1 2 3 4 5 6 7 8 
   
— Как это — тебе-то что? — возмутилась тетя Дуня. — Прибежал, как с цепи сорвался! Я тебя и спрашиваю: случилось с тобой что, отметку плохую получил или наказали тебя в школе?
   
— Ну и наказали, — усмехнулся Васек. — А тебе-то что?
   
— Ты мне не смей так отвечать! Я не с улицы пришла ответ у тебя спрашивать. Мне вот отец пишет, что еще недели на две задержится.
   
— Письмо есть? Отец пишет? Давай письмо! Почему сразу не дала мне? — закричал на тетку Васек.
   
Тетка вынула из-под скатерти письмо.
   
— Я с тобой поговорю еще… Вот почитай раньше… — холодно сказала она, испытующе глядя на племянника поверх очков.
   
— Ладно! — нетерпеливо сказал Васек, отходя к своему столу и вытаскивая из конверта тонкую серую бумажку.
   
Отец писал, что никак не мог сообщить о себе, так как ездил со своей бригадой на другие участки и все надеялся скоро вернуться. Но сейчас в паровозном депо идет большой ремонт, и придется недельки на две задержаться. Он просил тетку приглядеть за племянником, спрашивал, как учится Васек, как он ест, спит, не очень ли скучает. В конце стояла приписка сыну:
   
«Дело, Рыжик, прежде всего. Паровозы мои — пациенты смирные, слушаются меня. Есть среди них очень интересные, новой системы, наши советские. Приеду — расскажу. А пока делай ты, Рыжик, свои дела так, чтобы совесть была чиста.
   
Твой папа».
   
Васек опустил письмо и задумался.
   
Отец задерживается… Не с кем поговорить по душам. Некому рассказать, что произошло за это время в его жизни…
   
Васек подумал о Саше. Вспомнил его лицо и слова, которые тот бросил ему: «Не товарищ!» «Подумаешь, напугал! И что я ему сказал? Разве это не правда, что он сестричек нянчит? Правда…» — храбрясь и оправдываясь перед собой, думал Васек.
   
Потом, вспыхнув до ушей, он растерянно посмотрел на свою твердую загорелую руку. В этой руке осталось ощущение острого, худенького плеча Севы. Васек прикусил губу, чувствуя стыд и недовольство собой. Как это с ним случилось, что он швырнул Севу? Конечно, Малютин сам полез, его никто не просил.
   
Васек посмотрел на письмо. Задерживается… в такую минуту, когда ему одному мог он рассказать обо всем, что произошло в классе.
   
«Ну и ладно… Пусть со своими паровозами остается… Хоть и совсем не приезжает, раз так», — с горькой обидой на отца думал он.
   
— Вот и поговорим, — сказала тетка, закончив какие-то кухонные дела и присаживаясь на стул против Васька. — Разболтался! Грубишь! Думаешь, тетка сквозь пальцы глядеть будет? — Тетя Дуня оправила подол юбки и поудобнее уселась на стуле. — Нет, племянничек, я здесь не для этого живу. На меня не напрасно твой отец надеется. Трубачевы зря ничего не обещают, и я тебя на ум-разум направлю, — медленно цедила слова тетка.
   
Васек вдруг вышел из берегов:
   
— А что ты мне сделаешь? Что ты ко мне привязалась сегодня? «На ум-разум направлю»! Вот я отцу расскажу! — кричал он, размахивая руками.
   
Тетка поджала тонкие губы.
   
— А я и отца ждать не буду. Я в школу пойду, — язвительно сказала она.
   
— Ты… в школу? — задохнулся Васек. — В школу?.. Ведьма! — неожиданно для себя выпалил он и испугался.
   
Лицо у тетки вдруг сморщилось, очки упали на колени, ресницы заморгали, и на них показались слезы.
   
— Спасибо, Васек, спасибо, племянник, — тихо сказала тетка, поднимаясь со стула.
   
Васек хотел броситься к ней, попросить прощения, но слова застряли у него в горле. Первая минута была потеряна, и, провожая глазами ее сгорбившуюся фигуру, он только беспомощно шевелил губами.
   
Тетка весь вечер просидела в кухне.
   
«Ну и пускай! — думал Васек, стараясь побороть в себе чувство жалости и раскаяния. — Еще каждому кланяться буду! Просить, унижаться!»
   
Вечером пришла Таня. В последнее время Васек редко видел ее и особенно обрадовался теперь, чувствуя себя одиноким и несчастным.
   
— Таня, ты где все пропадаешь? — спросил он, поглаживая глиняного петуха. — Я тебя совсем не вижу.
   
– Да у меня дела теперь сверх головы. Меня, Васек, в комсомол принимают! — с гордостью сказала Таня, показывая на толстую книгу в коленкоровом переплете. — Вот, учусь! И работаю. Ведь это заслужить надо.
   
— А я еще пионер только, — со вздохом сказал Васек и сразу подумал: «А вдруг Митя узнает про то, что в классе было? Или учитель?»
   
Сердце его сжалось, и к щекам опять прилила краска.
   
— Ты что? — спросила Таня.
   
— Ничего. Спать захотел, — сказал Васек.
   
— Да посиди, рано еще… Что отец пишет?
   
— Пишет — задерживается… Я пойду, — устало сказал Васек.
   
Ему и правда захотелось спать. Он лег, но сон не приходил долго. На душе было одиноко и тоскливо.
   
Васек вспомнил Одинцова и грустно улыбнулся.
   
«Один товарищ у меня остался… Один друг, а было два… Эх, из-за куска мела! — Он приподнялся на локте. — А куда же этот проклятый мел делся? Ведь я же сам клал его — длинный, тонкий кусочек. Куда же он делся? Надо было поискать хорошенько, найти, доказать. Может, он лежал в уголке где-нибудь…»
   
Васек пожалел, что не сделал этого сразу, а в раздражении ушел из класса.
   * * *
   
Утром Васек долго валялся в кровати, лениво делал зарядку. Он не торопился: день перед ним вставал хмурый и неприятный. В первый раз не хотелось идти в школу.
   
«Теперь, наверно, все на меня глазеть будут, как на зверя какого-нибудь…»
   
Не хотелось видеть Сашу, Малютина, и перед остальными ребятами было стыдно и нехорошо.
   
«А что такое? Фью! Больше бояться меня будут! Никто не полезет ко мне!» — хорохорился он наедине с собой, пытаясь заглушить чувство стыда и беспокойства.
   
Входя в класс, он сделал равнодушное лицо и как ни в чем не бывало направился к своей парте, хотя сразу заметил, что ребята его ждали и говорили о нем. Ему даже показалось, что из какого-то угла донесся шепот:
   
— А еще председатель совета отряда…
   
На самом деле слова эти никем не были сказаны, Ваську это только показалось. Но он насторожился и, небрежно обернувшись к классу, посмотрел на ребят дерзким, вызывающим взглядом.
   
Саша Булгаков, который сидел впереди, ни разу не обернулся с тех пор, как Трубачев вошел в класс. На его круглом открытом лице было вчерашнее упрямое выражение, в глазах — мрачная, застоявшаяся обида.
   
Васек, чтобы показать, что он совершенно не интересуется Сашей, небрежно развалился на парте и, стараясь не смотреть на стриженый затылок товарища, неудобно и напряженно повернул голову и смотрел вбок.
   
Малютин спокойно сидел рядом с ним. Он не чувствовал ни страха, ни унижения, ни обиды, как будто не его, как котенка, швырнул вчера Трубачев на глазах всего класса. Малютин страдал за Васька. Васек Трубачев в его глазах всегда был честным, смелым товарищем, которого слушались и любили ребята. И вот теперь вместо этого честного и смелого товарища рядом с ним сидел дерзкий расшибака-парень, показывающий всем и каждому, что в любую минуту может пустить в ход кулаки.
   
«Пусть только кто-нибудь пикнет!» — говорил весь облик Трубачева.
   
Сева ясно видел, что класс осуждает Трубачева. И, чтобы заставить товарища перемениться, вернуть его в обычное состояние, Малютин изредка задавал ему простые вопросы: как он думает, будут ли у них экзамены и когда; останется ли с ними Сергей Николаевич и на следующий год?
   
Васек удивлялся, что Сева как будто забыл про вчерашнее; он чувствовал к нему благодарность, жалел, что так обидел его, но, боясь показаться в глазах ребят трусом, который подлизывается к Малютину, чтобы уладить с ним отношения, отвечал Севе свысока, небрежно, чуть-чуть повернув в его сторону голову.
   
На переменке к Трубачеву подошел Мазин.
   
— Ну и поссорились, экая важность! — ни с того ни с сего сказал он. — Из каждой мухи слона делать — так это и жить нельзя.
   
— Я и не делаю слона, — ответил ему Васек.
   
— Я не про тебя — я про Булгакова. Что это он нюни распустил, от одного слова скис?
   
— Он не скис! — рассердился Васек. — И нюни не распускал. Это не твое дело!
   
Мазин наклонил голову и с любопытством посмотрел на Трубачева.
   
— Вот оно что… — неопределенно протянул он и отошел к своей парте.
   
— О чем ты с ним говорил? — спросил его Русаков. Но Мазин был поглощен своими мыслями.
   
— Вот что… — чему-то удивляясь, снова повторил он.
   
Лида Зорина избегала смотреть на Васька; она то и дело подходила к Саше и с глубоким сочувствием смотрела на Малютина.
   
У Вали Степановой было строгое лицо, и другие девочки неодобрительно молчали.
   
Хуже всего было Коле Одинцову. Он то сидел на парте рядом с Васьком, стараясь в чем-то убедить его, то отходил к Саше. И, недовольный своим поведением, думал: «Что это я от одного к другому бегаю!»
   
Одинцов все еще надеялся помирить обоих товарищей.
   
— Ты бы сказал ему, что виноват, ну и все! — уговаривал он Трубачева.
   
Васек, разговаривая с Одинцовым, становился прежним Васьком.
   
— А если по правде, по честности — я виноват, по-твоему? — спрашивал он товарища.
   
— Виноват! — твердо отвечал Коля. — Не попрекай чем не надо. Ты против Саши барином живешь.
   
— А он имел право мелом меня попрекать?
   
Одинцов пожал плечами:
   
— Не знаю… Если ты клал этот мел, то куда он делся?
   
Разговоры не приводили ни к чему. Один раз Трубачев сказал:
   
— С Булгаковым я дружил, а теперь он мой враг. И больше о нем не говори. Я к нему первый никогда не подойду. А ты с ним дружи. И со мной дружи.
   
— Да ведь нас трое было.
   
— А теперь ты у меня один остался, — решительно сказал Васек.
   
К концу дня, видя, что ребята, как будто условившись между собой, не заговаривают о ссоре, Трубачев успокоился, принял свой прежний вид и даже сказал Малютину:
   
— Я ведь тебя не хотел вчера…
   
— Я знаю, я знаю! — поспешно и радостно перебил его Сева. — Дело не во мне, я другое хочу тебе рассказать… Только дай мне честное пионерское, что не рассердишься.
   
— Я на тебя не рассержусь, говори.
   
Сева быстро и взволнованно рассказал ему про мальчишку в Сашином дворе, как тот осыпал Сашу насмешками, когда Саша нес помои.
   
Васек стукнул кулаком по парте:
   
— И ты не выскочил и не дал ему хорошенько? Эх, я бы на твоем месте…
   
— Я вышел потом… Но это не то, я другое хотел сказать.
   
Они посмотрели друг другу в глаза. Васек потемнел.
   
— Ты что же… меня к тому хулигану приравнял? — тихо, с угрозой спросил он.
   
— Тот хулиган не был Сашиным товарищем, — ответил ему Сева.
   
  
  
   
    
Глава 23
    
    
СТАТЬЯ ОДИНЦОВА
   
   
   
Одинцов писал статью. Он описывал все происшедшее в классе так, как оно было. Но каждый раз на фамилии Трубачева он останавливался и долго сидел, опустив голову. Потом снова брал перо.
   
«А теперь ты у меня один остался», — сказал ему Васек.
   
«Но ведь я в глаза говорил ему, что он виноват. И завтра сам скажу, что статью написал. Как пионеру скажу… Он поймет, что иначе нельзя мне», — волновался Одинцов.
   
Уже несколько ребят спросили его в классе, какую статью он даст в стенгазету.
   
— Правду напишешь?
   
— Как всегда.
   
Одинцов вспомнил, что, ответив так ребятам, он перестал колебаться, но после этого никак не мог подойти к Трубачеву и ушел домой, не попрощавшись с ним. И всю дорогу в мыслях его что-то двоилось, путалось. Трубачев стоял по одну сторону, а он, Коля Одинцов, — по другую. Ребята ждали от Одинцова правды и справедливости.
   
«Я спрошу его, как бы поступил он на моем месте, — волнуясь, думал Коля. — Он ведь тоже пионер, он не захочет, чтобы я из-за него пионерскую честь свою запятнал».
   
Одинцов снова брался за перо:
   
«…Когда Трубачев выходил, к нему бросился Малютин и сказал: «Трубачев, ты виноват». Трубачев схватил Малютина за плечо и сильно толкнул его…»
   
Подумав, Одинцов зачеркнул слова «схватил» и «сильно». Вышло так: «Трубачев взял Малютина за плечо и оттолкнул его…»
   
— Почти одно и то же… — прошептал Одинцов и перешел к следующему происшествию:
   
«…А потом Мазин за что-то ударил Русакова, и оба спокойно вышли из класса. Редакция надеется, что Трубачев, как пионер и товарищ, поймет, что он сделал нехорошо, и как-нибудь помирится с Булгаковым».
   * * *
   
Васек притих. Он вдруг понял, что всех обидел: и тетку, и Сашу, и Севу Малютина, — что он перед всеми виноват. От этого на душе у него было тоскливо, и даже приезд отца не обещал ему радости. Случай на Сашином дворе не выходил у него из памяти. Он думал о Саше. Вспомнил, как они с Одинцовым звали его на каток, а он не мог пойти.
   
— «А ведь Сашке, конечно, трудно, а я еще попрекнул его. Он, верно, сразу того хулигана вспомнил… Такую обиду Саша не простит. Тетка тоже не простит. Она так заботилась обо мне, а я назвал ее ведьмой… Сева простил. Почему простил Сева — непонятно. Но Малютин вообще непонятный. Может, он трус и не хочет ссориться со мной? Нет, он не трус! Он даже, наоборот, как-то…»
   
Но как это «наоборот» — Васек не додумал.
   
Была суббота. После обеда собиралась редколлегия, вчера ребята давали заметки. Интересно, что написал Одинцов?
   
Вчера из самолюбия Васек не спросил его об этом, хотя сам Одинцов все время начинал с ним разговор о стенгазете. Видно, не знал, как писать, и хотел посоветоваться.
   
«Наверно, написал просто, что куда-то делся мел и дежурные поспорили между собой», — спокойно подумал Васек.
   
— Тетя Дуня, мне в школу на собрание нужно.
   
Тетка молча накрыла на стол. Она все делала теперь молча. Васек слышал, как вчера вечером она сказала Тане:
   
— Он меня обидел, и я все ему буду делать официально.
   
Васек вздохнул: «Ну что ж, я тоже официально буду…»
   
  
  
   
    
Глава 24
    
    
В ЗЕМЛЯНКЕ
   
   
   
Мазин перестал ходить на занятия к Трубачеву. С одной стороны, его мучила история с мелом и он чувствовал себя виноватым перед Васьком. С другой стороны, после злополучного урока он решил подтянуть Русакова и сам превратился в учителя, пригрозив Петьке, что будет считать его последним человеком в Советском Союзе, если он не научится отличать подлежащее от сказуемого и глагол от имени существительного.
   
Русаков сам понял, что ему никуда не деться от грамматики, и согласился заниматься.
   
Он хорошо знал, что если Мазин за что-нибудь берется, то «дело будет».
   
Занимались в землянке. Пообедав, порознь выходили из дому и окольными путями шли к пруду. Ноги проваливались В глубокий, рыхлый снег, вода доходила до щиколотки, пробираться к старой ели было трудно, но зато в землянке было сухо и уютно.
   
Мальчики отгребли от входа снег и прорыли вокруг глубокие канавы, чтобы дать сток воде. Усевшись поудобнее на мешке, они зажигали коптилку и начинали заниматься. Еще до урока Петя успевал рассказать товарищу тысячу новостей. Уже две недели в их доме жила молодая женщина, которую он называл мачехой. Мачеха пугала и интересовала Петю. Он всегда ждал от нее каких-нибудь неприятностей и рассказывал Мазину:
   
— Такую пыль в доме подняла! Всю мою кровать вверх тормашками перевернула. И чего ей там нужно было?
   
— Клопов, — изрекал Мазин.
   
— Может, конечно… А потом, смотрю, на мой стол чернильницу отцовскую поставила, ручку у отца сперла.
   
— Это что еще за слово у тебя? Говори по-русски.
   
— Ну, стащила…
   
— Смотри у меня! А то подумают — я тебя научил, — выговаривал Мазин.
   
— Ладно, — соглашался Русаков, — пускай стащила… Она вообще нас с отцом не различает: что ему, то и мне! — вдруг похвалился он.
   
— Различит, когда за ремень возьмется, — поддразнил его Мазин.
   
— Она сама не возьмется. Отца подучать будет… Она мне вот что один раз говорит: «Петя, может, ты за хлебом сегодня сходишь?» Видал? Думает прислужку из меня сделать!
   
— А ты хлеб ешь?
   
— Ем.
   
— Не ешь, — серьезно сказал Мазин.
   
— Почему это?
   
— Потому что она подумает, что ты из нее прислужку хочешь сделать.
   
Петя засмеялся.
   
— Ты всегда придумаешь чего-нибудь… А мне бы только одно наверняка знать: добрая она или злая? — задумчиво сказал он. — Почему это нельзя сразу человека узнать?
   
— Узнать, пожалуй, можно, — протянул Мазин.
   
— А как? — заинтересовался Русаков.
   
— Принеси ей дохлую кошку.
   
— Совсем дохлую?
   
— Не совсем… наполовину… чтоб еще мяукала… Или собаку. Одно из двух.
   
— И что?
   
— И посмотри: выкинет она ее или накормит. Кто любит животных, тот добрый человек, а кто их не жалеет, тот сам дрянь! — объяснил Мазин.
   
— Это верно… А где же мне эту самую дохлую кошку взять? Если поймать да заморить какую-нибудь? — сморщившись, сказал Петя.
   
— Ну, и будешь сам дрянь, — отрезал Мазин.
   
— Ну вот… а говоришь… Легче уж совсем дохлую достать, так ту и жалеть нечего, раз она уже все равно скончалась… А так… все кошки толстые, — припоминая всех знакомых кошек, говорил Русаков.
   
— Ну ладно! Выбрось все это из головы. Садись. Говори честно: чего знаешь и чего не знаешь?
   
— Что ты не знаешь, то и я не знаю, — расхрабрился Русаков.
   
— Ну-ну! Я не знаю — так догадаюсь, — важно сказал Мазин. — Тебе со мной не равняться. А по правде, обоим подтягиваться нужно. Скоро экзамен. Придется как-никак поработать.
   
Ребята взялись за учебу.
   
Положив на колени учебник, Мазин экзаменовал Русакова, тут же проверяя и свои знания.
   
Когда оба начинали скучать, Мазин говорил:
   
— Последнее предложение: «Коля стукнул Петю по шее». Разбирай.
   
— Нет, ты разбирай: «Русаков положил Мазина на обе лопатки».
   
— Раньше положи, — говорил Мазин, обхватывая товарища поперек туловища.
   
Начиналась борьба. Со стен летели пугачи и рогатки, мешок с сеном трещал по всем швам.
   
Ужинали порознь. Каждый у себя дома. Последнее время Петя стал разборчив в еде. Ворону пришлось выбросить, мороженую рыбу пустили в пруд на съедение ракам.
   
— Знаешь, Мазин, это кушанье как-то не по мне, — сознался товарищу Петя.
   
— А какие еще фрикадельки тебе нужны? — ворчал Мазин, очищая котелок от вороньих перьев.
   
Ложась спать, Мазин размышлял о жизни: «Учиться хорошо можно. В конце концов это не такое трудное дело. Отвиливать, пожалуй, труднее».
   
И он сразу решил за себя и за Русакова — хорошо подготовиться к экзаменам. История с мелом тоже повлияла на Мазина.
   
«В общем, все из-за одного лодыря вышло. Знай Петька грамматику — я бы не стащил мел. Не стащи я мел — Трубачев не поссорился бы с Булгаковым, вот и все… А какие товарищи были Васек и Саша! Трубачев и сейчас за Булгакова вступился, когда я сказал, что Сашка нюни распустил… Гм… А в общем, какая это дружба! Из-за одного куска мела все вдребезги! Я бы так Петьку не бросил. Эх, жизнь!»
   
Мазин был благодарен Трубачеву за помощь по географии. Бывая у Васька в доме, он сблизился с ним и привык к нему, а поэтому всю вину перекладывал на Сашу, да еще в самой глубине сердца сознавал и свою вину, которую, в свою очередь, перекладывал на Русакова, и, не в силах разобраться в этой путанице, засыпая, говорил:
   
— Эх, жизнь!
   
  
  
   
    
Глава 25
    
    
«СОВЕРШЕННО ТОЧНО»
   
   
   
Васек торопился. На втором этаже школы, в пионерской комнате, окна были освещены.
   
«Работают уже!.. Скорей надо! Сегодня Белкин переписывает, наверно».
   
— Иван Васильевич, Митя пришел? — спросил он, пробегая мимо Грозного.
   
— Нет еще… Сергей Николаевич в учительской, — сообщил Грозный.
   
«Эх, а я опоздал!» — подумал Васек и, пробежав быстро по коридору, открыл дверь в пионерскую комнату.
   
Одинцов стоял посреди комнаты, держа в руках аккуратно исписанный листок. Ребята окружали его тесным кольцом. Увидев Васька, кто-то тихо сказал:
   
— Трубачев!
   
Все лица повернулись к Трубачеву. Одинцов тоже обернулся и машинально спрятал за спину листок.
   
Трубачев посмотрел ему прямо в глаза. Потом медленно протянул руку:
   
— Это про меня? Дай!
   
Одинцов, бледный, но спокойный, передал ему листок.
   
— Я не мог иначе… — сказал он.
   
Васек пробежал глазами статью. Она пестрела его фамилией.
   
— Совершенно точно, — сказал он, криво усмехаясь и возвращая листок. — Совершенно точно… — повторил он и при общем молчании вышел из комнаты.
   
— Трубачев! — упавшим голосом позвал Одинцов. — Ребята, что же вы! Остановите его!
   
— Трубачев! Трубачев! — понеслось по коридору.
   
— Митя! Где Митя? — волновались ребята.
   
Саша Булгаков подошел к Одинцову и сел рядом с ним.
   
— Ты не из-за меня написал? — спросил он, моргая ресницами.
   
— Нет, я просто правду написал! — Одинцов поднялся. — Белкин, переписывай!
   
Ребята зашевелились, задвигались, горячо обсуждая случившееся.
   
Мнения разделились: одни обвиняли Одинцова и говорили, что он не должен был подводить товарища; другие защищали Одинцова.
   
— Он не имел права иначе! Он поступил честно! — кричали они.
   
В пионерскую комнату вошел Сергей Николаевич. Он просмотрел стенгазету и прочел статью Одинцова. Ребята стояли понурившись, работа шла вяло. Все ждали, что скажет учитель.
   
Сергей Николаевич подозвал Одинцова:
   
— Это с Трубачевым ты просил посадить вас вместе?
   
— Да, с Трубачевым и Булгаковым.
   
— Закадычные друзья? А кто же больше друг — Булгаков или Трубачев? — спросил учитель, не глядя на Одинцова.
   
— Оба, — сказал Коля, мучительно краснея.
   
Сергей Николаевич положил руку на его плечо:
   
— Бывают, Одинцов, трудные положения у человека. Но если справедливость требует, то… ничего не поделаешь… — он улыбнулся, — надо себя преодолеть!
   
В комнату вошел Митя.
   
— Вы давно здесь? — спросил он, вытирая платком мокрые волосы. — Какая-то труха с неба сыплется… Ну как? Познакомились с материалом?
   
— Познакомился, — сказал учитель, подвигая ему статью. — Тут много интересного.
   
Митя быстро пробежал глазами статью.
   
— Ого! Одинцов пишет про Трубачева! Это новость! — Он вскинул на учителя глаза. — Д-да… Не ожидал от Трубачева. Ведь он председатель совета отряда. Придется поговорить.
   
Сергей Николаевич кивнул головой:
   
— Обязательно!
   
— О чем они? — шепотом спросил у Одинцова Саша. Он чувствовал себя неловко и, когда Сергей Николаевич смотрел в его сторону, готов был провалиться сквозь землю.
   
— Не знаю, они между собой говорят… Им тоже неприятно все это.
   
Когда Сергей Николаевич вышел, ребята бросились к Мите и, перебивая друг друга, стали рассказывать, что Трубачев прочитал статью и ушел.
   
— Экий недисциплинированный парень! Никакой выдержки нет. Придется с ним поговорить по-серьезному.
   
— Ну что ты, Митя, он же председатель совета отряда!
   
— Тем более должен знать дисциплину! — нахмурился Митя, подвигая к себе статью и перечитывая ее снова.
   
Читая, он вскидывал вверх брови, всей пятерней расчесывал волосы и задумчиво глядел куда-то вбок. Потом щелкнул пальцами по столу и весело, по-мальчишески спросил:
   
— А куда же делся мел?
   * * *
   
Васек не шел, а бежал, натягивая на ходу пальто. На крыльце он чуть не сбил с ног Грозного и далеко за собой оставил его окрик:
   
— Эй ты, Мухомор, куда?
   
Пробежав школьную улицу, он наугад свернул в первый попавшийся переулок и оглянулся.
   
Кончено…. Кончено… Одинцов не товарищ… Одинцов осрамил его перед учителем, перед Митей… Одинцов не подумал, что Васек — председатель совета отряда, не пожалел товарища…
   
Васек покачал головой: «Теперь у меня никого нет… ни Одинцова, ни Саши…»
   
Он вспомнил Малютина, Медведева, Белкина и других учеников своего класса. Никогда не заменят они ему прежних товарищей. На всю жизнь теперь он, Васек Трубачев, остался один.
   
Мягкий снег сеялся сверху на серые лужи, на черные островки сырой земли, на Васька Трубачева.
   
А он все шел и шел, низко наклонив голову, как человек, который что-то потерял и безнадежно ищет.
   * * *
   
О заметке Одинцова и о том, что Трубачев сам не свой выбежал из пионерской комнаты, Мазин узнал от Нюры Синицыной. Она встретила его с Русаковым на улице и спросила:
   
— Не видели Трубачева?
   
— Нет. А зачем тебе? — поинтересовался Мазин.
   
— Он, наверно, на редколлегии, — сказал Русаков.
   
— В том-то и дело, что он сейчас выскочил оттуда как угорелый. Ой, что было! Одинцов нам статью читал, а Трубачев вдруг вошел!
   
— Какую статью? — насторожился Мазин.
   
Нюра, захлебываясь, стала рассказывать.
   
— Когда это было? — схватил ее за руку Мазин.
   
— Да вот, вот… сейчас! Я за ним, а его уже нет. Я звала, звала… прямо чуть не плакала…
   
Мазин повернулся к Русакову:
   
— Иди домой.
   
— Я с тобой, — бросился за ним Петя.
   
— Кому я сказал! — прикрикнул на него Мазин и быстрым шагом пошел к дому Трубачева.
   
В голове у него зрело какое-то решение, но какое — Мазин еще не мог сообразить. Он знал только одно: наступило время действовать. А как? Сознаться в том, что он утащил мел? Этого Мазину не очень-то хотелось. Он надувал свои толстые щеки, изо всех сил стараясь придумать что-нибудь такое, чтобы самому выйти сухим из воды и выручить Трубачева. Голова работала плохо.
   
Мазин хмурил лоб и размахивал руками.
   
Потолкавшись на улице около дома Васька, он заглянул в окно.
   
В кухне Трубачевых горел свет.
   
Мазин прошелся по двору, подождал. Потом легонько дернул звонок.
   
— Васек еще не приходил, — сказала тетка. — Он в школе на собрании.
   
Мазин снова вышел на улицу. Мокрый воротник прилипал к шее.
   
— Одно к одному, — сказал Мазин, мрачно поглядев на тучи. — Еще и небо расхныкалось…
   
Он отломил от водосточной трубы сосульку, засунул ее в рот и, прислонившись к забору неподалеку от дома, стал ждать.
   
«Первым долгом выручить Трубачева, вторым долгом выкрутиться самому… Петьку вообще выгородить», — соображал он, острыми глазами всматриваясь в каждую темную точку, возникавшую в свете уличного фонаря.
   
Он не сразу узнал Трубачева. Васек, не думая, что кто-нибудь из товарищей видит его, плелся понурив голову, озябший, вымокший под дождем.
   
   
   
   
Когда Мазин окликнул его, он испуганно оглянулся и, желая скрыться, прижался к забору.
   
«Так вот оно что!» — снова неопределенно подумал Мазин, подходя к нему, и, чтобы дать товарищу время прийти в себя, небрежно сказал:
   
— Промок я тут, как черт… Где тебя носит?
   
«Не твое дело», — хотел ответить Васек, но замерзшие губы не повиновались ему.
   
Он сплюнул в сторону и вызывающе посмотрел на товарища. Но Мазин сплюнул в другую сторону и взял его за пуговицу пальто.
   
— Дело есть, — сказал он, кашлянув в кулак. — Ты на эту заметку плюнь. Мы тебя выручим, понятно?
   
Привыкнув во всем действовать сообща с Русаковым, Мазин не заметил, что сказал «мы».
   
Васек тоже не заметил этого. Его удивило лицо Мазина. Мокрое от дождя, с узкими карими глазами, оно было виноватым, ласковым, и даже голос был необычным для Мазина, когда он повторил:
   
— Ты брось. Не обращай внимания… Иди спать ложись как ни в чем не бывало… Ну, иди…
   
Васек, ослабевший от горя, усталый и прозябший, не сопротивлялся.
   
А Мазин, обняв его за плечи и легонько подталкивая к дому, говорил:
   
— Придешь — и ложись… Накройся с головой и не думай. Мы тебя выручим.
   
Он подвел Трубачева к двери, сам дернул звонок:
   
— Ну, прощай!
   
— Подожди! — Васек выпрямился. — Мазин… Я ничего не боюсь… я… — Голос у него прервался, он отвернулся и обоими кулаками забарабанил в дверь.
   
— Ну, бояться еще… Мы им… знаешь… — смущенно пробормотал Мазин.
   
По лестнице застучали шаги. Дверь открылась.
   
Мазин засунул руки в карманы и вышел за ворота. Редкие прохожие оглядывались на одиноко шагавшего мальчугана и качали головами.
   
Сдвинув на затылок шапку и расстегнув навстречу ветру пальто, Мазин шагал посреди улицы и громко пел:
   
Человек проходит, как хозяин…
   
Он хорошо знал теперь, что он сделает, и совесть его была чиста.
   
  
  
   
    
Глава 26
    
    
ПЕТЯ РУСАКОВ
   
   
   
У ворот беспокойно вертелся Русаков. Он то поглядывал на свои окна, опасаясь, что вот-вот из форточки высунется отец и крикнет сердитым голосом: «Петя!», то выбегал на длинную улицу, боясь пропустить Мазина.
   
Ему необходимо было дождаться товарища. Еще ни разу не было такого случая, чтобы Мазин ушел куда-нибудь один, не посвятив в свои планы верного друга.
   
«К Трубачеву пошел! — догадывался Русаков. — Неужели про меня скажет?»
   
Услышав голос товарища, Русаков бросился к нему навстречу.
   
— Ты что, Колька, на всю улицу орешь?
   
Мазин спокойно допел до конца строчку «Где так вольно дышит человек». Петя с любопытством посмотрел на него.
   
Мазин усмехнулся:
   
— Слушай, я завтра при всех ребятах скажу, что мел стащил я.
   
— Скажешь?
   
— Скажу.
   
Русаков сморщился.
   
— Что, испугался? — насмешливо сказал Мазин. — Не пугайся, я не про тебя, а про себя скажу.
   
— Да зачем?
   
— А затем, что из-за нас Трубачев страдает. Из-за этого проклятого мела про него статью написали. Вся школа читать будет. Что же еще молчать-то!
   
— Да ведь статья из-за драки!
   
— А драка из-за чего? Из-за чего драка, я тебя спрашиваю?
   
— Из-за мела, — грустно сказал Русаков.
   
— Из-за мела. Что ж, я молчать буду?
   
— Лучше бы молчал, — нерешительно сказал Русаков.
   
— Что?! — Мазин приблизил к товарищу сердитое лицо. — Похож я на свинью, по-твоему?
   
Русаков бегло взглянул на выпяченные губы товарища, на короткий розовый нос с каплями дождя на широкой переносице, на щелочки глаз и, запинаясь, ответил:
   
— Да… нет!
   
— А если я не свинья — значит, я человек, — решил тут же Мазин. — А ты трус!
   
— Я не трус! — вспыхнул Русаков. — Я тоже ничего на свете не боюсь!
   
Мазин медленно повернул голову и выразительно посмотрел на окна Петиной квартиры.
   
— Отца, думаешь, да? — заволновался Петя.
   
— А то нет? Ты только за себя трясешься. Тебе и товарища не жалко. Трубачева в газете протащили. С первой строки до последней все его фамилия только! Эту фамилию теперь по всей школе трепать будут, а ты… эх, испугался! Как бы отец не узнал! — с презрением сказал Мазин и, отстранив Петю с дороги, пошел к дому. — И чего я только дружу с тобой? — с горечью спросил он, оглянувшись на Русакова.
   
Петя молчал, яростно обгрызая свои ногти.
   
— Вынь пальцы изо рта! И подумай о себе… — сказал Мазин, осторожно поднимаясь на цыпочки и заглядывая в окошко первого этажа. — Мама, открой!
   
Когда Мазин ушел, Русаков глубоко вздохнул и поплелся домой. Он был уже у крыльца, когда свет в его окнах мигнул и погас. Вместо него на занавеске зажелтел тоненький огонек.
   
«Потушили. Спать легли! — с ужасом подумал Петя. — Ну, теперь будет мне. Сколько раз отец говорил, чтобы я нигде не шатался…»
   
Дверь оказалась незапертой. Стараясь не шуметь, Петя прикрыл ее за собой, осторожно повернул ключ и на цыпочках прошел через кухню в первую комнату. За ширмами белела его кровать. Он тихонько разделся и накрылся с головой одеялом.
   
«Притворюсь, что сплю, — тоскливо думал он. — Может, отец до завтра отложит».
   
Из второй комнаты дверь была приоткрыта. Там горела ночная лампочка и слышались голоса. Сердитый бас отца заглушался тихим, спокойным голосом мачехи — Екатерины Алексеевны. Петя приподнялся на локте и прислушался. Но слов не было слышно. Потом скрипнула дверь. Петя упал на подушку и, стараясь ровно дышать, крепко зажмурил веки. Екатерина Алексеевна, в мягких туфлях, со свечкой в руке, заглянула за щирму.
   
— Он спит, — шепотом сказала она, прикрывая рукой свечу и возвращаясь к отцу. — Видишь, он спит!
   
— Знаю я его штучки! Спит! Нашел кого обманывать! — загремел отец.
   
Кровать затрещала под его грузным телом. Петя съежился в комочек.
   
— Григорий, я тебе последний раз говорю… я тебе серьезно говорю! — раздался взволнованный голос. — Если ты когда-нибудь тронешь его хоть пальцем, ноги моей не будет в твоем доме. Я знать тебя не хочу! Я тебя возненавижу, понимаешь?
   
— Да что ты волнуешься, на самом деле? Что, я его хоть раз пальцем тронул? Все только обещаю… А следовало бы разок проучить!
   
— Гриша, никогда я не позволю…
   
— Ну-ну, не волнуйся, Катюша! — снисходительно усмехнулся отец.
   
— Я не волнуюсь, а просто сейчас же уйду. И я не шучу, ты знаешь.
   
— Да замолчи ты! Сказал — не буду! — рассердился отец. — Но уж если он пакости какие-нибудь будет делать, справляйся с ним сама.
   
— И справлюсь! У тебя помощи не попрошу.
   
Петя с широко открытыми глазами сидел на постели и слушал.
   
«Не выдержит он — побьет меня когда-нибудь… И она уйдет… уйдет… уйдет… — с отчаянием думал он, зарываясь в подушку и обливая ее горячими слезами. — Не буду я один здесь жить! Не буду без нее…»
   * * *
   
Утром Петя проснулся рано и сразу вспомнил вчерашнее.
   
«Так вот она какая! — думал он про мачеху. — Надо сейчас же Кольке рассказать!»
   
Он вскочил, оделся и побежал на кухню. Екатерина Алексеевна пришла со двора с пустым ведром.
   
— Колонка испортилась, — сказала она соседке. — Теперь, пока починят, насидимся без воды.
   
— Я принесу. Я знаю где! — радостно сказал Петя, хватая пустое ведро.
   
— Колька! Колька! — забарабанил он в окошко Мазина. Тот отодвинул занавеску и просунул в форточку заспанное лицо:
   
— Выпороли?
   
— Наоборот. Она не дала, — прижимая к груди ведро, сообщил Петя.
   
— Ну?
   
— Вот тебе и «ну»! Так его пугнула, что держись!
   
Русаков, оглядываясь во все стороны, передал товарищу подслушанный вечером разговор.
   
— Так вот оно что… — поднимая брови, протянул Мазин.
   
Он сидел на подоконнике в одной рубашке, с всклокоченной головой.
   
— А чего же тебя черти чуть свет по двору носят? Я думал, ты после порки бегаешь, — зевая, сказал он.
   
— Нет, я с ведром… Как бы не увидели нас вместе, — забеспокоился Петя. — Я пойду, Мазин.
   
— Ну, иди! А я посплю еще, — задергивая занавеску, сказал Мазин.
   
Петя побежал по улице.
   
«Где еще колонка есть, — припоминал он, — или водопровод?»
   
Колонки поблизости не было.
   
«В школе! — вдруг вспомнил Петя. Школа была недалеко от их дома. — Легче всего там! Еще рано, ребят нет, а Грозному скажу — отец послал».
   
Крыльцо было чисто вымыто дождем. На перилах висели половики из раздевалки. Где-то в классах грохотали передвигаемые парты. Слышно было, как Грозный выговаривал уборщице, что она плохо моет пол под партами.
   
Петя пробрался в умывалку, открыл кран и подставил ведро. Вода текла медленно.
   
«Сбегаю пока, посмотрю, повесили уже газету или нет», — решил Петя.
   
В коридоре у классной двери висела новая газета.
   
«Повесили!»
   
Петя на цыпочках подошел к ней. Статья Коли Одинцова под жирным заголовком «Жизнь нашего класса» действительно пестрела фамилией Трубачева.
   
«Вот свиньи! Ну свиньи! — возмутился Петя. — Написали бы: «один мальчик», а то полную фамилию напечатали».
   
Он вдруг хлопнул себя по лбу, вытащил из кармана химический карандаш, плюнул на ладонь и не раздумывая жирно замазал фамилию Трубачева, потом оглянулся и бросился бежать.
   
«Вот Мазин обрадуется! Скажет: молодец ты, Петька! — ликовал он, расплескивая себе на ноги воду и сгибаясь под тяжестью ведра. — И как это мне повезло так! Даже Грозный меня не видел».
   
По дороге он встретил Екатерину Алексеевну.
   
— Куда ты бегал? Уже в нашей колонке вода пошла. Иди скорей, поешь и в школу собирайся. Я сейчас приду.
   
«Пока она придет, я ей полным-полно воды натаскаю. На три дня!»
   
Петя перелил воду в бак, схватил второе ведро и побежал к колонке.
   * * *
   
Мазин взял книги, вышел во двор и тихонько свистнул. Никто не откликнулся.
   
«Ушел без меня, видно! Не опоздать бы мне», — забеспокоился Мазин.
   
К забору подошла молодая женщина в меховой шубке и теплом платке.
   
Мазин сорвал с головы шапку и широко раскрыл перед ней калитку. Он узнал Петину мачеху.
   
  
  
   
    
Глава 27
    
    
ПОДОЗРЕНИЕ
   
   
   
В коридоре около газеты толпились ребята. Через их головы испуганно выглядывали девочки.
   
— Кто же это? Кто же это? — слышались взволнованные голоса.
   
— Жирно замазал!
   
— Одну только фамилию!
   
— Специально!
   
— Ох, и попадет за это!
   
— Одинцов, видел? Пропала твоя статья!
   
— Не нужно было писать ее!
   
— Эх, ты, испугался! «Не нужно писать»!
   
Одинцов молча кусал губы. Лида Зорина черными тревожными глазами об — водила все лица:
   
— Неужели это кто-нибудь из нашего класса?
   
Синицына, расталкивая всех, вынырнула из кучи ребят:
   
— Ой, девочки! Когда же это он сделал?
   
— Кто «он»? — сердито прикрикнул на нее Одинцов. — Ты знаешь? Держи язык за зубами!
   
— Фу! Чтой-то мне держать язык за зубами! Это ты бы не расписывался в своей заметке. А то Трубачев! Трубачев! Трубачев! — съязвила она. — Сам на своего товарища написал!
   
— Не твое дело! Уходи отсюда!
   
— И пойду… Скоро звонок. Мое дело маленькое. Кто замазал, тот и отвечать будет. Не хотела бы я быть на его месте!
   
— А я не хотела бы быть на твоем месте, Синицына, — тихо сказала Валя Степанова, складывая под подбородком ладони и крепко зажмуривая веки. — Ни за что, ни за что не хотела бы я быть на твоем месте!
   
   
   
   
— Скажите, какая артистка нашлась! «Ни за что! Ни за что»! Почему это? — передразнила ее Синицына.
   
— Потому что ты говоришь, как чужая, — твердо сказала Валя Степанова.
   
— «Чужая»… — протянула Синицына, глядя на нее злыми глазами. — А ты своя?
   
— Она своя! Она наша! — крикнула Надя Глушкова. — И потому ей всех жалко. А тебе никого не жалко.
   
— А кого мне жалеть? Вот еще! Не надо было фамилию замазывать! Я за других не отвечаю. И нечего ко мне придираться.
   
— Да кто к тебе придирается? Отстань, пожалуйста! — с досадой отмахнулась Валя Степанова.
   
— Ладно, ладно! Я все понимаю… И насчет стихов тогда придрались. Завидуете мне — вот и все!
   
— Завидуем? — Девочки удивленно переглянулись.
   
— Да, завидуете! А больше я ничего не скажу! И кто замазал — не скажу! — крикнула Нюра.
   
— Синицына, на кого ты думаешь, говори прямо! — подбежала к ней Зорина.
   
— На кого думаю? Это мое дело! — сказала Синицына, уходя в класс.
   
— Бормочет какие-то глупости, — пожала плечами Валя.
   
— Я знаю, про кого она говорит, — хмуро сказал Медведев, поглядев вслед Синицыной. — Ладно, Митя скорей нас разберется! А я прямо скажу: довели человека до зла. Одинцов не имел права…
   
— Нет, имел!
   
— Если дружишь, так не подводи товарища, вот что!
   
— Одинцов звеньевой… да еще редактор!
   
— А Трубачев — председатель совета отряда!
   
— Ну и пропал он теперь!
   
Девочки собрались в кучку и шепотом разговаривали между собой.
   
— Лучше прямо сказать, чем за глаза, — слышался взволнованный голос Лиды Зориной.
   
— Конечно, это обидно… Надо прямо спросить, — соглашалась с ней Степанова.
   
— Нет, нет! Не надо! Лучше подождать. Он и сам сознается, если это он! — горячо возражали им девочки.
   
В коридоре показался Мазин.
   
Он замедлил шаг, нагнул шею, крепкой головой раздвинул ребят и уставился на газету. Потом поднял руку, почесал затылок, глубоко вобрал воздух, шумно выпустил его и, глядя себе под ноги, сказал:
   
— Эх, жизнь!
   
И тут только заметил Петю Русакова.
   
Петя стоял в сторонке и растерянно улыбался товарищу. Но Мазину было не до него.
   
— Трубачев пришел? — шепотом спросил он.
   
— Нет еще.
   
Мазин сел за свою парту: «Если сейчас сказать про мел? Не поможет Пропадет заряд… Как же это он? Сгоряча, верно… Эх, ты!.. Что же теперь делать-то? Я же ему сказал: выручу, а он давай фамилию черкать. А теперь вовсе каюк будет…»
   
Мазин встал и, засунув руки в карманы, направился к Одинцову.
   
Коля Одинцов, окруженный кучкой ребят, горячо спорил с кем-то:
   
— А если товарищ мой человека убьет, я тоже молчать должен?
   
На лбу у него выступили капли пота, лицо было серое, нос заострился.
   
Мазин взял его за локоть:
   
— Ты это ладно… потом объяснять будешь. А сейчас давай-ка… сними статью. Пусть Белкин заново перепишет. Одинцов повернулся к Мазину.
   
— Ты это что, с ума сошел? — заикаясь, спросил он.
   
— Нет еще, не сошел. Это ты… — Мазин с презрением посмотрел прямо в лицо Одинцову, но сдержался и только глухо сказал: — Давай Белкина!
   
— Мазин, ты что, еще хуже хочешь сделать? — стискивая зубы, сказал Одинцов. — Все обманом? А пионерская честь у тебя где?
   
— Эх ты, пионер! Пионер — это товарищ, а ты кто? — остро поблескивая глазами, сказал Мазин.
   
В класс вбежал Саша. Он кого-то искал.
   
— Одинцов! Одинцов!
   
— Булгаков, видел? — подбежали к нему ребята.
   
— Видел… Где Одинцов?
   
— Саша! — Одинцов спрыгнул с парты и подошел, к товарищу.
   
Саша крепко сжал его руку:
   
— Там фамилия зачеркнута.
   
Одинцов усмехнулся.
   
— Ты думаешь, это он? — шепотом спросил Саша.
   
Одинцов кивнул головой.
   
— Что же будет, Коля? Ведь это же… совсем уже… — Саша запутался в словах. — Наверно, на сборе вопрос будет…
   
Саша умоляюще взглянул на Одинцова.
   
— Я не знаю, что делать, Саша… Понимаешь, он, верно, сгоряча, со зла, что ли, — с отчаянием сказал Одинцов. — Надо с Митей поговорить. Все равно он узнает.
   
— И Сергей Николаевич узнает. Вся школа будет знать, — с испугом сказал Саша и вдруг горячо зашептал: — Я с ним в ссоре, но это ничего не значит, я буду защищать его… Я скажу, что он хороший председатель, что ребята любят его. А ты, Одинцов?
   
— Я тоже, конечно! Надо просить, чтобы ему только предупреждение сделали в случае чего, понимаешь?
   
У Саши покраснели веки.
   
— Ему это ужасно… Он гордый очень.
   
В класс вошел Сева Малютин. В синей курточке с тугим воротником он казался очень тоненьким и бледным. На щеки его не то от длинных черных ресниц, не то от больших синих глаз ложилась голубоватая тень. Он оглянулся на чей-то голос и громко сказал:
   
— Это неправда! Он сам скажет всем, что это неправда! — Сева тяжело дышал, но голос у него был сильный и звонкий.
   
На минуту в классе все стихло.
   
— Ручаешься? — спросил чей-то насмешливый голос.
   
— Ручаюсь!
   
Надя Глушкова подбежала к Севе:
   
— Малютин, не спорь! Тебе нельзя…
   
Петя Русаков втянул голову в плечи и боком подошел к Мазину:
   
— Коля, мне нужно тебе сказать что-то…
   
Мазин даже не взглянул на него:
   
— Сядь на место, не до тебя мне!
   
Петя замолчал и тихонько сел на место.
   
«Сказать или не сказать Мазину? Ведь я же лучше хотел сделать! Я же не знал, что так выйдет, — тоскливо думал он, искоса поглядывая на Мазина. — Пусть лучше он меня по шее стукнет!»
   
Он снова близко придвинулся к другу:
   
— Мазин, слушай…
   
— Ты что лезешь ко мне? У меня и так в голове все вверх тормашками! — повернулся к нему Мазин. Лицо у него было красное, сердитое.
   
«Потом скажу, — решил Петя. — Сейчас он, верно, придумывает что-то».
   
Мазин не придумывал, он думал: «Дело пойдет дальше… вопрос поставят на сборе. Тогда я и про мел скажу. Честно. Из-за чего дело вышло».
   
В классе было очень шумно. Ребята кричали, спорили, нападали на Севу.
   
— Нам его не меньше твоего жаль! — кричал Медведев. — Но раз это он сделал, нечего на других тень наводить.
   
Лицо Севы вспыхивало от волнения, он часто кусал сухие губы:
   
— А я говорю, что это не он! Трубачев этого сделать не мог! Он не трус! И это сделал не он!
   
— А кто же — ты? — крикнул кто-то из ребят и осекся.
   
Васек Трубачев остановился на пороге, откинул со лба волосы и встретился глазами со всем классом.
   
Стало очень тихо.
   
Васек посмотрел на Мазина: «Выручил, нечего сказать!» Он сел за свою парту и снова посмотрел на лица ребят: «Еще подумают, что это я сделал!»
   
Никто не говорил ни слова, никто не смотрел в его сторону. Молчание было так тягостно и напряженно, что Лида Зорина не выдержала. Она поднялась с места и громко сказала:
   
— Трубачев! Мы хотим тебя спросить всем классом: кто зачеркнул твою фамилию в газете?
   
Мазин сделал Ваську предупреждающий знак бровями. Он хотел сказать: «Подожди сознаваться! Может, я еще что-нибудь придумаю».
   
Но Трубачев понял этот знак по-своему. Он вспомнил, как Мазин ждал его вечером у крыльца, какое было у него виноватое и трогательное лицо, и решительно ответил:
   
— Я не знаю, кто это сделал!
   
И вдруг ясно понял, что именно его, Васька Трубачева, подозревает весь класс в этом трусливом поступке. Он вспыхнул от новой неожиданной обиды, вскипел от злобы, но… посмотрел на Мазина и опустил глаза.
   
— Он! — тихо и отчетливо сказал кто-то на задней парте. Звонок заглушил эти слова, но Васек слышал их, и, когда Сергей Николаевич вошел в класс, он даже не поднял головы.
   
— Я знаю, что у вас большая неприятность, — сказал Сергей Николаевич, избегая смотреть на Трубачева. — Но сейчас мы ее обсуждать не будем. Такие вещи разбираются на пионерском сборе организованно, по-товарищески, сообща… А пока успокойтесь, и будем заниматься.
   
Он начал вызывать к доске.
   
В число вызванных попал Петя Русаков. Он ничего не боялся и даже был рад, что Сергей Николаевич вызвал его, так как считал, что хуже случившегося ничего уже не может быть. Кроме того, занятия в землянке действительно укрепили его знания, и Русаков отвечал спокойно и уверенно. Сергей Николаевич остался доволен им.
   
Петя сел на свое место и толкнул локтем Мазина, ища его улыбки и одобрения. Но Мазин только с досадой пробурчал себе под нос:
   
— Давно бы так!
   
Он был занят Трубачевым. Васек несколько раз поймал на себе его внимательный взгляд и горько подумал: «Боится, что я его выдам… Эх, Мазин!»
   
Он хорошо понимал, что оправдаться, не выдав Мазина, ему невозможно, но о том, чтобы выдать товарища, совершившего этот поступок ради него, не могло быть и речи. И с каждой минутой камень на душе Трубачева становился все тяжелее.
   
Васек сидел тихо, не поднимая головы. Он знал, что все, не исключая Сергея Николаевича, думают, что это он, председатель совета отряда Васек Трубачев, зачеркнул из трусости свою фамилию в газете.
   
На перемене он ждал вопросов, шума, крика. Но один только Мазин подошел к нему и тихо, с сожалением сказал:
   
— Эх, сгоряча! Зря это…
   
Васек улыбнулся жалкой, растерянной улыбкой:
   
— Не бойся, Мазин…
   
После второго урока он потихоньку собрал свои книжки и шел из школы.
   
А в классе после его ухода стало тихо и тревожно, как в семье, когда кто-нибудь близкий внезапно тяжело заболел. У всех был один вопрос: что делать? И все чувствовали себя в чем-то виноватыми.
   
Уроки кончились. Школа быстро пустела.
   
Слышно было, как по коридорам с шумом пробегали ребята, хлопали двери, затихали голоса. Из четвертого «Б» расходились медленно и неохотно. Дольше всех оставались девочки. Окружив Лиду Зорину и Валю Степанову, они высказывали свои догадки и предположения, то осуждая Васька, то сочувствуя ему.