1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 
     

И все же, чтоб тебе стыднее было,    

Заблудшему, и чтоб тебя опять,    

Как прежде, песнь сирен не  обольстила,    

     

     46    

     

Не сея слез, внимай мне, чтоб узнать,    

Куда мой образ, ставший горстью пыли,    

Твои шаги был должен направлять.    

     

     49    

     

Природа и искусство не дарили    

Тебе вовек прекраснее услад,    

Чем облик мой, распавшийся в могиле.    

     

     52    

     

Раз ты лишился высшей из отрад    

С моею смертью, что же в смертной  доле    

Еще могло к себе привлечь твой  взгляд?    

     

     55    

     

Ты должен был при первом же уколе    

Того, что бренно, устремить полет    

Вослед за мной, не бренной, –  как дотоле.    

     

     58    

     

Не надо было брать на крылья гнет,    

Чтоб снова пострадать, – будь то  девичка    

Иль прочий вздор, который миг живет.    

     

     61    

     

Раз, два страдает молодая птичка;    

А оперившихся и зорких птиц    

От стрел и сети бережет привычка».    

     

     64    

     

Как малыши, глаза потупив ниц,    

Стоят и слушают и, сознавая    

Свою вину, не подымают лиц,    

     

     67    

     

Так я стоял. «Хоть ты скорбишь,  внимая,    

Вскинь бороду, – она сказала  мне. –    

Ты больше скорби вынесешь, взирая».    

     

     70    

     

Крушится легче дуб на крутизне    

Под ветром, налетевшим с полуночи    

Или рожденным в Ярбиной стране,[1011]    

     

     73    

     

Чем поднял я на зов чело и очи;    

И, бороду взамен лица назвав,    

Она отраву сделала жесточе.    

     

     76    

     

Когда я каждый распрямил сустав,    

Глаз различил, что первенцы творенья[1012]    

Дождем цветов не окропляют трав;    

     

     79    

     

И я увидел, полн еще смятенья,    

Что Беатриче взоры навела    

На Зверя, слившего два воплощенья.[1013]    

     

     82    

     

Хоть за рекой и не открыв чела, –    

Она себя былую побеждала[1014]    

Мощнее, чем других, когда жила.    

     

     85    

     

Крапива скорби так меня сжигала,    

Что, чем сильней я что-либо любил,    

Тем ненавистней это мне предстало.    

     

     88    

     

Такой укор мне сердце укусил,    

Что я упал; что делалось со мною,    

То знает та, кем я повержен был.    

     

     91    

     

Обретши силы в сердце, над собою    

Я увидал сплетавшую венок[1015]    

И услыхал: «Держись, держись, рукою!»    

     

     94    

     

Меня, по горло погрузи в поток,    

Она влекла и легкими стопами    

Поверх воды скользила, как челнок.    

     

     97    

     

Когда блаженный берег был над нами,    

«Asperges me»,[1016] – так нежно раздалось,    

Что мне не вспомнить, не сказать  словами.    

     

     100    

     

Меж тем она, взметнув ладони врозь,    

Склонилась надо мной и погрузила    

Мне голову, так что глотнуть  пришлось.[1017]    

     

     103    

     

Потом, омытым влагой, поместила    

Меж четверых красавиц[1018] в  хоровод,    

И каждая меня рукой укрыла.    

     

     106    

     

«Мы нимфы – здесь, мы – звезды в тьме  высот;[1019]    

Лик Беатриче не был миру явлен,    

Когда служить ей мы пришли вперед.[1020]    

     

     109    

     

Ты будешь нами перед ней поставлен;    

Но вникнешь в свет ее отрадных глаз    

Среди тех трех, чей взор острей  направлен».[1021]    

     

     112    

     

Так мне они пропели; и тотчас    

Мы перед грудью у Грифона стали,    

Имея Беатриче против нас.    

     

     115    

     

«Не береги очей, – они  сказали. –    

Вот изумруды, те, что с давних пор    

Оружием любви тебя сражали».    

     

     118    

     

Сто сот желаний, жарче, чем костер,    

Вонзили взгляд мой в очи Беатриче,    

Все на Грифона устремлявшей взор.    

     

     121    

     

Как солнце в зеркале, в таком величье    

Двусущный Зверь в их глубине сиял,    

То вдруг в одном, то вдруг в другом  обличье.[1022]    

     

     124    

     

Суди, читатель, как мой ум блуждал,    

Когда предмет стоял неизмененный,    

А в отраженье облик изменял.    

     

     127    

     

Пока, ликующий и изумленный,    

Мой дух не мог насытиться едой,    

Которой алчет голод утоленный, –    

     

     130    

     

Отмеченные высшей красотой,    

Три остальные, распевая хором,    

Ко мне свой пляс приблизили святой.    

     

     133    

     

«Взгляни, о Беатриче, дивным взором    

На верного, – звучала песня  та, –    

Пришедшего по кручам и просторам!    

     

     136    

     

Даруй нам милость и твои уста    

Разоблачи, чтобы твоя вторая    

Ему была открыта красота!»[1023]    

     

     139    

     

О света вечного краса живая,    

Кто так исчах и побледнел без сна    

В тени Парнаса, струй его вкушая,    

     

     142    

     

Чтоб мысль его и речь была властна    

Изобразить, какою ты явилась,    

Гармонией небес осенена,    

     

     145    

     

Когда в свободном воздухе открылась?    

     

     

    

     

 Песнь тридцать вторая    

     

Земной  Рай – Древо познания    

     

     

     1    

     

Мои глаза так алчно утоляли    

Десятилетней жажды[1024] жгучий зной,    

Что все другие чувства мертвы стали;    

     

     4    

     

Взор здесь и там был огражден стеной    

Невнятия, влекомый неуклонно    

В былую сеть улыбкой неземной;    

     

     7    

     

Но влево отклонился принужденно,    

Когда из уст богинь,[1025]  стоявших там,    

Раздалось слово: «Слишком  напряженно!»    

     

     

    

     

     10    

     

Упадок зренья, свойственный глазам,    

В которых солнце свеже отразилось,    

Меня на время приобщил к слепцам;    

     

     13    

     

Когда же с малым зренье вновь  сроднилось    

(Я молвлю «с малым», мысля о большом,    

С которым ощущенье разлучилось),    

     

     16    

     

Я видел – вправо повернув плечом,    

Святое войско шло стезей возвратной,[1026]    

С седмицей свеч и с солнцем пред  челом.    

     

     19    

     

Как, оградив себя щитами, ратный    

Заходит строй, за стягом идя вспять,    

Пока порядок не создаст  обратный, –    

     

     22    

     

Так стран небесных головная рать    

Вся перед нами прежде растянулась,    

Чем колесница стала загибать.    

     

     25    

     

Из женщин каждая к оси вернулась,    

И благодатный груз повлек Грифон,    

Но ни перо на нем не шелохнулось.    

     

     28    

     

Та, кем я был сквозь воду проведен,    

И я, и Стаций шли с руки, где круче    

Колесный след в загибе закруглен.    

     

     31    

     

Так, через лес, пустынный и дремучий    

С тех пор, как змею женщина вняла,    

Мы шли под голос ангельских созвучий.    

     

     34    

     

Насколько трижды пролетит стрела,    

Настолько удалясь, мы шаг прервали,    

И Беатриче на землю сошла.    

     

     37    

     

Тогда «Адам!» все тихо пророптали    

И обступили древо, чьих ветвей    

Ни листья, ни цветы не украшали.[1027]    

     

     40    

     

Его намет, чем выше, тем мощней    

И вправо расширявшийся, и влево,    

Дивил бы индов высотой своей.    

     

     43    

     

«Хвала тебе, Грифон, за то, что древа    

Не ранишь клювом;[1028] вкус отраден в нем,    

Но горькие терзанья терпит  чрево», –    

     

     46    

     

Вскричали прочие, обстав кругом    

Могучий ствол; и Зверь двоерожденный:    

«Так семя всякой правды соблюдем».    

     

     49    

     

И, к дышлу колесницы обращенный,    

Он к сирой ветви сам его привлек,    

Связав их вязью, из нее сплетенной.[1029]    

     

     52    

     

Как наши поросли, когда поток    

Большого света смешан с тем, который    

Вслед за ельцом небесным ждет свой  срок,[1030]    

     

     55    

     

Пестро рядятся в свежие уборы,    

Пока еще не под другой звездой    

Коней для Солнца запрягают Оры, –    

     

     58    

     

Так в цвет, светлей фиалки полевой    

И гуще розы, облеклось растенье,    

Где прежде каждый сук был неживой.    

     

     61    

     

Я не постиг нездешнее хваленье,    

Которое весь сонм их возгласил,    

И не дослушал до конца их пенье.    

     

     64    

     

Умей я начертать, как усыпил    

Сказ о Сиринге очи стражу злому,[1031]    

Который бденье дорого купил,    

     

     67    

     

Я, подражая образцу такому,    

Живописал бы, как ввергался в сон;    

Но пусть искуснейший опишет дрему.    

     

     70    

     

А я скажу, как я был пробужден    

И полог сна раздрали блеск мгновенный    

И возглас: «Встань же! Чем ты  усыплен?»[1032]    

     

     73    

     

Как, цвет увидев яблони священной,    

Чьим брачным пиром небеса полны    

И чьи плоды бесплотным вожделенны,    

     

     76    

     

Петр, Иоанн и Яков, сражены    

Бесчувствием, очнулись от глагола,    

Который разрушал и глубже сны,    

     

     79    

     

И видели, что лишена их школа    

Уже и Моисея, и Ильи,    

И на учителе другая стола,[1033] –    

     

     82    

     

Так я очнулся, в смутном забытьи    

Увидев над собой при этом кличе    

Ту, что вдоль струй вела шаги мои.    

     

     85    

     

В смятенье, я сказал: «Где Беатриче?»    

И та: «Она воссела у корней    

Листвы, обретшей новое величье.    

     

     88    

     

Взгляни на круг приблизившихся к ней;    

Другие ввысь восходят[1034] за  Грифоном,    

И песня их и глубже, и звучней».    

     

     91    

     

Звенела ль эта речь дальнейшим  звоном,    

Не знаю, ибо мне была видна    

Та, что мой слух заставила заслоном.    

     

     94    

     

Она сидела на земле, одна,    

Как если б воз, который Зверь  двучастный    

Связал с растеньем, стерегла она.    

     

     97    

     

Окрест нее смыкали круг прекрасный    

Семь нимф,[1035] держа огней священный  строй,    

Над коим Австр и Аквилон[1036] не  властны.    

     

     100    

     

«Ты здесь на краткий срок в сени  лесной,    

Дабы затем навек, средь граждан Рима,    

Где римлянин – Христос, пребыть со  мной.    

     

     103    

     

Для пользы мира, где добро гонимо,    

Смотри на колесницу и потом    

Все опиши, что взору было зримо».[1037]    

     

     106    

     

Так Беатриче; я же, весь во всем    

К стопам ее велений преклоненный,    

Воззрел послушно взором и умом.    

     

     109    

     

Не падает столь быстро устремленный    

Огонь из тучи плотной, чьи пласты    

Скопились в сфере самой отдаленной,    

     

     112    

     

Как птица Дия пала с высоты    

Вдоль дерева, кору его терзая,    

А не одну лишь зелень и цветы,    

     

     115    

     

И, в колесницу мощно ударяя,    

Ее качнула; так, с боков хлеща,    

Раскачивает судно зыбь морская.[1038]    

     

     118    

     

Потом я видел, как, вскочить ища,    

Кралась лиса к повозке величавой,    

Без доброй снеди до костей тоща.    

     

     121    

     

Но, услыхав, какой постыдной славой    

Ее моя корила госпожа,    

Она умчала остов худощавый.[1039]    

     

     124    

     

Потом, я видел, прежний путь держа,    

Орел спустился к колеснице снова    

И оперил ее, над ней кружа.[1040]    

     

     127    

     

Как бы из сердца, горестью больного,    

С небес нисшедший голос произнес:    

«О челн мой, полный бремени дурного!»    

     

     130    

     

Потом земля разверзлась меж колес,    

И видел я, как вышел из провала    

Дракон, хвостом пронзая снизу воз;    

     

     133    

     

Он, как оса, вбирающая жало,    

Согнул зловредный хвост и за собой    

Увлек часть днища, утоленный мало.    

     

     136    

     

Остаток, словно тучный луг – травой,    

Оделся перьями, во имя цели,    

Быть может, даже здравой и благой,    

     

     139    

     

Подаренными, и они одели    

И дышло, и колеса по бокам,    

Так, что уста вздохнуть бы не успели.[1041]