1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
– Не надо, – тепло и многообещающе подтвердил мерцоид, шевельнув перламутровыми губами.
   
По гостиной вдруг пронеслись световые блики – это открылась стеклянная дверь холла, метнув солнечные отражения. В гостиную вошёл Сочников и удивлённо уставился на Моржова, подслеповато щурясь. Моржов и Стелла не шевельнулись, однако Моржов почуял, как Стелла из огненной вмиг сделалась просто медной – будто в печке закрыли заслонку. Но пламя не погасло.
   
– Э-э… Денис? – узнал Моржова Сочников и сутуло пошёл к Моржову, протягивая руку для рукопожатия. – Сколько лет, сколько зим!…
   
– Борис! – поправила Стелла, поджав губы. Моржов приподнялся и пожал Сочникову руку.
   
– Да-да, конечно, Борис, – виновато пробормотал Сочников и отвернулся к бару, выискивая третий фужер.
   
Сочников был всё таким же худым и перекошенным. Но сейчас Моржов отметил, что Сочников, оказывается, весьма симпатичный и представительный мужчина. Моржов понял это потому, что, оказывается, он сравнялся с Сочниковым. Раньше он был пацан, а Сочников – дядька. Теперь оба они были мужиками. Сочников нашёл фужер и налил себе вина.
   
– На жаре лучше бы белого… – пробормотал он.
   
– Дай мне посидеть со старым другом! – недовольно сказала Стелла. – У тебя дел, что ли, нету?
   
– Да-да, конечно, – спохватился Сочников, поставил нетронутый фужер на столик и пошёл к лестнице на второй этаж. – Прошу прощения, Борис, – издалека поклонился он и взбежал наверх.
   
– Странно… – сказал Моржов. – Мне один мальчик рассказывал про своего друга… Говорил: «Я с ним не виделся пять лет, тогда он был старше меня на три года – ну, теперь, наверное, меньше…».
   
Стелла не отвечала, тихонько раскаляясь обратно.
   
Моржов приподнялся и тоже поставил свой фужер на столик, словно занял одну позицию с Сочниковым. Похоже, как и Сочников, он мог взять Стеллу хоть сейчас. Мерцоид был горяч, мягок и готов к употреблению. Но Моржов протрезвел.
   
Он и тогда, после разрыва, протрезвел быстро, хотя долго ещё анализировал ход событий и искал ту маленькую дырку, через которую всё вывернулось наизнанку. А точнее, не дырку, а психологический механизм смысловой конвертации. Ведь девки – что Юлька, что Стелла – ничуть не врали сами себе, жили по своей правде, а выгода и жажда удобств были задействованы лишь косвенно. Юлька не получила вообще никаких выгод, а Стелле все удобства быстро приелись – не случайно же она пошла работать в школу, хотя так откровенно потешалась над подобной возможностью. Однако всё было не зря, и никто из девок к Моржову не возвращался, даже когда на то имелась возможность. Значит, что-то такое недевальвируемое девки всё-таки урвали. И для Моржова в этой истории оставались нераскрытыми две тайны: а) что получили девки в результате рокировки? б) каков механизм действия их преобразователя реальности?
   
Но свою реальность Моржов преобразовывать не хотел, а потому подчёркнуто сухо спросил:
   
– Так как насчёт сертификатов?
   
Стелла откинулась на спину, распрямляя плечи, и загадочно улыбнулась. На её блузке сквозь ткань видны были острые соски.
   
– А с чего это я сама буду тебе давать? – лукаво спросила Стелла тоном благосклонной королевы. – Приди и возьми.
   
Моржов едва не подпрыгнул. Он узнал цитату!… А и вправду: ничего ведь не изменилось. Раньше было «Сами придут и сами всё дадут», теперь – «Приди и возьми». Похоже, последняя прочитанная Стеллой книга была по античной культуре.
   
– То есть? – уточняющее спросил Моржов.
   
– То есть сам приди и сам у меня всё возьми, – со значением повторила Стелла.
   
– А сама дать ты не хочешь?
   
– Сама – не хочу, – согласилась Стелла. – Ты же хулиган. И нахал. Тогда лезь через забор и в окно. Когда-то ты залезал ко мне в окно. Я помню. Я даже ждала этого несколько лет снова, а ты не лез. Теперь лезь.
   
– А ты будешь ждать?
   
Стелла убрала с лица прядку волос, глядя в потолок.
   
– Не слишком ли ты заботишься о своих удобствах? – независимо спросила она, но мерцоид шевельнул перламутровыми губами: – Я оставлю окно приоткрытым…
   
Моржов хмыкнул, в соответствии с образом нахала без компании накатил полный фужер, поглядывая на Стеллу. Стелла полулежала на диване, скрестив ноги. Медово лучась под взглядом Моржова, она медленно закинула левую руку себе за голову, а правую невесомо переместила на живот, чуть прикрыв ладонью лоно. «Тициан», – сразу определил цитату Моржов, хотя Стелла, наверное, знала тициановскую Афродиту лишь как иллюстрацию к прочитанной книжке.
   
Моржов понял, что он попёрся на охоту в незнакомый лес на горе Пикет, но оказалось, что в этом лесу охотится не он, а на него. Он не имел ничего против позы «женщина сверху», но только в качестве дополнения, а не основной. Да, он был бы только рад соблазнить Стеллу, чтобы получить сертификаты. Но не соблазняться за сертификаты самому. От перемены мест этих слагаемых сумма менялась кардинально. И ещё тревожил память финальный взгляд Сочникова от лестницы – столько в этом взгляде вдруг просквозило муки, тоски и мольбы о пощаде. Счастья со Стеллой у Сочникова, видать, не получилось. Моржов мог сделать человека несчастным, но пользоваться уже готовым несчастьем не мог. То есть он мог украсть и съесть чужую колбасу, но не мог есть украденное другими. И ему стало скучно.
   
Стелле тоже было скучно. Однако Моржов заскучал конкретно сейчас, а Стелла – вообще здесь. Ей показалось очень интересным заиметь здесь в любовники известного (пусть и не всем) художника. Примерно так же, как в давние времена, когда она собиралась выйти замуж и изменять Сочникову с Моржовым. А Моржов давно уже ушёл из терроризма в политику. Он хотел рулить сам, а не поворачиваться, как прикажут. И он слишком нервничал, когда вдруг ощущал чужие железные пальцы на своём мужском достоинстве. Моржов догадался, что по тому сценарию, что он разработал, сертификатов ему от Стеллы не получить.
   
Он тотчас вскочил с видом услужливого болвана.
   
– Идёт! – плотоядно и воодушевлённо сказал он. – Тогда сейчас я сваливаю! А ты положи сертификаты под матрас!
   
– Положу, – пообещал мерцоид.
   
«И стереги их там до второго пришествия», – мысленно добавил Моржов.
   
Поздно вечером, когда дети уже спали, на веранде под навесом сидели Моржов, Щёкин, Розка и друиды. Щёкин пил пиво, остальные – чай. Розка навалилась на стол грудью, подперла кулачком скулу и тоскующе оглядела окрестности.
   
– Моржов, – сказала она, – почему у нас везде такой срач?
   
Моржов тотчас приложил к очкам бинокль и обозрел берег Талки. В сумерках среди белёсых камней и голубоватой травы валялись тёмные обломки досок, блестели под луной мятые пивные банки, кляксами чернели какие-то рваные пакеты и пузырились мутные пластиковые бутылки, словно дохлые рыбы. Этот мусор Талка накидала на берег в половодье.
   
– Это не я намусорил, – сразу отвёл от себя подозрения Щёкин. – Чтобы столько напить, я зарабатываю слишком мало. Позор правящему режиму! В рот МРОТ! Кровавые палачи!
   
– Давайте приберёмся, – меланхолично предложила Розка.
   
Друиды оживились и оба уставились на Моржова.
   
– Начальник, по стольнику на каждого – и мы всё выдрочим! – заявил Чаков.
   
– А ещё по стольнику – и траву везде скосим, – добавил Бязов.
   
– Мужики, вы чего к нам присосались? – недовольно поморщилась Розка. – Идите бухайте в другом месте… Борька, надо нам самим уборку территории провести.
   
– Ты сможешь запрячь упырей? – не поверил Моржов.
   
– Я же методист по массовым мероприятиям, – покровительственно улыбнулась Розка.
   
– Одно очень приятное массовое мероприятие со мною ты так и не смогла провести…
   
– Иди в пень, надоел. Я о деле говорю.
   
– Ладно, – вздохнув, согласился Моржов. – Мужики, бизнес, значит, такой: достаньте нам в аренду десять граблей. По червонцу за штуку. Сможете?
   
– О чём речь, начальник! – отодвигая стаканы, обиделись друиды. – Мы здесь родились!…
   
Их мотоцикл стоял за корпусом. Моржову показалось, что из-за угла уже доносится сдержанное клокотание: от нетерпенья друидов мотоцикл завёлся сам собой.
   
– Значит, решено: завтра – капитальный шмон! – плотоядно сказала Розка.
   
– Никогда не откладывай на завтра то, что можно отложить на послезавтра, – пробурчал Щёкин.
   
Утром Розка выкатилась из корпуса свежая и румяная, как наливное яблочко. Моржов всегда изумлялся способности женщин столь самозабвенно радоваться жизни. Сам же он вышел на свет, словно солдат из окопа – весь искусанный комарами и помятый. «Завтра, блин, еду в Ковязин и покупаю фумигатор!» – клялся он самому себе.
   
Друиды привезли грабли, и Костёрыч уже скрёб землю возле умывальников. Соня и Милена не выходили из кухни. Завтрак проходил с участием лишь Розки и Щёкина, поутру обычно молчаливого. Зато Розка, расколупывая стопу пластиковых тарелок, искрила энтузиазмом и многообещающе намекала упырям на нечто особенно интересное, приготовленное на сегодня. Охапка граблей за углом корпуса навевала упырям нехорошие предчувствия, и упыри сидели мрачные.
   
– Ребята! – наконец объявила Розка за чаем. – Сегодня мы с вами устроим субботник!
   
Упыри чуть не попадали со скамейки, а Моржов захлебнулся сигаретой. Розка, видимо, не подозревала о новом смысле слова «субботник». А упыри – уличные паца – конечно, знали этот смысл. Причём про старое, советское значение слова «субботник» им никто никогда не рассказывал. Тем более уличные паца знали и Сергача-сутенёра, Розкиного мужика. Субботник – это когда менты решают расслабиться, требуют у подконтрольных сутенёров девочек, бухают и трахают шлюх: бесплатно и по беспределу.
   
Казалось, что упыри готовы шарахнуться во все стороны как можно дальше от Троельги. Но ситуацию спас Серёжа Васенин.
   
– Роза Дамировна, – укоризненно сказал он, – это ведь только при Советском Союзе рабочие на заводах работали в выходной на субботниках, а деньги перечисляли голодающим детям…
   
Упыри облегчённо загомонили.
   
– Ну, вы ляпните так ляпните… – отходя от столбняка, уважительно заметил Розке Гершензон.
   
– Да что вы, мальчишки, честное слово? – задорно ответила Розка, ничего не почуяв. – Вам нравится в лагере?
   
– Ничо так, – неохотно согласились упыри.
   
– Голодом не кормят, – поразмыслив, согласился и Гершензон.
   
– Но вы посмотрите вокруг – сколько мусора! А лагерь – наш дом! Давайте же все вместе дружно приберёмся в своём доме! Кому же из вас нравится жить на свалке?
   
Упыри завертели головами, удивлённо оглядывая окрестности. Было ясно, что сравнение лагеря со свалкой им в головы не приходило никогда. В Троельге для них всё было как везде.
   
– У меня дома в комнате ещё хуже, – недоверчиво пожал плечами Гершензон.
   
– А вот я согласна принять участие в субботнике! – заявила Наташа Ландышева.
   
Упыри бешено заржали, а Наташа и бровью не повела.
   
– Вот Дерьмовочку и забирайте на субботник! – крикнул Гершензон.
   
– Обезьяны пускай живут как хотят, а девушка должна жить в чистоте, – независимо пояснила Наташа.
   
– Правильно! – воскликнула Розка. – Субботник – он для нас!
   
Упыри со смеху повалились друг на друга. Только Ничков сохранил вертикальное положение. До него наконец-то дошло, и он вдруг страшно разгневался.
   
– Чо, работать?! – завопил он. – Мусор убирать? А мы, что ли, мусорили? Кто мусорил – тот пусть и корячится! Я за всяких уродов работать не обязан!
   
– Мы вообще на отдых приехали, – вставил Гершензон.
   
Упыри тотчас заорали, словно бы весь год они пахали, как негры на плантациях, ради драгоценных мгновений летнего отдыха, а вот теперь у них отбирают и это скудное счастье.
   
– Так ведь для себя же!… – убеждала Розка. – Это же не труд – если весело, если с песней!…
   
– Вы сама и пойте! – вопили упыри. – Мы не знаем песен! Мы петь не умеем!
   
– Владимирский централ, ветер северный… – утробно завыл Чечкин.
   
– Брилыч калдырям за каждую фигню деньги платит, а нам бесплатно вкалывать? – добавлял жару Гершензон.
   
Моржов тихонько ухмылялся. Употреблением слова «субботник» Розка могуче расширила для упырей поле свободы и теперь пожинала неожиданные для себя плоды. Розка смотрела на взбесившихся упырей в полном обалдении. Её пионерский энтузиазм уже выглядел кустом акации, по которому сечёт ливень.
   
Гонцов нырнул под стол, и там вдруг оглушительно грохнуло. Розка подпрыгнула. Упыри завизжали от восторга. Щёкин, вздохнув, бросил сигарету, нагнулся и за шкирку выволок из-под стола Гонцова, в руках которого были зажигалка и вторая дымящаяся петарда. Щёкин вырвал петарду у Гонцова и бросил её под ноги упырям. Взрыв скинул упырей со скамейки.
   
– Всё, хорош, – глухим, низким голосом сказал Щёкин. – Поизгалялись, и будет. А ща грабли в руки и за работу.
   
Он говорил с брезгливо-утомлёнными интонациями. Моржов думал, что бунт упырей не унять, но упыри, галдя, подчинились Щёкину, разобрали грабли и побрели на берег. Моржов не мог найти объяснения такому послушанию.
   
Щёкин взглянул на Розку.
   
– Я пойду гребсти под окнами, – предупредил он. – Мне оттуда всех видно. Но ты уж дальше сама…
   
Розка мгновенно оправилась от замешательства, насмешливо фыркнула Щёкину и помчалась вслед за упырями. Моржов докурил и пошагал за Розкой.
   
На берегу, столпившись кучей, упыри беспорядочно ворошили граблями гальку друг у друга под ногами.
   
– Ребята!… – налетела Розка. – Надо распределить участки!…
   
Моржов приложил к очкам бинокль и стал смотреть на Розку. Розка была в резиновых сапожках, трико и футболке. Лифчика она явно не надела, но, туго накаченная энтузиазмом, казалась целиком отлитой из резины – от движений у неё даже груди не прыгали.
   
Упыри принялись граблями очерчивать вокруг себя кривые круги – обозначали свои участки. Они походили на учетверённого Хому Брута, который неохотно оборонялся от симпатичного Вия.
   
– Нет, не так!… – усердствовала Розка. – Надо вот так!…
   
Розка побежала по берегу, сапогом отшаркивая по земле разделительные линии. Ничков тотчас бросил грабли и пошёл за Розкой, шагами придирчиво измеряя равенство участков. Серёжа Васенин сразу принялся за работу. Наташа Ландышева черенком своих граблей взрыла глубокую борозду, строго определяя свои границы. На пути её черенка попалась пластиковая бутылка, и Наташа хладнокровно столкнула её на соседний участок.
   
Запыхавшаяся Розка вернулась к Моржову. Моржов посмотрел на Розку – румяную, разгорячённую, довольную – и сразу представил её таковой после секса. Но мерцоид не появился. Видимо, трудовой порыв вовсе не способствовал его формированию. Сейчас ожидание Моржовым мерцоида от Розки было равносильно тому, если б Рабочий из знаменитой скульптурной группы ожидал поцелуя от Колхозницы.
   
– А теперь, ребята, объявляю соревнование! – звонко закричала Розка. Упыри хмуро оглянулись. – У кого мусорная куча будет больше, тот получит приз: самый большой кусок торта!
   
Торт в кухоньке стряпали Милена и Сонечка. Моржов видел, как они накрошили печенья и замесили его со сгущёнкой.
   
– Призом и наградой должно быть чувство наибольшего удовлетворения от проделанной работы, – вполголоса назидательно сказал Моржов Розке. – А ты им про материальные блага…
   
– Иди в пень, – не оборачиваясь, быстро ответила Розка. – И вообще, иди тоже греби.
   
Упыри обдумали Розкино обещание.
   
– Лучше бы денег заплатили! – крикнул Гершензон.
   
– Зажритесь своим тортом! – плачуще завопил Ничков, словно его обманули. – Пускай его ваша Дерьмовочка лопает!
   
– Мне торт! – заорал Чечкин и принялся неистово орудовать граблями. – Да я вам за секунду тут всё уберу!
   
А Гонцов молча сидел за большим валуном, и там что-то тихо дымилось.
   
Серёжа Васенин скрёб старательно и педантично. Наташа Ландышева, словно танцуя, ходила по своему участку на пуантах и внимательно вглядывалась в землю. Она предпочла прибираться точечно. Время от времени она прицеливалась граблями во что-то мусорное и перекидывала банку или бутылку на участок Серёжи – будто играла в гольф.
   
– Веселее, ребята, веселее! – не унималась Розка. – Толстый торт ждёт победителя! А ну-ка, кто у нас удостоится звания Великого Чистильщика? Мусор – наш враг! Сделаем чистым свой дом – чище будет планета! Мусор, убирайся вон! Эскадрон истребителей мусора объявляет войну бутылкам и банкам!…
   
Розке, похоже, казалось – как ди-джею, – что если она замолчит, то произойдёт жуткая катастрофа. От Розкиных воплей у Моржова уже звенело в голове. На углах участков потихоньку появлялись безобразные груды мусора.
   
– Гонцов, а где твой мусор? – жизнерадостно спросила Розка.
   
– А я его сразу жгу, – издалека ответил Гонцов. За его камнем дымилось всё гуще и уже завоняло палёным пластиком. – Мне торт не нужен.
   
– А тебе, Дерьмовочка, тоже торт не нужен? – злобно крикнул Ничков Наташе.
   
– Сам ты Дерьмовочка. А торты я не ем, – независимо ответила Наташа. Свой мусор она продолжала кидать Серёже Васенину.
   
Гершензон распрямился с граблями в руках, как с винтовкой.
   
– Тогда делись своим мусором со всеми! – закричал он. – Чего ты его только одному Пектусину отдаёшь?
   
– Делись! – запоздало спохватился Чечкин.
   
– Буду я ещё ерундой заниматься, – ответила Наташа и носочком перекинула новую бутылку в кучу Серёжи.
   
– Паца, Пектусин у нас мусор ворует! – завопил Чечкин.
   
– Тебе мусор не нужен, а нам нужен! – заявил Гершензон.
   
Ничков решительно пошагал к куче Серёжи Васенина и ногой отгрёб часть мусора в сторону.
   
– А мне?… А меня?!. – поразился Чечкин.
   
Он отшвырнул свои грабли, помчался к Серёжиной куче и рухнул на неё грудью, подгребая мусор под себя.
   
– Ты чо столько берёшь? – возмутился Ничков, вцепляясь в спину Чечкину. – Сыпь половину обратно!
   
Возле них уже каким-то образом оказался Гонцов.
   
– Колобашки!… Колобашки!… – тараторил он, выдёргивая из кучи пластиковые бутылки. – Я из них на костре колобашки выплавлю!…
   
Гершензон подбежал и с размаху вонзил в Серёжину кучу грабли, отодвигая ими Чечкина. Чечкин заорал. Ничков выпустил его и кинулся к Гонцову, принялся выдёргивать бутылки у Гонцова из рук. Гонцов заслонялся плечами, вертелся, верещал.
   
– Живо положил на место! – рычал Ничков. – В башню дам!
   
Гершензон граблями потащил мусор на свой участок. Чечкин вцепился в грабли и поволокся по земле. Гонцов споткнулся об него и повалился на спину. Ничков коршуном упал на Гонцова, отбирая бутылки и швыряя их в разные стороны.
   
– Ребята, вы чего?… – растерянно бормотал Серёжа Васенин. – Всем мусора хватит… Берите сколько хотите…
   
Розка уже спешила к схватке, из которой во все стороны летели бутылки и банки.
   
– Мальчики, всем торта достанется!… – увещевала она.
   
– Я тебе, сука, этот торт в жопу забью! – уже рыдал Гонцов, тыча кулачишком в скулу Ничкова.
   
Наташа Ландышева смотрела на разгорающуюся драку издалека. Она упёрла руки в пояс и, расправив плечи, делала торсом гимнастические повороты.
   
Свалка слегка переместилась набок, и грабли в руках Гершензона треснули. Гершензон поднял обломанный черенок и изумлённо посмотрел на его щепастый кончик.
   
– Падлы… Грабли сломали… – потрясённо прошептал он.
   
– Уй-я-а-а!… – визжал Чечкин, придавленный дерущимися Ничковым и Гонцовым.
   
Ничков вырвался от Гонцова, которого сзади уже бил по голове бутылкой измятый Чечкин.
   
– Нате вам ваш мусор! – прохрипел Ничков. Стоя на коленях, он начал хватать мусор из кучи руками и швырять его в Гонцова и Чечкина.
   
– Чо в меня-то!… – закрывался Гонцовым Чечкин. Подбежала Розка и принялась ловить Ничкова за руки.
   
– А ты чо смотришь, урод! – напал Гершензон на Серёжу Васенина. – Паца, бей Пектусина!…
   
Он размахнулся обломком своего черенка. Серёжа в ужасе отшатнулся. Палка просвистела мимо него и врезала Розке поперёк задницы. Розка ахнула, выгнулась дугой, схватившись обеими руками за ягодицы. Гершензон от страха присел и в полуприседе стреканул прочь с поля боя, задымлённого костром Гонцова.
   
Моржов и Щёкин вклинились в драку с двух сторон. Субботник закончился.
   
На лавочке рядом с Моржовым сидела кошка. Она обернула себя хвостом и напоминала полосатую амфору. На Моржова она не смотрела, но в её облике явственно читалось предупреждение: если Моржов поведёт себя некорректно, она более не сочтёт возможным находиться рядом с хамом.
   
Моржов вёл себя корректно. Полчаса назад он позвонил Сергачу и теперь смиренно ждал, когда ему привезут девчонку. Сауна уже была выкуплена. Та же самая сауна, в которой он так нелепо и некрасиво сцепился с пьяной Алёнушкой.
   
Моржов произвёл подсчёты и с изумлением убедился, что у него уже три недели не было женщины. Да – мерцоиды, да – Розкина задница и Сонечкины титьки, но более – ничего. Самое удивительное, что всё это время на баб Моржова особенно и не клинило. У Моржова имелись три варианта объяснения этому: а) внезапная старость; б) импотенция от раскодировки; в) активная жизненная позиция. Короче говоря, требовалось разобраться, да и вообще. Моржов прикатил в Ковязин, выкупил сауну и сделал Сергачу заказ. И теперь он сидел на лавочке во дворе бани, ждал девчонку и медленно впадал в дежа вю. Тот же шансон звучал из окошек, тот же грузовик лежал брыльями на чурбаках, та же ржавая труба на растяжках торчала в небо, где горел тот же вечерний свет.
   
Хрустя гравием, в ворота въезжала всё та же белая «Волга» с дочерна затонированными окнами. Моржов потряс головой, отгоняя наваждение. «Волга» остановилась. «Вот сейчас откроются дверки, и с двух сторон из машины выйдут Лёнчик и Алёнушка», – подумал Моржов. Мир вокруг словно заколдовало. Дверки «Волги» открылись, словно растопорщились жёсткие надкрылья жука, и из машины вылезли Лёнчик и Алёнушка.
   
Моржов заново и целиком мгновенно пережил ту безобразную сцену в сауне, и паника так торкнулась в его грудь, что кошка стрелой полетела прочь с качнувшейся лавочки.
   
– Здорово! – весело кричал Лёнчик, шагая к Моржову с протянутой для рукопожатия ладонью. – Как жизнь, бля? Всех девок в лагере оттрахал?
   
– Слушай, а поменять девчонку нельзя? – спросил у Лёнчика Моржов вполголоса – так, чтобы Алёнушка не слышала.
   
– Ща, бля, я по всему городу колесить буду, тебе девку искать!… – возмутился Лёнчик, запихивая в карман деньги. – Алёнка нормальная девка! Чего ты меня косячишь?
   
Обидевшись, словно Моржов оскорбил его жену, Лёнчик вернулся в машину, хлопнул дверцей и рванул с места. Алёнушка, качаясь на каблуках, проваливающихся в шлак, подошла к Моржову и вгляделась в него, будто пыталась что-то вспомнить.
   
Моржов тоже осторожно посмотрел на Алёнушку сверху вниз. Вспомнит ли она его? Пьянущая же приходила… Алёнушка, как и в прошлый раз, была раскрашена не хуже собора Василия Блаженного. Сейчас она показалась Моржову очень сложной заводной игрушкой. Да, у него имелся ключ, но куда его вставлять, Моржов не знал (причём похабные аналогии были здесь неуместны). Моржов почувствовал, что он не хочет Алёнушку. Просто не хочет, как тигр не хочет мандаринов. Не нужны ему были ни нагота Алёнушки, ни секс, ни стоны страсти. Пока он не найдёт скважину для ключа, с Алёнушкой он будет импотентом. Всё-таки она его закодировала!
   
Моржов перепугался, как девственник. Алёнушка смотрела на него молча, и Моржов ничего не мог прочесть в её взгляде. «Сто грамм для храбрости?…» – лихорадочно предположил он. Нет, сто граммов – это сняться с предохранителя. А нужно иное. Нужна гарантия, что сейчас он запулит Алёнушку в зенит из катапульты. Только таким образом он мог отключить её мозги, которые однажды уже превратили его самоуверенность в лужу дерьма. А вот насчёт катапульты Моржов сомневался. Он знал силу кодировки на примере избавления от пьянства.
   
«Виагра!» – решительно подумал Моржов.
   
Но где в бане найдёшь таблетку?
   
– Слушай, – обратился Моржов к Алёнушке, сочиняя на ходу, – мне сейчас позвонили… Надо съездить в одно место. Это быстро. Поедешь со мной?
   
– Вдвоём?… – Алёнушка скептически оглядела моржовский велосипед, прислонённый к стене.
   
Моржов подошёл к велосипеду и похлопал по сиденью, присобаченному к раме.
   
– Седулка мягкая.
   
– А что, в сауне подождать нельзя? – спросила Алёнушка.
   
– Велик сопрут, – тотчас нашёлся Моржов.
   
– Н-ну ладно… – неуверенно согласилась Алёнушка.
   
Моржов подкатил к ней велосипед. Алёнушка боком неловко забралась на раму, подумала, нагнулась и за каблуки стащила туфли.
   
– Всё-таки ты извращенец, – сказала она, и Моржов понял, что Алёнушка его узнала.
   
Упираясь в руль, Моржов провёл велосипед с Алёнушкой по шлаковому дворику, вывернул за ворота, оттолкнулся и ловко заскочил в седло за спиной Алёнушки. Прыгая на немощёной дороге, велосипед покатился по проулку.
   
Маленькая Алёнушка весила как курочка. Моржов держался за руль, словно обнимал Алёнушку, и нюхал её голову, как букет. Алёнушкин конский хвост мотался и щекотал подбородок Моржова. От волос Алёнушки пахло сладкими шампунями – из тех, у которых лейбл фирменный, а производство в соседнем подвале.
   
Из проулка Моржов свернул на улицу Рокоссовского. Ближайшая аптека была в двух кварталах. С Алёнушкой на бушприте Моржов не решился ехать по проезжей части и покатил по тротуару. Пешеходов почти не было. Алёнушка тоже держалась за руль обеими руками. В левом кулачке она заодно сжимала и каблуки туфель.
   
– Я на велике только в детстве каталась, – сообщила Алёнушка, напряжённо вглядываясь в асфальт в ожидании колдобин.
   
Асфальт был весь разбит, и велосипед трясло. Эта тряска вполне соответствовала бы сексуальному действу. Но такового в данный момент не имелось, и поэтому Моржов вдруг ощутил странное родство с Алёнушкой. Так давние супруги спокойно смотрят эротический фильм, не бросаясь друг на друга.
   
– Алёнушка, радость моя, а почему я извращенец? – спросил Моржов, глядя Алёнушке в макушку.
   
– Видно же, – фыркнула Алёнушка. – Кроме тебя, у меня все клиенты нормальные.
   
– Что значит – нормальные? – осторожно полюбопытствовал Моржов, объезжая яму.
   
– Ну, а кто в сауну один с девчонкой ходит? Все ходят компанией, чтобы оттянуться. И девчонок берут двух или трёх.
   
– Ты же помнишь ту сауну, она же маленькая, – возразил Моржов. – Что, друг при друге трахаться?
   
Моржов ничего не имел против группен-секса, но при группен-сексе оставались только тела и инстинкты.
   
А по мнению Моржова, самым притягательным в человеке, даже в девчонке, была всё-таки личность. Поэтому Моржов предпочитал встречаться со шлюшками один на один – чтобы пообщаться. Иной раз после такого общения и прокалённые опытом девочки вдруг начинали жаться, прикрывались руками, просили выключить свет. Они превращались просто в девушек, а Моржов для них становился не клиентом, а мужчиной, которого можно стесняться.
   
– А что – друг при друге? – удивилась Алёнушка. – Кто чего ещё не видел? Это только извращенцы прячутся.
   
– М-м?… – растерялся Моржов.
   
– И вообще… Ой! – Алёнушку тряхнуло. – Девчонок вечером снимают, после работы, а не днём. Ты что, не работаешь?
   
– Сейчас же вечер, – дипломатично возразил Моржов.
   
– Н-ну, так… – туманно усомнилась Алёнушка. – Всё равно ведь ты не работаешь, верно?
   
– Работаю.
   
– Не пизди. Не работаешь. И ты не мент, не бизнесмен, не этот, не начальник… Видно ведь. Откуда же у тебя бабки?
   
– Ворую.
   
– Воров ты не встречал… И ещё ты в очках. И говоришь не так, как нормальные мужики. И не пьёшь. Почему не пьёшь?
   
– А на хера? – спросил Моржов как нормальный мужик.
   
– Чтобы напряг снять.
   
– Я не напрягаюсь, – соврал Моржов.
   
– Я чо, не вижу, что ли? Я знаешь сколько мужиков уже видела? Я всё про них знаю. Ненормальный ты какой-то. Извращенец. Если бы ты нормальный был, ты бы в тот раз мне по ебалу дал. А ты убежал.
   
У Моржова пылала физиономия. Перед домом, в котором была аптека, он свернул во дворик и остановился, спрыгнув с седла.
   
– Подожди меня тут, – сказал он, ссаживая Алёнушку.
   
Он не хотел, чтобы Алёнушка видела, куда он пошёл.
   
В рыночное время в Ковязине развелось множество аптек. Люди болели охотно и с полной самоотдачей. Но в этой аптеке посетителей не было. Моржов подошёл к окошечку. Он чувствовал, что его физиономия освещает самые дальние закутки и бликует в стеклянных витринах. За прилавком сидела девушка.
   
– Что интересует? – улыбаясь, спросила она. Моржов молча смотрел на девушку. Девушка была очень даже ничего. Такая ласковая, с нежной шейкой и тугими грудями, натянувшими белый халатик. Моржов сглотнул и понял, что этой девушке он ни за что не признается, зачем пришёл.
   
– Ничего… – прохрипел он. – Ошибочка получилась…
   
Он развернулся и вышел. Раздосадованный, он вернулся к Алёнушке.
   
– В другое место надо ехать, – буркнул он. – Залезай на коня.
   
– А сауна?
   
– Подождёт.
   
– Время твоё, – пожала плечиком Алёнушка. Ещё одна аптека находилась на улице Героя Робокопа. Моржов мрачно катил под балкончиками на консолях, катил мимо окошек, крылечек и тополей. Моржову казалось, что город Ковязин обречён на двухэтажность. Преодолеть водораздел третьего этажа Ковязину оказалось сложнее, чем всей России свергнуть неограниченную монархию. Обзавестись третьим этажом помпезным учреждениям мешал пафос: для собственной значительности они должны были занимать много места именно вширь, а не ввысь. А всякой бедноте на третий этаж вот уже тысячелетие не хватало денег. Впрочем, в двухэтажности для Моржова всегда заключался какой-то сексуальный подтекст: одно лежало на другом. После проклятия купца Забиякина этот подтекст Моржов расшифровывал в единственном ключе – в ключе ДП(ПНН).
   
В Ковязине ДП(ПНН) было просто скромным блядством. Собственно, этим самым Моржов как раз и занимался в данный момент: он ехал на велосипеде по улицам родного города в поисках виагры и вёз на раме молоденькую проститутку, сжимающую в кулачке каблуки туфель. Вязкий и тёплый вечер был как стриптиз, неполная луна – как полураздетая стриптизёрша, а солнце садилось за Чуланскую гору – как зритель на дальний ряд.
   
– Ты чего молчишь? Обиделся, что ли? – спросила Алёнушка.
   
– Да нет… – невнятно ответил Моржов.
   
Он ведь уже сформулировал для себя: мир таков, каково мышление. Не идеалы и не цели, а мышление тех, кто к ним стремится. Или от них отталкивается. А мышление сидело перед Моржовым на седулке и ойкало при толчках.
   
Логика-то у Алёнушки была железной, даже железобетонной, но вот картинка получалась неверной… И дело не в термине «извращенец», хотя с точки зрения нормальных мужиков Моржов, наверное, был извращенцем. По крайней мере (говоря толерантно) странным. Дело было не в термине, а в картинке. Алёнушка сложила её, как мозаику, из очень конкретных кусочков: «речь», «очки», «время съёма», «количество бабок», «клиент-одиночка»… Каждый фрагмент этой мозаики имел один-единственный цвет, то есть один-единственный простейший смысл. Всё это напоминало Моржову… напоминало картинку из пикселей. Это было пиксельное мышление.
   
Моржов знал выражение «клиповое мышление». Выражение было неверным. Мышление – это логика, процесс. А процесс не может существовать разорванными вспышками, как железная дорога не может существовать только в виде мостов через реки. Клиповым может быть лишь видение мира, а не мышление. Мышление – пиксельное: механическое сложение картины мира из кусочков элементарного смысла.
   
Моржов тотчас зааббревиатурил свой термин – ПМ. ПМ было причиной ДП(ПНН), как мозги Алёнушки были причиной катания Моржова по Ковязину в блядском поиске таблеток. Именно в блядском, сам себе уточнил Моржов, потому что секс с проституткой, разврат и блядство – это три разные вещи. Только для ПМ это одно и то же.
   
Моржов загнал велосипед в другой двор и угрюмо пошагал в другую аптеку.
   
Здесь толпились бабки, что-то выглядывая на витринах. За прилавком снова оказалась девчонка. «И чего они везде молодняк навтыкали, как Помогаев в Гостином дворе? – злобно подумал Моржов про владельцев аптечной сети. – Была бы лучше пожилая тётенька, добрая, понимающая…» Но отступать Моржов не захотел. Всего-то минута позора – и катапульта заработает. Он встал в очередь за какой-то старухой, нудно пересчитывающей в ладони мелочь.
   
Дверь аптеки распахнулась, и в помещение полез кузов детской коляски. Коляску толкала молодая мамаша с лицом сучки.
   
– С коляской нельзя!… – охнула девчонка за прилавком.
   
– А куда я её дену? – заорала мамаша. – На улице оставлю?
   
– Нельзя… – пискнула девчонка-аптекарша.
   
– Не нравится – обслужи без очереди! – давила мамаша. – Сначала сама роди, а потом оставляй своего ребёнка на улице!
   
Девчонка-аптекарша покраснела и замолчала. Старуха, стоявшая перед Моржовым, расплатилась и отчалила.
   
– На чужих-то детей всем плевать! – не унималась мамаша за спиной Моржова, обращаясь к соседке по очереди. – В койки к мужикам залазить все горазды, а рожать никому не надо!…
   
– Вам что? – не поднимая глаз, тихо спросила у Моржова девчонка-фармацевт.
   
– Ви… витаминки… – бессильно просипел Моржов.
   
Он вышел из аптеки, свернул во двор и с размаху швырнул баночку с витаминами в бурьян газона.
   
– Едем дальше! – сердито сказал он Алёнушке. Алёнушка не ответила.
   
Моржов подсадил её, взгромоздился сам и ожесточённо заработал педалями. Он знал ещё одну аптеку – за педтехникумом.
   
– Что, и там не застал, кого ищешь? – наконец спросила Алёнушка, когда Моржов притормозил у светофора.
   
Моржов только сплюнул.
   
Они прокатились по зебре через перекрёсток и снова затряслись по тротуару.
   
– Алёнушка, радость моя, – мрачно заговорил Моржов, – а как же так? Ты ведь тогда сказала, что я импотент. Так всё же я импотент или извращенец? Не могу определиться.
   
– А что, импотент не может быть извращенцем? – удивилась Алёнушка, недоумённо оглядываясь на Моржова.
   
Моржов ничего не сумел возразить. ПМ рубило, как гильотина. Моржов понял, что уже крепко устал.
   
– Слушай, золотко, – сказал он, для внушительности прекращая крутить педали, – оставь ты в покое этих несчастных импотентов и извращенцев. Я обычный парень, честное пионерское. Чего ты меня гвоздишь? Разве я сделал тебе чего плохое?… Даже в то злополучное свидание я не обменял тебя на другую девчонку, не выгнал, не ударил. Я тебе за пивом бегал, я тебе денег дал. Я хороший клиент. Разве тебе не нужны хорошие клиенты?
   
– Да мне по фиг, – хладнокровно ответила Алёнушка.
   
И Моржов почувствовал, что ей действительно по фиг. Что ей секс с ним? Секса у неё навалом. Что ей его деньги? Деньги, видно, забирает Лёнчик – как в прошлый раз. А моржовских талантов и душевных даров Алёнушке всё равно не понять. И у Алёнушки нет стимула привечать Моржова.
   
Нет стимула иметь с ним хорошие отношения – как нет стимула думать, искать связь между фрагментами мозаики, из которой состоит картинка пиксельного мышления. Для Алёнушки, к примеру, не было связи между моржовскими очками (а художнику необходимо хорошее зрение) и моржовскими бабками (заработанными на картинах). Алёнушка не искала этой связи, потому что ничуть в ней не нуждалась. И без того из минимума пикселей получалась более-менее понятная картинка.
   
Может быть, это было неотъемлемое качество ПМ – отсутствие стимула увеличивать познания? Ведь картинку, как в абстракционизме, можно было сложить из любого количества пикселей, лишь бы их было больше одного.
   
Моржов зарулил к крыльцу педтехникума и остановился.
   
– Жди, – уже привычно сказал он Алёнушке, перекидывая ногу через седло велосипеда.
   
В аптеке опять были люди, в том числе и молодые женщины. За окошком стояла продавщица моржовского (следовательно, съедобного) возраста, а возле неё перекладывали какие-то коробки две девчонки-помощницы уже совсем разбитного вида. Но Моржов устал партизанить.
   
Он отстоял очередь и внятно сказал в окошко:
   
– Мне виагру.
   
Аптекарша и девчонки-помощницы одинаково уставились на Моржова. В нищем городе Ковязин, похоже, никто не спрашивал в аптеках виагру. На хера? Сто граммов и действеннее, и дешевле. Девчонки смотрели на Моржова как на живого инопланетянина – с восторгом и брезгливостью. А продавщица отвела глаза, словно Моржов потребовал надувную бабу для всех видов самоудовлетворения.
   
– У нас такого нет, – с презрением сквозь зубы процедила аптекарша.
   
Под ошарашенными взглядами разномастной очереди Моржов деревянно развернулся – как человек, публично получивший пощёчину, – и, прямой, как шпала, вышел вон.
   
Эта гонка ему осточертела.
   
– Всё, – сурово сказал он Алёнушке. – Всех нашёл. Со всеми поговорил. Всё узнал. Едем в сауну.
   
– У тебя всего полчаса осталось, – хмыкнула Алёнушка.
   
– Я продляю.
   
– А я не хочу. Я домой пойду. Надоело сегодня. Моржов тяжело вздохнул и закурил, глядя вдоль бульвара Конармии, уходящего вниз к Пряжскому пруду. Небо отражалось в пруду сплошным синим изумлением, и облака гасли, как пена. Тусклыми огнями осыпался Соцпосёлок на Чуланской горе. Красные искры зажглись над башнями дальнего элеватора.
   
– Хочешь, отвезу тебя домой? – спросил Моржов Алёнушку.
   
– Ты чего? Меня все оборжут, если я на велике приеду. Так-то меня Лёнька на машине привозит.
   
– Ну, как знаешь… – Моржов даже не огорчился.
   
Мотая хвостом, Алёнушка повертела головой, словно высматривала, в какую сторону ей идти. Туфли она не надевала.
   
– А тебя как зовут? – вдруг спросила она.
   
– Борис.
   
– Боря, а дай мне велик с горы скатиться, а?… Я с детства на велике не каталась. У наших ни у кого нет.
   
Взгляд Моржова вернулся из тёплых вечереющих пространств и остановился на Алёнушке. Моржов увидел Алёнушку словно впервые. Кто она? Шлюшка, стерва, дура?… Да нет, просто маленькая глупая девчонка. И для неё Моржову ничего не было жалко. Оказывается, просто совсем ничего.
   
– Да ради бога, – сказал Моржов. – А ты не гробанёшься?
   
– Не знаю, – опасливо созналась Алёнушка.
   
– Садись, – решительно сказал Моржов, подкатывая к Алёнушке велосипед. – Я подстрахую. Доверься старому доброму дяде Боре, импотенцу и извращенту.
   
Алёнушка улыбнулась – впервые улыбнулась Моржову, – подтянула вверх узкую юбку, оголив ляжки, и залезла на седло, бесстыже растопырив колени. Моржов забрал у неё туфли.
   
– Поехали! – восторженно прошептала она, наклоняясь к рулю.
   
Моржов, державший велосипед сзади за седло, тихонько толкнул агрегат вперёд. Агрегат поехал, и Моржов потрусил за ним, не отцепляясь, а с разгоном под уклон и побежал, всё быстрее и быстрее.
   
А потом пешеходы на бульваре Конармии начали шарахаться в стороны, потому что сверху, с Семиколоколенной горы, под пышной листвой нависшего над тротуаром забиякинского парка, напролом сквозь сумерки на них неслось жуткое тройное существо – огромный рогатый велосипед, на нём – визжащая девчонка, а сбоку – вурдалак с горящими глазами, летевший вровень с велосипедом длинными мистическими прыжками.
   
В этот вечер Моржов всё-таки купил виагру, потому что не любил недоделанных дел, чреватых гештальтами. Виагру он нашёл в единственной круглосуточной аптеке Ковязина – на площади под Черепом. Отбивая чек, продавщица заученно сказала:
   
– Спасибо за покупку. Приходите ещё.
 
Моржов мрачно глянул на аптекаршу.
   
– Господь с вами, – буркнул он, пряча упаковку с таблетками в карман шортов. – Нашли чего пожелать. Я ведь у вас не шампанское на лотерейный выигрыш покупал.
   
Пока он крутил педали в Троельгу, вечер иссяк. Меховой лес по обочинам соболино почернел, но асфальт под луною отливал голубым, словно был изо льда.
   
В лагере все уже спали – в жилом корпусе не светилось ни одно окошко. Моржов прислонил велосипед к перильцам крылечка и только собрался помочиться в ближайших кустах (неохота было впотьмах шарахаться по лесу, разыскивая сортир), как услышал какой-то всхлип. Сначала он подумал, что это на камнях плеснула неожиданной волной Талка или таинственная рыба-полуночница в заводи бултыхнула хвостом, но потом во тьме под крышей веранды что-то шевельнулось.
   
Моржов тотчас пошёл к веранде и увидел Сонечку, сидевшую за столом. Точнее, сидящую на скамейке и лежащую грудью на столешнице, будто она спала, как студент на утренней лекции.
   
– Сонь, ты чего? – негромко спросил Моржов.
   
Сонечка не ответила. Она плакала.
   
Моржов постоял, размышляя, а потом вернулся к крыльцу. Он деловито закатил велосипед в тёмный холл и приставил к стене, на которой смутно белел планшет «План эвакуации». Позавчера Щёкин взял фломастер и исправил заголовок на «План эякуляции». До сих пор этого, кроме Моржова, никто не заметил.
   
Холл занимал центральную часть жилого корпуса. Направо и налево из холла отходили коридорчики. В каждой стене коридорчиков было по три двери в пятиместные палаты; итого – двенадцать палат. В палатах слева от «Плана эякуляции» жили Моржов плюс Щёкин, Розка плюс Сонечка, Костёрыч и Милена. В двух пустующих палатах Розка хранила подотчётное имущество, например спальные мешки. В шести палатах справа от «Плана эякуляции» обитали дети. Серёжа Васенин и Наташа Ландышева обитали в отдельных комнатах, а упыри – все вместе, вчетвером, но каждый день они перекочёвывали в новое помещение.
   
Моржов прошёл в свои покои. Щёкин дрых. Моржов достал из-под койки рюкзак и вытряхнул его содержимое на спальный мешок. В соответствии со своим внутренним планом эякуляции он извлёк из кучи барахла новую пачку сигарет, фонарик, большой носовой платок и куртку (чтобы в нужный момент набросить её Сонечке на плечи). Потом Моржов подумал, щурясь в окошко на луну, вытащил из кармана шортов упаковку виагры, достал облатку и выдавил в рот таблетку, а облатку и упаковку сунул в рюкзак.
   
Моржову было интересно – где в первую очередь проявится действие виагры? Его вспучит эрекцией или просто раздует башку? Пока что никакого эффекта не наблюдалось. Правда, прошло всего четыре секунды.
   
Моржов вышел из корпуса, пошагал к веранде, закуривая на ходу, деликатно перешагнул длинную скамейку перед столом и присел рядом с Соней. Соня не отвлекалась от своего горя.
   
– Давай поговорим, – ласково предложил Моржов и погладил Соню по спинке. – Наверняка не всё так ужасно…
   
Соня шмыгнула носом, словно сопли как-то мешали ей слушать Моржова.
   
– Что случилось? Кто тебя обидел? – тихо спросил Моржов.
   
Моржов бросил сигарету, осторожно взял Соню за плечики, придал ей более-менее сидячее положение и принялся наводить порядок – перекинул назад толстую Сонечкину косу, убрал за ушки выбившиеся пряди, намокшие от слёз, застегнул на рубашке верхнюю пуговку и вытер Соне лицо платком. Соня не открывала глаз. Почувствовав платок на своих щеках, она заплакала ещё сильнее. Моржов нежно поцеловал Соню в висок.
   
– Пойдём погуляем, – предложил Моржов. – На просторе и плакать слаще.
   
Он выбрался из-за стола и потянул Соню за собой. Соня не сопротивлялась, встала и вышла.
   
– Пойдём туда, – сказал Моржов, для наглядности указывая пальцем на дорогу, ведущую из лагеря к разъезду Колымагино.
   
Как раз наступило время куртки, и Моржов заботливо накинул её на Сонечку.
   
Они медленно и молча прошли под ржавой аркой ворот Троельги. Где-то в стороне, вверху за лесом с гулом покатились огни пассажирского поезда – и ещё долго колотился отголосок, рассыпаясь вдали по долине.
   
Моржов искоса смотрел на Соню. Она была одета довольно нелепо – в клетчатую рубашку и спортивные брюки. Похоже, что сама Соня и не замечала этой нелепости, а точнее, привыкла к ней – как к следствию бедности. Соня была бедной девушкой, Моржов это понял уже давно. У Сони не было ни серёжек, ни даже какого-нибудь дешёвого колечка. И в Троельгу-то Соня пришла из Ковязина пешком – экономила на электричке. И Моржову стало жалко Соню, но не со снисхождением к ней, а со злобой на жизнь.
   
«Что-то я сегодня жалею всех малых сих, – обеспокоился Моржов. – Может быть, это действие виагры начинается?…» Впрочем, Алёнушку Моржов жалел до того, как съел таблетку, хотя и по-другому: Алёнушку за глупость, а Сонечку – за бедность.
   
– Почему ты плакала? – спросил Моржов, приобнимая Соню.
   
– Меня… меня сегодня Роза Дамировна отругала… За то, что я хочу уйти отсюда домой, – призналась Соня.
   
– А почему ты хочешь уйти? – удивился Моржов.
   
Соня опять заплакала.
   
– Бедя здезь дикто де любит, – прогнусавила она.
Моржов погладил Соню по опущенной голове.
   
– Это не так, – мягко сказал он. – Не так. Ты очень нравишься Константину Егоровичу. Щёкин втрескался в тебя по уши. А самое главное – здесь я не дам никому тебя обидеть.
   
Сонечка не отвечала, размазывая слёзы по лицу.
   
– Правда? – наконец спросила она.
   
– Правда, – серьёзно подтвердил Моржов. – Но почему ты решила, что тебя не любят?
   
Сонечка вдруг разревелась в полную силу. Моржов даже испугался – остановился, прижал Соню к себе и через некоторое время, положив Соне на затылок свою ладонь, осторожно потёр Соню лицом о свою грудь, вытирая слёзы.
   
– Ну-ну-ну… – шептал он. – Ты чего, маленькая моя?…
   
– Я сегодня… с детьми ходила… Я им луговые растения хотела показать… Флору… А они… они Серёжу Васенина побили…
   
Значит, неукротимые упыри довели до припадка Милену, Розке звезданули граблями по заднице, а теперь вот и Соню достали…
   
– Я их всех завтра убью, – пообещал Моржов. Соня подняла мокрое лицо, посмотрела на Моржова и улыбнулась опухшими, непослушными губами.
   
– Они же дети…
   
– Ну вот, ты сама себе всё объяснила, – согласился Моржов. – Чего же плакать? Разболтанные мальчишки. Шпанята. Они все скопом ревнуют Серёжу Васенина к Наташе Ландышевой, и только-то. Тоже любовь.
   
– А почему вы сказали «тоже»? – тихо спросила Соня.
   
Моржов понял, что Соня услышала про влюблённого Щёкина – и желает слышать продолжение. Но это ведь он, Моржов, сейчас утешил Соню, это он сожрал виагру, он идёт с Соней по ночной просёлочной дороге, он обнимает Соню, а она спрашивает про другого мужчину. Обида хлестнула Моржова по душе и хлестнула бы вновь, но Моржов отвёл её в сторону, как ветку от лица.
   
Этой ночью Моржов опять стал свидетелем чуда: он видел, как девчонка, когда ей говорят о любви, из отчаяния вдруг доверчиво возрождается к жизни. И ради такого чуда Моржов мог пожертвовать наслаждением обиды, которая даёт карт-бланш на воплощение плана эякуляции. Но Сонечкино воскресение, как подснежник о весне, вдруг напомнило Моржову о реальном мире вокруг – мире недобром и угрожающем.
   
Трава по обочинам просёлка ночью распрямилась, бросив на дорогу сабельно-зубчатые тени. Река шумела за кустами, будто там шло войско, позвякивая мечами и кольчугами. Еловые лапы в тёмно-синем небе казались китайскими иероглифами, нарисованными чёрной тушью по насыщенной акварели, и это наводило на мысль о восточных единоборствах.
   
– Говоря «тоже», я имел в виду Щёкина, – чётко и покорно подтвердил Сонечке Моржов.
   
– А что, он в меня влюбился? – наивно спросила Соня, будто бы Моржов уже не объявил об этом открытым текстом.
   
– Все, кроме тебя, это заметили, – сказал Моржов, хотя никто, кроме него, никогда ничего подобного не замечал.
   
– Он странный… – задумчиво сказала Соня с оттенком уважения и страха.
   
Моржов пожал плечами.
   
– Нормальный он. Упыри… ну, то есть пацаны – они его слушаются, как овечки. А стали бы они подчиняться какому-нибудь чудику, а? Вот то-то. Если бы ты сегодня взяла Щёкина с собой, то мальчишки бы не только всю луговую флору вызубрили, а ещё бы и веночки плести научились.
   
Сонечка вздохнула с запоздалым сожалением. Моржов снова закурил. Какое-то время Моржов и Соня молчали.
   
– Соня, дитя моё, а что для тебя это значит – «любит»? – спросил Моржов, но не интимно, а как-то буднично и просто. – Ты вот плакала – никто тебя не любит. А это что такое – «любит»?
   
Соня долго раздумывала. Похоже, её разговорчивость прорывалась только вместе со слезами.
   
– Ну… вы, Борис Дани…
   
– Боря, – перебил Моржов.
   
Соня кивнула, словно попыталась что-то проглотить.
   
– Боря… вы…
   
– Ты.
   
– Я… я не могу ответить, – окончательно сбилась Соня. – Такие вещи, они… ну… личные… Как бы стыдно…
   
– А ты где живёшь в Ковязине?
   
– На Багдаде, – прошептала Соня.
   
В Ковязине не было района беднее, хуже и ублюдочнее Багдада. Что значит для девчонки с Багдада «меня любят»? Это значит – «меня хотят». Пиксельное мышление. Мышление для бедных. Максимум упрощения при минимуме объёма знака.
   
– Если бы ты ушла из Троельги, Щёкин бы попросту запил, – сказал Моржов.
   
– Ну, потом бы мы встретились…
   
– Где? – усмехнулся Моржов. – Из МУДО тебя бы уволили. А Щёкин не гуляет по улицам, не ходит на дискотеки. Нигде бы вы не встретились, кроме как на работе. Вот куда бы ты пошла работать?
   
– В школу…
   
– Это как с мыльной фабрики перейти на шильную. В школе такие же упыри, как и здесь, только их больше в сто раз. Ты бы спеклась через месяц. Есть другие варианты работы?
   
– Ну… – Соня колебалась, говорить или нет. – Ну… меня Лёнька звал, обещал устроить… У меня с ним подружка там…
   
– Лёнчик? – изумился Моржов. – А вы знакомы?
   
Он сразу вспомнил, как Лёнчик кормил Сонечку шашлыками.
   
Соня кивнула, и Моржов даже при луне увидел, как густо она покраснела.
   
– А ты в курсе, что за работа у Лёнчика? – вкрадчиво спросил Моржов.
   
– Ну… как бы… Так – что?… За деньги же…
   
Соня мямлила, и Моржов так и не понял, знает ли она специфику деятельности Лёнчика. Впрочем, не всё ли равно? Похоже, что предсказанный им вариант работы Сонечки вне МУДО – «у кавказцев на рынке» – был ещё не худшим. Если бы Сонечка попалась в лапы Лёнчика и Сергача, она бы не выкрутилась, будь хоть трижды девственницей. А может, она и выкручиваться бы не стала? Не похоже, чтобы она была способна на какие-либо выкручивания.
   
– Сонечка, дитя, а чего бы ты хотела сама? – спросил Моржов.
   
– То есть?… – растерялась Соня.
   
– Ну, где работать? Чем жить?
   
Соня посмотрела на Моржова и жалко улыбнулась – беспомощно и виновато.
   
– А сколько денег тебе надо в месяц?
   
– Ну… не знаю…
   
– А чего бы ты не захотела делать ни за какие деньги?
   
– Ну… вы так спрашиваете… – совсем смутилась Соня.
   
– А что тебе вообще в жизни надо?
   
Соня затравленно смотрела на Моржова, и Моржов почувствовал, что сейчас она опять заплачет.
   
Он обнял её, притиснул к себе и стал целовать в макушку.
   
– Ну-ну-ну, – опять зашептал он. – Я же сказал, со мной никто тебя не обидит…
   
Они стояли уже возле елового мыса на повороте просёлка. Просёлок убегал вверх – на гору к деревне Яйцево. Хорошо утоптанная тропа вела от просёлка вниз, к Талке, над которой висел перекидной мост.
   
– Пойдём покачаемся, – предложил Моржов.
   
Он достал фонарик, взял Соню за руку и повёл по тропе, светя Соне под ноги, а сам шагал в травах. Колени сразу намокли от ночной росы. Друг за другом они осторожно взошли по лесенке и ступили на узкий висячий мостик, который под ногами тотчас норовисто дрогнул. Перила здесь заменяли железные тросы. Соня ойкнула и схватилась за левый.
   
– Держись сразу за оба троса, – посоветовал Моржов и лёгким шлепком по заду послал Соню вперёд.
   
Раскинув руки словно крылья, Соня неуверенно шла по хлипким досочкам настила. Моржов, приотстав, любовался Соней – вынужденно-раскрывшейся, а потому вдвойне желанной. Видимо, в недрах Моржова виагра поднимала свою змеиную голову.
   
– Я дальше боюсь… – на середине моста призналась Соня. – Там вовсе вихляется всё…
   
– Тогда давай посидим здесь, – согласился Моржов.
   
Они сели на край настила рядышком и свесили ноги. Моржов опять обнял Соню за талию, невесомо коснувшись рукой Сонечкиной груди. Грудь была уже готова, только нажми кнопку.
   
Но Моржов не спешил нажимать, глядел в глубь тёмной долины. Полураздетая луна брела по мелководью небосвода, рябого от звёзд. Рябила и Талка, но её мерцание то разгоралось, то гасло. Пульс фонарей железной дороги улетал вдоль чёрного склона горы, частил и наконец сливался с пульсом июньского созвездия Девы. На горизонте горела дымка огней города Ковязин. Откуда в Ковязине вдруг взялось столько света?… Для полночи света вообще оказалось как-то чересчур много…
   
Не глядя на Соню, Моржов был уверен, что рядом с ним уже сидит мерцоид. Как выяснилось, с Сонечкой всё было просто. Ну, понятно почему: ПМ. У Сонечки с миром была отнюдь не механическая связь – с изогнутыми шатунами, кривошипами и дифференциалами логики, с перекладом векторов приложения сил и редукторами для ступенчатой смены ритма. Связь была какая-то природная, вроде магнитного притяжения, – напрямую. Манёвры ухаживаний Сонечке не требовались. И чего кому в Сонечке могло не нравиться? Идеальная женщина для идеального мужчины.
   
Моржов для выразительности кульминации (виват, Голливуд!) вдруг решил ещё добавить спецэффектов, снова включил фонарик и направил луч в реку.
   
– Ух ты!… – восхитилась Сонечка, слегка наклоняясь, как яблоня, и укладывая свою грудь на ладонь Моржова, как яблоко.
   
В столбе света сквозь воду виднелись зыбкие камешки на дне Талки; бок угловатого валуна, из-под которого развевались жёлтые пряди подводных трав; чёрные рыбы, что вместе со своими тенями крутились так, словно они чего-то здесь потеряли. Моржов хотел переместить луч, но фонарик вывернулся из его руки и полетел вниз. Под мостом негромко и неярко бултыхнуло брызгами и искрами, а потом под дрожью течения Моржов снова увидел свой фонарик, продолжающий светить и на дне. Перед фонариком, отбросив раструбы теней, уже висели две рыбины, одинаково играющие хвостами.
   
Рука освободилась, и Моржов принялся расстёгивать пуговки на рубашке Сони. Объяснять чего-либо Соне не требовалось. У Сони, конечно, не было стимула отдаваться Моржову – но и не было стимула возражать. Ключ от Сонечкиной недоступности был даже не спрятан; он просто лежал сверху на комоде ПМ среди прочих девчоночьих безделушек.
   
Моржов бережно положил Сонечку на спину прямо на тёплые доски настила и раскинул Сонечкину рубашку – словно развернул обёртку подарка. Моржов слегка похлопал Сонечку по бедру, и Сонечка сама немного приподнялась так, чтобы Моржов стянул с неё брюки и трусики.
   
…С чего это можно решить, что Сонечку нужно переделывать? – думал Моржов. – С чего это можно решить, что плохо, когда девушка такая, как Соня? Перевоспитывать Соню – это а) уже поздно и бесполезно; б) значит, погасить её мерцоида; в) снять с себя ответственность за Соню, причём самым демагогическим образом. А Моржов детерминизм уважал, мерцоидов приветствовал, а с собственной ответственностью за кого-нибудь жить ему было проще, чем тревожиться за риски чужой самостоятельности.
   
Моржов чувствовал себя горячим ледником, лежащим меж мягких горных вершин Сонечкиных грудей и коленей. Сонечка не вскрикивала и не сжималась, а дышала свободно, мощно и ровно – будто её наконец-то включили на полную силу жизни. Её коса свесилась с настила и моталась, точно стрелка метронома, под скрип железных тросов отсчитывающего мерные движения мостика, что качался под Моржовым, как колыбель.
   
Где-то сзади Моржов вдруг уловил чьи-то шаги, чужой дрожью отозвавшиеся в колебаниях тросов. Блин, – подумал Моржов, – нашёл где заняться любовью – на дороге!… Но, как в старом анекдоте, остановиться Моржов не мог.
   
Шаги потоптались вдали, а потом начали приближаться. Не прерываясь, Моржов опёрся на локти и ладонями закрыл Сонечке лицо. Соня покорно ждала. Шаги приблизились вплотную, потом Моржов увидел высокие резиновые сапоги, деликатно ступающие обочь, а потом – удаляющуюся брезентовую спину с капюшоном и блеснувшее под луной остриё спиннинга.
   
Ухмылка против воли развезла физиономию Моржова. И здесь, на мостике, с Сонечкой он был не один – и в самой Сонечке тоже. Судя по мягкости и лёгкости, с какими Моржов проник в Соню, Щёкину таки придётся исправлять мемуары, где он уже написал, что Соня – девственница. Впрочем, Моржова-то это не волновало. У него и самого много их было: лучших, первых и единственных…
   
Интересно только, с кого началось. Моржов убрал ладони с лица Сонечки, словно мог прочесть об этом у Сонечки по глазам. Но прочесть оказалось невозможно. Соня лежала зажмурившись, а вид у неё был сосредоточенный и отрешённый. Кажется, Соня и не заметила прохожего рыбака – так же, как, похоже, не замечала сейчас и самого Моржова. Значит, она доверилась Моржову настолько, что полностью отключилась, и такое доверие стоило очень дорого. В этот миг девчонка сливалась не с мужчиной, а со своим мерцоидом, но все мерцоиды на изгибе страсти были на одно лицо. И Моржов даже не понял, с кем он сейчас – с Сонечкой? с Розкой? с Миленой?…или, может, с Алёнушкой?
  
  
   
    
ГЛАВА ПЯТАЯ
    
Инопланетяне
   
   
Костёрыч решил повести упырей на карьер за дальнюю деревню Цепочкино. Полвека назад в этом карьере выкопали кости допотопного мамонта. Теперь скелет этого мамонта, коричневый от древности, целился бивнями в любого входящего в областной краеведческий музей. Упыри рассчитывали обнаружить в карьере не меньше чем второго мамонта. Для этого им были необходимы лопаты. Памятуя о плачевной судьбе грабель, сломанных упырями на субботнике в битве за мусор, друиды вздули расценки на аренду. Теперь лопаты стали стоить по двадцать рублей за штуку. Лопат у друидов нашлось всего две, но для чекушки их хватало. Костёрыч посчитал в уме и сказал упырям, что на работу по извлечению мамонта может отвести им три часа. Упыри быстро распределили время копки. Каждому досталось сорок пять минут пользования лопатой, а Пектусину и Дерьмовочке (ввиду их бесперспективности – с точки зрения упырей) – по двадцать две с половиной минуты.
   
В девять утра Костёрыч всех увёл.
   
После неспешного, почти дачного завтрака Моржов, Розка и Щёкин остались на веранде, а Милена и Сонечка легли загорать на волейбольной площадке. Розка решила не терять ресурс и сгоняла Моржова на кухню за кастрюлей грязной картошки. Сама она принесла пустую кастрюлю – для картошки уже почищенной - и три ножа. Моржов согласился помочь, а Щёкин наотрез отпёрся.
   
– Я не могу, – пояснил он, – я не приспособлен. У меня ручки маленькие, как у тираннозавра.
   
Щёкин сидел за тем же столом, что и Розка с Моржовым, но поодаль. Он расстелил перед собой на столешнице свежую футболку и синим фломастером старательно закрашивал буквы, начерченные пока только контуром. Буквы складывались в надпись «Цой жив».
   
– Моржов, чего у нас ножи такие тупые? – придиралась Розка, строгая картофелину. – Что, у нас мужиков нету – ножи наточить?
   
– Точилка лежит на кухне, – терпеливо ответил Моржов. – Её не надо надевать на член, поэтому ею может воспользоваться и женщина.
   
Розка недовольно фыркнула.
   
– Я, между прочим, вчера в Ковязине была, – с угрозой сказала она. – Заходила в МУДО. Знаешь, что мне Шкиляева сообщила?
   
– Что в Бангладеш изобрели способ лечить гонорею за два дня посредством метания бумерангов? – предположил Щёкин.
   
Розка сидела за столом в обтягивающей майке, из которой её груди вылезали, как арбузы из бахчи. Не последнюю роль играли и кокетливые спортивные трусы – правда, только тогда, когда Розка вставала. Розкины прелести словно бы не вмещались в нарочито тесную одежду и рвались на свободу. Немудрено, что Моржова и Щёкина без сговора кренило на сексуальную тему. Розка злилась, но не сдавалась, то есть продолжала кромсать картошку, но не желала одеться приличнее или раздеться совсем.
   
Реплику Щёкина Розка проигнорировала.
   
– Шкиляева сказала мне, что ты, Моржов, не приносил ей никаких сертификатов на школьников нашего лагеря.
   
Это правда: чичинья Моржова пока что закончились крахом.
   
– А девкам ты об этом говорила? – спросил Моржов.
   
– Пока нет. Думаю, что с тебя содрать за молчание.
   
– Пошли в кусты, и там сдерёшь с меня нижнее бельё.
   
– Ты, блин, только про баб и думаешь! – возмутилась Розка.
   
– А ты только про выгоду, – парировал Моржов.
   
– Потому что вы, мужики, нынче не можете даже свою бабу обеспечить!
   
– Свою печь обезбабить, – спокойно поправил Моржов.
   
– А вы, бабы, нам не даёте, – ответил Щёкин. – Хрена ли нам, мужикам, стараться?
   
– Это вопрос типа «курица или яйцо», – сказал Моржов, предотвращая спор. – Что сначала? Заработай – и дадут? Или дадут – и отработай?
   
Для Моржова такого вопроса не существовало. Женщины, как дети, хватали всё яркое, свежее, красивое – такова была их природа. Хватали – и расцветали. Отдавая женщине всё своё лучшее – яркое, свежее и красивое, – Моржов покупал женщину и тем самым отданное добро возвращал себе обратно. То есть, по сути, покупал сам себя. Разве что только такого себя, какого ещё нет… или уже нет. Или никогда не было. Или никогда не будет.
   
Что поделать – Кризис Вербальности. Ценности не транслировались, чужое никому не доставалось. KB – это одиночество, когда всегда сам напротив себя. А жажда секса для Моржова была просто жаждой подлинного общения, то есть выведенного за пределы KB и неизбежно невербального.
   
– Принеси мне другой нож, острый! – приказала Розка Моржову и раздражённо бросила свой нож в кастрюлю с очищенной картошкой.
   
Моржов встал, выбрался со своего места, взял неиспользованный ножик Щёкина, положил его перед Розкой и демонстративно сел на другое место так, чтобы видеть загоравших Милену и Сонечку. Обе они лежали на животах. Попка Милены была изысканна и анатомически-выразительна, а большая и нежная попа Сонечки тревожила Моржова уже знакомыми очертаниями, сейчас досадно скрытыми купальником.
   
Розка отследила взгляд Моржова и разозлилась ещё больше. Попутно моржовскому взгляду Розка заметила протекающий кран в умывалке. Розка не размышляла долго, чем наказать Моржова.
   
– Моржов! – с чувством сказала она. – Ты на жопы пялишься, а сам не видишь, что из крана вода льёт! Сходи закрой!
   
– То кастрюля с картошкой, то точилка, то ножик… – ответил Моржов, – Я тебе мальчик на побегушках, что ли? Если надо, встань и сходи сама. А я тогда на твою жопу попялюсь.
   
Розка гневно поджала губы, сердито воткнула нож в столешницу и вылезла из-за стола. Повернувшись спиной к Моржову и Щёкину, она яростно подтянула свои трусы чуть ли не до подмышек, так что её смуглые ягодицы выкатились на свет, будто надулись, словно подушки безопасности при ДТП.
   
Розка пошла к умывалке, по дороге бросив презрительный взгляд на Милену и Сонечку, завинтила кран и вернулась, глядя на Моржова победно и вызывающе.
   
– Одобряем, очень одобряем… – как китаец, униженно и благодарно кивал Розке Щёкин, молитвенно сложив ладони.
   
– Вот и славненько, без нервов, – спокойно одобрил Розку Моржов. – А за сертификаты не переживай. Чего они тебе? Мы же с тобой, по идее, американцев пасём. Нам сертификаты не нужны.
   
– Начнут девок проверять и до меня доберутся.
   
– Я обещал решить эту проблему? Обещал. Значит, решу. Пацан сказал – пацан как-нибудь попозднее сделает.
   
– Их всё равно выгонят, – мстительно сказала Розка, кивнув на Милену и Сонечку. – Шкиляиха заявила, что закроет все кружки, которые дублируют школьную программу. Оптимизация.
   
– В школе нет предмета «туризм»! – вскинулся Щёкин.
   
– Зато есть физкультура, ОБЖ и география, – сказала Розка. – Да ты рисуй, рисуй, не отвлекайся. Дело-то важное.
   
– Я Цоя люблю! – агрессивно прорычал Щёкин, прикрывая руками футболку. – Я тоже последний романтик!
   
– И краеведение в школьной программе есть, – добавила Розка Моржову. – На него выделены часы в курсах по географии и истории. И язык иностранный. И экология – в биологии. Осенью уже тебе не на чьи жопы будет таращиться.
   
– Буду на твою смотреть, – не сдался Моржов.
   
– Моя выйдет замуж!
   
– А на фига замуж? – спросил Щёкин, приступая к букве «Ж». – Сама же орала, что хороших мужиков уже не осталось.
   
– А что, осталось, что ли? – картинно изумилась Розка. – Покажи хоть издали. Из вас всех ни на кого нельзя положиться!
   
– И не надо на нас ложиться, – согласился Щёкин. – Мы лучше сами на вас ляжем. Такая поза традиционнее.
   
– А мне, может, всадницей нравится.
   
Моржов чуть не порезался – ему послышалось «в задницу». Щёкин тоже как-то напрягся.
   
– Всяка морковка сладкая, – осторожно сказал он. Розка надменно усмехнулась и, видно, решила поумничать.
   
– Только и можешь думать о банальном сексе, – хмыкнула она.
   
Моржов со Щёкиным переглянулись, не выдержав обоюдных сомнений в услышанном.
   
– А чего бы о нём и не думать? – спросил Моржов. – Это же не свержение государственного строя и не клевета на правящую партию. Можно и подумать, срока не пришьют.
   
– Вам бы лишь потрахаться! – возмутилась Розка. – До прочего и дела нет! Работать никому неохота!
   
– Неохота, – согласились Моржов и Щёкин. – А тебе охота?
   
– А надо! Вот я и работаю! И в нашем-то МУДО, знаешь ли, так ухайдакиваешься, что уже всё по барабану, лишь бы отвязались! Согласна на всё хоть на полу в актовом зале!
   
Уши Моржова одеревенели и поехали куда-то к затылку. Он услышал – «половой акт сзади». Это что же такое творилось-то? Розка говорила на каком-то другом языке – и вовсе не о том! Словно мерцоид вышел в ноосферу, как космонавт в вакуум! ДП(ПНН) и KB сливались воедино!
   
– Тебя на работе за день так поимеют, что вечером уже и в рот ничего не лезет! – продолжала бушевать Розка.
   
Моржов и Щёкин сидели на скамейке столбиками, как суслики возле норок, и молчали.
   
– Ты сказала «за день» или «сзади»? – деликатно осведомился Моржов. – Прости, я просто пытаюсь понять: мы тут о чём?…
   
Розка обвела Моржова и Щёкина непонимающим взглядом, явно прокручивая в памяти всё, что только что сказала. До неё что-то начало доходить.
   
– Дрочит пулемётчик на синий платочек… – потрясённо прошептал Щёкин.
   
Розка – даром что смуглая – багрово покраснела, выдавая свою неистребимую благопристойность, и засверкала глазищами.
   
– Ща обоим эти кастрюли на бошки надену! – страстно выдохнула она. – Ид-диоты!…
   
Что интересно, мерцоид так и не появился.
   
…Зато теперь Сонечки как девушки при Моржове в природе больше не существовало. Едва Моржов останавливал на Сонечке взгляд (а Сонечка замечала это), она неудержимо обращалась в мерцоида. Вот и сейчас, приближаясь к Моржову, Соня трансформировалась, словно её плавило полуденное солнце.
   
После обеда Моржов и Щёкин сидели на веранде и курили. Щёкин попутно пил пиво. Он глядел на Сонечку сквозь многозначительный прищур, и надпись «Цой жив» на его груди казалась смутной угрозой.
   
– Бо… Борис Данилович, – стеснительно прошептала Соня, не одолев в присутствии Щёкина обращение «Боря». – Там в корпусе Роза Дамировна плачет…
   
– А что случилось? – удивился Моржов и посмотрел на корпус в бинокль. Корпус всем своим обычным обликом словно бы выразил непонимание и недоумение и даже косо сверкнул крайним окном, будто скривился, пожимая плечами.
   
– Не знаю… – пролепетала Сонечка. Моржов вздохнул и поднялся.
   
– Ладно, – сказал он. – Дядя Боря щас всё уладит. Щёкин тоже полез из-за стола.
   
– Проклятая тяга к знаниям! – заворчал он. – Зачем я в детстве смотрел киножурнал «Хочу всё знать»?… На хрена мне это? Почему нельзя знать – но не участвовать? Почему знаешь только тогда, когда участвуешь, а если не участвуешь, то и не знаешь ни шиша? Менять логистику к чёрту! Причинно-следственные связи – бич нашего пространственно-временного континуума!…
   
– Да расскажу я тебе, – отмахнулся от Щёкина Моржов.
   
– Я никому не верю! Ни-ко-му! Моя жизнь была переполнена самым гнусным вероломством, и теперь я…
   
Моржов шагал к корпусу, не слушая Щёкина.
   
У крыльца в шезлонге лежала Милена – в бикини, в панаме и с покетбуком. Моржов подавил в себе желание затормозить и взлетел на крыльцо. Миновав тёмный и прохладный после солнцепёка холл, где со стены заполошно и призывно махнул белизной планшет «План эякуляции», Моржов прошёл в палаты.
   
Розка нашлась в комнате, служившей складом. Здесь на одной из пяти коек громоздилась поленница из разноцветных матерчатых рулонов – свёрнутых спальных мешков. Розка не плакала. Розка самозабвенно рыдала, сидя на пустой панцирной сетке и закрыв лицо руками.
   
Моржову вмиг стало нестерпимо жаль Розку. Моржов мог осторожно поставить женщину на место, но обидеть – не-ет. Это даже хуже, чем обидеть ребёнка, потому что дети вертятся под ногами и их можно обидеть невзначай. А обидеть женщину – это как поймать бабочку и оборвать ей крылья.
   
Моржов присел перед Розкой на корточки.
   
– Что стряслось? – спросил он.
   
– Ничего! – проревела Розка. Моржов покачал Розку за колено.
   
– Говори, – настаивал он.
   
– Спальники украли! – выдала Розка.
   
Моржов оглянулся на поленницу спальников – он не видел отличия от той поленницы, что образовалась в день завоза инвентаря. Наверное, на это и рассчитывали злоумышленники.
   
В комнатушке обнаружились и Сонечка со Щёкиным. Сонечка с ужасом смотрела на Розку, как на приговорённую к расстрелу за государственную измену, а Щёкин мужественно обнимал Сонечку, словно обещая защитить её грудью с надписью «Цой жив».
   
– Шесть штук спальников, – добавила Розка. Моржов понял, что после обеда Розка решила провести учёт и всё посчитать – тут-то и выявила недостачу.
   
– А сколько стоит спальник? – сразу спросил Моржов.
   
– Семьсот двадцать!… – прорыдала Розка. – Они пуховые!… Специально для американцев такие покупали!…
   
Моржов прикинул в уме: Розка залетела почти на две зарплаты. Для Моржова это были не деньги. Он бы съездил в Ковязин и купил новые спальники, да и всё, лишь бы Розка не ревела.
   
Рядом со Щёкиным и Сонечкой в комнате появилась и Милена. В бикини она стояла как голая, и казалось, что её тоже обокрали.
   
– А кто мог украсть? – допытывался Моржов.
   
– Ты! – яростно крикнула Розка и зарыдала более бурно.
   
Друиды, конечно, могли позариться на спальники, начал рассуждать Моржов, они ведь всё время повсюду ходили по Троельге… Но для них красть спальники – значит потерять доступ к телу Моржова, а друиды не могли себе позволить терять ВТО. Спальники могли утащить и упыри… Но, с другой стороны, безумные упыриные мозги не сообразили бы, как извлечь из спальников выгоду. Да и не ворюги упыри были, хоть и шпанята.
   
– Щёкин, это не ты спёр? – спросил Моржов, чтобы разрядить обстановку. Он против воли оглянулся на Щёкина – так, чтобы увидеть Милену с её упругим животиком и голой промежностью, лишь слегка перечёркнутой полоской бикини, словно это был не запрет, а лишь намёк на запрет, которым можно и пренебречь.
   
– Не, у меня же ручки маленькие, – напомнил Щёкин.
   
– Наверное, надо заявление в милицию написать, – сказала Милена. – Роза, у тебя же там Валера работает…
   
Розка зарыдала так сокрушительно, будто Милена лишила её последней надежды. И тут Моржов всё понял. Дело даже не в том, что Сергач не станет помогать Розке, а менты не будут ничего искать. Дело в том, что из-за Сергача всё и стряслось, а Сергач наверняка был в курсе. Спальники украл Лёнчик. Кто же ещё? Украл в ночь первого банкета и увёз на машине Сергача, не иначе, потому что шесть рулонов в одиночку не унести.
   
А чего от Лёнчика ждать иного? Моржовский велосипед, Розкин сотовый телефон и мангал Сергача – всё было где-то когда-то украдено Лёнчиком (или «взято» у какого-нибудь «чёрта»). Теперь приходилось расплачиваться. Розке – первой.
   
– Я куплю тебе такие же спальники, – пообещал Моржов Розке.
   
Розка впервые подняла лицо, перемазанное растёкшейся косметикой и оттого невообразимо трагическое.
   
– Я тебе любовница, что ли, чтобы ты меня оплачивал?! – закричала Розка.
   
Моржов оторопел. Оно и правда. Он забылся. Такие вещи он не должен был обещать прилюдно.
   
– Ладно-ладно… – залопотал он.
   
– Всё! – на что-то решилась Розка и принялась вытирать лицо ладонями. – Надо накатать на Шкиляеву телегу в областной департамент образования. Пусть её с работы снимут!
   
– А при чём здесь Шкиляева? – рассудительно спросила Милена. – И чем тебе поможет, если её снимут?
   
– Она же во всём виновата! Как она в этот лагерь нас законопатила ни с того ни с сего? У нас свои дети дома остались, мы матери-одиночки!… Шкиляева завлагерем Каравайского сделала, а почему материальная ответственность на мне? За что Караваю зарплату заплатят? Одни нарушения! Лагерь не готов! Нам платят за обычный рабочий день, как в городе, а мы здесь двадцать четыре часа! Без выходных! Да Шкиляеву за это из МУДО под жопу ногой вышибут!…
   
– И что будет? – продолжала интересоваться Милена.
   
– Ничего не будет! За спальники – с неё спрос! Она же всё затеяла! Мне даже амбарного замка на кладовку не дали!
   
– Розка, это всё глупости, – решительно сказал Моржов. – Только себе хуже сделаете, если донос напишете.
   
– Ты вообще молчи! – накинулась Розка на Моржова. – Шкиляиха во всём виновата, а без неё всё нормально пойдёт!
   
Моржов смотрел на Розку во все глаза. После того как он сформулировал для себя мысль о ПМ, он впервые воочию видел Пиксельное Мышление в действии. «Во всём виновата Шкиляева» – это пиксель. Розка выстригла его прямоугольник из картины жизни, размашисто отрезав все волнистые края очертаний реального цветового пятна. И этот пиксель Розка сделала своим ВТО, Внешней Точкой Отсчёта своей жизни, по которому доносом хотела нанести ТТУ – Титанический Точечный Удар.
   
Свой ТТУ раньше она планировала нанести по пикселю «замужество с Сергачом». По мнению Розки, ТТУ по этому пикселю был рычагом для решения её проблем и для преобразования её действительности к лучшему. Своей кражей Лёнчик дискредитировал Сергача. И новой точкой для ТТУ Розка, не мудрствуя, назначила Шкиляиху. Но Моржова это не устраивало. Он должен был рвануть ткань жизни на себя так, чтобы на месте точки для Розкиного ТТУ оказался он сам, а не Шкиляиха. Тогда бы Розка точно легла под него, как справка под печать.
   
Моржов почувствовал, что упускает момент.
   
– Розка, донос – это всё бред! – громко заявил он. – Шкиляиху из-за вашего письма не уволят!
   
– У неё столько нарушений!… – крикнула Розка. «Да хоть сколько!» – хотел ответить Моржов, но не ответил. Убеждать Розку, что Шкиляева тут не главная, Моржов не мог, потому что пришлось бы называть имя главного – имя Манжетова. Но и озвучивать имя Манжетова Моржов тоже не мог, потому что, озвучив его, автоматически терял шанс на Милену. Из желания сохранить своё лицо Милена – если Моржов назовёт Манжетова – обломает Моржова, как Юлька Коникова. Сделать лучше для всех и получить своё Моржов мог только тихой сапой, никого не посвящая в смысл своих действий.
   
– Я же сказал, что решу все проблемы! – утробно сказал Моржов. – Сидите, не рыпайтесь! Что за бунт на борту?
   
– Чего ты решишь? – гневно закричала Розка. – Ты до сих пор ни одного сертификата не добыл! Всех нас подставил! Теперь нам уже поздно каяться, что детей в лагере нету! Надо Шкиляиху убирать! Иначе всех уволят!… Девки, вы знаете, что Шкиляиха собралась закрыть все кружки, которые дублируют школьную программу?…
   
Соня и Милена обомлели. Моржов плюнул от досады. Разбуянившаяся Розка вываливала все скелеты из всех шкафов.
   
– Всех уволят! – кричала Розка. – И тебя, Милена, и тебя, Сонька! А вы всё Моржа слушаете!…
   
– Полный щорс! – тихо и печально сказал Щёкин.
   
– Никого не уволят!… – зарычал Моржов, но ему уже никто не доверял, как никто не боится тигра, запертого в клетке.
   
– Я письмо напишу про Шкиляиху, а вы подпишетесь! – командовала Розка, словно вычеркнула Моржова из жизни.
   
– Н-ну, подпишусь… – неуверенно согласилась Милена.
   
– А ты? – Розка развернулась на Сонечку.
   
– Так что… Если надо… Как все…
   
Моржов почувствовал, как вокруг него расцветает апофеоз бабства. Ни его, ни Щёкина, ни Костёрыча никто ни о чём не спрашивал, хотя они были столь же равноправными субъектами действа, как Розка, Милена и Сонечка. Но юбком положил их ножками вверх, как стулья на столы во время мытья полов. Юбком сам думал, сам решал, сам делал, не оглядываясь ни на кого.
   
Конечно, Моржов мог стерпеть бабство, как терпели его Щёкин и Костёрыч. Но на взгляд Моржова, в основе Розкиной модели поведения лежал самый проигрышный принцип действия. Собственно, этот принцип всегда и определял существование пикселя для ТТУ. Моржов назвал бы его Падкостью На Ближайшую Выгоду или Тягой К Немедленной Пользе. Такой уж у ПМ был формат – Формат Скорейшего Блага. От злости Моржов даже забыл его зааббревиатурить.
   
Скорейшим Благом для Розки было спасение от выплаты за украденные спальники. И плевать, как всё повернётся дальше.
   
За нарушение инструкций при организации лагеря в Троельге Шкиляеву, конечно, могли попереть с работы. При особой ловкости на изгнанную Шкиляеву можно было бы перевесить и все прочие грехи, вроде отсутствия детей и американцев. Но всё это не спасло бы МУДО от превращения в Антикризисный центр, а всех, кроме Милены, не спасло бы от увольнения. И Щёкин бы пошёл сторожить автостоянку, Костёрыч повис бы на жене, а Розка вышла бы замуж за сутенёра, который взял бы на работу Сонечку. Зашибись картинка! Но Розка не могла увидеть её, потому что такая картинка, согласно технологии Пиксельного Мышления, причинно-следственно не вытекала из доноса на Шкиляиху. Да Розка и не могла смотреть на какие-то другие картинки, кроме своего пикселя Скорейшей Выгоды. «Бли-ин, ещё у Шкиляихи я жопу не прикрывал!…» – застонал Моржов в душе.
   
Ковыряловка считалась городским районом, хотя оставалась деревня деревней. Она просторно лежала на лугу вдоль Талки, отделённая от Ковязина буйно-бандитской гривой Банного лога. Над зарослями лога по склону Семиколоколенной горы лезли друг на друга битые кирпичные морды района Багдад. За их крышами виднелись брезгливо отвернувшиеся фронтоны городского центра. На вершине Семиколоколенной горы, как продырявленный и рухнувший с неба монгольфьер, косо вздымался Спасский собор. Его угловатая ветхость отзывалась в закопчённой колокольне багдадской церкви. Из обломанной верхушки колокольни торчала чёрная труба кочегарки. А напротив Ковыряловки, на другом берегу Талки, безмятежно кучерявился кладбищенский парк культуры и отдыха, где патриархально отдыхала, точно присела на скамеечку, Успенская церковь. Само небо над Ковыряловкой всегда казалось каким-то деревенски-маленьким, полузадёрнутым занавесками тучек, словно подслеповатое окошко.
   
Моржов катил на велосипеде прямо посреди широкой улицы. Слева и справа бежали заборчики с шапками сирени, крашеные деревянные дома с резными наличниками, и нигде – ни магазина, ни ларька, ни пешехода. У чьих-то ворот стоял трактор, запряжённый в тележку. На полу тележки, видно, оставалось сено, и здесь, толкаясь рогами, топтались три козы.
   
– Стеша! – через всю улицу кричала пожилая женщина, стоя за забором. – У тебя миксер есть?
   
Стеша точно так же торчала за своим забором.
   
– Димке отдала! – ответила она.
   
Моржов ехал к Анне чичить сертификаты. Дом Анны он узнал по жестяному петуху над трубой. Солидные ворота подворья Анны предназначались для солидного транспорта; для себя и велосипеда Моржов открыл в створке ворот калиточку и проник во двор.