1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 
Звезды походили на большие блистающие цветы, путь был легким, ночь казалась дружественной. Я вышел на широкий плоский участок и разбил лагерь под выступом скалы.
      
Там я провел ночь, и мне снились снежные женщины, груди которых походили на Альпы, розовые в лучах восходящего солнца; и они пели мне, как ветер, и смеялись, а глаза их напоминали льдинки. Они убежали от меня по полю облаков.
      
      
На следующий день я поднялся еще выше. Тропа начала сужаться, местами она пропадала совсем, но вскоре появлялась снова. До сих пор идти вверх было легко и удобно. Тропинка шла все круче, но я по-прежнему мог спокойно продвигаться по ней. Мне удалось быстро пробежать по зигзагообразному пологому подъему и взобраться по широкой трубе. Ветер усиливался, и, если подъем станет сложнее, у меня возникнут серьезные проблемы. Теперь я уже все время дышал через респиратор и чувствовал себя пока что превосходно.
      
Я видел все далеко впереди. Подо мной лежали бесчисленные горы, как барханы в пустыне. Около вершин возникли ореолы горячих потоков воздуха. На востоке сверкало озеро Эмерик, темное и блестящее, как носок начищенного ботинка. Я прошел совсем рядом с выступающей скалой и оказался перед гигантской лестницей длиной по меньшей мере в тысячу футов. Поднявшись на последнюю ступеньку, я столкнулся с первым серьезным препятствием: гладкий, почти вертикальный участок скалы, высотой примерно в восемьдесят пять футов.
      
Обойти его было невозможно; пришлось лезть наверх. У меня ушло на это меньше часа, зато дальше опять стало полегче. Но тут меня атаковали тучи. Хотя подъем был совсем несложным, туман сильно мешал и тормозил мое движение вперед. Я хотел выбраться из облачной зоны еще до захода солнца, поэтому решил не останавливаться для еды.
      
Но тучи все не кончались. Я поднялся еще на тысячу футов, но плотная пелена тумана все еще окружала меня. Где-то внизу послышались раскаты грома. Вскоре, однако, туман начал рассеиваться, и я продолжил подъем.
      
Тут я решил взобраться вдоль трубы, конец которой едва мог различить; поэтому она показалась мне намного короче, чем зазубренный полумесяц другого разлома, черневшего слева. Это была ошибка.
      
Влажность там оказалась гораздо выше, чем я предполагал. И стены были скользкими. Но я упрямо сражался со скользившими башмаками и мокрыми стенками трубы до тех пор, пока, по моим расчетам, мне не осталось преодолеть около трети пути. К этому времени я уже изрядно выдохся.
      
Тут только я сообразил, что серьезно влип. То, что я считал концом трубы, вовсе не было таковым. Я прополз еще футов пятнадцать и понял, что лучше бы мне этого не делать. Вокруг начал клубиться туман, и я моментально промок. Я боялся спускаться вниз и боялся подниматься вверх — но не торчать же на одном месте вечно!
      
Если вы когда-нибудь услышите от человека, что он полз как улитка, не ругайте его за банальность сравнения. Отнеситесь к нему с состраданием и симпатией.
      
Я полз как улитка, вслепую, по бесконечной скользкой трубе. Если бы мои волосы, когда я только влезал в эту проклятущую дыру, уже не были седыми… Наконец я выбрался из тумана и увидел впереди клок яркого и недружелюбного неба, на которое решил пока не обижаться. Я стремился к нему из последних сил и, наконец, попал куда хотел.
      
Как только я вылез из трубы, то заметил футах в десяти выше небольшой уступ. Я взобрался на него и растянулся на камне. Мои мышцы дрожали от напряжения, и я заставил себя расслабиться. Выпил воды, съел немного шоколада и еще раз напился.
      
Минут через десять я встал. Землю уже не различить — только мягкая белая хлопковая верхушка облачного покрова колебалась подо мной. Я посмотрел вверх.
      
Поразительно. Вершины по-прежнему не было видно. И если не считать пары нелегких отрезков пути — таких, как последний, — идти было не трудней, чем по обычной лестнице. Теперь, однако, подъем становился сложнее. Впрочем, за этим я и лез сюда — для проверки самых опасных участков.
      
Я приготовил ледоруб и продолжил восхождение.
      
      
Весь следующий день я медленно продвигался вперед, не рискуя понапрасну; я периодически отдыхал, составлял карты и делал многочисленные фотографии. Дважды крутизна склона уменьшалась, и мне удалось в хорошем темпе одолеть семь тысяч футов. Теперь я был уже выше Эвереста и продолжал подниматься. Однако здесь появились места, где мне приходилось ползти, и участки, где понадобились веревки; иногда приходилось пользоваться пневматическим пистолетом, чтобы вбить крюк. (Если у вас возник вопрос, почему я не вспомнил о пистолете в трубе, — причин тут несколько: у меня могли лопнуть барабанные перепонки, я мог сломать ребро, ногу или просто свернуть себе шею.)
      
Перед самым закатом я оказался у длинного пологого подъема. Тут наступил момент разногласий с моим вторым, более осторожным «я». В записке Генри было сказано, что я вернусь через неделю. Заканчивался мой третий день в горах; мне хотелось подняться как можно выше и начать спуск на пятый день. Если я пойду по этому маршруту, то смогу одолеть еще тысяч сорок футов. А дальше, в зависимости от условий, у меня оставались шансы пятьдесят на пятьдесят достигнуть десятимильной отметки — прежде чем придется повернуть назад. Тогда я смогу лучше представить, что нас ждет на самом верху.
      
Осторожное «я» проиграло со счетом ноль — три, и Безумный Джек снова полез наверх.
      
Звезды были невероятно большими и яркими — мне казалось, что они могут меня обжечь. Ветер теперь не мешал — на такой высоте его просто не бывает. Пришлось усилить обогрев костюма, и я подумал, что, если бы ухитрился сплюнуть сквозь респиратор, плевок замерз бы, не достигнув земли. Я смог подняться даже выше, чем рассчитывал, и ночью разменял сорок тысяч футов.
      
Найдя подходящее место, я остановился на ночлег и выключил ручной маячок. Ночью меня посетил странный сон.
      
Невероятное существо из вишневого пламени стояло на склоне надо мной, Чем-то оно напоминало человека, но поза его казалась совершенно невозможной, и я сразу понял, что такое может происходить только во сне. Что-то из моей прошлой жизни шевельнулось во мне, и на какое-то мгновение я поверил, что передо мной Ангел Страшного Суда. Только в правой руке он держал огненный меч, а не трубу. Он простоял так целую вечность, направив острие меча в мою грудь. Сквозь него просвечивали звезды. И вдруг я услышал:
      
— Возвращайся назад.
      
Я не мог ответить; язык перестал повиноваться мне. А он повторил еще дважды:
      
— Возвращайся назад.
      
«Завтра», — подумал я во сне, и это, видимо, удовлетворило странное существо. Оно стало блекнуть и медленно исчезло, а меня окутала тьма.
      
      
На следующий день я лез наверх, как в свои лучшие годы. К полудню я достиг сорока восьми тысяч футов. Облака внизу разошлись, туман больше не закрывал землю плотным одеялом. Я снова мог видеть то, что осталось далеко внизу. Поверхность планеты лежала подо мной в темных и светлых заплатках. Сверху царили звезды.
      
Подъем был трудным, но я чувствовал себя превосходно. Я знал, что не успею подняться на десять миль — путь впереди был не менее сложным, а дальше скалы вздымались еще круче. Однако настроение у меня оставалось отличным и продолжало улучшаться по мере восхождения.
      
Нападение произошло с такой быстротой и яростью, что только в самый последний момент я сумел его отразить.
      
Голос из ночного сна загудел у меня в голове:
      
— Возвращайся назад! Возвращайся назад!
      
И она бросилась на меня с неба. Птица размером с кондора.
      
Только это была не птица. Эта штука лишь имела форму птицы… Огонь и статическое электричество!
      
И когда она помчалась на меня, я едва успел прижаться спиной к стене, стиснув в правой руке ледоруб.
     
     
      
       
3
      
      
Я сидел в маленькой темной комнате под ливнем крутящихся разноцветных пятнышек света. Ультразвук щекотал мой мозг. Я пытался расслабиться, чтобы дать возможность врачу снять мои альфа-ритмы. Где-то рядом бесшумные приборы регистрировали, обсчитывали и запоминали их.
      
Эта процедура заняла минут двадцать.
      
Когда все закончилось, врач пристал ко мне как банный лист. Я с трудом отбился.
      
— Отдайте мне запись, а счет пошлите Генри Лэннингу в Лодж.
      
— Я хочу обсудить с вами результаты обследования, — возразил он.
      
— Сюда на днях приезжает мой собственный специалист по энцефалоскопии. Отдайте мне запись, и все.
      
— Не было ли у вас недавно какой-нибудь травмы?
      
— Вот вы-то и должны ответить на этот вопрос. Что-нибудь обнаружили?
      
— И да и нет, — сказал он.
      
— Обожаю такие ясные ответы.
      
— Я не знаю, что для вас является нормой, — отпарировал он.
      
— Есть какие-нибудь прямые указания на мозговую травму?
      
— Не могу утверждать однозначно. Если вы расскажете мне, что с вами случилось и почему вас вдруг заинтересовала ваша энцефалограмма, тогда, возможно, мне будет легче…
      
— Кончайте, — сказал я. — Дайте сюда запись и пришлите чек.
      
— Вы беспокоите меня как пациент.
      
— Разве вы установили, что произошли какие-то патологические изменения?
      
— Не совсем… Но ответьте, если возможно, на такой вопрос: вы страдаете эпилепсией? Был ли у вас недавно припадок?
      
— Насколько я знаю, нет. А в чем дело?
      
— В вашей энцефалограмме есть отклонения, которые бывают при некоторых формах эпилепсии через несколько дней после припадка.
      
— Может ли удар по голове привести к такой же картине?
      
— Это крайне маловероятно.
      
— А что еще вызывает подобные явления?
      
— Электрический шок, глазная травма.
      
— Стоп, — сказал я и снял очки. — Насчет глазной травмы. Посмотрите-ка на мои глаза.
      
— Я, видите ли, не офтальмо… — начал он, но я прервал его:
      
— Мои глаза не выносят обычного света. Если бы я потерял очки и находился на ярком свету в течение трех-четырех дней, могло бы это привести к такому же эффекту?
      
— Может быть… — нерешительно начал он. — Да, пожалуй.
      
— Мне кажется, вы хотели еще что-то добавить?
      
— Я не уверен. Стоит еще раз снять энцефалограмму… Знай я, что с вами произошло, мне было бы легче сделать окончательные выводы.
      
— Извините, — сказал я. — Мне нужна запись сейчас.
      
Он разочарованно вздохнул и отвернулся.
      
— Хорошо, мистер Смит.
      
Проклиная злого гения горы, я вышел из больницы с записью моих альфа-волн в качестве талисмана. Мысленно я бродил в джунглях памяти в поисках призрачного меча в столбе дыма.
      
      
В Лодже меня уже караулили Лэннинг и журналисты.
      
— На что это было похоже? — спросил один из репортеров.
      
— Что вы имеете в виду?
      
— Гора. Вы ведь были на ней, не так ли?
      
— Нет комментариев.
      
— Как высоко вы поднялись?
      
— Нет комментариев.
      
— Что о ней можно сказать по сравнению с пиком Касла?
      
— Нет комментариев.
      
— У вас возникали сложности?
      
— Ответ тот же. Извините, мне нужно принять душ.
      
Генри последовал за мной в номер. Репортеры попытались было повторить его маневр, но я успел захлопнуть перед ними дверь.
      
Когда я побрился, вымылся и сел в кресло с бокалом и сигаретой в руках, Лэннинг задал свой любимый вопрос:
      
— Ну?
      
Я кивнул.
      
— Проблемы? Я опять кивнул.
      
— Непреодолимые? Я немного подумал.
      
— Может быть, и нет.
      
Он подлил себе виски. Потом повторил вопрос:
      
— Ты рискнешь?
      
Я понимал, что это — дело решенное. И чувствовал, что, даже если все остальные откажутся, я пойду один.
      
— Пока не знаю, — ответил я.
      
— Почему же?
      
— Там что-то есть, — объяснил я, — и оно не хочет, чтобы мы туда поднимались.
      
— Там кто-то живет?
      
— Не уверен, что это подходящее слово… Он опустил бокал.
      
— Что, черт возьми, случилось?
      
— Мне угрожали. И на меня совершили нападение.
      
— Угрожали? С тобой говорили? По-английски? — Он отставил бокал в сторону — явное свидетельство того, как серьезно он отнесся к моим словам. — Напали? Как?
      
— Я послал за Доком, Келли, Стэном, Малларди и Винсетом. Только что получил от них ответ. Все прибудут сюда. Мигель и датчанин не смогут, они шлют свои сожаления. Когда мы соберемся вместе, я расскажу, что со мной произошло. Но сначала я хочу переговорить с Доком. Так что сиди тихо, не порти себе нервы и ни в коем случае не передавай мои слова газетчикам.
      
Он допил виски.
      
— Когда они все соберутся?
      
— Недели через четыре, пять, — я пожал плечами.
      
— Довольно долго…
      
— При нынешних обстоятельствах, — сказал я, — других вариантов у нас нет.
      
— И что же мы пока будем делать?
      
— Есть, пить и созерцать Серую Сестру.
      
Он опустил веки, кивнул и потянулся за бутылкой.
      
— Начнем?
      
      
Было поздно. Я стоял один в поле с бутылкой в руке. Лэннинг уже ушел спать; вершину окружали грозовые тучи. Где-то далеко шумела буря, холодный, пронзительный ветер непрерывно менял очертания облаков.
      
— Гора, — прошептал я. — Гора, ты велела мне уйти прочь.
      
Загрохотал гром.
      
— Но я не могу, — продолжал я, отхлебнув из бутылки. — Я приведу к тебе самых лучших, самых сильных… Мы поднимемся по твоим склонам и постоим под звездами на твоей вершине. Я должен это сделать… Просто потому, что ты существуешь на свете. Никаких других причин. Ничего личного… После паузы я добавил:
      
— Нет, это неправда. Я человек и должен покорять горы, доказывая, что я не умру, хотя все люди смертны… Я меньше, чем мне хотелось бы, Сестра, а ты можешь сделать меня чем-то большим. Так что, наверное, личное здесь тоже есть. Единственное, что я умею делать, — это покорять горы. Теперь ты осталась последней — вызов моему искусству, которому я учился всю жизнь… Может быть, дело в том, что смертный человек ближе всего к бессмертию, когда он принимает вызов, когда ему удается преодолеть опасность. Момент победы — момент спасения. Я так жаждал этих минут… И последний триумф должен быть самым долгим — так, чтобы его хватило до конца жизни.
      
Мы стоим рядом, Сестра, — ты и я, простой смертный… Ты повелела мне уйти, но я не могу. Я приду к тебе, и, если ты захочешь убить меня, попробуй. Вот так-то.
      
Я допил свою бутылку.
      
Снова засверкали молнии и ударил гром.
      
— Это почти божественное опьянение, — сказал я грому.
      
И тогда она подмигнула мне: вдруг высоко над ней загорелась алая звезда. Ангельский меч. Крыло Феникса. Душа в огне. Она подмигнула мне через сотни миль. А потом ветер, что веет меж миров, подул на меня. Он был наполнен слезами и кристаллами льда. Я стоял и впитывал его.
      
— Не уходи, — попросил я и, не отрываясь, продолжал смотреть вдаль, пока снова не опустилась тьма; тогда я вдруг понял, что стою мокрый, как неродившийся эмбрион.
      
      
Многие мальчишки сами сочиняют себе придуманные биографии, которые им нравятся больше, чем настоящая жизнь. Когда эти истории излагаются приятелям, те или чувствуют восторг, или отвечают еще более грандиозным и изысканным враньем. Малыш Джимми, как мне рассказывали, всегда внимал своим друзьям с широко раскрытыми глазами; правда, ближе к концу их историй уголки его рта начинали подрагивать. Когда же они заканчивали, его веснушки расползались в широкую ухмылку, а рыжая голова наклонялась набок. Любимым выражением его было, как я понял, «заливаешь!», и ему дважды ломали нос — еще до того, как Джимми исполнилось двенадцать. Именно поэтому, без сомнения, он и обратился к книгам.
      
Тридцатью годами и четырьмя научными степенями позже он сидел напротив меня в моем номере в Лодже, и я называл его Док, потому что все его так называли — ведь он владел документом, дававшим право резать и врачевать людей; причем не только их тела, но и души. К тому же он выглядел так, что его следовало называть именно Док, — особенно в те моменты, когда ухмылялся, склоняя голову набок, и говорил: «Заливаешь!»
      
Мне тоже хотелось стукнуть его в нос.
      
— Черт возьми! Это правда! — говорил я ему. — Я сражался с огненной птицей!
      
— У всех нас были галлюцинации на Касле, — возразил он, загибая палец. — Во-первых, из-за переутомления, во-вторых, потому что высота влияла на наше восприятие и, стало быть, на наш мозг, — еще два пальца, — и, наконец, вследствие перевозбуждения и кислородного опьянения. — Он потряс кулаком.
      
— На этой руке ты уже загнул все пальцы. Если ты оставишь другую в покое, то у тебя будет возможность дослушать до конца, — сказал я. — Она налетела на меня, и я взмахнул ледорубом… Однако она свалила меня с ног и разбила очки. Когда я пришел в себя, ее не было, а я лежал на уступе. Думаю, это существо состояло из чистой энергии. Ты видел мою энцефалограмму, там есть отклонения от нормы. Я полагаю, что испытал шок, когда оно коснулось меня.
      
— Ты потерял сознание от того, что ударился головой о камень…
      
— Это из-за нее я упал на камень!
      
— С этим я согласен. Камень был настоящим. Но нигде во Вселенной никогда не встречались такие «энергетические существа».
      
— Ну и что? Тысячу лет назад ты то же самое мог бы сказать об Америке.
      
— Вполне возможно. Но я согласен с выводами врача, снимавшего энцефалограмму. Травма глаз. Зачем придумывать экзотические объяснения там, где имеются очевидные? Простые объяснения чаще всего оказываются верными. У тебя была галлюцинация, ты споткнулся и упал.
      
— Хорошо, — сказал я, — всякий раз, когда я начинаю с тобой спорить, мне требуются вещественные доказательства. Подожди минуточку.
      
Открыв шкаф, я достал с верхней полки пакет и положил его на кровать.
      
— Я говорил тебе, что взмахнул ледорубом, — мои пальцы трудились над тугим узлом. — Так вот, я ее задел — и сразу же потерял сознание. Смотри!
      
У меня в руках был ледоруб. Казалось, он побывал в открытом космосе: коричневые, желтые и черные пятна, металл выщербленный.
      
Док взял ледоруб и долго смотрел на него, потом начал говорить что-то насчет шаровой молнии, передумал и, покачав головой, бросил ледоруб на одеяло.
      
— Не знаю, — наконец сказал он, и на этот раз веснушки не поплыли в разные стороны, а остались на месте, и только побелевшие костяшки переплетенных пальцев выдавали его напряжение.
     
     
      
       
4
      
      
Мы планировали предстоящее восхождение. Чертили карты и, изучая фотографии, прокладывали маршрут. Мы составили график пути и приступили к тренировкам.
      
Хотя Док и Стэн были в хорошей форме, ни один из них после Касла не участвовал в восхождениях. Келли выглядел превосходно. Генри начал прибавлять в весе. Малларди и Винс, как всегда, были способны перенести чудовищные нагрузки и при этом сохраняли прежнюю ловкость. За прошедшие годы они совершили пару восхождений, однако в последнее время не отказывали себе ни в чем, так что небольшая разминка им бы не помешала. Мы выбрали удобный, приличных размеров пик, и за десять дней напряженных тренировок все восстановили свою прежнюю форму. Затем мы перешли на витамины, гимнастику и специальную диету, завершая последние приготовления. Док изготовил из какого-то сплава семь блестящих коробочек размерами шесть на четыре дюйма и тонких, как первая книжка начинающего поэта, и дал каждому из нас для защиты от энергетических птиц, в существование которых он не верил.
      
В одно прекрасное и горькое утро мы были готовы. Репортеры опять горячо полюбили меня. Нашу бравую компанию непрерывно фотографировали, пока мы грузились во флайеры, чтобы добраться к подножию Серой Сестры; там наша испытанная команда, собравшаяся в таком составе, несомненно в последний раз, должна была двинуться на штурм серых лавандовых склонов, освещенных ослепительными лучами солнца.
      
Мы приблизились к горе, и опять я подумал о том, сколько же может весить такая громада.
      
      
Я уже рассказывал о первых девяти милях подъема. Не буду повторяться. У нас ушло на это шесть дней и часть седьмого. Ничего необычного не случилось. Туман и неприятные холодные ветры остались далеко позади.
      
Стэн, Малларди и я стояли, дожидаясь Дока и остальных, в том месте, где на меня напала огненная птица.
      
— Пока наше восхождение напоминает мне пикник, — сказал Малларди.
      
— Угу, — пробурчал Стэн.
      
— И никаких птиц.
      
— Да, — согласился я.
      
— Ты не думаешь, что Док прав, утверждая, что у тебя были просто галлюцинации? — спросил Малларди. — Пожалуй, на Касле мне тоже мерещились подобные штуки…
      
— Насколько я помню, — сказал Стэн, — это были нимфы в океане пива. А кому захочется добровольно встречаться с огненными птицами?
      
— Это уж точно.
      
— Смейтесь, гиены, — сказал я. — Подождите, посмотрю я на вас, когда прилетит целая стая.
      
К нам присоединился Док и стал оглядываться по сторонам.
      
— То самое место? Я кивнул.
      
Он измерил уровень радиации и кучу еще каких-то параметров, но не нашел ничего необычного, затем что-то проворчал и взглянул наверх.
      
Мы сделали то же самое. А потом начали подниматься.
      
Три дня подъем был очень тяжелым, и нам удалось пройти только пять тысяч футов.
      
Когда мы расположились на ночлег, все так устали, что сон пришел очень быстро. Как и возмездие.
      
Он пришел опять, только стоял на сей раз не так близко. Он пламенел футах в двадцати, паря в воздухе и направляя на меня острие своего меча.
      
— Уходи, — повторил он трижды без всякого выражения.
      
— Убирайся к дьяволу, — попытался сказать я в ответ.
      
Он попробовал сделать шаг вперед. Но не сумел.
      
— Спускайся. Отступи. Тебе нельзя идти дальше.
      
— И не мечтай, я все равно полезу наверх. До конца, до самой вершины.
      
— Нет. Идти дальше нельзя.
      
— Подожди, и ты увидишь.
      
— Возвращайся назад.
      
— Если ты собираешься торчать здесь и следить за нашим продвижением, это твое дело, — сказал я ему. — А я буду спать.
      
Я подполз к Доку и потряс его за плечо, но, когда я взглянул назад, мой пылающий посетитель исчез.
      
— В чем дело?
      
— Слишком поздно, — прошептал я. — Он был здесь и исчез.
      
Док сел.
      
— Птица?
      
— Нет, существо с мечом.
      
— Где оно стояло?
      
— Вон там, — я показал рукой.
      
Док достал свои инструменты и минут десять производил измерения.
      
— Ничего, — произнес он наконец. — Может быть, тебе это приснилось?
      
— Угу, точно, — ответил я. — Спокойной ночи, — с этими словами я улегся спать, и на этот раз спал спокойно до утра без огненных визитеров.
      
      
Через четыре дня мы добрались до отметки в шестьдесят тысяч футов. Мимо нас стали проноситься камни, как артиллерийские снаряды, а небо напоминало огромный прохладный бассейн, где плавали бледные цветы. Когда мы поднялись на шестьдесят три тысячи футов, двигаться вперед стало заметно легче, и за два с половиной дня мы добрались до высоты семьдесят пять тысяч. Никакие огненные штуки не заявлялись ко мне с требованиями повернуть назад. А затем появились непредвиденные трудности, совершенно естественные проблемы, которых нам хватало с лихвой и без огненных гостей. Мы вышли на большой горизонтальный выступ.
      
Он был, наверное, четыреста футов шириной. Когда мы начали пересекать его, оказалось, что он не примыкает естественным образом к склону горы, а обрывается вниз, в огромную расщелину. Стало ясно, Что нам придется спуститься вниз футов на семьсот, прежде чем мы сможем опять двигаться к вершине. Хуже того, дальше нас ожидал подъем по гладкому, почти вертикальному участку, который тянулся на мили. А вершины все еще не было видно.
      
— Ну, куда же мы тронемся? — спросил Келли, приближаясь ко мне.
      
— Вниз, — решил я. — И нам придется разделиться. Мы пойдем вдоль большой расщелины в разных направлениях, чтобы посмотреть, какой путь лучше. Встретимся на середине дороги.
      
Мы стали спускаться. Док, Келли и я пошли налево, остальные — в другую сторону.
      
Через полтора часа наша тропа кончилась. Мы стояли на уступе, а под нами была пустота. Нам нигде не удалось найти хоть какую-то возможность для подъема, Я лег на край, свесив голову и плечи вниз — Келли держал меня за ноги, — и постарался заглянуть как можно дальше направо и вверх. Ничего подходящего мне увидеть не удалось.
      
— Надеюсь, остальным повезло больше, — сказал я, когда Келли с Доком вытащили меня назад.
      
— А если нет? — спросил Келли.
      
— Давайте подождем.
      
Они нашли. Правда, довольно рискованный вариант.
      
Нигде не было удобного пути, ведущего непосредственно из расщелины наверх. Тропа кончалась у сорокафутовой стены, поднявшись на которую можно было бросить взгляд вниз. Свесившись над пропастью, как это делал я, Малларди смог рассмотреть, что делается футов на двести влево и на восемьдесят вверх; но, в отличие от меня, он нашел более или менее подходящий маршрут, ведущий на запад и вверх и исчезающий в неизвестности.
      
Мы переночевали в расщелине. Утром я укрепил страховочный конец в скале и с помощью пневматического пистолета полез на стену. Док страховал меня. Дважды я сорвался, но к полудню смог проделать тропу на сорок футов. Потом я остался врачевать свои синяки, а Генри сменил меня. Через десять футов на смену ему пошел Келли, и мы все страховали его. Потом пришел черед Стэна и Малларди. Тогда на стене должны были находиться сразу трое, потом четверо. К закату мы поднялись на сто пятьдесят футов и все покрылись мелкой белой пылью. Было самое время принять ванну. Мы заменили ее ультразвуковым душем.
      
      
На следующий день к обеду мы все были на стене, связанные вместе, и, обнимая холодный камень, медленно, с трудом ползли наверх, стараясь не глядеть в пропасть.
      
К концу дня мы закончили самый трудный участок; дальше уже можно было за что-то цепляться руками и чувствовать нечто под подошвами башмаков — правда, не слишком много. И этого было явно недостаточно, чтобы продолжать путь в темноте. На ночь нам пришлось еще раз вернуться в расщелину.
      
Утром мы прошли стену.
      
Наш путь вел круто вверх и на запад.
      
Мы прошли милю и поднялись при этом на пятьсот футов. Преодолев еще милю, мы поднялись футов на триста.
      
Потом футах в сорока над нами оказался выступ. Стэн проделал этот сложный подъем, пользуясь пистолетом, чтобы посмотреть, что нас ждет дальше.
      
Он жестами позвал нас к себе, и мы последовали за ним; то, что мы увидели, вполне нас устроило.
      
Прямо перед нами располагалось место для лагеря, хоть и несколько неровное, но зато достаточно широкое.
      
Путь наверх был превосходным — обслуживание по высшему классу, утренний кофе в постель и сигара после обеда. Склон уходил вверх под утлом градусов в семьдесят, с большим количеством маленьких уступов; хороший, чистый камень.
      
— Полный порядок! — воскликнул Келли.
      
Никто не стал ему возражать.
      
Как следует перекусив, мы решили весь день посвятить отдыху. Теперь мы находились в сумеречном мире, разгуливая там, где еще не ступала нога человека, и остро ощущали свою уникальность. Было здорово просто вытянуться, расслабиться и попытаться забыть про свои синяки.
      
Я проспал весь день, а когда проснулся, небо было усыпано тлеющими огоньками. Я лежал, и мне не хотелось шевелиться; сон тоже пропал — столь великолепным был вид простиравшихся надо мной небес Пролетел метеор, оставляя за собой бело-голубой след. Потом еще один. Я обдумал наше положение и решил, что игра стоила свеч. Холодное, жесткое, прекрасное ощущение высоты охватило меня. Я пошевелил пальцами ног.
      
Через несколько минут я потянулся и сел. Посмотрел на своих спящих товарищей. Затем попытался заглянуть в самую глубину ночи. А потом посмотрел вверх на гору и медленно проверил наш завтрашний маршрут.
      
В тени я уловил какое-то движение. Что-то находилось в пятидесяти футах слева от меня и десятью футами выше.
      
Я взял свой ледоруб и встал.
      
Прошел пятьдесят футов влево и посмотрел вверх.
      
Она улыбалась, а не пылала огнем.
      
Женщина, невероятная женщина!
      
Абсолютно нелепо! Во-первых, она бы замерзла до смерти в мини-юбке и кофточке без рукавов. Иначе и быть не могло! Во-вторых, как она тут дышала?
      
Но, похоже, все эти проблемы ее мало волновали. Она помахала мне рукой. У нее были темные длинные волосы, но глаз я различить не мог. Гладкие бледные щеки, широкий лоб, маленький подбородок формировали тот образ, который удовлетворял простым теоремам, определяющим геометрию моего сердца. Если все углы, поверхности, кривые будут верными, оно пропустит пару ударов, чтобы забиться с новой силой.
      
Я проверил, убедился, что сердце забилось сильнее, и сказал:
      
— Привет!
      
— Привет, Седой, — ответила она.
      
— Спускайтесь вниз, — предложил я.
      
— Нет, ты поднимайся сюда.
      
Я взмахнул ледорубом. Когда я взобрался на уступ, ее уже там не было. Я огляделся и снова увидел ее. Она сидела на камне в двенадцати футах надо мной.
      
— Откуда вы знаете мое имя? — спросил я.
      
— Любому видно, каким должно быть твое имя.
      
— Хорошо, — согласился я, — а вас как зовут? Казалось, ее губы шевельнулись, но я ничего не услышал.
      
— Повторите, пожалуйста.
      
— Мне не нужно имя, — ответила она.
      
— Хорошо. Я буду называть вас «девушка». Она как будто засмеялась.
      
— Что вы здесь делаете? — спросил я.
      
— Наблюдаю за тобой.
      
— Зачем?
      
— Чтобы увидеть, сорвешься ли ты.
      
— Могу вам заранее сообщить результат. Не сорвусь.
      
— Возможно, — произнесла она с некоторым сомнением.
      
— Спускайтесь сюда.
      
— Нет, ты поднимайся ко мне.
      
Я снова полез к ней, но, когда добрался, она поднялась еще на двадцать футов.
      
— Девушка, вы здорово лазаете по горам, — сказал я. Она засмеялась и отвернулась.
      
Минут пять я преследовал ее, но догнать не мог. Было что-то сверхъестественное в том, как она двигалась.
      
— Вы, наверное, не хотите, чтобы я присоединился к вам, — сказал я.
      
— Конечно же, хочу, но сначала поймай меня. — И она снова отвернулась, а я почувствовал, что начинаю злиться.
      
Было написано не раз, что никто не может победить Безумного Джека в горах. И это было правдой.
      
Я взмахнул ледорубом и помчался вверх, как ящерица.
      
Пару раз я почти настиг ее, но лишь почти.
      
У меня начали болеть натруженные мышцы, но я двигался не сбавляя скорости. В какой-то момент я заметил, что лагерь остался далеко внизу и что я карабкаюсь один по незнакомому склону в темноте. Но это меня не остановило. Наоборот, я еще увеличил скорость; мое дыхание начало сбиваться. Мне почудился ее смех — это еще больше подстегнуло меня. Потом я оказался перед двухдюймовым карнизом, она уже шла по нему. Я пошел вслед вокруг большого выступа скалы — до самого конца карниза. И вдруг она очутилась в девяноста футах надо мной, на вершине острой башенки почти идеальной конической формы. Как девушка смогла попасть туда, я не знал. Дыхание с хрипом вырывалось из моей груди, но я достал веревку, закинул ее и начал взбираться вверх.
      
— Ты что, никогда не устаешь, Седой? Я думала, ты уже выдохся.
      
Я перехватил веревку и полез дальше.
      
— Тебе не забраться сюда, ты же знаешь.
      
— Не знаю, — прохрипел я.
      
— Почему ты так хочешь покорить именно эту гору? Есть ведь и другие прекрасные вершины.
      
— Она самая большая. Вот почему.
      
— Это невозможно.
      
— Тогда о чем вам беспокоиться, к чему отговаривать меня? Пусть гора сама разберется со мной.
      
Когда я стал приближаться к ней, она исчезла. Я добрался до вершины, где она стояла, и в изнеможении опустился на колени.
      
Тогда я снова услышал ее голос и повернул голову. Она стояла на каменном козырьке футах в восьмидесяти от меня.
      
— Я не думала, что ты заберешься так высоко, — сказала она. — Ты глупец. До свидания, Седой.
      
И исчезла.
      
Я сидел на вершине скалы — она была совсем крошечной, не больше четырех квадратных футов — и понимал, что не смогу уснуть здесь — упаду. А я так устал…
      
Я припомнил все свои излюбленные проклятья и произнес их подряд, одно за другим, но лучше мне не стало. Спать нельзя. Бросив взгляд вниз, я понял, что мне предстоит длинный путь. Я знал: она думала, что мне его не преодолеть.
      
Я начал спускаться.
      
Когда на следующее утро они разбудили меня, я по-прежнему чувствовал усталость. Я рассказал им сказку о своих ночных похождениях, но они не верили мне. До тех пор, пока мы не обогнули выступ скалы и я не показал им башенку, которая, как одинокое голое дерево без веток, возвышалась на девяносто футов в прозрачном утреннем воздухе…
     
     
      
       
5
      
      
Следующие два дня мы медленно продвигались вверх и одолели почти десять тысяч футов. Затем у нас ушел целый день на штурм мощной шестисотфутовой стены. Далее наш маршрут пролегал вправо и вверх. Вскоре мы уже продолжали восхождение по западному склону горы. На высоте девяноста тысяч футов мы остановились, чтобы поздравить друг друга с тем, что уже прошли больше, чем при восхождении на пик Касла; однако было нелишним напомнить, что нам еще предстоит больше половины пути. Мы поднимались в хорошем темпе два с половиной дня; земля расстилалась под нами, как географическая карта.
      
А ночью мы все увидели существо с мечом.
      
Оно подошло и встало перед нашим лагерем, подняв над головой меч, и оно светилось с такой интенсивностью, что мне пришлось опустить очки на глаза.
      
На сей раз его голос рокотал подобно раскатам грома.
      
— Вон с этой горы! — сказало существо. — Сейчас же! Поворачивайте назад! Спускайтесь вниз! Отступите!
      
А потом дождь камней посыпался сверху. Док метнул свою тонкую сверкающую коробочку, и она заскользила по скале к существу.
      
Свет померк, мы остались одни.
      
Док подобрал коробку и сделал замеры, получив те же результаты, что и раньше, — то есть никаких. Но теперь он, во всяком случае, не думал, что я свихнулся. Конечно, он мог прийти к выводу, что мы все тут не в своем уме.
      
— Не очень-то эффективный страж, — прокомментировал Генри.
      
— У нас впереди еще немалый путь, — сказал Винс и швырнул камень туда, где только что стояло существо с мечом. — Не сладко нам придется, если это создание умеет устраивать обвалы.
      
— Ну пока что он швырнул всего лишь несколько камешков, — усмехнулся Стэн.
      
— Угу… А что будет, если он начнет бросать их, поднявшись на пятьдесят тысяч футов?
      
— Помолчи лучше! — сказал Келли. — Не надо давать ему никаких идей. Он, может быть, нас сейчас слушает.
      
Мы почему-то придвинулись поближе друг к другу. Док заставил каждого из нас описать то, что мы видели, и выходило, что видели все одно и то же.
      
— Хорошо, — сказал я, когда мы закончили сравнивать впечатления, — теперь, когда вы все видели это существо, кто хочет повернуть назад?
      
Все молчали.
      
Через несколько секунд Генри сказал:
      
— Я хочу заполучить эту историю. Похоже, она выйдет интересной. Ради нее я готов рискнуть и встретиться еще раз с сердитыми энергетическими существами.
      
— Не знаю, что это, — задумчиво произнес Келли. — Может быть, вовсе и не энергетическое существо. Может быть, что-то сверхъестественное… Да-да, я знаю все, что ты хочешь мне сказать, Док. Я просто говорю о том, какое впечатление оно произвело на меня. Если такое вообще существует на свете, здесь для него самое подходящее место. Но главное вот в чем — мне не страшно, откуда бы ни взялась эта чертовщина. Я хочу покорить гору. Если бы это создание могло остановить нас, оно бы так и сделало. Возможно, я ошибаюсь, и оно сумеет как-то нам помешать… Или уже устроило ловушку где-нибудь повыше. Но мне необходима эта вершина. Сейчас она значит для меня больше, чем все остальное на свете. Если я отступлю, то буду постоянно думать о ней и рано или поздно все равно вернусь сюда. Только тогда вряд ли я смогу рассчитывать на вас. Мы не должны отступать, у нас отличная команда, лучшая из всех. И если вершину Серой Сестры можно покорить, я думаю, мы на это способны.
      
— Согласен, — кивнул Стэн.
      
      
— То, что ты сказал, Келли, — начал Малларди, — насчет сверхъестественных сил, — очень забавно, потому что у меня возникли схожие ощущения в тот момент, когда я смотрел на него. Он напомнил мне кое-что из Божественной комедии. Если помните, гора-Чистилище. И потом я подумал об ангеле, который охранял восточную дорогу в Рай. По Данте, Рай находился на вершине Чистилища — и перед входом стоял ангел… Так или иначе, я чувствовал, что, находясь здесь, я совершаю какой-то грех, сущность которого мне не до конца понятна. Но теперь я еще раз все обдумал и считаю, что человека нельзя обвинять в грехах, о которых ему ничего не известно, не так ли? И я не видел, чтобы это существо предъявило какие-нибудь доказательства того, что оно — ангел. Я хочу идти дальше и посмотреть, что творится там, наверху, — если только он не вернется со скрижалями, на которых будет дописана еще одна заповедь.
      
— На иврите или итальянском? — с любопытством спросил Док.
      
— Чтобы удовлетворить тебя, я полагаю, она должна быть начертана в виде уравнений.
      
— Нет, — сказал Док. — Шутки в сторону, я тоже почувствовал что-то странное, когда увидел и услышал его. И знаете, мы ведь не воспринимали речь в прямом смысле слова. Его слова возникали прямо у нас в мозгу. Если вы вспомните, как каждый из вас описывал «услышанное», то выяснится, что каждый «услышал» приказ убираться отсюда, сформулированный по-разному. Итак, оно способно телепатически транслировать речь… Но вот что интересно — может ли оно передавать еще и чувства? — Он повернулся ко мне. — Ты ведь тоже подумал об ангеле, Седой?
      
— Да, — кивнул я.
      
— Получается, что мы все мыслили почти одинаково, — удовлетворенно произнес Док.
      
Тут мы повернулись к Винсу, потому что он единственный из нас не имел никакого отношения к христианству: он родился и воспитывался на Цейлоне и был буддистом.
      
— А что почувствовал ты? — спросил у него Док.
      
— Это было Божество, — ответил Винс, — которое, я думаю, похоже на ангела. У меня возникло ощущение, что с каждым шагом вверх я получаю столь плохую карму, что ее хватило бы до конца моей жизни. Только я перестал верить в такие штуки, еще когда был ребенком. Я хочу идти дальше. Даже если мои ощущения верны, я все равно хочу увидеть вершину этой горы.
      
— И я тоже, — сказал Док.
      
— Получается, что решение принято единогласно, — подвел я итог.
      
— Ладно, пусть каждый лелеет своего персонального ангела, — усмехнулся Стэн. — А сейчас пошли спать.
      
— Хорошая мысль.
      
— Только давайте ляжем подальше друг от друга, — предложил Док. — По крайней мере, если что-нибудь упадет сверху, нас не накроет всех сразу.
      
Мы устроились, как предлагал Док, и проспали спокойно до самого утра; больше нас никто — или ничто — не потревожило.
      
      
Наш путь продолжал вести вправо, пока мы не поднялись на высоту сто сорок четыре тысячи футов и не оказались на южном склоне. Далее мы стали отклоняться влево и на уровне ста пятидесяти тысяч футов снова вышли на западный склон.
      
А потом, во время дьявольски сложного и коварного подъема по гладкой вертикальной скале, заканчивающейся нависающим козырьком, снова появилась птица.
      
Не иди мы в общей связке, Стэн бы, наверное, погиб. Собственно, мы все чуть не погибли.
      
Стэн был ведущим в связке, когда ее огненные крылья появились на фоне фиолетового неба. Птица камнем упала из-за козырька, как будто кто-то пустил огненную стрелу прямо в Стэна. Мгновение — и она растаяла футах в двенадцати от него. Стэн упал и чуть не утащил нас всех за собой.
      
Мы напрягли мышцы и смягчили, как могли, его падение.
      
Он сильно ушибся, но обошлось без переломов. Мы взобрались на козырек, но дальше в тот день решили не подниматься.
      
Камни падали на нас, но мы нашли другой козырек и укрылись под ним.
      
Птица больше не возвращалась, но зато появились змеи.
      
Большие танцующие алые пресмыкающиеся обвивались кольцами вокруг камней и стремительно надвигались на нас через зазубренные ледяные глыбы. Искры летели от их длинных изгибающихся тел. Они свивались в кольца и, вытягиваясь почти во всю длину, плевали в нас огнем. Казалось, они хотели выгнать из-под козырька всю группу, чтобы на нас можно было обрушить град камней.
      
Док осторожно придвинулся к ближайшей змее и направил на нее поле отражателя — змея исчезла, Он внимательно изучил место, где она только что извивалась, и быстро вернулся к нам.
      
— Лед остался нетронутым, — сказал он.
      
— Что? — спросил я.
      
— Ни кусочка льда не растаяло.
      
— Вывод?
      
— Иллюзия, — предположил Винс и бросил камнем в другую змею. Камень пролетел сквозь нее.
      
— Но ты видел, что случилось с моим ледорубом, — напомнил я, — когда я ударил им эту птицу. Видимо, она обладала электрическим зарядом.
      
— Может быть, тот, кто посылает все эти штуки, решил, что только зря тратит энергию, — ответил Док, — раз им все равно до нас не добраться.
      
Мы сидели и смотрели на пляску змей и падающие камни, пока Стэн не извлек колоду карт и не предложил более интересную игру.
      
Змеи остались на ночь и сопровождали нас весь следующий день. Камни продолжали периодически падать, но было похоже, что запасы у нашего противника подходят к концу. Снова появилась птица и стала кружить над нами. Четырежды она пыталась атаковать, но мы не обращали на нее внимания, и она в конце концов улетела домой на свой насест.
      
Мы одолели три тысячи футов и могли бы сделать больше, но решили остановиться на удобном выступе с уютной пещерой, где все могли разместиться на ночь. Казалось, наш противник исчерпал свои возможности. Во всяком случае, видимые.
      
Однако у нас появилось предчувствие, что буря неминуема. Напряжение росло и росло, а мы сидели и ждали, когда случится то, что должно было случиться.
      
Но произошло худшее: все было спокойно.
      
Наше напряженное ожидание так и не оправдалось. Я думаю, если бы невидимый оркестр начал играть Вагнера… Или если бы небеса раздвинулись, как занавес, и появился киноэкран, и по буквам, написанным там наоборот, мы бы поняли, что находимся по другую сторону от него… Или если бы мы увидели летящего высоко дракона, пожирающего метеоспутники…
      
А так нас не оставляло предчувствие, что над нами нависла какая-то угроза, и я мучился бессонницей.
      
Ночью она появилась снова. Девушка с башенки.
      
Она стояла у входа в пещеру и, когда я приблизился, отступила. Я встал на место, где только что была она.
      
Девушка сказала:
      
— Привет, Седой.
      
— Нет, на этот раз я не собираюсь гоняться за тобой, — предупредил я.
      
— А я и не приглашаю.
      
— Что девушка вроде тебя может делать в подобном месте?
      
— Наблюдать, — сказала она.
      
— Я же сказал тебе, что не упаду.
      
— Твой друг — он чуть не свалился вниз.
      
— Чуть не считается.
      
— Ты их лидер, не правда ли?
      
— Правда.
      
— Если ты погибнешь, остальные повернут назад.
      
— Нет, — ответил я. — Они пойдут дальше без меня. Тут я нажал кнопку своей камеры.
      
— Что ты сейчас сделал? — спросила она.
      
— Сфотографировал тебя, чтобы узнать, существуешь ли ты на самом деле.
      
— Зачем?
      
— Я буду смотреть на твою фотографию, когда ты уйдешь. Я люблю смотреть на красивые вещи.
      
Она, казалось, что-то произнесла.
      
— Что?
      
— Ничего.
      
— Почему ты не хочешь говорить?
      
— …умрет, — сказала она.
      
— Пожалуйста, погромче.
      
— Она умирает.
      
— Почему? Как?
      
— …на горе.
      
— Я не понимаю.
      
— …тоже.
      
— Что случилось?
      
Я сделал шаг вперед, и она отступила на один шаг.
      
— Ты пойдешь за мной? — спросила она.
      
— Нет.
      
— Возвращайся. — Ей нельзя было отказать в настойчивости.
      
— А что на другой стороне пластинки? — Ты будешь продолжать подъем?
      
— Да.
      
— Хорошо! — неожиданно кивнула она. — Я… — И она снова замолчала. — Возвращайся, — наконец равнодушно произнесла она.
      
— Извини.
      
И она исчезла.
     
     
      
       
6
      
      
Наш путь снова стал медленно заворачивать влево. Мы ползли, распластавшись по стене, забивая костыли в скалу. Огненные змеи шипели неподалеку. Теперь они постоянно сопровождали группу. В критические моменты появлялась птица, чтобы заставить кого-нибудь сделать неверное движение. Разъяренный бык стоял на карнизе и ревел на нас. Призрачные лучники пускали огненные стрелы, которые всегда рассыпались искрами перед тем, как ударить в цель. Сверкающие вихри налетали и исчезали среди камней. Мы снова поднимались по северному склону и продолжали смещаться на запад, когда достигли отметки ста шестидесяти тысяч футов. Небо было глубоким и голубым, и теперь на нем всегда горели звезды. «Почему гора так ненавидит нас? — думал я. — Что в нашем поведении разозлило ее?» В который раз я смотрел на фотографию девушки и думал, что же она такое на самом деле. Являлась ли она порождением моего мозга, которому гений горы придал форму девушки, чтобы соблазнять нас, подталкивать, вести, звать, как сирена, к месту нашего последнего падения? Падать было далеко…
      
Я стал думать о своей жизни. Почему человек начинает ходить в горы? Может быть, его влечет высота, потому что он боится оставаться внизу? Неужели он так плохо чувствует себя в обществе людей, что хочет непременно оказаться над ними? Путь вверх труден и долог, но если он будет успешным, то впереди тебя ждет какая-то награда. А если ты сорвешься, то наградой будет слава. Закончить свое существование, упав с колоссальной высоты вниз, разбиться вдребезги — вот подходящая кульминация для проигравшего… и она тоже потрясет и горы, и умы, заставит многих задуматься, потому что в каждом поражении можно обрести победу. Таким холодом веет от подобного финала, что жизнь замирает навсегда, превращаясь в памятник вечному стремлению к цели, на чьем пути всегда встает вселенское зло, о существовании которого мы все догадываемся. Кандидат в святые герои, у которого отсутствуют какие-либо необходимые добродетели, все равно может сойти за мученика, так как единственное, что в конце концов остается в памяти людей, — это факт его гибели. Я знал, что должен подняться на пик Касла — так же, как поднимался на все предыдущие вершины, — и знал, какую цену мне придется заплатить: я потерял дом и семью. Но недоступная гора тянулась к небесам, и мой ледоруб сам рвался мне в руки. Я знал, что, когда он ляжет отдохнуть на вершине Касла, целый мир внизу перестанет для меня существовать. Но что такое мир в сравнении с мгновеньем победы? И если красота, правда и добро — единое целое, то почему между ними всегда неразрешимые конфликты?
      
Призрачные лучники стреляли в меня, яркая огненная птица раз за разом бросалась в атаку. Я сжимал зубы, а мой ледоруб вгрызался в скалы.
      
      
Мы увидели вершину.
      
На высоте ста семидесяти шести тысяч футов, поднимаясь по узкому выступу скалы, простукивая ледорубами путь, мы услышали крик Винса:
      
— Смотрите!
      
Мы посмотрели.
      
Вверх и вверх, и еще выше, голубая от мороза, острая, холодная и смертельная, похожая на кинжал дамасской стали, вспарывала она небо, зависала, как лезвие замерзшего грома, и врезалась, врезалась, врезалась в душу, поворачивалась и превращалась в рыболовный крючок, которым притягивала нас к себе, чтобы сжечь.
      
Винс первым посмотрел вверх и увидел вершину, и погиб он первым. Это случилось почти мгновенно, и огненные ужасы тут были ни при чем.
      
Он поскользнулся.
      
Вот и все. Мы поднимались по трудному участку. Еще секунду назад он шел за мной, и вот его уже не стало. Его тело не нужно было доставать. Он совершил затяжной прыжок. Без парашюта. Голубая тишина подхватила его; серая, серая земля понеслась ему навстречу. Теперь нас осталось шестеро. Мы содрогнулись, и каждый из нас, наверное, помолился как умел.
      
Прощай, Винс, пусть какое-нибудь доброе Божество поведет тебя по Тропе Совершенства. Пусть то, что ты хотел найти более всего в ином мире, ждет тебя там. И если иной мир существует, помни тех, кто произносит эти слова, о незваный гость небес…
      
Мы мало говорили до конца дня.
      
Огненный страж с мечом пришел и стоял над нашим лагерем всю ночь. Но ничего не сказал.
      
Рано утром ушел Стэн. Он оставил под моим рюкзаком записку:
      
       
Вы должны презирать меня за побег, но я считаю, что это настоящий ангел. Я боюсь этой горы. Я могу взбираться на любые скалы, но не хочу сражаться с небесами. Путь вниз легче пути наверх, так что не беспокойтесь обо мне.
       
Постарайтесь понять.
       С.
      
      
Итак, нас осталось пятеро — Док, Келли, Генри, Малларди и я; в этот день мы вышли на высоту сто восемьдесят тысяч футов и чувствовали себя очень одинокими.
      
А ночью опять пришла девушка и стала говорить со мной, и я смотрел на черные волосы на фоне черного неба и глаза, в которых прятался голубой огонь. Она стояла, прислонившись к ледяной глыбе.
      
— Двоих уже нет.
      
— Зато остались мы, — ответил я.
      
— Пока остались.
      
— Мы поднимемся на вершину и уйдем отсюда, — сказал я. — Что плохого мы можем тебе сделать? Почему ты нас ненавидишь?
      
— Ненависти нет, — сказала она.
      
— А что же тогда?
      
— Я охраняю.
      
— Что? Что здесь нужно охранять?
      
— Умирающую, которая может выжить.
      
— Что? Кто умирает? Как?
      
Но ее слов не было слышно, а вскоре исчезла и она сама. До конца ночи я спал.
      
      
Сто восемьдесят две тысячи, три, четыре, пять. Потом, на ночь, спустились вниз на четыре.
      
Огненные существа сновали над нами, твердь под ногами пульсировала, и даже сама гора, казалось, начинала раскачиваться, когда мы карабкались вверх.
      
Мы выбили тропу в скале до ста восьмидесяти шести, и три дня ушло на то, чтобы продвинуться еще на тысячу футов. Все, до чего мы дотрагивались, было холодным, гладким, скользким и отсвечивало голубоватым светом.
      
Когда мы достигли ста девяноста тысяч футов, Генри посмотрел вниз и содрогнулся.
      
— Меня уже не заботит путь наверх, — сказал он. — Путь назад — вот что сейчас пугает меня. Отсюда тучи кажутся маленькими клочками ваты.
      
— Чем мы быстрее поднимемся, тем быстрее отправимся вниз, — сказал я, и мы снова полезли вверх.
      
Через неделю от вершины нас отделяла одна миля. Все огненные существа исчезли, но две небольшие ледяные лавины напомнили нам, что мы по-прежнему нежеланные гости. Первую мы пережили без особых проблем, а во время второй Келли растянул правую ногу; Док считал, что, возможно, он сломал еще и пару ребер.
      
Мы разбили лагерь. Док остался с Келли; Генри, Малларди и я отправились штурмовать последнюю милю.
      
Теперь подъем стал ужасным. Гора превратилась в стекло. Нам приходилось рубить лед для каждого следующего шага. Мы работали по очереди. Биться приходилось за каждый фут. Рюкзаки казались нам чудовищно тяжелыми, пальцы немели. Наша система защиты — коробочки Дока — похоже, начинала терять силу, или же нечто, мешавшее нам, решило удвоить свои усилия, потому что змеи стали подбираться все ближе и пылать все ярче. У меня от них стали болеть глаза, и я проклял все на свете.
      
Когда до вершины осталась тысяча футов, мы разбили еще один лагерь. Следующая пара сотен футов выглядела попроще, потом шел тяжелый участок, а дальше было трудно что-либо разглядеть.
      
Когда мы проснулись, оказалось, что нас только двое. Малларди не оставил записки. Генри связался с Доком. Я подключился к их разговору и услышал, как Док сказал:
      
— Не видел я его.
      
— Как Келли? — спросил я.
      
— Лучше, — ответил Док, — может быть, ребра у него все-таки целы.
      
Затем с нами связался Малларди.
      
— Я поднялся на четыреста футов, ребята, — услышали мы его голос. — Сюда я добрался без проблем, но дальше будет труднее.
      
— Почему ты полез дальше один? — спросил я.
      
— Потому что у меня возникло ощущение, что меня скоро попытаются убить, — ответил он. — Она наверху, ждет на вершине. Вы, наверное, можете увидеть ее. Похожа на змею.
      
Генри и я взялись за бинокли. Змея? Скорее дракон.
      
Она свернулась на вершине, верхняя часть туловища была приподнята. Казалось, она достигает в длину нескольких сотен футов; она ворочала головой в разные стороны, отчего над ней возникали электрические разряды.
      
Потом я увидел Малларди, который полз к змее.
      
— Подожди, не двигайся дальше! — сказал я в коммуникатор. — Я не знаю, выдержат ли системы защиты, нужно посоветоваться с Доком…
      
— Нет уж, — ответил Малларди. — Эта малышка моя.
      
— Послушай! Ты можешь первым взойти на вершину, если тебе хочется именно этого. Но не связывайся с этой тварью в одиночку!
      
В ответ он только рассмеялся.
      
— Три наших экрана могут с ней управиться, — сказал я. — Подожди нас.
      
Ответа не последовало, и мы стали подниматься.
      
Я оставил Генри далеко позади. Чудовище сверкало на вершине. Я быстро преодолел первые двести футов и бросил взгляд наверх; чудовище успело обзавестись еще двумя головами. Из ноздрей вырывался огонь, а хвостом оно колотило по склонам горы. Я поднялся еще на сто футов и теперь, на фоне идущего от вершины яркого сияния, мог хорошо различить фигурку Малларди, упорно продвигающегося вверх. Я махал ледорубом и, тяжело дыша, бился с горой, двигаясь по его следам. Я начал догонять его; Малларди приходилось пробивать дорогу, а я пользовался его тропой. Потом я услышал, как он бормочет:
      
— Подожди, дружище, еще рано, — донесся его голос, искаженный статическими помехами в коммуникаторе. — Вот уступ…
      
Я посмотрел наверх. Малларди исчез.
      
Потом я увидел, как огненный хвост ударил туда, где он только что находился, услышал проклятья и почувствовал вибрацию пневматического пистолета. Хвост ударил еще раз, и раздались новые проклятья.
      
Я торопился изо всех сил, используя вырубленные Малларди небольшие ступеньки, когда услышал, как он запел. Кажется что-то из Аиды.
      
— Черт тебя подери! Подожди меня! — крикнул я. — Мне осталось всего несколько сотен футов.
      
Он продолжал петь.
      
У меня начала кружиться голова, но нельзя было замедлить подъем. Правая рука одеревенела, а левая стала, как лед. Ноги словно превратились в копыта, глаза жгло невыносимым огнем.
      
И вот тогда-то это и случилось.
      
Вспышка такой яркости, что я пошатнулся и чуть не полетел вниз. Одновременно пение прекратилось, дракон исчез. Я прижался к вибрирующему склону и крепко зажмурил глаза, чтобы хоть как-то защититься от света.
      
— Малларди, — позвал я. Ответа не было.
      
Я посмотрел вниз. Генри продолжал подниматься. Я тоже двинулся вперед.
      
Я добрался до выступа, который упоминал Малларди. Там я его и нашел.
      
Его респиратор еще работал. Защитный костюм с правой стороны был опален и почернел. Ледоруб наполовину расплавился. Я приподнял его за плечи и, увеличив громкость коммуникатора, услышал его неровное дыхание. Его глаза то открывались, то закрывались.
      
— Порядок… — прошептал он.
      
— Порядок, черт тебя побери! Где болит?
      
— Нигде… я прекрасно себя чувствую… Послушай, я думаю, "сейчас она ослабела… Иди, установи флаг. Только поверни меня, чтобы было видно. Я хочу видеть…
      
Я устроил его поудобнее и нажал кнопку подачи воды, чтобы он мог напиться. Потом подождал Генри. Он добрался до нас минут через шесть.
      
— Я останусь здесь, — сказал Генри, садясь рядом с Малларди, — а ты иди. Сделай это.
      
Я начал подъем на последний склон.
     
     
      
       
7
      
      
Мой ледоруб без устали поднимался и падал, я стрелял из пневмопистолета и полз, полз вверх. Часть льда растопилась, камень местами почернел.
      
Никто и ничто не мешало мне. Электрические твари исчезли вместе с драконом. Тишина да сияющие в темноте звезды.
      
Я поднимался медленно, усталость после погони за Малларди еще не пропала, но я решил больше не останавливаться.
      
Весь мир — не считая шестидесяти футов скалы вверху — лежал подо мной; небо служило ему потолком. Где-то неподалеку мигнула ракета — может быть, это фотокорреспондент щелкнул камерой.
      
Ни птиц, ни лучников, ни ангела, ни девушки.
      
Пятьдесят футов…
      
Сорок футов…
      
Меня начало трясти: сказывалось нервное напряжение. Я заставил себя успокоиться и двинулся дальше.
      
Тридцать футов… Казалось, гора начала раскачиваться.
      
Двадцать пять… У меня закружилась голова, пришлось остановиться, попить воды.
      
Клик, клик — снова застучал мой ледоруб. Двадцать… Пятнадцать… Десять…
      
Я собрался с силами для последней атаки, готовый к любым неожиданностям. Пять…
      
Я взошел на вершину. Ничего не произошло.
      
Я стоял наверху. Выше подниматься было некуда.
      
Посмотрев вниз, а потом вверх, я помахал сверкнувшей невдалеке ракете. Я достал телескопический шток, растянул его и надел на него флаг.
      
Укрепил флаг. Здесь никогда ветер не расправит его…
      
Затем включил коммуникатор и бросил:
      
— Я здесь.
      
И ни слова больше.
      
      
Настала пора возвращаться и дать возможность подняться Генри, но сначала я бросил взгляд на западный склон.
      
Леди снова подмигивала мне. Футов на восемьсот ниже горел красный огонек. Может быть, тот самый, который я видел из города во время бури, той ночью, так давно?
      
Я не знал, но мне необходимо было узнать. И я произнес в коммуникатор:
      
— Как дела у Малларди?
      
— Я только что встал на ноги, — ответил он сам. — Дай мне еще полчаса, и я залезу к тебе.
      
— Генри, — спросил я, — как ты считаешь?
      
— На вид с ним все в порядке, — ответил Лэннинг.
      
— Ну, — сказал я, — тогда давайте, потихоньку. Когда вы доберетесь до вершины, меня уже тут не будет. Спущусь немного вниз по западному склону — хочу проверить кое-что.
      
— Что?
      
— Не знаю. Поэтому и иду туда.
      
— Будь осторожнее.
      
— Ну, я пошел.
      
Спускаться по западному склону было легко. Через некоторое время стало ясно, что свет исходил из отверстия в склоне горы.
      
Через полчаса я стоял перед ним.
      
Я шагнул туда и был ослеплен.
      
      
Мерцающая стена огня закрывала вход в пещеру от пола до потолка; она пульсировала, дрожала и пела.
      
Огонь не давал мне пройти дальше.
      
Она была там, и я хотел добраться до нее.
      
Я сделал шаг вперед и оказался в нескольких дюймах от стены. В наушниках коммуникатора раздался треск статических сигналов, холодные иголочки начали колоть руки.
      
Кажется, огонь не представлял опасности — он совсем не давал тепла. Я смотрел на нее сквозь эту пламенную стену — туда, где она полулежала с закрытыми глазами. Ее грудь была неподвижна.
      
Я увидел, что у дальней стены пещеры находилось множество устройств непонятного мне назначения.
      
— Я здесь, — сказал я и поднял ледоруб.
      
Когда его острие коснулось стены пламени, разразилась настоящая огненная буря; ослепленный, я попятился назад. Когда же зрение вернулось ко мне, я увидел перед собой огненного ангела.
      
— Ты не сможешь здесь пройти.
      
— Это из-за нее ты хотел, чтобы я повернул назад? — спросил я.
      
— Да. Возвращайся.
      
— У нее может быть другое мнение по этому вопросу.
      
— Она спит. Возвращайся.
      
— Я это заметил. Почему?