1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 
Двуколая, меж четырех зверей    

Победная повозка[979] возвышалась,    

И впряженный Грифон[980] шел перед ней.    

     

     109    

     

Он крылья так держал, что отделялась    

Срединная от трех и трех полос,    

И ни одна разъятьем не ломалась.    

     

     112    

     

К вершинам крыл я тщетно взгляд  вознес;    

Он был золототел, где он был птицей,    

А в остальном – как смесь лилей и  роз.    

     

     115    

     

Не то, чтоб Август равной колесницей    

Не тешил Рима, или Сципион,[981] –    

Сам выезд Солнца был бедней сторицей,    

     

     118    

     

Тот выезд Солнца, что упал, спален,    

Когда Земля взмолилася в печали    

И Дий творил свой праведный закон.[982]    

     

     121    

     

У правой ступицы, кружа, плясали    

Три женщины; одна – совсем ала;    

Ее в огне с трудом бы распознали;    

     

     124    

     

Другая словно создана была    

Из плоти, даже кости, изумрудной;    

И третья – как недавний снег бела.    

     

     127    

     

То белая вела их в пляске чудной,    

То алая, чья песнь у всех зараз    

То легкой поступь делала, то трудной.[983]    

     

     130    

     

А слева – четверо вели свой пляс,    

Одеты в пурпур, повинуясь ладу    

Одной из них, имевшей третий глаз.[984]    

     

     133    

     

За этим сонмищем предстали взгляду    

Два старца, сходных обликом благим    

И твердым, но несходных по наряду;    

     

     136    

     

Так, одного питомцем бы своим    

Счел Гиппократ, природой сотворенный    

На благо самым милым ей живым;    

     

     139    

     

Обратною заботой поглощенный,    

Второй сверкал столь режущим мечом,    

Что я глядел чрез реку, устрашенный.[985]    

     

     142    

     

Прошли смиренных четверо[986]  потом;    

И одинокий старец, вслед за ними,    

Ступал во сне, с провидящим челом.[987]    

     

     

    

     

     145    

     

Все семь от первых ризами своими    

Не отличались; но взамен лилей    

Венчали розы наравне с другими    

     

     148    

     

Багряными цветами снег кудрей;    

Далекий взор клялся бы, что их лица    

Огнем пылают кверху от бровей.    

     

     151    

     

Когда со мной равнялась колесница,    

Раздался гром; и, словно возбранен    

Был дальше ход, святая вереница    

     

     154    

     

Остановилась позади знамен.[988]    

     

     

    

     

 Песнь тридцатая    

     

Земной  Рай – Появление Беатриче    

     

     

     1    

     

Когда небес верховных семизвездье,    

Чьей славе чужд закат или восход    

И мгла иная, чем вины возмездье,    

     

     4    

     

Всем указуя должных дел черед,    

Как указует нижнее деснице    

Того, кто судно к пристани ведет,    

     

     7    

     

Остановилось,[989] – шедший в веренице,    

Перед Грифоном, праведный собор    

С отрадой обратился к колеснице;    

     

     

    

     

     10    

     

Один, подъемля вдохновенный взор,    

Спел: «Veni, sponsa, de Libano,  veni!»[990]  –    

Воззвав трикраты, и за ним весь хор.    

     

     13    

     

Как сонм блаженных из могильной сени,    

Спеша, восстанет на призывный звук,    

В земной плоти, воскресшей для  хвалений,    

     

     16    

     

Так над небесной колесницей вдруг.    

Возникло сто, ad vocem tanti senis,[991]    

Всевечной жизни вестников и слуг.[992]    

     

     19    

     

И каждый пел: «Benedictus qui venis!»[993]    

И, рассыпая вверх и вкруг цветы,    

Звал: «Manibus о date lilia plenis!»[994]    

     

     22    

     

Как иногда багрянцем залиты    

В начале утра области востока,    

А небеса прекрасны и чисты,    

     

     25    

     

И солнца лик, поднявшись невысоко,    

Настолько застлан мягкостью паров,    

Что на него спокойно смотрит  око, –    

     

     28    

     

Так в легкой туче ангельских цветов,    

Взлетавших и свергавшихся обвалом    

На дивный воз и вне его краев,    

     

     31    

     

В венке олив, под белым покрывалом,    

Предстала женщина,[995] облачена    

В зеленый плащ и в платье огне-алом.    

     

     34    

     

И дух мой, – хоть умчались  времена,    

Когда его ввергала в содроганье    

Одним своим присутствием она,    

     

     37    

     

А здесь неполным было  созерцанье, –    

Пред тайной силой, шедшей от нее,    

Былой любви изведал обаянье.    

     

     40    

     

Едва в лицо ударила мое    

Та сила, чье, став отроком, я вскоре    

Разящее почуял острие,    

     

     43    

     

Я глянул влево, – с той мольбой  во взоре,    

С какой ребенок ищет мать свою    

И к ней бежит в испуге или в  горе, –    

     

     46    

     

Сказать Вергилию: «Всю кровь мою    

Пронизывает трепет несказанный:    

Следы огня былого узнаю!»    

     

     49    

     

Но мой Вергилий в этот миг нежданный    

Исчез, Вергилий, мой отец и вождь,    

Вергилий, мне для избавленья данный.    

     

     52    

     

Все чудеса запретных Еве рощ    

Омытого росой[996] не оградили    

От слез, пролившихся, как черный  дождь.    

     

     55    

     

«Дант, оттого что отошел Вергилий,    

Не плачь, не плачь еще; не этот меч    

Тебе для плача жребии судили».    

     

     58    

     

Как адмирал, чтобы людей увлечь    

На кораблях воинственной станицы,    

То с носа, то с кормы к ним держит  речь,    

     

     61    

     

Такой, над левым краем колесницы,    

Чуть я взглянул при имени своем,    

Здесь поневоле вписанном в страницы,    

     

     64    

     

Возникшая с завешенным челом    

Средь ангельского празднества –  стояла,    

Ко мне чрез реку обратясь лицом.    

     

     67    

     

Хотя опущенное покрывало,    

Окружено Минервиной листвой,[997]    

Ее открыто видеть не давало,    

     

     70    

     

Но, с царственно взнесенной головой,    

Она промолвила, храня обличье    

Того, кто гнев удерживает свой:    

     

     73    

     

«Взгляни смелей! Да, да, я –  Беатриче.    

Как соизволил ты взойти сюда,[998]    

Где обитают счастье и величье?»    

     

     76    

     

Глаза к ручью склонил я, но когда    

Себя увидел, то, не молвив слова,    

К траве отвел их, не стерпев стыда.    

     

     79    

     

Так мать грозна для сына молодого,    

Как мне она казалась в гневе том:    

Горька любовь, когда она сурова.    

     

     82    

     

Она умолкла; ангелы кругом    

Запели: «In te, Domine, speravi»,[999]    

На «pedes meos» завершив псалом.    

     

     85    

     

Как леденеет снег в живой дубраве,    

Когда, славонским ветром остужен,    

Хребет Италии сжат в мерзлом сплаве,    

     

     88    

     

И как он сам собою поглощен,    

Едва дохнет земля, где гибнут тени,[1000]    

И кажется-то воск огнем спален, –    

     

     91    

     

Таков был я, без слез и сокрушений,    

До песни тех, которые поют    

Вослед созвучьям вековечных сеней;[1001]    

     

     94    

     

Но чуть я понял, что они зовут    

Простить меня, усердней, чем словами:    

«О госпожа, зачем так строг твой  суд!», –    

     

     97    

     

Лед, сердце мне сжимавший как  тисками,    

Стал влагой и дыханьем и, томясь,    

Покинул грудь глазами и устами.    

     

     100    

     

Она, все той же стороны держась    

На колеснице, вняв моленья эти,    

Так, речь начав, на них отозвалась:    

     

     103    

     

«Вы бодрствуете в вековечном свете;    

Ни ночь, ни сон не затмевают вам    

Неутомимой поступи столетий;    

     

     106    

     

И мой ответ скорей тому, кто там    

Сейчас стоит и слезы льет безгласно,    

И скорбь да соразмерится делам.    

     

     109    

     

Не только силой горних кругов,  властно    

Велящих семени дать должный плод,    

Чему расположенье звезд причастно,    

     

     112    

     

Но милостью божественных щедрот,    

Чья дождевая туча так подъята,    

Что до нее наш взор не досягнет,    

     

     115    

     

Он в новой жизни[1002] был таков когда-то,    

Что мог свои дары, с теченьем дней,    

Осуществить невиданно богато.    

     

     118    

     

Но тем дичей земля и тем вредней,    

Когда в ней плевел сеять понемногу,    

Чем больше силы почвенной у ней.    

     

     121    

     

Была пора, он находил подмогу    

В моем лице; я взором молодым    

Вела его на верную дорогу.    

     

     124    

     

Но чуть я, между первым и вторым    

Из возрастов,[1003] от жизни  отлетела, –    

Меня покинув, он ушел к другим.[1004]    

     

     127    

     

Когда я к духу вознеслась от тела    

И силой возросла и красотой,    

Его душа к любимой охладела.    

     

     130    

     

Он устремил шаги дурной стезей,    

К обманным благам, ложным изначала,    

Чьи обещанья – лишь посул пустой.    

     

     133    

     

Напрасно я во снах к нему взывала    

И наяву,[1005] чтоб с ложного следа    

Вернуть его: он не скорбел нимало.    

     

     136    

     

Так глубока была его беда,    

Что дать ему спасенье можно было    

Лишь зрелищем погибших навсегда.    

     

     139    

     

И я ворота мертвых посетила,    

Прося, в тоске, чтобы ему помог    

Тот, чья рука его сюда взводила.    

     

     142    

     

То было бы нарушить божий рок –    

Пройти сквозь Лету и вкусить губами    

Такую снедь, не заплатив оброк    

     

     145    

     

Раскаянья, обильного слезами».    

     

     

    

     

 Песнь тридцать первая    

     

Земной  Рай – Лета    

     

     

     1    

     

Ты, ставший, у священного  потока, –    

Так, речь ко мне направив острием,    

Хоть было уж и лезвие[1006]  жестоко,    

     

     4    

     

Она тотчас же начала потом, –    

Скажи, скажи, права ли я! Признаний    

Мои улики требуют во всем».    

     

     7    

     

Я был так слаб от внутренних  терзаний,    

Что голос мой, поднявшийся со дна,    

Угас, еще не выйдя из гортани.    

     

     

    

     

     10    

     

Пождав: «Ты что же? – молвила  она. –    

Ответь мне! Память о годах печали[1007]    

В тебе волной[1008] еще не сметена».    

     

     13    

     

Страх и смущенье, горше, чем вначале,    

Исторгли из меня такое «да»,    

Что лишь глаза его бы распознали.    

     

     16    

     

Как самострел ломается, когда    

Натянут слишком, и полет пологий    

Его стрелы не причинит вреда,    

     

     19    

     

Так я не вынес бремени тревоги,    

И ослабевший голос мой затих,    

В слезах и вздохах, посреди дороги.    

     

     22    

     

Она сказала: «На путях моих,    

Руководимый помыслом о благе,    

Взыскуемом превыше всех других,[1009]    

     

     25    

     

Скажи, какие цепи иль овраги    

Ты повстречал, что мужеством иссяк    

И к одоленью не нашел отваги?    

     

     28    

     

Какие на челе у прочих благ    

Увидел чары и слова обета,    

Что им навстречу устремил свой шаг?»    

     

     31    

     

Я горьким вздохом встретил слово это    

И, голос мой усильем подчиня,    

С трудом раздвинул губы для ответа.    

     

     34    

     

Потом, в слезах: «Обманчиво маня,    

Мои шаги влекла тщета земная,    

Когда ваш облик скрылся от меня».    

     

     37    

     

И мне она: «Таясь иль отрицая,    

Ты обмануть не мог бы Судию,    

Который судит, все деянья зная.    

     

     40    

     

Но если кто признал вину свою    

Своим же ртом, то на суде точило    

Вращается навстречу лезвию.[1010]    

     

     43