1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
И вскоре он своего добился.
     
Окончание обеда не было ознаменовано речами. Эрик просто встал из-за стола. Вновь хрипло зазвучали трубы.
     
Все тоже встали, и процессия направилась в тронный зал.
     
Я уже понял, что будет дальше.
     
Эрик остановился у трона, и все склонились перед ним в низком поклоне.
     
Кроме меня, конечно. Но меня все-таки заставили упасть на колени. Силой.
     
Сегодня был день коронации Эрика.
     
     
В зале воцарилось полное молчание. Кейн приблизился к Эрику, держа в руках алую подушечку, на которой лежала корона Амбера. Кейн преклонил перед будущим королем одно колено и замер, протягивая корону Эрику и предлагая взять ее.
     
И тут меня рывком подняли с пола и поволокли вперед. Я понял зачем. Эта мысль поразила меня как молния. Я сопротивлялся изо всех сил. Но меня сбили с ног и подтащили к подножию трона.
     
Вновь зазвучала музыка. Теперь она играла «Песнь Амбера». Джулиан, стоявший позади меня, провозгласил:
     
— Восславим же нашего нового короля! А потом мне на ухо прошептал:
     
— Возьми корону и подай ее Эрику! Он сам наденет ее!
     
Я не отрываясь смотрел на корону Амбера — тяжелый серебряный обруч с семью зубцами, каждый из которых венчал драгоценный камень. Кроме того, она была буквально усыпана изумрудами, а по бокам, над висками, сияли два огромных рубина.
     
Я не двигался. Перед моим мысленным взором возникло лицо отца, увенчанного этой короной.
     
— Никогда! — сказал я и почувствовал удар по левой щеке.
     
— Возьми ее и подай Эрику! — повторил Джулиан. Я тоже попытался его ударить, но меня держали крепко. Джулиан снова ударил меня.
     
Я еще раз посмотрел на корону, на ее острые высокие зубцы.
     
— Хорошо, — сказал я и, как бы решившись, протянул руку.
     
Я поднял корону обеими руками, подержал так секунду, затем быстро возложил себе на голову и провозгласил:
     
— Короную себя, принца Корвина, и провозглашаю королем Амбера!
     
Корону с меня немедленно сорвали, она вновь была водружена на подушку. Я же получил несколько ощутимых ударов в спину. По залу пронесся легкий шум.
     
— Возьми корону и подай ее Эрику! — злобно прошипел Джулиан. — Ну же!
     
Еще один пинок сзади.
     
— Хорошо, — сказал я, чувствуя, что весь взмок. На этот раз я метнул корону прямо в Эрика, стараясь попасть ему зубцами в глаза.
     
Он поймал ее на лету правой рукой и улыбнулся, глядя, как меня избивают.
     
— Благодарю тебя, — промолвил он. — А теперь слушайте все: и те, кто присутствуют в этом зале, и те, кто внемлют мне в Царстве Теней! Сегодня я собственноручно короную себя и принимаю титул короля Амбера! Я беру скипетр и принимаю Амбер под свое покровительство! Я честно победил в борьбе за этот трон и отныне буду владеть им по праву крови!
     
— Лжец! — закричал я, но мне зажали рот.
     
— Я короную себя и нарекаю Эриком Первым, королем Амбера, Янтарного Королевства!
     
— Да здравствует король! — трижды провозгласили все присутствующие.
     
И тогда Эрик наклонился ко мне и прошептал:
     
— Глаза твои видели сегодня величайшее зрелище из всех, какие ты когда-либо лицезрел. Но это — последнее, что они видели! Эй, стража! Отвести его в кузницу и ослепить! Выжечь ему глаза! Пусть сегодняшняя церемония будет последним, что они увидят. А потом заточить пленника в самом глубоком и темном подземелье! И пусть даже имя его будет забыто!
     
Я плюнул ему в лицо, и меня снова жестоко избили.
     
Я пытался сопротивляться, но меня силой выволокли из тронного зала. Никто даже не обернулся в мою сторону. Последнее, что я увидел, был Эрик, восседающий на троне с милостивой улыбкой.
     
Его приказ в отношении меня был исполнен незамедлительно. К счастью, я потерял сознание до того, как они завершили свое страшное дело.
     
     
Не представляю, сколь долго я провалялся без чувств. Очнувшись в полном мраке, на который отныне был обречен, я почувствовал ужасную боль в глазницах. Может быть, именно тогда, увидев приближающееся к моим глазам раскаленное железо, я и произнес свое страшное проклятие; может быть, и раньше. Не помню. Но я знал: Эрику никогда спокойно не править в Амбере, ибо проклятие одного из принцев, да еще произнесенное в неистовстве, будет тяготеть над проклятым вечно.
     
От боли я вцепился зубами в пучок соломы. Слез не было — и в этом заключалось самое страшное. Меня окружала тьма. Бог знает, сколько прошло времени, прежде чем я погрузился в спасительный сон.
     
Я проснулся вместе с болью. Встал, шагами измерил свою темницу. Четыре шага в ширину, пять в длину. В одном углу — куча соломы и соломенный тюфяк сверху, в другом — отверстие в полу для отправления естественных потребностей. В нижней части двери — небольшое отверстие, закрытое дверкой, и полочка. На полочке стоял поднос с куском черствого хлеба и кувшином воды. Я поел и напился, но это мало мне помогло.
     
Голова раскалывалась от боли, и душа страдала не меньше.
     
Я почти все время спал, никто ко мне не приходил. Я просыпался, ел, бродил по камере и снова засыпал.
     
По моим подсчетам, прошло дней семь. Боль в глазницах наконец утихла. Но ненависть к брату моему, ставшему правителем Амбера, ярким пламенем пылала в моей груди. Лучше бы он меня убил!
     
Интересно, как на мое ослепление реагировали жители Янтарного Королевства?
     
Когда окружающий меня ныне мрак достигнет границ Амбера, Эрик — я был уверен! — еще пожалеет о содеянном. Эта мысль немного согревала.
     
     
Так начались для меня дни бесконечного мрака и полного бессилия. Впрочем, даже если бы глаза у меня были, я все равно не смог бы отличить в этой темнице день от ночи, ибо здесь не было ни окон, ни света.
     
Время текло само по себе, словно проходило мимо. Порой от этой мысли меня бросало то в жар, то в холод. Сколько же все-таки я здесь нахожусь? Месяцы? Или только часы? Или недели? А может быть, годы?
     
Я совершенно утратил способность ощущать течение времени. Я спал, ходил по камере (я уже помнил наизусть каждую выбоинку), вспоминал былое, свои деяния и то, чего сделать не успел… Иногда просто сидел, скрестив ноги, в оцепенении, дыша медленно и глубоко, пытаясь вывернуть наизнанку свою память, пока хватало сил и терпения. Порой это помогало.
     
Да, Эрик поступил умно. Я сохранил свою силу и могущество, но теперь они были бесполезны. Слепой не в состоянии пройти через Царство Теней.
     
Моя борода уже достигала груди, волосы тоже сильно отросли. Сначала мне все время страшно хотелось есть, затем аппетит почти прошел. Порой, при резких движениях, сильно кружилась голова.
     
Во сне — а снились мне чаще всего кошмары — способность видеть возвращалась, и это причиняло мне при пробуждении особые страдания.
     
Однако некоторое время спустя я как бы отрешился от своего горя и тех событий, которые предшествовали моему ослеплению. Порой казалось, что это случилось вовсе не со мной, а с другим человеком. Странно, но это тоже было похоже на правду.
     
Я, наверное, сильно исхудал, выглядел тощим и бледным. Плакать я не мог, хотя иногда мне очень этого хотелось; слезные железы были явно повреждены. Чудовищно! Сама мысль об этом вселяла в меня ужас.
     
Однажды посреди этого бесконечного мрака я вдруг услышал, что кто-то скребется в дверь, но не обратил на это внимания.
     
Звук повторился, и снова я не ответил.
     
Потом кто-то позвал меня по имени.
     
Я подошел к двери.
     
— Кто это?
     
— Это я, Рейн, — раздалось в ответ. — Как вы там? Я рассмеялся:
     
— Отлично! Просто превосходно! Бифштексы и шампанское каждый вечер! И юные танцовщицы!.. Господи, нашел о чем спросить!
     
— Мне очень жаль, — произнес он, — что я ничем не могу помочь вам.
     
В его голосе чувствовалась искренняя боль.
     
— Спасибо, — сказал я.
     
— Я бы все для вас сделал, если бы только мог!
     
— Знаю.
     
— Я вам тут кое-что принес. Возьмите, пожалуйста. Окошечко в двери скрипнуло, открываясь.
     
— Что это?
     
— Чистая одежда. Свежий хлеб, головка сыра, говядина, две бутылки вина, сигареты, спички…
     
У меня ком в горле застрял.
     
— Спасибо, Рейн. Ты молодчина! Как это тебе удалось?
     
— Я хорошо знаю одного стражника… Он никому не проговорится — слишком многим мне обязан.
     
— Ничего. Свой должок он сумеет вернуть, сделав донос на тебя, — сказал я. — Так что лучше больше не приходи, хотя твой приход мне очень приятен. И я, конечно, постараюсь уничтожить все следы.
     
— Мне очень жаль, что все получилось именно так, а не наоборот, Корвин.
     
— Мне тоже. Спасибо, что хоть помнишь обо мне: всем ведь приказано забыть…
     
— Ну, это нетрудно.
     
— Сколько времени я здесь?
     
— Четыре месяца и десять дней, — ответил Рейн.
     
— Что нового в Амбере?
     
— Эрик сидит на троне. Этим все сказано.
     
— А что Джулиан?
     
— Отправился обратно в Арденский лес со своим войском.
     
— С чего бы это?
     
— Странные вещи происходят ныне в Царстве Теней…
     
— Так. А Кейн?
     
— Он еще в Амбере. Наслаждается жизнью. Вино и женщины.
     
— Джерард?
     
— Стал адмиралом и командует королевским флотом.
     
Я вздохнул с некоторым облегчением. Я опасался, что его уступка мне и отход к югу во время того сражения будут иметь дурные последствия.
     
— От Рэндома ничего не слышно?
     
— Сидит здесь же, только в верхних камерах.
     
— Что? Неужели его схватили?
     
— Да. Он прошел по волшебному Пути и явился во дворец с арбалетом. Ему удалось ранить Эрика, прежде чем его успели схватить.
     
— Да ну! Почему же Рэндома не убили?
     
— Прошел слух, что он женат на знатной даме из Ребмы. А Эрик не хочет портить с Ребмой отношения. У Моэри сейчас очень сильное королевство, поговаривают, будто Эрик даже хотел к ней посвататься. Слухи, конечно. Но занятные.
     
— Да уж, — сказал я.
     
— Вы ведь ей нравились, правда?
     
— Возможно. А ты-то откуда знаешь?
     
— Когда Рэндому выносили приговор, я улучил момент и успел с ним поговорить. Леди Вайол утверждает, что она жена Рэндома, и просит разрешения присоединиться к нему в тюрьме. Эрик все еще не решил, что ей ответить.
     
Я вспомнил о слепой девушке из Ребмы, которой никогда не видел, и задумался о превратностях судьбы.
     
— Давно все это произошло?
     
— М-м-м… Тридцать четыре дня назад, — ответил Рейн. — То есть это Рэндом тогда объявился. А Вайол подала свое прошение неделей позже.
     
— Необычная, должно быть, дама. Она что же, действительно любит Рэндома?
     
— Мне так кажется, — сказал Рейн. — Более странный брак трудно себе представить.
     
— Если тебе удастся увидеть Рэндома, передай ему от меня привет и скажи: мне очень жаль, что все так получилось.
     
— Хорошо.
     
— А как поживают мои сестры?
     
— Дейрдре и Ллевелла по-прежнему в Ребме. Леди Флора пользуется полным доверием Эрика и занимает весьма высокое положение при дворе. А вот о Фионе я ничего не знаю.
     
— О Блейзе какие-нибудь вести были?
     
— Никаких. Вероятно, он погиб, — сказал Рейн. — Впрочем, тело его так и не нашли.
     
— Бенедикт?..
     
— От него по-прежнему ничего.
     
— А Брэнд?
     
— О нем тоже ничего не известно.
     
— Так. Кажется, всех перебрали. Ну а сам-то ты как? Сочинил что-нибудь новое?
     
— Нет, — ответил он. — Я, правда, заканчиваю «Песнь об осаде Амбера», только вряд ли ее кто-нибудь увидит.
     
Я просунул руку в окошечко.
     
— Коснись моей руки, Рейн, — попросил я и тут же почувствовал ответное пожатие. — Я очень благодарен тебе за все. Но прошу: не приходи ко мне больше. Не стоит так рисковать. Опасно навлекать на себя гнев Эрика.
     
Он еще раз сжал мою руку, и мы расстались.
     
Я нащупал пакет, который он мне принес, и с жадностью набросился на мясо. Потом съел хлеб. Я уже почти забыл вкус нормальной пищи. После сытной еды меня стало клонить в сон, и я уснул. Спал я, правда, недолго, а проснувшись, откупорил одну из бутылок с вином.
     
Выпил я всего несколько глотков, куда меньше, чем позволял себе прежде, когда вино еще будоражило кровь. Потом закурил, уселся на тюфяк, опершись спиной о стену, и задумался.
     
Я помнил Рейна еще совсем ребенком. Я давно уже стал взрослым, а он всего лишь готовился к должности придворного шута. Тоненький умный мальчик. Над ним часто смеялись, в том числе и я. Но я тогда уже вовсю сочинял баллады и музыку к ним, а он раздобыл где-то лютню и стал учиться играть. Скоро мы пели с ним на два голоса, и Рейн мне нравился все больше и больше. Мы теперь вместе занимались и боевыми искусствами. Он, правда, почти ничего не умел, но мне было стыдно за прежнее пренебрежение к нему, я сам стал учить его, и в итоге он начал фехтовать вполне сносно. Мне ни разу потом не пришлось об этом пожалеть, да и ему, полагаю, тоже.
     
Вскоре он стал менестрелем при дворе Амбера. Но я продолжал называть его своим пажом; а когда началась война с чудовищными черными порождениями Царства Теней, вейрмонкенами, Рейн сделался моим оруженосцем, и мы всегда были вместе. После битвы у Джонс-Фоллс я посвятил его в рыцари. Он этого вполне заслуживал. А чуть позднее Рейн потихоньку начал обгонять меня в том, что касалось стихосложения и музыки. Он предпочитал алые цвета, и слово его было просто чистое золото. Я крепко любил его; таких настоящих друзей в Амбере у меня было всего двое или трое. Но я и не надеялся, что он осмелится так рисковать ради визита ко мне, да еще принесет вкусной еды. Вряд ли кто-то еще из моих бывших друзей решился бы на такое.
     
Я выпил еще немного вина и закурил вторую сигарету, повторяя его имя. Очень хороший, добрый человек. Интересно, удастся ли ему выжить при дворе Эрика?
     
Окурки и пустую бутылку я спрятал в изголовье под соломой. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь обнаружил остатки моего «пиршества» в случае обыска. Я съел все, что мне принес Рейн, и впервые за все время заключения почувствовал себя совершенно сытым. Вторую бутылку вина я все же оставил на потом, на всякий случай, и вернулся к прежнему образу жизни. К своим воспоминаниям и самобичеванию.
     
Я все-таки надеялся, что Эрик не получил всей власти, какой может обладать правитель Амбера. Даже несмотря на то, что стал королем. Но знания его пока еще были недостаточны, а потому он и не мог бы быть столь же могущественным, как наш отец. Так что я сохранил надежду, пусть самую мизерную, что все еще может измениться. Только благодаря этому мне удавалось сохранять остатки рассудка, не сойти с ума от бесконечных обрушившихся на меня несчастий и разочарований.
     
Правда, порой я, видимо, рассудок все-таки терял. Не уверен, но вполне возможно. Некоторые периоды пребывания в подземелье совершенно выпали у меня из памяти, я не помню абсолютно ничего, сколько ни пытаюсь вспомнить. Бог его знает почему.
     
И ни один из врачей не смог бы мне ответить на этот вопрос, ибо ни один врач не в силах понять никого из королевской семьи Амбера.
     
Я часами валялся на своем тюфяке, подолгу расхаживал по камере, но все — в полном мраке. Зато слух у меня предельно обострился. Я слышал шуршание крыс в соломе, отдаленное эхо шагов стражника, приносившего мне еду. По звуку я научился определять направление и расстояние.
     
Думаю, что и обоняние тоже стало значительно тоньше. Помимо различных тошнотворных ароматов, наполнявших темницу, я в течение долгого времени явственно ощущал запах разлагающейся плоти. Я мог бы поклясться в этом. Интересно, скоро ли заметят, если я умру? Сколько кусков черствого хлеба останутся несъеденными, прежде чем стража наконец соизволит проверить, что происходит?
     
Ответ на этот вопрос представлял для меня значительный интерес.
     
Запах смерти был весьма стоек. На мой взгляд, он меня преследовал, видимо, с неделю.
     
Сигареты я расходовал очень экономно, стараясь не уступать искушению. Но в конце концов осталась всего одна пачка.
     
Я открыл ее и закурил. Рейн принес мне целый блок «салема», и одиннадцать пачек я уже выкурил. Всего, значит, двести двадцать сигарет. Однажды я заметил, что мне нужно семь минут, чтобы выкурить сигарету. Значит, на курение у меня ушло тысяча пятьсот сорок минут, то есть двадцать пять часов и сорок минут. Я был уверен, что между двумя сигаретами проходило не менее часа, скорее даже часа по полтора. Ладно, допустим, полтора часа. На сон уходило от шести до восьми часов в сутки. Это означало, что шестнадцать — восемнадцать часов я бодрствовал. Выкуривал я примерно десять — двенадцать сигарет в день. Стало быть, с визита Рейна прошло около трех недель. Он тогда сообщил мне, что миновало четыре месяца и десять дней со дня коронации. Значит, всего я находился в заключении уже пять месяцев.
     
Я как мог растягивал последнюю пачку сигарет, предельно наслаждаясь каждой. Когда же сигареты все-таки кончились, я испытал приступ отчаяния.
     
Бог знает, сколько еще прошло времени.
     
Я часто думал об Эрике. Как-то он справляется с королевскими обязанностями? Какие у него возникают проблемы? И каковы теперь его планы? Почему он не стал подвергать меня пыткам? Забудут ли обо мне в Амбере навсегда, как того хотел нынешний король? Вряд ли, решил я.
     
Интересно, а что с остальными моими братьями? Почему никто из них ни разу не связался со мной? Они ведь легко могли обойти любой указ, воспользовавшись нашими семейными картами.
     
Увы, никто этими картами так и не воспользовался.
     
Я много раз вспоминал Моэри, последнюю женщину, с которой был близок. Чем она сейчас занята? Вспоминает ли меня? Наверное, нет. Может быть, она уже стала наложницей Эрика или даже королевой Амбера. Говорила ли она с ним обо мне? Тоже, наверное, нет.
     
И как там остальные мои сестры? Ладно, черт с ними. Сволочи они все.
     
Однажды я уже был ослеплен, в восемнадцатом веке, в Царстве Теней, на Земле. Мне тогда выбило глаза взорвавшейся пушкой. Но я не мог видеть всего только месяц, потом зрение вернулось ко мне. Эрик же намерен был ослепить меня навечно. Мне все еще часто являлся во сне тот страшный миг, когда раскаленное железо приблизилось к моим глазам и коснулось их! И я просыпался тогда от собственного крика, весь в холодном поту, дрожа от боли и ненависти.
     
Вспомнив об этом, я даже застонал, продолжая расхаживать взад-вперед по камере.
     
Я совершенно ничего не мог предпринять, вот что самое страшное. Я был беспомощен, как новорожденный младенец. Я отдал бы душу, лишь бы вновь обрести зрение, вернуться к нормальной жизни! Пусть на один только час — чтобы иметь возможность сойтись с мечом в руке на поединке с моим гнусным братцем!
     
Обессиленный, я рухнул на тюфяк и заснул. А когда проснулся, уже принесли еду. Я поел и опять принялся шагать взад и вперед. Ногти на руках и ногах чудовищно отросли. Борода свисала чуть ли не до колен, а волосы постоянно падали на лицо. Я был покрыт грязной коркой, тело ужасно чесалось. Наверное, на мне завелись блохи или вши.
     
Уже одно то, что меня, принца Амбера, довели до такого состояния, вызывало во мне бешеную ненависть. Я вырос, с детства воспринимая всех членов нашей семьи как нечто неуязвимое, чистое, холодное и твердое, подобно алмазу. Такими были наши изображения на волшебных картах. Но, очевидно, в жизни это было не совсем так.
     
Зато мы оказались похожи на прочих людей и в смысле скрытых резервов воли. Я, например, играл сам с собой в различные игры, сам себе рассказывал всякие истории, вспоминал разные приятные вещи и события, которых было, к счастью, немало. Я размышлял о том, что составляет живой мир, — о ветре, дожде, снеге, о летнем тепле, о прохладных весенних ветрах. В Царстве Теней, на Земле, у меня когда-то был собственный маленький самолет, и мне очень нравилось ощущение полета. Я вспоминал, как сверху открывалась широкая панорама, многообразие цветов и видов: крошечные города на горизонте, голубой простор неба над головой, гряда облаков (где-то теперь эти облака?), бескрайний океан под крылом… Я вспоминал женщин, которых любил, веселые пирушки, тяжелые бои… А когда надоедали все воспоминания и я уже не мог думать ни о чем другом, я думал об Амбере.
     
И однажды когда я думал о нем, то ощутил на своих щеках влагу: видимо, мои слезные железы пришли в норму. Я плакал.
     
Прошло еще немало времени, когда уделом моим были лишь сон да вечный мрак, и вдруг я вновь услышал за дверью шаги. Человек подошел, шаги стихли, в замке повернулся ключ.
     
После того визита Рейна я уже успел забыть вкус вина и сигарет — слишком давно я пробовал их в последний раз.
     
Людей было двое. Я догадался об этом еще по их шагам, до того как услышал голоса, один из которых тут же узнал.
     
Дверь отворилась, и Джулиан окликнул меня по имени.
     
Я ответил не сразу, и он снова позвал меня:
     
— Корвин! Иди сюда.
     
Выбора у меня не было; я поднялся и пошел к двери. Подойдя к нему вплотную, я остановился.
     
— Что тебе надо? — спросил я.
     
— Идем со мной, — и он взял меня за руку.
     
Мы вышли в коридор. Джулиан ничего мне не объяснял, а я не стал унижаться и спрашивать.
     
Судя по эху, мы, миновав коридор, очутились в большом пустом зале, потом стали куда-то подниматься по лестнице. Стало быть, мы шли во дворцовые покои.
     
Меня ввели в какую-то комнату и усадили в кресло. Цирюльник занялся моими волосами и бородой. По голосу я его не узнавал. Он спросил, подстричь ли мне бороду или сбрить совсем.
     
— Сбрей, — ответил я.
     
Затем мне привели в порядок ногти на руках и на ногах. Я принял ванну, кто-то помог мне одеться во все чистое. Костюм, по всей вероятности, висел на мне, как на вешалке. Потом меня чем-то опрыскали — видимо, какой-то гадостью от насекомых. Но это было уже не важно.
     
Затем меня провели в зал, наполненный музыкой, ароматами роскошных яств, голосами и смехом множества людей. Я понял, что нахожусь на пиру.
     
Когда вошли мы с Джулианом, голоса мгновенно стихли. Меня усадили за стол. Вскоре запели трубы, и меня тут же заставили встать.
     
И тогда я услышал:
     
— За здоровье Эрика Первого, короля Амбера! Да здравствует король!
     
Я пить не стал, но никто, видимо, и внимания на это не обратил. Тост провозгласил Кейн, я узнал его голос.
     
Я съел столько, сколько смог в себя вместить; я не ел ничего подобного со дня коронации. Из разговоров вокруг я понял, что сегодня — первая годовщина правления Эрика. Стало быть, я провел в подземелье уже целый год.
     
Ко мне никто не обращался, сам я тоже ни с кем не заговаривал. Я был на том пиру призраком. Этим, видимо, меня стремились еще более унизить, а заодно и предостеречь остальных братьев: непослушание сюзерену карается жестоко! К тому же все знали, что меня приказано забыть.
     
Празднество продолжалось почти до утра. Кто-то все время подливал мне вина, что уже было неплохо. Так что я с удовольствием пил вино и слушал музыку. Столы к этому времени убрали, потому что меня пересадили в угол.
     
В итоге я здорово напился, и меня уже под утро на руках отнесли обратно в темницу. Праздник кончился. Жаль, что я так и не упился до скотского состояния!
     
Закончился первый год моего заключения.
    
    
     
      
Глава 9
     
     
Не стану утомлять вас излишними подробностями. Второй год был точно таким же, как первый, и закончился тем же. И третий — тоже. В течение второго года Рейн дважды приходил ко мне и приносил всякие вкусные вещи и целый ворох сплетен. Каждый раз я строго-настрого запрещал ему появляться в подземелье. Но в течение третьего года он посещал меня шесть раз — каждые два месяца. Я все твердил, чтобы он не смел являться сюда, но с удовольствием съедал все, что он приносил мне, и слушал его болтовню.
     
В Амбере было неладно. Из Царства Теней проникали странные существа, несущие страх и зло. Их, конечно, уничтожали. Эрик все пытался понять их природу и происхождение. Я ничего не сказал Рейну о своем проклятии, но про себя радовался, понимая, что оно действует.
     
Рэндом, как и я, до сих пор оставался узником. Его жена все же добилась своего и теперь воссоединилась с ним в тюрьме. Остальные мои братья и сестры жили по-прежнему. Надежда на возможные перемены не оставляла меня во время празднества по поводу третьей годовщины правления Эрика. Надежда эта очень поддерживала мой дух, я словно ожил вновь.
     
А кроме того…
     
Кроме того, произошло нечто, приведшее меня в столь восторженное настроение, что я немедленно откупорил последнюю бутылку вина и вскрыл последнюю пачку сигарет, принесенных Рейном, которые берег на самый крайний случай.
     
Я устроил себе настоящий праздник, пил, курил и мечтал о свете, который вновь забрезжил во тьме кромешной.
     
Да, я увидел свет!
     
Тонкий лучик света, внезапно появившийся где-то справа от меня!
     
Представьте себе: вы очнулись на больничной койке и вдруг поняли, что очнулись слишком рано. Вот такое ощущение я испытывал.
     
У меня все заживает значительно быстрее, чем у любого другого человека. Этой способностью — в большей или меньшей степени — обладают все члены королевской семьи Амбера. Именно благодаря этой способности я и пережил чуму, бегство французов из Москвы и многое другое. Я регенерирую значительно быстрее и лучше, чем остальные люди. Это отмечал и Наполеон, и генерал Марк-Артур… Правда, с нервными окончаниями получалось хуже и медленнее, но все равно получалось, и я выздоравливал.
     
Ко мне возвращалось зрение — вот что означал тот лучик света!
     
Через некоторое время я уже отчетливо видел, что лучик этот проникает в щель зарешеченного окошка в двери моей темницы.
     
Итак, глаза мои вновь восстановились — так сказали мне и пальцы, когда я ощупал лицо. Потребовалось, правда, более трех лет, но глаза все-таки сумели регенерировать! Это был тот самый единственный из миллиона шанс, о котором я когда-то упоминал. Такого не мог предполагать даже Эрик, даже он не в силах был до конца оценить мои способности, поскольку у каждого из членов нашей семьи они проявлялись по-разному и в разных масштабах. Тут я одержал верх. Я догадывался, что могу вырастить нервную ткань и даже новые глазные яблоки, — нужно только время.
     
На франко-прусской войне я был ранен, и в результате у меня оказалась парализованной вся нижняя часть тела. Уже через два года паралич полностью прошел. В данном же случае у меня была надежда — конечно, почти нереальная, — что мне все-таки удастся восстановить выжженные глаза. И я оказался прав! У меня теперь вновь были глаза, и зрение потихоньку возвращалось ко мне, хотя и очень медленно.
     
Сколько времени оставалось до следующей встречи с Эриком на пиру? Я застыл посреди камеры, пытаясь унять сердцебиение. Как только они заметят, что я восстановил глаза, я сразу же их лишусь. Значит, необходимо бежать отсюда до окончания четвертого года заключения. Но как?
     
До сих пор я, в общем-то, не задумывался о побеге: все равно слепым я никогда бы не выбрался не только из Амбера, но даже и из дворца.
     
Теперь…
     
Массивная дверь моей темницы была окована листовой бронзой, а маленькое смотровое окошечко забрано решеткой. Через это окошечко можно было следить за мной, если бы кому-то взбрело такое в голову. Даже если бы мне удалось выбить решетку, до замка все равно не дотянуться. В нижней части двери была маленькая дверка-«кормушка», но она тоже ни на что не годилась. Дверные петли были либо с другой стороны, либо вделаны в стену — не знаю. В любом случае для меня они недосягаемы. Окон в камере не было, других дверей тоже.
     
Вокруг было темно и глухо, словно я все еще оставался слепым. Виднелся лишь тоненький лучик света, который проникал сквозь решетку на двери. Я понимал, что зрение мое еще полностью не восстановилось. На это потребуется немало времени. Но даже и теперь ясно, что меня окружает почти полный мрак. Кроме того, я прекрасно представлял себе, что такое подземелья Амбера.
     
Я закурил сигарету и немного походил по камере, соображая, что из имеющихся у меня вещей могло бы пригодиться для побега. Итак, одежда, тюфяк и куча гнилой соломы; были также спички, но я сразу отказался от мысли устроить поджог. Сомнительно, чтобы кто-нибудь соизволил явиться и открыть дверь, если я подожгу солому. Скорее всего стража просто будет стоять по ту сторону двери и смеяться. Если вообще придет… Еще у меня была ложка, украденная на последнем пиру. Я хотел стащить и нож, но Джулиан заметил. Впрочем, кража ложки прошла удачно, я спрятал ее в сапоге.
     
Что же мне предпринять? Я, разумеется, знал множество историй о побегах из тюрьмы через подкоп, сделанный с помощью самых неожиданных предметов, например пряжки от ремня (которого, кстати, у меня не было). Но времени повторять подвиги графа Монте-Кристо не оставалось. До конца моего четвертого года здесь было всего несколько месяцев. Если я не успею бежать, то снова лишусь глаз.
     
Дверь была из дубовых брусьев, окованных четырьмя бронзовыми полосами. Одна полоса проходила по верху, другая — по низу, чуть выше моей «кормушки», а две остальные — сверху вниз по обе стороны смотрового окошка. Дверь открывалась наружу, замок располагался с левой стороны. Дверь была не меньше ладони в толщину.
     
Я приблизительно знал, на какой высоте находится замок. Чтобы проверить себя, нажал на дверь и попробовал определить ее сопротивление в разных местах. Я знал также, что дверь заперта еще и на засов, но эту проблему можно попробовать решить позже; например, попытаться сдвинуть засов ложкой, просунув ее между дверью и стеной.
     
Я подтащил свой тюфяк к двери, опустился на него и начертил на дереве квадрат против того места, где, по моим расчетам, находился замок. Я трудился, пока не отнялись руки. Часа два, не меньше. Потом поковырял ногтем поверхность двери; там уже образовалась неглубокая канавка. Маловато, но лиха беда начало. Я взял ложку в левую руку и продолжал работу, пока не заболела и эта рука.
     
Я очень надеялся на приход Рейна. Я был уверен, что смогу убедить его отдать мне свой кинжал. Но Рейн все не шел, и я продолжал ковырять деревянную дверь ложкой изо дня в день, пока не углубился в дерево на несколько сантиметров. Каждый раз, заслышав шаги стражи, я оттаскивал тюфяк в дальний угол камеры и притворялся спящим, лежа спиной к двери. Когда стражник удалялся, я возобновлял работу. Руки уже нестерпимо болели — хоть я и обернул свое орудие производства куском ткани, оторванным от платья, ладони все равно были сбиты в кровь. Пришлось сделать перерыв, чтобы зажили раны. За это время я решил обдумать, как поступать, если мне все же удастся выйти отсюда.
     
Когда я наконец проковыряю дверь насквозь, то сразу отодвину засов. Лязг, вероятно, привлечет внимание стражи. Но я постараюсь успеть побыстрее выйти в коридор. Несколько добрых ударов по истончившейся части — и замок будет выбит. А впрочем, может оставаться там, где и до того, если ему так хочется. Дверь все равно откроется, и я предстану перед стражником, который, конечно же, вооружен. Придется справляться с ним голыми руками.
     
По всей вероятности, стражник будет вести себя излишне самоуверенно, считая, что я по-прежнему слеп. С другой стороны, он может и очень испугаться, особенно если вспомнит, как я объявился в Амбере. В любом случае он умрет, а я получу оружие. Я пощупал свои бицепсы. Господи, как же я отощал! И все-таки я ведь принц Амбера! Даже почти утратив все силы, я способен одолеть простого смертного. Может быть, конечно, я и не прав, но все равно иного выхода нет.
     
Итак, мне необходимо достать оружие, и тогда меня уже ничто не сможет остановить. Я непременно выйду на волшебный Путь, доберусь до его середины и оттуда смогу перенестись в любое место Царства Теней, где наконец переведу дух и приду в себя. На сей раз я не стану спешить. Даже если целый век пройдет, пусть. Я должен полностью восстановить силы, прежде чем снова выступить против Амбера. В конце концов, я ведь все-таки успел надеть на себя королевскую корону! Так что, с формальной точки зрения, сюзерен Амбера — я! Я короновал себя раньше Эрика! То есть обладаю вескими основаниями занять трон. И я еще это сделаю!
     
Вот если бы можно было перенестись в Царство Теней прямо из Амбера, минуя Путь… Но мой родной Амбер — центр Подлинного Мира, и из него не так-то легко выбраться.
     
Примерно через месяц руки мои зажили, ладони покрылись большими твердыми мозолями. И я продолжал продвигаться к намеченной цели.
     
Как-то раз, услышав шаги стражника, я быстро отскочил в глубь камеры. Послышался скрип «кормушки», и мне просунули поднос с едой. Затем стражник ушел.
     
Я вернулся к двери. На поднос можно было и не глядеть: наверняка все тот же кусок черствого хлеба и вода; может быть, если очень повезет, кусочек сыра. Я подтащил тюфяк к двери, устроился поудобнее и нащупал сделанную прорезь. Я уже наполовину углубился в дверной брус.
     
И тут услышал чье-то хихиканье. Откуда-то сзади.
     
Я резко обернулся. Сзади явно кто-то был. Да, у левой стены я различил силуэт человека. Он стоял и смеялся.
     
— Ты кто? — спросил я. Мой голос звучал совершенно непривычно, словно чужой. Я ведь за долгое время ни с кем и словом не перемолвился.
     
— Ага, бежать собрался! — сказал человек. — Побег готовишь! — И снова засмеялся.
     
— Как ты сюда попал?
     
— Да так, зашел просто.
     
— Зашел? Но откуда? Как?
     
Я зажег спичку. От света глаза резанула боль, но спичку я не гасил.
     
Человечек был очень маленький. Можно сказать, крошечный, почти карлик, да к тому же горбун. Волосы и борода у него были такие же длинные, как у меня. Из массы волос выглядывал лишь его длинный крючковатый нос да посверкивали почти совершенно черные глаза, сейчас, на свету, чуть прищуренные.
     
— Дворкин! — узнал я его. Он снова засмеялся:
     
— Да, я Дворкин. А ты-то кто?
     
— Ты что, не узнаешь меня? — Я зажег еще одну спичку и осветил собственное лицо. — Посмотри-ка повнимательнее. На бороду и эти патлы не обращай внимания. Да еще прибавь столько же веса, сколько во мне сейчас. Ты же сам сколько раз рисовал меня на картах!
     
— Корвин! — наконец узнал он. — Да-да, я тебя помню.
     
— А я считал, что ты уже умер, Дворкин.
     
— Как видишь, нет. Смотри, как я бодр! — И он сделал пируэт, повернувшись на одном каблуке. — А отец твой как поживает? Ты сам-то давно его не видел? Может, это он тебя сюда засадил?
     
— Оберона больше нет, — ответил я. — В Амбере правит мой брат Эрик, а я его узник.
     
— Тогда у меня есть некоторое преимущество перед тобой, — промолвил Дворкин. — Ибо я узник Оберона.
     
— Не может быть! Мы и не знали, что отец бросил тебя в темницу!
     
Я услышал, что он плачет.
     
— Да, — произнес горбун через некоторое время. — Твой отец не доверял мне.
     
— Почему?
     
— Я ему однажды обмолвился, что обдумываю, как можно было бы уничтожить Амбер. Я даже рассказал ему, что знаю такой способ. И тогда он приказал запереть меня в темницу.
     
— Не очень-то красиво с его стороны.
     
— Да. Зато он обеспечил меня прекрасной лабораторией и множеством разных инструментов, чтобы я мог продолжать свои исследования. Только сам вскоре перестал меня посещать. А до того приходил часто и приводил с собой разных людей, которые показывали мне свои чернильные пятна, а я по его приказу придумывал про каждое пятно историю. Вот было здорово!.. Но все это кончилось, когда однажды я выдумал историю, а она мне самому что-то не понравилась, вот я и превратил этого человека в лягушку. Король Оберон разгневался, когда я отказался снова превращать того типа в человека… С тех пор прошло уже столько лет, но ко мне больше никто не приходит, и я, если б даже захотел, не смогу теперь превратить его в человека — если, разумеется, король по-прежнему того желает. Однажды…
     
— Как ты попал сюда, в мою камеру?
     
— Я же сказал тебе: просто пришел.
     
— Сквозь эту стену?
     
— Конечно, нет. Сквозь стену в Царстве Теней.
     
— Ни один человек не может проникнуть в Амбер прямо из Царства Теней! В Амбере же Теней нет!
     
— Ну, я соврал, — признался он.
     
— Так как же все-таки ты сюда попал?
     
— Я создал новую карту и решил с ее помощью посмотреть, что происходит по другую сторону стены… Ах, Боже мой, только что вспомнил!.. Я же не могу без нее вернуться! Придется изготовить еще одну. У тебя не найдется чего-нибудь поесть? И чем рисовать? И на чем?
     
— Возьми, вот кусок хлеба, — сказал я, отдавая ему свой хлеб. — Тут есть еще сыр, можешь взять и его.
     
— Благодарю тебя, Корвин! — воскликнул Дворкин и с волчьей жадностью накинулся на еду. Потом выпил всю воду. — Так. Теперь, если ты одолжишь мне перо и кусочек пергамента, я немедленно вернусь в свою комнату. Мне хочется дочитать одну книгу. Приятно было с тобой побеседовать. Жаль все-таки, что королем стал Эрик. Ну, я к тебе еще загляну. Если увидишь отца, скажи ему, чтобы он на меня не сердился, потому что…
     
— У меня нет ни пера, ни пергамента, — прервал я его.
     
— Господи, — сказал горбун, — ну и условия у тебя! Прямо варварские!
     
— Совершенно точно. Под стать самому Эрику.
     
— Хорошо, а что у тебя есть? Мне все-таки больше нравится моя собственная камера — там освещение лучше…
     
— Ты разделил со мной обед, — сказал я. — А теперь я хочу попросить тебя о небольшом одолжении. Если ты выполнишь мою просьбу, обещаю: я сделаю все, чтобы помирить тебя с Обероном.
     
— И чего же ты от меня хочешь?
     
— Я всегда восхищался твоим искусством, но есть одно твое творение, которое мне нравится больше всего на свете. Я всегда хотел иметь его изображение. Ты ведь помнишь маяк в Кабре?
     
— Конечно. С тех пор я там был еще раза три. И я знаю его теперешнего смотрителя. Его зовут Джонин. Мы с ним в шахматы играем.
     
— Когда я стал взрослым, — продолжал я, — более всего мне хотелось хоть взглянуть на твои наброски планов этого великолепного здания!
     
— Ну, построить его было совсем не трудно!.. — ответил Дворкин. — Я, разумеется, сделал кое-какие предварительные наброски, но дальше как-то не пошло, все время что-то мешало. У меня тогда других забот было полно. Ладно, я принесу тебе один из тех набросков, если уж ты так этого хочешь.
     
— Нет, — сказал я. — Мне бы хотелось иметь не просто набросок, а что-нибудь посущественнее, более овеществленное, что ли: эта прекрасная вещь скрашивала бы мое одиночество, служила бы мне утехой… да и всем другим, кто попадет сюда после меня.
     
— Похвальное желание, — произнес он. — А у тебя хоть какой-нибудь инструмент есть?
     
— Есть вот такое стило, — сказал я, протягивая ему бывшую ложку, которая к этому времени стала весьма острой. — Мне бы хотелось, чтобы ты изобразил маяк вон на той дальней стене, а я буду любоваться им, когда отдыхаю.
     
Дворкин некоторое время молчал.
     
— Освещение совершенно никуда не годится, — заявил он наконец.
     
— У меня есть спички. Я буду зажигать их одну за другой и светить тебе. А можно еще солому зажечь, если спичек не хватит.
     
— Едва ли подобные условия могут соответствовать процессу гениального вдохновения…
     
— Разумеется! — воскликнул я. — Прошу прощения, но я не могу предложить ничего лучшего даже великому Дворкину. Это все, чем я располагаю. Однако произведение искусства, созданное твоей гениальной рукой, будет безмерно скрашивать сие убогое существование.
     
Он опять захихикал.
     
— Ну хорошо, — согласился он. — Только ты должен будешь светить мне и потом, чтобы я смог нарисовать еще и путь назад, в свою камеру.
     
— Согласен, — сказал я, нащупывая в кармане спички.
     
У меня было три полных коробка и один наполовину пустой.
     
Я вручил мастеру свою замечательную ложку и подвел его к дальней стене темницы.
     
— Ты понимаешь, что за инструмент я тебе дал? — спросил я.
     
— По-моему, это заостренная ложка, не так ли?
     
— Совершенно верно. Скажи, когда будешь готов, и я зажгу спичку. Тебе придется рисовать очень быстро, потому что спичек у меня мало. Половина пойдет на маяк, а вторая — на твой собственный рисунок.
     
— Хорошо, — согласился Дворкин. И я зажег первую спичку.
     
Он принялся рисовать на влажной серой стене. Сначала он изобразил вытянутый прямоугольник, который должен был служить как бы рамой будущей картины. Потом под его рукой стали возникать очертания маяка. Он делал набросок легкими штрихами. Это было поистине великолепно. С годами искусство мастера ничуть не поблекло!
     
Я зажигал спичку за спичкой, держа каждую за самый кончик, а потом плевал на пальцы и, когда правой рукой держать было уже невозможно, хватал спичку левой уже за обуглившийся конец и переворачивал ее, давая ей догореть до самого конца, прежде чем зажечь следующую.
     
Когда иссяк первый коробок, Дворкин уже покончил с изображением самой башни маяка и принялся за море вокруг нее и небо. Я всячески подбадривал его, бормоча слова восхищения.
     
— Здорово! Просто великолепно! — сказал я, когда рисунок был почти закончен.
     
Потом он заставил меня зажечь еще одну спичку, чтобы поставить на картине свою подпись. К тому времени у меня почти кончились спички во втором коробке.
     
— Ну а теперь я готов выслушать все твои хвалебные речи! — заявил он.
     
— Если ты хочешь успеть вернуться к себе, то с выслушиванием хвалебных речей придется повременить. Все слова восхищения я выскажу в твое отсутствие. Спичек осталось слишком мало, чтобы позволить себе подробный и изысканный разбор твоей новой работы.
     
Он немного обиделся и надулся, но тем не менее сразу отошел к другой стене и принялся рисовать, едва я зажег следующую спичку.
     
Дворкин изобразил маленький кабинет, стол, на котором лежал человеческий череп и стоял глобус; стены, сплошь увешанные полками с книгами.
     
— Ну вот и отлично, — сказал он, когда я, покончив с третьим коробком спичек, вытащил последний, неполный.
     
Ему потребовалось еще шесть спичек, чтобы закончить рисунок, и одна, чтобы его подписать.
     
При свете восьмой спички он внимательно осмотрел свою работу (у меня теперь оставалось всего две спички), быстро шагнул вперед и исчез.
     
Спичка догорела до самого конца и обожгла мне пальцы; пришлось ее бросить. Она зашипела, упав в сырую солому, и погасла.
     
Я в полном смятении стоял посреди камеры, меня била дрожь. И тут я вдруг снова услышал голос Дворкина где-то рядом.
     
— Я только что сообразил, — сказал он. — Как же ты будешь любоваться моей картиной в такой темноте?
     
— Ну, вообще-то я неплохо могу видеть и в темноте. Я уже так долго сижу здесь, что с темнотой почти подружился.
     
— Понятно. Я ведь просто так поинтересовался… Посвети мне, чтобы я мог уйти.
     
— Хорошо, — согласился я, доставая предпоследнюю из оставшихся у меня спичек. — Но в следующий раз приходи, пожалуйста, со своим светом: спичек у меня уже не будет.
     
— Ладно! — ответил он.
     
Я зажег спичку. Он подошел к своему рисунку и во второй раз беззвучно исчез.
     
Я быстро обернулся к нарисованному им маяку Кабра и посмотрел на него, пока эта спичка еще не погасла. Да, я по-прежнему ощущал свою власть над пространством и прочие свои способности. Однако хватит ли мне единственной оставшейся спички?
     
Боюсь, что нет. Здесь требовалось гораздо больше времени, чем когда я пользовался волшебными картами.
     
Что бы мне поджечь? Слишком сырая солома могла и не загореться.
     
Ужасно: прямо передо мной был путь к спасению, к свободе, а я не имел возможности им воспользоваться!
     
Необходимо было что-то, способное гореть в течение некоторого времени. Тюфяк! Он же набит соломой, и довольно сухой! Да и сама ткань тоже должна неплохо гореть.
     
Я расчистил пол посреди камеры и поискал свою заветную ложку, чтобы распороть тюфяк. Проклятие! Дворкин унес ее с собой!
     
Я попробовал разорвать ткань зубами, и наконец мне это удалось. Я вытряхнул сухую солому на пол и сложил ее в кучку. Тряпку положил рядом, чтобы позже тоже сжечь, если понадобится. Пока же пусть горит только солома — от нее меньше дыма, а дым может привлечь внимание стражника, если тот окажется поблизости. Вряд ли, конечно, поскольку еду он мне принес совсем недавно, а происходит это только раз в день.
     
Итак, я зажег свою последнюю спичку и сначала поджег коробок, в котором она лежала. Когда коробок загорелся, я поднес его к соломе.
     
Солома занялась с трудом. Она оказалась гораздо более сырой, чем я ожидал, хотя я достал клочок из самой середины. Но в итоге все-таки она разгорелась, и крошечный огонек быстро превратился в небольшой костер. Для этого пригодились и те два пустых коробка, которые я чуть было не выбросил.
     
Потом я взял в левую руку тряпку от тюфяка и встал лицом к изображению маяка.
     
Костер разгорался, хорошо освещая всю стену. Я сосредоточился, пытаясь вызвать в памяти знакомую картину. Мне казалось, что я уже слышу крики чаек и чувствую соленый запах моря. Изображение становилось все более выпуклым, словно выступая из стены.
     
Я бросил в огонь тряпку. Пламя на секунду опало, потом снова разгорелось вовсю. Я не сводил с рисунка глаз. Руки Мастера Дворкина по-прежнему обладали магической силой. Вскоре маяк выглядел почти столь же реально, как стены моего подземелья. Потом именно он стал реальностью, а камера моя — лишь Тенью, уплывающей куда-то. Я слышал шум прибоя, чувствовал прикосновение теплых лучей полуденного солнца…
     
Я шагнул к свету — но вовсе не в костер…
     
И оказался на усеянном галькой песчаном берегу маленького острова Кабра, где была воздвигнута огромная серая башня маяка, что освещал путь кораблям, ночью плывущим в Амбер. Несколько встревоженных чаек с криками вились вокруг меня, а смеху моему вторили волны, бьющиеся о прибрежные скалы, и бесконечный свист ветра. Амбер находился в нескольких днях пути, где-то за моим левым плечом.
     
Так был совершен мой побег.
    
    
     
      
Глава 10
     
     
Я дошел до маяка и поднялся по каменным ступеням к двери в его западной стене. Дверь была огромная, тяжелая и недосягаемая для ветров и влаги. Она была заперта. Внизу виднелась небольшая гавань, где стояли пришвартованные к причалу две лодки — одна гребная, другая парусная, с маленькой рубкой. Лодки тихо покачивались на волне. Вода за ними в солнечном свете блестела, как слюда.
     
Я на минуту застыл, любуясь этим зрелищем. Я так долго не видел ничего, кроме стен собственной темницы, что на какое-то мгновение они показались мне куда более реальными, чем этот простор, и я с трудом подавил рыдание, рвущееся из горла.
     
Потом решительно повернулся и постучал в дверь.
     
Ответа не было.
     
Я довольно долго ждал, потом постучал опять.
     
Наконец внутри раздался какой-то шум, и дверь распахнулась, скрипя петлями.
     
Появился Джонин, смотритель маяка, и уставился на меня покрасневшими глазами. От него сильно пахло виски. Он был невысок и так сильно сутулился, что походил на горбуна Дворкина. Борода — примерно такой же длины, как у меня — кажется, свисала чуть ли не до колен. Да еще была какой-то серой, грязноватой, лишь у иссохших губ в ней пробивалось несколько желтых волосков. Кожа у Джонина была пористой, как кожура апельсина, но море и ветер так выдубили ее, что она потемнела и напоминала поверхность прекрасной старинной мебели.
     
Он, прищурившись, всмотрелся в меня и, как всякий глуховатый человек, довольно громко спросил:
     
— Кто ты? Что тебе нужно?
     
Значит, в моем теперешнем виде я стал неузнаваем! Что ж, надо этим воспользоваться. И пока сохранить инкогнито.
     
— Я долго путешествовал, плывя из южных стран. Но мой корабль разбило бурей. Я ухватился за обломок мачты. Меня много дней носило по волнам и наконец выбросило на берег. Здесь. Я все утро проспал, лишь недавно собрался с силами, чтобы подняться к маяку.
     
Джонин подошел, взял меня за руку и обнял за плечи.
     
— Тогда входи, входи же скорей, — сказал он. — Обопрись на меня. И пойдем. Вот сюда…
     
Он помог мне подняться по лестнице. Жилище его было неубрано и все завалено множеством старых книг, мореходных и географических карт; всюду лежали или стояли какие-то навигационные приборы. Джонин и сам-то не слишком твердо держался на ногах, поэтому я старался не слишком на него наваливаться, хотя все-таки опирался: пусть думает, что я сильно ослаб.
     
Он довел меня до постели и предложил лечь, а сам отправился запереть дверь и готовить мне еду.
     
Я стащил сапоги, но ноги оказались такими грязными, что сапоги пришлось надеть снова. Если меня долгое время носило по волнам, то ноги, по крайней мере, должны были быть чистыми. Мне не хотелось рассказывать правду о себе, поэтому я просто прикрылся одеялом и откинулся на постели.
     
Джонин вскоре вернулся, неся на деревянном подносе один кувшин с водой, другой — с пивом, затем здоровенный кусок говядины и полкаравая хлеба. Он очистил поверхность небольшого столика, который придвинул к постели, и поставил на него поднос.
     
— Ешь и пей, — сказал он.
     
И я стал есть и пить. Я ел. Набивал утробу. Насыщался. Я съел все, что там было, и опустошил оба кувшина.
     
И тут на меня навалилась чудовищная усталость. Джонин только кивнул и велел мне ложиться и спать. Уснул я мгновенно.
     
А когда проснулся, была уже глубокая ночь. Впервые за долгие недели я почувствовал себя неплохо. Поднявшись с постели, я вышел из башни. Дул пронизывающий ветер, небо было безоблачным, прозрачным, сверкающим миллионами звезд. Мощный фонарь на вершине маяка то вспыхивал, то гас за моей спиной. Вода была ледяная, но вымыться мне было необходимо. Я постарался как можно тщательнее отмыть тело, потом выстирал одежду и почти досуха выжал ее. Должно быть, я потратил на все около часа. Потом вернулся назад, развесил одежду на спинках стульев, надеясь, что к утру она окончательно просохнет, снова залез под одеяло и уснул.
     
Утром, когда я проснулся, Джонин был уже на ногах и успел приготовить обильный завтрак, с которым я расправился с тем же зверским аппетитом, что и накануне. Потом я позаимствовал у него бритву и ножницы, тщательно побрился и как сумел подстриг волосы. Потом еще раз выкупался в море. И только когда я вновь натянул на себя свою просоленную и задубевшую, но относительно чистую одежду, то ощутил себя наконец полноценным человеком.
     
Джонин внимательно наблюдал за моими действиями, а потом вдруг сказал:
     
— Что-то ты мне вроде знаком, парень. Я пожал плечами.
     
— Ну-ка, расскажи, что с тобой произошло.
     
Ну я и рассказал! Чего только не наплел! Да еще с подробностями! Например, как рухнула наша грот-мачта…
     
Он только похлопал меня по плечу и налил мне вина. Затем предложил сигару и сам тоже раскурил одну.
     
— Ты пока отдыхай. Когда придешь в себя, я сам отвезу тебя в гавань, если захочешь. Или дам сигнал какому-нибудь проходящему судну, чтобы тебя забрали.
     
Я от всей души воспользовался его гостеприимством, которое дало мне возможность полностью восстановить силы. Я ел и пил в его доме. Он одолжил мне чистую рубашку, которая раньше принадлежала его приятелю, утонувшему в море, и самому Джонину была велика.
     
Я пробыл на маяке целых три месяца, стараясь помогать Джонину, чем мог: дежурил вместо него по ночам, особенно когда он здорово напивался, убирал жилище — две из комнат даже заново покрасил, заменил в окнах разбитые стекла, нес ночные вахты с ним вместе в штормовые ночи.
     
Вскоре я понял, что политика Джонину совсем не интересна. Ему было безразлично, кто стал правителем Амбера. Он считал, что люди — это просто стадо испорченных, избалованных идиотов. Смотрителю было глубоко наплевать на все, что происходило за пределами его острова, лишь бы сам он мог спокойно следить за маяком, есть хорошую пищу, пить излюбленные напитки и мирно возиться с мореходными картами.
     
Мне он нравился, я даже, пожалуй, полюбил его. Поскольку я тоже кое-что смыслил и в старых морских картах, и в навигации, мы с ним вместе провели немало приятных вечеров, внося в карты некоторые поправки. Давно, много-много лет назад мне довелось плавать далеко на север, и на основе своих тогдашних воспоминаний я начертил ему новую карту. Это произвело на Джонина неизгладимое впечатление, равно как и мои описания северных морей.
     
— Кори, — говорил он (я назвался этим именем), — я бы с радостью плавал вместе с тобой. Мне ведь и в голову сначала не приходило, что ты когда-то был капитаном, да еще собственного судна!
     
— Разве можно знать обо всем? — отвечал я. — А ведь ты и сам когда-то был капитаном. Настоящим, морским.
     
— Откуда ты знаешь?
     
На самом-то деле я просто вспомнил об этом. Но от прямого ответа отвертелся, лишь обвел вокруг рукой.
     
— Ну, догадаться нетрудно: все эти приборы и карты, которые ты так любишь и в которых так хорошо разбираешься… К тому же ведешь ты себя, как человек, привыкший командовать.
     
Он улыбнулся:
     
— Да, это правда. Я действительно больше ста лет командовал кораблем. Так давно это было… Ладно, давай еще выпьем!
     
Я отхлебнул немного и отставил стакан. За эти месяцы я почти восстановил свой прежний вес и в любой день ожидал, что Джонин все-таки узнает во мне принца Амбера. И может быть, узнав, выдаст меня Эрику. А может быть, и нет. Особенно теперь, когда между нами установились вполне дружеские отношения. Но желания испытывать судьбу у меня не было.
     
Иногда ночью, наблюдая за светом маяка, я раздумывал, надолго ли еще задержусь здесь. Вряд ли задерживаться будет разумно. Пора, видимо, двигаться в дорогу, снова в Царство Теней.
     
А однажды я вдруг почувствовал странное психическое давление. Сначала очень осторожное, как бы изучающее, так что даже не мог бы с уверенностью определить, кто именно вызывал меня.
     
Я замер на месте, закрыл глаза и полностью ото всего отключился. Но прошло минут пять, и ощущение вызова исчезло.
     
Я потом долго раздумывал, кто это мог быть. И улыбнулся, заметив вдруг, что при этом расхаживаю взад-вперед, словно по камере в подземелье Амбера.
     
Кто-то пытался вызвать меня с помощью карт. Может быть, Эрик? Он наверняка уже знает о моем побеге. Может быть, он пытался таким образом меня найти? Вряд ли. Эрик, видимо, все же опасается ментального контакта со мной. Тогда, может быть, Джулиан? Или Джерард? Или Кейн? Кто бы это ни был, я прочно оградил себя от подобных контактов, полностью заблокировав мозг. Возможно, из-за этого я пропустил бы какую-нибудь важную информацию или мог не услышать призыва о помощи, но испытывать судьбу все-таки не хотелось.
     
Попытка ответить на чей-то зов и последовавшие за этим усилия по блокировке памяти совершенно лишили меня сил. От холода и усталости меня била дрожь. Весь день я потом думал о случившемся и в конце концов пришел к выводу, что пора уходить. Оставаться столь близко от Амбера становилось опасно, а я еще не восстановил свою прежнюю форму и был слишком уязвим для любого врага. Я, разумеется, достаточно пришел в себя, чтобы отправиться в Царство Теней и подыскать такое место, где можно было бы подготовиться к очередной попытке завоевать Амбер. Пребывание у доброго Джонина пошло мне на пользу: я обрел внутреннее спокойствие, почти умиротворение. Мне жаль было покидать этого старого ворчуна; в последнее время мы особенно сблизились, я, пожалуй, даже полюбил его. Вечером, после очередной партии в шахматы я сообщил ему, что намерен отправиться в путь.
     
Он налил виски в наши стаканы, поднял свой и сказал:
     
— Удачи тебе, Корвин! Я все же надеюсь, что еще увижу тебя.
     
Я ничуть не возразил, когда он назвал меня моим настоящим именем. А он улыбнулся, заметив, что я прекрасно это расслышал.
     
— Мне здесь было очень хорошо, Джонин, — сказал я. — Если я смогу достичь своей цели, то не забуду того, что ты для меня сделал.
     
Старик покачал головой:
     
— Ничего особенного я для тебя не сделал. Я счастлив уже потому, что живу именно здесь и делаю то, что хочу. Мне это по душе. В маяке теперь вся моя жизнь. Если ты добьешься успеха — нет, не надо, не рассказывай мне, что ты задумал, я и слышать об этом не желаю! — я буду очень рад, если когда-нибудь ты навестишь меня, чтобы сыграть со мной в шахматы.
     
— Я непременно тебя навещу, — пообещал я.
     
— Если хочешь, можешь взять мою «Бабочку».
     
— Спасибо.
     
«Бабочкой» он назвал свою парусную лодку.
     
— Но прежде чем отправляться в путь, — посоветовал Джонин, — возьми-ка ты мою подзорную трубу и как следует осмотри отсюда, сверху, долину Гарнатха.
     
— Чего я там не видел? Он пожал плечами:
     
— Посмотришь — может, чего и увидишь. Мы с ним еще выпили и улеглись спать.
     
Да, мне будет не хватать старого Джонина. Если не считать Рейна, он был моим единственным другом со времени возвращения в Амбер. Я смутно помнил охваченную огнем долину Гарнатха, тогда, четыре года назад. Что там могло измениться с тех пор?
     
Было полнолуние, и сон мой нарушали странные видения: волки-оборотни, ведьминский шабаш, что-то еще, не менее кошмарное…
     
Я встал на заре. Джонин еще спал, и я не стал его будить. Терпеть не могу прощаний, к тому же у меня было предчувствие, что больше мы с ним никогда не увидимся.
     
Прихватив подзорную трубу, я взобрался по лестнице в самое верхнее помещение маяка, туда, где зажигался огонь, и подошел к окну, наведя трубу на долину Гарнатха.
     
Над лесом стлался туман; серый, холодный и очень сырой, он сплошной пеленой окутывал вершины невысоких, уродливо искривленных деревьев. Их черные ветви переплетались, как пальцы борцов. Между ветвями мелькали какие-то черные твари, но не птицы, а, судя по подпрыгивающему полету, летучие мыши. От этого леса словно исходило что-то неясное, мерзкое, недоброе. Я никак не мог понять, что именно там происходит, пока меня вдруг не осенило: то моя вина.
     
Это я навлек на лес мерзость запустения и превратил долину Гарнатха в обитель нечисти. Она как бы стала символом моей ненависти к Эрику и его союзникам, что помогли ему захватить власть и позволили ослепить меня. Мне очень не понравился теперешний облик знакомого леса. Я воочию убедился, какая страшная реальность стала следствием моей ненависти. Теперь я осознал, что именно совершил, ибо это было частью меня самого.
     
Я создал новый проход в Подлинный Мир. Долина Гарнатха превратилась в дорогу из Царства Теней, из мрачного и черного мира в наш. Только очень опасный и злой человек мог пройти по этой дороге.
     
Так вот о чем говорил тогда Рейн, вот какие страшные и странные события тревожили его! Вот что так беспокоило Эрика! Что ж, это даже хорошо, тем более потому, что отвлекает его от моей персоны. Но, даже опустив подзорную трубу, я долго не мог избавиться от ощущения, что совершил нечто очень дурное и злое. Ведь, проклиная Эрика, я не надеялся когда-нибудь вновь увидеть солнечный свет. Теперь же, когда зрение вернулось ко мне, я понимал, что выпустил на волю страшные силы, которые весьма сложно будет укротить и обуздать. Я совершил такое, чего никто не мог совершить прежде, в течение всего долгого правления Оберона: проложил новый путь в Амбер. И наступит день, когда правитель Янтарного Королевства — кто бы он ни был — будет вынужден искать способ, чтобы закрыть этот путь. Я прекрасно это понимал, видя порождение моей ярости, боли и ненависти. Если я когда-нибудь сумею завоевать трон Амбера, мне придется исправлять результаты собственных деяний, а это всегда дьявольски трудная задача. Я снова опустил подзорную трубу и вздохнул.
     
Что ж, быть по сему, решил я. Впрочем, неплохо было бы послать Эрику весточку, чтобы он лишился сна по ночам.
     
Я быстро позавтракал, затем, снарядив «Бабочку», поднял парус и вышел в море. Джонин обычно к этому времени уже вставал, но, видимо, он тоже терпеть не мог прощаться.
     
Я хорошо знал, куда мне надо плыть, но не был еще уверен, какой именно путь избрать. Я поплыву через Царство Теней, по чужим морям — и все же это лучше, чем путешествие по суше, где властвуют выпущенные мною же на волю черные силы зла.
     
Я направил свою лодку к берегу, почти столь же светлому и сверкающему, как и сам Амбер; к тому бессмертному королевству, которого уже нет в действительности, ибо его поглотил хаос много веков назад, но великую Тень которого еще можно было где-то отыскать. Мне необходимо было найти ее, эту Тень, и сделать ее своей, как когда-то, в далеком прошлом. И тогда я вновь обрету свое могущество и стану силой, какой еще не видывал Амбер. Я пока не знал, как этого достичь, но поклялся, что залпы орудийного салюта еще раздадутся в честь моего торжественного вступления в бессмертный город.
     
Путь мой лежал в Царство Теней, но белокрылая птица моих желаний стремительно опустилась мне на правое плечо. И я привязал к ноге этой белой птицы краткое послание, прежде чем она пустилась в обратный путь. Я написал лишь два слова — «Я иду!» — и поставил свою подпись.
     
Теперь я не остановлюсь — и пусть свершится месть и трон Амбера станет моим! Теперь пусть прощается с жизнью любой, кто встанет на моем пути!
     
Солнце за моей спиной поднялось еще совсем невысоко, вольный ветер наполнял паруса и гнал лодку вперед. Я сперва выругался, а потом вдруг рассмеялся.
     
Я был свободен, однако бежал от этих берегов. Впрочем, мне удалось не только совершить побег, но и обрести столь необходимую мне надежду на успех!
     
Черная птица моих желаний опустилась мне на левое плечо. И я снова написал несколько слов и отослал черную птицу в обратный путь.
     
«Эрик! Я вернусь!» — было написано в том послании. И стояла подпись: «Корвин, король Амбера».
    
   
   
    
     
Ружья Авалона
    
    
    
     
      
Глава 1
     
     
Выпрыгнув на берег, я сказал: «Прощай, Бабочка», и суденышко скользнуло с отмели на глубоководье. Я знал, что лодка вернется к маяку на Кабре — остров находился неподалеку, в самом начале Царства Теней.
     
Потом я обернулся к черной гряде деревьев вдоль берега — дальний путь предстоял мне теперь — и направился к ним, слегка забирая в сторону. Лес зябко цепенел в предутренней прохладе, однако все было чудесно. Правда, я потерял фунтов пятьдесят веса и порой в глазах у меня двоилось, но дело повернулось к лучшему. Мне удалось бежать из темниц Амбера — помогли сперва свихнувшийся Дворкин, а потом пропитой Джонин. Я стремился в страну, похожую на края, что теперь исчезли навеки. Заметив уходящую в лес тропу, я направился по ней.
     
Недалеко от опушки возле тропы оказалось дуплистое дерево — именно там, где я и предполагал. Пошарив в дупле, я извлек свой серебряный клинок и пристегнул к поясу. Пусть мой меч только что был где-то в Амбере — теперь он при мне; ведь этот лес уже в Царстве Теней.
     
Так я шел несколько часов, оставив солнце за левым плечом. А потом передохнул и пустился дальше. Как здорово это было: видеть листья и скалы, стволы деревьев и пни, траву и черную землю. И вновь ощущать дивные летние запахи, слышать ни с чем не сравнимое лесное жужжание и чириканье. Бог мой! Как дорожил теперь я глазами! После почти четырехлетней тьмы я обрел их вновь… Не хватало слов. Даже просто идти по земле…
     
И я шел. Утренний ветерок колыхал мой изодранный плащ. Должно быть, я выглядел лет на пятьдесят: изможденный, морщинистый, тощий. Кто теперь меня узнает?
     
И я все шел в этом Царстве Теней, шел, зная ведь, куда надо идти, но пришел не туда. Значит, я сдал. Тут все и началось…
     
На обочине валялись семеро в разной мере изрубленных людей. Шестеро были уже мертвы. Седьмой вроде бы отдыхал, привалившись к обомшелому стволу древнего дуба. Клинок его лежал на коленях. Из обширной раны в правом боку все еще сочилась кровь. Он был без доспехов, хотя на нескольких убитых они имелись. Серые глаза его уже начинали стекленеть. Костяшки пальцев были ободраны, дыхание еле заметно.
     
Из-под кустистых бровей незнакомец следил за воронами, что клевали глаза у трупов. Меня он, похоже, не видел.
     
На всякий случай я надвинул капюшон пониже и подошел к раненому. Я знал этого человека, — точнее, другого, похожего на него.
     
Клинок шевельнулся. Острие обратилось ко мне.
     
— Я друг, — сказал я. — Пить хочешь? Немного поколебавшись, он кивнул: — Да.
     
Я откупорил фляжку и подал ему.
     
Он отхлебнул, закашлялся, выпил еще.
     
— Благодарю вас, сэр, — сказал раненый, возвращая фляжку. — Неплохо бы только чего-нибудь покрепче. Чертов порез!
     
— Есть и покрепче, если выдюжишь.
     
Я вытащил пробку из малой фляжки и вложил ее в протянутую руку. После глотка того зелья, что пьет Джонин, он зашелся кашлем едва ли не на полминуты. А потом улыбнулся левой стороной рта и подмигнул мне.
     
— Теперь много лучше. Вы не будете возражать, если я капну этого на бок? Ужасно жаль доброе виски, но…
     
— Если надо, выливай все. Правда, у тебя руки трясутся… Давай-ка я помогу.
     
Он согласился; я распахнул на нем кожаный колет и вспорол кинжалом рубаху, чтобы видеть рану. Выглядела она скверно — глубокий опоясывающий разрез повыше таза. На руках, груди и плечах порезы были полегче.
     
Кровь все еще сочилась из большой раны. Я промокнул платком и досуха вытер кровь.
     
— Отлично, — сказал я. — Теперь зажми зубы и отвернись. — И плеснул жидкость на рану.
     
Резкая судорога передернула его тело, а затем перешла в мелкую дрожь. Он даже не вскрикнул — я и не ожидал иного. Я стряхнул носовой платок и приложил его к ране, забинтовав длинной полосой ткани, которую пришлось оторвать от собственного плаща.
     
— Выпьешь еще?
     
— Воды бы, — ответил раненый. — И поспать.
     
Он попил, и тут же голова его склонилась на грудь. Я сделал ему что-то вроде подушки и прикрыл плащами убитых.
     
А потом сел рядом и стал следить за веселенькими черными птицами.
     
Он не узнал меня. Но кто мог бы узнать меня теперь? Если бы я открылся ему, тогда, возможно, другое дело. В этом мире мы с ним никогда и не встречались, но в другом…
     
Я не шел наобум, я искал в Царстве Теней хорошо знакомое место. Пусть его уничтожили — мне было по силам воссоздать его, ведь Амбер отбрасывает бесконечное множество Теней. И принц королевской крови по праву рождения может свободно перемещаться среди них. Зовите Тени параллельными мирами, если хотите, или сообщающимися вселенными, если угодно, или воплощенным бредом, если достанет дерзости. Я же зову их Царством Теней, так называют их все, кто способен двигаться от Тени к Тени. Мы выбираем цель — мир, который требуется, и просто идем в нужную сторону и приходим, куда нам надо. А значит, в известном смысле и творим такой мир. Но пока хватит об этом.
     
Я отправился в путь к Авалону[10], и лодка от маяка несла меня именно к нему. Я жил там давно, много столетий назад. Долгая это история, в ней переплелись и боль, и гордость… Может быть, когда-нибудь я расскажу об этом, если сумею дожить…
     
Так я приближался к моему Авалону, но по пути набрел на раненого рыцаря и шестерых мертвецов. Пройди я тут несколько раз, то, возможно, обнаружил бы и такое место, где рыцарь стоит невредимым в окружении шестерых покойников, или на место, где он лежит недвижим, а шестеро над ним хохочут. Некоторые говорят, что так или этак — безразлично, ведь в Царстве Теней нет истинного, а есть только возможное, и мертвецы одной Тени живы в другой.
     
Мои братья и сестры — пожалуй, кроме Джерарда и Бенедикта — даже и не оглянулись бы. Но я стал довольно мягкосердечен. Прежде я таким не был. Наверное, долгое заточение в Царстве Теней, на Земле, размягчило меня, а муки в темницах Амбера напомнили о людских страданиях. Не знаю. Только я не сумел пройти мимо того, кто был похож на давнишнего друга — друга в беде. Шепни я теперь ему на ухо свое имя, не горькими ли упреками осыплет он меня, поведав печальную повесть.
     
Ну что же, теперь я могу отплатить ему добром: поставлю на ноги и исчезну. И не причиню вреда, а может быть, даже помогу, пусть это не тот человек, которого я знал когда-то.
     
Я терпеливо сидел и ждал. Через несколько часов он проснулся.
     
— Привет, — сказал я, откупоривая флягу. — Еще выпьешь?
     
— Спасибо. — Он протянул руку.
     
Сделав несколько глотков, он возвратил мне флягу и произнес:
     
— Прошу прощения, я не представился, с моей стороны это невежливо…
     
— Я знаю тебя. — Я не стал дожидаться, пока он договорит. — А меня зови Кори.
     
Он взглянул с удивлением, словно собираясь спросить: «Кори? Государь?» — но передумал и кивнул.
     
— Прекрасно, сэр Кори, — понизил он меня в ранге. — Я должен поблагодарить вас.
     
— Ты выглядишь уже пободрее, и для меня это лучшая благодарность, — ответил я. — Есть хочешь?
     
— Да, весьма.
     
— У меня найдется немного вяленого мяса, ломоть черствого хлеба и большой кусок сыра. Если хочешь — съешь все.
     
Я достал еду, он потянулся за ней.
     
— А вы, сэр Кори? — спросил раненый.
     
— Я уже поел. Пока ты спал.
     
Я многозначительно огляделся по сторонам, он ухмыльнулся.
     
— И ты один уложил всех шестерых? — спросил я. Он кивнул.
     
— Неплохо смотрится. Что же мне теперь с тобой делать?
     
Раненый попытался заглянуть мне в глаза, но не сумел.
     
— Не понимаю, — ответил он.
     
— Куда ты направлялся?
     
— К друзьям, лиг за пять к северу. Все случилось как раз по пути. Только я сомневаюсь, чтобы кто-то, будь то сам дьявол, способен пронести меня на спине даже одну лигу. Могу подняться, сэр Кори, чтобы вы увидели, какого я роста.
     
Я встал, обнажил клинок и единым взмахом перерубил деревце дюйма два толщиной, ободрал кору и подрубил ствол до нужной длины. Повторил все еще раз, а потом поясами и плащами убитых связал обе жерди в носилки.
     
Он внимательно наблюдал за мной:
     
— Смертельный у вас клинок, сэр Кори, да к тому же, похоже, серебряный…
     
— Как насчет небольшого путешествия? — спросил я. Пять лиг — это около пятнадцати миль.
     
— А как насчет убитых? — вопросом ответил он.
     
— Ты что, хочешь устроить им христианское погребение? — удивился я. — Плюнь, пусть природа сама позаботится о своем добре. Отсюда пора уходить, они уже разлагаются.
     
— Следовало бы хоть прикрыть их. Бились они храбро.
     
Я вздохнул.
     
— Ну ладно — если потом тебе будет спокойнее спать. Лопаты у меня нет, но можно набросать кэрн, холм из камней. Ты ведь знаешь — воинов нередко так хоронят.
     
— Хорошо, — ответил раненый.
     
Пока я укладывал всех шестерых рядом, он бубнил себе что-то под нос, должно быть, молитву об убиенных.
     
Потом я оградил мертвых камнями — их вокруг было довольно. Хотелось побыстрее закончить, поэтому я выбирал камни побольше. И чуть было не раскрылся. Один из камней весил фунтов четыреста, я не стал перекатывать его, а просто ухватил и поставил куда надо.
     
Раздался изумленный вздох — конечно, он все заметил.
     
Пришлось изобразить гнев:
     
— Проклятый камень, чуть не переломился из-за него! — крикнул я, но впредь выбирал камни поменьше.
     
Закончив, я спросил:
     
— Ну, готов в путь? — Да.
     
Я обхватил его руками и уложил на носилки. Раненый закусил губу.
     
— Куда теперь? — спросил я. Он махнул рукой в ответ:
     
— Обратно по тропе. Надо идти влево до развилки, а там направо. И как вы собираетесь…
     
Словно колыбель с младенцем поднял его перед собой. Потом направился к тропе.
     
— Кори? — спросил он. — Да?
     
— Из всех, кого мне доводилось встречать, вы один из самых сильных… Такого человека я должен бы знать…
     
Я не хотел торопиться с ответом. Но все же произнес:
     
— Пытаюсь сохранить форму. Веду здоровый образ жизни.
     
— …и голос ваш мне как будто знаком.
     
Он посмотрел вверх, пытаясь разглядеть мое лицо. Я поспешил сменить тему разговора.
     
— Кто же эти друзья, к которым мы идем?
     
— Мы направляемся в Твердыню Ганелона.
     
— Поганый штрейкбрехер! — невольно вырвалось у меня, и я едва не выронил раненого.
     
— Я не понимаю употребленное вами слово, — сказал раненый, — но, судя по вашему тону, оно выражает неодобрение. И если это так, я должен заступиться…
     
— Погоди, — опомнился я. — Мы, видно, говорим о разных людях, хоть имя и одно. Извини.
     
Тело его заметно расслабилось.
     
— Несомненно, это так, — согласился он.
     
Тем временем дошли мы до тропки, и я повернул налево.
     
Раненый опять уснул, так что я мог как следует прибавить шагу и после развилки просто бежал, а он тем временем храпел. Как-то вдруг припомнились те шесть типов, что собирались расправиться с этим рыцарем и едва не преуспели в своем намерении. Хорошо бы у них не оказалось приятелей, слоняющихся по кустам.
     
Его дыхание изменилось, и я опять перешел на шаг.
     
— Я, кажется, заснул, — констатировал он.
     
— И храпел при этом, — добавил я.
     
— Далеко мы отошли?
     
— Лиги на две…
     
— И вы не устали?!
     
— Слегка, — отвечал я. — Но отдыхать еще рано.
     
— Мой Бог! Не хотелось бы когда-нибудь поссориться с вами. Уж не дьявол ли вы, случайно?
     
— Истинно так, — подтвердил я. — Принюхайся, разве ты не чувствуешь запашок серы? И учти, мое правое копыто разболелось и просто не дает мне шагнуть как следует!
     
И он действительно глубоко вдохнул пару раз — меня это задело, — а потом ухмыльнулся.
     
На самом деле, как я считал, мы прошли тогда около четырех лиг. Я надеялся, что он снова уснет и не будет интересоваться длиной пройденного пути. Мускулы у меня уже начинали побаливать.
     
— Кем же были эти шестеро мертвецов? — спросил я.
     
— Это стражники Круга, — ответил он. — И они уже не люди, а одержимые злом. Молите Бога, сэр Кори, чтобы души их обрели мир.
     
— Стражники Круга? — переспросил я. — Какого Круга?
     
— Круга Тьмы, где творятся беззакония и разгуливают мерзкие твари… — Раненый глубоко вздохнул. — Там источник зла, поразившего страну.
     
— Незаметно, чтобы эта страна была поражена злом, — ответил я.
     
— Мы далеко от Круга, а владения Ганелона — пока еще слишком крепкий орешек для врага. Но Круг все ширится, и последний бой разразится, похоже, неподалеку отсюда.
     
— Ты будишь во мне любопытство.
     
— Сэр Кори, если вы еще не слыхали о Круге, лучше вам вовсе забыть о нем, не расспрашивать дальше, обойти его стороной и отправиться своей дорогой. Ох, как бы я хотел биться рядом с вами, но враг этот не ваш… Да кто знает, чем окончится бой?
     
Тропа стала изгибаться вверх, и за какой-то прогалиной я увидел нечто, напомнившее мне знакомые места.
     
— Что?.. — вырвалось у моего подопечного. — Да вы словно летели!.. Сюда-то нам и надо. Это Твердыня Ганелона.
     
И тут я стал думать о Ганелоне — не хотелось, но пришлось. Он был предателем и убийцей, и я выгнал его из моего Авалона много столетий назад. Иными словами, я просто увел его в другую Тень, то есть забросил в другое пространство и время… Таким же образом впоследствии обошелся со мной мой брат Эрик. Теперь оставалось лишь надеяться, что я не заслал Ганелона именно сюда. Такое возможно, хотя и не слишком вероятно. Он был смертен, и жизнь его была отмерена раз и навсегда. Я изгнал его лет шестьсот назад, но могло оказаться, что в этом мире годы равны столетиям. Время — тоже свойство Царства Теней, и даже сам Дворкин не знает всех его концов и начал. А может быть, и знает. Не оно ли свело его с ума? Самое трудное, как я понял, это творить время. И уж во всяком случае едва ли этот Ганелон был некогда моим лютым врагом, а потом стал верным помощником: уж тот никогда не стал бы бороться со злом, поразившим страну, а скорее напротив — постарался бы побыстрее попасть в самую сердцевину зла, плюхнуться в самую мерзость.
     
Беспокоил меня и тот, кого я нес. В том Авалоне он тоже присутствовал при опале Ганелона; выходило, что времени здесь прошло действительно немного.
     
Ганелона — того, что я когда-то знал, — можно было не опасаться, и меня не заботило, узнает ли он меня. О Царстве Теней он не ведал ничего. Должно быть, решил, что я даровал ему жизнь, но околдовал, и если он и выжил, то, возможно, даже сожалел об этом.