1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 
     142    

     

Преображенный так, священный храм    

Явил семь глав над опереньем птичьим:    

Вдоль дышла – три, четыре – по углам.    

     

     145    

     

Три первые уподоблялись бычьим,    

У прочих был единый рог в челе;    

В мир не являлся зверь, странней  обличьем.[1042]    

     

     148    

     

Уверенно, как башня на скале,    

На нем блудница наглая сидела,    

Кругом глазами рыща по земле;    

     

     151    

     

С ней рядом стал гигант, чтобы не  смела    

Ничья рука похитить этот клад;    

И оба целовались то и дело.[1043]    

     

     154    

     

Едва она живой и жадный взгляд    

Ко мне метнула, друг ее сердитый    

Ее стегнул от головы до пят.    

     

     157    

     

Потом, исполнен злобы ядовитой,    

Он отвязал чудовище и в лес    

Его повлек, где, как щитом укрытый,    

     

     160    

     

С блудницей зверь невиданный исчез.[1044]    

     

     

    

     

 Песнь тридцать третья    

     

Земной  Рай – Эвноя    

     

     

     1    

     

«Deus, venerunt gentes»,[1045] –  то четыре,    

То три жены, та череда и та,    

Сквозь слезы стали петь стихи  Псалтири.    

     

     4    

     

И Беатриче, скорбью повита,    

Внимала им, подобная в печали,    

Быть может, лишь Марии у креста.    

     

     7    

     

Когда же те простор для речи дали,    

Сказала, вспыхнув, как огонь во тьме,    

И встав, и так слова ее звучали:    

     

     

    

     

     10    

     

«Modicum, et non videbitis me;    

Et iterum, любимые сестрицы,    

Modicum, et vos videbitis me».[1046]    

     

     13    

     

И, двинувшись в предшествии седмицы,[1047]    

Мне, женщине и мудрецу[1048] –  за ней    

Идти велела манием десницы.    

     

     16    

     

И ранее, чем на стезе своей    

Она десятый шаг свой опустила,    

Мне хлынул в очи свет ее очей.    

     

     19    

     

«Иди быстрей, – она проговорила,    

Спокойное обличие храня, –    

Чтобы тебе удобней слушать было».    

     

     22    

     

Я подошел, по ней мой шаг равня;    

Она сказала: «Брат мой, почему бы    

Тебе сейчас не расспросить меня?»    

     

     25    

     

Как те, кому мешает страх сугубый    

Со старшими свободно речь вести,    

И голос их едва идет сквозь зубы,    

     

     28    

     

Так, полный звук не в силах обрести:    

«О госпожа, – ответил я,  смущенный, –    

То, что мне нужно, легче вам найти».    

     

     31    

     

Она на это: «Пусть твой дух  стесненный    

Боязнь и стыд освободят от пут,    

Так, чтобы ты не говорил, как сонный.    

     

     34    

     

Знай, что порушенный змеей сосуд[1049]    

Был и не стал;[1050] но от судьи вселенной    

Вино и хлеб злодея не спасут.[1051]    

     

     37    

     

Еще придет преемник предреченный    

Орла, чьи перья, в колесницу пав,    

Ее уродом сделали и пленной.    

     

     40    

     

Я говорю, провиденьем познав,    

Что вот уже и звезды у порога,    

Не знающие никаких застав,    

     

     43    

     

Когда Пятьсот Пятнадцать,[1052]  вестник бога,    

Воровку и гиганта истребит    

За то, что оба согрешали много.    

     

     46    

     

И если эта речь моя гласит,    

Как Сфинга и Фемида, темным складом,    

И смысл ее от разума сокрыт, –    

     

     49    

     

Событья уподобятся Наядам    

И трудную загадку разрешат,    

Но будет мир над нивой и над стадом.[1053]    

     

     52    

     

Следи; и точно, как они звучат,    

Мои слова запомни для наказа    

Живым, чья жизнь – лишь путь до  смертных врат    

     

     55    

     

И при писанье своего рассказа    

Не скрой, каким растенье ты нашел,    

Ограбленное здесь уже два раза.[1054]    

     

     58    

     

Кто грабит ветви иль терзает ствол,    

Повинен в богохульственной крамоле:    

Бог для себя святыню их возвел.    

     

     61    

     

Грызнув его, пять тысяч лет и доле    

Ждала в мученьях первая душа,[1055]    

Чтоб грех избыл другой, по доброй  воле.    

     

     64    

     

Спит разум твой, размыслить не спеша,    

Что неспроста оно взнеслось так  круто,    

Таким наметом стебель заверша.    

     

     67    

     

Не будь твое сознание замкнуто,    

Как в струи Эльсы,[1056] в помыслы сует,    

Не будь их прелесть – как Пирам для  тута,[1057]    

     

     70    

     

Ты, по наличью этих лишь примет,    

Постиг бы нравственно, сколь  правосудно    

Господь на древо наложил запрет.    

     

     73    

     

Но так как ты, – мне угадать  нетрудно, –    

Окаменел и потускнел умом    

И свет моих речей приемлешь скудно,    

     

     76    

     

Хочу, чтоб ты в себе их нес потом,    

Подобно хоть не книге, а картине,    

Как жезл приносят с пальмовым  листом».[1058]    

     

     79    

     

И я: «Как оттиск в воске или глине,    

Который принял неизменный вид,    

Мой разум вашу речь хранит отныне.    

     

     82    

     

Но для чего в такой дали парит    

Ваш долгожданный голос, и чем боле    

К нему я рвусь, тем дальше он  звучит?»    

     

     85    

     

«Чтоб ты постиг, –  сказала, – что за школе[1059]    

Ты следовал, и видел, можно ль ей    

Познать сокрытое в моем глаголе;    

     

     88    

     

И видел, что до божеских путей    

Вам так далеко, как земному краю    

До неба, мчащегося всех быстрей».[1060]    

     

     91    

     

На что я молвил: «Я не вспоминаю,    

Чтоб я когда-либо чуждался вас,    

И в этом я себя не упрекаю».    

     

     94    

     

Она же: «Если ты на этот раз    

Забыл, – и улыбнулась еле  зримо, –    

То вспомни, как ты Лету пил сейчас;    

     

     97    

     

Как судят об огне по клубам дыма,    

Само твое забвенье – приговор    

Виновной воле, устремленной мимо.[1061]    

     

     100    

     

Но говорить с тобою с этих пор    

Я буду обнаженными словами,    

Чтобы их видеть мог твой грубый  взор».    

     

     103    

     

Все ярче, замедленными шагами,    

Вступало солнце в полуденный круг,    

Который создан нашими глазами,    

     

     106    

     

Когда в пути остановились  вдруг, –    

Как проводник, который полн сомнений,    

Увидев незнакомое вокруг, –    

     

     109    

     

Семь жен у выхода из бледной тени,    

Какую в Альпах стелет вдоль ручья    

Вязь черных веток и зеленой сени.    

     

     112    

     

Там растекались, – мог бы думать  я, –    

Тигр и Евфрат из одного истока,    

Лениво разлучаясь, как друзья.[1062]    

     

     115    

     

«О светоч смертных, блещущий высоко,    

Что это за раздвоенный поток,    

Сам от себя стремящийся далеко?»    

     

     118    

     

На что сказали так[1063]: «Тебе урок    

Подаст Мательда».[1064] И, путем ответа    

Как бы желая отвести упрек,    

     

     121    

     

Прекрасная сказала: «И про это,[1065]    

И про иное с ним я речь вела,    

И не могла ее похитить Лета».    

     

     124    

     

И Беатриче: «Больших мыслей мгла,    

Ложащихся на память пеленою,    

Ему, быть может, ум заволокла.    

     

     127    

     

Но видишь льющуюся там Эвною:    

Сведи его и сделай, как всегда,    

Угаснувшую силу[1066] вновь живою».    

     

     130    

     

Как избранные души без труда    

Желанное другим желают сами,    

Лишь только есть малейшая нужда,    

     

     133    

     

Так, до меня дотронувшись перстами,    

Она пошла и на учтивый лад    

Сказала Стацию: «Ты следуй с нами».    

     

     136    

     

Не будь, читатель, у меня преград    

Писать еще, я бы воспел хоть мало    

Питье, чью сладость вечно пить бы  рад;    

     

     139    

     

Но так как счет положен изначала[1067]    

Страницам этой кантики второй,    

Узда искусства здесь меня сдержала.    

     

     142    

     

Я шел назад,[1068] священною волной    

Воссоздан так, как жизненная сила    

Живит растенья зеленью живой,    

     

     145    

     

Чист и достоин посетить светила.[1069]    

     

     

    

     

     

 Рай    

     

Песнь первая    

     

Вознесение  сквозь сферу огня    

     

     

     1    

     

Лучи того, кто движет мирозданье,    

Все проницают славой и струят    

Где – большее, где – меньшее сиянье.    

     

     4    

     

Я в тверди был,[1070] где свет их восприят    

Всего полней; но вел бы речь напрасно    

О виденном вернувшийся назад;    

     

     7    

     

Затем что, близясь к чаемому  страстно,    

Наш ум к такой нисходит глубине,    

Что память вслед за ним идти не  властна.    

     

     10    

     

Однако то, что о святой стране    

Я мог скопить, в душе оберегая,    

Предметом песни воспослужит мне.    

     

     13    

     

О Аполлон, последний труд свершая,    

Да буду я твоих исполнен сил,    

Как ты велишь, любимый лавр[1071]  вверяя.    

     

     16    

     

Мне из зубцов Парнаса нужен был    

Пока один;[1072] но есть обоим дело,    

Раз я к концу ристанья приступил.    

     

     19    

     

Войди мне в грудь и вей, чтоб песнь  звенела,    

Как в день, когда ты Марсия[1073]  извлек    

И выбросил из оболочки тела.    

     

     22    

     

О вышний дух, когда б ты мне помог    

Так, чтобы тень державы осиянной    

Явить, в мозгу я впечатленной мог,    

     

     25    

     

Я стал бы в сень листвы, тебе желанной,    

Чтоб на меня возложен был венец,    

Моим предметом и тобой мне данный.    

     

     28    

     

Ее настолько редко рвут, отец,    

Чтоб кесаря почтить или поэта,    

К стыду и по вине людских сердец,    

     

     31    

     

Что богу Дельф[1074] должно быть в радость  это,    

Когда к пенейским листьям[1075] взор  воздет    

И чье-то сердце жаждой их согрето.    

     

     34    

     

За искрой пламя ширится вослед:    

За мной, быть может, лучшими устами    

Взнесут мольбу, чтоб с Кирры был  ответ.    

     

     37    

     

Встает для смертных разными вратами    

Лампада мира; но из тех, где слит    

Бег четырех кругов с тремя крестами,    

     

     40    

     

По лучшему пути она спешит    

И с лучшею звездой, и чище сила    

Мирскому воску оттиск свой дарит.[1076]    

     

     43    

     

Почти из этих врат там утро всплыло,    

Здесь вечер пал, и в полушарьи том    

Все стало белым, здесь все черным  было,    

     

     46    

     

Когда, налево обратясь лицом,    

Вонзилась в солнце Беатриче взором;[1077]    

Так не почиет орлий взгляд на нем.    

     

     49    

     

Как луч выходит из луча, в котором    

Берет начало, чтоб отпрянуть  ввысь, –    

Скиталец в думах о возврате скором,[1078] –    

     

     52    

     

Так из ее движений родились,    

Глазами в дух войдя, мои; к светилу    

Не по-людски глаза мои взнеслись.    

     

     55    

     

Там можно многое, что не под силу    

Нам здесь, затем что создан тот приют    

Для человека по его мерилу.[1079]    

     

     58    

     

Я выдержал недолго, но и тут    

Успел заметить, что оно искрилось,    

Как взятый из огня железный прут.    

     

     61    

     

И вдруг сиянье дня усугубилось,    

Как если бы второе солнце нам    

Велением Могущего явилось.    

     

     64    

     

А Беатриче к вечным высотам    

Стремила взор; мой взгляд низведши  вскоре,    

Я устремил глаза к ее глазам.    

     

     67    

     

Я стал таким, в ее теряясь взоре,    

Как Главк[1080], когда вкушенная трава    

Его к бессмертным приобщила в море.    

     

     70    

     

Пречеловеченье[1081] вместить в слова    

Нельзя; пример мой[1082] близок по приметам,    

Но самый опыт – милость божества.    

     

     73