1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 
Люстра каким-то таинственным образом покинула свое место под потолком и оказалась на журнальном столике. Взамен на потолочном крюке висела веревка с петлей, спускаясь прямо к табуретке, которая обычно стояла на кухне.
    
Бьёрк, ничего не понимая, посмотрел на петлю.
    
Потом он услышал позади себя какое-то движение, и ноги стали ватными.
    
Он медленно обернулся.
    
Перед ним стояли двое мужчин лет тридцати пяти. Бьёрк отметил, что у них южноевропейские лица. Он даже не успел среагировать, когда они мягко ухватили его под мышками, подняли и понесли спиной вперед к табуретке. Он слабо попытался вырваться, но тут же острая боль пронзила ему спину, и он затих. Когда его поднимали на табуретку, он уже почти ничего не осознавал.
    
    
Юнаса Сандберга сопровождал сорокадевятилетний мужчина по кличке Фалун, бывший в юности профессиональным взломщиком, а впоследствии переквалифицировавшийся в слесаря, специалиста по замкам. В 1986 году Ханс фон Роттингер однажды привлек Фалуна к операции, в которой требовалось вскрыть двери руководителя какого-то анархистского объединения, и с тех пор его периодически нанимали вплоть до середины 90-х годов, когда подобные операции прекратились. Возобновил с ним отношения Фредрик Клинтон, ранним утром предложивший Фалуну задание и десять тысяч крон за десятиминутную работу. Правда, с Фалуна было взято обещание ничего не красть из квартиры, являвшейся местом проведения операции; откровенной уголовщиной «Секция» все-таки не занималась.
    
Кого именно представлял Клинтон, Фалун не знал, но предполагал, что речь идет о какой-то силовой структуре. Он ведь читал Гийу[19] и потому никаких вопросов задавать не стал. После стольких лет молчания со стороны работодателя было приятно снова оказаться востребованным.
    
Его работа заключалась всего лишь в том, чтобы открыть дверь. Он был экспертом по вскрытию помещений и имел при себе пистолет-отмычку, тем не менее с замком квартиры Микаэля Блумквиста ему пришлось повозиться пять минут. Потом Фалун остался ждать на лестнице, а Юнас Сандберг переступил через порог.
    
— Я в квартире, — сказал Сандберг в микрофон, прикрепленный к уху.
    
— Отлично, — отозвался у него в наушнике Фредрик Клинтон. — Действуй спокойно и осторожно. Опиши, что ты видишь.
    
— Я нахожусь в холле: справа гардероб и полка для шляп, слева ванная. Квартира состоит из одной огромной комнаты, примерно в пятьдесят квадратных метров. Справа маленькая кухня с барной стойкой.
    
— Там имеется какой-нибудь рабочий стол или…
    
— Похоже, он работает за кухонным столом или на диване в гостиной… подождите.
    
Клинтон подождал.
    
— Да. На кухонном столе лежит папка с отчетом Бьёрка. Похоже, это оригинал.
    
— Отлично. На столе есть еще что-нибудь интересное?
    
— Книги. Мемуары П. Г. Винге. «Борьба за власть над СЭПО» Эрика Магнуссона. С полдюжины подобных книг.
    
— А компьютер?
    
— Нет.
    
— Какой-нибудь сейф?
    
— Нет… во всяком случае, я не вижу.
    
— Ладно. Не торопись. Пройди всю квартиру, метр за метром. Мортенссон сообщает, что Блумквист по-прежнему в редакции. Надеюсь, ты в перчатках?
    
— Разумеется.
    
    
Маркусу Эрландеру удалось поговорить с Анникой Джаннини, только когда они оба оторвались от мобильных телефонов. Он зашел в палату, протянул ей руку и представился. Потом поздоровался с Лисбет Саландер и спросил, как она себя чувствует. Лисбет Саландер не ответила. Тогда он снова обратился к Аннике Джаннини.
    
— Мне необходимо задать вам несколько вопросов.
    
— Понятно.
    
— Вы можете рассказать, что произошло?
    
Анника Джаннини описала, что ей довелось пережить и свои действия до того момента, как она вместе с Лисбет Саландер забаррикадировалась в туалете. У Эрландера сделался задумчивый вид. Он покосился на Лисбет Саландер, а потом снова на ее адвоката.
    
— Значит, вы полагаете, что он подходил к этой комнате.
    
— Я слышала, как он пытался нажать на ручку двери.
    
— Вы в этом уверены? Когда ты напуган и взволнован, легко вообразить себе разные вещи.
    
— Я его слышала. Он меня видел и направлял на меня пистолет.
    
— Думаете, он пытался убить и вас?
    
— Не знаю. Я убрала голову и заблокировала дверь.
    
— Это было разумно. А еще разумнее то, что вы перенесли свою клиентку в туалет. Двери палаты такие тонкие, что, если бы он стал стрелять, пули, вероятно, прошли бы насквозь. Я пытаюсь понять, нападал он лично на вас или просто среагировал на то, что вы на него смотрели. Вы оказались к нему ближе всех.
    
— Верно.
    
— Вам показалось, что он вас знает или, может быть, вдруг узнал?
    
— Нет, едва ли.
    
— Может быть, он узнал вас по газетам? Ведь вас цитировали в связи с рядом громких дел.
    
— Возможно. На этот вопрос я ответить не могу.
    
— А вы его раньше никогда не видели?
    
— Я видела его в лифте, когда поднималась сюда.
    
— Вот как! Вы с ним разговаривали?
    
— Нет. Я задержала на нем взгляд, возможно, на полсекунды. У него в одной руке был букет цветов, а в другой — портфель.
    
— Вы встречались с ним взглядом?
    
— Нет. Он смотрел прямо перед собой.
    
— Он зашел в лифт первым или после вас?
    
Анника задумалась.
    
— Мы зашли более или менее одновременно.
    
— У него был растерянный вид или…
    
— Нет. Он тихо стоял, держа цветы.
    
— Что произошло потом?
    
— Я вышла из лифта. Он тоже сразу вышел, и я пошла навещать клиентку.
    
— Вы прошли прямо сюда?
    
— Да… нет. То есть сначала я подошла к дежурной и предъявила удостоверение. Прокурор ведь запретил пускать к моей клиентке посетителей.
    
— Где в это момент находился тот мужчина?
    
Анника Джаннини поколебалась.
    
— Я не уверена. Думаю, он подошел следом за мной. Да, погодите-ка… Из лифта он вышел первым, но остановился и подержал мне дверь. Не могу поклясться, но думаю, что он тоже пошел к дежурной. Просто я оказалась проворнее.
    
«Вежливый пенсионер-убийца», — подумал Эрландер.
    
— Да, он подошел к столу дежурной, — подтвердил он. — Он поговорил с сестрой и передал цветы. Но вы этого, следовательно, не видели?
    
— Нет. Ничего такого я не помню.
    
Маркус Эрландер надолго задумался, но так и не придумал, что бы еще спросить. Ему не давала покоя какая-то смутная мысль. Подобное чувство ему доводилось уже испытывать ранее, и он научился истолковывать его как некий звоночек от интуиции.
    
Убийцей оказался семидесятивосьмилетний Эверт Гульберг, бывший ревизор, возможно, еще консультировавший фирмы по налоговым вопросам. Человек преклонного возраста. СЭПО только что начало в отношении его предварительное следствие, поскольку он оказался психом, рассылавшим письма с угрозами разным известным личностям.
    
По опыту работы в полиции Эрландер знал, что на свете множество психов — людей, одержимых болезненными идеями, которые преследуют знаменитостей, добиваются их любви и даже селятся в лесу возле их домов. А если любовь не находит отклика, она может быстро перейти в непримиримую ненависть. Ему встречались ненормальные, приезжавшие из Германии и Италии, чтобы оказать внимание молодой певице из популярной поп-группы, а потом свирепевшие оттого, что ей не хотелось незамедлительно вступать с ними в связь. Он видел рьяных борцов с властями, которые очень агрессивно реагировали на творимые несправедливости, реальные и воображаемые. Бывали среди них и откровенные психопаты, и лица, одержимые «теорией заговоров» и видевшие везде плоды деятельности тайных обществ, скрытые от нормальных людей.
    
Имелось также много примеров того, что некоторые из этих психов способны переходить от фантазий к действиям. Разве убийство Анны Линд[20] не было делом рук ненормального человека? Возможно. А может, и нет.
    
Однако инспектору уголовной полиции Маркусу Эрландеру отнюдь не нравилась мысль о том, что психически больной бывший юрист — или кем бы он там, черт подери, ни был — спокойно заходит в Сальгренскую больницу с букетом в одной руке и пистолетом в другой и казнит человека, являвшегося объектом важнейшего полицейского расследования — его расследования. Человека, который в официальном регистре значился Карлом Акселем Бодином, но, по сведениям Микаэля Блумквиста, носил фамилию Залаченко и был гнусным перебежчиком, русским агентом и убийцей.
    
В лучшем случае Залаченко являлся свидетелем, а в худшем — был замешан в целой серии убийств. Эрландер дважды имел возможность провести с ним короткие допросы и ни на одном из них ни на секунду не поверил его заверениям в невиновности.
    
И его убийца проявил интерес к Лисбет Саландер или, по крайней мере, к ее адвокату, пробовал войти к ней в палату.
    
А потом попытался совершить самоубийство, выстрелив себе в голову. По словам врачей, он пребывал в настолько плохом состоянии, что его намерение явно можно считать удавшимся. И пусть его тело еще не отказалось от борьбы, имелись основания полагать, что предстать перед судьей Эверту Гульбергу не суждено.
    
Такое положение дел Маркусу Эрландеру не нравилось ни секунды. Но у него не было никаких доказательств того, что выстрелы Гульберга имели иную подоплеку, нежели лежавшая на поверхности. В любом случае, он предпочел больше не рисковать.
    
— Я принял решение, что Лисбет Саландер надо перевести в другую палату. — Он посмотрел на Аннику Джаннини. — Там, в ответвлении коридора, справа от дежурной, имеется палата, которая в плане безопасности гораздо лучше этой. За ней будут круглосуточно приглядывать с поста дежурного и из комнаты медсестер. Запрет на посещение распространяется на всех, кроме вас. К вашей клиентке смогут заходить только врачи и сестры Сальгренской больницы и лица, получившие разрешение. Я прослежу за тем, чтобы возле ее палаты установили круглосуточную охрану.
    
— Вы думаете, ей что-то угрожает?
    
— Прямо на это ничто не указывает. Но в данном случае я рисковать не хочу.
    
Лисбет Саландер внимательно слушала разговор между адвокатом и одним из своих вечных противников-полицейских. Ей понравилось, что Анника Джаннини отвечает так точно, внятно и с таким обилием подробностей, а еще больше ей понравилась способность адвоката действовать хладнокровно и не теряя головы.
    
С того самого момента, как Анника выдернула ее из постели и перенесла в туалет, у Лисбет страшно болела голова. Ей хотелось иметь с персоналом как можно меньше дела — она не любила просить о помощи или выказывать слабость. Но голова болела так сильно, что Лисбет было трудно сколько-нибудь разумно мыслить — она протянула руку и позвонила медсестре.
    
    
Первоначально Анника Джаннини рассматривала свой визит в Гётеборг лишь как пролог к дальнейшей продолжительной работе. Она планировала познакомиться с Лисбет Саландер, справиться о ее истинном состоянии и набросать примерный план стратегической линии, которую они с Микаэлем Блумквистом наметили в преддверии будущего судебного процесса. Первоначально Анника предполагала вернуться в Стокгольм тем же вечером, но драматические события в Сальгренской больнице не позволили ей поговорить с Лисбет Саландер. Врачи объявили ее состояние стабильным, но клиентка оказалась в гораздо худшем состоянии, чем думала Анника: ее мучили головные боли, держалась высокая температура, что вынудило врача по имени Хелена Эндрин прописать ей сильные болеутоляющие средства, антибиотики и покой. Как только клиентку перевели в новую палату и у дверей занял пост полицейский, Аннику, соответственно, выпроводили.
    
Немного поворчав, она посмотрела на часы — было уже половина пятого. Можно было поехать домой в Стокгольм, но тогда, если клиентке станет лучше, придется утренним поездом снова ехать сюда. Можно переночевать здесь, но тогда существует риск напрасно потерять время, если Лисбет завтра не сможет принимать посетителей. Гостиницу Анника не бронировала, да и в любом случае старалась не отягощать лишними расходами те счета, которые выставляла своим клиенткам, как правило, женщинам обездоленным и небогатым. Прежде всего она позвонила домой, а затем Лиллиан Юсефссон — коллеге-адвокату, члену Общества помощи женщинам и старой институтской подруге. Они не встречались два года и немного пощебетали, прежде чем Анника подошла к цели своего звонка.
    
— Я в Гётеборге, — сказала Анника. — Я собиралась уехать вечером домой, но сегодня произошли разные события, в результате которых мне придется здесь заночевать. Ничего, если я заявлюсь к тебе непрошеным гостем?
    
— Как здорово! Конечно, заявляйся. Мы же не виделись целую вечность.
    
— А я не помешаю?
    
— Разумеется, нет. Я переехала и теперь живу на улице, пересекающей Линнегатан. У меня есть комната для гостей. Мы сможем вечером сходить в ресторанчик и поболтать.
    
— Если у меня хватит сил, — сказала Анника. — В котором часу тебе будет удобно?
    
Они договорились, что Анника подойдет часам к шести.
    
Доехав на автобусе до Линнегатан, Анника провела следующий час в греческом ресторане, где заказала шашлык с салатом, поскольку страшно проголодалась, а потом долго сидела, размышляя над событиями дня. После того как схлынул прилив адреналина, ее начало слегка трясти, но она была довольна тем, что в момент опасности действовала без колебаний, эффективно и собранно и сумела сделать правильный выбор без лишних раздумий. Сознавать это было приятно.
    
Через некоторое время она достала из портфеля электронную записную книжку, открыла записи и стала сосредоточенно читать. Ее переполняли сомнения по поводу объяснений брата — в разговоре все звучало логично, но на самом деле в плане имелись большие дыры. Однако отступать она не собиралась.
    
В шесть часов Анника расплатилась, дошла до дома Лиллиан Юсефссон на Оливедальсгатан и набрала полученный от подруги код. Войдя в подъезд, она огляделась в поисках лифта, и тут на нее совершенно внезапно напали. Она поняла, что происходит, только когда ее грубо и очень сильно толкнули прямо на кирпичную стену. Анника ударилась о стену лбом и почувствовала боль.
    
В следующее мгновение она услышала удаляющиеся шаги, звук открывшейся и снова закрывшейся двери. Поднявшись на ноги, Анника провела рукой по лбу и увидела на ладони кровь. Какого черта? Она растерянно огляделась и вышла на улицу, но ей удалось увидеть только чью-то спину, исчезнувшую за углом возле площади.
    
С минуту она постояла в растерянности, прежде чем осознала, что лишилась портфеля и что ее только что ограбили. Потом до ее сознания дошло значение происшедшего. Нет. Папка с материалами о Залаченко. Анника почувствовала, как в груди распространяется холод, и сделала несколько нерешительных шагов вслед убегавшему мужчине, но почти сразу остановилась. Бессмысленно, его уже не догнать.
    
Она медленно опустилась на край тротуара.
    
Потом буквально взвилась в воздух и стала рыться в карманах пиджака. Записная книжка. Слава богу. Уходя из ресторана, она сунула ее вместо портфеля в карман. Там содержался набросок ее стратегии по делу Лисбет Саландер, расписанный по пунктам.
    
Анника кинулась обратно к двери, снова набрала код, взбежала по лестнице на четвертый этаж и заколотила в дверь Лиллиан Юсефссон.
    
    
Когда Анника пришла в себя настолько, что смогла позвонить Микаэлю Блумквисту, стрелки часов уже приближались к половине седьмого. На лбу у нее образовался синяк, рассеченная бровь кровоточила. Лиллиан Юсефссон промыла ей рану спиртом и заклеила пластырем. Ехать в больницу Анника отказалась, зато попросила чашку кофе. Только после этого она смогла вновь трезво мыслить и первым делом позвонила брату.
    
Микаэль Блумквист все еще находился в редакции «Миллениума», пытаясь вместе с Хенри Кортесом и Малин Эрикссон раздобыть информацию об убийце Залаченко. По мере того как он слушал рассказ Анники о случившемся, его все больше охватывал ужас.
    
— Ты в порядке? — спросил он.
    
— Отделалась синяком. Вот успокоюсь и буду в полном порядке.
    
— Гнусное ограбление?
    
— Они забрали мой портфель с папкой документов о Залаченко, которые ты мне дал. У меня их больше нет.
    
— Ничего страшного, я могу сделать тебе новую копию.
    
Он запнулся, почувствовав, как волосы на затылке начинают подниматься. Сперва Залаченко. Потом Анника.
    
— Анника… я тебе перезвоню.
    
Микаэль закрыл ноутбук, сунул его в сумку и, ни слова не говоря, поспешно покинул редакцию. Всю дорогу до Бельмансгатан и вверх по лестнице он пробежал бегом.
    
Дверь была заперта.
    
Войдя в квартиру, он сразу увидел, что синяя папка, которую он оставил на кухонном столе, исчезла. Искать ее не имело смысла. Микаэль точно знал, где она находилась, когда он покидал квартиру. Он медленно опустился на стул возле кухонного стола, а в голове уже лихорадочно завертелись мысли.
    
Кто-то побывал у него в квартире. Кто-то заметает следы Залаченко.
    
Они с Анникой оба лишились копий.
    
Но у Бублански отчет по-прежнему имеется.
    
Или уже нет?
    
Микаэль встал и подошел к телефону, но, уже подняв трубку, остановился. Кто-то ведь побывал у него в квартире. Он вдруг с большим подозрением посмотрел на телефон и начал рыться в кармане пиджака в поисках мобильного. А когда нашел, вновь застыл, держа в руке аппаратик.
    
Насколько легко прослушиваются мобильные телефоны?
    
Он медленно положил мобильный телефон рядом со стационарным и огляделся.
    
Я имею дело с профессионалом. Насколько трудно поставить на прослушку квартиру?
    
Он снова сел за кухонный стол.
    
Взглянул на сумку с компьютером.
    
Насколько трудно войти в чужую электронную почту? Лисбет Саландер делает это за пять минут.
    
    
Микаэль долго думал, прежде чем снова подойти к телефону и позвонить сестре в Гётеборг. В разговоре он тщательно подбирал формулировки.
    
— Привет… как твои дела?
    
— Я в порядке, Микке.
    
— Расскажи, что произошло с того момента, как ты пришла в Сальгренскую больницу, и до нападения.
    
Отчет о событиях дня занял у нее десять минут. Микаэль не обсуждал с ней детали ее рассказа, только временами вставлял вопросы, пока не решил, что достаточно. Он играл роль обеспокоенного брата, а его мозг тем временем выстраивал четкую схему событий.
    
В половине пятого Анника решила остаться в Гётеборге, позвонила по мобильному телефону подруге и получила адрес и дверной код. Грабитель поджидал ее на лестнице ровно в шесть часов.
    
Ее мобильный телефон прослушивали. Это единственный возможный вариант.
    
Значит, его собственный телефон тоже прослушивают, иначе их противники были бы полными идиотами.
    
    
— Но они забрали папку с материалами о Залаченко, — повторила Анника.
    
Микаэль немного посомневался. Укравший у него папку знает, что она украдена, а с его стороны будет вполне естественно рассказать об этом Аннике Джаннини по телефону.
    
— Мою тоже, — сказал он.
    
— Что?
    
Он объяснил, что, прибежав домой, не обнаружил на кухонном столе синей папки.
    
— О'кей, — мрачным голосом произнес Микаэль. — Это катастрофа. Папки Залаченко больше нет. А она ведь была важнейшим доказательством.
    
— Микке… мне очень жаль.
    
— Мне тоже, — сказал Микаэль. — Дьявол! Но это не твоя вина. Мне следовало придать отчет огласке в тот же день, как я его получил.
    
— Что нам теперь делать?
    
— Не знаю. Это худшее, что могло случиться. Теперь все наши планы рухнут. У нас нет совершенно никаких доказательств против Бьёрка и Телеборьяна.
    
Они побеседовали еще две минуты, и Микаэль стал прощаться.
    
— Я хочу, чтобы ты завтра же вернулась в Стокгольм, — сказал он.
    
— Сорри. Мне необходимо встретиться с Саландер.
    
— Встреться с ней утром и приезжай во второй половине дня. Нам надо сесть и подумать, что мы будем делать.
    
    
Закончив разговор, Микаэль остался сидеть на диване, глядя прямо перед собой. Потом его лицо озарила улыбка. Тот, кто их слушал, теперь знает, что «Миллениум» утратил отчет Бьёрка от 1991 года и переписку между Бьёрком и доктором Петером Телеборьяном, а они с Анникой теперь в отчаянии.
    
Изучая прошлой ночью историю Службы государственной безопасности, Микаэль уяснил, что в основе любой шпионской деятельности лежит дезинформация. А он только что запустил дезинформацию, которая в перспективе может оказаться для них чрезвычайно полезной.
    
Он открыл сумку для ноутбука и достал копию, которую сделал для Драгана Арманского, но еще не успел передать. Теперь это единственный оставшийся экземпляр. Терять его Микаэль был не намерен — напротив, он собирался немедленно снять с него по меньшей мере пять копий и распределить их по надежным местам.
    
Потом он взглянул на часы и позвонил в редакцию «Миллениума». Малин Эрикссон была еще на месте, но уже собиралась уходить домой.
    
— Почему ты так поспешно исчез?
    
— Будь добра, подожди еще немного. Я сейчас вернусь, и мне обязательно надо кое-что с тобой обсудить до того, как ты уйдешь.
    
Ему уже несколько недель не удавалось постирать, и все имеющиеся рубашки лежали в корзине для грязного белья. Кроме последней копии отчета Бьёрка он взял с собой бритву и «Борьбу за власть над СЭПО», потом дошел до магазина «Дрессманн», где купил четыре рубашки, две пары брюк и десять пар трусов, и, забрав одежду, отправился в редакцию. Малин Эрикссон подождала, пока он наскоро примет душ, и поинтересовалась, что происходит.
    
— Кто-то забрался ко мне в квартиру и украл отчет о Залаченко. В Гётеборге кто-то напал на Аннику и похитил ее экземпляр. У меня есть доказательство того, что ее телефон прослушивается, и, значит, скорее всего, мой телефон, а возможно, и твой, и все телефоны «Миллениума» поставлены на прослушку. Подозреваю, что если кто-то взял на себя труд залезть ко мне в квартиру, ему было бы глупо не воспользоваться случаем и не установить там прослушивающую аппаратуру.
    
— Вот оно что, — слабым голосом произнесла Малин Эрикссон, покосившись на лежавший перед ней на письменном столе мобильный телефон.
    
— Работай как обычно. Пользуйся мобильным, но не выдавай по нему никакой информации. Завтра предупредим Хенри Кортеса.
    
— О'кей. Он ушел час назад, а перед этим оставил у тебя на столе кипу отчетов государственных комиссий. Но зачем ты сюда пришел?
    
— Я собираюсь ночевать в «Миллениуме». Если они сегодня застрелили Залаченко, похитили отчеты и установили в моей квартире аппаратуру, то велик шанс, что они только начали действовать и еще не успели обработать редакцию. Здесь целый день был народ. Я не хочу на ночь оставлять редакцию пустой.
    
— Ты думаешь, что убийство Залаченко… Но ведь убийцей оказался семидесятивосьмилетний психопат.
    
— В такие совпадения я не верю. Кто-то заметает следы Залаченко. Мне глубоко наплевать на то, кто этот семидесятивосьмилетний и сколько идиотских писем он разослал министрам. Он явно какой-то наемный убийца и пришел туда с целью убить Залаченко… а возможно, и Лисбет Саландер.
    
— Но он ведь совершил самоубийство или, во всяком случае, попытался. Какой же наемный убийца станет это делать?
    
Микаэль ненадолго задумался, потом посмотрел главному редактору в глаза.
    
— Такой, которому семьдесят восемь лет и которому, возможно, нечего терять. Он явно в этом замешан, и когда мы до всего докопаемся, то сможем это доказать.
    
Малин Эрикссон внимательно вглядывалась в лицо Микаэля — таким холодным и неколебимым она его прежде не видела. Ее вдруг затрясло, и Микаэль это заметил.
    
— Еще одно. Теперь мы ввязываемся в борьбу уже не с кучкой уголовников, а с государственным ведомством. Нам придется тяжело.
    
Малин кивнула.
    
— Я не рассчитывал на то, что все зайдет так далеко. Малин, если хочешь выйти из игры, только скажи.
    
Она немного поколебалась, подумала, что сказала бы на ее месте Эрика Бергер, и упрямо замотала головой.
   
  
  
   
    
Часть 2
    
Республика хакеров
    
1-22 мая
   
   
    
     
Ирландский закон от 697 года запрещает женщинам принимать участие в сражениях — то есть свидетельствует о том, что до него женщины сражались. Среди народностей, которые в разные моменты истории использовали солдат-женщин, числятся арабы, берберы, курды, раджпуты, китайцы, филиппинцы, маори, папуа, австралийские аборигены, микронезийцы и американские индейцы.
     
Существует множество легенд о грозных воительницах античной Греции — о женщинах, которых с детства учили воинскому искусству и обращению с оружием, приучали к физическим лишениям. Они жили отдельно от мужчин и воевали собственными полками. В легендах нередко присутствуют эпизоды, в которых женщины одолевают мужчин на поле боя. В греческой литературе встречаются амазонки, например в «Илиаде» Гомера, написанной приблизительно в 700 году до нашей эры.
     
Греки и создали выражение «амазонки». Буквально слово означает «без груди». Считается, что им удаляли правую грудь для того, чтобы легче было натягивать лук. Знаменитые греческие врачи Гиппократ и Галенос вроде бы сходились на том, что это повышало боеспособность, но едва ли такие операции действительно проводились. Здесь присутствует и языковая загадка: неизвестно, действительно ли приставка «а» в слове «амазонка» означала «без». Высказывалось предположение, что на самом деле она означает обратное — что амазонкой называлась женщина с особенно большой грудью. Ни в одном музее не представлено античных изображений женщин без правой груди, хотя, если легенда об удалении груди верна, они должны были бы встречаться часто.
    
    
   
   
    
     
Глава
     
08
    
    
Воскресенье, 1 мая — понедельник, 2 мая
    
Сделав глубокий вдох, Эрика Бергер распахнула дверь лифта и вошла в редакцию «Свенска моргонпостен». Часы показывали четверть одиннадцатого утра. Она была элегантно одета — черные брюки, красный джемпер и темный жакет. Стояла прекрасная первомайская погода, и, проезжая через город, Эрика констатировала, что представители рабочего движения уже начинают собираться. Сама она не ходила на демонстрации лет двадцать.
    
Никто ее пока не видел, и она немного постояла около лифта в полном одиночестве. Первый день на новой работе. С этого места у входа перед ней открывался вид на большую часть редакции с информационной стойкой в центре. Подняв взгляд, Эрика увидела стеклянные двери в кабинет главного редактора, который в течение ближайшего года должен стать ее рабочим местом.
    
Она была не совсем уверена, что является подходящим человеком для руководства такой бесформенной организацией, какую представляла собой газета «Свенска моргонпостен». Слишком резкий переход от «Миллениума» с пятью сотрудниками к ежедневной газете, на которую трудятся восемьдесят журналистов и еще примерно девяносто человек — администрация, технический персонал, дизайнеры, фотографы, рекламный отдел, дистрибьюторы и все прочие службы, необходимые для производства газеты. К этому добавлялись издательство, производящая компания и управляющая компания. В общей сложности 230 человек.
    
На секунду Эрика задумалась, не совершила ли она огромную ошибку.
    
Потом старшая из двух сотрудниц рецепции заметила, кто пришел в редакцию, вышла из-за стойки и протянула руку.
    
— Фру Бергер, добро пожаловать в «СМП».
    
— Меня зовут Эрика. Здравствуйте.
    
— Беатрис. Добро пожаловать. Проводить вас к главному редактору Морандеру… то есть, я хочу сказать, к уходящему главному редактору.
    
— Спасибо, но он ведь сидит в той стеклянной клетке, — с улыбкой сказала Эрика. — Думаю, я найду дорогу. Однако спасибо за любезное предложение.
    
Она пошла прямо через редакцию и вдруг заметила, что гул немного стих и все взгляды обращены к ней. Остановившись перед полупустой информационной стойкой, Эрика приветливо кивнула.
    
— Через несколько минут у нас будет возможность поздороваться как следует, — сказала она, прошла дальше и постучала по косяку стеклянной двери.
    
Покидающему пост главному редактору Хокану Морандеру было пятьдесят девять лет, и двенадцать из них он провел в стеклянной клетке редакции «СМП». Как и Эрику Бергер, его когда-то пригласили со стороны, то есть в свое время он так же впервые прошел через редакцию, как только что прошла она. Он растерянно посмотрел на нее, бросил взгляд на наручные часы, встал и поздоровался.
    
— Здравствуйте, Эрика. Я думал, вы приступите в понедельник.
    
— Я не смогла еще день просидеть дома. И вот я здесь.
    
Морандер протянул ей руку.
    
— Добро пожаловать. Я страшно рад, что вы меня сменяете.
    
— Как вы себя чувствуете? — спросила Эрика.
    
Он пожал плечами. Секретарша Беатрис принесла кофе и молоко.
    
— У меня такое чувство, будто я уже живу вполсилы. Говорить об этом мне вообще-то не хочется. Сперва ты всю жизнь чувствуешь себя подростком, у которого впереди бессмертие, а потом вдруг оказывается, что осталось уже совсем немного. Но одно могу сказать точно — я не намерен провести оставшееся время в этой стеклянной клетке.
    
Он непроизвольно потер грудь — у него были проблемы с сердцем и сосудами, что и явилось причиной его внезапного ухода и вынудило Эрику приступить к работе на несколько месяцев раньше, чем оговаривалось изначально.
    
Эрика обернулась и посмотрела на редакционный зал. Он был наполовину пуст, а репортер с фотографом направлялись к лифту, чтобы собрать материал о первомайских событиях.
    
— Если я мешаю и вам сегодня не до меня, то я сразу уйду.
    
— Моя работа сегодня заключается в том, чтобы написать передовицу в четыре с половиной тысячи знаков о первомайских демонстрациях. Я их уже столько написал, что могу делать это во сне. Если социалисты выступят за развязывание войны с Данией, я должен объяснить, почему они не правы. Если социалисты выступят против войны с Данией, я тоже должен объяснить, почему они и в этом случае не правы.
    
— С Данией? — переспросила Эрика.
    
— Ну, первого мая надо непременно затронуть конфликт по вопросу об интеграции. И что бы социалисты ни говорили, они, разумеется, будут не правы.
    
Он вдруг засмеялся.
    
— Звучит цинично.
    
— Добро пожаловать в «СМП».
    
Эрика не имела определенного мнения о главном редакторе Хокане Морандере. В кругу главных редакторов он принадлежал к числу безликих представителей власти. Читая его передовицы, она представляла его себе скучным, консервативным человеком, мастером по брюзжанию на тему налогов и типичным либеральным борцом за свободу слова, но лично с ним раньше не встречалась и не общалась.
    
— Расскажите мне о работе, — попросила она.
    
— Я ухожу в конце июня. Два месяца мы будем работать параллельно, и за это время вы сможете обнаружить как позитивные, так и негативные моменты. Я циник и поэтому вижу в основном негативное.
    
Он поднялся и встал рядом с ней возле стеклянной стенки.
    
— Вы обнаружите, что за этой стенкой у вас имеется ряд противников — дневные руководители и ветераны из числа редакторов создают свои маленькие империи и образуют собственный клуб, членом которого вы стать не сможете. Они будут пытаться раздвигать границы и проталкивать собственные темы и взгляды, а вам придется держать бразды правления крепкой рукой, чтобы им противостоять.
    
Эрика кивнула.
    
— У вас будут ночные руководители Биллинг и Карлссон… это отдельная тема. Они терпеть не могут друг друга и, слава богу, работают в разные смены, но ведут себя так, будто оба являются ответственными выпускающими и главными редакторами. Еще есть Андерс Хольм — руководитель информационного отдела, с которым вам придется довольно часто иметь дело. У вас с ним наверняка будут стычки. На самом деле «СМП» изо дня в день делает он. Есть несколько репортеров, капризных, как примадонны, и несколько таких, кого следовало бы отправить на пенсию.
    
— Неужели хороших сотрудников совсем нет?
    
Морандер вдруг засмеялся.
    
— Есть. Вам придется самой решать, с кем вы сработаетесь. В редакции имеется несколько первоклассных журналистов.
    
— А руководство?
    
— Председателем правления является Магнус Боргшё, как раз он вас и нанимал. Он очаровательный представитель старой школы, немного старомоден и немного реформатор, но главное, он — человек, который все решает. Имеется несколько членов правления — в основном представители семьи владельцев, которые по большей части просто отсиживают время, но есть и парочка таких, которые вечно суетятся и делают вид, что это они всем управляют.
    
— Похоже, вы не слишком довольны правлением?
    
— Существует разделение труда: вы выпускаете газету, они занимаются финансовой стороной. Они не должны вмешиваться в содержание газеты, но постоянно возникают разные ситуации… Честно говоря, Эрика, вам придется нелегко.
    
— Почему?
    
— По сравнению с золотым периодом шестидесятых годов тираж сократился почти на сто пятьдесят тысяч экземпляров, и «СМП» вскоре может оказаться нерентабельной. Мы проводим рационализацию и начиная с восьмидесятого года сократили уже сто восемьдесят должностей. Мы перешли на формат таблоида, что следовало сделать еще двадцать лет назад. «СМП» по-прежнему принадлежит к числу крупных газет, но еще чуть-чуть, и нас станут рассматривать как второсортную газету. Если уже не рассматривают.
    
— Тогда почему они выбрали меня? — спросила Эрика.
    
— Потому что средний возраст читателей «СМП» — пятьдесят с плюсом, а прирост двадцатилетних почти равен нулю. Газету нужно обновлять. Правление рассудило, что надо выбрать самую немыслимую кандидатуру на должность главного редактора, какую только можно представить.
    
— Женщину?
    
— Не просто женщину, а женщину, разгромившую империю Веннерстрёма и прославившуюся как королева журналистских расследований, известную исключительной твердостью характера. Подумайте сами. Это сильный ход. Если уж вы не сумеете обновить газету, то этого не сможет сделать никто. То есть «СМП» нанимает не просто Эрику Бергер, а прежде всего репутацию Эрики Бергер.
    
    
Когда Микаэль Блумквист вышел из кафе «Копакабана», расположенного возле кинотеатра у площади Хурнстулль, было начало третьего. Он надел темные очки, завернул на набережную, направляясь к метро, и почти сразу увидел знакомую серую машину «вольво», припаркованную прямо за углом. Не сбавляя шага, он приметил, что у машины тот же номерной знак и что в ней никого нет.
    
За последние четверо суток он видел этот автомобиль в седьмой раз. Вполне возможно, что машина находилась поблизости от него и раньше, а он обратил на нее внимание лишь по чистой случайности. Впервые Микаэль заметил ее стоящей неподалеку от собственной парадной на Бельмансгатан, когда в среду утром шел в редакцию «Миллениума». Случайно глянув на номерной знак, он увидел буквы КАБ и вспомнил название фирмы, принадлежавшей Залаченко, — та называлась «Карл Аксель Бодин АВ», сокращенно тоже КАБ. Вероятно, он не обратил бы на машину особого внимания, если бы не видел этот же номерной знак двумя часами раньше, когда обедал вместе с Хенри Кортесом и Малин Эрикссон на площади Медборгарплатсен. В тот раз «вольво» стояла на боковой улице, возле редакции «Миллениума».
    
Микаэль даже призадумался, не сходит ли он с ума, но, когда он ближе к вечеру навещал Хольгера Пальмгрена в реабилитационном центре в Эрсте, серая машина «вольво» стояла на стоянке для посетителей. Это явно была не случайность. Микаэль Блумквист начал внимательно поглядывать по сторонам. Следующим утром, вновь заметив ту же машину, он ничуть не удивился.
    
Шофера Микаэль ни разу не видел, однако в беседе со службой регистрации автомобилей выяснилось, что машина зарегистрирована на имя Йорана Мортенссона, сорока лет, проживающего на Виттангигатан в районе Веллингбю. Небольшое исследование показало, что Йоран Мортенссон имеет квалификацию консультанта предприятий и владеет собственной фирмой, зарегистрированной на адрес почтового ящика на Флемминггатан на острове Кунгсхольмен. В целом у Мортенссона оказался любопытный послужной список. В восемнадцать лет, в 1983 году, он прошел военную службу в разведывательном подразделении береговой охраны, а затем поступил на работу в Вооруженные силы Швеции. Там он успел дослужиться до лейтенанта и в 1989 году переквалифицировался, начав учиться в Высшей школе полиции в Сольне. С 1991 по 1996 год работал в Стокгольмской полиции, откуда исчез в 1997 году и в 1999-м зарегистрировал собственную фирму.
    
Следовательно, СЭПО.
    
Микаэль прикусил нижнюю губу. Если только он не помешался на почве своих расследований, за ним следят, но столь топорно, что ему удалось это обнаружить.
    
А может, и не топорно? Ведь единственной причиной, по которой он обратил внимание на машину, был номерной знак, по странному стечению обстоятельств вызвавший у него определенные ассоциации. Если бы не буквы КАБ, он не удостоил бы машину и взгляда.
    
Всю пятницу «КАБ» блистал своим отсутствием. Микаэль не был уверен, но ему показалось, что в этот день его сопровождала красная «ауди», правда, разглядеть номер ему не удалось. Однако в субботу «вольво» вернулась.
    
    
Ровно через двадцать секунд после того, как Микаэль Блумквист покинул кафе «Копакабана», Кристер Мальм, сидящий в тени, за столиком кафе на другой стороне улицы, поднял цифровой аппарат «Никон» и сделал серию из двенадцати снимков. Он сфотографировал двух мужчин, вышедших из «Копакабаны» сразу после Микаэля и проследовавших за ним мимо кинотеатра.
    
Один из мужчин был довольно моложавым блондином неопределенного возраста. Другой казался немного постарше, с редкими светло-рыжими волосами и в темных очках. На обоих были джинсы и темные кожаные куртки.
    
Возле серой «вольво» они расстались. Тот, что постарше, открыл дверцу машины, а моложавый двинулся следом за Микаэлем Блумквистом в сторону метро.
    
Кристер Мальм опустил камеру и вздохнул. Он представления не имел, зачем Микаэль настойчиво просил его погулять в воскресенье днем вокруг кафе «Копакабана» и проверить, не обнаружится ли там серая машина марки «вольво» с нужным регистрационным номером. Согласно инструкции, Кристеру следовало попытаться сфотографировать человека, который, по мнению Микаэля, сразу после трех подойдет к машине и откроет дверцу. Параллельно ему надлежало проверить, не станет ли кто-нибудь тайно преследовать Микаэля.
    
Это выглядело как типичная игра в детектива Калле Блумквиста. Кристер Мальм никак не мог понять, параноик Микаэль по натуре или же обладает какими-то аномальными талантами. После событий в Госсеберге Микаэль совсем замкнулся, с ним стало трудно разговаривать. Правда, Микаэль всегда вел себя подобным образом, когда работал над каким-нибудь сложным материалом. Кристер помнил его таким же замкнутым и одержимым в период истории с Веннерстрёмом, но сейчас эти качества проявлялись отчетливее, чем когда-либо.
    
Однако Кристер без труда убедился, что за Микаэлем Блумквистом действительно следят. Здесь явно назревала какая-то новая чертовщина, которая, скорее всего, потребует от «Миллениума» времени, сил и ресурсов. Кристер Мальм считал, что теперь, когда главный редактор дезертировал в Большого Дракона и с таким трудом достигнутая стабильность «Миллениума» вдруг оказалась под угрозой, не самое лучшее время для игры в детективов. Но с другой стороны, он уже минимум десять лет не ходил ни на какие демонстрации, за исключением парада лиц нетрадиционной ориентации, и в это первомайское воскресенье спокойно мог откликнуться на просьбу Микаэля. Кристер поднялся и побрел за преследователем Микаэля Блумквиста, хотя этого от него уже не требовалось. Правда, уже на Лонгхольмсгатан он потерял мужчину из виду.
    
    
Поняв, что его телефон прослушивается, Микаэль Блумквист первым делом послал Хенри Кортеса купить старые мобильные телефоны, и Кортес буквально за гроши раздобыл нераспроданную партию аппаратов «Эрикссон Т10». Микаэль открыл анонимные счета для оплаты карточек и раздал резервные телефоны Малин Эрикссон, Хенри Кортесу, Аннике Джаннини, Кристеру Мальму и Драгану Арманскому, один, разумеется, оставив себе. Новые средства связи использовались только для разговоров, абсолютно не предназначенных для чужих ушей. Повседневное же телефонное общение шло по обычным официальным номерам. То есть всем приходилось таскать с собой по два мобильных телефона.
    
Из кафе «Копакабана» Микаэль поехал в «Миллениум», где в эти выходные дежурил Хенри Кортес. После убийства Залаченко Микаэль составил график дежурств, согласно которому в редакции «Миллениума» всегда находились люди и кто-нибудь оставался ночевать. Помимо его самого в графике значились Хенри Кортес, Малин Эрикссон и Кристер Мальм. Ни Лотту Карим, ни Монику Нильссон или менеджера по распределению рекламных площадей Сонни Магнуссона туда включать не стали. Им даже не предлагали. Лотта Карим безумно боялась темноты и ни за что в жизни не согласилась бы одна ночевать в редакции, Монику Нильссон темнота смущала меньше всего, но она работала над своими темами как безумная и принадлежала к числу людей, которые всегда уходят домой сразу после окончания рабочего дня. Сонни Магнуссону был шестьдесят один год, он не имел никакого отношения к редакционной работе, да и скоро собирался в отпуск.
    
— Есть что-нибудь новое? — поинтересовался Микаэль.
    
— Ничего особенного, — ответил Хенри Кортес. — В новостях сегодня, естественно, говорят о Первом мая.
    
Микаэль кивнул.
    
— Я посижу тут пару часиков. Можешь пока считать себя свободным, возвращайся к девяти.
    
Когда Хенри Кортес удалился, Микаэль подошел к своему письменному столу и, достав анонимный мобильный телефон, позвонил Даниэлю Улофссону, независимому журналисту из Гётеборга. За прошедшие годы «Миллениум» опубликовал несколько статей Улофссона, и Микаэль питал большое доверие к его способности добывать важный материал.
    
— Привет, Даниэль. Это Микаэль Блумквист. Ты свободен?
    
— Да.
    
— Мне нужно провести небольшую исследовательскую работу. Ты можешь выписать счет за пять дней, но никакой статьи от тебя не требуется. Или вернее, если захочешь, можешь написать на эту тему статью и мы ее опубликуем, но нас интересует только сам материал.
    
— Shoot.[21]
    
— Дело несколько деликатного свойства. Ты не должен обсуждать его ни с кем, кроме меня, и связываться со мной тебе придется только по интернетовскому адресу электронной почты. Я хочу, чтобы ты даже не упоминал о том, что проводишь исследование по заданию «Миллениума».
    
— Звучит заманчиво. Что тебе надо?
    
— Я хочу, чтобы ты сделал рабочий репортаж из Сальгренской больницы. Назовем его «Скорая помощь», и он сможет отразить разницу между реальностью и телесериалом. Мне надо, чтобы ты несколько дней понаблюдал за работой отделений неотложной помощи и интенсивной терапии. Поговори с врачами, сестрами, уборщицами и всеми, кто там работает. Каковы у них условия работы, чем они занимаются и тому подобное. И разумеется, нужны фотографии.
    
— Отделение интенсивной терапии? — переспросил Улофссон.
    
— Именно. Мне бы хотелось, чтобы ты обратил внимание на послеоперационный уход за тяжелыми больными в коридоре одиннадцать-С. Я хочу знать, как этот коридор выглядит на плане, кто там работает, как они выглядят и чем занимались раньше.
    
— Хм, — сказал Даниэль Улофссон. — Если не ошибаюсь, в одиннадцать-С проходит лечение некая Лисбет Саландер.
    
Его так легко не проведешь.
    
— Неужели? — удивился Микаэль Блумквист. — Любопытно. Разузнай, в какой палате она лежит, что находится в прилегающих помещениях и какой у нее распорядок дня.
    
— Предполагаю, что в этом репортаже речь пойдет совсем о другом, — сказал Даниэль Улофссон.
    
— Я уже говорил… Меня интересуют только собранные тобой сведения.
    
Они обменялись адресами электронной почты.
    
    
Открыв дверь палаты, сестра Марианн обнаружила Лисбет Саландер лежащей на спине прямо на полу.
    
— Хм, — произнесла сестра Марианн, выражая тем самым сомнение по поводу того, подобает ли лежать на полу в отделении интенсивной терапии. Однако она не могла не признать, что другого подходящего места для моциона у пациентки просто нет.
    
Согласно рекомендациям физиотерапевта, в течение тридцати минут Лисбет Саландер пыталась делать отжимания, растяжки и приседания и вся взмокла. У нее имелся длинный перечень движений, которые ей следовало ежедневно выполнять, чтобы укрепить мускулатуру плеча и бедер после перенесенной три недели назад операции. Лисбет тяжело дышала и чувствовала, что находится очень далеко от идеальной формы. Она быстро уставала, и при малейшем напряжении у нее что-то тянуло и болело в плече. Зато она, несомненно, шла на поправку. Головные боли, мучавшие ее в первое время после операции, утихли и возникали только иногда.
    
Лисбет считала, что уже достаточно здорова для выписки или хотя бы для попытки улизнуть из больницы, но подходящих возможностей не представлялось. С одной стороны, врачи еще не объявили ее здоровой, а с другой — дверь в палату была постоянно заперта и находилась под наблюдением чертова наемника из службы охраны, сидевшего на стуле в коридоре.
    
Она уже вполне окрепла для того, чтобы ее могли перевести в обычное реабилитационное отделение, однако после некоторых переговоров полиция и руководство больницы решили пока оставить Лисбет в палате номер 18. Эту палату было легко охранять, поблизости все время находился кто-нибудь из персонала, и она располагалась в конце загибавшегося буквой «Г» коридора. Начальство сочло, что проще держать Лисбет в коридоре 11-С, где персонал после убийства Залаченко был проинструктирован насчет мер безопасности и уже знаком с ее сложной ситуацией, чем переводить ее в другое отделение и менять уже устоявшийся порядок.
    
В любом случае выписка Лисбет Саландер из Сальгренской больницы считалась вопросом нескольких недель. Как только врачи сочтут ее достаточно здоровой, ее перевезут в Стокгольм, в следственный изолятор Крунуберг, где ей предстоит дожидаться суда. Принимать решение относительно времени выписки должен был доктор Андерс Юнассон.
    
Провести первый серьезный допрос доктор Юнассон разрешил полиции только через десять дней после выстрелов в Госсеберге, что вполне устраивало Аннику Джаннини. К сожалению, Андерс Юнассон ставил палки в колеса и самой Аннике, регламентируя общение с клиенткой, и это Аннику раздражало.
    
После переполоха в связи с убийством Залаченко доктор устроил глобальное обследование состояния Лисбет Саландер и учел тот факт, что, будучи подозреваемой в тройном убийстве, она, вероятно, испытала большой стресс. Андерс Юнассон не имел ни малейшего представления о степени ее виновности, но как врача его этот вопрос ни в коей мере не интересовал. Он просто пришел к выводу, что Лисбет Саландер подвергалась стрессу. В нее трижды стреляли, и одна из пуль попала ей в головной мозг и чуть ее не убила, после чего у нее никак не спадала температура и держались сильные головные боли.
    
Андерс Юнассон предпочел не рисковать. Убийца она или нет, Лисбет Саландер была его пациенткой и в его задачу входило заботиться о ее скорейшем выздоровлении. Поэтому он наложил запрет на посещения, никак не связанный с юридически обоснованным запретом прокурора. Он прописал лечение и полный покой.
    
Поскольку Андерс Юнассон считал, что полная изоляция является негуманной и что в отрыве от друзей хорошо себя чувствовать никто не может, он доверил адвокату Аннике Джаннини роль друга Лисбет Саландер. Юнассон серьезно поговорил с Анникой, объяснив ей, что она сможет навещать Лисбет каждый день и проводить с ней по одному часу. В это время ей разрешалось беседовать с пациенткой или просто сидеть молча, составляя той компанию, однако их разговоры, по возможности, не должны касаться житейских проблем Лисбет Саландер и надвигающихся юридических баталий.
    
— Лисбет Саландер стреляли в голову, и у нее очень серьезная травма, — внушал он. — Думаю, она вне опасности, но всегда существует риск возобновления кровотечений или возникновения осложнений. Ей надо дать покой и возможность вылечиться. Только после этого она сможет браться за свои проблемы с законом.
    
Анника Джаннини вняла логике рассуждений доктора Юнассона. Она провела с Лисбет Саландер несколько общих бесед, лишь намекнув на то, как выглядит их с Микаэлем стратегия, но возможности вдаваться в подробности первое время она не имела. Лисбет Саландер была попросту так напичкана болеутоляющими лекарствами и обессилена, что часто засыпала посреди разговора.
    
    
Драган Арманский взял фотографии, сделанные Кристером Мальмом, и принялся рассматривать двоих мужчин, выходящих из кафе «Копакабана» вслед за Микаэлем Блумквистом. Снимки получились на редкость четкими.
    
— Нет, — сказал он. — Раньше я их никогда не видел.
    
Микаэль кивнул. Они назначили встречу в кабинете Арманского в «Милтон секьюрити» в понедельник утром. В здание Микаэль вошел через гараж.
    
— Старший — это Йоран Мортенссон, владелец «вольво». Он преследовал меня, как совесть, не меньше недели, а может, и ранее.
    
— И вы утверждаете, что он из СЭПО.
    
Микаэль указал на составленную им историю карьеры Мортенссона — она говорила сама за себя. Арманский колебался: открытие Блумквиста вызывало у него противоречивые чувства.
    
Конечно, государственная тайная полиция вечно попадала впросак — это касалось не только шведской СЭПО, но, по всей видимости, и всех остальных разведывательных служб мира. Далеко за примером ходить не надо: французская тайная полиция послала команду водолазов-минеров в Новую Зеландию, чтобы взорвать судно Гринпис «Рейнбоу уорриор», что смело можно было рассматривать как самую идиотскую разведывательную операцию, возможно, за исключением участия президента Никсона в Уотергейте. При таком тупоумном командовании нечего удивляться, что регулярно возникают скандалы. Об успехах не сообщается никогда, зато когда делаются глупости или случаются провалы, СМИ набрасываются на службу безопасности со всей крепостью заднего ума.
    
Арманский никогда не понимал отношения шведских газет к СЭПО.
    
С одной стороны, СМИ рассматривали СЭПО как великолепный источник информации, и почти любая политическая оплошность выливалась в эффектные заголовки: «СЭПО подозревает, что…» Ссылка на СЭПО сразу придавала заголовку вес.
    
С другой стороны, СМИ и политики разных уровней дружно набрасывались на сотрудников СЭПО, следивших за шведскими гражданами, если их на этом деле ловили. Тут крылось нечто столь противоречивое, что Арманский каждый раз сомневался в здравомыслии как политиков, так и СМИ.
    
Против самого факта существования СЭПО Арманский ничего не имел. Кто-то ведь должен следить за тем, чтобы чокнутые национал-большевики, начитавшиеся Бакунина — или какого дьявола подобные неонацисты там читают, — не соорудили бомбу из минеральных удобрений с нефтью и не установили ее в фургоне перед резиденцией шведского правительства. Следовательно, необходимость в СЭПО была, и Арманский считал, что некоторый присмотр за гражданами, если он ведется во имя защиты общей безопасности, совсем даже не вреден.
    
Проблема, разумеется, заключалась в том, что организация, призванная вести наблюдение за гражданами, должна находиться под самым жестким общественным контролем и за ней должен осуществляться строжайший конституционный надзор. Деятельность же СЭПО оказывалась практически недоступной для наблюдения политиков и членов Риксдага, даже когда премьер-министр назначал специального проверяющего, которому на бумаге предоставлялся доступ ко всему. Арманскому давали почитать книгу Карла Линдбума «Задание», и по мере чтения он удивлялся все больше. В США десяток руководителей СЭПО незамедлительно отправили бы в следственный изолятор за обструкцию и заставили бы строем пройти через публичный допрос комиссии конгресса. В Швеции же они явно были недосягаемы.
    
Дело Лисбет Саландер показывало, что в этой организации что-то не в порядке, но, когда Микаэль Блумквист пришел и вручил ему мобильный телефон, свободный от прослушки, первой мыслью Драгана Арманского было, что Блумквист сошел с ума. Только вникнув в детали и изучив снимки Кристера Мальма, он с неохотой признал, что подозрения Блумквиста не лишены оснований. Это не предвещало ничего хорошего и означало, что заговор, жертвой которого пятнадцать лет назад стала Лисбет Саландер, действительно имеет место.
    
Для случайности тут было слишком много совпадений. Допустим, что Залаченко мог убить ненормальный борец с властями, но одновременно с этим у Микаэля Блумквиста и у Анники Джаннини похищают документ, составляющий основу доказательной базы. Это уже серьезно. А к тому же главный свидетель, Гуннар Бьёрк, взял да и повесился.
    
— Ладно, — сказал Арманский, забирая у Микаэля документы. — Итак, вы не против того, чтобы я передал это своему контактному лицу?
    
— Значит, вы говорите, что доверяете ему?
    
— Я знаю его как человека высоких моральных качеств и исключительной приверженности демократии.
    
— В СЭПО? — сказал Микаэль Блумквист с явным сомнением в голосе.
    
— Нам с вами необходимо прийти к согласию. Мы с Хольгером Пальмгреном оба одобрили ваш план и сотрудничаем с вами, но я утверждаю, что собственными силами нам с этим делом не справиться. Чтобы все не закончилось катастрофой, мы должны найти союзников среди властных структур.
    
— О'кей, — неохотно кивнул Микаэль. — Просто мне прежде никогда не приходилось выдавать информацию о материале до того, как он опубликован.
    
— Но в данном случае вы это уже сделали. Вы уже все рассказали мне, своей сестре и Пальмгрену.
    
Микаэль кивнул.
    
— А поделились информацией вы, поскольку сами понимаете, что это дело выходит далеко за рамки статьи в вашем журнале. В данном случае вы не посторонний репортер, а действующее лицо разворачивающихся событий.
    
Микаэль кивнул.
    
— И в качестве действующего лица вы нуждаетесь в помощи, чтобы суметь достичь поставленной цели.
    
Микаэль снова кивнул. В любом случае, он не рассказал всей правды ни Арманскому, ни Аннике Джаннини. У него и Лисбет Саландер по-прежнему имелись тайны от всего прочего человечества. Он пожал Арманскому руку.
   
   
    
     
Глава
     
09
    
    
Среда, 4 мая
    
Через три дня после того, как Эрика Бергер приступила к работе в качестве главного редактора-практиканта, действующий главный редактор «СМП» Хокан Морандер скончался прямо посреди рабочего дня. Он все утро просидел у себя в стеклянной клетке, а Эрика вместе с ответственным секретарем Петером Фредрикссоном проводила совещание со спортивной редакцией с целью познакомиться с сотрудниками и понять, как они работают. Сорокапятилетний Фредрикссон был, как и Эрика, относительно новым человеком в «СМП» и проработал здесь всего четыре года. Эрике он казался молчаливым, компетентным в самых разных вопросах и приятным человеком, поэтому она решила, что, когда примет командование кораблем, будет во многом полагаться на его суждения. Значительную часть рабочего времени она прикидывала, на кого сможет опираться и кого сразу привлечет к руководству газетой. Фредрикссон, безусловно, входил в число кандидатов. Вернувшись в центральную редакцию, они увидели, как Хокан Морандер поднялся и направился к двери.
    
Вид у него был ошеломленный.
    
Потом он внезапно наклонился вперед, схватился за спинку офисного кресла, а через несколько секунд рухнул на пол и умер еще до прибытия «скорой помощи».
    
Во второй половине дня в редакции царила растерянность. Около двух приехал председатель правления Боргшё и созвал сотрудников на краткое собрание, посвященное памяти главного редактора. Он говорил о том, что последние пятнадцать лет жизни Морандер посвятил газете, и о той цене, которую иногда приходится платить журналистам. Потом он объявил минуту молчания, а по окончании ее стал оглядываться по сторонам, словно не зная, что делать дальше.
    
Смерть на работе — явление необычное, даже редкое. По-хорошему, людям полагается умирать где-нибудь в другом месте. Они должны уходить на пенсию или попадать в больницу и потом внезапно становиться темой общего разговора в комнате для ланча. Кстати, ты слышал, что в пятницу умер старик Карлссон? Да, сердце. Профсоюз должен послать на похороны цветы. Смерть прямо на рабочем месте и на глазах у сотрудников затрагивает людей совсем по-другому. Эрика заметила, что редакцию охватил шок. Газета оказалась без рулевого. И вдруг она поняла, что многие сотрудники поглядывают на нее. На темную лошадку.
    
Хотя ее никто об этом не просил и толком не зная, что сказать, она выступила на полшага вперед и заговорила громким и твердым голосом:
    
— Я знала Хокана Морандера в общей сложности три дня. Это недолго, но даже столь краткое знакомство с ним позволяет мне со всей искренностью сказать, что я с удовольствием узнала бы его поближе.
    
Она сделала паузу, уголком глаза заметив, что Боргшё взглянул на нее и, казалось, удивлялся тому, что она вообще стала выступать. Эрика сделала еще шаг вперед. Не улыбайся. Тебе нельзя улыбаться, а то у тебя будет нерешительный вид. Она слегка повысила голос.
    
— Внезапная кончина Морандера создаст в редакции определенные проблемы. Я должна была сменить его только через два месяца и рассчитывала, что у меня будет время приобщиться к его опыту.
    
Она заметила, что Боргшё открыл рот, собираясь что-то сказать.
    
— Однако судьба распорядилась иначе, и нам предстоит пережить некоторый период притирания. Но Морандер был главным редактором ежедневной газеты, и завтра эта газета тоже должна выйти. У нас осталось девять часов до выхода тиража из типографии и четыре часа до сдачи передовицы. Можно узнать, кто из сотрудников был лучшим другом и ближайшим доверенным лицом Морандера?
    
Ненадолго воцарилось молчание — сотрудники косились друг на друга. Под конец откуда-то до Эрики донесся голос:
    
— Вероятно, это я.
    
Гуннар Магнуссон, шестьдесят один год, секретарь редакции, отвечающий за главную страницу газеты и работающий в «СМП» с тридцати пяти лет.
    
— Кто-то должен написать некролог Морандеру. Я этого сделать не могу… с моей стороны это было бы слишком самонадеянным. Вы в силах составить такой текст?
    
Немного поколебавшись, Гуннар Магнуссон кивнул:
    
— Я возьмусь за это.
    
— Мы используем всю страницу, отложив другой материал.
    
Гуннар еще раз кивнул.
    
— Нам потребуются фотографии… — Она покосилась направо и заметила главного бильд-редактора Леннарта Торкельссона. Тот кивнул.
    
— Надо браться за работу. В ближайшее время корабль будет, возможно, немного покачивать. Когда мне потребуется помощь в принятии решений, я буду с вами советоваться и полагаться на вашу компетентность и опыт. Вы ведь знаете, как делается эта газета, а мне предстоит еще некоторое время учиться.
    
Она обратилась к ответственному секретарю редакции Петеру Фредрикссону:
    
— Петер, насколько я поняла Морандера, вы — человек, к которому он испытывал большое доверие. На ближайшее время вам придется стать моим ментором и взвалить на свои плечи несколько больше, чем обычно. Я попрошу вас быть моим советчиком. Вы согласны?
    
Он кивнул. Что ему еще оставалось делать?
    
Эрика вновь вернулась к главной странице.
    
— Еще одно… все утро Морандер писал передовицу. Гуннар, не могли бы вы сесть за его компьютер и посмотреть, готова ли она? Если она даже не закончена, мы ее все равно опубликуем. Газета, которую мы делаем сегодня, по-прежнему является газетой Хокана Морандера.
    
Молчание.
    
— Если кому-то из вас нужен перерыв, чтобы немного побыть в одиночестве и прийти в себя, пожалуйста, прервите работу, не испытывая угрызений совести. Вы все сами знаете, когда у нас крайние сроки.
    
Молчание. Она отметила, что некоторые закивали со сдержанным одобрением.
    
— Go to work, boys and girls,[22] — тихо произнесла Эрика.
    
    
Йеркер Хольмберг беспомощно развел руками. На лицах Яна Бублански и Сони Мудиг читалось сомнение, Курт Свенссон оставался бесстрастным. Все трое рассматривали результат предварительного расследования, которое Хольмберг завершил этим утром.
    
— Ничего? — с удивлением произнесла Соня Мудиг.
    
— Ничего, — ответил Хольмберг, помотав головой. — Мы утром получили заключительный отчет патологоанатомов. Все указывает исключительно на самоубийство через повешенье.
    
Все перевели взгляды на фотографии, сделанные в гостиной летнего домика в Смодаларё. Ничто не внушало сомнений в том, что Гуннар Бьёрк, занимавший в Службе государственной безопасности должность заместителя начальника отдела по работе с иностранцами, добровольно влез на табуретку, прикрепил к крюку от люстры петлю, надел ее себе на шею и решительно оттолкнул табуретку на несколько метров. Патологоанатом сомневался относительно точного времени смерти, но в конце концов определил его как вторую половину дня 12 апреля. Бьёрка обнаружил 17 апреля не кто иной, как Курт Свенссон. Произошло это после того, как Бублански, неоднократно пытавшийся связаться с Бьёрком, рассердился и послал Свенссона, чтобы снова привезти его в полицию.
    
В какой-то момент в течение этих дней крюк на потолке не выдержал тяжести, и тело Бьёрка свалилось на пол. Свенссон увидел его через окно и поднял тревогу. Бублански и остальные, прибывшие на место, поначалу расценили его как место преступления, посчитав, что Бьёрка кто-то задушил. Крюк от люстры техническая группа обнаружила уже несколько позже. Йеркеру Хольмбергу поручили выяснить, как именно умер Бьёрк.
    
— Ничто не указывает на преступление или на то, что в этот момент там был кто-то еще, кроме Бьёрка, — сказал Хольмберг.
    
— А люстра…
    
— На люстре имеются отпечатки пальцев хозяина дома, вешавшего ее два года назад, и самого Бьёрка. А значит, снимал он.
    
— Откуда взялась веревка?
    
— С флагштока на заднем дворе. Кто-то отмотал примерно метра два. На подоконнике перед дверью на террасу лежала финка. Владелец дома говорит, что нож его и обычно лежит в ящике для инструментов под мойкой. Отпечатки пальцев Бьёрка имеются на ручке, лезвии и на ящике с инструментами.
    
— Хм, — произнесла Соня Мудиг.
    
— Что там были за узлы? — спросил Курт Свенссон.
    
— Обычные бабьи узлы. Сама удавка — просто петля. Возможно, это единственное, что несколько удивляет. Бьёрк ходил на яхтах и знал, как вяжутся настоящие узлы. Но кто ж знает, насколько человек, задумавший самоубийство, заботится о форме узлов.
    
— Наркотики?
    
— Согласно результатам токсилогической экспертизы, в крови Бьёрка имелись следы сильных обезболивающих таблеток. Это лекарство выдается только по рецепту, и оно как раз такого рода, как выписывали Бьёрку. Имелись еще следы алкоголя, но столь незначительные, что и говорить не о чем. Иными словами, он был более или менее трезв.
    
— Патологоанатом пишет, что у него есть ссадины.
    
— Трехсантиметровая ссадина на внешней стороне левого колена. Царапина. Я над этим думал, но оцарапаться он мог как угодно, например, удариться о край стула или что-нибудь в этом роде.
    
Соня Мудиг подняла фотографию, на которой было запечатлено сильно изменившееся лицо Бьёрка. Петля врезалась так глубоко, что под складкой кожи самой веревки видно не было. Лицо выглядело безобразно опухшим.
    
— Можно заключить, что, прежде чем вырвался крюк, он, по всей видимости, провисел несколько часов, вероятно, почти сутки. Вся кровь сконцентрирована отчасти в голове, поскольку удавка не давала ей разливаться по телу, отчасти в нижних частях конечностей. Когда крюк вырвался, тело ударилось о край стола грудной клеткой, там глубокая ссадина. Но эта рана появилась уже много позже наступления смерти.
    
— Отвратительный способ умирать, — сказал Курт Свенссон.
    
— Не знаю. Веревка была такой тонкой, что глубоко врезалась и остановила приток крови. Он, вероятно, потерял сознание в течение нескольких секунд и умер через одну-две минуты.
    
Бублански с отвращением захлопнул отчет о предварительном расследовании. Залаченко и Бьёрк оба, похоже, умерли в один день, и это ему совершенно не нравилось. Один застрелен сумасшедшим борцом с властями, а другой покончил с собой. Однако никакие рассуждения не могли изменить того факта, что обследование места преступления ни в малейшей степени не подтвердило подозрения, будто кто-то помог Бьёрку отправиться на тот свет.
    
— Он испытывал большое давление, — сказал Бублански. — Знал, что дело Залаченко вот-вот получит огласку и что он сам рискует попасть в тюрьму за нарушение закона о борьбе с проституцией и оказаться в центре внимания СМИ. Не знаю, чего он боялся больше. Он был нездоров, его долгое время мучили хронические боли… Не знаю. Я был бы признателен, если бы он оставил письмо или что-нибудь в этом роде.
    
— Многие из тех, кто совершает самоубийство, не оставляют никаких прощальных писем.
    
— Знаю. Ладно. Выбора у нас нет, о Бьёрке придется забыть.
    
    
Эрика Бергер не могла заставить себя сразу усесться в кресло Морандера в стеклянной клетке, отодвинув его личные вещи в сторону. Она условилась с Гуннаром Магнуссоном о том, что тот договорится с семьей Морандера и вдова подойдет, когда ей будет удобно, чтобы отобрать принадлежащие ей вещи.
    
Вместо этого Эрика очистила место за центральным столом, прямо посреди множества редакторов, установила там свой лэптоп и приняла командование на себя. Царил хаос, но через три часа после того, как она столь неожиданно встала у руля «СМП», главная страница газеты была сдана в печать. Гуннар Магнуссон написал четыре столбца о жизни и деятельности Хокана Морандера, в центре страницы поместили портрет покойного, его незаконченную передовицу — слева, а понизу дали серию фотографий. С точки зрения дизайна это было неверно, но недостатки скрашивал сильный эмоциональный заряд.
    
Около шести часов вечера Эрика просматривала рубрики первой страницы и обсуждала тексты с руководителем редакторов. В это время к ней подошел Боргшё и тронул за плечо. Она подняла взгляд.
    
— Могу я попросить вас на несколько слов?
    
Они прошли к кофейному автомату в комнате для ланча.
    
— Я только хочу сказать, что мне очень понравилось, как вы сегодня взяли на себя руководство. Думаю, вам удалось нас всех удивить.
    
— У меня не было особенного выбора. Но все пойдет гладко, только когда я как следует освоюсь.
    
— Мы это понимаем.
    
— Мы?
    
— Я имею в виду и сотрудников, и правление. Особенно правление. Однако после того, что произошло сегодня, я больше чем когда-либо уверен в том, что мы не ошиблись, остановив свой выбор на вас. Вы пришли сюда в последний момент и были вынуждены принимать дела в крайне затруднительной ситуации.
    
Эрика почти покраснела — такого с ней не бывало лет с четырнадцати.
    
— Могу я дать вам добрый совет…
    
— Разумеется.
    
— Я слышал, что вы тут обменивались мнениями по поводу расстановки заголовков с Андерсом Хольмом, руководителем отдела информации.
    
— Мы разошлись в том, под каким углом подавать статью, посвященную предложению правительства по налогам. Он вынес определенную позицию прямо в рубрику на месте, отведенном для новостей. А там мы должны подавать информацию нейтрально. Позиции следует раскрывать на главной странице. И раз уж мы об этом заговорили — я буду время от времени писать передовицы, но я, как вы знаете, не принадлежу к какой-либо политической партии, поэтому нам надо решить вопрос о том, кто будет руководить редакцией, работающей над главной страницей.
    
— Пока этим может заняться Магнуссон, — сказал Боргшё.
    
Эрика Бергер пожала плечами.
    
— Мне все равно, кого вы выделите. Но это должен быть человек, несущий полную ответственность за взгляды газеты.
    
— Я понимаю. Но я хочу лишь сказать, что вам, пожалуй, стоит предоставить Хольму некоторую свободу. Он работает в «СМП» давно и уже пятнадцать лет руководит информационным отделом. Он знает, что делает. Хольм бывает строптив, но он практически незаменим.
    
— Я знаю. Морандер мне говорил. Однако в подаче новостей ему все-таки придется подстраиваться под остальных. В конце концов, вы наняли меня, чтобы обновлять газету.
    
Боргшё задумчиво кивнул.
    
— О'кей. Будем решать проблемы по мере их поступления.
    
    
Когда Анника Джаннини в среду вечером, возвращаясь в Стокгольм, села на Гётеборгском центральном вокзале в поезд Х2000, она чувствовала себя усталой и раздраженной. Ей казалось, что в последний месяц она просто живет в этом поезде и практически перестала видеться с семьей. Анника сходила в вагон-ресторан за кофе, вернулась на свое место и открыла папку с записями последней беседы с Лисбет Саландер, которая явилась дополнительной причиной ее усталости и раздражения.
    
Она темнит, думала Анника Джаннини. Эта глупышка не рассказывает мне правды. И Микке тоже темнит. Одному богу известно, чем они занимаются.
    
Анника также констатировала, что, поскольку брат и клиентка не имеют возможности общаться, заговор — если таковой существует — возник сам собой, они молчат о вещах, о которых им кажется естественным молчать. Неизвестно, в чем тут дело, но Микаэль Блумквист считает необходимым что-то скрывать.
    
Анника боялась, что речь идет о вопросах морали, которая являлась слабой стороной брата. Он считал себя другом Лисбет Саландер. Анника знала своего брата и его граничащую с тупостью лояльность по отношению к людям, которых он однажды причислил к друзьям, даже если друг оказывался несносен и стопроцентно ошибался. Ей также было известно, что Микаэль мог мириться со множеством глупостей, но что существовала некая граница, переходить которую нельзя. Где именно эта граница пролегала, зависело от конкретного лица, но Анника помнила случаи, когда Микаэль полностью порывал отношения с бывшими друзьями, если те совершали нечто, на его взгляд, аморальное и неприемлемое. Тогда он бывал непреклонен, разрыв происходил раз и навсегда и обсуждению не подлежал. Микаэль даже не отвечал на телефонные звонки, если указанное лицо звонило, чтобы униженно попросить прощения.
    
Что происходило в голове Микаэля Блумквиста, Анника Джаннини понимала, но не имела ни малейшего понятия о том, что творилось в голове Лисбет Саландер. Иногда ей казалось, что там полнейший штиль.
    
Микаэль говорил ей, что Лисбет Саландер бывает порой своенравной и не идет на контакт. До встречи с Лисбет Анника думала, что так будет лишь поначалу и весь вопрос в том, чтобы завоевать ее доверие. Однако после месяца бесед — правда, первые две недели прошли впустую, поскольку клиентка была не в силах поддерживать разговор, — Анника констатировала, что их общение по большей части является односторонним.
    
Также ей казалось, что Лисбет Саландер временами, похоже, пребывает в глубокой депрессии и не проявляет ни малейшего интереса к своему будущему. Она будто бы не понимала или не хотела понимать того, что Анника сможет ее полноценно защищать, только если получит доступ абсолютно ко всем фактам. Работать в потемках она не могла.
    
Лисбет Саландер была угрюма и немногословна. Она подолгу задумывалась, но, когда говорила, формулировала мысль четко. Часто она вообще не отвечала, а иногда вдруг выдавала ответ на вопрос, заданный Анникой несколькими днями раньше. Во время полицейских допросов Лисбет Саландер сидела в постели, словно воды в рот набрав, и смотрела прямо перед собой. Исключение составляли случаи, когда инспектор Маркус Эрландер спрашивал ее о том, что ей известно о Рональде Нидермане; тогда она смотрела на него и отвечала на вопросы по-деловому. Но стоило ему сменить тему, как она теряла интерес и снова устремляла взгляд вперед.
    
Анника была готова к тому, что Лисбет ничего не скажет полиции. С властями она не общалась из принципа, что в данном случае было к лучшему. Хотя Анника периодически чисто формально и призывала клиентку отвечать на вопросы полиции, на самом деле полное молчание Саландер ее очень устраивало. Причина была проста: последовательное молчание не содержало никакой лжи, в которой ее смогли бы уличить, и никаких противоречивых рассуждений, которые бы представили ее в суде в невыгодном свете.
    
Однако Аннику удивляла неколебимость клиентки. Однажды, оставшись один на один с Лисбет, она спросила, почему та чуть ли не демонстративно отказывается разговаривать с полицейскими.
    
— Они извратят мои слова и обернут их против меня.
    
— Но если ты не станешь ничего объяснять, тебя осудят.
    
— Ну и пусть. Я этой каши не заваривала. А если им хочется меня за нее осудить, это их проблема.
    
Аннике же Лисбет Саландер постепенно рассказала почти обо всем, что произошло в Сталлархольме, правда, слова из нее приходилось буквально вытягивать. Только об одном она отказывалась говорить — о том, откуда у Магге Лундина взялась пуля в ноге. Как Анника ни приставала к ней с этим вопросом, Лисбет Саландер только дерзко смотрела на нее, улыбаясь своей кривой улыбкой.
    
Она рассказала и о происшедшем в Госсеберге, правда, умолчав о причинах, по которым выслеживала своего отца. Приехала она туда с целью его убить — как утверждал прокурор — или чтобы его образумить? С юридической точки зрения разница была огромной.
    
Когда Анника заговорила о ее бывшем опекуне, адвокате Нильсе Бьюрмане, Лисбет сделалась еще более немногословной. Она регулярно отвечала, что не убивала его и что это не входит в выдвинутое против нее обвинение.
    
А когда Анника коснулась ключевого момента во всей истории — роли доктора Петера Телеборьяна в событиях 1991 года, Лисбет окончательно замолчала.
    
«Это никуда не годится, — сделала вывод Анника. — Если Лисбет мне не доверяет, мы проиграем процесс. Мне необходимо поговорить с Микке».
    
    
Лисбет Саландер сидела на краю кровати и смотрела в окно, из которого ей был виден фасад по другую сторону автостоянки. Ее никто не беспокоил, и с тех пор, как Анника Джаннини встала и в порыве гнева захлопнула за собой дверь, она просидела неподвижно уже больше часа. Снова прорезалась головная боль, но не сильная и какая-то отдаленная, однако чувствовала она себя отвратительно.
    
Она разозлилась на Аннику Джаннини. С практической точки зрения Лисбет было ясно, зачем адвокат постоянно копается в деталях ее прошлого. Умом она понимала, для чего Аннике нужны абсолютно все факты, но ей совершенно не хотелось рассказывать о своих чувствах и действиях. Ее жизнь не должна никого касаться. Она не виновата в том, что ее отцом оказался патологический садист и душегуб. Она не виновата в том, что ее брат — профессиональный убийца. Слава богу, никому не известно, что он ее брат, иначе бы это тоже наверняка поставили ей в вину во время психиатрического обследования, которое рано или поздно будет проводиться. Она не убивала Дага Свенссона и Миа Бергман. И не она назначила себе опекуна, оказавшегося скотиной и насильником.
    
Тем не менее именно ее жизнь выворачивают наизнанку и ей приходится объясняться и просить прощения за то, что она себя защищала.
    
Ей хотелось, чтобы ее оставили в покое. В конце концов, главное быть в ладу с собой. Она не ждала, что кто-нибудь станет ей другом. Чертова Анника Джаннини, вероятно, стоит на ее стороне, но тут дружба носит профессиональный характер, поскольку та ее адвокат. Где-то еще имеется Чертов Калле Блумквист — Анника о брате особенно не распространялась, а Лисбет никогда о нем не спрашивала. Она не рассчитывала, что он станет особенно надрываться после того, как убийство Дага Свенссона раскроют и у него появится желаемый материал.
    
Ее интересовало, что думает о ней после всего произошедшего Драган Арманский.
    
Было любопытно, как расценивает ситуацию Хольгер Пальмгрен.
    
Анника Джаннини говорила, что они оба заняли место в ее углу ринга, но это ведь только слова. Они ничего не могут сделать, чтобы решить ее личные проблемы.
    
Она задумалась о том, какие чувства испытывает к ней Мириам By.
    
Задумалась над собственными чувствами по отношению к самой себе и пришла к выводу, что по большому счету собственная жизнь ей безразлична.
    
Внезапно ее одиночество нарушили — охранник вставил ключ в замок и впустил к ней доктора Андерса Юнассона.
    
— Добрый вечер, фрёкен Саландер. Как мы себя сегодня чувствуем?
    
— О'кей, — ответила она.
    
Он проверил ее журнал, чтобы убедиться в отсутствии высокой температуры. Лисбет привыкла к визитам, которые он наносил ей раза два в неделю, и из всех людей, занимавшихся ею и тыкавших в нее пальцами, только к нему она испытывала определенную долю доверия. Она ни разу не заметила, чтобы он на нее странно косился. Он заходил к ней в палату, немного с ней разговаривал и проверял, как себя чувствует ее тело. Не задавал вопросов о Рональде Нидермане или Александре Залаченко, не спрашивал, в своем ли она уме или почему полиция держит ее под замком. Его, похоже, интересовало лишь, как работают ее мышцы, как продвигается заживление раны мозга и как ее самочувствие в целом.
    
Кроме того, ему доводилось копаться у нее в мозгу в самом прямом, физическом смысле. А она считала, что к человеку, копавшемуся в твоем мозгу, надо относиться с уважением. К своему удивлению, она обнаружила, что воспринимает визиты Андерса Юнассона как приятные, несмотря на то что он ее щупал и анализировал кривые ее температуры.
    
— Ничего, если я в этом удостоверюсь?
    
Он провел обычный осмотр — посмотрел ее зрачки, послушал дыхание, измерил пульс и проверил РОЭ.
    
— Как мои дела?
    
— Дело явно идет на поправку, но надо больше заниматься гимнастикой. И ты расчесываешь корочку раны на голове — прекрати это делать.
    
Он сделал паузу.
    
— Можно задать тебе личный вопрос?
    
Она покосилась на него. Он дождался, чтобы она кивнула.
    
— Этот дракон… я не видел татуировку целиком, но понимаю, что она огромная и покрывает большую часть спины. Зачем ты ее себе сделала?
    
— Ты ее не видел?
    
Он вдруг улыбнулся.
    
— Я хочу сказать, что видел ее только мельком. Но когда ты находилась в моем обществе без одежды, я был целиком поглощен остановкой кровотечений, извлечением из тебя пуль и тому подобным.
    
— Почему ты спросил?
    
— Из чистого любопытства.
    
Лисбет Саландер надолго задумалась. В конце концов она посмотрела на него.
    
— Я сделала ее по личным соображениям, рассказывать о которых мне не хочется.
    
Поразмыслив над ответом, Андерс Юнассон задумчиво кивнул.
    
— О'кей. Извини, что я спросил.
    
— Хочешь на нее посмотреть?
    
Он явно удивился.
    
— Ну, почему бы и нет.
    
Лисбет повернулась к нему спиной и задрала рубашку на голову, встав так, чтобы свет от окна падал ей на спину. Андерс Юнассон констатировал, что дракон занимает существенную часть правой стороны спины. Он начинался высоко на плече и заканчивался, немного заходя хвостом на бедро. Татуировка была красивой и профессионально сделанной и выглядела как настоящее произведение искусства.
    
Через некоторое время Лисбет повернула голову.
    
— Удовлетворен?
    
— Очень красиво. Но должно быть, тебе было чертовски больно.
    
— Да, — призналась она. — Было больно.
    
    
Андерс Юнассон покинул палату Лисбет Саландер в некоторой растерянности. Ее физическим состоянием он остался доволен, но он никак не мог понять эту странную девушку. Не требовалось сдать магистерский экзамен по психологии, чтобы прийти к выводу, что ее душевное состояние оставляет желать лучшего. Разговаривала она с ним любезно, но с откровенной подозрительностью. Ему было также известно, что она любезна и с остальным персоналом, но не произносит ни звука, когда ее посещают полицейские. Она проявляла исключительную, непробиваемую замкнутость, все время демонстративно держась от окружающих на расстоянии.
    
Полиция содержала ее под замком, а прокурор намеревался обвинить в попытке убийства и нанесении тяжкого вреда здоровью. Андерса Юнассона озадачивало, откуда у такой маленькой хрупкой девушки взялась физическая сила, необходимая для подобных действий, сопряженных с грубым насилием, да еще по отношению к взрослому мужчине.
    
О драконе он спросил в основном для того, чтобы нащупать какую-нибудь личную тему разговора. На самом деле его совсем не интересовало, зачем она так себя разукрасила, но он предполагал, что раз она решилась нанести на тело столь крупную татуировку, то это имело для нее какое-то особое значение. То есть тема казалась вполне подходящей для завязывания разговора.
    
У него вошло в привычку посещать ее раза два в неделю. Вообще-то эти посещения в его рабочем графике не значились — ее лечащим врачом была доктор Хелена Эндрин. В то же время Андерс Юнассон являлся главным врачом отделения травматологии и был чрезвычайно доволен своими действиями в ту ночь, когда Лисбет Саландер привезли в больницу. Он принял правильное решение, когда предпочел извлечь пулю, и, судя по всему, после пулевого ранения у Саландер не возникло никаких осложнений вроде провалов в памяти, снижения физических функций и прочих признаков инвалидности. Если ее выздоровление пойдет так и дальше, то она покинет больницу с рубцом на голове, но без каких-либо других последствий. О том же, какие рубцы образовались у нее в душе, он судить не мог.
    
Подходя к своему кабинету, он обнаружил, что возле двери, прислонившись к стене, стоит мужчина в темном пиджаке.
    
— Доктор Юнассон?
    
— Да.
    
— Здравствуйте, меня зовут Петер Телеборьян. Я главный врач психиатрической клиники Святого Стефана в Упсале.
    
— Конечно, я вас знаю.
    
— Отлично. Если у вас найдется время, я хотел бы с вами поговорить.
    
Андерс Юнассон отпер дверь кабинета.
    
— Чем я могу быть вам полезен? — поинтересовался он.
    
— Это касается одной из ваших пациенток. Лисбет Саландер. Мне нужно ее повидать.
    
— Хм. В таком случае вам необходимо попросить разрешения у прокурора. Она находится под арестом, и пускать к ней посетителей запрещено. О посещениях надо также заранее предупреждать адвоката Саландер…
    
— Да-да, я знаю. Я подумал, что в этом случае мы обойдемся без бюрократической волокиты. Поскольку я врач, вы можете пропустить меня к ней по чисто медицинским соображениям.
    
— Ну, в принципе такая мотивировка возможна. Однако я не совсем понимаю, с чем это связано.
    
— Когда Лисбет Саландер постоянно находилась на излечении в клинике Святого Стефана, я несколько лет был ее психиатром. Я вел ее до восемнадцати лет, когда по решению суда ее выпустили из интерната, правда, под присмотр опекуна. Следует заметить, что я, естественно, был против этого. С тех пор ей фактически предоставили делать, что она хочет, и сегодня мы наблюдаем результат.
    
— Понимаю, — сказал Андерс Юнассон.
    
— Я по-прежнему чувствую за нее большую ответственность и хотел бы иметь возможность оценить масштабы ухудшения, произошедшего за последние десять лет.
    
— Ухудшения?
    
— По сравнению с тем временем, когда она получала квалифицированную помощь. Я полагал, что, как коллеги, мы всегда сможем договориться и найти подобающее решение.
    
— Пока я не забыл… Вероятно, как коллега коллеге, вы можете помочь мне разобраться в одном вопросе. Когда она поступила в Сальгренскую больницу, я принял все меры к тому, чтобы составить полную картину ее состояния здоровья. Один коллега запросил судебно-медицинское заключение по поводу Лисбет Саландер, написанное неким доктором Йеспером X. Лёдерманом.
    
— Совершенно верно. Я был у Йеспера руководителем докторской диссертации.
    
— Понятно. Но я отметил, что судебно-медицинское заключение очень неопределенно.
    
— Надо же.
    
— Оно не содержит никакого диагноза и в основном производит впечатление академического изучения упорно молчащего пациента.
    
Петер Телеборьян засмеялся.
    
— Да, с ней нелегко. Как следует из заключения, она последовательно отказывалась разговаривать с Лёдерманом, в результате чего ему пришлось выражаться неопределенно. И он поступил совершенно правильно.
    
— Понимаю. Однако рекомендация тем не менее заключалась в помещении ее в интернат.
    
— В ее основе лежит предшествующая история Лисбет Саландер. За многие годы у нас ведь сложилась полная картина ее болезни.
    
— Вот этого-то я никак и не могу понять. Когда она сюда поступила, мы пытались заказать из клиники Святого Стефана ее журнал, но до сих пор его не получили.
    
— Сожалею, но по решению суда на нем стоит гриф секретности.
    
— Понятно. А как же мы здесь можем обеспечить ей надлежащий уход, если нам не дают доступа к ее журналу? Ведь сейчас медицинскую ответственность за нее несем мы.
    
— Я занимался ею с тех пор, как ей исполнилось двенадцать лет, и думаю, во всей Швеции нет врача, столь хорошо представляющего себе картину ее болезни.
    
— Которая показывает?..
    
— Лисбет Саландер страдает серьезными психическими отклонениями. Как вам известно, психиатрия не принадлежит к числу точных наук. Я бы не взялся поставить точный диагноз, но у нее имеются откровенно навязчивые идеи с явными чертами параноидальной шизофрении. Картину дополняют маниакально-депрессивные периоды плюс отсутствие эмпатии.
    
Андерс Юнассон десять секунд всматривался в доктора Петера Телеборьяна, а потом развел руками.
    
— Не мне предлагать диагнозы доктору Телеборьяну, но вы никогда не обдумывали куда более простую возможность?
    
— То есть?
    
— Например, синдром Аспергера. Я, разумеется, не проводил никакого психиатрического обследования Лисбет Саландер, но если бы мне пришлось высказывать спонтанное предположение, то напрашивается мысль о какой-то форме аутизма. Это бы объяснило ее неприспособляемость к общепринятым нормам поведения.
    
— Сожалею, но пациенты с синдромом Аспергера обычно не поджигают своих родителей. Поверьте, я никогда прежде не встречал столь ярко выраженного социопата.
    
— Мне она кажется замкнутой, но не параноидальным социопатом.
    
— Она исключительно манипулятивна, — сказал Петер Телеборьян. — Она демонстрирует то, что, как ей кажется, вам хочется увидеть.
    
Андерс Юнассон слегка нахмурил брови. Совершенно неожиданно слова Петера Телеборьяна вступили в противоречие с собственной комплексной оценкой Лисбет Саландер. Какой он ее уж точно не посчитал бы, так это манипулятивной. Напротив — она была человеком, твердо державшим дистанцию от окружающих, и не демонстрировала абсолютно никаких эмоций. Он попытался подстроить нарисованную Телеборьяном картину к собственному представлению о Лисбет Саландер.
    
— Вы ведь наблюдали ее в течение короткого времени, в период вынужденной пассивности, вызванной ранениями. А я видел ее вспышки ярости и безрассудную ненависть. Я много лет потратил на попытки помочь Лисбет Саландер. И поэтому я здесь. Я предлагаю сотрудничество между Сальгренской больницей и клиникой Святого Стефана.
    
— О какого рода сотрудничестве вы говорите?
    
— Вы будете заниматься ее физическими проблемами, и я убежден, что лучшего ухода никто ей предоставить не сможет. Но меня очень беспокоит ее психическое состояние, и мне бы хотелось подключиться на ранней стадии. Со своей стороны я готов предоставить любую помощь.
    
— Понимаю.
    
— Мне нужно посетить ее для того, чтобы, в первую очередь, оценить ее состояние.
    
— Я понимаю. Но, к сожалению, не смогу вам помочь.
    
— Простите?
    
— Как я уже сказал, она находится под арестом. Если вы хотите начать ее психиатрическое лечение, вам придется обратиться к прокурору Йервас, которая принимает решения по таким вопросам, и это должно происходить при участии адвоката Анники Джаннини. Если речь идет о судебно-психиатрической экспертизе, то вам это должен поручить суд.
    
— Именно всех этих бюрократических проволочек я и хотел избежать.
    
— Да, но я несу за Лисбет Саландер ответственность, и если ей вскоре предстоит предстать перед судом, то нам необходимо иметь четкие документальные обоснования всех принятых нами мер. Значит, мы вынуждены следовать всем бюрократическим правилам.
    
— Я понимаю. Могу даже открыть, что я уже получил запрос от стокгольмского прокурора Рихарда Экстрёма по поводу судебно-психиатрической экспертизы. Она понадобится в связи с судебным процессом.
    
— Ну и прекрасно. Тогда вы получите разрешение на посещение Лисбет Саландер безо всяких нарушений инструкций с нашей стороны.
    
— Но есть риск, что пока мы станем заниматься бюрократической волокитой, ее состояние будет постоянно ухудшаться. Меня волнует только ее здоровье.