1 2 3 4 5 6 
    
«А сейчас, — Маргарита весело махнула рукой, — вы уже и так наказаны, а кто старое помянет, тому глаз вон!.. — Она рассмеялась: — Садись, Бессольцева, на свое место, и начнем занятия».
    
«Я не сяду!» — крикнула я.
    
Маргарита подняла брови дугой: мол, что это еще за фокусы?
    
«Я уезжаю, говорю, навсегда. Просто зашла попрощаться».
    
Посмотрела на всех — значит, все-таки они меня победили. «Все равно, подумала, никогда ничего не скажу сама». Но от этого мне стало грустно. Так хотелось справедливости, а ее не было! И чтобы не зареветь перед ними, выбежала из класса.
    
«Бессольцева, подожди!» — позвала меня Маргарита.
    
Но я не стала ее ждать. А чего мне было ее ждать, если они не захотели во всем разобраться, если Димка предал меня сто раз и если я решила уехать… Дедушка! Ты же видишь, я все вытерпела, все-все!..
    
— Ты молодец, — сказал Николай Николаевич.
    
— Костер вытерпела, — продолжала Ленка. — Думала, дождусь Маргариты, и наступит справедливость. А она вернулась — и ничего не помнит.
    
— Замуж вышла, — сказал Николай Николаевич. — От счастья все и забыла.
    
— А разве так можно? — спросила Ленка.
    
— Бедные, бедные люди!.. — Николай Николаевич замолчал и прислушался к веселой музыке, которая по-прежнему доносилась из дома Сомовых. — Бедные люди!.. Честно тебе скажу, Елена, мне их жалко. Они потом будут плакать.
    
— Только не Железная Кнопка и не ее дружки, — ответила Ленка.
    
— Именно они и будут рыдать, — сказал Николай Николаевич. — А ты молодец. Я даже не предполагал, что ты у меня такой молодец.
    
— Никакой я не молодец, — вдруг сказала Ленка, и в глазах ее появились слезы. — Послушай, дедушка!.. Я хочу признаться… — Она перешла на шепот: — Я тоже, как Димка… предатель! Ты не улыбайся. Сейчас узнаешь, кто я, закачаешься!.. Я тебя предала! — Ленка в ужасе и страхе посмотрела на Николая Николаевича и проговорила, с трудом выталкивая слова: — Я тебя стыдилась… что ты ходишь… в заплатках… в старых калошах. Сначала я этого не видела, ну, не обращала внимания. Ну дедушка и дедушка. А потом Димка как-то меня спросил, почему ты ходишь как нищий? Над ним, говорит, из-за этого все смеются и дразнят Заплаточником. Тут я присмотрелась к тебе и увидела, что ты на самом деле весь в заплатках… И пальто, и пиджак, и брюки… И ботинки чиненые-перечиненые, с железными подковками на каблуках, чтобы не снашивались.
    
Ленка замолчала.
    
— Ты думаешь, что я бросилась на Димку с кулаками, когда он мне это сказал? Думаешь, встала на твою защиту? Думаешь, объяснила ему, что ты все деньги тратишь на картины?.. Нет, дедушка! Нет… Не бросилась! Наоборот, начала тебя стыдиться. Как увижу на улице — шмыг в подворотню и провожаю глазами, пока ты не скроешься за углом. А ты, бывало, идешь так медленно… Цок-цок железными подковками при каждом шаге… Видно, думаешь о чем-то своем, и вид у тебя одинокий, как будто тебя все бросили.
    
— Неправда, — сказал Николай Николаевич, — у меня вид величественный. Я на людях всегда грудь колесом.
    
— Но ведь я исподтишка за тобой следила, ты же не знал, что тебе надо делать грудь колесом, — виновато сказала Ленка. — Получается вроде нож в спину?..
    
— Фантазерка ты! — Николай Николаевич быстро нагнулся и стал перевязывать шнурок на ботинке.
    
Ему захотелось спрятать от Ленки глаза, которые совсем по непонятной для него причине (впервые за последние десять лет) наполнялись слезами. Раньше он, бывало, плакал, когда терял на фронте друзей, когда хоронил жену, а последние десять лет он этого за собой не замечал.
    
— Послушай, дедушка! — Ленка в ужасе вся подалась вперед. — А может, ты когда-нибудь замечал, что я от тебя прячусь?..
    
— Не замечал я этого, — твердо ответил Николай Николаевич и выпрямился. — Ни разу не замечал.
    
— Замечал, замечал!.. А я еще думала, что я милосердная. А какая я милосердная, если тебя стыдилась? — И произнесла, словно открыла для себя страшную истину: — Значит, если бы ты действительно был нищим, оборванным и голодным, то я бы тогда просто убежала от тебя?
    
Эта простая и ясная мысль совершенно потрясла Ленку.
    
— Предательница я, говорю тебе, пре-да-тель-ни-ца!.. Мало они меня еще гоняли!..
    
— Да ничего мне не было обидно. Ну разве что совсем немножко, — ответил Николай Николаевич. — Я всегда знал, что пройдет время, и ты меня отлично поймешь. Неважно когда… Через год или через десять лет, уже после моей смерти. И не казни себя за это.
    
Вот у меня есть фронтовой товарищ. Старый человек, а тоже не сразу меня понял. Приехал он ко мне в гости и стал кричать, что я позорю звание офицера Советской Армии, хожу оборванцем, хуже хиппи. «Как, говорит, ты мог так низко опуститься? У тебя пенсия сто восемьдесят целковых. Народ тебя кормит и поит, а ты его позоришь! Бери, говорит, пример с меня». Сам он чистенький-чистенький, одет как с иголочки. Психовал, бушевал…
    
А тут как раз ко мне приехали две сотрудницы краеведческого музея и стали уговаривать продать им портрет генерала Раевского: «Мы заплатим вам две тысячи рублей».
    
Мой товарищ для интереса спросил:
    
«Это что же, в старых деньгах две тысячи?»
    
«Почему в старых, — ответили барышни из краеведческого музея, — в новых две тысячи, а в старых — двадцать».
    
Мой товарищ прямо со стула стал падать, глаза у него на лоб полезли.
    
Ну я им, конечно, отказал. Они уехали. А товарищ ругал меня и все подсчитывал, что я мог бы на эти деньги купить и на курорт поехал бы, чтобы здоровье поправить…
    
Я ему объясняю, что не имею права этого делать, что эти картины принадлежат не только мне, а всему нашему роду: моему сыну, тебе, твоим будущим детям!..
    
Он опять в крик:
    
«Тоже мне столбовые дворяне!»
    
«Крепостные, — сказал я ему. — Художник Бессольцев был крепостной помещика Леонтьева. А ты велишь его картины продавать».
    
Тут мой товарищ смутился, покраснел, хлопнул дверью и ушел. Через час вернулся и протянул мне сверток.
    
«Не обижайся, старина, однополчанин может и помочь своему другу».
    
Я развернул сверток, а там новое пальто. Примерил я его, похвалил, сказал ему спасибо. А когда он уехал, пошел в универмаг, сдал пальто и отправил ему деньги. Ну, думал, он меня разнесет за это. Ничего подобного, все понял — и извинился.
    
— Дедушка, ты не думай, — вдруг сказала Ленка. — Я полюбила твои картины. Очень. Мне от них уезжать трудно.
    
— Значит, ты как я, — обрадовался Николай Николаевич. — Ты обязательно сюда вернешься.
    
— И многим другим твои картины нравятся. — Ленка улыбнулась Николаю Николаевичу и сказала его словами: — Честно тебе говорю.
    
— Ты о ком это? — с любопытством спросил Николай Николаевич.
    
— Однажды заходил Васильев… «У вас как в музее, говорит. Жалко, что никто этого не видит».
    
— А ты что?
    
— «Как не видит, говорю. Эти картины многие смотрели… И многие еще будут смотреть».
    
Николай Николаевич почему-то очень взволновался от Ленкиных слов. Он подошел к картине, на которой был изображен генерал Раевский, и долго-долго смотрел на нее, как будто видел впервые, потом сказал:
    
— Это ты верно ему ответила. — У него был вид человека, который решился на какой-то отчаянный шаг. — Ты даже не представляешь, как ты ему верно ответила!
    
На улице уже стемнело. И в комнате было сумеречно, но ни Ленка, ни Николай Николаевич не зажигали огня.
    
Ленка продолжала собираться в дорогу. Она светлым пятном передвигалась по комнате, складывая вещи в чемодан. Признание, которое она, отчаявшись, сделала дедушке, нисколько не успокоило ее, наоборот, еще больше обострило в ней чувство непрошедшей обиды. Ленке казалось, что эта обида будет жить в ней не месяц, не год, а всю-всю жизнь, такую долгую, нескончаемую жизнь.
    
Быстрее отсюда! Из этих мест, от этих людей. Все они лисы, волки и шакалы! Как трудно, невозможно трудно ждать до завтра!
    
У соседей по-прежнему гремела музыка. Это подстегивало ее метания по дому.
    
Потом Димкины гости вышли на улицу, и Ленка услышала их возбужденные голоса. Они кричали и радовались тому, что Димкин отец катал их по очереди на своих новеньких «Жигулях». А Димка командовал, кто поедет первым, а кто вторым.
    
Им было весело, они были все вместе, а она тут одна — загнанная в мышеловку мышь. И они были правы, а она — виноватая!
    
Может быть, ей надо выйти и крикнуть все про Димку, и он остался бы один, а она была бы вместе с ними?!
    
Но тут же в ней возникло яростное сопротивление, не подвластное ей, не позволяющее все это сделать. Что это было? Гордость, обида на Димку?.. Нет, это было чувство невозможности и нежелания губить другого человека. Даже если этот человек виноват.
    
Она кидала в чемодан одну вещь за другой, потому что сборы эти были для нее спасением.
    
Именно в этот момент на пороге комнаты бесшумно выросла темная фигура, и мальчишеский голос произнес:
    
— Здрасте!
    
Николай Николаевич зажег свет — перед ними стоял Васильев.
    
— А вот и он, — сказала Ленка. — Легок на помине. Дедушка, это Васильев.
    
— Здрасте, — поздоровался Васильев второй раз и покосился на чемодан. — У вас там дверь была открыта…
    
— Заходи, заходи, — обрадовался Николай Николаевич. — Мы только что о тебе разговаривали. Лена мне сказала, что тебе нравятся наши картины.
    
Николай Николаевич вскочил и прямо вцепился в Васильева. Ведь он пришел сам — значит, он к Ленке относился хорошо?
    
— Нравятся, — мрачно ответил Васильев и снова покосился на чемодан.
    
— А какие из картин тебе нравятся больше всего? — не унимался Николай Николаевич.
    
— Вот эта, — Васильев ткнул пальцем в Раевского, чтобы отделаться от Николая Николаевича. — А кто он такой? — спросил он почти машинально. Сам же в это время, не отрываясь, следил за Ленкой.
    
Николай Николаевич обрадовался:
    
— Как же… Это герой Отечественной войны 1812 года, генерал Раевский. Здесь поблизости от нашего городка было имение дочери Кутузова. Генерал Раевский приезжал туда, и мой прапрадед написал его портрет. Это был знаменитый человек. В Бородинском сражении участвовал. Когда разгромили восстание декабристов, то царь Николай вызвал его на допрос, чтобы узнать, почему он их не выдал, — ведь он был под присягой и знал о тайном обществе. — Николай Николаевич выпрямился и торжественно произнес слова Раевского: — «Государь, — сказал генерал Александр Раевский, — честь дороже присяги; нарушив первую, человек не может существовать, тогда как без второй он может обойтись еще».
    
Ленку эти слова удивили — она перестала складывать чемодан и спросила у Николая Николаевича:
    
— Как он сказал? Генерал Раевский?
    
— Ну, в общем, он сказал, что без чести не проживешь, — ответил Николай Николаевич.
    
Васильев посмотрел на Ленку и вдруг спросил:
    
— Значит, уезжаешь?.. Значит, ты все-таки… предатель? — Он усмехнулся: — А как же насчет чести, про которую толковал генерал Раевский?
    
— Это неправда! — возмутился Николай Николаевич. — Лена не предатель!
    
— А почему же она тогда уезжает? — наступал Васильев.
    
— Не твое дело! — ответила Ленка.
    
— Струсила! — жестко сказал Васильев. — И убегаешь!..
    
— Я струсила?! — Ленка выскочила из комнаты. Теперь ее голос раздавался издалека: — Я ничего не боюсь!.. Я всем все скажу!.. Дедушка, не слушай его! Я никого не боюсь!.. Я докажу! Всем! Всем!.. — Она снова вбежала в комнату, на ней было то самое платье, которое горело на чучеле, и тихо сказала: — Всем докажу, что никого не боюсь, хоть я и чучело! — повернулась и вышла из дома.
    
Васильев рванулся за нею, но Николай Николаевич задержал его.
    
— Я хотел ее догнать, — сказал Васильев. — Может, ей надо помочь?
    
— Теперь уже не надо. Теперь, я думаю, она сама знает, как ей быть. — Николай Николаевич поманил его пальцем и тихо добавил: — В сущности, ты неплохой парень… Но какой-то… прокурор, что ли.
    
— А все-таки почему она уезжает? — упрямо переспросил Васильев.
    
Николай Николаевич посмотрел на Васильева: на его худенькое мальчишеское лицо, на очки с одним стеклом, на крепко сжатые губы, на весь его правый и убежденный вид и вдруг почему-то разозлился.
    
— Давай, Васильев, шагай! — Он подтолкнул Васильева к выходу. — Ты мне в какой-то степени надоел! — Закрыл дверь, потом снова распахнул и крикнул ему вслед: — Ты прав во всем!.. И значит, ты счастливый человек!.. — И так стукнул в сердцах дверью, что весь дом загудел колоколом — бом!
    
Николай Николаевич поднялся в мезонин и вышел на балкончик. Он всматривался в темноту, надеясь увидеть Ленку. И увидел. Ее быстрая фигурка мелькнула среди темных стволов деревьев, более отчетливо проявилась на чистом горизонте, когда пересекала улицу, и скрылась за углом.
    
«Куда она побежала?» — с беспокойством подумал Николай Николаевич. Конечно, догадаться он не мог и, чтобы успокоить себя в ожидании Ленки, стал, как обычно, размышлять о жизни своего дома и его бывших обитателях, которых нет, по которые в этот момент тесно обступили его со всех сторон.
    
Взрослые и дети. Почему-то братья и сестры на всю его жизнь остались в нем детьми. Хотя он знал их до самой их старости или до ранней смерти.
    
Николай Николаевич почти осязаемо чувствовал тепло их рук и горячее дыхание, слышал их крики, смех, перебранки, споры до хрипоты. Они снова, как всегда, были вместе с ним.
    
Может быть, потому он так обрадовался Ленке, что она как две капли воды была похожа на Машку. Это было звено, которого ему недоставало для счастья, это было звено, слившее жизнь всего его дома воедино.
    
Ленка!.. Она ощупью выбирала путь в жизни, но как безошибочно! Сердце горит, голова пылает, требует мести, а поступки достойнейшие.
    
И вдруг Николай Николаевич почувствовал в себе, в своих окрепших мускулах небывалую доселе силу. Может быть, произошло первое в мире чудо и годы не старили его, а укрепляли? Он засмеялся. Его всегда смешило сочетание в нем самом трезвой оценки действительной жизни и какой-то наивной детской мечты — например, что его жизнь вечна.
   
   
    
     
Глава тринадцатая
    
    
Ленка выбежала из дома и подлетела к сомовской калитке. Потом развернулась и побежала вниз по улице, не оглядываясь на собственный дом. Если бы она оглянулась, то сначала увидела бы, как из их калитки выскочил Васильев, словно его оттуда вышвырнули, а затем на одном из балкончиков появился Николай Николаевич.
    
Но Ленка ни разу не оглянулась. Она спешила, она летела, она бежала… в парикмахерскую.
    
Ленка твердо решила доказать всем, что она ничего и никого не боится — даже чучелом быть не боится. Вот для этого она и бежала в парикмахерскую, чтобы остричься наголо и стать настоящим страшилищем.
    
Она ворвалась в парикмахерскую, еле переводя дыхание.
    
Тетя Клава сидела в одиночестве и читала книгу. Подняла на Ленку усталые глаза и недружелюбно сказала:
    
— А-а-а, это ты! — И отвернулась.
    
— Здрасте, тетя Клава, — сказала Ленка.
    
Тетя Клава ничего не ответила, посмотрела на часы, встала и начала складывать в ящик ножницы, расчески, электрическую машинку. Она явно собиралась уходить.
    
— Снова решила сделать прическу? Значит, понравилось… Только ничего не выйдет, — заметила тетя Клава как-то ехидно.
    
— Вы не хотите меня стричь? — спросила Ленка.
    
— Не хочу, — ответила тетя Клава, продолжая убирать инструменты. — Рабочий день закончился.
    
— Потому что я предательница?
    
— Я не имею права выбора клиента, — ответила тетя Клава. — Нравится он мне лично или нет, обязана обслужить. — И вдруг сорвалась, голос у нее задрожал: — У моего Толика отец в Москве. Он его три долгих года не видел. Толик ночи не спал, придумывал, как они встретятся, о чем будут разговаривать и куда пойдут… Я ему: «А может, у отца работа?» А он мне, глупенький: «Пусть с работы ради меня отпросится… Родной же сын приехал!..» Я так хотела, чтобы он подружился с отцом. А ты моего рыженького под самый корень срезала.
    
— Не срезала я его, — сказала Ленка и, сама не ожидая этого, впервые созналась, потому что у нее не было другого выхода. — Это не я их предала.
    
— Ну зачем же ты врешь? — возмутилась тетя Клава. — Из-за какой-то прически. Ну ты детка из клетки.
    
— Я не вру! Я этого еще никому не говорила… Вам первой. Я на себя чужую вину взяла.
    
— Зачем же ты это сделала? — Тетя Клава недоверчиво покосилась на нее.
    
— Помочь хотела… одному человеку, — ответила Ленка.
    
— А он что же? — осторожно спросила тетя Клава.
    
— Сказал, что сознается… немного погодя. Чтобы я потерпела… И не сознался.
    
— А ты? — тетя Клава в ужасе посмотрела на Ленку.
    
— А я все молчу, — ответила Ленка.
    
— Ой, несчастная твоя головушка! — запричитала сразу тетя Клава. — А может, лучше расскажешь все ребятам? Они поймут… — Но она тут же поняла, что это не выход для Ленки, и быстро отступилась: — Ну ладно, ладно, я тебя учить не буду, не моего ума это дело. Сама в жизни много глупостей наделала. — Решительно надела халат и достала инструменты, гремя ими. — Только ты его не прощай!.. — Повернулась к ней гневным лицом: — Дай слово, что не простишь!
    
Ленка промолчала.
    
— Ты что молчишь? — Тетя Клава возмущенно наступала на Ленку, вооруженная ножницами и расческой. — Может, ты его уже простила?
    
— Ни за что! — ответила Ленка.
    
— Садись в кресло, — приказала тетя Клава. — Ты будь гордой! Кто-то же должен не прощать!.. Милая моя, золотая, я из тебя такую красотку сделаю! Он закачается!.. А ты плюй на них, на мужиков, направо и налево…
    
Тетя Клава развязала ленточки в Ленкиных косах.
    
— Косы можно не распускать, — сказала Ленка.
    
— Это почему же?
    
— А меня… наголо.
    
— Это что еще за фокусы! — возмутилась тетя Клава. — Что ты за казнь египетскую себе придумала?
    
— Меня Чучелом дразнят, — сказала Ленка.
    
— Ну и что? — ответила тетя Клава. — A моего Толика — Рыжим.
    
— Я хочу, чтобы все видели, что я страшилище!.. Что я настоящее чучело!
    
— Ну уж нет! Лучше я тебя красоткой сделаю. — Тетя Клава улыбнулась. — Хорошая прическа знаешь как помогает!.. — Она принялась расчесывать Ленкины волосы. — Вот увидишь! Я тебя сейчас причешу, постараюсь, и у тебя настроение изменится.
    
— А я — чучело! — Ленка вскочила. — И не боюсь этого! Я всем это докажу!.. — Она схватила ножницы и как начала кромсать свои волосы!
    
— Ты что, ненормальная?! — Тетя Клава бросилась к Ленке. — Остановись!..
    
Ленка бегала по парикмахерской, увиливая от тети Клавы, шмыгая между кресел, кромсала свои волосы и кричала:
    
— А я чу-че-ло!.. А я чу-че-ло!..
    
Наконец тетя Клава поймала Ленку, хотя было уже поздно: та успела выстричь несколько прядей волос.
    
— Что же ты наделала? — Тетя Клава прижала Ленку к себе и укачивала как маленькую. — Лопушок ты несчастный… А рыженький мой был раньше добрым. Честное слово! Сердце душевное… А на тебя закричал: «Гадина!» Домой в тот день пришел взъерошенный, грубил. А потом, не поверишь, заплакал вдруг мой Толик совсем как маленький.
    
— А я раньше не знала, что его Толиком зовут, — грустно сказала Ленка.
    
— Толиком… Толиком… — Тетя Клава подвела Ленку к креслу. — Садись, милая, я тебя остригу, как хочешь остригу.
    
Ленка села в кресло, и тетя Клава накрыла ее простыней.
    
    
А тем временем праздник у Димки Сомова приближался к концу. Часть ребят разошлась, и осталась только мироновская компания, самые близкие друзья.
    
— Давайте гулять до утра, — предложила Шмакова.
    
— Шмакова дело предлагает! — закричал Попов. — А, ребя?..
    
У Попова Шмакова всегда предлагала «дело».
    
— Лохматый, ты ночуешь у меня, — сказал Рыжий.
    
— Везуха! — ответил Лохматый. — Не надо тащиться в лесничество.
    
Валька подскочил к проигрывателю и врубил его на полную мощность.
    
— Чтобы у Бессольцевых стекла звенели! — хохотнул он. — Хорошо веселимся!..
    
Шмакова схватила за руку Димку, и они начали танцевать. Шмакова крутилась, извивалась — танцы были ее стихия.
    
И вот тут открылась дверь, и… явился новый, совершенно неожиданный гость. В комнату ворвалась Ленка.
    
Но какая!.. Неузнаваемая!..
    
Вязаная шапочка натянута до бровей, куртка нараспашку, а под нею знаменитое обгорелое платье.
    
Но дело было не в том, как она одета, а в том, какое у нее было необыкновенное лицо, преображенное до неузнаваемости ее смелым поступком. Раньше лицо у нее бывало добрым, милым, отчаянным, жалким, а теперь оно было вдохновенно-решительным.
    
И всем сразу стало ясно, что она пришла к ним затем, чтобы сделать то, что хочет. И помешать ей никто не сможет.
    
Они все это поняли и замерли. Только что смеялись, хохотали, танцевали, а тут окаменели. Ждали, что же будет дальше.
    
А Ленка не торопилась.
    
— Братцы, чего же вы не танцуете? — спросила Ленка. — Давайте!.. Прыгайте!.. — Она начала танцевать, кривляясь и паясничая.
    
Но тут пластинка кончилась, музыка оборвалась, и наступила тишина.
    
— Жалко, не потанцевали. — Ленка посмотрела на ребят и впервые, встречаясь с ними взглядом, не дрогнула. Она почувствовала в своей душе давно забытый покой. — Какие вы все красивые!.. — Прошлась по комнате, оглядывая каждого, как будто очень давно их не видела. — Не дети, а картинка!
    
Ленка остановилась посреди комнаты.
    
— А я — чучело! — Резко сдернула шапочку, открывая всему миру свою остриженную голову. Чу-че-ло! — Ленка похлопала себя по голове. — Хороший кочанчик! И рот до ушей, хоть завязочки пришей. Правда, Шмакова?
    
Ленка улыбалась, и уголки губ у нее поползли вверх, а она старалась их разодрать посильнее, чтобы они как-нибудь достали до ушей. При этом она крутила головой, чтобы всем было видно, какое она настоящее страшное чучело!
    
Все по-прежнему молчали. Можно сказать, что они только безмолвно ахнули.
    
Ленка же поначалу в горячке вообще забыла про Димку, а тут она увидела, какой он стоял бледный и испуганный. «Вот уж его перекосило так перекосило», — подумала она, плавно приблизилась к нему и сказала:
    
— Извините-простите!.. Забыла вас поздравить с днем рождения. Вот дурочка! Пришла, можно сказать, за этим и забыла.
    
Димка стоял в какой-то неестественной позе, повернувшись к Ленке боком, изо всех сил стараясь не встретиться с нею глазами.
    
— А ты почему, Сомов, от меня отворачиваешься? — Ленка хлопнула Димку по плечу. — Что же ты так дрожишь, бедненький?.. Похудел. Неужели страдаешь, что я оказалась предателем? А?.. Конечно, тяжело. Ты такой смелый и честный, а дружил с нехорошей девочкой, с которой никому не следует дружить! Она — ябеда!.. Доносчик!.. Гадина-а-а! — Она подошла к Рыжему. — Твои слова, Рыженький!
    
— А я и не отказываюсь, — сказал Рыжий. — Мои слова.
    
— Придет время, Толик, — откажешься, — ответила Ленка.
    
Но на эти Ленкины слова Рыжий ничего не ответил. Да Ленка и не ждала от него ответа. Она уже устремилась дальше, к Мироновой, заглянула ей в глаза и сказала:
    
— Привет, Железная Кнопка!
    
Ей хотелось с каждым столкнуться, на каждом проверить свою храбрость.
    
— Привет, если не шутишь, — ответила Миронова. — А что дальше?
    
— Удивляюсь я тебе, — вздохнула Ленка, — вот что.
    
— Чему же ты удивляешься, если не секрет?
    
Миронова была не Рыжий, она не сдавала своих позиций.
    
— Тому, что ты такая правильная, а водишься с Валькой. А он — живодер. Ай-ай-ай!.. По рублю сдает собак на живодерню. Вот так борец за справедливость!
    
— Ну ты, полегче! — встрепенулся Валька.
    
— Что это ты плетешь про Вальку? — спросил с угрозой Лохматый.
    
— А что, разве ты, мордастенький, перестал с бедных собачек сдирать шкуры? — Ленка дернула Вальку за галстук и повернулась к Лохматому: — Ну садани меня, чтобы я замолчала! Ну докажи, что сила — это самое главное в жизни!
    
— И саданет! Саданет! — закричал Валька. — Наговариваешь на меня! Трепло! — замахнулся он на Ленку.
    
— Ой, боюсь! — Ленка засмеялась, но не дрогнула и не отступила.
    
А Валька побоялся ее стукнуть. Всегда бил метко, а тут струхнул.
    
— Ну, до свидания!.. — Ленка помахала всем рукой. — Что-то мне стало с вами скучно. Радуйтесь… Вы же добились своего! Вы — победители!.. Завтра я уезжаю. Так что давайте хором — раз, два, три: «В нашем клас-се больше не-ту Чу-че-ла!..» Ну!.. Милые!.. Ну чего же вы языки проглотили?
    
Ленка сорвала у Шмаковой цветок с платья и приколола себе на куртку. Медленно застегнулась. Натянула шапку до бровей, пряча свою стриженую голову. Помолчала. Потом серьезно и грустно сказала:
    
— Честно говоря, жалко мне вас. Бедные вы, бедные люди, — и ушла.
    
Исчезла, испарилась Ленка, будто ее здесь и не было. В комнате стояла жуткая, неправдоподобная тишина.
    
И вдруг Лохматый рванулся вперед и схватил Вальку за руку:
    
— Чего это Бессольцева про тебя тут плела?
    
— Да выдумала она все! — закричал, вырываясь, Валька. — Кому поверил? Змее?
    
— А это что? — Лохматый выдернул из Валькиного кармана поводок с ошейником. — А это что?! — Он потряс поводком перед носом насмерть перепуганного Вальки.
    
— Это?.. — Валька на всякий случай отступал под напором Лохматого. — Это?..
    
— Орудие живодера! Вот что это! — крикнул Рыжий.
    
Лохматый бросился к Вальке, а тот рванулся в сторону и заметался вокруг стола. Он бегал, швыряя под ноги Лохматому стулья, но еще не сдавался, а выкрикивал на ходу слова угрозы:
    
— Я Петьке скажу! У него дружки!.. Тебя скрутят! Можешь у своего отца спросить!.. Он тебе расскажет!..
    
— Лохматый, это они! — догадался Рыжий. — Ребята, это они!.. Значит, это Петькины дружки прострелили руку твоему отцу, когда он у них лося отбивал! Точно!..
    
— Так это вы! — взревел Лохматый и, сметая все на своем пути, бросился на Вальку.
    
Валька рванулся к двери, чтобы спастись бегством, но Рыжий подставил ему ножку — он упал, и Лохматый навалился на него.
    
Наконец Валька все же изловчился, вырвался, вскочил, чтобы бежать, но оказался… на поводке, на собственном поводке, на котором он водил собак на живодерню.
    
Ошейник плотным кольцом облегал Валькину шею, а конец поводка крепко держал в руке Лохматый, и лицо его было мрачным и беспощадным.
    
— Ты что?.. — Валька заплакал. — Ты что?.. Ребята, — взмолился он, — ребята! Лохматый меня удавит!.
    
— Выйдем отсюда, — сказал Лохматый и потянул поводок, не глядя на Вальку.
    
Валька больше всего боялся выйти куда-то с Лохматым, он упирался и лебезил, он хватал поводок и выкрикивал:
    
— Ребята, разве так можно? Ребята!.. Человек на поводке?!
    
Но никто не заступился за Вальку.
    
Тогда Валька взмолился:
    
— Лохматый, — умолял он, — я больше не буду! Это все Петька! Вот и Димку спроси!.. Он его знает, он скажет — Петька зверь!
    
— Кому говорят, выйдем! — Лохматый сильно потянул за поводок.
    
Валька не устоял. Он упал на колени и подполз к Мироновой:
    
— Миронова, что же ты молчишь? Заступись!.. Я больше не буду!
    
— Отпусти его, Лохматый, — сказала Миронова.
    
Лохматый помедлил секунду, а потом швырнул поводок Вальке в лицо.
    
— А ты встань! — брезгливо сказала Миронова Вальке. — Не ползай.
    
Валька вскочил и, снимая дрожащими руками ошейник, быстро проговорил:
    
— Ребята, все по закону… Собак беру бродячих…
    
— Уходи! — приказала Железная Кнопка. — Не годишься ты для нашего дела.
    
— Почему? — удивился Валька. — Разве я с вами не заодно? Разве я не гонял Чучело?
    
— Ты — заодно?.. — Железная Кнопка наступала на Вальку: — Ты, живодер, с нами заодно?!
    
Валька сложил поводок в карман, нахально ухмыльнулся и вышел из комнаты. Потом застучал в окно, крикнул притворно-ласковым голосом:
    
— Детишки, пора в кроватки! — захохотал и исчез.
    
Лохматый стоял, низко опустив голову, крепко сжав кулаки, которые ему всегда помогали, а сейчас почему-то не помогли. Все остальные подавленно молчали.
    
— Не ожидала я такого от Чучела, — нарушила наконец тишину Железная Кнопка. — Всем врезала. Не каждый из вас на это способен. Жалко, что она оказалась предателем, а то бы я с ней подружилась… А вы все — хлюпики. Сами не знаете, что хотите. Вот так, ребятки. Ну, привет.
    
— А как же пирожные? — остановил ее Димка. — Мы же еще чай не попили.
    
— Пирожные? Сейчас самое время…
    
— Точно, — подхватил Димка, хотя вид у него при этом был неуверенный.
    
— Кушайте на здоровье, а мне и без сладкого тошно, — и Миронова ушла, ни на кого не глядя.
    
— Миронова, подожди! — крикнул ей вслед Лохматый. — Я с тобой.
    
— Ты же ко мне собирался? — остановил его Рыжий.
    
— Передумал, — на ходу ответил Лохматый, — домой охота.
    
— Тогда и я с вами, — сказал Рыжий и бросился следом за Мироновой и Лохматым.
    
Хлопнула дверь — они ушли.
    
В комнате остались только сам новорожденный да Шмакова с Поповым.
    
— Может, зря мы с тобой никому… ничего?.. — тихо спросил Попов у Шмаковой. — А?..
    
— Ты про что? — насторожился Димка.
    
Шмакова улыбнулась — она предчувствовала близкую развязку всей этой затянувшейся запутанной истории и поняла, что наконец настал ее победный час.
    
— Мы с Поповым, — радостно пропела Шмакова, — представляешь, Димочка… — хитро скосила глаза на Димку, ей нравилось наблюдать за ним: он то бледнел, то краснел. — Мы тогда с Поповым… — Она засмеялась и многозначительно замолчала, продолжая что-то мурлыкать себе под нос.
    
— Что вы… с Поповым? — спросил Димка.
    
Шмакова не торопилась с ответом — ведь ее ответ должен был потрясти Димку, и так хотелось его помучить, чтобы разом отомстить за все. Настроение у нее было прекрасным, кажется, ее план полностью удался: Димка уничтожен, а следовательно, вновь завоеван и покорен. Теперь она из него будет вить веревки, сделает своим верным рабом вместо Попова. А то ей этот верзила порядком надоел — скучный какой-то и зануда.
    
— Так что вы с Поповым? — переспросил Димка.
    
— Мы? — Шмакова засияла. Она не отрывала глаз от Димкиного лица. — Мы под партой сидели. Вот что!
    
Димка как-то глупо улыбнулся и спросил:
    
— Когда сидели? — хотя все уже понял.
    
— Когда ты с Маргаритой так мило беседовал, — рассмеялась Шмакова.
    
— Под партой? — Димку бросило в жар. — Вы?.. Когда Маргарита?..
    
— Под партой… Мы… Когда Маргарита! — особенно восторженно пропела Шмакова.
    
Эта новость раздавила Димку. Острый страх и тоска сжали его бедное сердце — оно у него затрепетало, забилось, как у несчастного мышонка, попавшего в лапы беспощадной кошки. Что ему было делать? Что?! То ли заплакать на манер Вальки и броситься перед Шмаковой и Поповым на колени и просить пощады. То ли сбежать из дому, немедленно уехать куда-нибудь далеко-далеко, чтобы его никто и никогда не увидел из этих людей. И где-нибудь там зажить новой, достойной, храброй жизнью, о которой он всегда мечтал. У него и раньше мелькали подобные мысли. Но каждый раз они тут же обрывались, потому что он понимал, что ничего подобного сделать не сможет.
    
Димка представил на одно мгновение, что идет каким-то темным переулком в чужом городе. Холодно, пронзительный осенний ветер рвет на нем куртку, в лицо хлещет дождь… Но у него нет знакомых в этом городе, и никто его не позовет в дом, чтобы обогреть и накормить. Ему нестерпимо жалко стало себя…
    
— А почему же вы тогда молчали? — пролепетал Димка, как всегда в такие минуты до неузнаваемости меняясь в лице.
    
— А мы и дальше будем молчать, — ответила Шмакова. — Правда, Попик?
    
— Будем молчать?.. — Димка жалко улыбнулся, ничего не понимая, хотя уже на что-то надеясь.
    
— Ребя, надо все рассказать, — мрачно произнес Попов.
    
Шмакова взяла с тарелки пирожное и приказала Попову:
    
— Открой рот!
    
Попов послушно открыл рот.
    
Шмакова всунула ему в рот пирожное и сказала, отряхивая пальцы от крошек:
    
— Помолчи и пожуй, а то подавишься… Все так запуталось, что и не разберешь ничего. Если мы теперь откроемся, нас тоже по головке не погладят. Понимаешь, Попик? Так что мы теперь все трое одной веревочкой связаны. Должны крепко друг за дружку держаться. — Она подошла к проигрывателю и поставила пластинку. — Потанцуем, повеселимся в тесном кругу. Надо же догулять! Дни рождения бывают не каждый день. — Она улыбнулась Димке; — Димочка, дай мне мое любимое.
    
— «Корзиночку»? — заикаясь, спросил Димка, взял пирожное и торопливо отдал Шмаковой.
    
Попов шумно выдохнул:
    
— Все! — Он встал. — Ребя! Мочи моей больше нету! — И выбежал из комнаты, громыхая тяжелыми ботинками и натыкаясь по пути на опрокинутые стулья.
    
— Куда это он? — испугался Димка.
    
— Не боись. Он у меня верный человек. Видно, решил подышать свежим воздухом. — Шмакова откусила пирожное и пропела: — Пирожное — прелесть! Мать делала?
    
Димка понуро сел на диван.
    
Шмакова же, вполне довольная собой, своей окончательной победой над Димкой и Бессольцевой, упоенно танцевала, дожевывая «корзиночку» и таинственно улыбаясь.
   
   
    
     
Глава четырнадцатая
    
    
Николай Николаевич проснулся на рассвете, когда на горизонте уж появилась светло-серая полоска. Точнее, не проснулся, а встал, потому что не спал почти всю ночь.
    
Он умылся холодной водой, плеская ее большими пригоршнями в лицо, чтобы освежиться. Аккуратно побрился, автоматически надел свой костюм. Потом критически оглядел себя. Да, Ленка права! Какое же на нем все старое — совсем не смотрится. Надо бы переодеться.
    
Но так как его гардероб был скуден, то он вдруг решил надеть свою старую военную форму. Он достал ее из шкафа, вышел на балкончик, чтобы получше разглядеть. Форма оказалась в полном порядке. Он несколько раз встряхнул ее, почистил щеткой и не поленился пройтись по костюму утюгом.
    
Орденские планки, которые в три ряда украшали грудь кителя, ему не понравились — от времени они сильно потускнели и стерлись, и это было нехорошо. Он снял их и решил сегодня же купить новые.
    
Потом Николай Николаевич быстро переоделся; суровый и сосредоточенный, сел к столу и что-то долго писал и переписывал. Написанное сложил и спрятал в нагрудный карман.
    
Только после этого Николай Николаевич заглянул в комнату Ленки. Ее непривычная, стриженая и поэтому такая маленькая и беззащитная голова покойно лежала на белой подушке — она крепко спала.
    
Николай Николаевич посмотрел на часы: было уже восемь. Он решил, что Ленку будить не стоит, пусть поспит: катер уходил в одиннадцать.
    
Неужели он уедет отсюда, и неужели это все произойдет сегодня!.. Николай Николаевич вдруг заторопился, решительно накинул на плечи свое знаменитое пальто и, неслышно прикрыв двери, вышел из дома…
    
Через час старый дом Бессольцевых содрогался от сильного и тревожного стука, будто какой-то великан бил по нему огромной кувалдой.
    
Этот стук разбудил Ленку. Она рывком села на кровати; еще ничего не понимая, повернулась к окну и увидела, как чья-то рука приложила поперек ее окна доску. В комнате сразу стало меньше света. И снова раздался сильный, резко бьющий по голове стук.
    
Она поняла: дедушка заколачивал свой дом!
    
Происшествие, так поразившее Ленку, выбросило ее из кровати, и она, как была, в ночной рубахе, выскочила на улицу.
    
Ленка не почувствовала утреннего холода, пронзившего ее тело, и даже не ощутила, что босая ступает по мокрой осенней траве.
    
Она ничего этого не заметила, потому что глаза ее видели только Николая Николаевича, стоявшего к ней спиной на лестнице-стремянке и заколачивающего окна дома. Как завороженная следила Ленка за его неистовой рукой с топором, которая размеренно ходила туда-сюда и била наотмашь, вколачивая гвозди в старые бревна. Одна за другой доски неумолимо ложились поперек окон.
    
Ленка подняла голову вверх — все четыре ее любимых балкончика, которые выходили на четыре стороны света, были уже заколочены. Это особенно сильно ее опечалило.
    
— Дедушка, — крикнула Ленка, — что ты делаешь?
    
Николай Николаевич оглянулся, увидел испуганную стриженую Ленку в длинной белой рубахе, босую и какую-то легкую, летящую, в его возбужденном сознании мелькнуло: «Совсем как Машка!» — и крикнул ей:
    
— Еще гвоздей!
    
— Ты уезжаешь? Со мной? — спросила Ленка, не трогаясь с места. — Ты бросаешь свой дом?!
    
— Кому говорят — еще гвоздей! — Он так повелительно крикнул, что ее как ветром сдуло. — И оденься! Сумасшедшая!
    
Когда Ленка одевалась, то у нее зуб на зуб не попадал. Нет, не от холода, а оттого, что дедушка решил все бросить и уехать с нею.
    
Решил бросить свой город!
    
Свой дом!!
    
Свои картины!!!
    
Ленка схватила ящик с гвоздями и поволокла его к дедушке. Николай Николаевич взял из ящика гвозди и заколотил два последних окна.
    
Дом Бессольцевых снова оглох и ослеп.
    
Николай Николаевич, тяжело ступая, слез со стремянки.
    
Ленка ткнулась ему в грудь и заревела.
    
Теперь, когда работа была закончена, он как-то протяжно вздохнул — он боялся, у него не будет сил взглянуть на свой заколоченный дом.
    
— Ну хватит! — сказал Николай Николаевич. — Что мы с тобой, как два дурачка, разревелись у всех на виду! Мы что, хороним кого-нибудь?.. Наоборот — мы живы! Мы живем на полную катушку! Мы совершим еще что-то замечательное!
    
Потом, наскоро позавтракав, отключили электричество и газ, перекрыли воду в садовой колонке и закрыли все двери на замки. Погрузили два чемодана и мешок яблок на садовую тележку. Сверху Николай Николаевич положил картину, аккуратно завернутую в старое полотенце, вышитое крестом еще бабушкой Колкиной, — это была их «Машка». И они пошли на пристань, подгоняемые внутренней тоской, которую оба старались скрыть друг от друга.
    
— Дедушка, — сказала Ленка, помогая Николаю Николаевичу везти тележку, — ты здорово придумал с «Машкой». — Она схватила картину: — Лучше я ее понесу. Повесим ее на самое видное место. И нам не будет скучно. Посмотрим на Машку и все картины вспомним. — Заглянула ему в глаза: — Правда, дедушка?..
    
— Правда, Елена! — ответил Николай Николаевич и чему-то рассмеялся.
    
— А чего ты смеешься? — не поняла Ленка. — Что радуешься?
    
— У меня для этого масса причин, — возбужденно ответил Николай Николаевич. — Сейчас сядем на катер, и я тебе их подробно изложу.
    
Вот тут-то они и услышали знакомые тревожные крики:
    
— Держи! Держи-и-и-и!
    
Следом раздался свист и улюлюканье погони.
    
Ленка привычно втянула голову в плечи.
    
Николай Николаевич заметил это и спросил:
    
— Ты что, опять испугалась? Забыла, какая ты храбрая?..
    
Ленка кивнула, прислушиваясь к приближающимся крикам.
    
— А ты не забывай, — строго сказал Николай Николаевич.
    
— Я стараюсь, — сказала Ленка.
    
Она приготовилась к встрече с несокрушимой Железной Кнопкой и ее дружками. А что, если они сейчас устроят ей «почетные проводы», будут кричать на нее «Чучело» на виду у всех пассажиров катера?.. Что тогда? Легкий озноб прошел по ее телу, но все же она собралась и твердо решила: если они это сделают, то она бросится драться. Она не отступит. Нет, не отступит!..
    
— Подержи, пожалуйста! — Ленка отдала Николаю Николаевичу сверток с картиной и медленно, как-то по-новому, откинув голову назад, пошла навстречу приближающимся крикам.
    
Но затем произошло нечто неожиданное — она увидела бежавшего Димку! А следом за ним, во главе с Мироновой и Лохматым, вылетел почти весь шестой класс — может быть, человек двадцать, — они гнали Димку! А она испугалась — вот смешно.
    
Димка бежал неловко, трусцой, как курица с подбитым крылом, прижимаясь к забору, чтобы его меньше было видно, и поминутно оглядывался назад с побелевшим от страха лицом.
    
Зато у преследователей глаза горели яростным огнем, щеки пылали нервным румянцем людей, которые имели право на подлинный гнев.
    
Кто-то схватил Димку за руку, кто-то подставил ножку. Он упал, тут же вскочил, вырвался из цепких рук преследователей и побежал дальше, сверкая пятками.
    
Все шквалом пронеслись мимо Николая Николаевича и Ленки, не замечая их.
    
Они кричали:
    
— Держи его!..
    
— К школе! Гони к школе!..
    
— Попался, гад!..
    
Они исчезли так же быстро, как и появились.
    
— Дедушка, — одними губами произнесла Ленка, — значит, Димка все-таки сознался?
    
— Выходит, сознался, — ответил Николай Николаевич.
    
— А что теперь будет? — спросила Ленка, уставившись на Николая Николаевича испуганными глазами.
    
— Что будет? Теперь они из тебя сделают героя.
    
— Да?.. — Ленка откровенно засмеялась. — Что же мне делать?
    
— Ну, играй победу! — Николай Николаевич почему-то с грустью и удивлением посмотрел на Ленку. — Ну, торжествуй!
    
— Я сбегаю, — сказала Ленка, — посмотрю…
    
— Не надо, Елена! — попросил Николай Николаевич. — Лежачего не бьют.
    
— Но я торжествую! — почему-то с вызовом крикнула Ленка. — Я играю победу!
    
— Елена, подожди! — попытался остановить ее Николай Николаевич.
    
Но Ленка не послушала его и бросилась следом за ребятами к школе.
    
Николай же Николаевич неловко потянул тележку, перевернул ее — чемоданы, мешок с яблоками и картина упали. Он быстро поднял тележку, сложил все обратно, откатил ее в сторону, взял картину и заспешил за Ленкой.
    
Ленка вбежала в класс, когда Димка под натиском ребят, спасаясь от них, взобрался на подоконник.
    
— Бей его! — заорал Валька и схватил Димку за ногу, чтобы стащить с подоконника.
    
— Не примазывайся! — с презрением оборвала его Железная Кнопка. — Не суйся к нам со своими грязными руками!
    
Лохматый саданул Вальку, и тот отскочил в сторону.
    
А ребята стали медленно наступать на Димку, как когда-то наступали на Ленку.
    
— Пустите меня! — крикнул он. — А то я… — он беспомощно оглянулся в поисках спасения, — выпрыгну в окно!
    
— Не выпрыгнешь! — сказала Миронова. — Ножку сломаешь, а это больно.
    
Димка загнанными глазами посмотрел на Железную Кнопку, весь как-то в отчаянии вытянулся и распахнул окно…
    
Все: «Ах!» — и отпрянули.
    
Вот в это время в класс и вбежала Ленка. Никто ее не видел, потому что они все стояли к ней спиной. Все их внимание было приковано к Димке.
    
— Слезь с окна! — тихо и спокойно произнесла Ленка.
    
Димка резко оглянулся, увидел Ленку… и спрыгнул с подоконника.
    
— Наша красавица пришла! — пропела Шмакова, хотя в ее голосе чувствовалась какая-то неуверенность.
    
Ребята веселой гурьбой окружили Ленку:
    
— Привет, Чучело!
    
— Здорово!
    
— Наше вам!..
    
— Оказывается, ты молодец, Бессольцева! — Лохматый хлопнул Ленку по плечу.
    
— Разрешите пожать вашу лапку, — паясничал, как всегда, Рыжий, пожимая Ленкину руку.
    
— Вот хорошо, что ты еще не уехала, — сама Железная Кнопка, улыбаясь, приближалась к Ленке. — Что же ты нам сразу все не сказала?.. Впрочем, это твое личное дело.
    
А Димка тем временем сообразил, что все про него забыли, проскользнул по стенке за спинами ребят к двери, взялся за ее ручку, осторожно нажал, чтобы открыть без скрипа и сбежать… Ах, как ему хотелось исчезнуть именно сейчас, пока Ленка не уехала, а потом, когда она уедет, когда он не будет видеть ее осуждающих глаз, он что-нибудь придумает, обязательно придумает… В последний момент он оглянулся, столкнулся взглядом с Ленкой — и замер.
    
Он стоял один у стены, опустив глаза.
    
— Посмотри на него! — сказала Железная Кнопка Ленке. Голос у нее задрожал от негодования. — Даже глаз не может поднять!
    
— Да, незавидная картинка, — сказал Васильев. — Облез малость.
    
Ленка медленно приближалась к Димке.
    
Железная Кнопка шла рядом с Ленкой, говорила ей:
    
— Я понимаю, тебе трудно… Ты ему верила… зато теперь увидела его истинное лицо!
    
Ленка подошла к Димке вплотную — стоило ей протянуть руку, и она дотронулась бы до его плеча.
    
— Садани его по роже! — крикнул Лохматый.
    
Димка резко повернулся к Ленке спиной.
    
— Я говорила, говорила! — Железная Кнопка была в восторге. Голос ее звучал победно. — Час расплаты никого не минует!.. Справедливость восторжествовала! Да здравствует справедливость! — Она вскочила на парту. — Ре-бя-та! Сомову — самый жестокий бойкот!
    
И все закричали:
    
— Бойкот! Сомову — бойкот!
    
Железная Кнопка подняла руку:
    
— Кто за бойкот?
    
И все ребята подняли за нею руки — целый лес рук витал над их головами. А многие так жаждали справедливости, что подняли сразу по две руки.
    
«Вот и все, — подумала Ленка, — вот Димка и дождался своего конца».
    
А ребята тянули руки, тянули, и окружили Димку, и оторвали его от стены, и вот-вот он должен был исчезнуть для Ленки в кольце непроходимого леса рук, собственного ужаса и ее торжества и победы.
    
Все были за бойкот!
    
Только одна Ленка не подняла руки.
    
— А ты? — удивилась Железная Кнопка.
    
— А я — нет, — просто сказала Ленка и виновато, как прежде, улыбнулась.
    
— Ты его простила? — спросил потрясенный Васильев.
    
— Вот дурочка, — сказала Шмакова. — Он же тебя предал!
    
Ленка стояла у доски, прижавшись стриженым затылком к ее черной холодной поверхности. Ветер прошлого хлестал ее по лицу: «Чу-че-ло-о-о, пре-да-тель!.. Сжечь на костре-е-е-е!»
    
— Но почему, почему ты против?! — Железной Кнопке хотелось понять, что мешало этой Бессольцевой объявить Димке бойкот. — Именно ты — против. Тебя никогда нельзя понять… Объясни!
    
— Я была на костре, — ответила Ленка. — И по улице меня гоняли. А я никогда никого не буду гонять… И никогда никого не буду травить. Хоть убейте!
    
— Какая храбрая! — Шмакова зловеще хихикнула: — Одна против всех!
    
— Раз так, то и Чучелу бойкот! — заорал Валька. — Ату-у-у их! — Он свистнул.
    
Но свист его погас, потому что никто его не поддержал. В это время появилась веселая и нарядная Маргарита Ивановна.
    
— Это что еще за собрание? Вы что, звонка не слышали? — сказала она. — Живо по местам! У меня потрясающая новость… — Маргарита Ивановна заметила Ленку: — Ты еще не уехала? Это прекрасно! — Ее взгляд остановился на Ленкиной стриженой голове. — Ты что, заболела?..
    
— Она спалила волосы у костра, — сказал Васильев, — и остриглась.
    
— У костра? — переспросила Маргарита Ивановна. — У какого костра?
    
Но потрясающая новость, которую Маргарита Ивановна хотела всем сообщить, била в ней ключом, и она сразу забыла или, точнее, привыкла к тому, что Ленка острижена, потому что опалила волосы у какого-то костра.
    
— Ребята, ребята! Внимание!.. — Она постучала костяшками пальцев по столу, чтобы всех утихомирить. Вни-ма-ние!.. Слушайте! — Голос Маргариты Ивановны звенел необыкновенно радостно: — Сейчас нам Лена Бессольцева расскажет потрясающую новость.
    
— Какую новость? — не поняла Ленка.
    
— Так ты ничего не знаешь? — удивилась Маргарита Ивановна. — Разве тебе дедушка ничего не сказал? Быть не может!.. Ну хорошо! Тогда я вам все скажу сама. — Она прошлась между рядами, вернулась к учительскому столу. — Ребята! Я только что узнала, что всем нам хорошо известный Николай Николаевич Бессольцев, дедушка Лены, подарил городу свой дом и коллекцию картин, которую собирали многие поколения Бессольцевых и которая принадлежит кисти их предка, художника, жившего в девятнадцатом веке!.. Теперь у нас тоже будет городской музей!
    
— Музей?! — Ленка была потрясена.
    
— А сколько ему заплатили? — с любопытством спросил Валька.
    
— Я же объяснила — он это все подарил! — вновь радостно сказала Маргарита Ивановна.
    
— Даром? Все-все даром?..
    
— Конечно, — ответила Маргарита Ивановна. — Понимаете, какое это прекрасное начало для большого и благородного дела.
    
Валька растерялся. Смысл жизни терял для него основу. Он хотел заработать много-много денег, он считал это самым большим счастьем, потому что на деньги он купил бы себе автомашину, цветной телевизор, моторную лодку и зажил бы в собственное удовольствие. И вдруг «кто-то», по доброй воле, отказывался от всех своих богатств. От дома, который стоит тысячи. От картин, которые, говорят, стоят «мильен».
    
И весь класс ахнул. Ребята, конечно, не понимали истинного значения картин, которые Николай Николаевич отдал городу, но знаменитый дом на холме они знали с самого детства. Он, хотя и был для них сказочным дворцом, про который они знали столько замечательных историй, существовал для них реально. И то, что теперь дом Бессольцевых принадлежит городу, произвело на них ошеломляющее впечатление. Они с восторгом и с большим удивлением смотрели на Ленку, как на человека, имеющего отношение к чему-то им непонятному, но чудесному.
    
В классе было так тихо, так бесконечно тихо, что нерешительный стук в дверь прозвучал особенно отчетливо.
    
— Да-да, войдите! — сказала Маргарита Ивановна.
    
Дверь приоткрылась, и в проеме появилась фигура Николая Николаевича. В руке он держал что-то завернутое в полотенце. И весь класс, повинуясь какому-то новому, непонятному чувству, неслышно встал перед Николаем Николаевичем.
    
— Извините, — сказал он. — Я вынужден прервать вас… Лена, мы опаздываем на катер.
    
— Товарищ Бессольцев… Николай Николаевич! — Маргарита Ивановна схватила его за руку и втащила в класс. — Это вы?! Входите, пожалуйста.
    
— Мы уходим, уходим… — сказал Николай Николаевич. — Мы не будем вам мешать.
    
— Позвольте передать вам… — Маргарита Ивановна разволновалась, — наше восхищение..: Вы такой человек! Такой человек!.. Я впервые в жизни встретила такого замечательного человека. Спасибо вам! Честное слово, я сейчас разревусь…
    
— Извините, — Николай Николаевич был крайне смущен.
    
«Значит, они уже все узнали, — подумал Николай Николаевич. — Значит, кто-то на хвосте уже разнес эту новость по всему городу». Ему стало радостно и грустно одновременно: ему так хотелось сообщить об этом Ленке самому.
    
Дело в том, что когда Николай Николаевич отдавал свое заявление по поводу дома и картин в райисполкоме, то там оказалась его старая знакомая, директор местной музыкальной школы. И она краем уха услышала, о чем он говорил, дождалась его в, коридоре, подлетела к нему и спросила подчеркнуто вежливо и немного витиевато:
    
— Николай Николаевич, быть может, вы будете столь любезны, что разрешите не делать из вашего заявления тайны?..
    
Он кивнул, что вроде бы разрешает, потому что увидел, что она очень взволнована, и обрадовался этому. Однако в следующий момент подумал, что лучше ей этого не разрешать, но ее уже не было в коридоре, в одно мгновение она куда-то исчезла.
    
— Дедушка, ты из-за меня?! — спросила Ленка. — Все картины?! Как же ты будешь жить без них?..
    
— Не только из-за тебя, хотя и ты сыграла в этом не последнюю роль, — громко и свободно ответил Николай Николаевич. Он сделал непривычно широкий жест рукой и стал вдруг раскованным, легким, праздничным, красивым. — Это давнишняя моя мечта. Вчера она снова посетила меня. И вот…
    
Николай Николаевич замолчал и долго-долго молчал, так долго, что успел рассмотреть более пристально, чем всегда, лица ребят, которые сидели перед ним и с которыми у него были такие сложные отношения.
    
Но разве все это имело значение, когда он вышел на такой ясный и простой путь?
    
Николай Николаевич улыбнулся — нет, не им, а себе, своим мыслям, своей адской жизненной силе, которая билась у него в груди.
    
Он смотрел на их лица, стараясь заглянуть в глаза, и увидел, что во многих из них бьется пытливая мысль, а у некоторых безразличие, а у иных даже злость и непонимание. Но ведь есть такие, у которых бьется, бьется и пробивается пытливая мысль, и это будет всегда! И вдруг, мгновенно осененный, вдруг понявший, что это необходимо сделать, он поднял над головой картину, по-прежнему завернутую в полотенце, вышитое крестом, и сказал:
    
— Эта картина мне очень дорога. Тут изображена наша старинная согражданка. — Николай Николаевич строго посмотрел на Маргариту Ивановну. — Она была вашей предшественницей, учительницей русской словесности здесь, в городке… сто лет тому назад. — Он улыбнулся: — Не думайте, что это было так уж давно… Она всего лишь моя бабушка… — И добавил просто и тихо: — Эту картину я дарю вашей школе.
    
— Дедушка! — сказала Ленка в страхе и в немом преклонении перед поступком Николая Николаевича. — Де-душ-ка!
    
Нет, даже она не могла понять в эту секунду величие своего деда Николая Николаевича Бессольцева.
    
— Идем! — Николай Николаевич крепко взял Ленку за руку. — Катер нас ждать не будет, хотя, может быть, мы с тобой и стали знаменитыми людьми.
    
— Я вас провожу, — вдруг объявила Маргарита Ивановна.
    
— Что вы, — возразил Николай Николаевич, — это лишнее.
    
Маргарита Ивановна смутилась и покраснела:
    
— Заодно провожу и мужа… Он у меня этим же катером уезжает.
    
И они все трое вышли из класса.
    
В последний раз мелькнула Ленкина стриженая голова, в последний раз Николай Николаевич сверкнул своими большими заплатками на рукавах пальто, и они исчезли, сопровождаемые полным безмолвием.
    
— На каких людей мы руку подняли! — нарушил тишину Васильев и тяжело вздохнул: — Э-э-эх!
    
— Все из-за Сомова! — Лохматый подлетел к Димке, крепко сжав кулаки.
    
— У-у-у, — понеслось со всех сторон, — Со-мо-о-ов!
    
Одни из них забыли, что они сами тоже гоняли Ленку. Другие забыли, что жили, как будто вся эта история их не касается. Третьи, что хотели заступиться за Ленку, да не успели… Каждый, конечно, чувствовал какую-то неловкость перед самим собой, перед другими, но в этом трудно признаваться, и все они дружно и единогласно обвиняли одного Сомова.
    
— Бойкот — Сомову! — крикнула Железная Кнопка. — Голосуем!
    
Но голосования снова не вышло, потому что в дверь просунулось жизнерадостное и возбужденное лицо Маргариты Ивановны:
    
— Директор мне разрешил. Я только туда и обратно. А вы здесь сидите тихо. — Она хотела уже исчезнуть, но почему-то спросила: — Да, что это вы кричали про бойкот? Опять?.. Кому? За что?
    
— Вашему Сомову! Вот кому! — Миронова впервые за все время этой борьбы побледнела от волнения. — Он дважды предатель!
    
— Сомов — предатель?.. — Маргарита Ивановна по-прежнему стояла в дверях. — Ничего не понимаю.
    
— Он рассказывал вам, что мы сбежали в кино? — спросила Миронова.
    
— Ну, рассказывал, — Маргарита Ивановна улыбнулась. Она подумала про то, что они совсем еще дети, играют в каких-то предателей.
    
— А мы-то думали, что это сделала Бессольцева!
    
— Гоняли ее, били! Смеялись над нею, — сказал Васильев. — А Сомов молчал.
    
— И вы молчали, Маргарита Ивановна, — вдруг тихо, но внятно и беспощадно произнесла Миронова.
    
— Я молчала?.. — Маргарита Ивановна испуганно посмотрела на Миронову и вошла в класс, прикрыв двери. — Я думала, Сомов вам все рассказал… — Она посмотрела на Димку: — Как же так вышло, Сомов?..
    
Димка ей ничего не ответил и не поднял головы.
    
— Ждите, Сомов вам ответит, — сказал Васильев.
    
— Маргарита Ивановна, катер уйдет! — крикнул Валька. — И муж ваш тю-тю!
    
— Катер?.. — спохватилась Маргарита Ивановна. — Подождите! Я быстро, я сейчас… — Она хотела уйти, но почему-то не ушла. — Давайте спокойно разберемся!.. Значит, Сомов все скрыл? Но при чем тут Бессольцева?..
    
— Потому что она взяла всю вину на себя, — объяснила Миронова. — Она хотела помочь Сомову… А он ее предал!
    
— Вот почему она меня так ждала, — в ужасе догадалась Маргарита Ивановна. — Она думала, что я вам все расскажу, а я забыла… Все забыла.
    
Маргарита Ивановна вдруг поняла, что произошла чудовищная история, что Лена Бессольцева рассчитывала на ее помощь. А она все-все забыла. Это открытие настолько ее потрясло, что она на какое-то время совершенно забыла о ребятах, которые кричали и шумели по поводу Димки Сомова. Собственное ничтожество — вот что занимало ее воображение…
    
— Так кто за бойкот? — Миронова в который раз подняла вверх руку.
    
— Лично я отваливаю, — неожиданно сказал Рыжий. — Сомова презираю… Когда Попов вчера рассказал нам про Ленку, меня чуть кондрашка не хватила. Но объявлять ему бойкот теперь я не буду… Раз Ленка против, то и я против. Я всегда был как все. Все били, я бил. Потому что я Рыжий и боялся выделиться. — Он почти кричал или почти плакал: голос у него все время срывался. — А теперь — точка! Хоть с утра до ночи орите: «Рыжий!» — я все буду делать по-своему, как считаю нужным. — И впервые, может быть, за всю свою жизнь освобожденно вздохнул.
    
Маргарита Ивановна мельком, незаметно взглянула на часы: до отправления катера оставалось десять минут. Она подумала, что ей надо немедленно бежать. Муж будет ее ждать, волноваться, что-нибудь сочинит невероятное, вроде того, что она его разлюбила… А она не могла, не могла уйти!..
    
— Как же ты все скрыл?.. — неожиданно чужим высоким голосом спросила у Димки Маргарита Ивановна. — Как?! — Она в гневе схватила его за плечи и сильно встряхнула: — Отвечай! Тебе не удастся отмолчаться. Придется все рассказать!
    
— А что, я один молчал?.. — вырвалось у Димки. — Вон Шмакова и Попов тоже всё знали.
    
Весь класс в один голос выдохнул:
    
— Как?! И Шмакова?!
    
— Ребя… — признался Попов. — Она тоже. Мы вместе с ней под партой сидели.
    
— И ты молчал? — спросила Миронова у Попова. — Из-за Шмаковой?
    
— Из-за меня, — Шмакова улыбнулась.
    
— А другой человек в это время страдал и мучился, — сказал Рыжий.
    
— А мне было интересно, — ответила Шмакова, — когда же Димочка сознается… А он юлил… вилял! — Она повернулась к Димке: — А мы с Поповым, между прочим, Димочка, никого не предавали.
    
Лохматый подскочил к Шмаковой и замахнулся:
    
— Ух, Шмакова!
    
Попов бросился на Лохматого и схватил его за руку:
    
— Поосторожней! — И сказал громко, чтобы все слышали: — Ребя! Она добрая!
    
— Какая она добрая! — Лохматый оттолкнул Попова, но почему-то не стал с ним драться. — Ты вглядись в нее, олух!
    
— Ну, не добрая я! — зло сказала Шмакова. — На добрых воду возят.
    
— Она наговаривает на себя, — сказал Попов.
    
— Не нуждаюсь я в твоей защите, Попик, — сказала Шмакова. — И сидеть я с тобой не хочу. — Она взяла свой портфель. — И вообще я люблю перемену мест, — почти весело, с вызовом пропела она своим обычным голосом. — Сяду я к бедному Димочке, а то его все бросили, — и она села на Ленкино место.
    
Попов пошел за нею следом, будто он был привязан к ней невидимой веревочкой: куда она, туда и его веревочка тащила. Он дошел до сомовской Парты и остановился. Не знал, что делать дальше. Молча стоял над Шмаковой.
    
— А я хотел быть сильным, — сказал Лохматый и посмотрел на свой кулак. — Думал, останусь в лесу, как отец. И будут меня все бояться. Все Вальки… И все Петьки… Вот и порядок настанет. — Он ткнул себя в лицо кулаком. — Хорошо бы себе морду набить…
    
— Ребя! — вдруг закричал Попов. — Что же это такое происходит?.. Шмакова к Сомову села, а он — предатель!..
    
— Верно, — сказала Миронова. — Бойкот предателю! — Она подняла руку: — Голосую… Кто «за»?..
    
Никто не последовал ее примеру.
    
Только Попов поднял руку, подержал, уронил и медленно вернулся на свое место.
    
— Эх, вы! — Железная Кнопка с презрением посмотрела на класс. — Ну тогда я одна объявляю Сомову бойкот. Самый беспощадный! Вы слышите? Я вам покажу, как надо бороться до конца! Никто никогда не уйдет от расплаты!.. Она каждого настигнет, как Сомова! — Голос у Мироновой сорвался, и она заплакала.
    
— Железная Кнопка плачет, — сказала Шмакова. — Где-то произошло землетрясение.
    
— Все из-за нее! Из-за нее! — твердила Миронова, вытирая слезы. — Из-за матери моей… Она считает, что каждый может жить как хочет… и делать, что хочет… И ничего ни с кого не спросится. Лишь бы все было шито-крыто!.. И вы такие же! Все! Все! Такие же!..
    
— Каждый свою выгоду ищет! — радостно крикнул Валька. — Что, неправда?
    
— А Бессольцевы? — спросил Васильев.
    
— Бессольцевы!.. — Валька презрительно ухмыльнулся: — Так они же чудики, а мы обыкновенные.
    
— Это ты обыкновенный?! Или я?.. А может, скажешь, Сомов тоже обыкновенный?.. Мы детки из клетки, — мрачно сказал Рыжий. — Вот кто мы! Нас надо в зверинце показывать… За деньги.
    
Маргарита Ивановна молча слушала ребят. Но чем она больше их слушала, тем ужаснее себя чувствовала — какой же она оказалась глупой, мелкой эгоисткой. Все-все забыла из-за собственного счастья.
    
Она подошла к Мироновой и положила руку на ее вздрагивающее плечо.
    
Миронова рывком сбросила руку и жестко сказала:
    
— А вам… лучше уйти!.. А то мужа прозеваете.
    
— Не надо так, — сказала Маргарита Ивановна.
    
А сама подумала — поделом ей. Что заслужила, то и получила, хотя сама себя тут же поймала на мысли, что она внутренне старается как-то себя оправдать.
    
На реке раздалась сирена отъезжающего катера. Сирена долетела до класса и несколько секунд вибрировала низким хриплым гудком.
    
— Сигнал! — Маргарита Ивановна подошла к окну: — Катер ушел.
    
Все до единого бросились к окнам.
    
Только Сомов не шелохнулся.
    
Они стояли у окон, надеясь в последний раз увидеть катер, на котором уезжала Ленка Бессольцева — чучело огородное, — которая так перевернула их жизнь.
    
Рыжий отошел от окна, взял оставленную Николаем Николаевичем картину, развернул полотенце, и вдруг его лицо невероятно преобразилось, и он яростно закричал:
    
— Она!.. Она!..
    
Все невольно оглянулись на него:
    
— Где!..
    
— Кто она?..