1 2 3 4 5 6 7 
– Итак,  вы сочтете меня глупой, но каждую ночь, – начала я, после чего на минуту  задумалась. Повисла пауза, но Доктор не открыл глаза. Он напомнил мне птенца,  ожидающего маминого клюва. – Каждую ночь, – продолжала я, –  прежде чем войти в ванную, я практиковалась балансировать в различных позициях.  Иногда я дрожала от холода, но тем не менее пять–десять минут продолжала  оставаться в том же положении.    

Доктор  прокашлялся, что мне показалось хорошим знаком.    

– Сначала  я пыталась балансировать на одной ноге, потом на другой. Но проблема в том...    

В этот  момент Барон на противоположной стороне платформы, разговаривавший с одним из  своих гостей, закончил свою историю. Следующие слова я произнесла так четко,  как будто провозглашала их, стоя на подиуме.    

–...когда  на мне не было одежды... Я закрыла рот рукой, но, прежде чем придумала, что делать,  Барон начал говорить.    

– О  боже, – сказал он, – о чем бы вы вдвоем ни говорили, звучит это  гораздо интереснее, чем то, что мы обсуждаем. Мужчины засмеялись, а Доктор  начал объясняться.    

– Саюри-сан  пришла ко мне в конце прошлого года с раной, – сказал он. – Она  поранила ногу во время падения. Я предложил ей занятия по укреплению  опорно-двигательной системы.    

– Она  очень аккуратно выполняла задания, – добавила Мамеха. – Эти платья  гораздо более опасны, чем выглядят.    

– Тогда  давайте заставим ее снять платье! – шутя предложил один из мужчин, и все  засмеялись.    

– Да,  я за, – сказал Барон. – Никогда не понимал, почему женщинам так важно  носить кимоно. Нет ничего прекрасней обнаженной женщины.    

– Но  это не распространяется на те случаи, когда кимоно изготовлено моим хорошим другом  Арашино, – сказал Нобу.    

– Но  даже кимоно Арашино не могут сравниться с тем, что они скрывают, –  возразил Барон и попытался поставить свою чашку для сакэ на платформу, чтобы  ему больше не наливали. Он не был пьян, но выпил гораздо больше, чем я  представляла, что он может выпить. – Не надо коверкать мою мысль, –  продолжал он. – Платья Арашино прекрасны. В противном случае, он не сидел  бы здесь рядом со мной. Но если вы спросите меня, что бы я предпочел,  посмотреть на кимоно или на обнаженную женщину...    

– Никто  и не спрашивает, – сказал Нобу. – Интересно, Арашино, что ты сделал в  последнее время?    

Но  Арашино не успел ответить. Барон поспешил его опередить.    

– Минуточку...  Разве это не правда, что каждый мужчина на этой земле любит смотреть на  обнаженную женщину? Ты хочешь сказать, Нобу, что обнаженное тело женщины тебя  не интересует?    

– Я  хочу сказать совсем не это, – ответил Нобу. – Я хочу сказать, пришло  время нам поинтересоваться, какие работы Арашино сделал в последнее время.    

– Да,  конечно, мне это тоже очень интересно, – сказал Барон. – Но, знаете,  я нахожу очень забавным, что, несмотря на большие отличия между нами, мы,  мужчины, в глубине души совершенно одинаковые. Неужели ты, Нобу, скажешь, что  ты выше этого? Мы же знаем правду, не так ли? Разве здесь нет мужчины,  способного заплатить приличные деньги только за возможность увидеть Саюри в  ванной? Ну? Допустим, это моя фантазия. Но разве вы не чувствуете то же самое?    

– Бедная  Саюри только начинающая гейша, – сказала Мамеха. – Может, мы избавим  ее от подобной беседы?    

– Конечно,  нет! – ответил Барон. – Чем раньше она увидит мир таким, каков он  есть на самом деле, тем лучше. Многие мужчины ведут себя так, словно они не  преследуют женщину только для того, чтобы иметь возможность посмотреть на нее  без всех этих платьев. Запомни, Саюри: каждый мужчина из сидящих здесь мечтает  увидеть тебя обнаженной. Что ты об этом думаешь?    

Я  сидела, скромно положив руки на колени. Надо было что-то ответить Барону,  учитывая, что все остальные молчали. Но я совершенно не представляла что. Нобу  меня очень выручил. Он поставил чашку с сакэ на платформу и встал.    

– Извините,  Барон, но я не знаю, как пройти в туалет.    

Конечно,  я должна была сопровождать его. Я знала не лучше Нобу, где находится туалет, но  не могла упустить возможность ускользнуть от этой компании и разговора.  Служанка предложила показать мне дорогу, и мы пошли вокруг пруда, а Нобу  следовал за нами.    

Войдя в  дом, мы прошли по длинному коридору со стенами, обшитыми светлым деревом. С  одной стороны располагались окна, а с другой стояли витрины. Мы уже почти дошли  до конца коридора, когда Нобу остановился перед витриной с коллекцией старинных  мечей. Он делал вид, что разглядывает предметы, но барабанил пальцами по стеклу  и казался очень сердитым. Я заволновалась, не случилось ли чего-нибудь. У  следующей витрины с выставленными в ней фигурками нэцке, вырезанными из  слоновой кости, я спросила, любит ли он антиквариат.    

– Если  ты имеешь в виду антиквариат вроде Барона, то, конечно, нет.    

Барон не  был слишком стар, по крайней мере гораздо моложе, чем Нобу, но я поняла, о чем  он говорил. Он считал Барона пережитком феодальной эпохи.    

– Извините,  я имела в виду старинные предметы, выставленные в этих витринах.    

– Когда  я смотрю на мечи, они заставляют меня думать о Бароне. Когда я смотрю на нэцке,  они также заставляют меня думать о Бароне. Он поддерживает нашу компанию, и я  перед ним в долгу. Но я не хочу тратить свое время на мысли о нем, когда могу  этого не делать. Ты получила ответ на мой вопрос?    

Я  поклонилась ему в ответ, и он пошел в туалет, причем так быстро, что я даже не  успела открыть ему дверь.    

Позже,  когда мы вернулись на берег пруда, я с удовольствием заметила, что компания  начала расходиться. Только несколько человек остались на ужин. Мы с Мамехой  проводили остальных к воротам, где их ждали водители. Когда мы поклонились  последнему гостю, слуга Барона проводил нас в дом.    

Следующий  час мы с Мамехой провели за прекрасным ужином, который включал тай но усугири –  кусочки морского леща толщиной с бумагу, выложенные на керамическом блюде и  поданные с соусом понзю. Я бы наслаждалась едой, если бы не подавленное  состояние Мамехи. Она съела всего несколько кусочков рыбы и села напротив окна,  задумчиво глядя вдаль. По выражению ее лица я поняла, как ей хотелось бы  вернуться к пруду.    

Мы  воссоединились с Бароном и его гостями уже в конце ужина в зале, которую Барон  называл «маленькой банкетной комнатой». На самом деле, маленькая банкетная  комната могла вместить двадцать–двадцать пять человек, а сейчас из приглашенных  остались только Арашино, Нобу и Доктор Краб. Когда мы вошли, они ели в полной  тишине. Глаза Барона выдавали, насколько он пьян.    

Стоило  Мамехе начать беседу, как Доктор Краб провел салфеткой по усам и, извинившись,  встал, намереваясь пройти в туалет. Я провела его по тому же коридору, что и  Нобу. Теперь, с наступлением вечера, предметы в витринах были едва различимы.  Но Доктор Краб остановился перед витриной с мечами и вглядывался в них до тех  пор, пока смог что-то разглядеть.    

– Ты,  наверное, хорошо ориентируешься в доме Барона, – сказал он.    

– Нет,  господин, я теряюсь в таком огромном здании. Просто этой дорогой какое-то время  назад я провожала сюда господина Нобу.    

– Уверен,  он не обратил внимания на эти предметы, – сказал Доктор. – У человека  вроде Нобу не хватает чувствительности, чтобы наслаждаться, подобными вещами.    

Я не  знала, что на это ответить, но Доктор многозначительно посмотрел на меня.    

– Ты  еще так мало видела, – продолжал он, – но в свое время ты научишься  остерегаться всех, кто с высокомерием принимает приглашение от людей вроде  Барона, а затем грубо разговаривает с ними в их же собственном доме, как это  делал сегодня Нобу.    

Я  поклонилась в ответ и, когда стало ясно, что Доктор Краб больше ничего не  собирается говорить, проводила его до туалета.    

К тому  времени, когда мы вернулись в маленькую банкетную комнату, мужчины благодаря  стараниям Мамехи разговорились. Она часто говорила, что роль гейши иногда  заключается только в том, чтобы размешать суп.    

Вскоре  разговор опять зашел о кимоно, и мы все спустились в подземный музей Барона.  Вдоль стен на панелях были представлены кимоно. Барон сидел на стуле посреди  комнаты, облокотившись на колени, не произнося ни слова, а Мамеха показывала  нам коллекцию. Самое удивительное платье, по мнению всех, было расписано  пейзажем города Кобэ, расположенного на крутом склоне, спускающемся к океану.  Рисунок начинался на плечах, там было голубое небо с облаками, на коленях заканчивался  склон горы, а ниже простирался голубовато-зеленый океан с красивыми золотыми волнами  и крошечными кораблями.    

– Мамеха, –  сказал Барон, – думаю, ты должна надеть это кимоно в Хаконэ на следующей  неделе. Это будет нечто фантастическое, правда же?    

– Я  бы с удовольствием, – сказала Мамеха, – но, как я уже говорила вам,  боюсь, не смогу присутствовать на вечеринке в этом году.    

По  насупленным бровям Барона я поняла, что он остался недоволен.    

– Что  ты имеешь в виду? Кому из пригласивших тебя ты не можешь отказать?    

– Я  бы мечтала побывать там, Барон. Но именно в этом году, боюсь, это невозможно. Я  записана на прием к врачу.    

– Прием  у врача? Что это значит? С докторами легко можно договориться. Запишись на  другое время и будь на моей вечеринке на следующей неделе, как всегда.    

– Прошу  прощения, – сказала Мамеха, – но с согласия Барона я записалась на  прием несколько недель назад и уже не смогу изменить время.    

– Не  помню, чтобы я давал какое-либо согласие! В любом случае, ты же не собираешься  делать аборт или что-то в этом роде...    

Повисла  долгая, тяжелая пауза. Мамеха одернула рукава, а все остальные стояли так неподвижно,  что слышалось, как тяжело дышит господин Арашино. Нобу повернулся и пристально  посмотрел на Барона.    

– Ладно, –  сказал, наконец, Барон, – думаю, я забыл, а теперь, когда ты напомнила...  конечно, мы не можем допустить, чтобы вокруг бегали маленькие барончики, правда  же? Но, Мамеха, не понимаю, почему ты не могла мне напомнить об этом наедине?    

– Извините,  Барон.    

– Если  ты не можешь приехать в Хаконэ... ладно, не можешь, значит, не можешь, но как  насчет остальных? Это замечательная вечеринка в моем имении в Хаконэ. Вы все  должны прийти! Я устраиваю ее каждый год во время цветения вишни.    

Доктор и  Арашино сказали, что не смогут присутствовать. Нобу не ответил, но когда Барон  спросил у него персонально, он сказал:    

– Барон,  неужели вы думаете, я поеду в Хаконэ смотреть на цветение вишни?    

– Цветение  вишни – всего лишь повод для вечеринки, – сказал Барон. – Это не  главное. Там будет ваш Председатель, который приезжает каждый год.    

Я очень  удивилась, услышав упоминание о Председателе, о котором думала на протяжении  всего вечера. На какое-то мгновение я почувствовала себя так, словно мой секрет  выставили напоказ.    

– Боюсь,  в итоге никто не приедет, – продолжал Барон. – Вечеринка шла так  хорошо, пока Мамеха не начала говорить о личном. Хорошо, Мамеха, у меня есть  для тебя достойное наказание. Я не приглашаю тебя на свою вечеринку, более  того, хочу, чтобы ты послала вместо себя Саюри.    

Я  решила, Барон шутит, но должна признаться, сразу подумала, как хорошо было бы  встретиться с Председателем на территории фантастического имения без Нобу,  Доктора Краба и даже Мамехи.    

– Это  прекрасная идея, Барон, – сказала Мамеха, – но, к сожалению, Саюри  сейчас очень занята, у нее много репетиций.    

– Глупости, –  сказал Барон, – Я хочу ее увидеть там. Почему ты все мои просьбы воспринимаешь  в штыки?    

Он  действительно выглядел сердитым, а из-за того, что был очень пьян, во время  разговора сильно брызгал слюной. Он попытался вытереть ее тыльной стороной  руки, но она лишь впиталась в длинные черные волосы его бороды.    

– Могу  я попросить тебя хотя бы об одном одолжении, в котором ты мне не  откажешь, – продолжал он. – Я хочу видеть Саюри в Хаконэ. Ты должна  просто ответить «Да, Барон», и покончим с этим.    

– Да,  Барон.    

– Отлично, –  сказал Барон. Он отклонился назад на своем стуле, достал носовой платок из кармана  и вытер им лицо.    

Мне было  очень неудобно перед Мамехой. Но понятно, как я радовалась предстоящей возможности  посетить вечеринку Барона. Каждый раз, когда я мысленно возвращалась к этому,  на обратном пути в Джион, мне казалось, у меня краснели уши. Я очень боялась,  что Мамеха заметит это, но она не проронила в течение всей поездки ни одного  слова и лишь в конце сказала:    

– Саюри,  ты должна быть очень осторожна в Хаконэ.    

– Хорошо,  госпожа, – ответила я.    

– Имей  в виду, начинающая гейша перед мизуажем напоминает блюдо, выставленное на  столе. Никакой мужчина не захочет съесть его, если он услышит, что какой-то  другой мужчина откусил кусочек.    

После ее  слов мне было неловко смотреть ей в глаза, я прекрасно знала, что она говорила  о Бароне.    

 Глава 22    

     

В то  время я даже не знала, что Хаконэ находится в восточной Японии, довольно далеко  от Киото. Остаток этой недели я чувствовала себя значительной персоной,  постоянно думая о том, что такой известный человек, как Барон, пригласил меня  приехать из Киото на вечеринку. Мне с трудом удавалось скрывать свою радость,  но, наконец, я ехала в вагоне второго класса с господином Ичода, костюмером  Мамехи. Ему поручили защищать меня от людей, которые попытаются со мной  заговорить. Я делала вид, что читаю журнал, хотя на самом деле лишь переворачивала  страницы, а сама краем глаза следила за людьми, проходившими мимо. Все они с  интересом смотрели на меня, и было приятно оказаться в центре внимания. Но  когда мы доехали до Шизуока, вскоре после полудня, меня переполнили неприятные  эмоции. Перед моими глазами предстала картина из прошлого, когда я стояла  совсем на другой платформе, с господином Бэкку, в тот день, когда нас с сестрой  увозили из дома. Стало стыдно, что в последние годы я почти не думала о Сацу,  отце, матери и нашем подвыпившем домике у морских скал. Все, что я видела изо  дня в день, – это Джион. Джион стал для меня всем. Но теперь, вдали от  Киото, я видела людей, для которых Джион ничего не значил, и не могла не думать  о своей жизни до Джиона. Печаль – особое чувство, мы беспомощны при встрече с  ней. Она напоминает окно, открывающееся само по себе.    

На  следующее утро меня привезли в маленькую гостиницу с видом на гору Фудзи, а  позже на легковом автомобиле отвезли в летний дом, расположенный в лесу, на  берегу озера. Когда я появилась, одетая во все регалии начинающей гейши из  Киото, многие из гостей Барона оборачивались и разглядывали меня. Среди них я  заметила несколько женщин. Одни из них были в кимоно, другие – в европейских платьях.  Позже я поняла, что большинство из них – гейши из Токио, ведь мы находились  всего в нескольких часах езды от столицы. Затем из лесу, в сопровождении  нескольких мужчин, появился Барон.    

– Вот  наконец то, что мы так долго ждали, – сказал он. – Эту красоту зовут  Саюри. Однажды она станет «Великой Саюри из Джиона». Вы никогда не видели таких  глаз, как у нее, могу вас заверить. Только посмотрите, как она двигается... Я  пригласил тебя, Саюри, чтобы все мужчины получили возможность полюбоваться  тобой, поэтому тебя ждет ответственная работа. Ты должна ходить всюду: по дому,  вокруг озера, по лесу. Так что, вперед, начинай работать.    

Я начала  бродить по имению, как мне велел Барон, мимо вишневых деревьев, отяжеленных  обильным цветом, то там, то здесь кланяясь гостям и стараясь как можно менее  очевидно искать Председателя. На каждом шагу тот или иной мужчина останавливал  меня и говорил что-то вроде: «О боже! Начинающая гейша из Киото!» После этого  он доставал фотоаппарат и просил сфотографировать нас вместе. Или же предлагал  мне пройти вдоль озера к маленькому павильону и фотографировал меня там. Мамеха  предупреждала, что все будут поражены моим внешним видом, так как не существует  аналогов начинающей гейше из Джиона. Действительно, в лучших районах гейш в  Токио, таких как Шимбаши или Окасака, девушка должна изучать традиционные  искусства, если она собирается стать гейшей. Но многие гейши Токио этого не  делали и выглядели очень современно, вот почему большинство из них появились в  имении Барона в европейской одежде.    

Вечеринка  Барона продолжалась. Часам к пяти, практически потеряв надежду встретить Председателя,  я пошла в дом, пытаясь найти место для отдыха. Но в тот момент, когда оказалась  в вестибюле, я онемела. Председатель выходил из комнаты, беседуя с другим мужчиной.  Они попрощались друг с другом, и он обратился ко мне.    

– Саюри,  как Барону удалось завлечь тебя сюда? Я не думал, что вы с ним даже знакомы.    

Я  поклонилась Председателю и сказала:    

– Мамеха-сан  послала меня вместо себя. Для меня большая честь видеть Председателя.    

– Да,  мне тоже очень приятно тебя видеть, ты можешь мне кое в чем помочь. Скажи свое  мнение о подарке, который я купил Барону.    

Я  последовала за ним в комнату с татами, чувствуя себя отпущенным на волю  воздушным змеем. Я была в Хаконэ, вдали от всего привычного и надоевшего, рядом  с человеком, о котором думала больше, чем о ком-либо. Пока он шел впереди меня,  я наслаждалась тем, как легко он двигался. Он взял что-то со стола и протянул  мне. Сначала я приняла это за золотой слиток, украшенный орнаментом, но  подарком оказался старинный ящик для косметики. Как сказал Председатель, он был  изготовлен в период Эдо художником по имени Арата Гонроку и представлял собой  коробочку, покрытую золотым лаком с тонким черным изображением летящих  журавлей. Когда он дал мне ее в руки, у меня перехватило дыхание.    

– Ты  думаешь, Барону понравится? – спросил он. – Я нашел ее на прошлой  неделе и сразу вспомнил о нем, но...    

– Председатель,  как вы можете даже думать, что Барону не понравится?    

– У  этого человека есть коллекции всего. Возможно, он сочтет ее третьеразрядной.    

Я  заверила Председателя, что никто так не подумает, и когда отдала ему коробку,  он завернул ее в шелковый мешочек и кивнул в сторону двери. В коридоре я  помогла ему обуться. Дотронувшись до его ступни, я представила, что мы провели  этот день вместе и впереди у нас длинный вечер. От этой мысли мне стало очень  приятно. Председатель терпеливо ждал, пока я обуюсь. Чувствуя неловкость, мне  долго не удавалось попасть в свои окобо.    

Он повел  меня по тропинке к озеру, где под вишневым деревом на циновке сидел Барон с  тремя гейшами из Токио. При нашем появлении они встали, хотя Барону это далось  с трудом. К тому времени он довольно много выпил, и лицо его покрылось красными  пятнами, как будто кто-то отхлестал его кнутом.    

– Председатель, –  сказал Барон. – Я так рад вашему приходу на мою вечеринку! Мне всегда  приятно видеть вас. Ваша корпорация никогда не перестанет расти, правда же?  Саюри не сказала вам, что Нобу посетил мою вечеринку в Киото на прошлой неделе?    

– Слышал  об этом от Нобу, который наверняка вел себя, как обычно.    

– Конечно  же, – сказал Барон. – Своеобразный маленький человечек, правда же?    

Не знаю,  что имел в виду Барон, потому что сам был ниже Нобу. Председателю явно не понравилось  его замечание, и он сузил глаза.    

– Я  хотел сказать... – начал Барон, но Председатель оборвал его на полуслове.    

– Я  пришел поблагодарить вас и сказать «до свидания», но прежде хочу сделать вам  подарок. – Он протянул ящик для косметики. Барон был слишком пьян, чтобы  распаковать коробку, и за него это сделала одна из гейш.    

– Какая  красивая вещь! – сказал Барон. – Вы тоже так считаете? Посмотрите на  нее. Она, пожалуй, даже красивее, чем удивительное создание, стоящее рядом с  вами, Председатель. Вы знаете Саюри? Если нет, позвольте я представлю вас.    

– Мы  с Саюри хорошо знакомы, – сказал Председатель.    

– Насколько  хорошо знакомы, Председатель? Достаточно хорошо, чтобы я вас ненавидел?    

И Барон  сам посмеялся над своей шуткой.    

– Этот  щедрый подарок напомнил мне, что у меня тоже есть для тебя подарок, Саюри. Но я  не могу вручить его в присутствии других гейш, поэтому тебе придется остаться  до тех пор, пока все не разъедутся по домам.    

– Вы  очень добры ко мне, – сказала я, – но я не хочу показаться  надоедливой.    

– Я  вижу, ты научилась у Мамехи отвечать на все отказом. Давай встретимся в  вестибюле после того, как гости разъедутся. Уговорите ее, пожалуйста,  Председатель, пока будете идти к своей машине.    

Если бы  Барон был не так пьян, уверена, он бы сам проводил Председателя. Но мужчины  попрощались, и провожать его пошла я. Пока водитель держал дверь, я поклонилась  и поблагодарила Председателя за его доброту. Он уже собирался сесть в машину,  как вдруг остановился.    

– Саюри, –  начал он, затем сделал паузу, словно не зная, что говорить дальше. – Что  тебе Мамеха сказала о Бароне?    

– Не  так много, господин, или по крайней мере... Не знаю, что имеет в виду  Председатель.    

– Как  ты считаешь, Мамеха хорошая старшая сестра? Говорит ли она все, что ты должна  знать?    

– Да,  Председатель. Мамеха помогает мне больше, чем это возможно.    

– Ладно, –  сказал он. – Я бы остерегался на твоем месте, если бы человек вроде Барона  собирался мне что-нибудь подарить.    

В ответ  я произнесла что-то вроде того, что Барон очень добр ко мне и я очень  благодарна ему за внимание.    

– Да,  очень добр, я уверен. Только будь осторожна, – сказал он, внимательно  посмотрев на меня, и сел в машину.    

Следующий  час я провела, прохаживаясь между несколькими оставшимися гостями, и время от  времени вспоминая слова Председателя. Но на меня большее впечатление произвели  не его предостережения, а то, что он так долго разговаривал со мной. Занятая  мыслями о Председателе, я не думала о встрече с Бароном до тех пор, пока не  оказалась в вестибюле в ожидании его. Прошло десять или пятнадцать минут,  прежде чем появился Барон. Я начала волноваться, увидев на нем только нижнее  хлопчатобумажное платье. Он вытирал полотенцем длинные волосы на лице,  считавшиеся бородой. Было очевидно, что он только вышел из ванны. Я поклонилась  ему.    

– Саюри,  какой же я дурак! – сказал он мне. – Я так много выпил (это была  правда) и забыл, что ты меня ждешь. Надеюсь, ты простишь меня, когда увидишь  подарок.    

Барон  пошел по коридору, ожидая, что я пойду за ним, но я осталась на месте,  вспоминая слова Мамехи, сказавшей мне, что начинающая гейша накануне мизуажа  похожа на блюдо, сервированное на столе.    

Барон  остановился.    

– Пойдем! –  сказал он мне.    

– Барон,  я не могу. Разрешите мне подождать вас здесь.    

– У  меня есть кое-что для тебя. Пойдем ко мне в комнату, посидим, не будь глупой  девочкой.    

– Но  Барон, я не могу не быть тем, кто я есть на самом деле.    

– Завтра  ты опять вернешься под бдительное око Мамехи, но здесь нас никто не видит.    

Имей в  тот момент хоть толику здравого смысла, я бы поблагодарила Барона за приглашение  на вечеринку и попросила отвезти меня обратно в гостиницу. Но пребывая в  состоянии шока, единственное, что я знала наверняка, это то, что мне очень  страшно.    

– Пойдем  со мной, я оденусь, – сказал Барон. – Ты выпила много сакэ?    

– Нет,  господин, – сказала я.    

– Я  налью тебе столько, сколько захочешь. Пойдем.    

– Барон, –  сказала я, – пожалуйста, меня ждут в гостинице.    

– Ждут?  Кто тебя ждет? Не понимаю, почему ты себя так ведешь. У меня для тебя есть подарок.  Или ты хочешь, чтобы я сходил и принес его?    

– Мне  очень неудобно, – сказала я. Барон лишь молча посмотрел на меня.    

– Подожди  здесь, – сказал он, наконец, и пошел в глубь дома. Спустя какое-то время  он вынес завернутый в бумагу сверток. Я сразу поняла, что это кимоно.    

– Ладно, –  сказал он мне, – раз ты настаиваешь, что ты глупая девочка, я принес тебе  твой подарок. Теперь тебе легче? Я опять сказала Барону, как мне неудобно.    

– Я  видел, как тебе понравилось это платье, и хочу, чтобы оно принадлежало тебе.    

Барон  положил сверток на стол и распаковал его. Я приготовилась увидеть кимоно с  видом Кобэ и, честно говоря, радовалась и беспокоилась одновременно, совершенно  не представляя, что буду делать с такой замечательной вещью или как объясню  Мамехе подарок Барона. Но, когда Барон развернул сверток, я увидела потрясающее  темное кимоно с серебряной вышивкой. Он развернул его и поднял за плечи. Это  было кимоно из его музея, выполненное в 1860-х годах, как сказал мне Барон, для  племянницы последнего Сегуна Токугава Ешунобу. Серебром были вышиты птицы,  летящие на фоне ночного неба, и мистический пейзаж с деревьями и скалами,  начинающийся от подола.    

– Ты  должна пойти со мной и померить его, – сказал он. – Теперь не будь  глупой девочкой. У меня большой опыт в завязывании пояса. Потом мы опять  наденем твое кимоно, и никто ни о чем не узнает.    

Барон  был такой значительный человек, что даже Мамеха не смела ослушаться его. Если  она не могла отказать ему, то что же говорить обо мне. Я почувствовала, он  начинает терять терпение. Он действительно был очень добр ко мне в последние  месяцы, разрешив мне присутствовать во время своего обеда и позволив Мамехе  взять меня на вечеринку в Киото. Сейчас он опять проявлял доброту, предлагая  мне великолепное кимоно.    

В конце  концов я пришла к мысли, что у меня нет другого выхода, кроме как повиноваться  ему и отвечать за последствия, какими бы они ни были Я смущенно опустила глаза  в пол. Барон взял меня за руку и провел по коридору в дальнюю часть своего  дома. В какой-то момент в коридоре показался слуга, но, увидев нас, тут же  исчез. Барон не проронил по пути ни слова. Мы пришли в просторную комнату с  зеркальной стеной. Эта комната служила Барону гардеробной. Вдоль  противоположной стены располагаясь шкафы с плотно закрытыми дверьми.    

У меня  от страха дрожали руки. Но даже если Барон и заметил это, то никак не прокомментировал.  Он поставил меня перед зеркалом и поднес мою руку к губам. Я думала, он  собирается поцеловать ее, но он только поднес ее к лицу и сделал что-то,  показавшееся мне необычным. Он задрал рукав моего кимоно и понюхал мою руку.  Затем подошел сзади и расстегнул обиимя – заколку, закрепляющую пояс.    

Я слегка  запаниковала, осознав, что Барон действительно собирается раздеть меня. Я попыталась  что-то сказать, но у меня ничего не вышло. Попыталась отвести его руки, но он  резко одернул мои. В конце концов ему удалось снять мой обиимя. Затем он долго  развязывал узел моего пояса между лопатками. Я умоляла его не снимать пояс –  хотя у меня несколько раз пересыхало горло, когда я пыталась говорить, и ничего  не было слышно – но он не слушал меня и вскоре начал разматывать широкий пояс,  опоясывавший мою талию. Носовой платок Председателя упал на пол. Через минуту  мой пояс тоже лежал на полу. Я не могла смотреть на себя в зеркало и последнее,  что увидела, прежде чем закрыла глаза, – как тяжелое платье с шорохом  упало с моих плеч.    

Когда я  открыла глаза, Барон стоял передо мной, вдыхая запах моих волос и шеи. Его  глаза смотрели на мое отражение в зеркале, а пальцы двигались, как пауки, по  моему телу. Я несколько раз пыталась его остановить, но Барон отбрасывал мои  руки, как делал это и раньше.    

– Не  волнуйся так, Саюри, – прошептал он мне. – Я не сделаю ничего, что не  должен делать. Я только хочу посмотреть, неужели ты не понимаешь? В этом нет  ничего плохого. Любой мужчина на моем месте сделал бы то же самое.    

Затем он  начал снимать мою нательную рубашку. Мне стало нехорошо от одной мысли, что он  там может увидеть, и я посмотрела в зеркало. Под расстегнутой нательной  рубашкой виднелась обнаженная грудь.    

Теперь  руки Барона скользили по моим бедрам, он занялся моими коишмаки, которые  накануне я несколько раз обмотала вокруг себя. Немного помучившись с ними,  Барон тоже бросил их на пол. Я была на грани истерики, мне казалась невыносимой  мысль, что Барон увидит меня обнаженной и плачущей. Я постаралась сдержать свои  слезы и внимательно посмотрела в зеркало. Никогда раньше я не видела себя  совершенно обнаженной. Увидев обнаженное плечо Барона, я запаниковала. Он подошел  ко мне, и я шеей почувствовала его теплое дыхание. После этого я ничего не  видела, потому что зеркало запотело, а я не смогла сдерживать слезы.    

Дыхание  Барона выровнялось. Моя кожа стала горячей и влажной от страха, поэтому, когда  Барон вышел из комнаты, оставив меня одну, я начала замерзать. Бросившись к  своему платью, я принялась одеваться, насколько могла быстро, так как у меня  тряслись руки. Но я не могла одеться самостоятельно и была вынуждена подождать  Барона, приготовившись ждать час и больше, но Барон вернулся через несколько  минут. Он молча помог мне надеть кимоно и скрепил его датеимя, как это сделал  бы господин Ичода. У меня возникло ужасное чувство, что я совершила что-то  непоправимое. Я не хотела плакать на глазах у Барона, но не могла удержаться,  воображая себя обычным домом, стоящим под дождем, по которому ручьем стекает  вода. Барон на минутку вышел и вернулся с носовым платком, украшенным его  монограммой. Он велел мне взять его с собой, но воспользовавшись платком, я  оставила его на столе.    

Барон  проводил меня к выходу и ушел, не проронив ни слова. Спустя какое-то время вышел  слуга со старинным кимоно, завернутым в бумагу. Поклонившись, он протянул его  мне, а затем проводил к машине Барона. Всю дорогу я всхлипывала на заднем  сиденье, но водитель делал вид, что не замечает этого. Я плакала уже не о  случившемся со мной. Перед моими глазами предстала страшная картина – господин  Ичода видит мой размазанный макияж, помогает мне раздеться и видит наспех  завязанные тесемки кимоно, а затем открывает пакет и видит дорогой подарок,  полученный от Барона. Прежде чем выйти из машины, я попыталась поправить макияж  платком Председателя, но это мало помогло. Господин Ичода взглянул на меня,  потер свой подбородок, словно сразу понял, что произошло. Развязывая мой пояс в  гостиничном номере, он спросил:    

– Барон  тебя раздевал?    

– Мне  очень неудобно... – сказала я.    

– Он  раздел тебя и смотрел на тебя в зеркало. Он ведь не касался тебя и не ложился  на тебя?    

– Нет,  господин.    

– Это  хорошо, – сказал господин Ичода, глядя перед собой. Больше мы не проронили  ни слова.    

 Глава 23    

     

Не могу  сказать, что совсем успокоилась к тому времени, когда поезд на следующее утро  прибыл в Киото. Если бросить камень в пруд, вода еще долго продолжает  расходиться кругами после того, как камень окажется на дне. Но спускаясь по  деревянным ступеням с платформы в сопровождении господина Ичода, я увидела  такое, отчего на время забыла вчерашние события.    

В  стеклянной витрине висел новый плакат к Танцам древней столицы, и я  остановилась, рассматривая его. До мероприятия оставалось две недели. Плакат  повесили вчера, наверное, в то самое время, когда я гуляла по имению Барона.  Этот спектакль каждый год имел свою тему, например, «Цвета четырех сезонов в  Киото» или «Известные отрывки из сказки о Хайке». В этом году Танцы назывались  «Мерцающий свет утреннего солнца». На плакате, нарисованном, без сомнения,  Учида Козабуро – он рисовал практически все плакаты начиная с 1919 года, –  изображена начинающая гейша в оранжево-зеленом кимоно, стоящая на деревянном  мосту. Меня вымотали длинная дорога и плохой сон в поезде, поэтому я долгое  время любовалась красками, прежде чем обратила внимание на девушку в кимоно. Ее  взгляд устремился на восход солнца, а глаза были серо-голубыми. Я схватилась за  перила, стараясь не потерять равновесия. Учида нарисовал на этом плакате меня.    

По  дороге со станции господин Ичода показывал на каждый встречавшийся нам плакат и  даже попросил рикшу подъехать к супермаркету, где ими заклеили всю стену.  Видеть себя по всему городу оказалось не так волнительно, как я ожидала, потому  что я представляла себе бедную девушку, изображенную на плакате, стоящей перед  зеркалом с развязанным поясом рядом с пожилым мужчиной. В любом случае, я  ожидала услышать различные поздравления на следующий день, но вместо этого  узнала, что за подобного рода славу приходится платить. Еще когда Мамеха  помогла мне получить роль в Танцах, я услышала множество неприятных замечаний в  свой адрес. После появления плаката стало еще хуже. На следующее утро,  например, одна начинающая гейша, дружелюбно настроенная еще неделю назад,  отвернулась, когда я поклонилась, приветствуя ее.    

Что же  касается Мамехи, то, посетив ее апартаменты, я выяснила, что она очень горда  мной, словно сама красовалась на этом плакате. Ее, конечно, не обрадовала моя  поездка в Хаконэ, но она, казалось, так же, как и раньше, радовалась моему  успеху. Я беспокоилась, что она воспримет мою встречу с Бароном, как  предательство. Мне казалось, господин Ичода должен был ей все рассказать. Но  даже если он и рассказал, она никогда это не обсуждала. И я тоже.    

Через  две недели открылись Танцы. Первый день в гримерной Театра Кабуреньо я очень  обрадовалась словам Мамехи, что на спектакль придут Председатель и Нобу.  Накладывая макияж, я спрятала в платье носовой платок Председателя. Мои волосы  сильно стянули шелковой лентой, потому что я должна была надевать разные  парики. Увидев себя в зеркале без привычного обрамления из волос, я обнаружила  некоторую угловатость лица, которую раньше не замечала. Может показаться  странным, но, осознав, что не знаю форму своего лица, я сделала неожиданный  вывод – в жизни не все так просто, как мы представляем.    

Через  час я уже стояла с другой начинающей гейшей, готовая к первому танцу. Нас одели  в одинаковые красно-желтые кимоно, с оранжевыми поясами, расшитыми золотом, и  мы напоминали солнечный свет. Раздались звуки барабанов, заиграли все сямисэны,  и мы танцевали, словно нанизанные на одну нить бусы, – наши руки  скрестились, веера раскрылись одновременно. Я поняла, что до этого никогда не  чувствовала себя частью чего-то целого.    

Закончив  этот танец, я побежала сменить кимоно. Следующий танец под названием «Утреннее  солнце на волнах» я исполняла одна. Он рассказывал о служанке, которая купалась  по утрам в океане и полюбила дельфина. На мне было роскошное розовое кимоно с  серым рисунком, а в руках я держала шелковые голубые нити, символизировавшие  воду вокруг меня. Дельфина играла гейша по имени Умийо. Смена моих костюмов  происходила так быстро, что у меня оставалось всего несколько минут на поклоны  перед публикой. Мне удалось увидеть сидящих рядом Председателя и Нобу, причем  Председатель отдал Нобу явно лучшее место. Нобу внимательно следил за  происходившим на сцене, а Председатель, казалось, дремал. Прозвучала музыка, и  я поняла: сейчас будет танцевать Мамеха. Я смотрела ее танец не больше пяти  минут и тем не менее никогда не забуду впечатления, которое он на меня  произвел. Большинство танцев школы Иннуэ связаны с той или иной историей.  История этого танца «Придворный возвращается к своей жене» основывалась на  китайской поэме о придворном, общающемся с женщиной из императорской семьи.  Однажды его жена прячется рядом с дворцом, пытаясь выяснить, где ее муж  проводит время. Наконец, она видит, как он прощается со своей любовницей. Но за  ночь, проведенную на улице, она простужается, заболевает и вскоре умирает. Мамеха  играла жену, умирающую от простуды, а гейша Конако – роль ее мужа, придворного.  Я смотрела танец с того момента, когда придворный прощается с любовницей. Он  изображает благодарность ей за проведенную вместе ночь, а затем идет навстречу  восходящему солнцу, чтобы взять у него немного тепла для своей любимой. В этот  момент начала танцевать Мамеха, невидимая мужем и любовницей. То ли Мамеха так  красиво танцевала, то ли сама история была очень трогательной, но меня  переполнило чувство грусти, словно я сама оказалась жертвой этого ужасного  предательства. В конце танца солнечный свет заполнил сцену, а Мамеха подошла к  группе деревьев и начала танцевать сцену смерти. С этого момента было  невыносимо грустно продолжать смотреть танец, да и мне следовало идти в  гримерную и готовиться к следующему выходу. Во время каждого представления в течение  следующего месяца я готовилась к своему выходу, вспоминая «Придворный  возвращается к своей жене», пока не начинала слышать тихую мелодию грусти.    

Однажды,  в последнюю неделю представлений, мы с Мамехой задержались в гримерной,  разговаривая с другой гейшей, и когда вышли из театра, уже никого не было. Но  на улице водитель в форме выскочил из машины и открыл перед нами заднюю дверь.  Мы хотели пройти мимо, но вдруг откуда-то появился Нобу.    

– Нобу-сан, –  сказала Мамеха, – я уже начала переживать, что вам больше не интересно общество  Саюри. Каждый день в течение прошлого месяца мы надеялись, что вы объявитесь...    

– Как  вы можете жаловаться, что я заставляю вас ждать? Я уже жду вас около часа.    

– Вы  только что смотрели Танцы? – спросила Мамеха. – Саюри у нас стала  звездой.    

– Я  не только что смотрел Танцы, – сказал Нобу. – Я ушел из театра уже  час назад. За это время успел позвонить и отправить водителя купить кое-что для  меня. – Нобу постучал в окно машины, и водитель передал ему крошечный  пакет из серебряной фольги. Он повернулся ко мне, а я поклонилась и сказала,  что очень рада его видеть    

– Ты  очень талантливая танцовщица, Саюри. Обычно я не делаю подарков просто  так, – сказал он, – хотя бывают исключения. Возможно, поэтому Мамеха  и другие гейши в Джионе не любят меня так, как других мужчин.    

– Нобу-сан! –  сказала Мамеха. – Как вы могли предположить такое?    

– Я  прекрасно знаю, что нравится гейшам. Пока мужчина дарит вам подарки, вы готовы  терпеть любые глупости. Нобу протянул мне пакет.    

– Нобу-сан,  какие глупости, по-вашему, я должна терпеть? – спросила я.    

Я хотела  пошутить, но Нобу не понял.    

– Разве  я не сказал, что отличаюсь от других мужчин, – пробурчал он. – Если  ты хочешь получить этот подарок, возьми его, пока я не передумал.    

Я  поблагодарила Нобу и приняла пакет, а он опять постучал в окно машины. Водитель  выскочил из машины и открыл ему дверь.    

Мы  кланялись до тех пор, пока машина не скрылась за углом, после чего Мамеха  повела меня в сад Театра Кабуреньо. Мы сели на каменную скамейку и раскрыли  пакет, подаренный мне Нобу. В нем лежала крошечная коробочка, запакованная в  золотую фольгу с названием дорогого ювелирного магазина. В коробочке лежал  рубин размером с персиковую косточку, похожий на огромную каплю крови,  переливающуюся на солнце.    

– Я  вижу, как ты волнуешься, – сказала Мамеха, – и очень рада за тебя. Но  не радуйся слишком сильно. В твоей жизни, уверена, будут другие камни, много  драгоценных камней, но у тебя никогда не появится больше такой возможности.  Отнеси этот рубин в свою окейю и отдай его Маме.    

Видеть  этот прекрасный камень, то, как он отражает солнечные лучи, и представить Маму  с ее болезненными желтыми глазами... Отдать камень ей равнозначно тому, что  одеть барсука в шелка. Но, конечно, надо повиноваться Мамехе.    

– Когда  будешь отдавать ей камень, – продолжила она, – скажи как можно более  ласково: «Мама, мне такой камень совсем не нужен, и я была бы рада, если бы вы  приняли его. За эти годы я причинила вам слишком много беспокойства...» Но не  говори больше ничего, иначе она сочтет тебя саркастичной.    

Когда я  позже сидела в своей комнате, пытаясь написать благодарственное письмо Нобу,  мое настроение становилось все хуже и хуже. Если бы Мамеха сама попросила у  меня этот камень, я бы с удовольствием ей его отдала, но отдать его Маме! Мне  очень нравился Нобу, и было неприятно, что его дорогой подарок достанется такой  женщине. Если бы этот рубин подарил Председатель, я бы ни за что на свете не  отдала его. Я закончила писать письмо и пошла к Маме в комнату, намереваясь поговорить  с ней. Она сидела в полумраке, поглаживала свою собаку и курила.    

– Что  ты хочешь? – спросила она меня. – Я собираюсь послать сейчас  кого-нибудь за чаем.    

– Простите  за беспокойство, Мама. Сегодня днем, когда мы с Мамехой вышли из театра, Президент  Нобу Тощикацу ждал меня...    

– Ты  хочешь сказать, ждал Мамеху?    

– Не  знаю, Мама, но он вручил мне подарок. Это очень красивая вещь, но мне она не  очень нужна.    

Я хотела  добавить, что буду рада, если она примет ее, но Мама не слушала меня. Она положила  трубку на стол и взяла из моих рук коробочку, прежде чем я успела ей ее  предложить. Я опять попыталась что-то объяснить, но Мама раскрыла коробочку, и  рубин оказался в ее масляных пальцах.    

– Что  это? – спросила она.    

– Это  подарок от Президента Нобу. Я имею в виду Президента «Ивамура Электрик».    

– Думаешь,  я не знаю, кто такой Нобу Тощикацу?    

Она  встала из-за стола и прошла к окну, затем открыла бумажные жалюзи и посмотрела  на рубин под лучами заходящего солнца. Она делала то же самое, что и я на  улице, поворачивала рубин вокруг своей оси. Наконец, Мама закрыла жалюзи и  вернулась к столу.    

– Ты,  наверное, неправильно поняла. Он попросил тебя передать его Мамехе?    

– Мамеха  в тот момент была рядом со мной.    

Я  видела, в голове Мамы происходило что-то, напоминавшее улицу в час пик,  перегруженную транспортом. Она положила рубин на стол и начала набивать свою  трубку. Каждый клубок дыма казался маленькой путаной мыслью, выпущенной в  воздух. Наконец, она сказала мне:    

– Итак,  ты хочешь сказать, что Нобу Тощикацу интересуется тобой?    

– Он  несколько раз уделял мне внимание. После этих слов она положила трубку на стол,  как будто говоря, что беседа становится более серьезной.    

– Я  не следила за тобой так пристально, как следовало бы, – сказала она. –  Если у тебя были любовники, пора сказать об этом мне.    

– У  меня не было ни одного любовника, Мама.    

Не знаю,  поверила она мне или нет, но велела мне выйти. Я даже не успела предложить ей  взять рубин, как велела мне Мамеха, и думала над тем, как завести об этом  разговор. Но когда я посмотрела на стол, где лежал камень, она, должно быть,  подумала, что я хочу забрать его. Не успела я открыть рот, как она зажала его в  кулаке.    

Наконец,  это случилось, всего по прошествии нескольких дней. Мамеха пришла в окейю,  провела меня в приемную и сказала, что торговля за мизуаж уже началась. Этим утром  она получила сообщение об этом от хозяйки Ичирики.    

– Я  вынуждена сегодня вечером уехать в Токио, – сказала Мамеха. – Но я  тебе не нужна. Ты узнаешь, если цена вырастет, потому что все уже началось.    

– Не  поняла, – сказала я, – что началось?    

– Все, –  сказала она и ушла, даже не выпив чаю. Она отсутствовала три дня. В первое время  у меня начинало учащенно биться сердце при любом появлении служанки.    

Два дня  прошло без каких-либо новостей. На третий день Анти сообщила мне, что Мама  хочет меня видеть у себя.    

Я только  поставила ногу на первую ступеньку, как услышала звук открывающейся двери, и в  тот же момент выбежала Тыква. Она выбежала так, словно вода вылилась из ведра.  Ее ноги едва касались лестницы, и где-то на полпути она вывихнула палец о  перила. От боли она вскрикнула и обхватила палец другой рукой.    

– Где  Хацумомо? – спросила она. – Я должна найти ее.    

– Мне  кажется, тебе больно, – сказала Анти. – Ты хочешь найти Хацумомо,  чтобы она сделала тебе еще больнее?    

Тыква  выглядела ужасно расстроенной, и, похоже, не только из-за пальца. Но когда я  спросила ее, что случилось, она убежала.    

Мама  сидела за столом и набивала трубку табаком, но, видимо, передумала курить и отложила  ее в сторону. На верхней полке ее шкафа, рядом с бухгалтерскими книгами, стояли  красивые часы в европейском стиле. Мама часто смотрела на них, но прошло  несколько длинных минут, а она ничего не говорила. Я не выдержала и нарушила  молчание.    

– Извините  за беспокойство, Мама, но мне сказали, вы хотели меня видеть.    

– Доктор  задерживается, – сказала она. – Мы подождем его.    

Я  представила, что она договорилась с Доктором Крабом о визите в окейю, чтобы  обсудить детали моего мизуажа. Я не ожидала этого, и у меня от волнения заболел  живот. Мама, пытаясь скоротать время, начала теребить Таку, которая быстро  устала от ее внимания и тихонько зарычала.    

Наконец  я услышала, как служанка приветствует кого-то у входа, и Мама спустилась вниз  по лестнице. Когда через несколько минут она вернулась, сопровождал ее вовсе не  Доктор Краб, а более молодой человек с густыми серебристыми волосами и с  кожаной сумкой через плечо.    

– Вот  девочка, – сказала ему Мама. Я поклонилась молодому доктору, он ответил  мне поклоном на поклон.    

– Госпожа, –  сказал он Маме, – где мы будем?..    

Мама  сказала ему, что лучше всего в этой же комнате, и по тому, как она закрыла  дверь, я поняла: должно случиться что-то неприятное. Она начала развязывать мой  пояс и раскладывать его на столе. Затем сняла с моих плеч кимоно и повесила его  на вешалку в углу, оставив меня в желтом нижнем платье. Я из последних сил  старалась сохранять спокойствие. Но в следующий момент Мама начала развязывать  пояс, закрепляющий мое нижнее платье. Мне не удалось удержаться от попытки  отстранить ее руки, но она отбросила мои руки так же, как это делал Барон.    

Сняв  пояс, она принялась за кошимаки, напомнив мне опять о случившемся в Хаконэ. Мне  это очень не понравилось, правда, вместо того чтобы снять мое платье, Мама  подняла его и велела мне лечь на циновку.    

Доктор  склонился над моими ногами. Мамеха рассказывала мне совсем немного о мизуаже,  но мне показалось, стоило бы знать немного больше. Неужели торговля завершена,  и этот молодой доктор стал победителем?    

А как же  Доктор Краб и Нобу? Я подумала, что Мама, наверное, сознательно саботирует план  Мамехи. Молодой доктор раздвинул мои ноги и коснулся их рукой, мягкой и  приятной, как рука Председателя. Я чувствовала себя настолько униженной, что  хотела закрыть лицо, а затем у меня возникло желание свести ноги вместе, но я  побоялась, как бы это не осложнило задачу и не растянуло процедуру. Поэтому я  лежала с закрытыми глазами, стараясь ровно дышать. В какой-то момент мне  показалось, что сразу две руки доктора находятся между моими ногами, но наконец  он убрал руки и накрыл меня моим платьем. Когда я открыла глаза, он вытирал  руки.    

– Девушка  нетронута, – сказал он.    

– Это  хорошая новость! – воскликнула Мама. – А будет много крови?    

– Там  совсем не должно быть крови. Я осмотрел ее только визуально.    

– Нет,  я имею в виду во время мизуажа.    

– Не  могу сказать. Думаю, обычное количество крови.    

Когда  молодой человек с серебристой шевелюрой ушел, Мама помогла мне одеться и велела  сесть за стол. Потом она без предупреждения схватила меня за мочку уха и  дернула так сильно, что я закричала. Она, продолжая держать меня за ухо,  придвинула мою голову к своей и сказала:    

– Ты  очень дорогой товар, маленькая девочка. Я недооценивала тебя, но, к счастью,  ничего не случилось. Имей в виду, я буду внимательно следить за тобой в  будущем. Мужчины станут дорого платить за то, что они хотят от тебя. Понимаешь?    

– Да,  госпожа! – сказала я. Правда, я бы сказала «да» в любом случае, учитывая  то, как сильно она оттягивала мне ухо.    

– Если  ты бесплатно дашь мужчине то, за что он должен платить, я выгоню тебя из окейи.  Ты получишь деньги и отдашь их мне. Я имею в виду не только это.    

Тут Мама  потерла одной рукой большой палец другой руки.    

– Мужчины  будут платить за это, – сказала она. – Но они также готовы платить  только за разговоры с тобой. Если я узнаю о твоих тайных встречах с  каким-нибудь мужчиной, даже если вы только разговариваете... – закончила  она свою речь и еще раз сильно дернула меня за ухо.    

Я с  трудом перевела дыхание и, когда почувствовала, что могу говорить, сказала:    

– Мама...  я не сделала ничего, что могло бы вас рассердить!    

– Еще  нет. Если ты разумная девушка, то никогда и не сделаешь.    

Я хотела  уйти, но Мама велела мне остаться. Она набила трубку, прикурила ее и сказала:    

– Я  приняла решение. Твой статус в окейе изменится. Меня обеспокоили ее слова, и я  начала что-то говорить, но Мама прервала меня.    

– Мы  назначим церемонию на следующую неделю. После этого ты станешь моей дочерью,  как будто я родила тебя. Я приняла решение удочерить тебя. Однажды окейя станет  твоей.    

Я не  знала, что на это сказать, и многое из произошедшего потом не помню. Мама продолжала  говорить, рассказывая мне, что, став дочерью окейи, я перееду в большую  комнату, которую сейчас делят Хацумомо и Тыква, а они займут мою маленькую  комнату. Я слушала вполуха, пока, наконец, не поняла, что, став дочерью окейи,  мне уже не придется бороться с Хацумомо. К такому итогу должен был привести  план Мамехи, но я до конца не верила, что это когда-нибудь произойдет. Мама  продолжала говорить, а я смотрела на ее бледные губы и пожелтевшие глаза.  Скорее всего, она неприятная женщина, но, будучи дочерью этой неприятной женщины,  я оказывалась вне досягаемости Хацумомо.    

Неожиданно  дверь отворилась, и вошла Хацумомо.    

– Что  ты хотела? – спросила Мама. – Я занята.    

– Выйди, –  сказала она мне. – Я хочу поговорить с Мамой.    

– Если  ты хочешь поговорить со мной, – сказала Мама, – то можешь спросить  Саюри, не будет ли она любезна покинуть мою комнату.    

– Окажи,  пожалуйста, любезность, Саюри, покинь комнату, – саркастически сказала Хацумомо.    

И  впервые в жизни я ответила ей, не страшась наказания.    

– Я  уйду, если мне скажет об этом Мама.    

– Мама,  не будете ли вы так любезны заставить Маленькую Госпожу Дурочку оставить нас  наедине? – сказала Хацумомо.    

– Не  надоедай! – сказала ей Мама. – Входи и говори, что ты хочешь.    

Хацумомо  это не понравилось, но она вошла и села за стол посредине между Мамой и мной,  достаточно близко, чтобы я могла почувствовать запах ее духов.    

– Бедная  Тыква сейчас прибежала ко мне очень расстроенная, – начала она. – Я  пообещала ей поговорить с вами. Она сказала мне очень странную вещь, будто вы  переменили свое решение.    

– Не  знаю, что она имела в виду. Но в последнее время я не меняла своих решений.    

– Я  ей сказала то же самое, что вы никогда не забираете свои слова обратно. Но  думаю, будет лучше, Мама, если вы сами скажете ей об этом.    

– Скажу  о чем?    

– Что  вы не изменили своего решения удочерить ее.    

– Откуда  взялась эта идея? Я никогда не собиралась удочерять ее.    

Мне было  очень тяжело слышать это, потому что я вспомнила Тыкву, сбегающую по лестнице в  слезах... Неизвестно, как сложится ее жизнь дальше. Хацумомо сидела с улыбкой,  делавшей ее похожей на дорогую фарфоровую статуэтку, но Мамины слова  подействовали на нее, как удар камнем. Она с ненавистью посмотрела на меня.    

– Так  значит, это правда! Вы собираетесь удочерить ее? Вы разве не помните, Мама, как  говорили, что собираетесь удочерить Тыкву? И просили меня сообщить ей эту  новость    

– Меня  не волнует, что ты говорила Тыкве. Кроме того, ты плохо справлялась с обязанностями  старшей сестры. Сначала все шло хорошо, но затем...    

– Вы  обещали, Мама, – сказала Хацумомо тоном, испугавшим меня.    

– Не  смеши! Ты знаешь, я годами наблюдала за Саюри. Почему я вдруг должна удочерять  Тыкву?    

Я  прекрасно знала, что Мама лжет. Она зашла так далеко, что повернулась ко мне со  словами:    

– Саюри-сан,  когда я впервые заговорила с тобой об удочерении? Наверное, уже год назад?    

Если вы  когда-либо видели кошку-маму, обучающую своего котенка охотиться, видели, как  она берет беспомощную мышку и раздирает ее, вы поймете, что Мама предоставляла  мне возможность научиться быть такой же, как она. Все, что от меня  требовалось, – солгать и сказать: «Да, Мама, вы много раз затрагивали этот  вопрос!» Это был бы мой первый шаг к тому, чтобы однажды самой стать  желтоглазой старой женщиной, живущей в унылой комнате с бухгалтерскими книгами.  Я опустила глаза на циновку, стараясь не видеть ни ту ни другую, и сказала, что  не помню.    

Лицо  Хацумомо от злости покрылось красными пятнами. Она направилась к двери, но Мама  остановила ее.    

– Через  неделю Саюри станет моей дочерью, – сказала она. – За это время тебе  нужно научиться относиться к ней с уважением. Когда пойдешь вниз, попроси одну  из служанок принести чай мне и Саюри.    

Хацумомо  слегка поклонилась и вышла.    

– Мама, –  сказала я, – мне очень неудобно служить причиной такого количества  проблем. Уверена, Хацумомо неправильно понимает ваши намерения в отношении  Тыквы, но... Разрешите задать вам вопрос? Возможно ли удочерить одновременно  Тыкву и меня?    

– О,  ты теперь разбираешься в бизнесе? – спросила она. – Ты хочешь  рассказать мне, как вести дела в окейе?    

Через  несколько минут появилась служанка с подносом, на котором стояли чайник и чашка,  не две чашки, а только одна. Мама сделала вид, что не заметила этого. Я налила  ей чай, и она начала пить его, внимательно изучая меня своими желтоватыми  глазами.    

 Глава 24    

     

Когда  Мамеха вернулась в город на следующий день и узнала о решении Мамы удочерить меня,  она обрадовалась, но не так, как я ожидала. Она кивнула и осталась  удовлетворенной, но не улыбнулась. Я спросила, может, что-то происходит не так,  как она планировала.    

– О  нет, торговля между Доктором Крабом и Нобу продолжается, как я и  надеялась, – сказала она мне, – и окончательная цифра представляет  собой довольно значительную сумму. Когда я узнала это, ты сообщила, что госпожа  Нитта собирается удочерить тебя. Чего еще можно желать?    

Это то,  что она сказала. Но правда, которую я узнавала постепенно в течение нескольких  лет, оказалась другой. Прежде всего торговля шла вовсе не между Доктором Крабом  и Нобу. Она вылилась в соперничество между Доктором Крабом и Бароном. Могу  представить, что при этом чувствовала Мамеха. Именно поэтому она неожиданно  охладела ко мне на некоторое время и не рассказывала всю правду.    

Это не  значит, что Нобу не участвовал в торгах. Он боролся за мой мизуаж, но только в  течение нескольких дней, пока сумма не перевалила за восемь тысяч йен. Он  перестал участвовать в этой борьбе вовсе не потому, что цена для него стала  слишком высокой. Мамеха с самого начала знала о его возможности заплатить  практически любые деньги, если бы он захотел. Проблема, которую Мамеха не  предвидела, заключалась в том, что у Нобу был не более чем праздный интерес к  моему мизуажу. Только определенный тип мужчин тратит свое время и деньги на  охоту за мизуажем, и, как оказалось, Нобу не из их числа. Несколько месяцев  назад, как вы помните, Мамеха предположила, что ни один мужчина не станет  поддерживать отношения с пятнадцатилетней начинающей гейшей, если его не  интересует мизуаж. Именно во время этого разговора она сказала мне: «Можешь не  надеяться, что его привлекла беседа с тобой». Возможно, она не ошибалась  относительно моих бесед, не знаю, но Нобу точно не интересовал мой мизуаж.    

Что  касается Доктора Краба, то он скорей бы выбрал самоубийство, чем позволил  кому-то вроде Нобу увести у него мизуаж. На самом деле, через несколько дней он  торговался уже не с Нобу, но не знал об этом, так как хозяйка Ичирики решила не  сообщать ему, желая поднять цену как можно выше. Поэтому, разговаривая с ним по  телефону, говорила что-то вроде этого: «О, Доктор, я сегодня получила  информацию из Осака, что поступило предложение о цене в девять тысяч йен».  Хозяйка никогда не любила откровенно лгать, а эта фраза могла толковаться как  угодно. Информация могла поступить хоть от ее сестры, живущей в Осака. Но когда  она упоминала Осака и предложения, конечно, Доктор Краб предполагал, что  предложение исходило от Нобу, хотя на самом деле – от Барона.    

Что же  касается Барона, то он прекрасно знал своего соперника, но ему было все равно.  Он хотел получить мизуаж и вел себя подобно мальчишке, желающему выиграть любой  ценой. Много лет спустя одна гейша рассказала мне о беседе, состоявшейся у нее  с Бароном примерно в это время. «Ты не слышала о том, что сейчас  происходит? – спросил у нее Барон. – Я пытаюсь добиться мизуажа, но  Доктор стоит на моем пути. Только один человек может освоить неисследованные  области, и в данном случае я хочу быть этим человеком! Но что мне делать? Этот  глупый Доктор, кажется, не понимает, что за цифрами, которыми он бросается,  стоят реальные деньги».    

По мере  того как цена становилась выше, Барон начал поговаривать о выходе из игры. И  хотя цифра уже приближалась к новому рекорду, хозяйка Ичирики решила поднять ее  еще выше, введя в заблуждение Барона, как она это сделала с Доктором. По  телефону она сказала ему, что другой господин сделал очень высокую ставку, а затем  добавила: «Тем не менее почти все думают, что он не поднимется выше». Уверена,  многие поверили бы этому, но сама хозяйка знала, что когда Барон сделает свою  последнюю ставку, какой бы она ни оказалась, Доктор повысит ее.    

В конце  концов Доктор Краб согласился заплатить одиннадцать тысяч пятьсот йен за мой  мизуаж. До настоящего времени это самая высокая цена за мизуаж в Джионе, а  возможно, и во всех районах гейш в Японии. Имейте в виду, что те дни один час  времени гейши стоил около четырех йен, а экстравагантное кимоно могло  продаваться за одну тысячу пятьсот йен. Может, это покажется небольшой суммой,  но она гораздо выше, чем, скажем, рабочий зарабатывал за год.    

Должна  признаться, я не очень умею считать деньги. Многие гейши гордятся отсутствием  наличных денег. Даже здесь, в Нью-Йорке, я живу так же. Хожу в магазины, в  которых меня знают, где продавцы записывают все мои покупки, а когда в конце  месяца приходит счет, я прошу своего помощника оплатить его. Так что вы видите,  я до сих пор не могу сказать, сколько денег трачу или на сколько флакон духов  стоит дороже, чем журнал. Поэтому мне меньше всего подходит рассуждать о  деньгах. Тем не менее хочу сослаться на слова своего близкого друга, сказавшего  мне – а он знал о чем говорил, потому что был Министром финансов Японии в  1960-е годы – деньги дешевеют с каждым годом, поэтому мизуаж Мамехи в 1929 году  стоил гораздо больше, чем мой в 1935-м, хотя мой и составил одиннадцать тысяч  пятьсот йен, а мизуаж Мамехи – семь или восемь тысяч йен.    

Конечно,  все эти рассуждения никого не волновали во время продажи моего мизуажа. Все считали,  что я установила новый рекорд, и он держался до 1950 года, когда начинающей  гейшей стала Кацумийо, с моей точки зрения – величайшая гейша двадцатого века.  Хотя, учитывая мнение Министра финансов, настоящий рекорд оставался за Мамехой  до 1960-х годов. Но независимо от того, кому принадлежал настоящий рекорд –  мне, Кацумийо, Мамехе или даже Мамумицу в 1890-х годах, можете представить, как  начали чесаться маленькие Мамины ручки, когда она услышала о рекордной сумме  денег.    

Нет  сомнений, именно это подтолкнуло Маму удочерить меня. Плата за мой мизуаж оказалась  более чем достаточной для возвращения всех моих долгов окейе. Если бы Мама не  удочерила меня, некоторые из этих денег попали бы в мои руки. Можете себе  представить чувства Мамы по этому поводу. Когда же я становилась дочерью окейи,  мои долги переставали существовать, но все мои доходы шли в окейю, причем не  только за мизуаж, но и все последующие.    

Удочерение  состоялось на следующей неделе. Мне уже однажды изменили имя, а теперь изменили  и фамилию. В подвыпившем доме на морском берегу жила Сакамото Чио. Теперь меня  звали Нитта Саюри.    

Из всех  важных моментов в жизни гейши мизуаж считается главнейшим. Мой состоялся в июле  1935 года, когда мне было пятнадцать лет. Все началось после обеда. Мы с  Доктором Крабом выпили сакэ во время церемонии, связавшей нас вместе. Смысл  этой церемонии заключался в том, что, даже если сам мизуаж завершится довольно  быстро, Доктор Краб на всю дальнейшую жизнь останется моим партнером по  мизуажу, хотя это и не дает ему каких-то особых привилегий. Церемония проходила  в чайном доме Ичирики в присутствии Мамы, Анти, Мамехи, а также хозяйки Ичирики  и господина Бэкку, моего костюмера. На меня надели наиболее официальную одежду  начинающей гейши – черное платье с красным нижним бельем, цвет которого символизировал  начало. Мамеха велела мне вести себя очень сдержанно, как будто у меня совсем  отсутствует чувство юмора. Учитывая мое волнение, мне это было несложно  сделать, когда я шла по коридору чайного дома Ичирики с длинным шлейфом моего  кимоно, волочившимся по полу.    

После  церемонии мы все пошли в ресторан Китчо на обед. Обед также считался официальным  мероприятием, поэтому я совсем мало говорила и еще меньше ела. За обедом Доктор  Краб, вероятно, начал думать о том, что произойдет позже, и сидел со скучающим  видом. Каждый раз, когда я смотрела на него, он сидел, уставившись в стол, как  на деловой встрече.    

После  обеда господин Бэкку доставил меня на рикше в прекрасную гостиницу рядом с  храмом Нанзэн-Йи. Он побывал там заранее, забронировал комнату и подготовил мою  одежду. Сейчас он помог мне снять парадное кимоно и переодел в более простое, с  поясом без набивок, которые доставили бы неудобство Доктору. Узел Бэкку завязал  так, чтобы его можно было легко развязать. Когда меня полностью одели, я так  нервничала, что господин Бэкку вынужден был проводить меня в мою комнату и  посадить около двери в ожидании прихода Доктора. После его ухода я испытала  такой ужас, будто мне предстояла операция по удалению почки, печени или  чего-нибудь в этом роде.    

Вскоре  появился Доктор Краб и попросил меня заказать для него сакэ, пока он примет ванну.  Мне показалось, он ожидал, что я помогу ему раздеться, так странно он посмотрел  на меня. Но мои руки стали такими холодными и неловкими, что я усомнилась в  том, что смогу это сделать. Он появился через несколько минут одетый в пижаму и  открыл дверь в сад, где мы сели на маленьком деревянном балконе, потягивая сакэ  и слушая сверчков и шум ручья внизу. Я пролила сакэ на кимоно, но Доктор не  заметил этого. Честно говоря, казалось, он вообще ничего не замечает, разве что  рыбу, вынырнувшую в ближайшем пруду, на которую он указал мне, словно никогда  не видел ничего подобного. Пока мы сидели на балконе, пришла служанка и  застелила нашу постель.    

Наконец,  Доктор оставил меня на балконе и вошел в комнату. Я села так, что могла наблюдать  за ним краем глаза. Он достал из своей сумки два белых полотенца и положил их  на стол. Затем разложил на постели подушки, подошел к двери и стоял до тех пор,  пока я не поднялась с колен и не пошла к нему.    

Он снял  мой пояс и велел мне лечь поудобнее на постель. Мне все казалось странным и пугающим,  любое движение – неудобным. Но я легла на спину и подложила под голову подушку.  Доктор развязал мое платье и долго изучал то, что находилось под ним. Затем он  начал растирать мои ноги, и это помогло мне расслабиться. Процедура  продолжалась довольно долго, наконец, он взял два белых полотенца,  распакованных раньше, велел мне поднять бедра и расстелил их подо мной.    

– Полотенца  впитают в себя кровь, – сказал он мне.    

Конечно,  в процессе мизуажа всегда бывает какое-то количество крови, но мне никто толком  не объяснил почему. Уверена, стоило вести себя как можно более спокойно и даже  быть благодарной Доктору за такую предусмотрительность, но вместо этого я  выкрикнула: «Какая кровь?» При этом из-за пересохшего горла мой голос срывался.    

Доктор  Краб начал объяснять, что девственная плева, хотя я и не представляла, что это  такое, часто кровоточит, когда рвется, и так далее... Я пришла в такой ужас от  услышанного, что приподнялась с постели, а Доктор положил руки мне на плечи и  мягко вернул в исходное положение.    

Думаю,  такого рода беседа могла бы подавить аппетит некоторых мужчин к тому, что они собирались  делать, но Доктор не принадлежал к их числу. Он закончил объяснение и сказал  мне:    

– У  меня уже второй раз появляется возможность взять твой образец крови. Можно, я  тебе покажу?    

Туг я  заметила маленький деревянный ящик. Доктор достал ключ из кармана своих брюк и  открыл ящик. В нем хранились крошечные, закрытые пробками, стеклянные пробирки  с именами различных гейш. Среди этих имен я увидела имя Мамехи, великой  Мамикичи и довольно много других знакомых имен, в том числе и подруги Хацумомо  Корин.    

– Эта  – твоя, – сказал Доктор, доставая одну из пробирок.    

Он  написал мое имя с ошибкой. В пробирке находилось нечто, напоминающее раздавленную  сливу, но только более коричневого цвета. Доктор вытащил пробку и щипцами  достал ватный тампон.    

– Обычно  я не храню кровь своих пациентов, но ты мне очень понравилась. Я решил обязательно  стать твоим клиентом по мизуажу. Согласись, это довольно необычно иметь не  только твою кровь, собранную во время мизуажа, но также кровь из раны на твоей  ноге.    

Когда  Доктор показал несколько других пробирок, включая пробирку Мамехи, мне с трудом  удалось подавить чувство отвращения. В ее пробирке хранился не ватный тампон, а  небольшой кусочек белой ткани, с пятном цвета ржавчины, совершенно высохшим.  Доктора Краба очень впечатляли эти образцы, что же касается меня, то я смотрела  на них из вежливости, но, когда Доктор отворачивался, отводила от них взгляд.    

Наконец,  он закрыл свой ящик и поставил его рядом. Снял очки и положил их на соседний столик.  Я испугалась, что настал ответственный момент. И действительно, Доктор Краб  встал на колени, заключив между ними мои ноги. Думаю, мое сердце билось со  скоростью мышиного. Когда Доктор снял пижаму, я зажмурилась и закрыла рот  рукой. Но в последний момент, испугавшись, что произвожу плохое впечатление,  положила руку около головы.    

Руки  Доктора делали примерно то же самое, что и руки молодого доктора с серебристыми  волосами несколько недель назад. Затем он лег на меня. Я делала все, чтобы  создать мысленный барьер между собой и Доктором, но этого оказалось недостаточно,  чтобы не чувствовать «угорь» Доктора, как его называла Мамеха. Лампа  по-прежнему горела, и я наблюдала за нашими тенями на потолке. Доктор с такой  силой давил на меня, что моя голова впечаталась в подушку. Не зная, что делать  со своими руками, я обхватила ими подушку и крепче сжала глаза, и при этом ощущала  активные действия как на себе, так и внутри себя. Должно быть, появилось уже  довольно много крови, потому что в воздухе висел неприятный металлический  запах. Я напомнила себе, как много Доктор заплатил за эту привилегию, и  надеялась, что он получает большее удовольствие, чем я.    

Наконец,  бездомный угорь пометил свою территорию, и Доктор лег всей своей тяжестью на  меня, влажный и потный. Мне совсем не нравилась такая близость с Доктором,  поэтому я сделала вид, что мне тяжело дышать в надежде, что он слезет с меня.  Долгое время он вообще не шевелился, но затем резко встал на колени и стал  опять очень деловым. Я не смотрела на него, но краем глаза заметила, что он  вытирается одним из полотенец, бывших подо мной. Он завязал пояс своей пижамы и  надел очки, не заметив маленького кровяного пятна на линзе. Затем начал  вытирать у меня между ног, используя полотенце и ватные тампоны, словно мы  находились в палате госпиталя. К этому времени я почувствовала себя комфортнее.  Доктор же достал деревянный ящик и вытащил ножницы. Он вырезал кусочек  кровавого полотенца, лежащего подо мной и вложил его в стеклянную пробирку с  моим неправильно написанным именем на ней. Затем официально поклонился мне и  сказал:    

– Спасибо  тебе большое.    

Мне было  сложно ответить ему поклоном, лежа на спине, но это и не важно, потому что  Доктор сразу встал и вышел в ванную комнату.    

Я не  отдавала себе в этом отчет, но у меня сильно участилось дыхание. Теперь, когда  все было позади, дыхание восстановилось, я успокоилась и даже улыбнулась. Чем  больше я думала о том, что произошло, тем более забавным мне все это казалось,  и в какой-то момент я начала смеяться. Но быстро постаралась успокоиться, ведь  Доктор находился в ванной комнате по соседству. Я представила себе хозяйку  Ичирики, названивающую Нобу и Барону во время торговли, вспомнила, какие деньги  на это потрачены и все проблемы, связанные с этим мероприятием. Я с трудом  могла представить Нобу на месте Доктора, потому что уже начала думать о нем, как  о друге. И даже не хотела задумываться, как мог пройти мизуаж с Бароном.    

Пока  Доктор принимал ванну, я постучала в дверь господина Бэкку. Он помог мне надеть  ночное платье, а вбежавшая служанка поменяла постельное белье. Позже, после  того как Доктор уснул, я встала и спокойно искупалась. Мамеха велела мне не  спать всю ночь, в случае, если Доктор проснется и чего-нибудь захочет. Но хотя  я и пыталась не спать, все равно уснула. Правда, мне удалось проснуться утром  раньше Доктора и привести себя в порядок, прежде чем он меня увидел.    

После  завтрака я встретила Доктора Краба у входа в гостиницу и помогла ему обуться.  Уходя, он поблагодарил меня за вечер и протянул небольшой пакет. Я почему-то  подумала, что это драгоценный камень наподобие подаренного мне Нобу или кусочки  окровавленного полотенца. Но когда я набралась смелости и открыла его,  вернувшись в комнату, то обнаружила пакетик с китайскими лекарственными  травами. Не зная, что с ними делать, я спросила господина Бэкку, и он объяснил,  что эти травы нужно добавлять в чай один раз в день, чтобы избежать беременности.    

– Будь  осторожна с ними, потому что они очень дорогие. Но не слишком осторожна, ведь  они все же дешевле, чем аборт.    

Может  показаться странным, но после мизуажа мое восприятие мира изменилось. Тыква,  которая не прошла через мизуаж, казалась мне неопытной и ребячливой, несмотря  на то, что была старше. После мизуажа начинающая гейша носит новую прическу, с  красным шелковым бантом у основания пучка. Теперь, гуляя по улицам или в  коридорах школы, я замечала начинающих гейш с такими же прическами и с  уважением относилась к тем, кто прошел через мизуаж, считая себя гораздо более  опытной, чем те, у кого его еще не было.    

Уверена,  все начинающие чувствуют себя примерно так же, как и я, испытав мизуаж. Но у меня  не просто изменился взгляд на мир. Изменилась моя каждодневная жизнь, потому  что Мама стала иначе ко мне относиться. Она принадлежала к тем людям, и думаю,  вы поняли это, кто замечает вещи, только если на них есть ценники. Когда мы шли  по улице, ее мозги, вероятно, работали, как счеты: «О, это маленькая Юкийо, чья  глупость стоила ее старшей сестре около сотни йен в прошлом году. А вот идет  Ичимицу, которая должна быть очень довольна платежами, производимыми ее новым  данной». Если бы Мама пошла вдоль ручья Ширакава в ясный весенний день, когда  все наслаждаются падающими в воду лепестками цветущей вишни, у нее бы зрел  план, как заработать деньги на продаже этих деревьев или на чем-нибудь в этом  роде.    

Думаю,  до моего мизуажа Мама не обращала внимания на неприятности, доставляемые мне  Хацумомо. Но после того как на меня повесили ценник, она контролировала  Хацумомо, и мне даже не пришлось ее просить об этом. Не знаю, как ей это  удалось. Может, она просто сказала: «Хацумомо, если твое поведение причинит  проблемы Саюри и будет стоить денег окейе, платить придется тебе». С тех пор,  как моя мама заболела, у меня была очень трудная жизнь, теперь же появился какой-то  просвет. Не скажу, что никогда не чувствовала себя расстроенной или уставшей,  на самом деле я чувствовала себя уставшей большую часть времени. Жизнь в Джионе  не дает расслабиться живущим там женщинам. Но с огромным облегчением я  почувствовала себя свободной от Хацумомо. Жизнь в окейе стала почти приятной.  Став дочерью окейи, я ела, когда хотела, и первая выбирала кимоно, не дожидаясь  Тыквы. А когда делала свой выбор, Анти бралась за иглу и подгоняла его под мой  размер. Хацумомо продолжала смотреть на меня с ненавистью, вызванной вовсе не  новым отношением ко мне в окейе. Но когда и Тыква проходила мимо меня с  обеспокоенным выражением лица и отводила глаза в сторону, даже если мы  сталкивались лицом к лицу, мне становилось очень больно. Мне всегда казалось,  наша дружба не зависит ни от каких обстоятельств. Теперь я так не думала.    

После  моего мизуажа Доктор Краб практически полностью исчез из моей жизни. Я говорю  «практически», потому что, хотя мы с Мамехой больше и не ходили в чайный дом  Щире развлекать его, я случайно сталкивалась с ним на вечеринках в Джионе. С  Бароном же, с другой стороны, я больше никогда не встречалась. Я еще не знала о  той роли, которую он сыграл в повышении цены моего мизуажа, но понимала, Мамеха  не хотела, чтобы мы с ним пересекались. Я и сама бы чувствовала себя так же  неуютно рядом с Бароном, как и Мамеха. В любом случае, не могу сказать, что мне  не хватало этих мужчин.    

Но  существовал человек, которого мне очень хотелось увидеть опять. Думаю, мне не  нужно вам говорить, что это Председатель. Он не играл никакой роли в плане  Мамехи, поэтому я считала, что мои отношения с ним не должны прерваться только  потому, что мизуаж позади. Я обрадовалась, когда спустя несколько недель после  мизуажа меня пригласили на вечеринку от «Ивамура Электрик». Когда я появилась в  тот вечер, там оказались и Председатель, и Нобу. Раньше я бы обязательно села  рядом с Нобу, но после удочерения Мамой мне не нужно было больше думать о нем  как о спасителе. К тому же место рядом с Председателем оказалось свободно, и я,  слегка волнуясь, заняла его. Председатель очень тепло поблагодарил меня, когда  я наливала ему сакэ, но на протяжении всего вечера не смотрел на меня. Нобу же  всегда, когда я смотрела в его сторону, всем своим видом показывал, что я  единственный человек в этой комнате, которого он знает. Позже я старалась проводить  больше времени с ним.    

Прошел  месяц или около того, и во время одной из вечеринок я упомянула Нобу, что Мамеха  организовала мне поездку на фестиваль в Хиросиму. Не уверена, что он слышал мои  слова, но вернувшись на следующий день в окейю из школы, я нашла в своей  комнате новый деревянный чемодан, посланный им мне в подарок. Чемодан оказался  гораздо красивее даже взятого мною напрокат у Анти для поездки в Хаконэ на  вечеринку Барона. Я почувствовала себя очень неловко из-за своего желания  дистанцироваться от Нобу только потому, что не было больше никакого плана, где  бы ему отводилась ведущая роль. В письме я написана ему, что хотела бы лично  выразить свою благодарность за подарок, во время нашей встречи на следующей  неделе, на большой вечеринке, запланированной «Ивамура Электрик» несколько  месяцев назад. Но затем произошло следующее. Незадолго до вечеринки я получила  сообщение, что мне не нужно приходить на банкет. По стечению обстоятельств, я  все равно пошла в Ичирики в тот вечер на другую вечеринку. Когда я вошла в  Ичирики, дверь в банкетную залу открылась, и молодая гейша по имени Кацуе вышла  в холл. Прежде чем она закрыла дверь, я услышала смех Председателя. Я подбежала  к Кацуе прежде, чем она успела выйти из чайного дома.    

– Извини,  пожалуйста, за беспокойство, – сказала я, – ты вышла с вечеринки, организованной  «Ивамура Электрик»?    

– Да,  там очень весело. Где-то двадцать пять гейш и около пятидесяти мужчин...    

– А...  Председатель Ивамура и Нобу-сан оба там? – спросила я.    

– Нобу  там нет. Он заболел и очень извинялся, что не сможет прийти. Но Председатель  там. Почему ты спрашиваешь?    

Я что-то  пробормотала в ответ, не помню, что именно, и удалилась.    

До этого  момента я думала, что Председатель ценит мое общество примерно так же, как  Нобу. Теперь же поняла: я интересовала только Нобу, а все остальное – лишь иллюзии.    

 Глава 25    

     

Мамеха  выиграла пари у Мамы, но по-прежнему занимала важное место в моей жизни. В течение  нескольких следующих лет она работала над тем, чтобы сделать мое лицо известным  всем ее лучшим клиентам, а также другим гейшам в Джионе. В это время мы  оправлялись от Депрессии, и официальные банкеты проходили не так часто, как  хотелось бы Мамехе. Но она брала меня на разнообразные неформальные  мероприятия, не только в чайные дома, но и на экскурсии, пьесы Кабуки и так  далее. Жаркими летними днями, когда все чувствовали себя расслабленно, эти  мероприятия обычно проходили довольно забавно. Например, группа мужчин решила  проплыть на лодке вдоль реки Камо и попить сакэ, свесив ноги в воду.    

Иногда  вечерами богатые бизнесмены или аристократы устраивали вечеринки с гейшами только  для себя. Они проводили вечера, часто заканчивавшиеся за полночь, с танцами,  пением и выпивкой с гейшами. Помню, на какой-то вечеринке жена одного из наших  гостей стояла у двери с конвертом, содержащим щедрое вознаграждение. Она дала  Мамехе два конверта и попросила передать один из них гейше Томицуру, которая  «ушла домой раньше с головной болью». На самом деле она так же хорошо, как и  мы, знала, что Томицуру – любовница ее мужа и ушла с ним в другое крыло дома,  чтобы составить ему компанию на ночь.    

Многие  из вечеринок в Джионе посещали известные художники, писатели и актеры Кабуки, и  тогда они порой бывали очень оригинальными, но большинство вечеринок носило  светский характер. Гостями чаще всего были руководитель какой-нибудь небольшой  компании и его заместитель или один из подчиненных, например, недавно принятый  на работу или получивший повышение в должности, либо кто-то в этом роде. Иногда  какая-нибудь гейша напоминала мне о том, что, как начинающая, я должна сидеть  молча и слушать беседы в надежде в будущем самой стать хорошей собеседницей. Но  большинство бесед, которые мне доводилось слышать на вечеринках, меня совершенно  не впечатляли и вовсе не казались умными. Мужчина мог повернуться к гейше и  сказать: «Погода стоит необычно теплая, правда же?» А гейша на это отвечает  что-нибудь вроде: «Да, очень теплая!» Затем начинает играть с ним в «пьяницу»,  и вскоре ее собеседник напивается до такой степени, что он на следующий день не  помнит, понравилось ему на вечеринке или нет. Мне подобное поведение казалось  ужасным. Когда мужчина приезжал в Джион с целью расслабиться и отдохнуть, а  вовлекался в детскую игру «камень-ножницы-бумага», то, с моей точки зрения, ему  лучше было бы остаться дома и поиграть со своими детьми или внуками, которые, по  крайней мере, умнее, чем эта глупая гейша, с которой он имел несчастье провести  время.    

Хотя  иногда мне доводилось слушать действительно умных гейш, и Мамеха, конечно, была  одной из них. Я очень много узнала из ее бесед. Например, на слова мужчины:  «Правда же, очень теплая погода?» – у нее была припасена дюжина готовых  ответов. Старому и распутному мужчине она могла сказать: «Теплая? Вероятно,  такой эффект на вас оказывают красивые женщины, окружающие вас здесь». Если же  вопрос задавал высокомерный молодой человек, не отдающий себе отчета, куда он  пришел, она ставила его на место следующими словами: «Вас окружает полдюжины  лучших гейш Джиона, а вы можете говорить только о погоде?» Однажды я наблюдала  сцену, когда Мамеха подсела к молодому человеку лет девятнадцати-двадцати, не  более. Он скорее всего и не пошел бы на вечеринку, если бы его не пригласили.  Конечно, он не знал ни что сказать, ни как себя вести с гейшами, и уверена,  немного нервничал. Но тем не менее смело повернулся к Мамехе и сказал: «Тепло,  правда же?» Она понизила голос и сказала нечто вроде этого: «Вы совершенно  правы, тепло. Вам стоило бы увидеть меня, когда я вышла из ванны сегодня утром!  Обычно, если я совсем обнажена, мне прохладно, и я чувствую себя расслабленно.  Но сегодня утром капельки пота покрывали все мое тело – бедра, живот и... также  другие места».    

Когда  этот несчастный поставил чашечку с сакэ на стол, его пальцы дрожали. Думаю, он  на всю жизнь запомнил эту вечеринку с гейшами.    

Если вы  спросите меня, почему большинство из этих вечеринок довольно глупы, то здесь,  скорее всего, две причины. Первая заключается в том, что маленькие девочки,  проданные своими семьями в окейи, далеко не всегда умны от природы и способны  что-нибудь интересное сказать. Вторая же причина связана с мужчинами. Мужчины,  заработавшие достаточно денег, чтобы приехать в Джион, тратят их здесь  независимо от того, интересно им или нет. На самом деле, многие мужчины требуют  лишь почтительного отношения к себе. Положив руки на колени и сдвинув брови,  они ждут, что их будут развлекать. Однажды я наблюдала, как Мамеха провела  целый час, рассказывая различные истории мужчине, даже не посмотревшему в ее  сторону. Но самое неприятное заключалось в том, что именно этого он и хотел,  потому что всегда впредь приглашал Мамеху на свои вечеринки.    

Спустя  два года, во время которых я посещала вечеринки и презентации, продолжая учиться  и практиковаться в танцах, я перестала быть начинающей и стала просто гейшей.  Это произошло летом 1938 года, когда мне исполнилось восемнадцать лет. Этот  переход называется сменой воротничка, потому что начинающие гейши носят красный  воротничок, а гейши – белый. Хотя если вы увидите начинающую гейшу, то  воротничок окажется последней деталью, на которую вы обратите внимание.  Начинающая гейша, с ее длинноруким кимоно и волочащимся поясом, скорее заставит  вас думать о японской кукле, в то время как гейша выглядит скромнее, зато  гораздо женственнее.    

День,  когда я поменяла воротничок, стал счастливейшим в жизни Мамы, по крайней мере у  нее было великолепное настроение. Сейчас я прекрасно понимаю, о чем она думала.  Гейша, в отличие от начинающей, могла не только разливать мужчинам чай или  сакэ. Она могла иметь данну.    

Оказавшись  в Нью-Йорке, я поняла, что европейцы вкладывают в понятие «гейша». Время от  времени на различных вечеринках меня представляли какой-нибудь молодой женщине  в потрясающем платье и драгоценностях. Когда она узнавала, что я – гейша из  Киото, то делала такую гримасу, словно произошло что-то неслыханное и она не  знала, что сказать. Она думала: «Господи... Я разговариваю с проституткой...»  Минуту спустя ее выручал эскорт – богатый мужчина лет на тридцать–сорок ее  старше. Я часто спрашивала себя, почему мы не можем найти общий язык, ведь у  нас так много общего. Она такая же содержанка, как и я в свое время.    

Уверена,  я не знаю очень многого об этих молодых женщинах в потрясающих нарядах, но у  меня часто складывается впечатление, что не имея состоятельных мужей или  любовников, они бы стремились их заиметь и не гордились бы так собой. То же  самое распространяется и на первоклассных гейш. Чтобы стать популярной у многих  мужчин, гейше вполне достаточно ходить на разные вечеринки. Но гейша, желающая  стать звездой, обязательно должна иметь данну. Даже Мамеха, ставшая знаменитой  самостоятельно, благодаря рекламной кампании, вскоре бы потеряла часть  популярности, если бы не Барон, покрывший ее расходы, чтобы дать толчок ее карьере.    

Прошло  не более трех недель с тех пор, как я сменила воротничок. Мама однажды подошла  ко мне во время моего обеда в приемной и села напротив, большую часть времени  затягиваясь трубкой. Я читала журнал, но прервалась из вежливости, хотя Мама,  казалось, и не собиралась мне ничего говорить. Через некоторое время она  отложила трубку и сказала:    

– Тебе  не следует есть соленые огурцы. Испортишь свои зубы. Посмотри, как я испортила  свои.    

Думаю,  Мама никогда сама не верила, что испортила зубы солеными огурцами. Открыв свой  рот и показав зубы, она снова взяла трубку и затянулась.    

– Анти  любит соленые огурцы, – сказала я, – а ее зубы превосходны.    

– Откуда  ты знаешь, что зубы Анти в хорошем состоянии? Она не зарабатывает своим хорошеньким  маленьким ртом. Вели поварихе не давать их тебе... Но я пришла сюда вовсе не  для разговоров о соленых огурцах. Я хочу сказать тебе, что в это же время в  следующем месяце у тебя появится данна.    

– Данна!  Но, Мама, ведь мне всего восемнадцать.    

– У  Хацумомо не было данны до двадцати лет. А те, что появлялись позднее, не задерживались  надолго... Ты должна радоваться.    

– Я  очень рада, но, наверное, придется тратить много времени на его развлечение?  Мамеха считает, что прежде я должна создать себе хорошую репутацию, хотя бы в  течение нескольких лет.    

– Мамеха!  А что она знает о бизнесе? В следующий раз я посоветуюсь с ней, смеяться мне  или нет.    

Сегодня  девочки даже в Японии привыкли забираться на стол и кричать на своих мам, но в  те дни мы лишь кланялись и говорили «Да, мама», и извинялись за причиненные  неудобства. Именно так я тогда и ответила.    

– Позволь  мне самой решать вопросы бизнеса, – продолжала Мама – Только дурак не примет  предложения, сделанного Нобу Тошикацу.    

От этих  слов мое сердце почти остановилось. Мне казалось очевидным, что Нобу однажды  предложит себя в качестве данны Несколькими годами раньше он предлагал купить  мой мизуаж и с тех пор приглашал меня на вечеринки чаще любого из мужчин. Не  могу сказать, что не думала об этой возможности, но до конца не верила в то,  что она реально произойдет и изменит мою судьбу. В первый день моей встречи с  Нобу на соревнованиях по сумо я прочитала в альманахе «Баланс хорошего и плохого  может открыть дверь судьбе». Практически каждый день с тех пор я в той или иной  связи вспоминала эти слова. Хорошее и плохое. Это Мамеха и Хацумомо, мое  удочерение Мамой и мизуаж, который к нему привел а также Председатель и Нобу.  Не хочу сказать, что мне не нравился Нобу. Пожалуй, даже наоборот. Но став  любовницей Нобу, я навсегда вычеркивала из своей жизни Председателя.    

Мама  заметила, как меня шокировали ее слова, в любом случае, она осталась недовольна  моей реакцией. Но прежде чем она заговорила со мной, мы услышали шум за дверью,  словно кто-то подавлял кашель и в тот же момент в комнату вошла Хацумомо. Она  держала тарелку с рисом, демонстрируя тем самым свою невоспитанность.    

– Мама, –  сказала она, глотая рис, – вы хотите, чтобы я подавилась? – Видимо,  она слушала нашу беседу, пока обедала – Итак, знаменитая Саюри станет  любовницей Нобу Тощикацу, – продолжала она, – разве это не здорово?    

– Если  ты пришла сюда сказать что-нибудь полезное, говори, – сказала ей Мама    

– Да, –  входя и садясь за стол, сказала Хацумомо – Саюри сан, может, ты не  представляешь этого, но в результате происходящего между гейшей и ее данной  появляются дети. Понимаешь? И данна очень расстраивается, если гейша рожает  ребенка от другого мужчины. Тебе же придется проявлять особую осторожность,  ведь Нобу сразу догадается, что это не его ребенок, если у него окажется две  руки, как у большинства из нас.    

Хацумомо  показалась очень смешной ее маленькая шутка.    

– Тебе  стоит отрезать одну из своих рук, – сказала Мама – Может, в этом случае ты  сможешь достичь таких же успехов, как Нобу Тощикацу.    

– Для  этого мне нужно иметь такое же лицо, – сказала она, улыбаясь, и взяла со  стола тарелку с рисом.    

Вечером  я пошла поговорить с Мамехой. Стояло жаркое лето. Я сидела за столом у нее в  квартире, потягивала чай и старалась не показывать ей, как мне тяжело. Желание  быть с Председателем служило мне стимулом к учебе все эти годы. Если в моей  жизни не будет никого, кроме Нобу, каждодневных вечеринок в Джионе и  танцевальных концертов, тогда непонятно, ради чего я так боролась.    

Мамеха  долго ждала, пока я расскажу о причине своего визита. Я поставила чашку на стол  и испугалась, что мой голос сел и я не смогу говорить. Поэтому, подождав еще  несколько минут, собралась, сглотнула и сказала.    

– Мама  говорит, что где-то через месяц у меня появится данна.    

– Я  знаю. И твоим данной станет Нобу Тощикацу.    

Я с  трудом сдерживала слезы и совсем не могла говорить.    

– Нобу-сан  хороший человек – сказала она – И ты ему очень нравишься.    

– Да,  но Мамеха-сан, не знаю, как лучше сказать. Это совсем не то, что я себе  представляла.    

– Что  ты имеешь в виду? Нобу-сан всегда по-доброму относился к тебе.    

– Но,  Мамеха-сан я не хочу доброты.    

– Да?  Мне казалось, добрые отношения нравятся всем. Может, ты хочешь сказать, что хочешь  чего-то большего, чем доброта? И об этом большем ты просто не смеешь спросить?    

Конечно,  Мамеха была права. Когда я услышала эти слова, слезы прорвались сквозь хрупкую  стену, удерживавшую их, с ужасным чувством стыда я положила голову на стол и  позволила им вытечь. Только когда я собралась, Мамеха заговорила.    

– Что  ты хочешь, Саюри? – спросила она.    

– Что-нибудь  другое.    

– Я  понимаю, – сказала она, – ты считаешь Нобу некрасивым, но...    

– Мамеха-сан,  вовсе не в этом дело. Нобу прекрасный человек, но...    

– Но  ты хочешь повторить судьбу Шизу?    

– Шизу?    

Шизу,  хотя и не особенно популярная гейша, считалась самой удачливой женщиной в  Джионе. В течение тридцати лет она была любовницей аптекаря. Он не слишком  богат, она не слишком красива, но в Киото сложно было найти двух людей, которым  было бы так хорошо друг с другом, как им. Как всегда, Мамеха оказалась близка к  правде больше, чем я предполагала.    

– Тебе  уже восемнадцать лет, Саюри, – продолжала она, – ни ты и ни я не  знаем свою судьбу. Ты можешь ее никогда и не узнать! Судьба не всегда похожа на  вечеринку в конце дня. Иногда она не более чем борьба на протяжении всей жизни,  изо дня в день.    

– Но,  Мамеха-сан, как это жестоко!    

– Да,  жестоко, – сказала она. – Но никто из нас не может избежать своей  судьбы.    

– Пожалуйста,  это не касается моей судьбы или чего-то в этом роде. Как вы сказали, Нобу-сан  очень хороший человек. Понимаю, я не должна чувствовать ничего, кроме  благодарности за проявленный с его стороны интерес, но... Я очень о многом  мечтала.    

– Но  почему ты думаешь, что после того как Нобу дотронется до тебя, ты ничего не сможешь  сделать? А какой ты, Саюри, представляла себе жизнь гейши? Мы не становимся  гейшами, чтобы наслаждаться жизнью. Мы становимся гейшами, потому что у нас нет  другого выбора.    

– Мамеха-сан...  пожалуйста... неужели я настолько глупа, чтобы мечтать, будто однажды...    

– Молодые  девушки всегда мечтают о чем-то подобном, Саюри. Мечты похожи на украшения для  волос. Девушкам нравится носить много таких украшений, но когда они становятся  старыми, они глупо выглядят даже с одним таким украшением.    

Я  старалась не потерять контроль над своими чувствами. Мне удавалось сдерживать  слезы, хотя изредка они просачивались, как смола на стволе дерева.    

– Мамеха-сан, –  сказала я, – вы испытываете... сильные чувства к Барону?    

– Барон  очень хороший данна.    

– Да,  конечно, это правда, но испытываете ли вы к нему чувства, как к мужчине? Ведь некоторые  гейши испытывают чувства к своим даннам...    

– Наши  отношения с Бароном очень удобны для него и очень выгодны для меня. Если бы  наши отношения скрепляла страсть, то они могли бы быстро перерасти в ревность  или ненависть. Если хочешь добиться успеха, Саюри, нужно иметь уверенность, что  чувства мужчины всегда под твоим контролем. Барон порой совершенно невыносим,  но у него очень много денег, и он не боится их тратить. И, к счастью, он не  хочет иметь детей. Нобу – твой шанс в жизни. Он очень хорошо знает, что делает.  Не удивлюсь, если он ожидает от тебя больше, чем Барон ожидал от меня.    

– Но  Мамеха-сан, а твои собственные чувства? Я имею в виду, был ли когда-нибудь мужчина...    

Я хотела  спросить, был ли в ее жизни мужчина, вызвавший в ней чувство страсти, но видела,  что раздражаю ее.    

– У  вас с Нобу есть эн, Саюри, и никуда от этого не деться, – сказала она.    

Я знала,  что она права. Эн – кармическая связь, прослеживающаяся в течение всей жизни.  Сейчас многие люди считают свою жизнь делом случая, а в те дни мы рассматривали  себя кусочками глины, на которой всегда остаются отпечатки пальцев того, кто до  нас дотрагивается. Прикосновения Нобу оставили самый заметный отпечаток на мне.  Никто не мог бы убедить меня в том, что Нобу – моя судьба, но между нами всегда  существовала эн. Где-то в пейзаже моей жизни Нобу всегда будет присутствовать.  Но могла ли я знать, что самый трудный урок в моей жизни еще впереди?    

– Иди  в окейю, Саюри, – сказала мне Мамеха. – Готовься к предстоящему  вечеру. Ничто не помогает от разочарования лучше, чем работа.    

Я  посмотрела на нее с мольбой, но, увидев выражение ее лица, передумала говорить.  Я не могла понять, о чем она думала, мне казалось, она всматривалась в небытие  своим совершенным овальным лицом. Затем она тяжело вздохнула и с горечью  посмотрела в свой стакан с чаем.    

Женщина,  живущая в огромном доме, может гордиться красивыми вещами, окружающими ее, но в  тот момент, когда начинается пожар, ей приходится быстро выбрать лишь несколько  из них, которые для нее больше всего значат. После разговора с Мамехой я  почувствовала, как загорелась моя жизнь, и тщетно пыталась найти хоть что-то,  что для меня станет важным после того, как Нобу станет моим данной. Однажды  вечером, сидя за столом в чайном доме Ичирики и пытаясь не задумываться о своих  неприятностях, я неожиданно представила ребенка, потерянного в заснеженном  лесу, потому что белоголовые мужчины, которых я развлекала, очень напоминали  заснеженные деревья. Только на вечеринках, посещаемых военными, мне удавалось  убедить себя в том, что моя жизнь имеет хоть какой-то смысл. Шел 1938 год, и мы  уже привыкли к ежедневным сообщениям о войне в Маньчжурии. Сухопутные и морские  офицеры приезжали отдохнуть в Джион. С мутными глазами, после седьмой или  восьмой чашки сакэ, они говорили, что ничто так не поддерживает их боевой дух,  как визиты в Джион. Возможно, они говорили это только женщинам, развлекавшим  их, но мысль, что я, молодая девушка с побережья, могу принести какую-то пользу  своей нации... Конечно, эти вечеринки не избавляли меня от моих страданий, но  они помогали мне, напоминая, насколько эгоистичны на самом деле мои страдания.    

Прошло  несколько недель, и однажды вечером, в Ичирики, Мамеха сказала, что пришло  время подвести итоги пари с Мамой. Уверена, вы помните, как они спорили о том,  смогу ли я отдать свои долги к двадцати годам. Как выяснилось, они были  погашены до того, как мне исполнилось восемнадцать.    

– Теперь,  когда ты сменила свой воротничок, – сказала мне Мамеха, – я не вижу  причины ждать дольше.    

Это то,  что она сказала, но, думаю, все было не так просто. Мамеха знала, как Мама ненавидела  отдавать долги, и получить их с нее будет еще труднее, когда сумма вырастет. А  мои заработки существенно возрастут после появления данны. Поэтому Мамеха  решила взять причитающееся ей как можно раньше, а о будущих заработках  беспокоиться в будущем.    

Несколько  дней спустя меня позвали в приемную нашей окейи, где я застала Маму с Мамехой  сидящими за столом друг напротив друга и беседующими о летней погоде. Рядом с  Мамехой расположилась седоволосая женщина по имени Окада – хозяйка окейи, где  когда-то жила Мамеха, продолжающая получать часть доходов Мамехи. Я никогда не  видела ее такой серьезной, сидящей уставившись в стол и совершенно не  проявляющей интереса к беседе.    

– Вот,  наконец, и ты! – сказала мне Мама. – Твоя старшая сестра пришла к нам  в гости и привела с собой госпожу Окада. Ты должна оказать любезность и  присоединиться к нам.    

Госпожа  Окада начала говорить, не поднимая глаз от стола.    

– Госпожа  Нитта, как сказала мне Мамеха по телефону, это скорее деловая встреча, нежели  частный визит. Саюри совсем не обязательно здесь присутствовать. Уверена, у нее  много других дел.    

– Я  не хотела бы, чтобы она выказывала неуважение к вам, – сказала Мама. –  Пусть побудет с нами те несколько минут, пока вы здесь.    

Я села  рядом с Мамой. Вошла служанка и поставила нам чай. Наконец, Мамеха сказала:    

– Вы  должны гордиться, госпожа Нитта, тем, как идут дела у вашей дочери. Ее удача превзошла  ожидания! Вы не согласны?    

– Я  не знаю ничего о ваших ожиданиях, – сказала Мама.    

И она  клацнула зубами, издала странный смешок, глядя по очереди на каждого из нас,  убеждаясь, что мы оценили ее ум. Никто не засмеялся, а госпожа Окада поправила  очки и прокашлялась. Затем Мама добавила:    

– Что  касается моих ожиданий, не могу сказать, что Саюри превзошла их.    

– Когда  мы впервые обсуждали ее перспективы несколько лет назад, – сказала  Мамеха, – мне показалось, вы о ней серьезно не думали. Вы даже не позволили  мне оплачивать ее учебу.    

– Я  не считала правильным отдавать судьбу Саюри в руки человека, не имеющего отношения  к нашей окейе, – сказала Мама. – У нас же есть Хацумомо.    

– Бросьте,  госпожа Нитта, – сказала Мамеха смеясь. – Да Хацумомо задушит бедную  девочку прежде, чем чему-нибудь ее научит!    

– Хацумомо  – непростой человек, но решая судьбу девочки вроде Саюри, нужно иметь  уверенность, что вы принимаете верное решение в верное время. Что-то вроде  соглашения, заключенного между нами, Мамеха-сан. Полагаю, вы пришли сегодня,  чтобы произвести расчет.    

– Госпожа  Окада оказала мне любезность и записала все цифры, – сказала Мамеха. –  Буду благодарна вам, если вы посмотрите их.    

Госпожа  Окада поправила очки и взяла бухгалтерскую книгу из сумки, лежащей у нее на коленях.  Пока она открывала книгу на столе и показывала колонки с цифрами Маме, мы с Мамехой  сидели молча.    

– Это  цифры, отражающие заработки Саюри за последний год? – спросила Мама. –  Боже, можно только мечтать о такой удаче, какую вы нам здесь обрисовали. Заработки  Саюри выше всех заработков в нашей окейе.    

– Цифры  впечатляют, – сказала госпожа Окада, – но они правдивы. Я сверяла  свои данные с записями регистрационного офиса в Джионе.    

Мама  клацнула зубами и засмеялась. Скорее всего, ей стало неудобно, что кто-то  уличил ее во лжи.    

– Может,  я не так внимательно смотрела бухгалтерские книги, как следовало, –  сказала Мама.    

Через  десять или пятнадцать минут две женщины согласовали цифру моего заработка с  начала дебюта. Затем госпожа Окада писала какие-то цифры на листке бумаги и,  наконец, вывела окончательную цифру и подчеркнула ее.    

– Вот  сумма, причитающаяся Мамехе-сан.    

– Учитывая  ту помощь, которую она оказала Саюри, – сказала Мама, – уверена, она  заслуживает даже большего. К сожалению, Мамеха согласилась взять половину того,  что гейша в ее положении обычно берет до тех пор, пока Саюри не расплатится со  своими долгами. Теперь долги выплачены, и Мамехе причитается оставшаяся  половина.    

– Насколько  я понимаю, Мамеха согласилась взять половину платы, – сказала госпожа Окада, –  чтобы в конце концов получить двойную сумму. Вот почему она согласилась  рискнуть. Если бы Саюри не удалось отдать долги, Мамеха бы получила  всего-навсего половину денег. Но Саюри преуспела, и Мамехе причитается двойная  оплата.    

– Госпожа  Окада, неужели вы можете представить, что я согласилась на такие условия? –  сказала Мама. – В Джионе каждый знает, как я осторожно обращаюсь с  деньгами. Это бесспорная правда, Мамеха очень помогла нашей Саюри. Я не смогу  заплатить двойную сумму, но хотела бы предложить дополнительные десять  процентов. Это даже чересчур щедро, учитывая, в каком тяжелом положении  находится наша окейя. Мы не можем позволить себе сорить деньгами. Слову  женщины, занимающей Мамину должность, обычно можно доверять, но это касается  кого угодно, но только не Мамы. Она приняла решение врать. Мы довольно долго  сидели молча. Наконец, госпожа Окада сказала:    

– Госпожа  Нитта, я нахожусь в очень сложном положении. Дело в том, что я прекрасно помню,  что говорила мне Мамеха.    

– Конечно,  вы помните, – сказала Мама. – Мамеха помнит по-своему, я по-своему.  Нам нужна третья сторона, и, к счастью, она у нас есть, хотя Саюри была совсем  девочкой в то время, и вряд ли она помнит какие-то цифры.    

– Уверена,  у нее превосходная память, – сказала госпожа Окада. – Но она же, как  дочь окейи, является заинтересованной стороной.    

– Да, –  заговорила, наконец, Мамеха, – но она также честная девушка. Я готова  согласиться с ее ответом и, надеюсь, госпожа Нитта тоже.    

– Конечно,  соглашусь, – сказала Мама и отложила свою трубку. – Ну, теперь  говори, Саюри.    

Если бы  у меня был выбор, прыгать ли мне снова с крыши и ломать руку, как в детстве,  или сидеть в этой комнате и думать над ответом на вопрос, заданный мне, я бы  выбрала первое и полезла по лестнице на крышу. Из всех женщин в Джионе Мамеха и  Мама больше, чем кто-либо, влияли на мою жизнь, и, совершенно очевидно, одна из  них останется недовольной. Я не сомневалась относительно того, что является  правдой, но, с другой стороны, мне предстояло жить с Мамой в окейе. Хотя Мамеха  сделала для меня столько, сколько никто в Джионе, и я вряд ли смогла бы вредить  ей.    

– Итак,  говори, – сказала мне Мама.    

– Насколько  я помню, Мамеха получила половину оплаты, но вы согласились заплатить ей  двойную цену в конце. Извините, Мама, но я так помню.    

После  продолжительной паузы Мама сказала:    

– Я  не так молода, как ты. Это не первый раз, когда меня подводит память.    

– У  нас у всех бывают такого рода проблемы время от времени, – заметила  госпожа Окада. – А что, госпожа Нитта, вы имели в виду, предлагая Мамехе  дополнительные десять процентов? Думаю, вы говорили о десяти процентах сверх  двойной оплаты, изначально предложенной ей.    

– Если  бы я только могла, – сказала Мама.    

– Но  вы предложили это только минуту назад. Вы же не могли за минуту изменить свое  решение?    

Госпожа  Окада уже не смотрела в стол, а устремила взгляд на Маму. После долгой паузы  она сказала:    

– Давайте  пока оставим этот разговор. В любом случае, мы много сделали для одного дня. Почему  бы нам не встретиться в другой раз и не определиться с окончательной цифрой.    

Мама  кивнула в знак согласия и поблагодарила обеих за приход.    

– Уверена,  вы довольны, – сказала ей госпожа Окада, убирая свою бухгалтерскую  книгу, – что у Саюри скоро появится данна. И это уже в восемнадцать лет! В  столь раннем возрасте сделать такой важный шаг...    

– У  Мамехи данна появился в этом же возрасте, – заметила Мама.    

– Многие  девушки в восемнадцать лет слишком молоды, – сказала Мамеха, – но в  случае с Саюри, думаю, госпожа Нитта приняла правильное решение.    

Мама на  какое-то время взяла в рот трубку, глядя на сидящую напротив Мамеху.    

– Советую  вам, Мамеха-сан, – сказала она, – обучить Саюри игре глазами.    

– Я  никогда не позволяла себе обсуждать с вами вопросы бизнеса, госпожа Нитта,  уверена, ваше решение – лучшее... Но можно задать небольшой вопрос?  Действительно ли самое щедрое предложение поступило от Нобу Тощикацу?    

– Оно  единственное, поэтому его можно назвать самым щедрым.    

– Единственное  предложение? Жаль... Условия обычно более выгодные, когда в торгах принимают  участие несколько мужчин. Вы не находите?    

– Как  я уже говорила, Мамеха-сан, прошу оставить вопросы бизнеса мне. У меня существует  очень простой план добиться выгодных условий от Нобу Тощикацу.    

– Если  вы не возражаете, – сказала Мамеха, – могу я его услышать?    

Мама  положила свою трубку на стол. Думаю, она хотела сделать замечание Мамехе, но,  на самом деле, сказала:    

– Да,  я могу рассказать. Надеюсь, ты мне поможешь. Думаю, Нобу Тощикацу станет щедрее,  если узнает, что наша Грэнни умерла от обогревателя, изготовленного «Ивамура  Электрик». Как ты думаешь?    

– О,  госпожа Нитта, я совершенно не разбираюсь в бизнесе.    

– Пожалуйста,  ты или Саюри расскажите в беседе с ним в следующий раз эту историю о том, какой  страшный взрыв произошел. Думаю, ему захочется для нас что-нибудь сделать.    

– Уверена,  это отличная идея, – сказала Мамеха. – Госпожа Нитта, мне кажется,  еще один человек проявляет интерес к Саюри.    

– Сто  йен – это сто йен, независимо от того, какой мужчина их приносит.    

– Это  справедливо в большинстве случаев, – сказала Мамеха, – но человек, о  котором я думаю, – Генерал Тоттори Уносуке...    

В этот  момент беседы я потеряла нить разговора, начиная осознавать, что Мамеха делает  попытку избавить меня от Нобу. Я этого, конечно, не ожидала.    

Я не  понимала, то ли она изменила свое мнение относительно помощи мне, то ли благодарила  меня за то, что я приняла ее сторону в споре с Мамой... Конечно же, возможно,  она на самом деле и не пыталась помогать мне, а имела совсем иную цель. Мой  мозг перескакивал с одного предположения на другое, пока я не почувствовала,  что Мама стучит по моей руке трубкой.    

– Можно? –  спросила она.    

– Госпожа?    

– Я  спрашиваю, знаешь ли ты Генерала?    

– Я  встречала его несколько раз, Мама. Он часто приезжает в Джион.    

Не знаю,  почему я так ответила. Действительно, я несколько раз встречала Генерала. Он  приезжал на вечеринки в Джион каждую неделю, хотя всегда в качестве гостя. Он  очень быстро передвигался, курил одну сигарету за другой, и его постоянно  окружали клубы дыма. Однажды, немного выпив, Генерал долго рассказывал мне о  различных воинских званиях и находил очень забавным, что я их путала. Генерал  имел звание шо-е, что означало маленький генерал. Другими словами, самый низший  генеральский чин, а я по глупости думала, что это значит маленького роста.    

Мамеха  сказала Маме о присвоении Генералу нового звания. Он отвечал за что-то, что  называлось «военная поставка», хотя, как объяснила Мамеха, его задачи мало  отличались от задач домохозяек, посещавших рынок. Если, например, в армии не  хватало чернил, Генерал обеспечивал ее чернилами и, желательно, по самой  выгодной цене.    

– Получив  повышение, – сказала Мамеха, – Генерал теперь может захотеть завести  любовницу. Я уверена, что ему нравится Саюри.    

– Почему  меня должно волновать то, что ему нравится Саюри, – сказала Мама. –  Эти военные никогда не заботятся о гейшах так, как бизнесмены или аристократы.    

– Может,  это и правда, госпожа Нитта, но, думаю, новая должность Генерала Тоттори может  сослужить хорошую службу окейе.    

– Чушь!  Моя окейя не нуждается в помощи. Все, что мне нужно, – постоянный щедрый доход,  а этого военный дать не может.    

– Нам,  живущим в Джионе, можно сказать, повезло, – сказала Мамеха. – Но  лишения могут коснуться и нас, если война продолжится.    

– Да,  я с вами согласна, – сказала Мама, – но война завершится не позже чем  через полгода.    

– Даже  если так, то у военных сохранится очень сильное положение. Госпожа Нитта, не забывайте,  Генерал Тоттори отвечает за все военные ресурсы. Во всей Японии нет лучшей должности,  способной обеспечить вас всем, чем нужно, независимо от того, продолжается  война или нет. Он согласовывает каждую позицию, поступающую в японские порты.    

Как я  позже узнала, не все, сказанное Мамехой о Генерале Тоттори, оказалось правдой.  Он отвечал только за одну из пяти административных областей, но, являясь  старшим по отношению к военным чиновникам, отвечавшим за другие области, тоже  был в курсе происходящего. В любом случае, стоило увидеть, как вела себя Мама  после слов Мамехи. Мы могли буквально наблюдать за работой ее мозгов,  обдумывающих, какую бы помощь получить от Генерала Тоттори. Она посмотрела на  чайник, и я представила, что в этот момент она думала: «Ну ладно, с чаем у меня  нет проблем, хотя... хотя цены на чай выросли...» А затем, возможно, даже не  отдавая отчет в своих действиях, заложила одну руку за пояс и достала шелковый  мешочек с табаком, словно хотела посмотреть, много ли осталось. Всю следующую  неделю Мама ходила по Джиону и наводила справки о Генерале Тоттори. Ее так  поглотил этот вопрос, что однажды она даже не ответила на мой вопрос, и  казалось, ее мозг напоминал паровоз, тянущий очень много вагонов.    

В этот  период я продолжала видеться с Нобу каждый раз во время его приезда в Джион и  старалась вести себя так, словно ничего не произошло. Возможно, он ожидал  увидеть меня своей любовницей в середине июля. Конечно, я ждала этого, но даже  когда остался месяц до этого срока, наши отношения совершенно не развивались.  Несколько раз за эти недели я ловила на себе его удивленный взгляд. Затем,  однажды, я оказалась свидетелем того, как он самым «галантным образом» поприветствовал  хозяйку чайного дома Ичирики – прошел мимо нее, не удостоив ее даже кивком  головы. Хозяйка Ичирики всегда ценила Нобу, как клиента, поэтому она посмотрела  на меня одновременно удивленно и обеспокоенно. Присутствуя на вечеринке,  которую организовал Нобу, я не могла не заметить признаков злости – дергающейся  мышцы на его шее, поспешности, с которой он опрокидывал в рот сакэ. Не могу  сказать, что я его осуждала. Видимо, он просто считал меня бессердечной, ведь я  никак не отвечала на его доброту. Я загрустила, думая об этом, и только звук  удара чашки сакэ о стол отвлек меня от этих мыслей. Когда я подняла глаза, Нобу  смотрел на меня. Вокруг смеялись и веселились гости, и только он сидел, уставившись  на меня, такой же потерянный в своих мыслях, как и я в своих. Мы напоминали два  мокрых пятна среди горящего угля.    

 Глава 26    

     

В  сентябре того года, когда мне все еще было восемнадцать лет, мы с Генералом  Тоттори пили вместе сакэ на церемонии в чайном доме Ичирики, напоминающей  церемонию мизуажа и церемонию объявления двух гейш сестрами. Несколько  последующих недель все поздравляли Маму с таким выгодным альянсом. В первую  ночь после церемонии я поехала в маленькую гостиницу на северо-западе Киото под  названием Суруйя, в которой оказалось всего три комнаты. Меня, привыкшую за это  время к красивому окружению, поразила запущенность Суруйи. В комнате пахло  плесенью. Циновки татами скрипели под ногами. В углах висела паутина. Я могла  слышать, как в соседней комнате старый человек читал вслух журнал. Чем больше я  находилась в этой комнате, тем больше неприятных моментов обнаруживала, поэтому  я вздохнула с облегчением когда, наконец, появился Генерал. Правда, после моего  приветствия он включил радио и принялся пить пиво.    

Спустя  какое-то время он пошел вниз принять ванну. Вернувшись в комнату, снял свое кимоно  и разгуливал абсолютно голый, обернув полотенце вокруг головы Тюрбаном. У него  оказался огромный круглый живот и густая растительность под ним. Я никогда  раньше не видела обнаженного мужчину, и нижняя часть тела Генерала показалась  мне комичной. Когда он подошел ко мне, должна признать, мои глаза скользнули  туда, где должен быть его угорь. Что-то болталось на предполагаемом месте, но  только когда Генерал лег на спину и велел мне снять одежду, это что-то  приобрело какую-то форму. Он совершенно не стеснялся говорить мне, что я должна  делать, и казался мне странным маленьким выродком. Я боялась, что мне придется  придумывать, как удовлетворить его, но, как выяснилось, все, что от меня  требовалось – следовать его командам. За три года, прошедшие с момента моего  мизуажа, я забыла чувство страха, возникшее, когда Доктор наконец лег на меня.  Я вспомнила то состояние, но странно, сейчас появилось скорее чувство тошноты,  чем страха. Генерал оставил включенными радио и свет, словно хотел показать мне  комнату во всей ее неприглядной красе, вплоть до подтеков на потолке.    

По  прошествии нескольких месяцев чувство тошноты ушло, и мои встречи с Генералом  превратились в неприятную еженедельную рутину. Иногда я задавала себе вопрос,  как это могло бы происходить с Председателем, и, честно говоря, боялась, что  так же неприятно, как с Доктором и Генералом. Затем произошло событие,  позволившее мне посмотреть на эти вещи иначе. Примерно в это время мужчина по  имени Яшуда Акира, чьи портреты красовались во всех журналах, благодаря успеху  нового вида велосипедного фонаря, изобретенного им, начал регулярно приезжать в  Джион. Его пока не принимали в Ичирики, но он проводил три или четыре вечера в  неделю в маленьком чайном доме Тотемацу, расположенном неподалеку от нашей  окейи. Впервые я встретила его на одном банкете весной 1939 года, в  девятнадцатилетнем возрасте. Он был настолько моложе остальных мужчин, явно не  старше тридцати, что, войдя в комнату, я сразу же обратила на него внимание. Он  обладал таким же чувством достоинства, как и Председатель, и показался мне  очень привлекательным. Я посмотрела на сидящего рядом с ним старика, который  взял небольшой кусочек туфу и открыл рот насколько мог широко, и мне почему-то  показалось, что в него бы поместилась черепаха. В противоположность ему, Яшуда  своей элегантной точеной рукой положил в полуоткрытый рот кусочек говядины. Я  обошла вокруг группы мужчин, и когда подошла к нему и представилась, он сказал:    

– Надеюсь,  вы простите меня.    

– Прощу  вас? За что? Что вы сделали? – спросила я его.    

– Я  вел себя очень неприлично, – ответил он. – Весь вечер не мог оторвать  от вас глаз.    

Я  достала из-за пояса визитницу, вытащила одну карточку и протянула ему. Гейши,  как и бизнесмены, всегда носят с собой визитки. Моя была очень маленькой,  вполовину обычной, с двумя словами «Джион» и «Саюри», написанными на тяжелой  рисовой бумаге. Стояла весна, и я носила карточки с рисунком цветущей сакуры.  Яшуда какое-то время полюбовался ею, а затем убрал в карман рубашки. Мне казалось,  больше не нужно было никаких слов, поэтому я поклонилась ему и пошла к  следующему гостю.    

С этого  дня Яшуда начал приглашать меня в чайный дом Тотемацу каждую неделю. У меня  никогда не получалось приходить так часто, как он хотел, но тем не менее через  три месяца после нашей первой встречи он принес мне в подарок кимоно. Меня это  сильно тронуло, хотя, честно говоря, оно оказалось совсем простым, из не очень  качественного шелка с рисунком из цветов и бабочек. Он хотел, чтобы я надела  его как-нибудь, и я пообещала сделать это для него. Но когда я вернулась в тот  вечер в окейю, Мама увидела сверток у меня в руках и отобрала его. Она  развернула платье и сказала, что не видела ничего более уродливого, а на  следующий день продала его.    

Узнав об  этом, я сказала, что платье подарили мне, а не окейе, и она не имела права продавать  его.    

– Конечно,  это было твое платье, – сказала она. – Но ты дочь окейи. Что  принадлежит окейе, принадлежит тебе, и наоборот.    

Я так  разозлилась на Маму, что не могла заставить себя посмотреть на нее.    

Яшуде,  просившему меня надеть платье, я объяснила, что из-за цвета и рисунка его можно  надеть только ранней весной, а так как сейчас уже лето, должен пройти почти  год, прежде чем он сможет меня в нем увидеть. Мне показалось, его не очень  расстроили мои слова.    

– Что  такое год? – спросил он, внимательно глядя на меня. – Я ждал и  гораздо дольше, в зависимости от того, чего я ждал.    

Мы  оказались одни в комнате, и Яшуда поставил свой стакан с пивом на стол. Он взял  мою руку, и я ожидала, что он будет держать ее в своих руках. Но, к моему  удивлению, он быстро поднес ее к губам и начал целовать так страстно, что я  ощутила этот поцелуй всем телом. Я всегда считала себя послушной женщиной,  поскольку в основном делала все, что велела мне Мама, Мамеха или даже Хацумомо,  когда у меня не было выхода. Но я так злилась на Маму и так страстно желала  Яшуду-сан, что приняла решение сделать то, что Мама в первую очередь велела не  делать. Я попросила его встретиться со мной в этом же чайном доме в полночь и  оставила его одного.    

Незадолго  до полуночи я вернулась обратно и поговорила с молодой служанкой, пообещав ей  значительную сумму денег за то, что она проследит, чтобы никто не беспокоил нас  с Яшуда-сан в течение получаса, которые мы проведем в комнате наверху. Я сидела  в этой комнате и ждала, пока придет Яшуда. Он повалил меня на циновки еще до  того, как дверь за служанкой закрылась. Мне было очень приятно, когда он лег на  меня. И несмотря на то, что он сильно давил на меня, я с еще большей силой  сопротивлялась в ответ. Я не ожидала, что не испытаю ни одной неловкой  ситуации, к которым привыкла с Генералом, но даже если они и были, я их не  заметила. Мои свидания с Генералом напоминали мне моменты из детства, когда я с  трудом пыталась залезть на дерево – череда осторожных движений, преодоление  неудобства, прежде чем удавалось достичь своей цели. Но с Яшудой-сан я  чувствовала себя ребенком, кубарем катящимся с горы. Спустя какое-то время мы  лежали вместе на циновках, я отодвинула полы его рубашки и положила руку на  живот, чтобы чувствовать его дыхание. Никогда в своей жизни я не была так  близка к другому человеческому существу, несмотря на то, что мы не проронили ни  слова. Именно тогда я поняла: одно дело лежать на постели с Доктором или  Генералом, и что-то совершенно иное должно быть с Председателем.    

У многих  гейш каждодневная жизнь кардинальным образом меняется после появления данны. Я  же практически не заметила изменений. Я продолжала ходить на вечеринки в  Джионе, как и все эти годы. Время от времени ездила на экскурсии, иногда  выполняла необычные заказы, вроде сопровождения мужчины, навещавшего своего  брата в госпитале. Что же касается ожидаемых перемен – постоянных занятий  танцами, оплачиваемых данной, подарков от данны, день или два выходных,  оплачиваемых им, – всего этого я не имела. Мама оказалась права. Военные  не заботятся о гейше так, как бизнесмены или аристократы.    

Генерал  практически не внес изменений в мою жизнь, но, безусловно, его союз с окейей  оказался неоценимым, по крайней мере, с точки зрения Мамы. Он, как и все данны,  покрывал многие мои расходы, включающие оплату моих уроков, регистрационную  плату, медицинскую страховку и... даже не знаю, что еще, может, мои носки. Но  что важно, его новая должность «директора-снабженца» позволяла ему, как и  предсказывала Мамеха, делать для нас то, что не мог бы сделать ни один данна.  Например, в марте 1939 года тяжело заболела Анти. Мы ужасно переживали за нее,  а доктора оказались не в состоянии помочь, но после телефонного звонка Генерала  светило-доктор из военного госпиталя Камиго Вар позвонил нам, а затем прислал  Анти пакет лекарств, вылечивших ее. Так что, хотя Генерал и не посылал меня в  Токио на занятия танцами и не одаривал драгоценностями, он очень много делал  для окейи. Он постоянно посылал нам чай, сахар, а также шоколад, ставший  редкостью даже в Джионе. Конечно, Мама сильно ошиблась относительно окончания  войны через шесть месяцев. У нас еще оставалась надежда, но мы уже ощущали  приближение тяжелого периода.    

В ту  осень, когда Генерал стал моим данной, Нобу больше не приглашал меня на вечеринки.  Он перестал появляться в Ичирики. Единственной причиной этого являлось его  нежелание со мной встречаться. Тяжело вздохнув, хозяйка Ичирики согласилась,  что я права. На Новый год я послала Нобу открытку, как и всем моим клиентам, но  он не ответил. Сейчас мне легко оглянуться назад и сказать вам точно, сколько  прошло месяцев, а тогда я постоянно жила с болью, чувствуя, что обидела  человека, очень хорошо ко мне относившегося, которого я начала считать своим  другом. Более того, меня больше не приглашали на вечеринки «Ивамура Электрик»,  а значит, у меня практически исчезла возможность видеться с Председателем.    

Конечно,  Председатель регулярно приходил в Ичирики, хотя Нобу там и не появлялся. Однажды  я увидела его беседующим с несколькими мужчинами в коридоре, но даже  постеснялась поприветствовать его. В другой раз, когда молодая начинающая гейша  по имени Наоцу провожала его в туалет, он заметил меня. Он оставил Наоцу и  подошел ко мне. Мы обменялись обычными любезностями, но мне показалось, в его  улыбке чувствовалась гордость мужчины, который смотрит на своего собственного  ребенка. Я сказала ему: «Председатель, может быть, присутствие еще одной или  двух гейш сможет скрасить какую-нибудь вечеринку...»    

Это было  довольно смело с моей стороны, но к «счастью» Председатель не стал защищаться.    

– Это  прекрасная идея, Саюри, – сказал он. – Я приглашу тебя.    

Но  прошли недели, а он молчал.    

Однажды,  поздно вечером в марте, я попала на очень приятную вечеринку, устраиваемую мэром  Киото в чайном доме Шунью. Председатель оказался там, а компания заканчивала  игру в «пьяницу». Он сидел без пиджака и без галстука.    

– Я  так рад тебя видеть, Саюри, – сказал он мне. – Ты должна мне помочь.  Я в беде.    

Увидев  гладкую кожу его лица, покрытую пятнами, и руки, выглядывающие из закатанных  рукавов, я тотчас подумала о Яшуде в ту ночь в чайном доме Тотемацу. На  мгновение мне показалось, что все в комнате исчезло и остались только мы с  Председателем, и учитывая его опьянение, я наклонилась к нему, в то время как  его руки обнимали меня, и поцеловала его в губы. Сделав это, я смутилась, ведь  мои мысли были настолько конкретными, что Председатель мог легко прочитать их.  Помочь ему означало договориться с другой гейшей сбавить темп игры.  Председатель был мне за это благодарен, а когда игра закончилась, он долго  разговаривал со мной, потягивая воду. Наконец, он достал из кармана такой же,  как у меня за поясом, платок и вытер им лоб. Потом пригладил волосы и сказал  мне:    

– Когда  ты последний раз разговаривала со своим старым другом Нобу?    

– Довольно  давно, Председатель, – ответила я. – Честно говоря, мне кажется, Нобу  на меня сердится.    

Председатель  посмотрел на свой платок, прежде чем сложить его.    

– Дружба  – драгоценность, Саюри, – сказал он. – Ею не нужно бросаться.    

Я долго  думала об этом разговоре. Однажды, в апреле, когда я накладывала макияж для  представления Танцев древней столицы, молодая начинающая, едва знакомая мне  гейша подошла поговорить со мной. Я отложила кисточку для макияжа, и она  сказала:    

– Извините  за беспокойство, Саюри-сан, меня зовут Такацуру. Не могли бы вы мне помочь? Я  знаю, вы были хорошими друзьями с Нобу-сан...    

На  протяжении нескольких месяцев, думая о нем, я испытывала стыд за свой поступок,  поэтому сейчас для меня имя Нобу ассоциировалось с глотком свежего воздуха.    

– Мы  должны помогать друг другу, Такацуру, – сказала я. – Если проблема  касается Нобу-сан, то мне особенно интересно.    

– Он  ходит в чайный дом Авацуми в восточном Джионе. Вы знаете его?    

– Да  знаю, – сказала я, – но не предполагала, что туда ходит Нобу-сан.    

– Да,  госпожа, очень часто, – сказала мне Такацуру. – Но... могу я  спросить, Саюри-сан? Вы знали его очень долго и... Ну, в общем, Нобу-сан добрый  человек?    

– Такацуру-сан,  почему ты меня об этом спрашиваешь? Если ты проводила с ним время, то должна  знать, добрый он или нет.    

– Наверное,  это звучит глупо. Но мне так неудобно. Он просит меня прийти каждый раз, когда  приезжает в Джион, и моя старшая сестра говорит мне, что о таком клиенте каждая  девушка может только мечтать. Но сейчас она сердится на меня за то, что я  несколько раз плакала в его присутствии. Знаю, я не должна этого делать, но  даже не могу пообещать не делать этого впредь.    

– Он  груб по отношению к тебе?    

Бедная  Такацуру сжала дрожащие губы, и в уголках ее глаз начали собираться слезы.    

– Иногда  Нобу-сан не замечает, какие грубые вещи он говорит, – сказала я ей. –  Но, наверное, ты ему нравишься, Такацуру-сан, иначе зачем бы он приглашал тебя?    

– Я  думаю, он приглашает меня только для того, чтобы кто-то был. Однажды он сказал,  что мои волосы стали пахнуть свежестью, а затем добавил, что эта перемена его  радует.    

– Странно,  что ты его так часто видишь, – сказала я. – Я в течение нескольких  месяцев надеялась его где-нибудь увидеть.    

– О,  Саюри-сан, пожалуйста, не надо! Он всегда говорит, что меня даже невозможно сравнить  с вами. Если он опять вас увидит, то будет относиться ко мне еще хуже. Понимаю,  я не должна озадачивать вас своими проблемами, госпожа, но... думаю, вы можете  знать его интересы. Ему нравится оживленная беседа, но я никогда не знаю, о чем  говорить. Все считают меня не очень смышленой девочкой.    

Меня  поразили слова этой бедной девочки. Я не удивилась бы, если бы Нобу воспринимал  ее не более, как дерево, о которое тигр может поточить свои когти. Я не могла  придумать ничего полезного, кроме как посоветовать прочитать книгу о различных  исторических событиях, которые могут заинтересовать Нобу, а при встрече  рассказать ему одну из историй. Я сама время от времени делала так, потому что  встречались мужчины, которым больше ничего не нужно было, кроме как сидеть с  запрокинутой головой и полузакрытыми глазами и слушать звучание женского  голоса. Я не была уверена, что в случае с Нобу это сработает, но казалось,  Такацуру очень понравилась эта идея.    

Теперь,  зная, где найти Нобу, я собиралась пойти и увидеться с ним. Я переживала, что  рассердила его, но, с другой стороны, без него у меня не оставалось надежды  видеть Председателя. В мои планы не входило причинить Нобу боль, но я надеялась  во время встречи с ним найти способ восстановить дружбу. Проблема заключалась в  том, что, не имея формальных отношений с чайным домом Авацуми, я не могла без  приглашения посетить его. Поэтому я решила просто гулять по улицам в этом  районе в надежде встретиться с ним. В течение восьми или девяти недель я  осуществляла свой план, затем, наконец, заметила его выходящим из машины в глубине  аллеи. Я точно знала, что это он. Пустой рукав его пиджака, приколотый к плечу,  создавал безошибочно узнаваемый силуэт. Когда я приблизилась, водитель протянул  ему портфель. Я остановилась в аллее так, чтобы меня освещал фонарь, и издала  восхищенный возглас. Нобу, как я и надеялась, посмотрел в моем направлении.    

– Да, –  сказал он, – так можно и забыть, как красивы бывают гейши.