1 2 3 4 5 6 7 8 9 
   
— По дороге едет телега, матушка. Матушка брезгливо передернула плечами.
   
— Вот вы, молодые, все никак не можете понять… — начала она.
   
Ведьмы никогда не обременяют себя знанием правил дорожного движения. Последнее — в том виде, в каком существовало в Ланкре, — должно было либо объезжать ведьм, либо, за неимением такой возможности, выжидать, пока те не соблаговолят покинуть проезжую часть. Матушка Ветровоск, на протяжении всей жизни убежденная в нетленности данного порядка вещей, собственной кончиной наверняка опровергла бы эти убеждения. Если бы не Маграт, которая благодаря своим рефлексам успела-таки в последний миг уволочь матушку с дороги в канаву.
   
Канава возбуждала самый живой интерес. Она кишмя кишела спиралевидными козявчатыми созданиями, являющимися прямыми потомками козявок, которые кишели еще в доисторическом котле Вечности. Тот, кто избегает канав потому, что боится в них заскучать, случись ему угодить в данную канаву с мощным микроскопом, в течение ближайшего получаса совершил бы массу захватывающих и поучительных открытий. Также в канаве росла крапива. А теперь в ней очутилась и матушка Ветровоск.
   
Разгребая ладонями сорняки и онемев от клокочущего в ней гнева, матушка восстала из хлябистых недр, что Венера, только постарше и погрязнее.
   
— Т-т-т…. — выговорила она, наведя трясущийся палец на удаляющуюся телегу.
   
— Это гаденыш Нешели с Чирикнильного тракта, — подала голос нянюшка из соседних кустов. — У них всех в роду крыша немного набекрень была. Знаете, какая у его матери девичья фамилия была? Хубла!
   
— Да ведь он нас чуть не задавил! — прошипела матушка.
   
— Вы могли бы спокойно посторониться и уступить ему дорогу, — заметила Маграт.
   
— Уступить дорогу?! — переспросила матушка. — Это мы, ведьмы, должны дорогу уступать?! А не наоборот ли?!
   
Матушка, хлюпая башмаками, ступила с обочины на дорогу. Палец ее по-прежнему указывал вдаль.
   
— Клянусь Хоки, он у меня всю оставшуюся жизнь будет жалеть, что на свет родился…
   
— Помню, помню, настоящий богатырь был, — поделился куст. — Матери его несладко пришлось.
   
— Никогда никто такого со мной не учинял! — как спущенная тетива лука, свистнула матушка. — Ну, он узнает, каково оно, ведьму сбивать, как будто она… как будто она самая обычная женщина!
   
— Он это уже узнал, — напомнила Маграт. — Лучше помоги мне вытащить из куста нянюшку…
   
— Да я превращу его…
   
— Теперь к нам нет уважения, вот в чем дело, — говорила нянюшка, пока Маграт вытаскивала из нее колючки. — Весь стыд потеряли. А все потому, что король — это то самое одно…
   
— Но ведь мы — ведьмы! Ведьмы! — вдруг заорала матушка, поднимая лицо к небу и размахивая кулаками.
   
— Да, да, — отозвалась Маграт. — Гармоничный баланс вселенной и все такое прочее. Мне кажется, у нянюшки сегодня выдался не лучший день, она немного подустала и…
   
— В кого я превратилась?! — взревела матушка, расцвечивая фразу такими яркими модуляциями, что у Витоллера захватило бы дух.
   
— В самую обычную женщину, — пробормотала Маграт.
   
— В посмешище! В посмешище! Надо мной смеются! На моих родных дорогах! В моей родной стране! — продолжала орать матушка. — Не бывать такому! Думаете, я еще лет десять буду сидеть сложа руки и ждать, пока мальчишка подрастет? Ни в жизнь! Ни одного дня ждать не стану!
   
Стоящие вдоль обочины деревья испуганно закачали кронами. Дорожная пыль закрутилась в мини-смерчи, торопясь убраться с пути матушки. Матушка Ветровоск подняла руку и ткнула пальцем туда, где дорога поворачивала. С кончика загнутого ногтя срывались всполохи яркого октаринового свечения.
   
Телега, удалившаяся уже на полмили от места событий, разом лишилась всех четырех колес.
   
— Ведьму, значит, теперь можно в тюрьму упрятать?! — набросилась матушка на деревья.
   
Нянюшка наконец разогнула ноги.
   
— А ну быстро, хватай ее! — бросила она Маграт.
   
Ведьмы окружили матушку и силой прижали ее руки к талии.
   
— Я им покажу, как с ведьмой ссориться! — рычала она.
   
— Покажешь, Эсме, покажешь, — приговаривала нянюшка, — только, может, не сейчас, а чуть погодя…
   
— Нашел себе сестричек! Ну ничего, я из тебя…
   
— Подержи-ка ее минутку, Маграт, — приказала нянюшка, поспешно закатывая рукав.
   
— Ну, Эсме, ты уж меня не вини… — вздохнула она и, размахнувшись, влепила изо всех сил такую пощечину матушке, что и матушка и Маграт, которая ее держала, на секунду оторвались от земли и зависли в воздухе.
   
На этой тягучей, безжизненной ноте могла бы закончить счет дням иная вселенная.
   
Наступившая вслед за тем бездыханная пауза была прервана самой матушкой.
   
— Всем спасибо, — объявила она. Со степенным лицом расправив складки на платье, она добавила: — Имейте в виду, я за свои слова отвечаю. Сегодня ночью встречаемся у обелиска. Как сказала, так и будет. Гм! Гм!
   
Она водворила на место шляпные булавки и, слегка пошатываясь, зашагала по направлению к дому.
   
— А как же золотое правило магии — не вмешиваться в политику? — поинтересовалась Маграт, пристально глядя ей вслед.
   
Нянюшка Ягг разминала онемевшие пальцы.
   
— Клянусь Хоки, у этой женщины челюсть, что наковальня, — поведала она. — Ты что-то сказала?
   
— Как быть с золотым правилом о невмешательстве?
   
— Вон оно что… — Нянюшка взяла ее под руку. — Тут дело такое: чем дольше в Ремесле упражняешься, тем яснее понимаешь, что на каждое правило существует еще одно, не менее золотое. И от него Эсме никогда не отступала.
   
— И какое же это правило?
   
— Если уж решила нарушить закон, не оставь от него живого места, — поделилась нянюшка, скаля обнаженные десны, которые выглядели куда страшнее, чем огромные клыки.
   
Герцог смотрел на лес и улыбался.
   
— Дело пошло на лад, — сказал он. — Люди настроились против ведьм. Как тебе это удалось, Шут?
   
— Шутки, дядюшка. И конечно, сплетни. Вполуха люди готовы слушать любые небылицы. Ведьм уважают, это верно. Но их никогда особенно не любили.
   
«В пятницу после полудня… — думал тем временем Шут. — Надо будет нарвать цветов. Что еще? Откопать в сундуке мой лучший наряд. Да-да, с серебряными бубенцами. О боги!»
   
— Нас это радует, Шут. Если и впредь все будет складываться столь же благополучно, тебе будет дарован титул графа.
   
Шутка номер триста два, и Шут, в силу своей основной специальности, просто не мог упустить возможность пустить ее в ход.
   
— Ей-ей, дядюшка, — устало выговорил он, пытаясь не обращать внимание на болезненную мину, которую состроил герцог. — Ежели хочешь произвести Шута в графья, не откладывай это в долгий ящик, иначе Шут превратится в настоящего графомана, а Шуты-графоманы…
   
— Ну-ну, довольно, довольно, — нетерпеливо буркнул герцог.
   
Впрочем, состояние его день ото дня улучшалось. Этим вечером к столу впервые была подана непересоленная каша, а замок вдруг исполнился какой-то особо чарующей пустотой, — во всяком случае, над ухом больше не бормотали всякие призрачные голоса.
   
Герцог опустился на трон. Впервые трон показался ему мягким и уютным.
   
Рядом с герцогом, уперев в ладонь челюсть и не сводя с Шута пристального взгляда, восседала герцогиня. Поведение леди Флем вызывало у Шута некоторую озабоченность. Похоже, ему удалось нащупать нужный ритм взаимоотношений с герцогом — хитрость состояла в том, чтобы не оступиться, когда маятник безумия снова увлечет герцога в кромешные бездны безысходности, — однако герцогиня не на шутку тревожила его.
   
— Выходит, слово и впрямь вещь могущественная, — промолвила она.
   
— Именно так, госпожа.
   
— И ты порядком поднаторел в этой науке.
   
Шут кивнул. Именно благодаря слову он прошел огонь и воду Гильдии. Ведьмы и волшебники полагали, что слова всего лишь инструменты для достижения заданной цели, тогда как сам Шут считал, что слова — это уже сами по себе вещи.
   
— Слово способно изменить мир, — сказал он. В ее взгляде мелькнула хитрая искорка.
   
— Ты уже говорил это нам. Но я остаюсь при своем мнении. Мир меняют сильные люди. Сильные люди и их поступки. Слова же подобны марципану, которым посыпают пирожные. Неудивительно, что ты убежден в могуществе слов. Ты слаб, и слово твое единственное оружие.
   
— По-моему, ваша светлость ошибается. Пухлые пальцы герцогини отбили злую дробь по подлокотнику трона.
   
— А вот это суждение мог бы держать при себе.
   
— Я слышал, будто герцог намерен пустить лес на дрова, — резко сменил тему Шут. — Так ли это?
   
— Деревья обсуждают меня, — пробормотал герцог Флем. — Когда я еду по лесу, то слышу, как они перешептываются. Сеют обо мне грязную ложь!
   
Шут поймал быстрый взгляд герцогини.
   
— Однако, — продолжал Шут, — этот план встречен яростным отпором.
   
— Со стороны кого?
   
— Народ возмущается. Герцогиня вспыхнула.
   
— Вздор! — взревела она. — Какое это имеет значение? Мы — властители этой страны. И народ будет исполнять то, что ему велят, а ослушники — безжалостно истребляться.
   
Шут подпрыгнул, выкинул коленце и рьяно замахал руками, призывая герцогиню смягчиться.
   
— Но, сокровище мое, так можно остаться без подданных, — проговорил герцог.
   
— Совершенно необязательно, совершенно необязательно! — запричитал Шут. — Вам никого не нужно истреблять! Ведь на самом деле вы осуществляете… — с минуту он собирался с духом, беззвучно шевеля губами, — долгосрочную, широкомасштабную программу поднятия сельскохозяйственной индустрии, обеспечения занятости в деревообрабатывающем секторе, высвобождения новых площадей под потенциальные инвестиции, а заодно искоренения рассадника криминогенной среды.
   
На сей раз всполошился сам герцог:
   
— И как же я всего этого добьюсь?
   
— Просто-напросто пустишь лес на дрова!
   
— Да ведь ты только что сказал нам…
   
— Помолчи, Флем! — прервала его герцогиня, пронзая Шута долгим взором. — А если мы захотим пустить на дрова дома неугодных нам людей?
   
— Назовите это градостроительной расчисткой, — не моргнув глазом ответил Шут.
   
— А если приказать их сжечь?
   
— Градостроительная расчистка с применением экологостойкой технологии.
   
— А если землю, на которой они стояли, еще и солью посыпать?
   
— Ей-ей… Это, наверное, будет градостроительная расчистка с применением экологостойкой технологии наряду с мероприятиями оздоровления окружающей среды. Уместно было бы посадить при этом несколько саженцев.
   
— К черту саженцы! — рявкнул Флем.
   
— Хорошо, хорошо. Все равно они не приживутся. Главное — что вы их посадите.
   
— Но мне еще хотелось бы поднять налоги, — продолжала герцогиня.
   
— Ей-ей, дяденька…
   
— Какой еще «дяденька»?!
   
— Тетенька? — поправился Шут.
   
— И не тетенька!
   
— Ну… ей-ей… вам необходимо заручиться средствами для финансирования ваших широкомасштабных мероприятий.
   
— Ей… еще раз, — потребовал очнувшийся герцог.
   
— Он хочет сказать, что для того, чтобы пустить лес на дрова, нужны деньги, — пояснила герцогиня.
   
Теперь она глядела на Шута с улыбкой. Впервые она удостоила его взгляда, отличного от того, каким смотрят на мелкого, проказистого и в придачу покалеченного таракана. Да, в ее взгляде по-прежнему содержался тараканий образ, однако он уже нес печать изменившегося отношения — хороший, умненький тараканчик, ловко прыгаешь.
   
— Забавно, — прогнусавила она. — Но ответь, способны ли твои слова влиять на прошлое? Шут недолго обдумывал ответ.
   
— Думаю, здесь дело обстоит еще проще. Ведь прошлое нужно вспоминать, а память состоит из слов. Кто точно расскажет нам, как поступал тот или иной король, живший за тысячелетие до нас? Остались лишь воспоминания да слова. И разумеется, пьесы.
   
— Да-да-да! — воскликнул Флем. — Я однажды видел пьесу. Целая орава чудаков в колготках битый час горланила и размахивала мечами. Но людям нравилось.
   
— Хочешь сказать, что история — это всего-навсего набор рассказов? — уточнила герцогиня.
   
Взор Шута, скользнув по стенам тронной залы, остановился на портрете Грюнберри Доброго (906–967).
   
— Вот скажи, ваша светлость, существовал ли этот человек? Кто теперь может утверждать это? И чем именно он прославился? Но до скончания веков он останется Грюнберри Добрым, и наши потомки будут чтить его.
   
Глаза герцога лихорадочно заблестели. Он передвинулся на краешек трона.
   
— Я тоже хочу прославить себя! Сейчас и до скончания веков! Хочу, чтобы меня любили современники. И чтобы с благоговением вспоминали потомки.
   
— Для начала допустим, — произнесла герцогиня, — что не все исторические сведения одинаково достоверны. Ведь есть хроники, смысл и содержание которых… несколько туманны.
   
— Ты отлично знаешь, что я этого не делал, — скороговоркой выпалил герцог. — Он сам поскользнулся, а потом покатился вниз. Да, вот так. Поскользнулся, упал… Меня-то там даже не было! И это он первый на меня набросился. С моей стороны — чистая самооборона. Вот так. Он поскользнулся и вследствие самообороны напоролся на собственный кинжал. — Герцог перешел на невнятное бормотание. — И вообще, я уже почти ничего не помню… — И он принялся растирать свою роковую длань, — впрочем, исходя из вышесказанного, она таковой уже не считалась.
   
— Уймись, — снисходительно огрызнулась герцогиня. — Я знаю, что ты этого не делал. Меня, если помнишь, с вами не было. И я никогда не передавала тебе орудие убийства, в глаза его не видела.
   
Герцога снова бросило в дрожь.
   
— А теперь, Шут, — промолвила герцогиня Флем, — подумай хорошенько и ответь — не нужно ли внести в исторические хроники некий общеизвестный и точный факт?
   
— Факт, тетенька, о том, что тебя там не было? — с готовностью вскричал Шут.
   
Слова и впрямь обладают великой силой. В частности, они умеют слетать с языка до того, как говорящий успеет заткнуть себе рот. Если уподобить слова маленьким барашкам, то Шут сейчас с ужасом следил, как невинные существа, весело подпрыгивая, идут прямо в жерло огненного взгляда герцогини.
   
— А где я была?
   
— Где угодно, — поспешно отозвался Шут.
   
— Дурак! Человек не может находиться в нескольких местах сразу.
   
— Я хотел сказать, что вы находились где угодно, но не на лестничной площадке.
   
— На какой лестничной площадке?
   
— На любой, — покрываясь холодным потом, ответил Шут. — То есть не было вас там. И с удивительной ясностью припоминаю, что лично я вас там не видел.
   
Некоторое время герцогиня молча рассматривала его.
   
— Постарайся не забыть этого, Шут, — посоветовала она и потерла подбородок. Послышался мерзкий скрежет. — Итак, ты уверяешь нас, что действительность — это всего-навсего жалкие слова. Значит, слова — это действительность. Но как слова могут стать историей?
   
— Пьеса, которую я видел, запомнилась мне на всю жизнь, — мечтательно промолвил герцог Флем. — Ее участники постоянно пускали друг другу кровь, но никто не умирал. А как зажигательно и умно они говорили!..
   
Со стороны герцогини снова донесся скрежет щетины.
   
— Шут!
   
— Да, ваша светлость?
   
— А ты мог бы написать для нас пьесу? Пьесу, слава о которой облетела бы весь мир, которую бы знали и чтили столетия после того, как рассеялась бы злая молва.
   
— Увы, госпожа, здесь нужен особый талант.
   
— Тогда, может, ты найдешь того, кто с этим справится?
   
— Такие люди есть, госпожа.
   
— Найди. Приведи. Самого лучшего, — пробормотал герцог. — Лучшего. Найди. Пусть правда утвердится в мире. Найди и приведи.
   
Буря явно решила немножко отдохнуть. Ей самой это было не нужно, но ее никто не спросил. Она две недели подменяла известный антициклон над Круглым морем и вкалывала от зари до зари, сдерживая холодный атмосферный фронт. Буря радовалась любой возможности выдернуть какое-нибудь деревцо или, затащив в смерч ферму, унести ее за тридевять земель в какой-нибудь изумрудный город. Однако повеселиться вволю ей так и не дали.
   
Буря утешала себя тем, что даже великие ураганы прошлого — такие, как Великий Смерч 1789 года, к примеру, или Неистовая Зельда и Ее Сногсшибательные Падающие С Неба Лягушки — за годы своей карьеры не раз и не два переживали подобные времена. Такова была незыблемая традиция погодных условий.
   
Кроме того, буре удалось вдоволь порезвиться, когда, надыбав внесезонный снег, она преподнесла одной равнине отличный сюрприз, заморозив изрядное количество народа. Правда, с тех самых пор эта площадка была для бури закрыта, поскольку теперь там можно было терзать лишь плешивый вереск. Если бы у погоды было человеческое лицо, то межсезонье буря проводила бы в закусочных, красуясь в цветастом колпаке за стойкой какого-нибудь гамбургерного рая.
   
В данный же момент буря созерцала три фигуры, неспешно бредущие по торфяной пустоши и стремящиеся сойтись в одной точке на прогалине, рядом с высоченной каменной глыбой, которая вдруг именно сейчас куда-то бесследно запропастилась.
   
Признав старых подруг и ценительниц, буря поприветствовала их раскатом беспричинного грома, который, правда, был оставлен без внимания.
   
— Опять этот чертов каменюка куда-то запропастился, — буркнула матушка Ветровоск. — Ну и ладно, камней здесь и так хватает.
   
Лицо ее было матового оттенка. Может, какой-нибудь сумасшедший портретист назвал бы его искаженным страстью. На самом деле вид у матушки был предельно целеустремленный. Не по-хорошему целеустремленный.
   
— Разожги огонь, Маграт, — машинально приказала она при встрече.
   
— Да, по чашечке чая выпить бы не мешало, — кивнула нянюшка Ягг, хитро улыбаясь. Она сунула руку под шаль. — Вот с этим делом, — закончила она, предъявляя присутствующим пузырек яблочного бренди.
   
— Алкоголь — обманщик, он маскирует изъяны души, — выдала заученную отповедь Маграт.
   
— Я за всю свою жизнь капли в рот не брала, — сказала матушка. — Нам нужны ясные головы, Гита.
   
— Капелька в чашку чая — это разве питье? — с укоризной произнесла нянюшка. — Это для здоровья. Неужели вам самим не зябко на таком ветру, сестренки?
   
— Ладно, ладно, — согласилась матушка. — Но только по капле.
   
Пока пили чай, никто не произнес ни слова. Наконец матушка заговорила:
   
— Послушай, Маграт, ты все знаешь о шабашах. Допустим, мы хотим устроить настоящий шабаш. Что нужно сделать первым делом?
   
Маграт помедлила. Предложение пуститься в пляс в голом виде могло не пройти.
   
— Сначала запевают песню, славящую полную луну.
   
— Так ведь луна-то не полная, — указала на небо матушка. — Она, как это, выпуклая, одним словом.
   
— Между второй четвертью и полнолунием, — услужливо подсказала нянюшка.
   
— Мне кажется, эта песня славит полнолуние вообще, — осторожно промолвила Маграт. — Затем мы должны возвыситься самосознанием. Но здесь уж без полной луны не обойтись. Луна — это очень важно.
   
Матушка смерила ее испытующим взором.
   
— Это, значит, и есть современное ведовство? — уточнила она.
   
— Отчасти, матушка. На самом деле все куда сложнее…
   
Матушка тяжело вздохнула:
   
— М-да, каждому свое. Я бы лично от стыда сгорела, если бы все время оглядывалась на какой-то светящийся блин…
   
— Да забей ты на все это, — отозвалась нянюшка. — Давай лучше порчу на кого-нибудь нашлем.
   
Шут крался по спящим переходам замка. Впрочем, никакой опасности над ним не нависло. Маграт снабдила его графическим руководством по обнаружению Грибо, а Шут не забыл наведаться в замковый склад лат и доспехов, где разжился парой железных перчаток и этакой кольчужной шалью.
   
Он добрался до заветного чулана, тихонько приподнял крючок, толкнул дверь и боязливо отпрянул к стенке.
   
Тьма коридора сгущалась по мере того, как более насыщенная тьма из чулана хлынула наружу, перемешиваясь с блеклой темнотой переходов замка.
   
И тишина… Никаких вам плевков во все стороны, никаких разъяренных клубков меха, никаких яростных когтей. Шут немного успокоился и шагнул в глубь чулана.
   
На голову ему свалился Грибо.
   
День выдался тяжкий. В комнате явно недоставало полноты жизни, к которой так привык Грибо. Единственным стоящим открытием было обнаружение густой популяции мышек, которые поколение за поколением проедали свои короткие жизни, пожирая запечатленную на бесценной коллекции гобеленов историю Ланкра. Как раз в тот самый день они добрались до короля Иддьота (709–745), в свое время встретившего лютую, мученическую смерть[14]. Впрочем, осквернители его памяти закончили свои жизни не лучше. С новыми людьми король сходился не просто.
   
Далее Грибо наточил когти о бюст единственного за всю историю ланкрского двора вампира — королевы Другулы Пронзевшей (1514–1553, 1553–1557, 1557–1562, 1562–1567 и, наконец, 1567–1573) — и совершил утренний туалет на портрете неизвестного монарха. Краски мигом разъело. В последующие часы на Грибо навалилась тоска, а за тоской пришла злоба.
   
Он вонзил когти туда, где, по его расчетам, должны были находиться уши Шута, но в награду за свое проворство услышал лишь пренеприятный металлический скрежет.
   
— А кто у нас хороший мальчик? — проблеял Шут. — Киса-киса-киса-кис.
   
Дело принимало любопытный оборот. Подобное обращение Грибо приходилось слышать только из уст своей хозяйки (все остальные без исключения обращались к нему не иначе как: «анупшелотсюдажирнаясволочь!»). Заинтригованный, кот свесил голову вниз.
   
В поле зрения Шута медленно вползла перевернутая кошачья морда небывалых размеров. На морде светился злокозненный интерес.
   
— Мы, наверное, хотим домой? — справился Шут. — Посмотри-ка, а дверца-то открылась…
   
Грибо покрепче вцепился когтями в металлическую шаль. Он явно обрел друга в этом урочище зла.
   
Шут пожал плечами, осторожно повернулся и шагнул из чулана в коридор. Он миновал залу, пересек внутренний двор, обогнул караульное помещение и вышел из замка через главные ворота, кивнув — крайне осторожно — часовым.
   
— Мимо нас только что прошел человек с котом на голове, — заметил один из них спустя минуту напряженнейших размышлений.
   
— И ты узнал его?
   
— По-моему, это был Шут.
   
В воздухе повисла многозначительная пауза.
   
Второй стражник покрепче перехватил древко своей алебарды.
   
— Подлая у нас работа, приятель. Но кому, если не нам, ее делать?..
   
— Ни на кого мы порчу наводить не будем, — твердо заявила матушка. — Кроме того, чтобы она сработала, человек должен знать, что на него насылают порчу.
   
— Делов-то — сделаем куколку, проткнем ее булавками и пошлем ему. Сразу все поймет.
   
— Нет, Гита.
   
— Здесь самое сложное — раздобыть его ногти, — распалялась нянюшка.
   
— Я сказала — нет.
   
— Клок волос тоже сгодится. А булавки у меня есть.
   
— Нет.
   
— Наводящий порчу на человеческое существо убог нравственно и портит свою карму, — промолвила Маграт.
   
— А я все равно его прокляну, — огрызнулась нянюшка. — Вы ничего и не узнаете. Я же в этой тюрьме чуть копыта не отбросила.
   
— Повторяю: никакую порчу мы наводить не будем, — сказала матушка. — Мы должны заняться его смещением. Где наш бывший король?
   
— Оставила булыжник на кухонном столе, — ответила нянюшка. — Все нервы истрепала с ним.
   
— Не понимаю… — пожала плечами Маграт. — По-моему, он очень милый и обходительный. Для привидения, по крайней мере.
   
— Нет, против него-то я ничего не имею. Меня все остальные достали.
   
— Остальные?
   
— «Умоляю, нянюшка, говорит, вынеси за пределы замка какой-нибудь камень, а я в нем поселюсь. Здесь так скучно, так тоскливо, мотаешься как dermo в проруби, ты прости мое клатчское произношение…» — процитировала нянюшка. — Не могла же я ему отказать. Но вся остальная компания подслушивала нас. Все самые умные, как же, халява, ребята, айда на волю. Я ничего не имею против призраков, — повторила нянюшка. — Тем более против королевских. Но всему есть мера, и к себе домой я эту шарагу не звала. Теперь у меня по прачечной мотается какая-то полоумная баба на колеснице и орет во всю глотку! В кладовке пара близнецов поселилась, по кухне слоняются какие-то безголовые, кто-то всю ночь визжит под раковиной, и по всему дому бродит какой-то мелкий волосатый тип и все что-то ищет. Разве это дело?
   
— Ничего, главное, его тут нет, — мрачно проговорила матушка. — Лишние люди нам не нужны.
   
— Он не человек, а призрак, — указала Маграт.
   
— Давай не будем вдаваться в подробности, — бесстрастно отозвалась матушка.
   
— Так или иначе, вам не удастся вернуть трон бывшему королю, — настаивала Маграт. — Призраки не правят королевствами. Как вы собираетесь короновать его? Корона провалится сквозь плечи!
   
— Мы возвратим престол его сыну, — объяснила матушка. — По праву династии.
   
— Сколько можно из пустого в порожнее переливать? — с досадой встряла нянюшка. — Пусть сначала подрастет, и лет через пятнадцать…
   
— А я говорю — этим вечером, — сказала матушка.
   
— Младенца на трон? Он там и пяти минут не продержится.
   
— Про младенца речи не было, — спокойно ответила матушка. — Взрослый мужчина. Помнишь Алиссию Недоумку?
   
Наступила тишина. Нянюшка Ягг тихонько опустилась на бревно.
   
— Вот проклятие! — ахнула она. — Ты что, серьезно?
   
— Подумала, что стоит попытаться.
   
— Проклятие, — на сей раз совсем тихо прошептала нянюшка. — Ты, значит, весь день только об этом и думала?
   
— Да.
   
— А теперь послушай меня, подруга. Ты сама знаешь, Алиссия на голову выше всех была. Ты только пойми правильно, я лично считаю, что в головологии и соображении равных тебе нет, но Черная Алиссия, ей же стоило только пальцами щелкнуть.
   
— Значит, я, по-твоему, щелкать пальцами не умею?
   
— Извините, пожалуйста, — вмешалась Маграт.
   
— Да нет, ты не поняла! — ответила нянюшка, игнорируя юную ведьму.
   
— Вот и хорошо.
   
— Только… ты пойми, Эсме, она ж была этой, Дайяной, над ведьмами, как король выразился.
   
— Дойеной, — поправила ее матушка, не поленившаяся заглянуть в толковый словарь.
   
— Я все-таки позволю себе перебить вас, — произнесла Маграт, чуть повышая голос. — Кто такая эта Черная Алиссия? А еще я заявляю, — скороговоркой выпалила она, — что не потерплю больше умалчиваний и многозначительных взглядов. В шабаше участвуют три ведьмы.
   
— Тебя тогда и на свете не было, — пожала плечами нянюшка. — И меня, кстати, тоже. А жила она в Скунде. Сильная была ведьма.
   
— Если верить слухам, — добавила матушка.
   
— Да она как-то раз из обычной тыквы настоящую карету сотворила!
   
— Показуха, — махнула рукой матушка Ветровоск. — Представляешь, приезжаешь ты на бал, а от тебя воняет тыквенным пирогом. А все это дело с хрустальным шлепанцем? Крайне опасная затея.
   
— Но однажды она такое выкинула! — увлеченно продолжала нянюшка, не смущаясь тем, что ее пытались перебить. — Целый замок на сотню лет усыпила, пока не… — Она замешкалась. — Чего-то не припомню. Там то ли розовый куст был замешан, то ли прялка… В общем, принцесса должна была потрогать… Нет, перепутала. Не принцесса, а принц. Точно, принц.
   
— Принцесса должна была потрогать принца? — смущаясь, уточнила Маграт.
   
— Да нет… Он должен был ее поцеловать. Очень романтично, да? Вот такая она была, Черная Алиссия. Во всех ее заклятиях была этакая романтика… А больше всего она любила знакомить девушек с лягушатами.
   
— Но почему вы ее называете Черной Алиссией?
   
— Из-за ногтей, — сказала матушка.
   
— И из-за зубов тоже, — добавила нянюшка. — Очень сладкое любила. А жила она в самом настоящем пряничном домике. Закончилось все тем, что дети, мальчик и девочка, засунули ее в топку ее же печки. Вот оно как в жизни бывает…
   
— Так вы намерены напустить сон на целый замок? — спросила Маграт.
   
— Да не усыпляла она никакие замки! — отрезала матушка. — Сказки это все, — прибавила она, косясь на приятельницу. — На самом деле она просто-напросто расшевелила время. Что; кстати, очень просто делается. Все в жизни через это проходят. Время — оно как резинка. Можно растянуть, можно отпустить, как кому нравится.
   
Маграт уже открыла рот, чтобы заявить, мол, вздор все это, время есть время, а каждая секунда длится ровно секунду, для этого-то время и существует, это его работа…
   
А затем ей вспомнились пролетавшие вихрем недели и вечера, гнетущие своей неподвижностью. Минуты превращались в часы, а некоторые часы истекали так быстро, что никакого течения она не замечала…
   
— Но ведь это просто игра воображения, — проговорила она. — Людское восприятие…
   
— Так и есть! — гаркнула матушка. — А как иначе? На нем все и основывается. И что это меняет?
   
— Только гляди не прыгни сразу на сто лет, — предупредила нянюшка.
   
— Самое хорошее число — пятнадцать. Круглое вдобавок, — задумчиво проговорила матушка. — Нашему парнишке без малого восемнадцать будет. Нашлем чары, разыщем его, направим куда следует, чтобы он явился по зову судьбы в замок, и все потом будут жить-поживать и добра наживать.
   
Маграт сочла за лучшее не оглашать свое мнение по этому вопросу. Лично она всегда считала, что о судьбе легко размышлять, а вот когда та действительно нужна, до нее ни в жизнь не докличешься.
   
Нянюшка Ягг щедро плеснула в свою чашку еще яблочного бренди.
   
— Все выйдет просто замечательно, — пробормотала она. — Хоть пятнадцать лет спокойно поживем. Если я ничего не путаю, тебе, после того как заклинание скажешь, еще надо будет успеть облететь замок до первых петухов.
   
— Да я не о том, — ответила матушка. — Пятнадцать лет нам ждать нельзя. Нельзя, чтобы Флем пятнадцать лет страной правил. Иначе соображать надо. Нет, я тут надумала все королевство на этот срок сдвинуть. — И матушка одарила своих подруг лучезарным оскалом.
   
— Что, весь Ланкр?
   
— Ага.
   
— На пятнадцать лет вперед сдвинуть?
   
— Ну да.
   
Нянюшка бросила взгляд на матушкино помело. На совесть сработанное устройство, сделанное на века, хотя с разгоном имеются некоторые сложности. Но у всякой вещи есть свой запас прочности.
   
— Не получится, — заявила нянюшка. — На все королевство его не хватит. Тебе же придется лететь до самого Пудренного пика, а потом обратно — до Гробоемного перевала. Просто магии не хватит.
   
— Не бойся, я и об этом подумала, — успокоила матушка. И снова лучезарно осклабилась. Зрелище было жутковатое. Потом поделилась своим планом.
   
Спустя минуту, когда ведьмы разошлись выполнять каждая свое задание, торфяная пустошь опустела и окунулась в безмолвие, нарушаемое разве что писком летучих мышей да нерешительным шебуршанием ветра в кустиках вереска.
   
Затем из ближайшей торфяной топи донеслось натужное бульканье, и очень медленно, окидывая ландшафт крайне недоверчивым взглядом, увенчанный мочалом сфагнума, из трясины появился трусливый обелиск.
   
Прогулка удалась. Поначалу Грибо полагал, что его новый знакомый вознамерился отнести его к Маграт Чесногк, однако тому, как видно, вздумалось сбиться с тропинки и поплутать немного по темной чащобе. Места, в которые они забрели, Грибо всегда считал заповедными. То была холмистая местность, испещренная множеством замаскированных ямок и маленьких, но очень злобных топей, покрытых туманом даже в самый погожий день. Грибо частенько наведывался сюда в расчете на то, что какой-нибудь приблудный бедняга-волк решит укрыться здесь на денек-другой.
   
— Где это видано, чтобы кот не мог сам найти дорогу домой? — процедил Шут. И вполголоса выругался.
   
Эту гнусную тварь требовалось доставить в дом нянюшки Ягг, который находился всего в нескольких улицах от замка, едва ли не в тени его стен. Но Шуту вдруг захотелось предъявить спасенную жертву взору Маграт, которую, как он полагал, это зрелище непременно вдохновит. Она же ведьма, а ведьмы всегда питали к кошкам слабость. В общем, она растает и, может, пригласит его на чашечку чая, а потом…
   
Он угодил ногой в очередную залитую водой рытвину. Под его стопой что-то яростно затрепыхалось, и Шут, ойкнув, отскочил в сторону. Прямо на шляпку некоего гриба с огромными полями.
   
— Слушай, котик, — сказал Шут. — Может, ты все-таки слезешь с меня? Найдешь тропинку, что ведет домой, а я за тобой следом пойду. Представители семейства кошачьих обладают способностью хорошо ориентироваться в темноте и безошибочно находить кратчайшие пути к месту своего обитания, — заявил он с тоской в голосе и медленно поднял руки.
   
Грибо, в качестве дружеского предупреждения, попытался было запустить когти в его ладони, но, к вящему своему изумлению, убедился, что латные рукавицы не восприимчивы к некоторым душевным порывам.
   
— Хороший мой котик, — пробубнил Шут, опуская кота на землю, — хороший котик, ну иди же, покажи мне, где наш домик… Наш, мой, твой, чей угодно…
   
Кошачья улыбка постепенно истерлась. В траве теперь сидел самый обыкновенный кот — ужасный как с улыбкой, так и без оной.
   
Кот потянулся и натужно зевнул, дабы скрыть свое разочарование. «Хороший котик» — не самая лестная характеристика для его зловещей репутации, тем более сейчас они находились посреди его излюбленного охотничьего места. Грибо шмыгнул в ближайший подлесок.
   
Шут уставился в чащобную смурь. Ему вдруг пришло в голову, что если раньше он и любил леса, то любовь эта явно страдала безвредной созерцательностью. Приятно было сознавать, что леса рядом, в двух шагах, на расстоянии вытянутой руки, однако леса воображаемые отнюдь не то же самое, что леса реальные, в которых случается заблудиться. В лесах воображаемых было куда больше огромных, красивых дубов и намного меньше колючего кустарника. На деревья, населяющие подобные леса, лучше всего любоваться днем, когда они не корчат тебе из темноты злобные гримасы и не цепляют длинными ветками. Воображаемые деревья — это гордые властелины леса. Здесь же деревья смахивали на злобных карликовых гномов, увешанных плющом и утыканных древесными поганками.
   
Насколько припоминал Шут, по мху на стволах можно определить, в какой стороне находится Пуп. Однако быстрое исследование, проведенное в пределах ближайших деревьев, показало, что, вопреки всем законам геологии, Пуп находится повсюду.
   
Грибо же исчез бесследно и бесповоротно.
   
Шут вздохнул, освободил тело от доспехов и, позвякивая бубенчиками, пустился на поиски какого-нибудь возвышенного участка местности типа холма. Чуть позже Шут лишь порадовался тому, как вовремя ему в голову пришла эта идея. Ибо земля вдруг начала подрагивать. Шут был твердо уверен, что подрагивание не входит в привычки нормальной земли.
   
Зависнув на высоте в несколько сотен футов над границами королевства, расположенными по вращению Диска, Маграт окинула взглядом клубящийся туман, из которого, подобно увитым водорослями острым рифам в час прибоя, торчали верхушки деревьев. Над ней проплывала выпуклая тушка луны, крепко застрявшая между второй четвертью и полнолунием. Хотя сейчас, по мнению Маграт, был бы куда уместнее какой-нибудь скромненький месяц.
   
При мысли о том, где сейчас может находиться матушка Ветровоск, Маграт зябко поежилась.
   
В небесах Ланкра помело старой ведьмы пользовалось громкой и весьма сомнительной славой. Освоив метлу уже в достаточно почтенном возрасте и в сжатые сроки сумев побороть в себе природную подозрительность, матушка теперь буквально не слезала с этого средства передвижения, как трупная муха старается не слезать с залежавшейся рыбьей головы. Основная проблема состояла в том, что матушка Ветровоск представляла себе маршрут полета как прямую линию, идущую из пункта А в пункт Б, и абсолютно забывала о том, что другие пользователи летного пространства также наделены определенными правами. Вследствие этого пришлось перекраивать карту летных маршрутов всего материка. Приспособляемость, свойственная местным птицам, позволила уже следующему поколению пернатых освоить полет лапами вверх, чтобы постоянно держать в поле зрения верхнюю часть неба.
   
Матушка искренне верила в то, что не только птицы должны уступать ей дорогу, но и другие ведьмы, высокие деревья и даже некоторые окрестные горы.
   
Более того, она ухитрилась нагнать страху на гномов, многие из которых, опасаясь непредсказуемого поведения помела, покинули свои домики в предгорьях. Великое множество яиц было снесено прямо в воздухе в те мгновения, когда невинные пташки вдруг замечали скалящуюся матушку, падающую сверху на помеле.
   
— О боги! — прошептала Маграт. — Надеюсь, сегодня она ни в кого не врежется!
   
Первое же дуновение полночного бриза развернуло ведьму, словно флюгер, в противоположную сторону. Неприятно содрогнувшись, она обвела глазами залитые лунным сиянием склоны, пересчитала овцепикские вершины. Эти окованные вечной мерзлотой пики и укрытые зеленым льдом расщелины не признавали ни королей, ни картографов. Попасть в Ланкр можно было только с краевой стороны; прочие границы королевства напоминали собой пасть матерого волка, правда, были не столь проходимыми. Отсюда, с поднебесья, можно было окинуть взором все королевство.
   
Откуда-то сверху донесся рваный шум, дунул ветер, стремительно завращавший Маграт вокруг оси, и искаженный эффектом Доплера голос провизжал у нее над ухом:
   
— Не спи, девочка!
   
Покрепче зажав помело между ног, Маграт бросила транспортное средство ввысь.
   
Спустя несколько минут она уже поравнялась с матушкой, которая, пригибаясь от встречного ветра, распласталась по всей длине своей метлы. Внизу с воем проносились темнеющие кроны деревьев. Матушка, придерживая одной рукой край шляпы, повернула к Маграт лицо.
   
— Всегда являешься в последнюю минуту, — пробурчала она. — Еще бы немного, и я бы свалилась! Ну, давай шевелись уже!
   
С этими словами матушка протянула правую руку. Маграт подняла левую, и, заложив непростой вираж, ибо встречные воздушные потоки то подбрасывали ведьм ввысь, то уволакивали вниз, Маграт и матушка произвели стыковку.
   
По руке Маграт побежали колючие мурашки — столь осязаем был энергетический перепад[15]. Матушкино помело рванулось вперед.
   
— Ты все не забирай! — крикнула Маграт. — Мне ж еще садиться нужно!
   
— На посадку останется! — гаркнула матушка, преодолевая вой ветра.
   
— Я имела в виду мягкую посадку!
   
— Ты ведьма или кто? Кстати, ты какао захватила? Я тут вся замерзла!
   
Маграт обреченно кивнула и свободной рукой протянула матушке соломенную котомку.
   
— Так-то лучше, — сказала матушка. — Ладно, молодец, что не зеваешь. Пока, увидимся на Ланкрском мосту. — И матушка разжала пальцы.
   
Шквал ветра раскрутил, отшвырнул Маграт в сторону. Она в ужасе припала к помелу, которое сейчас по своим летным качествам не обошло бы обыкновенную вязанку хвороста. Имея на борту взрослого человека, помело было не в силах сопротивляться цепкой хватке щупальцев гравитации.
   
Вдруг, на исходе затяжного пике, когда деревья уже потянулись к ней своими кронами, Маграт показалось, что она наконец-то поняла, почему матушка никогда не задумывается над проблемами окружающих ее людей. Очевидно, по мнению матушки, люди и сами могут разобраться со своими трудностями.
   
Тут ведьмовское чутье Маграт уловило некоторые безошибочные признаки Чар Перемен. Маграт сосредоточилась на своих ощущениях.
   
Сомнений не было.
   
Разумеется, заурядный смертный едва ли смог бы почуять творящееся ведовство. Однако Маграт словно перевоплотилась: из растерянной, слегка перепуганной женщины, неизбежно скользящей навстречу враждебной земле, она превратилась в здравомыслящую, уравновешенную, сильную духом личность, которая полностью берет на себя ответственность за собственное существование, трезво оценивает себя и знает, где начался ее жизненный путь, — правда, она также видела, где он закончится, но это были мелочи. Маграт задышала полной грудью.
   
Она пришпорила помело, заставив его вложить последние крохи энергии в недолгий рывок, в течение которого оно судорожно бултыхалось в считанных футах от частокола древесных верхушек. Когда же, вновь обессилев, помело пробороздило полночные кроны, Маграт поджала ноги, вознесла молитву дежурному лесному богу и закрыла глаза.
   
Пантеон Плоского мира насчитывает порядка трех тысяч богов первой степени допуска, и благодаря усилиям местных теологов число это еженедельно пополняется. Что же касается второстепенных богов гор, деревьев и воды, существуют два божества, живущие именно в Овцепиках. Во-первых, это Хоки, полукозел-получеловек, известный своей неуемной шаловливостью, стоившей Хоки высылки из Дунманифестина после того, как он подшутил над самим Слепым Ио, главнейшим из богов, преподнеся тому на страшдество взрывающуюся елку. Вторым же божком, обитающим в Овцепикских горах, является Кышбо Гонимый, затравленное, тщедушное божество, покровительствующее крохотным мохнатым зверькам, чей убогий век неизменно обрывается кратким полувсхлипом.
   
И Хоки, и Кышбо в равной мере могли споспешествовать чуду, которое случилось после того, как помело рухнуло в дебри, ощерившиеся острыми уступами скал, расщепленными пнями и огромными шипами кустарников. Маграт умудрилась-таки совершить вполне мягкую посадку.
   
Тем временем матушка, выйдя на второй круг полета, на всей скорости вела помело по направлению к ближайшей гряде Овцепиков. Влив в себя едва теплое какао, она дождалась появления ближайшего высокогорного озерца и, в соответствии с требованиями экологической дисциплины полета, швырнула туда бутылку.
   
В качестве подкрепления для матушкиного желудка Маграт предложила два сплющенных гренка с яйцом и салатом, заботливо лишенных корочки и не без изящества выложенных пучками петрушки, которую, впрочем, тут же унес ветер. Пару мгновений матушка внимательно изучала гренки. Затем съела их.
   
Впереди замаячила расселина, до сих пор занесенная зимним снегом. То вспыхивая, то угасая мимолетной искрой в океане кромешной тьмы, матушка принялась лавировать по чудовищным лабиринтам Овцепиков.
   
Примерно в это же время Маграт, придав себе сидячее положение, с рассеянным видом выуживала из волос сучок. В нескольких ярдах от нее, вздымая кучи листьев, свалилось помело.
   
Жалобное мычание вперемешку с унылым позвякиванием заставило Маграт впериться в тьму. Вскоре ей удалось разглядеть стоящее на руках и коленях существо, которое явно что-то искало.
   
— Это не на тебя я случайно приземлилась? — вежливо спросила Маграт.
   
— Так, значит, это был не Абокралипсис? — обрадовался Шут.
   
Они подползли поближе друг к другу.
   
— Ты?!
   
— Ты!!!
   
— Но что ты здесь делаешь?!
   
— Ей-ей, я просто решил прогуляться по лесу, — затараторил Шут, — обычное дело, кто не любит лесных прогулок, да еще ночью! В общем, я точно знаю, что такие любители были. Ничего оригинального в этом занятии нет. На первый взгляд оно, пожалуй, может показаться несколько заурядным, но я всегда находил удовольствие в блуждании по лесным тропкам.
   
— Я тебя не слишком ушибла?
   
— Парочка бубенцов безнадежно испорчена, но я с этим как-нибудь смирюсь.
   
Шут еще раз пошарил в ворохе прелой листвы и наконец выудил колпак. Тот вяло заклацал.
   
— Рожки да ножки, — с горечью хмыкнул Шут, водружая, однако, колпак на голову. Жизнь вроде бы вошла в обычную колею. — Дождь — да, град — частенько, иногда даже камни падают, — продолжал он. — Слыхал я о рыбах и лягушках. Но чтобы с неба падали женщины — такое случается впервые. Или вскоре это станет нормальным явлением?
   
— У тебя чертовски твердая голова, — заметила Маграт, поднимаясь на ноги.
   
— Скромность не позволяет мне вступать в спор, — ответил Шут и, опомнившись, добавил: — Ей-ей.
   
Они вновь уставились друг на дружку. В их головах кипели и бурлили мысли.
   
«Нянюшка советовала хорошенько к нему приглядеться, — думала Маграт. — И вот я гляжу на него. Человек как человек. Грустный, щуплый, в дурацком наряде паяца, в придачу чуть ли не горбун».
   
Вдруг, подобно тому как клубящееся облако может превратиться в галеон или кита, Шут в одно мгновение перестал казаться Маграт низеньким и неказистым человечком. Вполне среднего роста мужчина, который как будто нарочно пригибается, чтобы казаться ниже, — страшно сутулится, ноги ставит враскорячку, а ходит чуть ли не на четвереньках, отчего создается впечатление, что он козликом подскакивает на месте.
   
«Интересно, а что еще заметила Гита Ягг?» — размышляла Маграт.
   
Шут тем временем потер ладоши и изобразил кривую усмешку.
   
— Наверное, ты понятия не имеешь, где мы находимся? — поинтересовался он.
   
— Ведьма не способна заблудиться, — твердо заявила Маграт. — Хотя иногда она может двигаться не в том направлении. Так, Ланкр, полагаю, вон там. Надо бы найти какую-нибудь возвышенность…
   
— Чтобы точно убедиться, где мы?
   
— Не где, а когда. Сегодня поистине колдовская ночь.
   
— Серьезно? Тогда позволь мне сопровождать тебя, — великодушно предложил Шут, напряженно всматриваясь в набитую деревьями тьму, которая отделяла его от любимой ланкрской плитки. — Не прощу себе, если с тобой что-то случится.
   
Припав к помелу, которое закладывало один за другим хитроумнейшие виражи, следуя хаотическому рисунку горных расщелин, матушка наклонялась то в одну, то в другую сторону, надеясь тем самым улучшить маневренные характеристики полета, которые с каждой минутой внушали ей все большую тревогу. Шальные снежные хлопья позади нее затягивались в диковинные спирали. Гребни заиндевевшего снега, припаянные зимними морозами к обледеневшим склонам, оживали, встряхивались и приступали к долгому, до времени молчаливому спуску. Матушкин полет периодически отмечался грохотом лавин.
   
Перед ней расстилался пейзаж, окутанный предчувствием внезапной смерти и пронизанный клыкастой красотой, и пейзаж этот глядел на матушку, как человек сквозь сон разглядывает надоедливого комара. Интересно, отдает ли ландшафт себе отчет, что здесь делает непрошеная гостья? Может, он снизойдет и обеспечит ей посадку помягче? Матушка тут же выбранила себя за подобную мягкотелость. Нет, земля не такая. Земля торговаться не будет. Она дает на всю катушку — но и требует сурово. Как пес, яростно вцепляющийся в руку ветеринара.
   
И все же матушка вырвалась из лабиринта. Переваливая через последний пик, она черпанула башмаком снег и камнем полетела вниз, навстречу подернутым туманом долинам.
   
Этот туман, всегда скрывающийся неподалеку от гор, был тут как тут. Впрочем, на сей раз его пелена превратилась в толстое махровое одеяло. Матушка застонала.
   
Где-то в этом море тумана, прикладываясь для сугреву к заветной фляжке, парила Гита Ягг.
   
Шляпа и серо-металлические букли матушки Ветровоск промокли насквозь, с башмаков свешивались сосульки, но, падая, ведьма вдруг услышала невнятный, отдаленный голос, с энтузиазмом заверяющий затянутое туманом небо, что ежик, в сравнении с прочими млекопитающими, абсолютно избавлен от переживаний за свою судьбу. Точно ястреб, узревший в траве нечто крохотное и пушистое, точно праздношатающийся микроб межзвездной инфлюэнцы, внезапно оказавшийся неподалеку от прекрасной голубой планеты, матушка развернула помело и припустила к заветной цели в рваном, спотыкающемся ритме.
   
— Эге-ге-гей! — завопила она, пьяная от скорости и восторга, и ее голос, разнесшийся по всей округе, заставил случайного волка, который питался пятью сотнями футов ниже, подавиться костью. — Гита, сюда давай!
   
— Нянюшка Ягг нерешительно протянула руку, и оба помела, описав дугу, вновь устремились навстречу прозрачному звездному небу.
   
Плоский мир, как всегда, выглядел так, словно Создатель сотворил его исключительно для того, чтобы им можно было любоваться из поднебесья. Ленты облаков, расшитые серебряными нитями, стягивались к Краедуге, где, увлекаемые вращением мира, свертывались в стомильные бигуди. Два помела, взрыхляя туман, оставляли за собой клубящиеся туннели пара, так что наблюдающие за этим полетом боги — которые наверняка наблюдали, поскольку им просто нечем больше заниматься — явились свидетелями грандиозного окучивания неба.
   
Поднявшись на тысячу футов и войдя в ледяную полосу атмосферы, ведьмы вновь принялись спорить.
   
— Дурацкая затея, — простонала нянюшка. — Терпеть не могу высоту.
   
— Лучше скажи, ты выпить что-нибудь захватила?
   
— Разумеется!
   
— Ну и?
   
— Ну и выпила все сама, — огрызнулась нянюшка. — Торчала в тумане, как дура, тебя ждала. Это в моем-то возрасте! Вот Джейсон ругаться будет…
   
Матушка заскрежетала зубами:
   
— Ладно, начинай заправку. А то я почти на нуле. Даже удивительно…
   
Матушкина ругань перешла в протяжный вопль: помело неожиданно заглохло и, дрелью вонзившись в облачность, стремительно исчезло из виду, утаскивая за собой старую ведьму.
   
Маграт с Шутом сидели на поваленном дереве, лежащем поперек небольшого участка обнаженной породы, которая неожиданной проплешиной зияла посреди глухой чащи. До огней Ланкра было, в сущности, рукой подать, но ни он, ни она не спешили вернуться в общество.
   
Разделяющий их воздух потрескивал от невысказанных мыслей и дерзких догадок.
   
— Ты давно работаешь Шутом? — вежливо поинтересовалась Маграт.
   
Лицо ее, скрытое в темноте, залилось краской. Этот невинный по сути вопрос сейчас прозвучал наглой издевкой.
   
— Сколько себя помню, — горько ответил Шут. — Я еще в колыбели игрался с бубенцами.
   
— Наверное, это ремесло передается по наследству, от отца к сыну? — спросила Маграт.
   
— Отца своего я почти не помню. Он ушел от нас, когда я был еще совсем маленьким. Поступил Шутом к властителям Щеботана. Не поделил что-то с моим дедом. Но он бывает здесь наездами, чтобы повидаться с мамой.
   
— Ужасно!
   
Шут сокрушенно передернул плечами, и бубенцы печально брякнули. Воспоминания рисовали ему отца приземистым, добродушным человечком с глазами, напоминающими пару извлеченных из раковин устриц. Взглянуть в лицо взрослому сыну означало совершить поступок, своим размахом никак не укладывающийся в рамки личности этого человека. Звук яростного звона двух комплектов бубенцов до сих пор преследовал Шута, память которого и без того была доверху набита всякими грустными воспоминаниями.
   
— И все-таки, — пискнула Маграт голоском, вибрирующим от неуверенности, — ты, должно быть, очень счастливый человек. Не может быть несчастлив человек, чей удел — веселить других людей…
   
Ответа не последовало, и, повернувшись, Маграт обнаружила, что лицо ее собеседника окаменело. Глухо, словно разговаривая сам с собой, Шут начал печальный рассказ.
   
Он рассказал ей о своем обучении в Шутовских Дел и Баламутства Гильдии, что находилась в самом Анк-Морпорке.
   
При первом посещении многие принимали Шутовских Дел Гильдию за филиал Гильдии Убийц, чьи довольно опрятные, просторные корпуса (у кого-кого, а у убийц всегда водятся деньжата) располагались по соседству. Случалось, юные шуты, штудирующие остроты в помещениях, стены которых даже летом были покрыты изморозью, слышали звуки бесшабашного веселья будущих убийц и люто завидовали счастливцам. Хотя количество веселящихся к концу семестра неизменно уменьшалось (Гильдия Ночных Дел Мастеров всегда стояла за естественный отбор).
   
По большему счету, устрашающие, лишенные окон стены бараков всячески ограждали питомцев Шутовских Дел Гильдии от окружающего мира. Ни звука не проникало внутрь, и студенты могли воссоздавать образ жизни обычных людей лишь через пристрастные допросы слуг. К примеру, очень скоро они узнали, что в Анк-Морпорке существуют трактиры и парки. Жизнь за стенами напоминала нескончаемое пиршество, на котором резвились воспитанники всех прочих гильдий и колледжей. Там звучал смех, никак не подчинявшийся Пяти Модуляциям и Двенадцати Тональностям. Более того, на этом пиршестве находилось место и юмору — хотя эти сведения вызывали особенно жаркие споры в кельях студентов, — который, похоже, не нуждался в одобрении и не был связан канонами «Чудовищно Смешной Крестоматии», мнением Главного Совета и прочими установлениями.
   
Там, за стенами Шутовских Дел Гильдии, люди смеялись и шутили, не считаясь с распоряжениями Высочайших Мастеров Смеха.
   
Такие известия действовали отрезвляюще даже на самых ярых сторонников Порядка Шутки среди студентов. Хотя, конечно, «отрезвляюще» — это сказано образно, поскольку в стенах Гильдии алкоголь был запрещен к употреблению. Но если бы он был разрешен, протрезвление состоялось бы незамедлительно.
   
Да, более трезвую Гильдию надо было еще поискать.
   
Далее Шут рассказал Маграт о красномордом здоровяке брате Озорнуксе, о вечерах, посвященных заучиванию Невинных Колкостей, об утренних занятиях в открытых всем ветрам гимнастических залах, где часами отрабатывались Восемнадцать Способов Забавно Грохнуться и оттачивалась траектория полета тортов со сливками. И конечно, жонглирование. О, жонглирование! Преподавал его брат Шалун, человек, у которого вместо сердца была прогорклая головка чеснока. Та исступленная ярость, в которую повергало его жонглирование Шута, объяснялась вовсе не тем, что у Шута все валилось из рук. Цель обучения как раз и состояла в том, чтобы привить будущим паяцам навыки именно неумелого жонглирования, в особенности при работе с такими признанно потешными снарядами, как пирожные, горящие факелы или хорошенько заточенные топоры. Ругаясь и стуча ногами, брат Шалун целыми днями вдалбливал в голову Шута, что тот так неумело жонглирует именно потому, что жонглировать умело он не умеет.
   
— А другое занятие ты не пробовал себе найти? — спросила Маграт.
   
— Какое? — отозвался Шут. — На что еще я годен?
   
На последнем году обучения воспитанникам Гильдии разрешалось выходить в город, — правда, и здесь существовало чудовищное количество ограничений. Откалывая убогие коленца, Шут семенил по одним и тем же улицам с волшебниками, двигающимися со степенностью праздничного кортежа; с оставшимися в живых после обучения наемными убийцами — франтоватыми, беспечными с виду юнцами, одетыми в черные шелка, под которыми таилась острая, как кинжал, душа; со жрецами, чьи вычурные мантии лишь слегка портили длинные священные резиновые фартуки, предписанные их уставом для свершения праздничных обрядов. В общем, любой гильдии, любому ремеслу был присущ собственный цеховой костюм, — именно тогда Шут понял, что церемониальное одеяние его профессии было специально разработано так, чтобы подчеркнуть полное и окончательное убожество человека, которого угораздило влезть в подобные одежды.
   
И все же Шут не сдавался. Ни разу в жизни он не сдался.
   
Впрочем, его упорство объяснялось как раз тем, что иных талантов у Шута не было и не предвиделось, а еще тем, что дед освежевал бы его живьем, посмей Шут пожаловаться на свою судьбу. До звона в ушах он декламировал канонизированные анекдоты, раньше других студентов вскакивал по утрам с постели, чтобы жонглировать до ломоты в локтях. Свой комический лексикон он расширил настолько, что понимать его могли только старейшины Гильдии. С угрюмой решимостью он совершенствовал подскоки, гримасы и ужимки. В конце концов Шут возглавил список лучших выпускников своего года и был отмечен Почетным Пузырем, который, вернувшись домой, немедленно утопил в сортире.
   
Маграт слушала, не перебивая.
   
— А как ты стала ведьмой?
   
— М-м-м?
   
— Ну ты в школу какую-нибудь ходила? Как это случилось?
   
— А, нет, нет… Однажды в нашу деревню забрела тетушка Вемпер. Она велела построить всех девочек, и ей сразу приглянулась я. Видишь ли, ведовство не выбирают. Это оно выбирает тебя.
   
— Понятно. Но когда девушка вправе назвать себя ведьмой?
   
— Наверное, надо, чтобы другие ведьмы признали ее таковой, — со вздохом произнесла Маграт. — Если вообще признают. Я надеялась, что меня примут после того, как я взломала дверь в темнице. Согласись, все было сделано очень изящно.
   
— Ей-ей, такого даже моя бабушка не умела вытворять, — не сдержавшись, по привычке ляпнул Шут.
   
Маграт непонимающе уставилась на него. Шут смущенно откашлялся.
   
— А те две другие дамы — они тоже ведьмы? — поинтересовался Шут.
   
— Да.
   
— Очень сильные натуры.
   
— Исключительно, — с чувством подтвердила Маграт.
   
— Интересно, с моим дедом они, случаем, не встречались?
   
Маграт уставилась в землю.
   
— На самом деле они очень хорошие, — сказала она. — Просто ведьмы, ну, никогда не думают об окружающих. Вернее, об окружающих они думают, просто ведьм не заботит, что люди чувствуют. Понимаешь? В общем, они никогда не думают о людях, за исключением тех случаев, когда думают о них, чего не бывает никогда. Если ты меня понимаешь…
   
Маграт снова потупила взор.
   
— Но ты, как мне кажется, совсем другая, — заметил Шут.
   
— Слушай, а может, ты уйдешь от этого герцога? — поддавшись внезапному порыву, жарко заговорила Маграт. — Ты не хуже меня знаешь, что это за человек. Пытает людей, сжигает целые деревни…
   
— Но ведь я — его Шут. А Шут обязан хранить верность своему господину. Причем до последнего вздоха. Ничего не поделаешь, такова традиция. В нашем деле все основано на традиции.
   
— Но ведь тебе, по-моему, не нравится твое ремесло!
   
— Я его ненавижу. Но одно с другим никак не связано. Если уж мне на роду написано было служить Шутом, я буду делать это на совесть.
   
— Это глупо, — фыркнула Маграт.
   
— Скорее по-шутовски.
   
За время разговора Шут потихоньку придвигался ближе.
   
— А что со мной будет, если я сейчас тебя поцелую? — предусмотрительно поинтересовался он. — Я превращусь в лягушку?
   
Маграт снова уставилась на свои колени. Колени заерзали, смущенные таким обильным вниманием.
   
По бокам Маграт возникли две незримые тени: с одной стороны появилась Гита Ягг, а с другой — матушка Ветровоск. Матушкина эманация глядела на нее крайне сурово. «Ведьма всегда должна быть хозяйкой положения», — внушала ей эманация.
   
«Ну, это уж как кому нравится», — заявил призрак нянюшки, сопровождая слова широкой улыбкой и призывным пожатием плеч.
   
— Давай проверим, — предложила Маграт.
   
Поцелуй, который затем последовал, стал самым долгим и страстным за всю историю любовных утех.
   
Время, как всегда твердила матушка Ветровоск, — весьма субъективная субстанция. Годы ученичества в стенах Гильдии обернулись для Шута вечностью, тогда как часы, проведенные вместе с Маграт, показались ему считанными минутами. Зато в небесах над Ланкром секунды, как ириски, начали растягиваться в озвученные душераздирающим воем часы.
   
— Лед! — вопила матушка. — Помело обледенело!
   
Нянюшка Ягг стойко держалась рядом, тщетно пытаясь подстроиться под дикие пируэты, которые выписывала матушка. По помелу бродили октариновые искры, норовя разрастись в настоящий пожар. Нянюшка свесилась со своей метлы и ухватила матушку за подол.
   
— А я ведь тебя предупреждала! — проорала она. — Так нет, сначала промокла насквозь в тумане, а потом на морозец кинулась, дура старая!
   
— Сию же минуту отцепись от моей юбки, Гита Ягг!
   
— Хватайся за меня да болтай поменьше! У тебя же пожар в хвостовой части!
   
Провалившись сквозь очередную тучу, ведьмы в один голос заверещали. Им навстречу незваной гостьей неслась поросшая колючим кустарником и очень твердая земля.
   
Однако в последний момент земля вдруг стушевалась и свернула в сторонку.
   
Взору нянюшки открылась огромная черная язва, на дне которой бурлила и плескалась вода. Они залетели прямиком в Ланкрское ущелье.
   
Помело матушки оставляло за собой настоящие клубы сизого дыма, однако ведьма упорно пыталась совладать с ним. В конце концов ей это отчасти удалось и она легла на обратный курс.
   
— Ты что задумала? — вскричала нянюшка.
   
— Я могу держаться русла реки! — рявкнула матушка Ветровоск. — Так что за меня не волнуйся.
   
— Живо перебирайся ко мне, слышишь?! Все уже, отлеталась…
   
В этот же миг за матушкиной спиной случился небольшой взрыв — прутья помела полетели в разные стороны и, пылая, исчезли в черноте ущелья. Помело зарыскало из стороны в сторону, но нянюшка успела схватить подругу буквально за секунду до того, как полетело второе крепление.
   
Осененное пламенем помело вырвалось из объятий старой ведьмы, совершило несколько кувырков и устремилось прямо в небеса, оставив после себя ворох искр и звук, который можно услышать, когда мокрым пальцем ведут по ободку бокала.
   
Нянюшка Ягг, держа на вытянутой руке матушку Ветровоск, летела в прямо противоположном направлении, то есть вниз. На секунду взоры подруг пересеклись, и обе ведьмы дружно завопили:
   
— У меня не хватит сил затащить тебя на помело!
   
— А я не могу сама забраться к тебе! Лет-то мне уже немало!
   
Нянюшка взвесила все «за» и «против». И разжала пальцы.
   
Три замужества вкупе с богатым на приключения девичеством снабдили нянюшку набедренными мускулами, способными колоть кокосовые орехи, — отдавшись на волю дисковому притяжению и крепко сжав ногами помело, нянюшка сначала кинула свое транспортное средство вниз, а потом снова вверх, описывая головокружительную петлю.
   
Матушка тем временем камнем летела в ущелье, одной рукой придерживая шляпу, а другой — юбки, под которые так и норовили залезть нескромные силы гравитации. Пришпорив помело так, что оно едва не треснуло, нянюшка схватила подругу за талию и, вновь набрав высоту, облегченно выдохнула.
   
Воцарилось долгое молчание, которое наконец прервала матушка Ветровоск:
   
— Не вздумай еще раз отколоть что-нибудь в этом роде, Гита Ягг.
   
— Обещаю.
   
— А теперь поворачивай. Нам еще надо на Ланкрский мост слетать.
   
Нянюшка послушно повернула помело, чиркнув прутьями по стенам ущелья.
   
— До моста лететь и лететь, — буркнула она.
   
— Ничего, до рассвета куча времени.
   
— А я говорю, не успеем.
   
— Гита, ведьма не знает, что такое неудача.
   
Они снова вырвались в чистое небо. По Краю Диска растекалась золотая полоска — полусонная заря, шаря по Плоскому миру, не торопясь сгребала остатки ночи.
   
— Эсме? — спустя некоторое время обратилась к подруге нянюшка.
   
— Да?
   
— Неудача — это когда тебе не везет.
   
На несколько секунд воцарилась неловкая пауза.
   
— Я говорила… как его… Фигурально, понятно? — наконец произнесла матушка.
   
— А… Ну. Так бы и сказала.
   
Световая кайма между тем становилась все плотнее и ярче. В первый раз за эту ночь червячок сомнения проник в чертоги матушкиного разума, однако, оказавшись в столь непривычной для себя обстановке, несколько растерялся.
   
— Слушай, Гита, а ты, случаем, не знаешь, сколько в Ланкре петухов? — тихо спросила матушка.
   
— Ты опять, это, фиге… фигорально?
   
— Нет, я серьезно.
   
Нянюшка выпрямилась. В Ланкре насчитывалось ровно тридцать два петуха глоткодерного возраста. Это она знала наверняка. Знала потому, что вчера вечером — или сегодня вечером? — дала Джейсону соответствующие указания. У нянюшки было пятнадцать детей, несметное число внуков и правнуков, а у тех в распоряжении была целая ночь, чтобы как следует подготовиться. Срок вполне достаточный.
   
— О, слыхала? Шум какой-то со стороны Захребетья?
   
Нянюшка с серьезным лицом оглядела затянутые утренней дымкой окрестности. В ранние часы звуки чувствуют себя весьма привольно.
   
— Слыхала что? — уточнила она.
   
— Странный звук… Что-то типа «курк-курк»…
   
— Да нет, вроде ничего не слышно. Матушка резко повернулась:
   
— А теперь оттуда… Нет, я точно его слышала. Этакое «ку-кар-р-р-ххх»…
   
— Не знаю, Эсме, — пожала плечами нянюшка, ухмыляясь предрассветному небу. — Кстати, прямо по курсу — Ланкрский мост.
   
— Во, и вон там кто-то заорал! Вон, прямо под нами! Говорю тебе, здесь явно что-то происходит.
   
— И чего тебе все мерещится, Эсме? Ну птички, ну встречают зарю. Ты лучше вперед посмотри, всего миля осталась.
   
Матушку посетили смутные сомнения. Она смерила подозрительным взором затылок своей компаньонки:
   
— Слушай, по-моему, ты что-то затеяла.
   
— Да никогда, Эсме.
   
— А почему у тебя плечи трясутся?
   
— Шаль где-то потеряла. И замерзла. Ладно, подлетаем уже.
   
Матушка мрачно уставилась в пустоту, подозрения крепчали. Тут точно какой-то заговор. Ничего, все узнаем, дайте только время…
   
А между тем на ведьм уже плавно надвигались отсыревшие доски той единственной ниточки, что связывала Ланкр с остальным миром. Со стороны большого курятника, расположенного в полумиле от моста, донесся сдавленный клекот, завершившийся серией глухих ударов.
   
— А это что такое? Тоже не знаешь? — рявкнула матушка.
   
— Наверное, чумка в птичнике…. Так, тихо, я иду на посадку.
   
— Да ты никак смеяться надо мной вздумала?!
   
— Что ты, что ты, я, наоборот, всем сердцем радуюсь за тебя, Эсме. Сегодня ты вписала свое имя в историю, поверь мне на слово.
   
Они проскользнули между балками моста. Матушка осторожно ступила на склизкие от грязи доски и первым делом разгладила складки на юбке.
   
— Да? Ну что ж… — нарочито безразлично отозвалась она.
   
— Люди будут говорить, что ты саму Черную Алиссию за пояс заткнула, — продолжала нянюшка.
   
— Люди вообще поговорить любят, — напомнила матушка.
   
Перегнувшись через перила, она устремила взор в пенное месиво, беснующееся в пасти бездны, а потом перевела взгляд на утес, на котором приютился Ланкрский замок.
   
— Значит, будут говорить? — все так же безразлично уточнила матушка.
   
— Точно-точно.
   
— Хм-м.
   
— Ты, главное, чары не забудь завершить.
   
Матушка Ветровоск кивнула. Повернувшись лицом к рассвету, она торжественно вскинула руки и произнесла последние строки заклинания.
   
Временной скачок длиной в пятнадцать лет и два месяца едва ли возможно описать словами.
   
Куда легче изобразить его при помощи картинок, включающих в себя, положим, настенный календарь, быстро-быстро роняющий свои листы; часы-ходики, чьи стрелки кружатся с такой скоростью, что сливаются в одно пятно; деревья, которые за доли секунды расцветают и тут же дают плоды…
   
В общем, вы поняли. А можно привести в пример солнце, пламенеющей дугой летающее по небу; дни и ночи, мерцающие в призме вертящегося калейдоскопа; витрины модных магазинов, меняющие тряпки, как стриптизерша, вынужденная за обед обежать пять пабов.
   
Такой скачок может быть запечатлен в несметном количестве ликов, однако ни один из них не будет востребован хотя бы потому, что ничего из вышеописанного не происходило.
   
Солнце и впрямь как будто дернулось, а деревья, окаймляющие ущелье, похоже, прибавили в росточке. Нянюшка же никак не могла избавиться от странного ощущения, будто некто увесистый брякнулся прямо ей на плечи, размазал по земле, но тут же вернул все на место.
   
О нет, королевство не стало утруждать себя занудным мельканием небес, от которого только голова кружится. Оно решило обойти всю эту суматоху сторонкой и зайти в открытую дверь, а не ломиться сквозь толстенную стену, выставляя себя в глупейшем свете. Это и есть основной принцип путешествий во времени, который, к сожалению, так никто и не открыл.
   
Поцелуй длился пятнадцать с лишним лет. Лягушки так не умеют.
   
Шут наконец оторвался от Маграт и помотал головой.
   
— У тебя случайно не возникло ощущения, что мир вокруг нас изменился? — спросил он.
   
Маграт осторожно оглянулась на лес за спиной.
   
— По-моему, у нее все-таки получилось, — сказала она.
   
— Что именно?
   
— Да так, ничего, — помешкав секунду, пробормотала юная ведьма. — В общем, не важно…
   
— Тогда как ты посмотришь на то, чтобы провести повторное испытание? Мне кажется, вторая попытка должна выйти лучше.
   
Маграт кивнула.
   
На сей раз поцелуй длился всего пятнадцать секунд. Но ощущений было больше.
   
Стены замка заходили ходуном. Обеденный стол, подпрыгнув, скинул на пол поднос, лишая герцога Флема каши, которую замковый повар впервые посолил в меру.
   
Землетрясение почувствовали даже привидения, которые набились в хижину нянюшки Ягг, как команда по регби — в телефонную будку.
   
Толчки не обошли стороной и курятники королевства, в результате чего пальцы, сжимающие петушиные глотки, разжались и… И тридцать два чуть не погибших от удушья кочета, вздохнув полной грудью, исступленно заорали, призывая рассвет. Но они опоздали.
   
— Чую, ты что-то темнишь, — заявила матушка Ветровоск.
   
— Еще чаю? — участливо осведомилась нянюшка.
   
— Надеюсь, ты не будешь лить туда свою отраву? — грозно рыкнула матушка. — Наверное, это с нее меня развезло. Никогда не вела себя так… так… В общем, стыдно.
   
— Черной Алиссии такое и не снилось, — попыталась подбодрить ее нянюшка. — Нет, я ничего не говорю, сто лет — это все-таки сто лет, но ведь ей-то нужно было справиться с одним-единственным замком… С замком каждый дурак при желании справится.
   
Матушкин лоб разгладился, так и не успев толком нахмуриться.
   
— Да и сорняками у нее там все поросло, — отметила она.
   
— Вот-вот…
   
— Изумительная работа, — восторженно провозгласил король Веренс. — Призраки только о вас и говорят. Тем более что мы, обретаясь в эфирных слоях, способны оценить все тонкости искусства подобного рода.
   
— Это очень любезно с твоей стороны, — кивнула нянюшка Ягг и повернулась к полчищу висящих в сторонке привидений, не удостоенных чести сесть за — ну или сквозь — кухонный стол. — А вы, дармоеды, что здесь забыли? А ну кыш к себе в амбар! У, окаянные! Дети могут остаться, — поспешно добавила она. — Бедные малыши…
   
— Мне кажется, они до сих пор не могут нарадоваться, что вырвались из замка, вот и лезут повсюду, — пояснил король.
   
Матушка Ветровоск сладко зевнула.
   
— Вот и славненько, — промолвила она. — А теперь надо бы найти мальчишку. Это наша следующая задача.
   
— Можем заняться этим сразу после обеда.
   
— Обеда?..
   
— Я тут курочку поджарила, — пожала плечами нянюшка. — Кроме того, ты устала. А поиски надо вести на свежую голову — кто знает, сколько мы его искать будем?
   
— Он в Анк-Морпорке, — махнула рукой матушка. — Попомни мое слово. Все дороги ведут туда. Оттуда и начнем. Когда речь идет о судьбе, можешь даже не метаться — езжай прямиком в Анк-Морпорк и жди человека там, он сам на тебя выйдет.
   
Нянюшка внезапно просияла.
   
— Слушай, а ведь наша Карен вышла за тамошнего трактирщика, — вскричала она. — И я все никак не могла собраться посмотреть на ихнего малыша. Нас там и накормят, и напоят, и спать уложат. И все задарма.
   
— Вообще-то, ехать туда вовсе не обязательно, — заметила матушка. — Главное, чтобы мальчишка сюда явился. Понимаешь, этот город… Настоящая клоака, засосет — не выберешься.
   
— Это же пять сотен миль! — воскликнула Маграт. — Тебя не будет целую вечность!
   
— У меня нет другого выхода, — пожал плечами Шут. — Герцог поручил мне важное задание. Я не могу подвести его, он мне верит.
   
— Ха! Его светлость небось желает укрепить ряды личной гвардии?
   
— Нет, об этом даже речи не было. Тут совсем другой вопрос…
   
Шут немного смутился. Он ввел герцога в мир слов. Но разве не предпочтительнее играть словами, чем упражняться в срубании голов? Может, таким образом удастся выгадать лишние часы, месяцы, годы? Наверное, в сложившихся обстоятельствах это наименьшее зло…
   
— Но ведь ты не обязан ехать! Ты ведь даже не хочешь этого!
   
— Одно другого не касается. Я принес клятву верности своему господину…
   
— Да, да, слышала. До последнего вздоха. Но ты же сам не веришь в то, что сейчас говоришь! Ты сам рассказывал мне о том, как люто ненавидишь Гильдию и свое ремесло!
   
— Верно. Но это ничего не меняет. Я дал слово — и должен его сдержать.