассмеялся он, — всю жизнь.
   
— Всю жизнь? — Адам удивленно вздернул брови. — А сейчас вы надолго в Дублин?
   
— Пока не знаю. — Жизнь снял пиджак и закатал рукава рубашки. — Посмотрим, как пойдут дела.
   
— Так вы здесь по работе?
   
— И по делам, и развеяться.
   
Он так широко улыбался, что уклончивость ответа не воспринималась как грубость. Надо мне у него поучиться. Минимум информации лучше, чем вранье. Но, похоже, с Адамом это не сработает, он хочет узнать как можно больше.
   
— А чем вы занимаетесь?
   
— Уверяю вас, ничего предосудительного. — Жизнь шутливо поднял руки вверх, обнажив скрытый смысл вопроса Адама.
   
Все засмеялись, кроме Адама, который раздраженно нахмурился. Мэри легонько сжала его колено, призывая расслабиться. Она тоже меня не выносит. Когда мы с Блейком расстались, она ни разу мне не позвонила — дав понять, что мы дружили только потому, что дружили наши мужчины. И хотя мне было оскорбительно столь явное пренебрежение, я была счастлива, что больше не нужно ходить на ее безумные фотовыставки, например под названием «Время дурман-травы: природа под уникальным взглядом».
   
— Шучу, — Жизнь смотрел прямо в глаза Адаму, — я аудитор.
   
Я сжала губы, чтобы не рассмеяться. Оказывается, он запомнил, как на первой нашей встрече я сравнила его с аудитором. Жизнь откинулся назад и положил руку на спинку моего стула — жест защиты, но его ведь можно и по-другому истолковать. Адам, разумеется, воспринял это в самом превратном смысле и смотрел на меня так, словно никого более мерзкого в жизни не встречал.
   
— Вот что мы должны были сделать! — вдруг сказала Лиза. — Дэвид, ты заполнил эти бумаги?
   
— Нет, забыл.
   
— Но я же специально положила их на кухне рядом с телефоном, чтобы ты их увидел.
   
— Я их увидел, но забыл заполнить.
   
Ее лицо сильно покраснело.
   
— Придем домой и сделаем это, — спокойно сказал он. — В любом случае сегодня суббота, чего теперь суетиться.
   
— Но вчера, когда я просила тебя об этом, была гребаная пятница, — огрызнулась она.
   
Дэвид устало поглядел на Джейми.
   
— О, значит, Блейк уже вернулся, — весело сказал тот.
   
Я навострила уши, но, как всегда, не подала виду, что мне это интересно, и уткнулась носом в меню. Слова «суп дня» я прочитала тринадцать раз.
   
— Космо, а вы знакомы с Блейком? — спросил Адам.
   
— С Блейком… — Жизнь покосился на меня, и сердце мое ушло в пятки.
   
— Да, с бедняжкой Блейком, которого эта жестокосердая роковая женщина бросила на произвол судьбы, — со смехом вставила Шантель. — И мы никогда ей этого не простим.
   
Я небрежно пожала плечами.
   
— По-честному, я думаю, все женщины должны именно так бросать своих мужчин, как Люси, — заявила Лиза. — Господи, вы помните, что со мной-то творилось?
   
И все дружно застонали и заохали, вспоминая ту трагическую историю, и ночные рыдания по телефону, и ее патологический ужас остаться хоть на секунду одной, и бесконечные заверения с нашей стороны, что у нее нет сердечного приступа. Джейми нежно ей улыбнулся, видимо вспоминая то время, когда они были вместе, а не их болезненное расставание. Лиза и он обменялись взглядами. Дэвид смущенно поерзал на стуле.
   
— Да, во всем надо искать позитивные стороны. — Я пыталась самоуверенно улыбнуться, но губы предательски дрожали. — Мы, по крайней мере, успели разойтись до того, как рухнул рынок жилья. Сегодня бы нам ни за что так не продать квартиру.
   
Они молча смотрели на меня, потом Шантель грустно заметила:
   
— Я очень любила вашу пекарню.
   
Я тоже, очень.
   
— Ну, там всегда было слишком жарко.
   
Я подумала о Блейке, который ходил там голышом, когда я нарочно врубала отопление на полную мощь. Он любил тепло и был горяч в постели. Я снова уткнулась в меню. Горячий суп дня. Горячий, горячий, горячий.
   
— Нет, я никогда с ним не встречался, — сказал Жизнь Адаму, который упорно ждал ответа.
   
— Он отличный парень.
   
— Разумеется, вы же его лучший друг.
   
— Что вы имеете в виду?
   
— Вы готовы сделать заказ? — очень кстати перебил их псевдофранцузский официант.
   
За ужином я многое узнала о Блейке. Что он делал на прошлой неделе и как собирается провести остаток лета. Оказывается, он открыл собственный спортивно-развлекательный центр в Бастардстауне. Мы обсуждали с ним эту идею и хотели вместе этим заняться. Он делает все, что мы планировали, только без меня. Глядя в тарелку, я несколько раз сморгнула, чтобы прогнать слезы.
   
— Вы же вместе хотели это сделать, верно, Люси? — спросил Адам.
   
— М-м, угу. Наверное, надо бы подать на него в суд за то, что украл идею.
   
Все, кроме Адама, засмеялись. А затем Лиза начала заказывать, своим новым, начальственным тоном, внося изменения во все блюда, чтобы они соответствовали ее нынешней диете. Официант слегка занервничал и попросил разрешения на минуту нас оставить, чтобы узнать, насколько это исполнимо. Он вернулся с шеф-поваром, реальным французом, который очень вежливо сообщил, что не может сделать тесто с козьим сыром без козьего сыра, потому что он уже его туда вмешал.
   
— Отлично, — фыркнула Лиза, и лицо ее налилось гневом. — Я буду хлеб. — Она резко захлопнула меню. — Пожалуйста, корзинку хлеба, это все, что мне можно из вашей еды, хотя нет, там орехи, хлеб мне тоже нельзя.
   
— Извините, — Дэвид покраснел, — она очень устала.
   
— Не надо за меня извиняться, спасибо большое. — Она неуклюже подвинулась. — Дело не в том, что я устала, а в этих чертовых стульях, они дико неудобные. — Она вдруг расплакалась. — Простите, что-то в глаз попало.
   
— Ли-ис, — мягко сказал Джейми, — смотри-ка, у них есть печеные перцы. Ты же их любишь. Может, их возьмешь?
   
Дэвид с некоторым раздражением поглядел на приятеля.
   
— Ой, господи, — улыбнулась Лиза, — помнишь те перцы?
   
— Ха! Потому и сказал.
   
Уверена, Дэвид представил, как они трахались в постели, усыпанной печеными красными перцами, хотя они наверняка просто объелись как-то в ресторане этими перцами, два паршивых обжоры.
   
— Ну ладно, — со вздохом кивнула Лиза и снова открыла меню.
   
Шеф склонился над ней и терпеливо обсуждал, что он может для нее изготовить.
   
— И где вы остановились? — вежливо поинтересовалась Шантель у Жизни. Она еще не начала с ним кокетничать: во-первых, выпила только полтора стакана красного вина, во-вторых, не могла разобраться, есть ли что-то между нами.
   
— Я остановился у Люси.
   
Я всячески избегала взгляда Адама.
   
— Ну надо же! — изумилась она. — А никого из нас она туда не пускает. Расскажите, что там у нее, много ли мы теряем?
   
Я засмеялась:
   
— Брось, я ничего не скрываю.
   
— Куча порнухи, точно? — Джейми почмокал губами. Шеф-повар, к счастью, уже ушел. — У нее там море порножурналов и дисков.
   
— Нет, — возразила Шантель, — это неинтересно. Скажите, что там кто-то томится в заточении, я мечтаю об этом услышать последние три года.
   
Джейми весело мне подмигнул.
   
— Кого-то она скрывает, в любом случае, — сказал Адам, потянувшись за куском хлеба.
   
Никто не обратил внимания на его слова. Никто не воспринял их так, как я. Возможно, только Жизнь.
   
— Например? — спросил он, и я пожалела, что он все-таки именно так это воспринял, потому что у него сделался неприятный голос. Таким голосом Блейк однажды разговаривал в баре с парнем, который на меня пялился, и кончилось все это безобразной дракой. И Адам принял вызов, он ждал этого момента с тех пор, как мы с Блейком расстались.
   
— Да ладно, чего там. Как давно, ребята, вы знакомы? Всю жизнь? Ну уж три года-то точно? А сколько я помню, три года назад Люси была еще с Блейком.
   
Он говорил вроде бы шутя, с легкой улыбочкой, но было заметно, как он зол — глаза сузились, ноздри дрожат от гнева.
   
— Адам, — потрясенно пробормотала Лиза.
   
— Хватит, мне это осточертело. Сколько можно ходить вокруг да около — что она, неприкосновенная особа?
   
— Просто это абсолютно не наше дело, — твердо сказала Шантель, и в голосе ее слышалось предупреждение.
   
— Блейк наш друг, — сказал Адам.
   
— Так же как и Люси. — Лиза с намеком посмотрела на него.
   
— Да, но она здесь, и поэтому его сегодня тут нет. Так что это и наше дело.
   
— Его тут нет, потому что он на работе, о которой, кстати, всегда мечтал. И ему приходится много ездить. Так что уймись-ка, — посоветовал Джейми. Вены у него на шее слегка вздулись, было видно, что он рассержен. Мне хотелось встать и расцеловать его, но вместо этого я пыталась найти предлог, чтобы смыться, потому что все это обернулось самым кошмарным образом.
   
— По-моему, нам стоит сменить тему, — предложил Дэвид.
   
Официант обошел вокруг стола и встал около меня. Понял, что мне плохо, и хотел сполна этим насладиться. Все выжидающе на меня смотрели, думая, что я что-то объясню и сумею разрядить обстановку.
   
— Суп дня, — попросила я. — Будьте добры.
   
Адам закатил глаза:
   
— Как всегда! Игнорирует все вопросы, ничего не отвечает, все покрыто гребаной тайной. Ничего внятного от нее не добьешься.
   
— Я просто не знаю, какой именно у них сегодня суп дня, — попыталась отшутиться я.
   
— Баранья похлебка, протертая, — сообщил официант практически без акцента.
   
Адам что-то прошипел сквозь зубы, и я была рада, что не разобрала ни слова. Хватит с меня оскорблений, у меня и так уже коленки дрожат. Я знала, что он меня ненавидит, но сегодня он впервые высказал все вслух, подтвердив, что это не моя паранойя.
   
— Слушай, старик, не говори так о ней, — очень серьезно сказал Джейми.
   
— Да я вообще не понимаю, чего мы об этом говорим. Это ведь было-то сколько, три года назад? — спросил Дэвид.
   
— Два, — тихо сказала я. — Два года и одиннадцать месяцев.