1 2 3 4 5 6 
Она глотнула еще вина Джо. Шероховатое из-за сахара. На дне бокала остался сиропообразный осадок, на вкус похожий на желе из тернослива.
   
— Я платила за специальные уроки для нее, — продолжала она. — Я выучила язык жестов и продолжила учить ее сама. Потом вторая операция, еще дороже. За два года ее слух восстановился на девяносто процентов.
   
Джей кивнул.
   
— Но зачем притворяться? Почему просто не…
   
— Мирей. — Странно, что это вино, которое должно было разговорить, сделало ее немногословной. — Она уже пыталась ее отнять. Все, что у нее осталось от Тони, говорит она. Я знаю, что, если однажды она заберет Розу, я никогда не получу дочь обратно. Я хотела ее остановить. И не смогла придумать другого способа. Если она не сможет с ней разговаривать, если подумает, что девочка в чем-то ущербна… — Она сглотнула. — Мирей не выносит несовершенства. Ее интересуют только совершенные вещи. Вот почему когда Тони…
   
Она умолкла.
   
«Я не должна доверять ему», — думала Мариза. Вино вытягивало из нее больше, чем она готова была дать. Вино говорит, а разговоры опасны. Последний человек, которому она доверяла, мертв. Все, к кому она прикасалась, — лозы, Тони, Патрис — мертвы. Легко поверить, будто она что-то несет, передает каждому, с кем встречается. Но вино было крепким. Оно нежно качало ее в колыбельке запахов и воспоминаний. Оно выспрашивало ее секреты.
   
«Верь мне». Голос из бутылки хихикал и тихонько напевал: «Верь мне».
   
Она налила еще бокал и осушила залпом.
   
— Я расскажу вам, — решилась она.
  
  
   
    
56
   
   
— Мне был двадцать один год, когда я встретила его, — начала она. — Он был намного старше. Лечился в дневном стационаре психиатрического отделения в больнице Нанта, где я училась на медсестру. Его звали Патрис.
   
Он был высоким и темноволосым, как Джей. Говорил на трех языках. Сказал ей, что читал лекции в университете Ренна. Он был разведен. Он был забавным и противоречивым, с шиком нес свою депрессию. На его правом запястье была лесенка порезов от неудачной попытки самоубийства. Он пил. Принимал наркотики. Она думала, он исцелился.
   
Говоря, Мариза не смотрела на Джея — следила, как ее пальцы перебирают ножку бокала, словно играют на стеклянной флейте.
   
— В двадцать один так хочешь найти любовь, что видишь ее в лице каждого чужака, — тихо сказала она. — А Патрис был настоящим чужаком. Я несколько раз встретилась с ним вне больницы. Однажды переспала. Мне хватило.
   
После этого все изменилось почти мгновенно. Будто стальная клетка опустилась вокруг них, поймав обоих в ловушку. Он стал собственником — не очаровательным, слегка неуверенным, что сперва привлекало ее, но холодным и подозрительным, что ее пугало. Он постоянно ссорился с ней. Он таскался за ней на работу и препирался с ней в отделении. Он пытался загладить вспышки ярости щедрыми подарками, что пугало ее еще больше. В конце концов он вломился в ее квартиру как-то вечером и попытался изнасиловать, угрожая ножом.
   
— Я поняла, что хватит, — вспоминала она. — С меня довольно. Я немного подыграла ему, потом извинилась и попросилась в ванную. Он был полон идей. Мы собирались вместе уехать в известное ему место в деревне, где я буду в целости и сохранности. Так он сказал. В целости и сохранности.
   
Она поежилась.
   
Мариза заперлась в ванной и через окно вылезла на крышу, откуда по пожарной лестнице спустилась на улицу. Но когда приехала полиция, Патрис уже ушел. Она поменяла замки на дверях и поставила сигнализацию на окна.
   
— Но этим все не закончилось. Он все время ставил машину у дома и следил за мной. Он заказывал доставку к моим дверям. Подарки. Угрозы. Цветы.
   
Он был настойчив. Шли недели, и он преследовал ее все упорнее. На ее рабочее место принесли похоронный венок. Замки взломали и украсили всю квартиру черным, пока она была на работе. Кусок дерьма, изящно завернутый в серебряную бумагу, — подарок на день рождения. Граффити на двери. Гора непрошеных товаров по почте на ее имя: фетишистские наряды, сельскохозяйственное оборудование, ортопедические товары, эротическая литература. Мало-помалу ее мужество слабело. Полиция была бессильна. Без доказательств физического вреда им не за что было его арестовывать. Они позвонили по адресу, который Патрис оставил в больнице, но обнаружили, что это склад пиломатериалов под Нантом. Там никто в жизни о нем не слышал.
   
— В итоге я переехала, — сказала Мариза. — Бросила квартиру и купила билет в Париж. Сменила имя. Сняла квартирку на рю де ла Жонкьер и нашла работу в клинике в Марн-ла-Валле. Я думала, что спаслась.
   
Ему понадобилось восемь месяцев, чтобы ее найти.
   
— С помощью моей медицинской карточки, — объяснила Мариза. — Наверное, ухитрился уговорить кого-то в больнице. Иногда он бывал очень настойчив. Очень убедителен.
   
Она снова переехала, снова сменила имя и покрасила волосы. Полгода отпахала официанткой в баре на авеню де Клиши, пока не нашла работу медсестры. Она пыталась стереть себя из всех официальных документов. Медицинская страховка сгорела; Мариза не встала на учет. Она закрыла кредитную карточку и по всем счетам платила наличными. На сей раз Патрис почти год искал ее новый адрес.
   
За год он изменился. Побрил голову и стал одеваться в военных магазинах. Осадил ее квартиру со всей четкостью военной кампании. Больше никаких шуточек, никаких непрошеных пицц или умоляющих записок. Даже угрозы прекратились. Она видела его дважды — он сидел в машине под ее окнами, но когда две недели прошли, а от него ни слуху ни духу, она уверилась, что ошиблась. Еще через пару дней ее разбудил запах газа. Он умудрился обойти подающую трубу, и она не знала, как перекрыть доступ. Попробовала открыть дверь, но та была заблокирована, заклинена снаружи. Окна тоже были забиты гвоздями, хотя ее квартира находилась на третьем этаже. Телефон был мертв. Она сумела разбить окно и позвать на помощь, но смерть почти коснулась ее. Она улетела в Марсель. Начала все заново. Там она и встретила Тони.
   
— Ему было девятнадцать, — вспоминала она. — Я работала в психиатрическом отделении главной больницы Марселя, а он был пациентом. Насколько я поняла, он страдал от депрессии после смерти отца. — Она косо улыбнулась. — Знаю, глупо было связываться с очередным пациентом, но мы оба были уязвимы. Он был таким юным. Его внимание льстило мне, вот и все. И мне удавалось с ним общаться. Удавалось его рассмешить. Это мне тоже льстило.
   
Когда она поняла, что он чувствует, было уже слишком поздно. Он обезумел от любви.
   
— Я говорила себе, что могу полюбить его, — сказала она. — Он был забавным, добрым, им легко было управлять. Я думала, что после Патриса ничего другого мне и не надо. А он без конца рассказывал мне о своей ферме, об этом месте. Оно казалось таким безопасным, таким прекрасным. Каждый день я просыпалась и гадала, не найдет ли меня сегодня Патрис. Это просто, если он проследил меня до Марселя. Надо только проверить все больницы и клиники. Тони предложил мне защиту. И он нуждался во мне. Это уже много значило.
   
Она позволила убедить себя. Поначалу Ланскне казался ей землей обетованной. Но вскоре начались стычки между Маризой и матерью Тони, которая не желала признавать правду о его болезни.
   
— Она не слушала меня, — объяснила Мариза. — У Тони все время случались взлеты и падения. Ему требовались лекарства. Без них ему становилось хуже, он на несколько дней кряду запирался в доме, не мылся, только смотрел телевизор, пил пиво и ел. О, со стороны казалось, что с ним все в порядке. В этом отчасти и проблема. Мне приходилось все время за ним следить. Я играла роль сварливой жены. У меня не было выбора.
   
Джей вылил остатки вина в ее бокал. Даже осадок пах оглушительно, и на мгновение Джею показалось, что он различает все вина Джо в этом последнем бокале: малину, и розы, и бузину, и ежевику, и тернослив, и пьяблоки, все в одном. «Особых» больше нет, сказал он себе с уколом грусти. Волшебство испарилось. Мариза умолкла. Кленово-рыжие волосы закрывали ее лицо. Джею внезапно показалось, что он знаком с нею сто лет. Ее присутствие за столом было таким же естественным, таким же привычным, как его старая машинка. Он накрыл ладонью ее руку. Ее поцелуй должен пахнуть розами. Она взглянула на него, и глаза ее были зелеными, как его сад.
   
— Maman!
   
Голос Розы прорезал мгновение с пронзительной настойчивостью.
   
— Я нашла комнатку наверху! Там круглое окно и голубая кровать, как лодка! Немножко пыльно, но я могу прибраться, правда, maman? Можно?
   
Мариза убрала руку.
   
— Конечно. Если мсье… если Джей… — Она смутилась, точно ее разбудили посреди сна, и отодвинула полупустой бокал. — Мне пора, — быстро сказала она. — Уже поздно. Я принесу Розины вещи. Спасибо за…
   
— Все в порядке. — Джей попытался взять ее за локоть, но она отстранилась. — Если хотите, останьтесь обе. У меня уйма…
   
— Нет. — Внезапно вернулась прежняя Мариза, доверительная беседа была окончена. — Мне надо принести все, что нужно Розе для сна. Ей пора в постель. — Она коротко, но сильно обняла дочь и посоветовала: — Веди себя хорошо. И пожалуйста, — это Джею, — не говорите об этом в деревне. Никому.
   
Она сняла желтый дождевик с крючка у кухонной двери и натянула. На улице все еще шел дождь.
   
— Обещайте, — сказала Мариза.
   
— Ну конечно.
   
Она кивнула — короткий, вежливый кивок, словно заключила сделку. И исчезла за пеленой дождя. Джей закрыл за ней дверь и повернулся к Розе.
   
— Ну? Готов шоколад? — спросила она. Он усмехнулся:
   
— Пошли проверим?
   
Он налил шоколад в широкую чашку с цветами по ободку. Роза с чашкой в руке свернулась клубком на его постели и с любопытством наблюдала, как он убирает посуду и отставляет пустую бутылку.
   
— Кто он? — наконец спросила она. — Тоже англичанин?
   
— Ты о ком? — крикнул Джей из кухни, пуская воду в раковину.
   
— Старик, — уточнила Роза. — Тот старик наверху. Джей закрутил кран и уставился на нее.
   
— Ты видела его? Ты с ним говорила? Роза кивнула.
   
— Старик в смешной шапке, — сказала она. — Велел тебе кое-что передать.
   
Она хорошенько приложилась к шоколаду и с пенными усами вынырнула из-за чашки. Джей внезапно задрожал, почти испугался.
   
— Что он сказал? — прошептал он. Роза нахмурилась.
   
— Он сказал, чтобы ты помнил «Особые», — сообщила она. — И ты знаешь, что делать.
   
— Еще что-нибудь?
   
Во рту у Джея пересохло, голова гудела.
   
— Да, — энергично закивала Роза. — Чтобы я попрощалась.
  
  
   
    
57
   
   
Переулок Пог-Хилл, февраль 1999 года
   
   
Джей вернулся в Пог-Хилл лишь через двадцать два года. Наполовину из злости, наполовину из страха. Прежде он ничему не принадлежал. Лондон явно не был домом. Места, где он жил, казались ему одинаковыми, разнились только дизайн и размеры. Квартиры. Комнаты на двоих. И даже дом Керри в Кенсингтоне. Случайные жилища. Но в этом году все изменилось. Выбирай любое клише, как сказал бы Джо. Возможно, просто впервые появились страхи посерьезнее, чем страх возвращения в Пог-Хилл. Прошло почти пятнадцать лет после «Пьяблочного Джо». С тех пор — ничего. Это больше, чем писательский ступор. Джей словно застрял во времени, вынужденный писать и переписывать фантазии отрочества. «Пьяблочный Джо» был первой — единственной — его взрослой книгой. Но вместо того чтоб освободить его, она поймала его в ловушку детства. В 1977-м он перестал верить в волшебство. «Хватит с меня, — сказал он себе. — Хватит, хватит, хватит». Теперь он отрезанный ломоть, как ему и хотелось. Словно, разбросав семена Джо над выемкой в Пог-Хилле, он выкинул и все, за что цеплялся три года: амулеты, красные ленточки, Джилли, берлоги, осиные гнезда, прогулки по рельсам и драки на Дальнем Крае. Все сдуло в выемку вместе с мусором и золой железной дороги. А потом «Пьяблочный Джо» окончательно похоронил остатки. По крайней мере, так думал Джей. Но, может, что-то осталось. Любопытство, например. Зуд в глубине головы, который никак не удавалось унять. Какие-то следы веры.
   
Возможно, он неправильно прочел знаки. В конце концов, какие улики он нашел? Пару коробок журналов? Карту, раскрашенную цветными карандашами? Возможно, в спешке он сделал неправильный вывод. Возможно, Джо все-таки говорил правду.
   
Возможно, Джо вернулся.
   
Он не смел даже вообразить это. Джо вернулся в Пог-Хилл? Как он ни сопротивлялся, сердце встало в горле. Джей представил дом таким, каким он был, заросшим, быть может, но участок по-прежнему аккуратен за маскировкой окончательного решения Джо, деревья с красными ленточками, на кухне жарко от ароматов зреющего вина… Он несколько месяцев ждал, прежде чем решился. Керри охотно его поддержала, даже слишком охотно, воображая, вероятно, обновленный источник вдохновения, новую книгу, что впихнет его обратно в свет рампы. Она хотела поехать с ним, столь настойчиво, что в итоге он согласился.
   
Он ошибся. Он понял это, едва приехал. Дождь цвета сажи моросил с неба. Дальний Край превратился в участок застройки вдоль берега; бульдозеры и трактора ползали по бывшему руслу железной дороги среди опрятных одинаковых бунгало. Поля обернулись автомобильными салонами, супермаркетами, торговыми центрами. Даже газетный кисок, где Джей столько раз покупал сигареты и журналы для Джо, сменил кожу.
   
Последние шахты Керби были закрыты уже много лет. Канал отреставрировали, и на деньги, выделенные на празднование встречи третьего тысячелетия, собирались отгрохать туристический центр, где гости города смогут спуститься в перестроенную шахту или проплыть на барже по недавно почищенному каналу.
   
Надо ли говорить, что Керри нашла все это очаровательным?
   
Но худшее ждало впереди.
   
Несмотря ни на что, он надеялся, что Пог-Хилл, по крайней мере, цел. Главная улица более или менее осталась прежней, с ее элегантными, пусть и немного почерневшими, домами эпохи Эдуарда и липовой аллеей. Мост тоже был таким, каким Джей его помнил, рядом появился новый пешеходный переход, но шеренга тополей, что отмечала вход в переулок Пог-Хилл, никуда не делась, и сердце Джея сыграло забавную маленькую импровизацию на ребрах, когда он подъехал к желтой линии и взглянул на холм.
   
— Это он? — Керри разглядывала свое отражение в пассажирском зеркальце. — Что-то ничего не видать.
   
Джей промолчал и вылез из машины. Керри последовала за ним.
   
— Так вот где все началось. — В ее голосе слышалось разочарование. — Забавно. Я почему-то думала, здесь будет что-то особенное.
   
Проигнорировав ее, он сделал пару шагов вверх по холму. Название переулка изменилось. Пог-Хилл больше не найдешь ни на одной карте, как и Дальний Край и любое другое из мест, вокруг которых его жизнь вращалась в те три долгих года. Теперь он назывался Медоубэнк-Вью, дома снесли, чтобы освободить место череде кирпичных двухэтажных квартир с крохотными балкончиками и геранями в пластиковых горшках. На ближайшем здании висела табличка: «Качественные уединенные квартиры Медоубэнк». Джей направился туда, где стоял дом Джо. Пусто. Сбоку маленькая забетонированная парковка «только для проживающих». За квартирами, где некогда высился сад Джо, — невыразительная маленькая квадратная лужайка с единственным деревцем. От фруктового сада Джо, от его трав, от черной смородины, малины, бузины, виноградных лоз, слив, груш, моркови, пастернака, «Особых» ничего не осталось.
   
— Ничего.
   
Керри взяла его за руку.
   
— Бедняжка, — прошептала она ему в ухо. — Надеюсь, ты не слишком расстроен?
   
Она казалась почти довольной, словно картина пришлась ей по вкусу. Джей покачал головой.
   
— Подожди в машине, ладно? Керри нахмурилась:
   
— Но, Джей…
   
— Две минуты, ладно?
   
Как раз вовремя. Ему казалось, он взорвется, если еще немного подержит это в себе. Он побежал в глубь сада и глянул через стену в выемку. Там было полно хлама. Мешки домашнего мусора усыпали землю: старые холодильники, автомобильные шины, деревянные ящики, поддоны, консервные банки, стопки журналов, перевязанные бечевкой. Смех заклокотал в горле Джея. Джо это пришлось бы по вкусу. Его мечта воплотилась в жизнь. Мусор раскидан по откосу, словно выброшен проезжими. Детская коляска. Тележка из супермаркета. Рама древнего велосипеда. Выемка Пог-Хилл превратилась в свалку. Джей с усилием подтянулся и перелез через стену. Бывшая железная дорога отсюда просматривалась далеко, в основном — крутым обрывом в заросли чахлых кустов и горы мусора. Подальше на стене ребята рисовали граффити. Россыпь битого стекла сверкала на солнце. Уцелевшая бутылка прислонилась к торчащему пню, свет мерцал на пыльном донышке. Красный шнурок, заскорузлый от возраста, обвивал горлышко. Джей мгновенно узнал вино Джо.
   
Джей не представлял, как она пережила снос дома, и еще менее — как не разбилась с тех пор. Но это была одна из бутылок Джо, целехонькая. Цветной ипгурок тому доказательство, а также этикетка, на которой до сих пор различался старательный почерк старика: «Особые». По пути к мосту Джею казалось, что он видит и другие пожитки Джо, раскиданные по насыпи. Сломанные часы. Лопата. Несколько ведер и горшков, в которых когда-то росли растения. Словно кто-то встал на вершине холма и попросту вывернул содержимое дома Джо в выемку. Джей пробирался по печальным руинам, стараясь не ступать на битое стекло. Древние номера «Нэшнл джиографик» и обломки кухонного стула. И наконец, чуть подальше, он нашел комод с семенами: ножки отвалились, одна дверца болталась на соплях. Внезапно бешеная ярость застила ему глаза. Сложное чувство — ярость на себя и свои идиотские надежды, на Джо за то, что позволил этому произойти, а также на того парня, что встал на вершине холма и выбросил стариковскую жизнь в дыру, будто мусор, от которого надо избавиться. Хуже того, к этой ярости примешивался страх, ужасное знание, что если бы он вернулся раньше, то еще смог бы что-то найти, но, как всегда, опоздал.
   
Джей рыскал, пока Керри не явилась за ним почти через час. Он испачкался, вымазался в грязи по колено. В картонной коробке он нес шесть бутылок, найденных в разных местах по пути вниз и чудом уцелевших.
   
«Особые».
  
  
   
    
58
   
   
Ланскне, лето 1999 года
   
   
Вот и все. Джей сразу понял, что он ушел. Была некая окончательность в этом прощании, от которой не отмахнуться. Точно с последней каплей своего вина старик вовсе испарился. Несколько дней Джей отрицал очевидное, убеждал себя, что Джо вернется, что он ушел не навсегда, что он не покинул его вторично. Но суть улетучилась. Дом больше не пахнул его табаком. Ретростанция прекратила вещание, на той же частоте появилось местное радио, извергавшее современные хиты. И Джо не мелькал больше аккурат за углом парника или за сараем и не инспектировал деревья во фруктовом саду. Никто не сидел и не смотрел, как Джей барабанит по клавишам машинки, — ну разве что Роза, которая иногда пробиралась по лестнице и наблюдала за ним с кровати. Вино стало обычным вином, без всяких фокусов. На сей раз Джей не злился. Напротив, покорился неотвратимому. Волшебство снова кончилось.
   
Прошла неделя. Дождь начал утихать, порушив еще немало. Джей и Роза почти не выходили из дома. Розу легко было порадовать. Она развлекалась сама. Сидела и читала в своей заново обставленной комнате под крышей, или играла в «Эрудит» на полу, или с Клопеттой шлепала по лужам на полях. Иногда она слушала радио или играла с тестом на кухне. Иногда пекла маленькие, жесткие, мучнистые печенья. Каждый вечер приходила Мариза, готовила ужин, оставаясь ровно настолько, чтобы поесть и проверить, как дела у Розы, прежде чем вернуться к работе. Генератор починили. Дренажные канавы отнимали время, но через пару дней закончат и с ними. Она наняла Ру и еще нескольких рабочих Клермона себе в помощь. Но все равно виноградник был наполовину затоплен.
   
У Джея бывали гости. Попотта заглянула пару раз с почтой и один — с пирогом от Жозефины, но Роза играла за домом и осталась незамеченной. Однажды приехал Клермон с очередным грузом барахла, но надолго не остался. Теперь, когда худшее осталось позади, у большинства было полно работы.
   
Присутствие Розы озаряло дом. После ухода Джо это было более чем желанно, ибо дом казался странно обездоленным, будто унесли что-то привычное. Для своего возраста, однако, Роза была очень тихой, и иногда Джей почти верил, что она принадлежит скорее миру Джо, чем его миру. Девочка скучала по матери. Они расстались лишь во второй раз в жизни. По вечерам она встречала Маризу отчаянными и безмолвными объятиями. Их совместные ужины были веселыми и оживленными, но у Маризы оставалась некая заповедная территория, на которую Джей пока не сумел пробраться. Она редко говорила о себе. Не упоминала Тони и не обещала закончить рассказ, начатый в день наводнения. Джей не пытался давить. Это подождет.
   
Через несколько дней Попотта принесла пакет от Ника — контракты с новым издателем Джо и несколько газетных вырезок, датированных с июля по сентябрь. В короткой записке Ник нацарапал: «Я подумал, тебе это может быть интересно».
   
Джей извлек из конверта вырезки.
   
Все они так или иначе касались его. Он прочитал. Три небольшие новостные заметки из британских газет с домыслами о его исчезновении. Статья из «Паблишере уикли», очерчивающая его возвращение на писательское поприще. Ретроспектива из «Санди тайме», озаглавленная: «ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С ПЬЯБЛОЧНЫМ ДЖО?» и с фотографиями Керби-Монктона. Джей перевернул страницу. С фотографии, нахально улыбаясь, на него уставился Джо.
   
«НЕ ЭТО ЛИ НАСТОЯЩИЙ ПЬЯБЛОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК?» — вопрошал заголовок.
   
Джей смотрел на снимок. На нем Джо было пятьдесят, может, пятьдесят пять. Без кепки, в уголке рта сигарета, маленькие очки-полумесяцы сдвинуты на кончик носа. В руках он держал большой горшок хризантем, украшенный розеткой. Подпись: «Местный чудак».
   
«Макинтош, со своей обычной уклончивостью, так и не решился открыть, кем же был настоящий Джо, — продолжала статья, — но, согласно некоторым источникам, на создание образа любимого садовода нации его вдохновил именно этот человек. Джозеф Кокс, родившийся в Шеффилде в 1912 году, сперва работал главным садовником в старинном помещичьем доме, а потом тридцать лет трудился на „Шахте Дальнего Края“ в Керби-Монктоне, прежде чем проблемы со здоровьем заставили его удалиться на пенсию. Известный местный чудак, мистер Кокс много лет жил в переулке Пог-Хилл, но взять интервью в месте нынешнего его проживания, доме престарелых „Медоубэнк“, не представлялось возможным. Мисс Джулия Мойнихен, дневная медсестра, описала мистера Кокса нашему корреспонденту: „Ужасно милый старый джентльмен с чудесным запасом историй. Я вся дрожу при мысли, что он может оказаться настоящим Джо“».
   
Джей едва проглядел остаток статьи. Чувства раздирали его. Удивление, что он мог быть так близко к Джо и не знать, неким образом не почувствовать его присутствие. Но более всего невероятное облегчение, радость. Прошлое все-таки можно исправить. Джо до сих пор живет в Пог-Хилле. Все можно исправить.
   
Он заставил себя дочитать статью. Ничего особо нового. Пересказ «Пьяблочного Джо» и копия оригинальной обложки. Маленькое фото хлебного барона под руку с Кандидой за два года до их развода. Имя журналиста под статьей — К. Марсден — показалось смутно знакомым. Через несколько минут он опознал в нем дотелевизионное имя Керри.
   
Ну конечно. Керри. Все сходится. Она знала о Пог-Хилле и Джо. И конечно, уйму всего знала о Джее. У нее был доступ к фотографиям, дневникам, бумагам. Она пять лет слушала его разглагольствования и воспоминания. Его мимолетно стиснула тревога. Что именно он ей сказал? О чем проговорился? Он так ее бросил, что, конечно, не вправе рассчитывать на ее преданность или благоразумие. Он лишь надеялся, что она останется профессионалом и оставит его личную жизнь личной. Он понял, что знает Керри слишком плохо и не в силах предугадать, как она поступит.
   
Но все это казалось не важным. Важен лишь Джо. «Через несколько часов я сяду на самолет в Лондон, — размечтался он, — потом в экспресс на север». Джей доберется туда уже к вечеру. Он вновь увидит Джо. Он даже сможет забрать его сюда, если старик захочет. Джей покажет ему шато Фудуин. Полоска газетной бумаги, размером едва ли с блок марок, вылетела из пачки и приземлилась на пол. Джей подобрал ее и перевернул. Слишком маленькая для статьи. Должно быть, он ее пропустил, когда листал вырезки.
   
Наверху ручкой было нацарапано: «Керби-Монктон пост».
   
    
Некрологи (продолжение).
    
Джозеф Эдвин КОКС мирно, после продолжительной болезни, 15 сентября 1999 года.
    
     
      
Поцелуем солнца простится грех,
      
Птицы грянут хорал;
      
К сердцу Творца ты в саду ближе всех,
      
Ближе никто не бывал.[116]
     
    
   
   
Джей долго смотрел на листок. Бумага выскользнула из пальцев, но он все равно видел объявление, ярко освещенное пред его внутренним оком, несмотря на пасмурный день. Его рассудок отказывался это переварить. Пустота. Отказ. Джей смотрел в никуда, думал ни о чем.
  
  
   
    
59
   
   
Следующие несколько дней затопил вакуум. Джей спал. Ел и пил в ошеломлении. Повсеместная дыра в форме Джо стала чудовищной, заслоняла свет. Книга лежала заброшенная, близкая к завершению, и собирала пыль в коробке под кроватью. Хотя дождь прекратился, Джей не смел выглянуть в сад. Запущенные «Особые» изрядно вымахали в своих горшках в ожидании пересадки. Немногие фрукты, пережившие дождь, без присмотра падали на землю. Сорняки, жадно росшие в мокрую погоду, начали наступление. Через месяц и следа не останется от его трудов.
   
«Поцелуем солнца простится грех…»
   
Хуже всего было неведение. Оказаться совсем рядом с разгадкой тайны — и снова ее потерять, глупо, без объяснения. Все казалось таким бессмысленным. Джей представлял, как Джо наблюдает из-за кулис, готовый выпрыгнуть. Сюрпри-из! Просто шутка, вот и все. Искусный обман, друзья выстроились за занавесками с сувенирчиками и лентами, Джилли, и Мэгги, и Джо, и все-все-все из переулка Пог-Хилл, маски сдвинуты и обнажают истинные лица. Горе, что превращается в смех по выяснении истины. Но Джея на эту вечеринку не пригласили. «Особые» кончились. Выпиты до дна — ежевика и бузина, пьяблоко и шиповник. Волшебство кончилось. Навсегда.
   
И все же я по-прежнему слышал их. Словно часть их существа улетучилась в воздух, слившись с домом, просочившись в дерево и пластик, подобно запаху сигарет и жженого сахара. Все гудело их минувшим присутствием, гудело, и пело, и смеялось громче прежнего; камень, и плитки, и полированное дерево — все шептало в волнении и возбуждении; вечно беспокойное, вечно говорливое. Только Джей не слышал. Оставив ностальгию далеко позади, он окунулся в уныние, из которого, казалось ему, ничто его не вытащит. Он вспоминал все мгновения, когда ненавидел Джо. Все мгновения, когда злился на дезертирство старика; все то, что говорил себе и другим. Ужасные слова. Он думал, что мог отыскать Джо сто лет назад, но даже не попытался. Он мог нанять детектива. Он мог заплатить кому-нибудь, чтобы его нашли, раз уж не сумел найти его сам. Вместо этого он сидел и ждал, пока Джо найдет его. Столько потерянных лет принесено в жертву гордости. А теперь уже слишком поздно.
   
Он смутно помнил чьи-то слова о том, что прошлое — это остров, окруженный временем. Он упустил последнюю лодку на остров, горько повторял он себе. Пог-Хилл теперь в списке мест, безвозвратно утерянных для него, хуже чем просто утерянных. После смерти Джо Пог-Хилл будто и не существовал никогда.
   
«Поцелуем солнца простится грех…»
   
Но то, что он сделал, выходит за рамки. Джо был здесь, сказал он себе. Джо жил в Пог-Хилле все это лето. «Астральное путешествие, — сказал он. — Вот почему я так много сплю, во как». В конце концов Джо вернулся к нему. Джо попытался все исправить. И все-таки Джо умер в одиночестве.
   
Хорошо, что Роза еще здесь. Визиты Маризы тоже на время подбадривали Джея. По крайней мере, заставляли не напиваться с утра пораньше. Надо следовать обычному порядку вещей, даже если он потерял всякий смысл.
   
Мариза отчасти заметила перемену в нем, но на ферме дел было невпроворот — не до Джея. Прокладку дренажа почти закончили, стоячая вода ушла с виноградника, Танн наконец вернулся в свои берега. Ей пришлось расстаться с частью сбережений, чтобы заплатить за работу и новое оборудование, но все же воодушевление вернулось к ней. Если урожай удастся спасти, останется надежда на будущий год. Если только ей удастся найти денег, чтобы выкупить землю — не слишком подходящую для строительства и в основном слишком болотистую для земледелия. Она знала, что Пьер Эмиль не заинтересован в аренде: такое соглашение не слишком выгодно. В Тулузе у него семья. Нет. Он продаст. Она знала, что продаст. Вполне возможно, задешево, говорила она себе. В конце концов, это не Ле-Пино. Даже теперь она, возможно, еще сумеет наскрести денег. Двадцать процентов — все, что ей нужно. Оставалось надеяться, что Мирей не помешает. В конце концов, старухе невыгоден ее отъезд. Совсем наоборот. Но земля должна принадлежать Маризе. Она не будет во власти договора об аренде. Мирей понимает почему. Они нуждались друг в друге, как бы ни была отвратительна старухе одна мысль о подобной связи. Они шли по краю пропасти, и каждая держала в руках конец веревки. Упадет одна — упадет и другая.
   
Мариза лгала без угрызений совести. В конце концов, она оказала Мирей услугу. Ложь защищала их, как оружие, слишком ужасное для использования в войне. Но время утекало для обеих. Перед ней маячило окончание срока аренды. Перед Мирей — болезни и старость. Старуха хотела выжить ее с фермы, потому что это делало ее уязвимой. Маризе оставалось лишь гадать, в силе еще старые угрозы или нет. Возможно, теперь они ничего для Мирей не значат. Перспектива потерять Розу когда-то заткнула рот им обеим. Но теперь… Мариза гадала, важна ли еще Роза для Мирей.
   
Гадала, что им обеим осталось терять.
  
  
   
    
60
   
   
Джей проснулся от пения птиц. Он слышал, как Роза бродит наверху, соломенный солнечный свет проникал через ставни. На мгновение ему показалось, что жизнь прекрасна. А затем воспоминание о смерти Джо пронзило его, арбалетная стрела горя, которую не отразишь, вылетела из засады. Каждый день он просыпался в ожидании, что все изменится, но каждое утро ничем не отличалось от предыдущего.
   
Полуодетый, он выкарабкался из постели и поставил чайник. Поплескал в лицо холодной водой из кухонного крана. Заварил кофе и выпил, обжигаясь. Слышно было, как Роза наверху набирает ванну. Джей выставил на стол ее завтрак и молоко. Кружка café au lait,[117] рядом три кусочка сахара в обертке. Ломтик дыни. Зерновые хлопья. У Розы здоровый аппетит.
   
— Роза! Завтракать!
   
Его голос был хриплым. В блюдце на столе валялась кучка окурков, хотя он не помнил, чтобы покупал или курил сигареты. Мгновенный укол чего-то вроде надежды. Но ни один из окурков не был «Плейере».
   
Стук в дверь. Попотта, неясно подумал он, — наверное, очередной счет принесла или тревожное письмо от Ника, вопрошающего, почему Джей не вернул контракты. Он отпил еще глоток выдохшегося кофе и направился к двери.
   
Кто-то стоял снаружи, безупречный в серых слаксах и кашемировом кардигане, изящная новая стрижка, «Джей Пи Тод», «Берберри» и красная папка для бумаг «Луи Вюиттон».
   
— Керри?!
   
Мгновение он видел себя ее глазами: босой, небритый, опустошенный. Она ослепительно улыбнулась.
   
— Бедняжка Джей. Ты выглядишь таким заброшенным. Можно войти?
   
Джей помедлил. Больно гладко. А он всегда не доверял гладкости Керри. Слишком часто она служила сигналом к войне.
   
— Да. Конечно. Заходи.
   
— Какое чудесное место. — Проплыла мимо на волне зависти. — Комод для пряностей — просто прелесть. И буфет тоже.
   
Она элегантно помедлила, выискивая свободное место, чтобы присесть. Джей убрал грязную одежду со спинки стула и кивнул.
   
— Извини за бардак, — начал он.
   
Слишком поздно он осознал, что его виноватый тон дает ей преимущество. Она одарила его патентованной улыбкой Керри О'Нил и села, положив ногу на ногу. Словно очаровательная сиамская кошка. Джей понятия не имел, о чем она думает. Никогда не имел. Улыбка могла оказаться искренней. Кто знает?
   
— Как ты меня нашла? — Он снова попытался перейти из обороны в наступление. — Я определенно не лез вон из кожи, чтобы растрепать всем, где я живу.
   
— А сам как думаешь? Ники сказал. — Она улыбнулась. — Конечно, мне пришлось его убедить. Ты в курсе, что все очень переживали из-за тебя? Взял и сбежал. И ни с кем не поделился своим новым проектом.
   
Она лукаво посмотрела на него и положила руку ему на плечо. Он заметил, что ее глаза изменили цвет — из зеленых стали голубыми. Джо был прав насчет контактных линз. Он пожал плечами — воплощение неловкости.
   
— Конечно, я все понимаю. — Ее ладонь переместилась на его волосы, зализывая их назад. Джей вспомнил, что опаснее всего она бывала, когда вела себя, точно мамочка. — Но ты выглядишь таким истощенным. Что ты с собой сделал? Постоянно засиживался допоздна?
   
Джей отбросил ее руку.
   
— Я прочитал твою статью, — сказал он. Керри пожала плечами.
   
— Да, я написала пару статей для литературных приложений, — согласилась она. — Никак не могла отделаться от мысли, что «Форум!» стал слишком замкнутым, как по-твоему? Слишком ограниченным.
   
— Что случилось? Тебе не продлили контракт? Керри выгнула брови.
   
— Дорогой, ты научился сарказму, — отметила она. — Ужасно за тебя рада. Но теперь Пятый канал придумал совершенно чудесную штуку. — Она глянула на хлопья, кофе и фрукты на столе. — Можно? Я так оголодала.
   
Джей наблюдал, как она наливает полную кружку cafe au lait и снова меряет взглядом вторую чашку в его руке.
   
— А ты тут прямо аборигеном стал, я смотрю. Серьезно. Кофе кружками, и «Голуаз» на завтрак. Кого-то ждал или мне лучше не спрашивать?
   
— Приглядываю за соседским ребенком, — объяснил Джей, стараясь не уйти опять в оборону. — Всего пару дней, пока наводнение не сойдет.
   
Керри улыбнулась.
   
— Как мило. Пожалуй, я знаю, за каким именно ребенком. Прочитав твою рукопись…
   
— Ты ее читала?
   
Хватит уже защищаться. Должно быть, она слепая, раз не заметила, как его рука дернулась, плеснув горячим кофе на пол. Она снова улыбнулась.
   
— Да, проглядела наискосок. Такой наивный стиль весьма освежает. Очень… «здесь и сейчас». И еще совершенно изумительное чувство места — ужасно захотелось посмотреть своими глазами. А потом, когда я поняла, как мило можно связать все вместе — твою книгу и мою передачу…
   
Джей покачал головой. Голова гудела, и ему все казалось, будто он пропустил нечто важное.
   
— В смысле?
   
Керри посмотрела на него в фальшивом нетерпении.
   
— Ну, я как раз собиралась тебе рассказать. Передача на Пятом канале, разумеется, — сообщила она. — «Новые пастбища». Она вся будет об англичанах, живущих за рубежом. Очередное шоу, стиль жизни и путешествия. И когда Ники упомянул об этом чудесном месте — и обо всем, что происходит с твоей книгой, — мне показалось, это дар судьбы, вроде того.
   
— Погоди-ка. — Джей отставил кофейную кружку. — Ты же не собираешься втянуть меня в эти свои делишки, а?
   
— Еще как собираюсь, — нетерпеливо парировала Керри. — Место просто идеальное. Я уже поговорила кое с кем из местных, и все ужасно заинтересовались. И ты идеален. В смысле, только подумай, какая реклама. Когда выйдет новая книга…
   
Джей покачал головой:
   
— Нет. Мне это неинтересно. Послушай, Керри, я знаю, ты хочешь помочь, но реклама — последнее, что мне сейчас нужно. Я приехал сюда, чтобы побыть одному.
   
— Одному? — иронично переспросила Керри. Джей увидел, что она заглядывает ему за спину, на кухню. Он обернулся. Роза в красной пижаме стояла за дверью, глаза ее блестели любопытством, кудри торчали во все стороны.
   
— Salut! — улыбнулась Роза. — C'est qui, cette dame? С'est une Anglaise?[118]
   
Улыбка Керри стала еще чуточку шире.
   
— Ты, наверное, Роза, — сказала она. — Я столько слышала о тебе. Но знаешь, милочка, мне почему-то казалось, что ты глухая…
   
— Керри. — Джей раздражался, ему было не по себе. — Потом поговорим. Сейчас не лучшее время, правда. Хорошо?
   
Керри лениво потягивала кофе.
   
— Ой, ну что за церемонии между близкими, — сказала она. — Какая прелестная малышка. Наверняка вся в мамочку. Разумеется, мне кажется, что я уже знаю обеих. Как мило с твоей стороны списывать персонажей с реальных людей. Просто какой-то roman-à-clef.[119] Я уверена, это замечательно украсит передачу.
   
Джей посмотрел на нее:
   
— Керри, никакую передачу я делать не буду.
   
— Не сомневаюсь, ты передумаешь, когда хорошенько пораскинешь мозгами, — сказала она.
   
— Не передумаю, — отрезал Джей. Керри выгнула брови:
   
— Но почему? Это же то, что надо. И поможет тебе заново начать карьеру.
   
— Как и тебе, — сухо сказал он.
   
— Возможно. Что в этом плохого? В конце концов, после всего, что я для тебя сделала — столько труда в тебя вложила, — за тобой должок. Может, когда все устроится, я смогу написать твою биографию, поделиться своим видением Джея Макинтоша. Я все еще могу тебя раскрутить, знаешь ли, если ты мне позволишь.
   
— Должок? — Прежде он разозлился бы на нее. Даже принялся бы угрызаться. Но сейчас это было почти смешно. — Ты слишком часто мне это швыряла, Керри. Больше не сработает. Эмоциональный шантаж не основа для отношений. И никогда ею не был.
   
— Да ладно тебе. — Она сдерживалась из последних сил. — Что ты об этом знаешь? Единственные отношения, которые тебе были не по барабану, это отношения со старым жуликом, который разыграл тебя и бросил, когда ты ему надоел. Вечно твое «Джо то, Джо се». Может, теперь, когда он помер, ты наконец вырастешь и поймешь, что миром правят деньги, а не волшебство.
   
Джей улыбнулся.
   
— Как пафосно, — спокойно произнес он. — Но, как ты и сказала, Джо мертв. Он тут больше ни при чем. Возможно, это было важно, когда я только приехал сюда. Возможно, я пытался оживить прошлое. Пытался в некотором роде быть Джо. Но не теперь.
   
Она посмотрела на него.
   
— Ты изменился, — заметила она.
   
— Может быть.
   
— Сначала я решила, что дело в месте, — продолжала она. — В этом миленьком городишке с единственным знаком «Стоп» и деревянными домиками на реке. Как раз в такое ты мог влюбиться. Превратить в новый Пог-Хилл. Но причина в другом, верно?
   
Он кивнул:
   
— Да, отчасти в другом.
   
— Все хуже. И так понятно. — Она надтреснуто хохотнула. — Это так на тебя похоже. Ты здесь нашел свою музу, да? Здесь, среди смехотворных коз и тощих крохотных виноградников? Как фантастически нелепо. Как на тебя похоже.
   
Джей уставился на нее.
   
— О чем ты?
   
Керри пожала плечами. Она умудрялась выглядеть веселой и злой одновременно.
   
— Я тебя знаю, Джей. Эгоистичнее человека я в жизни не видела. Ты нипочем не станешь париться ради другого. Так какого черта ты присматриваешь за ее ребенком? Слепому видно, что ты влюбился не только в место. — Она злобно хихикнула. — Я знала, что рано или поздно этим кончится. Кто-то сумеет поджечь фитиль. Когда-то я даже верила, что это буду я. Господу богу известно, сколько я для тебя сделала. Я заслужила, чтобы это была я! А что для тебя сделала она? Она вообще знает о твоей работе? Ей вообще есть до нее дело?
   
Джей налил себе еще кофе и закурил.
   
— Нет, — сказал он. — Думаю, нет. Ей есть дело до земли. До лоз. До дочери. До всего настоящего.
   
Он улыбнулся этой мысли.
   
— Ты быстро устанешь, — насмешливо предсказала Керри. — Ты никогда не годился для жизни в реальном мире. У тебя до сих пор не было проблем, от которых нельзя убежать. Вот погоди, пока все станет немножко слишком настоящим. Пулей умчишься.
   
— Не на этот раз. — Он говорил ровно. — Не на этот раз.
   
— Посмотрим, — холодно сказала она. — Посмотрим. Как только закончим «Новые пастбища».
   
   
Сразу после ухода Керри Джей поехал в Ланскне, строго наказав Розе не выходить из дома, и отчасти излил злость на Ника Хорнели. Ник оказался бесчувственнее, чем Джей надеялся.
   
— Я думал, это будет для тебя неплохой рекламой, — вежливо сказал он. — Нечасто получаешь второй шанс в издательском бизнесе, Джей, и, на мой взгляд, ты должен был ухватиться за возможность выжать из этого все.
   
— Вот как?
   
Не это он ожидал услышать и на мгновение был выбит из колеи. Интересно, что именно наговорила Керри?
   
— К тому же не хочу тебя торопить, но я до сих пор жду от тебя подписанные контракты и последнюю часть новой рукописи. Издатели бьют копытом и гадают, когда ты намерен закончить. Если бы у меня был хоть черновик…
   
— Нет. — Джей слышал напряжение в своем голосе. — Не надо на меня давить, Ник.
   
Тон Ника внезапно стал пугающе равнодушным.
   
— Не забывай, ты нынче темная лошадка, Джей. Отчасти легенда, конечно. И это неплохо. Но и репутация у тебя тоже сложилась.
   
— Какая еще репутация?
   
— Не думаю, что сейчас разумно…
   
— Какая, к черту, репутация? Слышно было, как Ник пожал плечами.
   
— Ладно. Ты неблагонадежен, Джей. Ты полон великих идей, но не создал ничего мало-мальски значимого за много лет. Ты темпераментен. Ты не соблюдаешь сроки. Вечно опаздываешь на встречи. Ты — гребаная примадонна, которая живет за счет славы десятилетней давности и не понимает, что в нашем деле нельзя быть щепетильным с рекламой.
   
Джей старался не повышать голос.
   
— Что ты хочешь сказать, Ник? Ник вздохнул.
   
— Только то, что надо быть чуточку гибче, — сказал он. — Издательское дело сильно изменилось со времен «Пьяблочного Джо». В те дни можно было вести себя эксцентрично. Это было ожидаемо. И даже мило. Но сейчас ты всего лишь товар, Джей, и не смеешь никого подводить. В особенности меня.
   
— И?
   
— И я тебе говорю, что, если ты не подпишешь контракт и не закончишь рукопись в разумные сроки, скажем за месяц, «Уорлд уайд» выйдет из игры и я подорву доверие к себе за здорово живешь. У меня есть и другие клиенты, Джей. О них мне тоже нужно заботиться.
   
— Понятно, — выдавил Джей.
   
— Слушай, Джей, я на твоей стороне, ты же знаешь.
   
— Знаю. — Внезапно ему захотелось удрать. — У меня выдалась плохая неделя, Ник. Слишком много случилось. И когда Керри явилась ко мне на порог…
   
— Она хочет помочь, Джей. Она заботится о тебе. Мы все заботимся.
   
— Конечно. Я знаю. — Он говорил тихо, пусть и кипел от ярости. — Со мной все будет в порядке, Ник. Вот увидишь.
   
— Ну конечно.
   
Джей повесил трубку с четким ощущением, что его крепко отделали. Что-то изменилось. Словно с исчезновением защитного влияния Джо он внезапно вновь стал уязвим. Джей сжал кулаки.
   
— Мсье Джей? С вами все хорошо? Жозефина, порозовевшая от беспокойства. Он кивнул.
   
— Хотите кофе? Кусочек моего пирога?
   
Джей знал, что должен вернуться и проверить, как там Роза, но соблазн посидеть еще немного был слишком силен. Слова Ника оставили во рту гадкий привкус — в немалой степени потому, что были правдой.
   
Жозефину распирало от новостей.
   
— Жорж и Каро Клермон познакомились с английской леди, откуда-то с телевидения. Она говорит, что может захотеть снять у нас фильм, что-то о путешествиях. Люсьен Мерль тоже в восторге. Он думает, это станет триумфом Ланскне.
   
Джей устало кивнул:
   
— Я в курсе.
   
— Вы ее знаете?
   
Он снова кивнул. Пирог был хорош — глазированные яблоки на миндальном тесте. Он сосредоточился на еде. Жозефина рассказала, что Керри несколько дней беседовала с людьми, записывала кое-что на маленький диктофон, делала снимки. Еще с ней был фотограф, англичанин, très comme il faut.[120] Джей видел по лицу Жозефины, что Керри ей не по душе. Неудивительно. Керри не из тех женщин, что нравятся женщинам. Она старается только ради мужчин. Похоже, оба не первый день в здешних краях — остановились у Мерлей. Он вспомнил, что Туанетта Мерль — журналистка. Это объясняло фотографию и статью в «Соurrier d'Agen».
   
— Они приехали из-за меня.
   
Он рассказал, как все было, от поспешного бегства из Лондона до появления Керри. Жозефина выслушала молча.
   
— Долго они тут пробудут, как по-вашему? Джей равнодушно пожал плечами:
   
— Сколько нужно.
   
— Вот как. — Пауза. — Жорж Клермон уже говорит, что собирается купить заброшенные участки в Мароде. Он думает, цены на землю скакнут, когда пойдут слухи.
   
— Все может быть.
   
Она странно смотрела на него.
   
— Сейчас самое время покупать, после мокрого лета, — продолжала она. — Людям нужны деньги. Весь урожай сгнил на корню. Они не могут себе позволить цепляться за неплодородную землю. Люсьен Мерль уже пустил слушок по Ажену.
   
Джею почему-то казалось, что она смотрит на него неодобрительно.
   
— Но вашему-то бизнесу нечего бояться, правда? — попробовал пошутить он. — Столько томимого жаждой народу будет ошиваться вокруг.
   
Она пожала плечами.
   
— Недолго, — сказала она. — Не здесь.
   
Джей понял. В Ле-Пино — двадцать кафе, рестораны, «Макдональдс» и центр досуга. Местные заведения закрылись, их сменили предприимчивые городские фирмы. Жители уехали, не в состоянии быстро меняться вместе со временем. Фермы стали нежизнеспособны. Цены на аренду удвоились, утроились. Он не знал, выдержит ли Жозефина конкуренцию. Скорее всего, нет.
   
Винила ли Жозефина его? По ней не поймешь. Ее лицо, обычно такое румяное и улыбчивое, словно захлопнулось. Волосы вяло упали на лоб, пока она хлопотала над пустыми чашками.
   
Он уехал обратно на ферму; его терзала неловкость, которую не смягчило равнодушное прощание Жозефины. По дороге он увидел Нарсисса и помахал ему, но тот не помахал в ответ.
   
   
Почти через час Джей вернулся в шато Фудуин. Он оставил машину на дороге и отправился на поиски Розы — она наверняка проголодалась. Дом был пуст. Клопетта бродила по краю огорода. Плащ и шапка Розы висели на кухонной двери. Он окликнул ее. Нет ответа. Слегка забеспокоившись, он обошел дом, потом направился в любимое место Розы у реки. Ничего. Что, если она свалилась в воду? Танн до сих пор был опасно вздут, берега подмыло так, что они вот-вот готовы рухнуть. Что, если она попалась в один из тех старых капканов на лис? Или упала со ступенек погреба?
   
Он снова обыскал дом, потом земли. Сад. Виноградник. Сарай и старый сенник. Ничего. Даже следов. Наконец он пересек поле Маризы в надежде, что ребенок отправился повидать мать. Но Мариза наносила последние штрихи на заново высушенную и покрашенную кухню, волосы ее были убраны со лба красным платком, колени джинсов перепачкались в краске.
   
— Джей! — Казалось, она ему рада. — Все нормально? Как Роза?
   
Он не мог ей сказать.
   
— Все хорошо. Я подумал, может, вам нужно что-нибудь из деревни.
   
Мариза покачала головой. Похоже, она не заметила его неловкость.
   
— Нет, у меня все есть, — весело ответила она. — Я тут уже почти закончила. Роза может вернуться утром.
   
Джей кивнул:
   
— Вот и чудесно. В смысле…
   
Она одарила его одной из своих редких, теплых улыбок.
   
— Я знаю, — сказала она. — Вы были очень добры и терпеливы. Но я знаю, что вы с радостью получите дом в свое распоряжение.
   
Джей скривился. У него снова заболевала голова. Он сглотнул.
   
— Слушайте, мне надо обратно, — неуклюже сказал он. — Роза…
   
Она кивнула.
   
— Я знаю, — сказала она. — Вы были так добры с ней. Вы даже не представляете…
   
Джей не мог вынести ее благодарность. Он бежал всю дорогу до фермы.
   
   
Еще час он обходил возможные укрытия. Он знал, что не должен был оставлять ее одну. Роза — озорной ребенок, у нее случаются прихоти и капризы. Может, она до сих пор от него прячется, как пряталась в первые его недели на ферме. Вполне вероятно, она думает, что это удачная шутка. Но время шло, найти Розу не удавалось, и он начал обдумывать другие возможности. Слишком просто вообразить, например, как она лазает по берегам Танна и соскальзывает в воду, поток несет ее пару километров и выбрасывает на илистую банку или даже еще дальше, в Мароде. Не менее легко было представить, как она просто бредет по дороге в Ланскне и, может, садится в машину к какому-нибудь незнакомцу.
   
К какому-нибудь незнакомцу? Но в Ланскне нет незнакомцев. Все друг друга знают. Не запирают двери. Разве что… Внезапно он вспомнил Патриса, парижского преследователя Маризы. Да нет, конечно, — семь лет прошло. Но это многое объясняло. Ее нежелание заходить в деревню. Ее неохоту покидать место, ставшее для нее надежной гаванью. То, как отчаянно она защищала Розу. Уж не сумел ли Патрис как-то отыскать их в Ланскне? Возможно, он наблюдал за фермой и ждал, когда представится шанс сделать ход? Не мог ли он быть одним из деревенских, держаться поблизости, выжидать? Нелепая мысль, настоящая байка из комиксов, вроде тех, что он сам мог написать в четырнадцать лет ленивым днем на берегу канала. И все же сердце его сжалось. Он воображал Патриса немного похожим на Зета, с возрастом ставшего еще выше и противнее, его семейные щеки стали тоньше, глаза — хитрее и безумнее. Зет, на этот раз с настоящей винтовкой, ждал у ворот, глядел цинично, оценивающе. Нелепо, но тогда это казалось вполне возможным, логическим заключением лета, окончательного исчезновения Джо, того, как снежным комом все катилось обратно к последнему октябрю и переулку Пог-Хилл. По крайней мере, не менее нелепо, чем все остальное.
   
Джей хотел было взять машину, но передумал. Роза может прятаться в кустах у дороги, и он легко пропустит ее, даже если будет ехать медленно. Вместо этого он зашагал по дороге к Ланскне, время от времени останавливаясь и окликая Розу. Он заглядывал в канавы и за деревья. Он обошел гостеприимный утиный пруд, который вполне мог прельстить любознательного ребенка, потом заброшенный сенной сарай. Никаких следов. Наконец, добравшись до деревни, он проверил последний возможный вариант. Он заглянул к Мирей.
   
Первым делом он заметил машину перед домом: длинный серый «мерседес» с дымчатым ветровым стеклом и табличкой прокатной конторы. Тачка гангстера, подумал он, или ведущего телевикторины. Сердце забилось от внезапного понимания. Джей направился к двери. Не удосужившись постучать, он распахнул ее и резко крикнул:
   
— Роза!
   
В оранжевом джемпере и джинсах она сидела на лестничной площадке, разглядывая альбом с фотографиями. Ее высокие сапоги стояли у двери. Она подняла глаза, когда Джей ее окликнул, и улыбнулась. От облегчения он едва не рухнул на колени.
   
— Что это еще за шуточки, а? Я тебя обыскался. Как ты сюда попала?
   
Роза не смутилась.
   
— Твоя подруга за мной заехала. Твоя английская подруга.
   
— Где она? — Джей чувствовал, как слепая ярость вытесняет облегчение. — Где эта сука?
   
— Джей, дорогой. — Керри стояла в дверях, совсем как у себя дома, с бокалом вина в руке. — Не стоит употреблять такие слова при ребенке, за которым присматриваешь.
   
Она обаятельно улыбнулась. За ней стояла Мирей, монументальная в своем черном домашнем платье.
   
— Я заглянула еще перемолвиться с тобой словечком, но ты ушел, — любезно объяснила Керри. — Роза открыла дверь. Мы с ней поговорили по душам, правда, Роза? — Последняя фраза была произнесена по-французски — возможно, чтобы ее поняла Мирей, коя хранила безмолвие. — Должна сказать, ты был пугающе скрытным, Джей, дорогой. Бедная мадам Фэзанд ни о чем и не подозревала.
   
Джей глянул на Мирей, которая наблюдала, скрестив руки на необъятной груди.
   
— Керри, — начал он.
   
Она снова жестко, ослепительно улыбнулась.
   
— Прелестное воссоединение, — заметила она. — Знаешь, я начинаю понимать, что ты нашел в этом городке. Так много секретов. Так много очаровательных персонажей. Мадам д'Апи, например. Мадам Фэзанд мне все о ней рассказала. Однако в твоей книге она предстает несколько в ином свете.
   
Джей посмотрел наверх, на Розу.
   
— Иди сюда, Роза, — тихо сказал он. — Нам пора домой.
   
— Здесь все говорят, что очень тебя любят, — сказала Керри. — Полагаю, ты станешь местным героем, когда «Новые пастбища» выйдут в эфир. Городок расцветет.
   
Джей не обращал на нее внимания.
   
— Роза, — повторил он.
   
Девочка театрально вздохнула и поднялась на ноги.
   
— Нас правда покажут по телевизору? — живо спросила она, влезая в сапоги. — Maman, тебя и всех остальных? У нас дома есть телевизор. Мне нравится «Cocoricoboy» и «Nos amis les animaux». Ho maman не разрешает мне смотреть «Cinéma de minuit».[121] — Она скорчила рожу. — Там слишком много целуются.
   
Джей взял ее за руку.
   
— Никого по телевизору не покажут, — сказал он.
   
— Да?
   
— Я думаю, выбора у тебя нет, — мягко заметила Керри. — Я уже сделала наброски для прекрасной передачи, с тобой или без тебя. Художник, что на него влияет и так далее. Забудь о Питере Майле.[122] Не успеешь оглянуться, как люди толпами повалят сюда, в Страну Джея Макинтоша. Серьезно, ты меня на руках носить должен.
   
— Керри, не надо.
   
— Ради Христа! Можно подумать, я тебе пистолет к виску приставила. Да кто угодно душу бы продал за такую рекламу!
   
— Только не я. Она засмеялась.
   
— Вечно мне приходится все делать самой, — весело заметила она. — Встречи, интервью. Гонять тебя на правильные вечеринки. Тянуть за ниточки. А теперь ты воротишь нос от потрясающего шанса — ради чего? Взрослей уже, солнышко. Нелепость больше не в чести.
   
Она говорила совсем как Ник, и мгновение Джей пребывал в кошмарной уверенности, что они сговорились, что они все это задумали вместе.
   
— Я не хочу, чтобы сюда ломились люди, — сказал он. — Я не хочу, чтобы в Ланскне появились туристы, гамбургерные и сувенирные лавки. Ты же знаешь, что творит такая реклама.
   
Керри пожала плечами.
   
— А по мне, этому городку того и надо, — здраво заметила она. — Он какой-то полудохлый. — Мгновение она изучала ногти и хмурилась. — В любом случае, не тебе ведь решать, верно? Что-то я не вижу, чтоб местные сворачивали дела.
   
Конечно, она права. Вот что хуже всего. Поток сметет перед собой все, нравится это кому-то или нет. Он представил, что Ланскне, как и Пог-Хилл, попал в растущие списки вещей, оставшихся только в прошлом.
   
— Не здесь. Здесь этого не будет.
   
Он шел по улице, и вдогонку ему несся смех Керри.
  
  
   
    
61
   
   
Мариза, как обычно, пришла в семь, с бутылкой вина и корзиной из ивовых прутьев. Она вымыла голову и впервые с их знакомства надела длинную красную юбку с черным свитером, отчего казалась совсем другой, похожей на цыганку. Губы она слегка подвела помадой. Глаза ее сияли.
   
— Мне хочется отпраздновать, — объявила она, ставя бутылку на стол. — Я принесла сыра, foie gras и ореховый хлеб. И еще пирог и миндальное печенье. И свечи.
   
Она достала из корзины два медных подсвечника и водрузила их на стол.
   
Затем вставила в них две свечи.
   
— Красиво, правда? — спросила она. — Уж и не припомню, когда мы в последний раз ужинали при свечах.
   
— В прошлом году, — нахально вклинилась Роза. — Когда генератор сломался.
   
Мариза засмеялась:
   
— Это не считается.
   
В тот вечер она была расслабленной, какой Джей ее еще не видел. Мать и дочь выставили на стол ярко раскрашенные тарелки и хрустальные бокалы. Роза нарвала в саду цветов и поставила их на середину. Они намазывали foie gras на ореховый хлеб и запивали вином производства Маризы, отдававшим медом, персиками и жареным миндалем, потом ели салат и теплый козий сыр, потом кофе, пирог и petits fours. Всю маленькую вечеринку Джей изо всех сил пытался собраться с мыслями. Роза, которой было запрещено упоминать об их визите в Ланскне, бойко выпрашивала canard — кусочек сахара, смоченный в вине, — и исподтишка скармливала Клопетте объедки под столом, а затем, когда козочку изгнали в сад, через полуоткрытое окно. В золотистом свете Мариза была яркой, говорливой и прекрасной. Казалось бы, все должно быть чудесно.
   
Джей убеждал себя, что ждет подходящего момента. Конечно, он знал, что таковой не наступит, что он просто оттягивает неизбежное. Он должен сказать ей прежде, чем она узнает сама. Более того — прежде, чем проболтается Роза.
   
Но вечер шел своим чередом, и ему становилось все сложнее признаться. Он с трудом поддерживал беседу. У него разболелась голова. Похоже, Мариза ничего не замечала. Напротив, она охотно описывала следующий этап осушения, расширения погреба, радовалась, что лоза все же уродит, пусть и совсем немного, предвкушала будущий год. Она собирается выкупить землю, когда закончится срок аренды, сказала она. В банке есть деньги, в погребе — пятьдесят бочек cuvée spéciale,[123] которые только и ждут хорошего предложения. Земля в Ланскне недорогая, особенно такая плохо осушенная, проблемная земля, как ее. После плохого лета цены могут упасть еще ниже. И Пьер Эмиль, который унаследовал поместье, не деловой человек. Он только рад будет сбыть ферму и виноградник с рук. Недостающую сумму она возьмет в банке под долгосрочный кредит.
   
Чем больше она говорила, тем хуже становилось Джею. Он вспоминал слова Жозефины о ценах на землю, и сердце у него екало. Он осторожно спросил, что будет, если случайно, возможно… Ее лицо слегка окаменело. Она пожала плечами.
   
— Мне придется уехать, — просто сказала она. — Все бросить, вернуться в Париж или Марсель. В какой-нибудь большой город. Позволить Мирей… — Остаток фразы она проглотила и надела неунывающую маску. — Но этого не случится, — твердо сказала она. — Ничего этого не случится. Я всегда мечтала о таком месте, — продолжала она, и лицо ее смягчилось. — Ферма, собственная земля, деревья и, может, речушка. Что-то личное. Безопасное. — Она улыбнулась. — Может, когда земля станет моей и надо мной перестанет висеть аренда, все переменится, — неожиданно сказала она. — Может, я смогу начать в Ланскне с чистого листа. Найти Розе друзей-одногодков. Дать людям второй шанс. — Она подлила себе сладкого золотистого вина. — Дать себе второй шанс.
   
Джей с трудом сглотнул.
   
— А как же Мирей? Она не сможет вам навредить? Мариза покачала головой. Ее глаза были полузакрыты — кошачьи, сонные.
   
— Мирей не вечна, — сказала она. — Потом я справлюсь с Мирей, — наконец сказала она. — Вот только заполучу ферму.
   
Ненадолго разговор перешел на другие темы. Они пили кофе и арманьяк, Роза кормила козочку petits fours через щель в ставнях. Затем Мариза отослала Розу в постель, выслушав лишь символический протест — было уже около полуночи, и девочка провела на ногах намного больше, чем привыкла. Джей с трудом верил, что ребенок за ужином его не выдал. В каком-то смысле он даже об этом жалел. Когда Роза исчезла наверху — в каждой руке по печенью, на завтрак обещаны блинчики, — он включил радио, налил еще арманьяка и передал его Маризе.
   
— Ммм. Спасибо.
   
— Мариза.
   
Она лениво глянула на него.
   
— Почему именно Ланскне? — спросил он. — Разве вы не могли куда-нибудь переехать после смерти Тони? Избежать всей этой… нервотрепки с Мирей?
   
Она потянулась за последним petit four.
   
— Я должна была жить здесь, — наконец сказала она. — Просто должна.
   
— Но почему? Почему не Монтобан, не Нера, не какая-нибудь соседняя деревушка? Что такого есть в Ланскне, чего нигде больше нет? Это потому, что Роза здесь выросла? Это… это из-за Тони?
   
Она засмеялась, не вполне недобро, но с некой ноткой, которую Джей не смог расшифровать.
   
— Возможно.
   
Его сердце внезапно сжалось.
   
— Вы мало о нем говорите.
   
— Да. Да. Да, мало.
   
Она молча смотрела в бокал.
   
— Простите. Я не должен лезть. Простите, что спросил.
   
Мариза странно посмотрела на него, потом снова уставилась в бокал. Ее длинные пальцы нервно двигались.
   
— Ничего. Вы мне помогли. Вы были добры. Но понимаете, все так сложно. Я хотела рассказать вам. Я давно уже хотела.
   
Джей пытался сказать, что она ошибается, что он не хочет знать, ему отчаянно нужно рассказать ей кое-что. Но не сумел.
   
— У меня долго были проблемы с доверием, — медленно начала Мариза. — После Тони. После Патриса. Я говорила себе, что мне никто больше не нужен. Что безопаснее жить вдвоем с Розой. Что в любом случае никто не поверит, если я расскажу правду. — Она замолчала, чертя замысловатую фигуру на темной поверхности стола. — Правда — такая штука, — продолжала она. — Чем больше хочешь рассказать, тем это сложнее. Тем невозможнее кажется.
   
Джей кивнул. Он прекрасно ее понимал.
   
— Но с вами… — Она улыбнулась. — Возможно, дело в том, что вы иностранец. Мне кажется, я сто лет вас знаю. Доверяю вам. Разве иначе я доверила бы вам Розу?
   
— Мариза. — Он снова сглотнул. — Мне очень нужно вам…
   
— Шшш. — Она была медлительна, раскраснелась от вина и тепла комнаты. — Я должна вам рассказать. Должна объяснить. Я уже пыталась, но… — Она покачала головой. — Я думала, это так сложно, — мягко сказала она. — А на самом деле очень просто. Как все трагедии. Просто и глупо. — Она перевела дыхание. — Оглянуться не успела, как меня затянуло. А когда поняла, что происходит, было слишком поздно. Налейте мне еще арманьяка, пожалуйста.
   
Он налил.
   
— Мне нравился Тони. Я не любила его. Но одной любовью все равно не прожить. Деньги, вот что важно. Безопасность, ферма, земля. Вот что мне нужно, говорила я себе. Спастись от Патриса. Спастись от города и одиночества. Я обманывала себя, что все хорошо, что мне ничего больше не нужно.
   
Какое-то время все было нормально. Но Мирей становилась все требовательнее, а Тони вел себя все непредсказуемее. Мариза пыталась поговорить с Мирей, но безуспешно. В понимании Мирей с Тони все было хорошо.
   
«Он сильный, здоровый мальчик, — упрямо повторяла она. — Нечего кутать его в одеяла. Еще превратишь в такого же неврастеника, как сама».
   
С тех пор любая странность в поведении Тони списывалась на Маризу: вспышки ярости, приступы депрессии, навязчивые идеи.
   
— Однажды он ополчился на зеркала, — сказала она. — Пришлось завесить все зеркала в доме. Он сказал, отражения высасывают весь свет из его головы. Он брился без зеркала. И вечно резался. Однажды сбрил себе брови. Сказал, так гигиеничнее.
   
С известием о беременности Маризы у Тони начался новый этап. Он стал сверхзаботлив. Всюду ходил за ней, даже в ванную. Он постоянно ждал ее. Мирей видела в этом проявления любви. Мариза задыхалась. А потом начали приходить письма.
   
— Я сразу поняла, что это Патрис, — призналась Мариза. — Его стиль. Обычные оскорбления. Но почему-то здесь он не испугал меня. У нас были сторожевые псы, ружья, пространство. Я думала, Патрис это тоже знает. Он как-то разузнал о моей беременности. Все письма были о ней. Избавься от ребенка, и я тебя прощу, всякое такое. Я не обращала внимания.
   
А потом Тони все узнал.
   
— Я все ему рассказала, — скривилась она. — Я думала, это мой долг. К тому же я хотела, чтобы он понял: мы в безопасности, все в прошлом. Даже письма приходили все реже. Последние отголоски. — Она вздохнула. — Надо было думать головой. С тех пор мы жили как в осаде. Тони ездил в город раз в месяц за покупками, вот и все. Он перестал ходить в кафе с друзьями. Ну и славно, думала я. По крайней мере, не пьет. Он почти не спал по ночам. Почти все время стоял на страже. Конечно, Мирей винила меня.
   
Роза родилась дома. Мирей помогла ее принять. Расстроилась, что Роза — не мальчик, но ничего, успеется. Она удивлялась, что внучка такая крошечная и хрупкая. Надавала советов по кормлению, смене пеленок и уходу за ребенком. Советы эти часто граничили с тиранией.
   
— Конечно, он уже все ей рассказал, — вспоминала Мариза. — Этого следовало ожидать. Он ничего не мог от нее утаить. В ее понимании я быстро оказалась главной злодейкой, женщиной, которая завлекает мужчин, а потом ждет, что муж защитит ее от последствий.
   
Между женщинами выросла ледяная стена. Мирей постоянно торчала дома, но редко обращалась к Маризе напрямую. Целые вечера проходили за оживленными беседами Тони и Мирей о событиях и людях, о которых Мариза ничего не знала. Казалось, Тони вовсе не замечает ее молчания. Он всегда был весел и оживлен, позволял матери трястись над ним, словно был еще мальчиком, а не женатым мужчиной, отцом новорожденной. А затем, точно гром среди ясного неба, явился Патрис.
   
— Было позднее лето, — вспоминала Мариза. — Около восьми вечера. Я только что покормила Розу и тут услышала, что подъезжает машина. Я была наверху, дверь открыл Тони. На пороге стоял Патрис.
   
Он изменился. Стал печальным, почти робким. Он не требовал встречи с Маризой. Вместо этого рассказал Тони, что сожалеет обо всем, что был болен, что лишь теперь стал способен посмотреть правде в лицо. Мариза слушала наверху. Он принес деньги, сказал Патрис, двадцать тысяч франков. Слишком мало, чтобы загладить вред, который он причинил, но, может, хватит, чтобы создать доверительный фонд для ребенка.
   
— Они с Тони вместе вышли на задний двор. Их долго не было. Тони вернулся, уже когда стемнело, один. Сказал мне, что все кончено, Патрис больше нас не побеспокоит. Он был нежным, каким не был очень давно. Я поверила, что все будет хорошо.
   
Несколько недель они были счастливы. Мариза ухаживала за Розой. Мирей держалась на расстоянии.
   
Тони больше не стоял на страже по ночам. А потом как-то раз, отправившись нарвать трав рядом с домом, Мариза увидела, что дверь сенного сарая приоткрыта. Собираясь ее закрыть, она обнаружила машину Патриса, едва прикрытую парой тюков соломы.
   
— Сперва он все отрицал, — сказала она. — Как ребенок. Не хотел верить, что я все видела. Потом впал в буйство. Назвал меня шлюхой. Заявил, что я встречалась с Патрисом за его спиной. Но в конце концов признался. Он заманил Патриса в сенной сарай в тот день и убил заступом.
   
Он не выказывал раскаяния. У него не было выбора. Если кто и виновен, так это Мариза. Усмехаясь, как школьник-проказник, он объяснил, как затащил машину в сенной сарай и спрятал, а после похоронил Патриса где-то на ферме.
   
«Где?» — спросила Мариза.
   
Тони снова усмехнулся и лукаво покачал головой.
   
«Ты никогда не узнаешь», — сказал он.
   
После этого поведение Тони покатилось под откос. Он часами сидел наедине с матерью, потом запирался у себя в комнате и на всю катушку включал телевизор. Он даже не смотрел на Розу. Мариза, узнав симптомы шизофрении, пыталась убедить его снова принимать лекарства, но он ей больше не доверял. Мирей об этом позаботилась. Вскоре он убил себя, но Мариза ощутила лишь какое-то виноватое облегчение.
   
— После этого я попыталась уехать, — ровно сказала она. — У меня ничего не осталось в Ланскне, кроме плохих воспоминаний. Я собрала сумки. Я даже заказала билеты на поезд до Парижа для себя и Розы. Но Мирей не отпустила меня. Тони оставил ей письмо, сказала она, в котором поведал обо всем. Патрис похоронен где-то на землях Фудуина, на нашем конце или через реку. Она одна знала где.
   
«Теперь ты должна остаться, — триумфально заявила Мирей. — Я не позволю тебе увезти мою Розу. Если что — скажу полиции, что ты убила мужчину из Марселя, что мой сын рассказал мне об этом перед смертью, что он убил себя потому, что не вынес груза твоей защиты».
   
— Она была очень убедительна, — сказала Мариза с оттенком горечи. — Дала понять, что будет молчать ради Розы. Сохранит тайну в семье.
   
А потом началась кампания за изоляцию Маризы от остальных деревенских. Это оказалось несложно: в тот год она почти ни с кем не разговаривала и в основном сидела одна на ферме. Мирей дала волю затаенной обиде. Она распустила по деревне слухи, намекая на мрачные тайны. Тони в Ланскне любили. Мариза была всего лишь пришлой, городской штучкой. Скоро начались ответные действия.
   
— О, ничего особо серьезного, — уточнила Мариза. — Пускали фейерверки у меня под окнами. Писали письма. Оскорбляли. Патрис был куда хуже.
   
Но скоро стало ясно, что Мирей не просто хочет ей досадить.
   
— Ей нужна была Роза, — пояснила Мариза. — Она думала, если сможет выжить меня из Ланскне, Роза останется с ней. Я бы действительно оставила ей дочку, понимаете. Из-за того, что она знала. А если бы меня арестовали за убийство Патриса, Роза все равно досталась бы ей как единственной близкой родственнице.
   
Она поежилась.
   
Вот она никого к себе и не подпускала. Ни единого человека. Отсиживалась на ферме, намеренно обособившись от жителей Ланскне. Роза тоже ни с кем не общалась, Мариза использовала ее временную глухоту, чтобы обмануть Мирей. Машину Патриса она утопила в болотах, дождавшись, пока та уйдет глубоко под камыши в стоячую воду. Она понимала, что машина лишь усугубляет ее вину. Но ей было необходимо держать ее под рукой. На своей земле. Знать, где она. Оставалось тело.
   
— Сперва я его искала, — продолжала Мариза. — Обшарила все постройки. Залезла под половицы. Методично. Все без толку. Земли поместья простираются до болот. Я не могла обыскать каждый метр.
   
Да еще старый Эмиль. Не исключено, что Тони залез аж на его земли. Вообще-то Мирей уже на это намекнула, мрачно ликуя, наслаждаясь своей властью и хваткой. Вот почему Мариза так старалась заполучить ферму Фудуина. Джей попытался представить, что она чувствовала, видя его в доме, наблюдая, как он копается на грядках, бродит по саду. Каждый божий день гадая, не сегодня ли…
   
Импульсивно он схватил ее за руку. Ладонь была холодна. Кончики пальцев чуточку дрожали, почти незаметно. Волна восхищения ею вскружила ему голову. Ее мужеством.
   
— Так вот почему вы не хотели, чтобы кто-то работал на вашей земле, — понял он. — Вот почему вы не продали болота под новый гипермаркет. Вот почему вы должны были остаться.
   
Она кивнула.
   
— Я никому не могла позволить найти то, что он спрятал, — сказала она. — Столько времени прошло, теперь никто не поверит, что я ни при чем. И я знала, что Мирей меня не поддержит. Не признает, что ее драгоценный Тони… — Она глубоко вздохнула. — Итак, теперь вы знаете, — с усилием сказала она. — Теперь еще кто-то знает.
   
Она пахла дождем и тимьяном. Ее волосы ниспадали цветочной рекой. Джей представил, как говорит ей, что случилось сегодня, и видит, как свет уходит из ее зеленых глаз, как лицо ее напрягается, каменеет, замыкается.
   
Кто-нибудь другой ей бы сказал. Тот, кто обладал бы таким же мужеством, такой же чистотой. А Джей притянул ее к себе, ее волосы коснулись его лица, ее губы прижались к его губам, она воском таяла в его руках, ее дыхание опаляло его щеку. Ее поцелуй на вкус был совсем таким, каким Джей его представлял: малина и дымная роза. Они занимались любовью прямо там, на неубранной постели Джея, и козочка в недоумении заглядывала в полуоткрытые ставни, и душистый золотистый свет чертил бесчисленные узоры на неярких голубых стенах.
   
Тогда казалось, что этого довольно.
  
  
   
    
62
   
   
«Скоро. Скоро». Они, «Особые», все пропитали собой — воздух, землю, любовников; он лежал на кровати и глядел в потолок; она спала, уткнувшись лицом в подушку, точно ребенок, ее яркие волосы вымпелом реяли на белье. Более могущественных, чем когда-либо, я чувствовал их, я слышал, как их страстные голоса уговаривают, подгоняют. «Скоро, — шептали они. — Непременно скоро. Непременно сейчас».
   
Джей смотрел на спящую Маризу. Такая доверчивая, мирная. Тихонько бормотала что-то неразборчивое во сне. Улыбалась. Джей получше укрыл ее одеялом, и она с долгим вздохом зарылась в одеяло лицом.
   
Джей наблюдал за ней и думал об утре. Он должен что-то придумать. Нельзя, чтобы она потеряла ферму. Нельзя сдать Ланскне застройщикам. Съемочная бригада приезжает завтра. Что это ему дает? Шесть часов? Семь?
   
Но на что? Что можно сделать за семь часов? Да пусть даже и за семьдесят — кто тут вообще смог бы хоть что-то сделать?
   
«Джо смог бы».
   
Голос был смутно знакомый. Циничный, сердечный, немного насмешливый.
   
«Сам знаешь, что он смог бы».
   
Конечно. Джей чуть не произнес это вслух. Но Джо мертв. Горе вновь поразило его, как при любой мысли о Джо. Джо мертв. Волшебства больше нет. Как и «Особые», оно кончилось навсегда.
   
«Здравого смысла тебе малехо не хватало, сынок».
   
Теперь уж точно голос Джо. На мгновение сердце у Джея подпрыгнуло, но он тут же осознал, что голос Джо звучит в его голове, в его воспоминаниях. Присутствие Джо — настоящее, самостоятельное присутствие — осталось в прошлом. А это всего лишь суррогат. Игра. Пустое воображение, вроде свиста в темноте.
   
«Я же сказал, чтоб ты помнил „Особые“. Забыл?»
   
— Ну разумеется, не забыл, — беспомощно прошептал Джей. — Но «Особых» больше нет. Кончились. Я их выпил. Потратил их на всякую ерунду, чтоб людям языки развязать. Или чтобы уговорить Маризу…
   
«Ты почему не слушаешь, а?» Голос Джо, это был голос Джо, он теперь был повсюду — в воздухе, в отблесках умирающих угольков, в мерцании ее волос, рассыпавшихся по подушке. «Я же сотни раз тебя учил в Пог-Хилле, где ты был все это время? Так ничему и не научился?»
   
— Научился. — Джей озадаченно покачал головой. — Но без Джо ничего не работает. Как в тот последний раз в Пог-Хилле…
   
Смех со стен. Воздух загустел от смеха. Призрачный аромат яблок и дыма, казалось, поднимался от углей. Ночь искрилась.
   
«Будешь часто совать руку в осиное гнездо, — произнес голос Джо, — и тебя укусят. Даже волшебство тут не поможет. Даже волшебство не идет против природы. Иногда волшебству надо подсобить, сынок. Дать ему что-нибудь полезное. Шанс сработать. Надо создать волшебству подходящие условия».
   
— Но у меня был амулет. Я верил… «Амулет тебе был ни к чему, — ответил голос. — Ты и сам мог себе помочь. Мог дать сдачи, а? Но нет. Ты только убегал. Говоришь, это вера? По мне, так дурь несусветная. Так что про веру можешь мне лапшу не вешать».
   
Джей на мгновение задумался.
   
«У тебя уже есть все, что нужно, — весело продолжал голос. — Оно внутри, сынок. И всегда там было. Прекрасно обойдешься и без бражки некоего старого хрыча. Ты сам можешь все сделать».
   
— Но я не могу…
   
«Нету такого слова, сынок, во как, — сказал голос— Нету такого слова».
   
А потом голоса умолкли, и вдруг голова его зазвенела — не от головокружения, а от внезапной ясности. Он знал, что делать.
   
Шесть часов, сказал он себе. Нельзя терять ни минуты.
   
   
Никто не видел, как он вышел из дома. Никто не смотрел. А даже если б и смотрел, не спросил бы, зачем он явился, и не удивился бы. В большой корзине трав, которую он нес, тоже не было ничего необычного. Ее наполняли растения с широкими листьями — может, подарок, дабы оживить гибнущий сад. Даже то, что Джей бормотал себе под нос что-то отдаленно похожее на латынь, вряд ли смутило бы очевидцев. В конце концов, он всего лишь англичанин, а они все немножко того. Un peu fada[124] мсье Джей.
   
Как выяснилось, он прекрасно помнил ритуал обхода Джо. Времени готовить ладан или шить новые саше не было, но Джей решил, что теперь это не имеет значения. Даже он ощущал присутствие «Особых» вокруг, слышал их шепотки, их ярмарочный смех. Лопаткой и крохотными вилами он осторожно вынул рассаду из парника — сколько смог унести. Он посадил «Особые» с промежутками на обочине. Несколько на перекрестке с дорогой на Тулузу, еще два у знака «Стоп», еще два на дороге в Марод. Туман, особый туман Ланскне, что накатывает с болот на виноградники, вздымался вокруг ярким парусом под первыми лучами солнца. Джей Макинтош спешил завершить круг, почти бежал, стараясь успеть, посадить tuberosa rosifea Джо на каждой развилке, у каждых ворот, у каждого знака. Дорожные указатели он переворачивал или прикрывал зеленью, когда не получалось выкопать. Заодно он убрал приветственную табличку Жоржа и Люсьена. Когда он закончил, не осталось ни одного указателя на Ланскне-су-Танн. Джею понадобилось почти четыре часа, чтобы провести окружность длиной в четырнадцать миль, обойти вокруг деревни, сначала к дороге на Тулузу, потом обратно через Марод. К концу он изрядно вымотался. Голова болела, ноги шатались, точно ходули. Но он закончил. Дело сделано.
   
«Как Джо спрятал переулок Пог-Хилл, — триумфально думал Джей, — так я спрятал деревню Ланскне-су-Танн».
   
Когда он вернулся, Мариза и Роза уже ушли. Небо светлело. Дымка рассеялась.
  
  
   
    
63
   
   
Керри явилась в двенадцатом часу. Жесткая и невозмутимая, в белой блузке и серой юбке, в руке — папка для документов. Джей ее ждал.
   
— Доброе утро, Джей.
   
— Ты вернулась.
   
Она заглянула через его плечо в комнату, отметив пустые бокалы и винные бутылки.
   
— Мы должны были начать раньше, — сообщила она, — но, ты не поверишь, заблудились в тумане. Огромные полосы белого тумана, прямо как сухой лед на концерте хэви-метал. — Она засмеялась. — Представляешь? Уже полдня потеряли. И выбились из сметы. Я до сих пор жду съемочную бригаду. Похоже, они где-то не туда повернули и оказались на полпути обратно в Ажен. Ох уж эти дороги. Хорошо хоть, я уже знала путь.
   
Джей смотрел на нее. Не сработало, уныло думал он. Несмотря ни на что, несмотря на его веру.
   
— Так ты все равно не отступишься?
   
— Ну разумеется, не отступлюсь, — нетерпеливо ответила Керри. — Грех упускать такую возможность. — Она оглядела свои ногти. — Ты знаменитость. Когда книга выйдет, я покажу миру, где ты нашел вдохновение. — Она ослепительно улыбнулась. — Такая чудесная книга, — добавила она. — Успех будет ошеломительным. Пожалуй, она даже переплюнет «Пьяблочного Джо».
   
Джей кивнул. Конечно, она права. Пог-Хилл и Ланскне; две стороны одной потускневшей медали. Две жертвы, каждая по-своему, писательской карьере Джея Макинтоша. После публикации городок станет иным. Он сам рано или поздно уедет. Нарсисс, Жозефина, Бриансон, Гийом, Арнольд, Ру, Пуату, Роза, даже Мариза — все станут лишь словами на страницах, легковесными выдумками, которые пролистываешь, чтобы тут же забыть, а когда он уедет, вторгнутся застройщики, чтобы чертить и разрушать, перестраивать и модернизировать…
   
— Не понимаю, почему у тебя такое лицо, — сказала Керри. — В конце концов, у тебя контракт с «Уорлд уайд». Тебе очень щедро заплатят. Более чем щедро. Я не слишком вульгарна?
   
— Ничуть.
   
Им овладело престранное спокойствие, граничащее с опьянением. Голова будто наполнилась пузырьками. Бродящий воздух бурлил и шипел.
   
— Похоже, ты им чертовски нужен, — заметила Керри.
   
— Да, — медленно сказал Джей. — Наверное, нужен.
   
«Будешь часто совать руку в осиное гнездо, — сказал Джо, — и тебя укусят. Даже волшебство тут не поможет. Иногда волшебству надо подсобить, сынок. Дать ему что-нибудь полезное… подходящие условия».
   
Ну конечно, оцепенело подумал он. Так просто. Так… просто.
   
Джей засмеялся. И в тот же миг голова его переполнилась светом. Он слышал запах дыма и болотной воды и теплый пьянящий аромат спелой ежевики. Воздух стал шампанским из бузины. Он знал, что Джо рядом, что Джо никогда не покидал его. Даже в семьдесят седьмом. Джо никогда не уходил. Джей почти видел, как тот стоит у двери в своей старой шахтерской кепке и ботинках и улыбается так, как улыбался, лишь когда был чем-то ужасно доволен, и хотя Джей знал, что это просто воображение, он одновременно знал, что это и реальность тоже. Оказывается, иногда реальность и воображение все-таки едины.
   
Два шага — и он у постели, где все еще лежали в коробке рукопись и контракты с «Уорлд уайд». Джей выволок их из-под кровати. Керри повернулась к нему.
   
— Что ты делаешь?
   
Джей показал ей рукопись и засмеялся.
   
— Знаешь, что это? — спросил он ее. — Это моя единственная копия книги. А это, — показывая ей подписанный контракт, — всякая канцелярщина. Смотри. Все готово. Можно отсылать.
   
— Джей, что ты задумал? — резко спросила она. Джей усмехнулся и шагнул к камину.
   
— Ты не можешь… — начала Керри. Джей глянул на нее.
   
— Нет такого слова, во как, — сказал он.
   
И ему показалось, что за внезапным воплем Керри он расслышал стариковский смешок.
   
Она кричала, потому что неожиданно поняла, что он собирается делать. Безумие, глупость, импульсивный поступок, к каким он никогда не был склонен, и все же его глаза горели странным огнем, какого она никогда прежде не видела. Словно кто-то поджег фитиль. Его лицо светилось. Он взял контракты, смял их и забросил в глубь очага. Затем принялся делать то же самое с машинописными страницами. Бумага занялась, потом скрутилась, побурела и исчезла в ликующем пламени. В воздухе кружились черные бабочки.
   
— Это что еще за игры? — Голос Керри пронзительно взмыл. — Джей, что ты творишь?
   
Он усмехнулся ей в лицо, задыхаясь от смеха.
   
— А как по-твоему? Вот погоди денек-другой, свяжись с Ники — и перестанешь сомневаться.
   
— Псих, — рявкнула Керри. — Так я тебе и поверила, что у тебя копий нет. К тому же контракты можно и заменить…
   
— Конечно, можно. — Он расслабился, улыбаясь. — Но только их никто не заменит. Все это уже не заменишь. А кому нужен писатель, который никогда не пишет? Долго ты сможешь удерживать зрительский интерес ко мне? Чего оно стоит? Чего я без этого стою?
   
Керри смотрела на него. Мужчина, уехавший полгода назад, стал неузнаваем. Прежний Джей был рассеянным, замкнутым, бесцельным. Новый — энергичным и просветленным. Его глаза сияли. Несмотря на то что он выбрасывал свое детище — глупый, преступный, безумный поступок, — он выглядел счастливым.
   
— Да ты и правда псих, — натянуто сказала она. — Все выбросил — ц ради чего? Просто жест? Это не твое, Джей. Я тебя знаю. Ты еще пожалеешь.
   
Джей просто смотрел на нее, улыбаясь краешком рта. Терпеливо.
   
— Больше года ты здесь не протянешь. — Презрение не скрывало, что голос ее дрожит. — Что ты собираешься делать? Ферму держать? У тебя почти не осталось денег. Ты все вбухал в это место. Что ты собираешься делать, когда кончатся деньги?
   
— Не знаю. — Он говорил весело и равнодушно. — Тебе-то какое дело?
   
— Никакого!
   
Он пожал плечами.
   
— Лучше позвони своей съемочной бригаде и скажи им, чтобы ждали тебя в другом месте, — тихо сказал он. — Здесь нет для тебя историй. Попробуй заглянуть в Ле-Пино, это рукой подать, через реку. Наверняка найдешь что-нибудь вполне оптимистичное и развлекательное.
   
Она изумленно таращилась на него. На мгновение ей показалось, будто она слышит какой-то запах, странный, живой аромат сахара, и яблок, и ежевичного желе, и дыма. Запах ностальгии, и секунду она почти понимала, отчего Джей так любит это место с его маленькими виноградниками, яблонями и козами, что бродят по болотистым равнинам. На миг она снова стала маленькой девочкой, и бабушка пекла пироги на кухне, и ветер с моря пел в телефонных проводах. Почему-то она понимала, что запах этот — часть его, что запах пропитал его, словно застарелый дым, и пока она смотрела на него, на мгновение он показался ей словно позолоченным, как бы освещенным из-за спины, нити света тянулись из его волос, его одежды. А потом аромат исчез, свет исчез, и не осталось ничего, кроме затхлости непроветренной комнаты да остатков вина на столе. Керри пожала плечами.
   
— Тебе же хуже, — мрачно сказала она. — Делай, что хочешь.
   
Он кивнул.
   
— А передача?
   
— Поеду в Ле-Пино, — сказала она. — Жорж Клермон растрепал, что там недавно снимали «Клошмерль». Вполне потянет на очерк.
   
Он улыбнулся.
   
— Удачи, Керри.
   
   
Когда она ушла, он умылся и надел чистые футболку и джинсы. Секунду размышлял, что делать дальше. Даже сейчас уверенности не было. В жизни счастливых концов на всех не хватает. Вокруг дома стояла невероятная тишина. Гудение энергии, что пронизывало стены, умолкло. Испарился и призрачный аромат сахара и дыма. Даже в погребе все утихло; вина — новые вина, сотерны, «Сент-Эмильон» и дюжина молодых «Анжу» — помалкивали. Ждали.
  
  
   
    
64
   
   
В районе полудня Попотта принесла бандероль и вести из деревни. Съемочная бригада так и не приехала, возбужденно сообщила она. Английская леди ни у кого не взяла интервью. Жорж и Люсьен были в ярости. En tout cas,[125] пожала она плечами, это, наверное, к лучшему. Все знали, что их планы никогда не осуществляются. Жорж уже заговорил о новом предприятии, каком-то плане застройки в Монтобане, который просто не может провалиться. Ланскне не стоял на месте.
   
   
Бандероль отправили из Керби-Монктона. Джей осторожно открыл ее, когда Попотта ушла, развернул жесткие слои коричневой бумаги, развязал шпагат. Бандероль была большой и тяжелой. Когда он снял упаковку, выпал конверт. Он узнал почерк Джо. Внутри оказался листочек выцветшей почтовой бумаги.
   
    
Переулок Пог-Хилл, 15 сентября.
    
Дорогой Джей, прости за спешку. Никогда не умел толком прощаться. Собирался побыть еще немного, но сам понимаешь, какова жизнь. Чертовы доктора ничего не говорят до последней минуты. Думают, если ты старый, то ничего не соображаешь. Посылаю тебе свою коллекцию — думаю, ты знаешь, что с ней делать. Ты должен уже кое-чему научиться к тому моменту, когда это получишь. И смотри, сделай так, чтоб земля им понравилась. Любящий тебя
    Джозеф Кокс.
   
   
Джей перечитал письмо. Он касался слов, написанных черными чернилами старательным некрасивым почерком. Он даже поднес бумагу к лицу, чтобы проверить, не осталось ли на ней частиц Джо — запаха дыма, быть может, или слабого аромата свежей ежевики. Не осталось. Если волшебство и существует, оно где-то не здесь. Потом Джей заглянул в бандероль. Все на месте. Содержимое комода для семян, сотни крошечных конвертиков и фунтиков из газетной бумаги, сухие луковицы, зерна, клубни, растертые в пыль семена, не материальнее, чем дуновение праха, — и все подписано и пронумеровано. Все озарено ароматом иных мест. Tuberosa rubra maritima, tuberosa diabolica, tuberosa panax odorata, тысячи картофелин, кабачков, перцев, моркови, больше трех сотен видов одного только лука — вся коллекция Джо. И конечно, «Особые». Tuberosa rosifea во всей своей красе, истинное пьяблоко, заново открытый предок.
   
Он долго на них смотрел. Позже он изучит все по отдельности, уложит каждый пакетик в правильный ящичек старого комода для пряностей. Позже у него будет время разобрать, пометить, пронумеровать и занести в каталог, пока последнее семечко вновь не окажется на своем месте. Но сначала он должен сделать кое-что еще. Кое-кого повидать. И кое-что найти. Кое-что в погребе.
   
   
Выбора у него не было. Он смахнул знакомую пыль тряпкой со стекла, надеясь, что время не превратило содержимое в уксус. Вино для особого случая, подумал он, последнее из его собственных «Особых» — 1962, хороший был год; первый, надеялся он, из множества хороших лет. Он обернул бутылку в салфетку и положил ее в карман куртки. Мирное подношение.
   
Когда он пришел, она сидела на кухне и лущила горох. На ней были джинсы и белая блузка навыпуск, солнце играло красным на ее осенних волосах. На улице Роза звала Клопетту.
   
— Я принес его тебе, — сказал он. — Берег его для особого случая. Я подумал, может, нам выпить его вместе.
   
Она долго смотрела на него, что в лице — не поймешь. Глаза были прохладны, зелены, оценивали его. Наконец она взяла протянутую бутылку и взглянула на этикетку.
   
— «Флёри 1962», — прочитала она и улыбнулась. — Мое любимое.
   
   
Здесь кончается мой рассказ. Здесь, на кухне фермерского домика в Ланскне. Здесь он разливает меня, высвобождая ароматы летних дней забытых и мест, давно утраченных. Он пьет за Джо и переулок Пог-Хилл; сей тост — одновременно салют и прощание. Что ни говорите, а со вкусом хорошего винограда ничто не сравнится. Не знаю, что там с послевкусием черной смородины, но свое собственное волшебство у меня есть, и наконец оно выпущено на свет после тридцати семи лет ожидания. Я надеюсь, они оценят его оба, соединив губы и руки. Теперь они должны говорить. Моя роль сыграна. Мне нравится думать, что их история закончится счастливо. Но это за пределами моих познаний. Я повинуюсь иной химии. Весело испаряясь в сияющий воздух, я приближаюсь к разгадке собственной тайны, но призраков не вижу и будущего не предсказываю, лишь блаженное настоящее, едва различимое — через стекло, неясно.
  
  
   
    
ПОСТСКРИПТУМ
   
   
Из «Lansquenet-gratuit» :