1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 
– Как  вы узнали это?    

– Я  нашел пистолетные пыжи.    

– Что  же сталось с другой пулей?    

– Она  сбила перо со шляпы всадника, в которого была направлена, и срезала березку на  противоположной стороне поляны.    

– В  таком случае всадник на вороной лошади был обезоружен, тогда как у его  противника остался еще заряд.    

– Государь,  пока упавший поднимался, его противник успел зарядить пистолет. Но он очень  волновался, и рука его дрожала.    

– Откуда  вы это знаете?    

– Половина  заряда просыпалась на землю, и он уронил шомпол, не успев засунуть его на место.    

– Вы  сообщаете мне удивительные вещи, господин д'Артаньян.    

– Достаточно  немного наблюдательности, государь, и любой разведчик был бы способен доставить  вам эти сведения.    

– Слушая  вас, можно ясно представить себе всю картину.    

– Я  действительно мысленно восстановил ее, может быть, с самыми небольшими искажениями.    

– Теперь  вернемся к упавшему всаднику. Вы сказали, что он шел на своего противника в то  время, как тот заряжал пистолет?    

– Да,  но в то мгновение, как он целился, его противник выстрелил.    

– О! –  перебил король – И выстрел?..    

– Последствия  его были ужасны, государь; спешившийся всадник упал ничком, сделав три неверных  шага.    

– Куда  попала пуля?    

– В  два места; сначала в правую руку, затем в грудь.    

– Как  же вы могли догадаться об этом? – спросил восхищенный король.    

– Очень  просто: рукоятка пистолета была вся окровавлена, и на ней виднелся след пули и  осколки разбитого кольца. По всей вероятности, раненый потерял два пальца:  безымянный и мизинец.    

– Относительно  руки я согласен; но рана в грудь?    

– Государь,  на расстоянии двух с половиной футов друг от друга там были две лужи крови.  Около одной из этих луж трава была вырвана судорожно сжатой рукой, около  другой – только примята тяжестью тела.    

– Бедный  де Гиш! – воскликнул король.    

– Так  это был господин де Гиш? – спокойно сказал мушкетер. – У меня самого  возникло такое предположение, но я не решался высказать его вашему величеству.    

– Каким  же образом оно возникло у вас?    

– Я  узнал герб Граммонов на сбруе убитой лошади.    

– И  вы считаете, что рана его тяжелая?    

– Очень  тяжелая, потому что он свалился сразу и долго лежал без движения; однако он  имел силу уйти при поддержке двух друзей.    

– Значит,  вы встретили его, когда он возвращался?    

– Нет;  но я различил следы трех человек, человек, шедший справа, и человек, шедший  слева, двигались свободно, легко, средний же тащился с трудом. К тому же на его  следах кое-где видны пятна крови.    

– Теперь,  сударь, после того как вы так отчетливо восстановили всю картину поединка, скажите  мне что-нибудь о противнике де Гиша.    

– Государь,  я его не знаю.    

– Как  не знаете, ведь вы так ясно видите все?    

– Да,  государь, – отвечал д'Артаньян, – я вижу все, но не говорю всего, что  вижу, и раз этому бедняге удалось скрыться, то я прошу ваше величество  разрешить мне сказать вам, что я его не выдам.    

– Однако  всякий дуэлянт – преступник, сударь.    

– Не  в моих глазах, ваше величество, – холодно поклонился д'Артаньян.    

– Сударь, –  вскричал король, – даете ли вы себе отчет в своих словах?    

– Вполне,  государь, но в моих глазах человек, который хорошо дерется, – человек  порядочный. Таково мое мнение. Может быть, вы со мной не согласны; это  естественно, вы – государь…    

– Господин  д'Артаньян, я, однако, приказал…    

Д'Артаньян  перебил короля почтительным жестом.    

– Вы  приказали мне разузнать все подробности относительно поединка, государь; они  вам доставлены. Если вы прикажете мне арестовать противника господина де Гиша,  я исполню приказание, но не требуйте, чтобы я донес на него, так как я откажусь  исполнить это требование.    

– В  таком случае арестуйте его.    

– Назовите  мне его имя, государь.    

Людовик  топнул ногой. После минутного размышления он сказал:    

– Вы  правы, – десять, двадцать, сто раз правы.    

– Я  так думаю, государь, и счастлив, что ваше величество разделяете мое мнение.    

– Еще  одно слово… Кто оказал помощь де Гишу?    

– Не  знаю.    

– Но  вы говорили о двоих… Значит, был секундант?    

– Секунданта  не было. Больше того, когда господин де Гиш упал, его противник ускакал, не  оказав ему помощи.    

– Негодяй!    

– Что  делать, государь, – это следствие ваших распоряжений. Человек дрался  честно, избежал смерти и хочет вторично избежать ее. Он невольно вспоминает  господина де Бутвиля… Еще бы!    

– И  делается трусом?    

– Нет,  проявляет предусмотрительность.    

– Итак,  он ускакал?    

– Да,  во всю прыть.    

– В  каком направлении?    

– К  замку.    

– А  потом?    

– Потом  я уже имел честь сказать вашему величеству, что два человека пришли пешком и  увели господина де Гиша.    

– Как  вы можете доказать, что эти люди пришли после поединка?    

– Совершенно  неопровержимо: во время поединка дождь перестал, но земля не успела высохнуть,  и следы ног ясно отпечатывались на влажной почве. Но после дуэли, когда  господин де Гиш лежал без чувств, подсохло, и следы отпечатывались не так  отчетливо.    

От  восхищения Людовик всплеснул руками.    

– Господин  д'Артаньян, – сказал он, – вы поистине самый ловкий человек в  королевстве.    

– То  же самое думал Ришелье и говорил Мазарини, государь.    

– Теперь  остается только проверить вашу проницательность.    

– О  государь, человеку свойственно ошибаться, – философски произнес мушкетер.    

– В  таком случае вы не человек, господин д'Артаньян, потому что, мне кажется, вы  никогда не ошибаетесь.    

– Ваше  величество сказали, что мы это проверим.    

– Да.    

– Каким  же образом?    

– Я  послал за господином де Маниканом, и господин де Маникан сейчас придет.    

– Разве  господин де Маникан знает тайну?    

– У  де Гиша нет тайн от господина де Маникана.    

Д'Артаньян  покачал головой.    

– Повторяю,  никто не присутствовал на поединке, и если только де Маникан не является одним  из тех людей, которые вели графа…    

– Тес! –  прошептал король. – Вот он идет. Останьтесь здесь и слушайте.    

– Хорошо,  государь, – отвечал мушкетер.    

В ту же  минуту на пороге показались Маникан и де Сент-Эньян.    

 Глава 24. ЗАСАДА    

     

Король  сделал знак мушкетеру, а затем де Сент-Эньяну.    

Знак был  повелительный, и смысл его был:    

– Молчите,  если дорожите жизнью.    

Д'Артаньян,  как солдат, отошел в угол. Де Сент-Эньян, как фаворит, прислонился к спинке  королевского кресла.    

Маникан,  выставив вперед правую ногу, приятно улыбнувшись и грациозно протянув белую  руку, сделал реверанс. Король ответил ему кивком.    

– Добрый  вечер, господин де Маникан, – сказал он.    

– Ваше  величество оказали мне честь, пригласив к себе, – поклонился Маникан.    

– Да,  чтобы узнать от вас все подробности несчастного случая с графом де Гишем.    

– О  государь, это очень печально!    

– Вы  были с ним?    

– Не  совсем, государь.    

– Но  вы явились на место происшествия через несколько минут после того, как оно случилось?    

– Да,  государь, приблизительно через полчаса.    

– Где  же это несчастье произошло?    

– Кажется,  государь, это место называется поляной в роще Рошен.    

– Да,  сборный пункт охотников.    

– Совершенно  верно, государь.    

– Расскажите  мне все известные вам подробности несчастного случая, господин де Маникан.    

– Может  быть, ваше величество уже получили сведения? Я боюсь утомить вас повторением.    

– Ничего,  не бойтесь.    

Маникан  осмотрелся кругом. Он увидел только д'Артаньяна, прислонившегося к стене, спокойного,  благодушного, доброжелательного, и де Сент-Эньяна, с которым он пришел и  который по-прежнему стоял у королевского кресла тоже с очень любезным  выражением лица. Поэтому Маникан набрался мужества и проговорил:    

– Вашему  величеству небезызвестно, что на охоте часто бывают несчастные случаи.    

– На  охоте?    

– Да,  государь. Я хочу сказать, когда устраивается засада.    

– Вот  как! – воскликнул король. – Значит, несчастный случай произошел во  время засады?    

– Да,  государь, – подтвердил Маникан, – разве ваше величество этого не  знает?    

– Только  в самых общих чертах, – скороговоркой сказал король, которому всегда было  противно лгать. – Итак, по вашим словам, несчастье произошло во время  засады?    

– Увы,  да, государь!    

Король  помолчал.    

– На  какого же зверя была устроена засада? – спросил он.    

– На  кабана, государь.    

– Что  это де Гишу вздумалось пойти совершенно одному в засаду на кабана? Ведь это мужицкое  занятие и годится самое большее для того, у кого нет, как у маршала де  Граммона, собак и доезжачих для приличной охоты.    

Маникан  пожал плечами.    

– Молодость  безрассудна, – произнес он наставительно.    

– Продолжайте, –  приказал король.    

– Словом, –  повиновался Маникан, еле решаясь говорить и медленно произнося одно слово за  другим, как переставляет свои ноги человек, идущий по болоту, – словом,  государь, бедный де Гиш пошел в засаду совершенно один.    

– Один!  Вот так охотник! Разве господин де Гиш не знает, что кабан бросается на  охотника?    

– Как  раз это и случилось, государь.    

– А  он знал, с кем ему придется иметь дело?    

– Да,  государь, крестьяне видели зверя на картофельных полях.    

– Что  же это был за зверь?    

– Двухгодовалый  кабан.    

– В  таком случае следовало меня предупредить, сударь, что де Гиш хочет совершить  самоубийство. Ведь я видел его на охоте и знаю его искусство. Когда он стреляет  в кабана, загнанного собаками, он принимает все предосторожности и стреляет из  карабина, а на этот раз он отправился на кабана с простыми пистолетами.    

Маникан  вздрогнул.    

– С  пистолетами, прекрасно годящимися для дуэли, но не для охоты на кабана!    

– Государь,  бывают вещи необъяснимые.    

– Вы  правы, и происшествие, которое нас интересует, принадлежит к их числу. Продолжайте.    

Во время  этого рассказа де Сент-Эньян, который, может быть, сделал бы Маникану знак не  очень увлекаться, должен был хранить полное бесстрастие под пристальным  взглядом короля. Таким образом, он совершенно не мог перемигнуться с Маниканом.  Что же касается д'Артаньяна, то статуя Молчания в Афинах была более  выразительной и шумной, чем он. Маникан, продолжая идти по избранной дороге,  все больше запутывался в сетях.    

– Государь, –  сказал он, – вероятно, дело было так.    

Де Гиш  подстерегал кабана.    

– Верхом  на коне? – спросил король.    

– Верхом.  Он выстрелил в зверя и промахнулся.    

– Какой  же он неловкий!    

– Зверь  бросился на него.    

– И  убил лошадь?    

– Ах,  ваше величество знает об этом?    

– Мне  сказали, что в роще Рошен, на перекрестке, найдена мертвая лошадь, у меня  возникло предположение, что это конь де Гиша.    

– Так  оно и есть, государь.    

– Хорошо,  значит, лошадь погибла; что же случилось с де Гишем?    

– Де  Гиш упал на землю, подвергся нападению кабана и был ранен в руку и в грудь.    

– Ужасный  случай! Но нужно сознаться, что виноват сам де Гиш. Как можно идти в засаду на  такого зверя с одними пистолетами! Он, верно, забыл повесть об Адонисе?    

Маникан  почесал затылок.    

– Действительно,  это была большая неосторожность.    

– Как  вы объясняете ее себе, господин де Маникан?    

– Государь,  что предписано судьбой, то случится.    

– О,  да вы фаталист?    

Маникан  заволновался, чувствуя себя очень неловко.    

– Я  сердит на вас, господин де Маникан, – сурово начал король.    

– На  меня, государь?    

– Конечно!  Вы друг де Гиша, вы знаете, что он способен на такие безумства, и вы не остановили  его!    

Маникан  не знал, как быть, тон короля не был похож на тон человека легковерного. С  другой стороны, в нем не слышалось ни суровости, ни настойчивости судебного  следователя. В нем звучало больше насмешки, чем угрозы.    

– Итак,  вы утверждаете, – повторил король, – что найденная мертвая лошадь  принадлежала де Гишу?    

– Да,  да, конечно.    

– Это  вас удивило?    

– Нет,  государь. На последней охоте, как, вероятно, помнит ваше величество, таким же  образом была убита лошадь под господином де Сен-Мором.    

– Да,  но у нее был распорот живот.    

– Совершенно  верно, государь.    

– Если  бы у коня де Гиша был распорот живот, так же как у лошади господина де  Сен-Мора, то я нисколько бы не удивился!    

Маникан  вытаращил глаза.    

– Но  меня удивляет, – продолжал король, – что у лошади де Гиша живот цел,  зато пробита голова.    

Маникан  смутился.    

– Может  быть, я ошибаюсь, – сказал король, – и лошадь де Гиша была поражена  не в висок? Согласитесь, господин де Маникан, что это очень странная рана.    

– Государь,  вы знаете, что лошадь очень умное животное; она, должно быть, пробовала защищаться.    

– Но  лошадь защищается копытами, а не головой.    

– Так,  значит, испуганная лошадь упала, – пролепетал Маникан, – и кабан, вы  понимаете, государь, кабан…    

– Да,  все, что касается лошади, я понимаю, а как же всадник?    

– Очень  просто: от лошади кабан перешел к всаднику и, как я уже имел честь сообщить вашему  величеству, раздробил руку де Гиша, когда он собирался выпустить в него второй  заряд из пистолета; потом ударом клыка кабан пробил ему грудь.    

– Ей-богу,  это чрезвычайно правдоподобно, господин де Маникан, и напрасно вы сомневались в  вашем красноречии; вы рассказываете превосходно.    

– Король  бесконечно добр, – смутился Маникан, отвешивая крайне неловкий поклон.    

– Однако  с сегодняшнего дня я запрещаю моим дворянам ходить в засаду.    

Ведь это  равносильно разрешению дуэли.    

Маникан  вздрогнул и сделал шаг, собираясь уйти.    

– Король  удовлетворен? – спросил он.    

– Восхищен!  Но, пожалуйста, останьтесь, господин де Маникан, – сказал Людовик, –  у меня к вам есть дело.    

«Гм…  гм… – подумал д'Артаньян, – этот послабее нас».    

И он  испустил вздох, который означал: «О, такие люди, как мы! Где они теперь?»    

В это  мгновение камердинер поднял портьеру и доложил о приходе королевского врача.    

– Ах,  это господин Вало, который только что посетил господина де Гиша! –  вскричал Людовик. – Мы сейчас узнаем о состоянии раненого.    

Маникан  почувствовал себя еще более неловко, чем прежде.    

– Таким  образом, у нас, по крайней мере, будет чиста совесть, – прибавил король.    

И  взглянул на д'Артаньяна, который и бровью не повел.    

 Глава 25. ДОКТОР    

     

Вошел  г-н Вало.    

Все  занимали прежнее положение: король сидел, де Сент-Эньян облокотился на спинку  кресла, д'Артаньян стоял, прислонившись к стене, Маникан вытянулся перед  королем.    

– Вы  исполнили мое распоряжение, господин Вало? – спросил король.    

– С  большой готовностью, государь.    

– Побывали  у своего коллеги в Фонтенбло?    

– Да,  государь.    

– И  видели там господина де Гиша?    

– Да,  я видел там господина де Гиша.    

– В  каком он состоянии? Скажите откровенно.    

– Очень  неважном, государь.    

– Кабан  все же не растерзал его?    

– Кого  не растерзал?    

– Гиша.    

– Какой  кабан?    

– Кабан,  который его ранил.    

– Господин  де Гиш был ранен кабаном?    

– По  крайней мере, так говорят.    

– Скорее  его ранил какой-нибудь браконьер…    

– Как,  браконьер?    

– Или  ревнивый муж, или соперник, который, желая отомстить ему, в него выстрелил.    

– Что  вы говорите, господин Вало? Разве раны господина де Гиша нанесены не клыками кабана?    

– Раны  господина де Гиша нанесены пистолетной пулей, которая раздробила ему безымянный  палец и мизинец правой руки, после чего засела в мышцах груди.    

– Пуля?  Вы уверены, что господин де Гиш ранен пулей? – с притворным изумлением воскликнул  король.    

– Настолько  уверен, что могу показать ее. Вот она, государь.    

И он  поднес королю сплющенную пулю. Король посмотрел на нее, но в руки не взял.    

– Эта  штука была у него в груди? – спросил он.    

– Не  вполне. Пуля не проникла вглубь, она, как вы видите, сплющилась, ударившись,  вероятно, о грудную кость.    

– Боже  мой, – печально вздохнул король, – почему же вы не сообщили мне об  этом, господин де Маникан?    

– Государь…    

– Что  это за выдумка о кабане, засаде, ночной охоте? Говорите же!    

– Ах,  государь!..    

– Мне  кажется, что вы правы, – обратился король к капитану мушкетеров, –  произошел поединок.    

Король  очень хорошо умел компрометировать своих приближенных и сеять раздор между  ними.    

Маникан  с упреком посмотрел на мушкетера. Д'Артаньян понял этот взгляд и не пожелал,  оставаться под подозрением. Он сделал шаг вперед и сказал:    

– Государь,  ваше величество приказали мне осмотреть поляну в роще Рошен и доложить, что, по  моему мнению, происходило на ней. Я сообщил вашему величеству результаты своих  наблюдений, но никого не выдавал. Ваше величество первый назвали графа де Гиша.    

– Хорошо,  хорошо, сударь! – надменно произнес король. – Вы исполнили свой долг,  и я доволен вами, этого должно быть для вас достаточно. Но вы, господин де  Маникан, не исполнили своего долга, вы солгали мне.    

– Солгал,  государь? Это слишком резкое слово.    

– Придумайте  другое.    

– Государь,  я не буду придумывать. Я уже имел несчастье не угодить вашему величеству и  нахожу, что мне остается лишь покорно снести все упреки, которыми вашему  величеству захочется осыпать меня.    

– Вы  правы, сударь, я всегда бываю недоволен, когда от меня скрывают правду.    

– Иногда,  государь, ее не знают.    

– Перестаньте  лгать, или я удвою наказание.    

Маникан  побледнел и поклонился. Д'Артаньян сделал еще шаг вперед, решившись вмешаться,  если все возраставший гнев короля перейдет границы.    

– Сударь, –  продолжал король, – вы видите, что дальнейшее отрицание бесполезно. Теперь  ясно, что господин де Гиш дрался.    

– Я  не отрицаю этого, государь, и ваше величество поступили бы великодушно, не  принуждая дворянина лгать.    

– Кто  вас принуждал?    

– Государь,  господин де Гиш – мой друг. Ваше величество запретили дуэли под страхом  смерти. Ложь могла спасти моего друга, и я солгал.    

– Правильно, –  прошептал Д'Артаньян, – теперь он ведет себя молодцом?    

– Сударь, –  возразил король, – вместо того чтобы лгать, следовало помешать ему  драться.    

– Государь,  вашему величеству, первому дворянину Франции, хорошо известно, что мы, дворяне,  никогда не считали господина де Бутвиля опозоренным потому, что он был казнен  на Гревской площади. Класть голову на плаху не позор, позор бежать от своего  врага.    

– Хорошо, –  согласился Людовик XIV, – я хочу дать вам средство все поправить.    

– Если  это средство прилично для дворянина, я с большой готовностью воспользуюсь им,  государь.    

– Имя  противника господина де Гиша?    

– Ого! –  прошептал Д'Артаньян. – Неужели возвращаются времена Людовика Тринадцатого…    

– Государь! –  с упреком воскликнул Маникан.    

– По-видимому,  вы не хотите назвать его? – спросил король.    

– Государь,  я его не знаю.    

– Браво! –  крикнул Д'Артаньян.    

– Господин  Маникан, отдайте вашу шпагу капитану.    

Маникан  грациозно поклонился, отстегнул шпагу и с улыбкой вручил ее мушкетеру.    

Но тут  вмешался де Сент-Эньян.    

– Государь, –  начал он, – прошу позволения вашего величества…    

– Говорите, –  сказал король, может быть, в глубине души довольный, что нашелся человек,  изъявивший готовность обуздать его гнев.    

– Маникан,  вы молодец, и король оценит ваш поступок; но кто слишком ревностно защищает  своих друзей – вредит им. Маникан, вы знаете имя человека, о котором  спрашивает у вас его величество?    

– Да,  знаю.    

– В  таком случае назовите его.    

– Если  б я должен был сделать это, я бы уже сказал.    

– Тогда  скажу я, ибо не вижу никакой надобности быть, подобно вам, слишком щепетильным.    

– Воля  ваша, однако мне кажется…    

– Довольно  великодушничать. Я не позволю, чтобы из-за своего великодушия вы угодили в  Бастилию. Говорите, или это сделаю я.    

Маникан  был человек умный и понял, что на основании его поведения присутствующие уже  составили о нем благоприятное мнение. Теперь нужно было только укрепить это  мнение, вернув расположение короля.    

– Говорите,  сударь, – обратился он к де Сент-Эньяну. – Я сделал все, что  требовала от меня совесть, и требования ее были так повелительны, прибавил он,  обращаясь к королю, – что заставили меня ослушаться приказания вашего  величества; но ваше величество, надеюсь, простит меня, узнав, что я должен был  охранять честь одной дамы.    

– Дамы? –  с беспокойством спросил король.    

– Да,  сударь.    

– Причиной  поединка была дама?    

Маникан  поклонился.    

Король  встал и подошел к Маникану.    

– Если  это значительная особа, – произнес он, – я не посетую на ваши уловки,  напротив.    

– Государь,  все, что касается придворных короля или слуг его брата, значительно в моих глазах.    

– Моего  брата? – повторил Людовик XIV с некоторым замешательством. Причиной поединка  была дама из свиты моего брата?    

– Или  принцессы.    

– Принцессы?  нее?    

– Да,  государь.    

– Значит,  эта дама?..    

– Фрейлина  ее высочества герцогини Орлеанской.    

– И  вы говорите, что господин де Гиш дрался из-за нее?    

– Да,  и на этот раз я не лгу.    

На лице  Людовика выразилось беспокойство.    

– Господа, –  распорядился он, обращаясь к зрителям этой сцены, – благоволите удалиться  на несколько минут, мне нужно остаться наедине с господином де Маниканом. Я  знаю, что ему нужно сообщить в свое оправдание весьма деликатные вещи, которые  он не решается огласить при свидетелях… Возьмите назад свою шпагу, господин де  Маникан.    

Маникан  пристегнул шпагу.    

– Удивительное,  однако, самообладание у этого молодого человека, прошептал мушкетер, взяв под  руку де Сент-Эньяна и выходя вместе с ним из комнаты.    

– Он  выпутается, – сказал де Сент-Эньян на ухо мушкетеру.    

– И  с честью, граф!    

Незаметно  от короля Маникан бросил благодарный взгляд на де Сент-Эньяна и мушкетера.    

– Знаете, –  продолжал д'Артаньян, переступая порог, – у меня было неважное мнение о новом  поколении. Теперь же я вижу, что ошибался и наша молодежь не так уж плоха.    

Вало  вышел вслед за фаворитом и капитаном. Король и Маникан остались в кабинете  одни.    

 Глава 26. Д'АРТАНЬЯН  ПРИЗНАЕТ, ЧТО ОН ОШИБСЯ И ЧТО ПРАВ БЫЛ МАНИКАН    

     

Король  подошел к двери, убедился, что никто не подслушивает, и быстро вернулся к  своему собеседнику.    

– Теперь  мы одни, господин де Маникан, прошу вас объясниться.    

– С  полной откровенностью, государь, – отвечал молодой человек.    

– Прежде  всего, – начал король, – да будет вам известно, что ни к чему я не  отношусь с таким уважением, как к чести дам.    

– Поэтому-то,  государь, я и щадил вашу деликатность.    

– Да,  теперь я понимаю вас. Итак, вы говорите, что дело касалось одной из фрейлин  моей невестки и что лицо, о котором идет речь, противник де Гиша, –  словом, человек, которого вы не хотите называть…    

– Но  которого назовет вам, государь, господин де Сент-Эньян…    

– Да,  так вы говорите, что этот человек оскорбил одну из фрейлин принцессы?    

– Да,  мадемуазель де Лавальер, государь.    

– Ах, –  произнес король тоном человека, ожидавшего, что он услышит это имя, хотя удар  поразил его в самое сердце. – Значит, подверглась оскорблению мадемуазель  де Лавальер?    

– Я  не говорю, что она подверглась оскорблению, государь.    

– Но  в таком случае…    

– Я  говорю, что о ней отзывались в не совсем почтительных выражениях.    

– В  не совсем почтительных выражениях! И вы отказываетесь назвать мне имя этого наглеца?..    

– Государь,  я считал, что этот вопрос уже решен и ваше величество не станет больше заставлять  меня играть роль доносчика.    

– Это  верно, вы правы, – согласился король, сдерживая волнение. – К тому же  мне все равно скоро станет известно имя человека, которого я должен буду  наказать.    

Маникан  увидел, что дело принимает новый оборот.    

Что же  касается короля, то он заметил, что увлекся и зашел слишком далеко. Он овладел  собой и продолжал:    

– Я  накажу его не потому, что речь идет о мадемуазель де Лавальер, хотя я питаю к  ней особенное уважение, но потому, что предметом ссоры была женщина. А я  требую, чтобы при моем дворе женщин уважали и чтобы не ссорились из-за них.    

Маникан  поклонился.    

– Теперь,  господин де Маникан, – продолжал король, – что говорили о мадемуазель  де Лавальер?    

– Разве  ваше величество не догадываетесь?    

– Я?    

– Ваше  величество хорошо знает, какие шутки позволяют себе молодые люди.    

– Вероятно,  говорили, что она кого-нибудь любит? – решился спросить король.    

– Весьма  вероятно.    

– Но  мадемуазель де Лавальер имеет право любить кого ей вздумается, сказал король.    

– Именно  это и утверждал де Гиш.    

– И  из-за этого он дрался?    

– Да,  государь, только из-за этого.    

Король  покраснел.    

– И  больше вам ничего не известно?    

– Относительно  чего, государь?    

– Относительно  того любопытного предмета, о котором вы сейчас рассказываете.    

– Что  же королю угодно знать?    

– Например,  имя человека, которого любит Лавальер и, по мнению противника де Гиша, не  вправе любить?    

– Государь,  я ничего не знаю, ничего не слышал, ничего не выведывал; но я считаю де Гиша  человеком благородным, и если он временно занял место покровителя де Лавальер,  то лишь потому, что этот покровитель – лицо слишком высокопоставленное для  того, чтобы самому вступиться за нее.    

Эти  слова были более чем прозрачны; король покраснел, но на этот раз от  удовольствия. Он ласково похлопал Маникана по плечу.    

– Я  вижу, что вы не только умный молодой человек, но и прекрасный дворянин, а ваш  друг де Гиш-рыцарь совсем в моем вкусе; вы ему передадите это, не прав? да ли?    

– Итак,  ваше величество прощаете меня?    

– Совершенно.    

– И  я свободен?    

Король  улыбнулся и протянул Маникану руку. Маникан схватил ее и поцеловал.    

– Кроме  того, – прибавил король, – вы чудесный рассказчик.    

– Я,  государь?    

– Вы  превосходно рассказали мне о несчастном случае с де Гишем. Я так ясно вижу  кабана, выскакивающего из лесу, вижу падающую лошадь, вижу, как зверь, бросив  коня, кидается на всадника. Вы не рассказываете, сударь, – вы рисуете  картину!    

– Государь,  я думаю, что вашему величеству угодно посмеяться надо мной, – печально  улыбнулся Маникан.    

– Напротив, –  отвечал серьезно Людовик XIV, – я не только не смеюсь, господин де Маникан,  но выражаю желание, чтобы вы рассказали об этом случае в большом обществе.    

– О  случае на охоте?    

– Да,  в том виде, как вы передали его мне, не изменяя ни слова, понимаете?    

– Вполне,  государь.    

– И  вы расскажете?    

– При  первом же удобном случае.    

– Теперь  позовите господина д'Артаньяна. Надеюсь, что вы больше не боитесь его?    

– О  государь, как только я исполнился уверенности в благосклонности вашего  величества ко мне, я не боюсь никого в мире!    

– Подите  же, позовите, – сказал король.    

Маникан  открыл дверь.    

– Господа, –  произнес он, – король зовет вас.    

Д'Артаньян,  де Сент-Эньян и Вало вернулись.    

– Господа, –  начал король, – я призвал вас с целью заявить, что объяснение господина де  Маникана вполне удовлетворило меня.    

Д'Артаньян  и де Сент-Эньян одновременно взглянули на доктора, и взгляд их, казалось, обозначал:  «Ну, что я вам говорил?»    

Король  отвел Маникана к двери и тихонько шепнул ему:    

– Пусть  господин де Гиш хорошенько лечится, я желаю ему скорого выздоровления. Как  только он поправится, я поблагодарю его от имени всех дам, но хорошо было бы,  если бы такие случаи не повторялись.    

– Государь,  даже если бы ему предстояло умереть сто раз, он сто раз повторит то, что  сделал, если будет затронута честь вашего величества.    

Это было  откровенно. Но, как мы уже сказали, Людовик XIV любил фимиам и был не очень  требовательным относительно его качества, раз его воскуряли.    

– Хорошо,  хорошо, – отпустил он Маникана, – я сам повидаюсь с де Гишем и  образумлю его.    

Маникан  попятился к двери.    

Тогда  король обратился к трем свидетелям этой сцены:    

– Скажите  мне, Д'Артаньян, каким образом вышло, что ваше зрение, обыкновенно такое  тонкое, помутилось?    

– У  меня помутилось зрение, государь?    

– Конечно.    

– Должно  быть, так, раз это утверждает ваше величество. Но какой случай имеет в виду  ваше величество?    

– Да  тот, что произошел в роще Рошен.    

– А-а-а!    

– Конечно.  Вы видели следы двух лошадей и двух человек, вы мысленно восстановили подробности  поединка. Представьте, что никакого поединка не было; чистейшая иллюзия!    

– А-а-а! –  снова произнес д'Артаньян.    

– То  же самое относительно гарцевания лошади и следов борьбы. У де Гиша шла борьба  только с кабаном, и ни с кем больше; однако эта борьба была, по-видимому,  долгой и ожесточенной.    

– А-а-а! –  в третий раз произнес д'Артаньян.    

– И  подумать только: рассказ ваш показался мне вполне правдоподобным, –  вероятно, оттого, что вы говорили с большой уверенностью.    

– Действительно,  государь, у меня, должно быть, помутилось в глазах, – добродушно кивнул  д'Артаньян, приведя короля в восторг своим ответом.    

– Значит,  вы согласны с версией господина де Маникана?    

– Конечно,  государь!    

– И  для вас теперь ясно, как было дело?    

– Оно  представляется мне совсем иначе, чем полчаса тому назад.    

– Как  же вы объясняете эту перемену мнения?    

– Самой  простой Причиной, государь. Полчаса тому назад, когда я возвращался из рощи Рошен,  у меня был только жалкий фонарь из конюшни…    

– А  сейчас?    

– Сейчас  мне светят все люстры вашего кабинета, а кроме того, глаза вашего величества, источающие  свет, как два солнца!    

Король  рассмеялся, де Сент-Эньян захохотал.    

– Вот  и господин Вало, – продолжал д'Артаньян, высказывая слова, которые  вертелись на языке короля, – не только вообразил, что господин де Гиш был  ранен пулей, но ему показалось также, что он вынул эту пулю у него из груди.    

– Право, –  начал Вало, – я…    

– Не  правда ли, вам это показалось, – настаивал д'Артаньян.    

– То  есть не только показалось, но и сейчас еще кажется, готов вам в этом  поклясться.    

– А  между тем, дорогой доктор, вам это приснилось.    

– Приснилось?    

– Рана  господина де Гиша – сон; пуля – сон… но говорите больше никому об  этом, иначе вас засмеют.    

– Хорошо  придумано, – одобрил король, – д'Артаньян дает вам прекрасный совет,  сударь. Не рассказывайте больше никому о своих снах, господин Вало, и, даю вам  слово, вы не раскаетесь. Покойной ночи, господа. Ах, какая опасная вещь засада  на кабана!    

– Да,  она очень, очень опасна – засада на кабана! – громко повторил  д'Артаньян.    

И он  произносил эту фразу во всех комнатах, по которым проходил.    

– Теперь,  когда мы одни, – обратился король к Сент-Эньяну, – назови мне имя  противника де Гиша.    

Де  Сент-Эньян посмотрел на короля.    

– Не  смущайся, – ободрил его король, – ты ведь знаешь, что мне придется  простить.    

– Де  Вард, – сказал де Сент-Эньян.    

– Хорошо.    

Затем,  направляясь в спальню, Людовик XIV прибавил:    

– Простить –  не значит забыть.    

 Глава 27. КАК ХОРОШО  ИМЕТЬ ДВЕ ТЕТИВЫ НА СВОЕМ ЛУКЕ    

     

Маникан  выходил от короля очень довольный, что ему удалось так счастливо выпутаться,  как вдруг, спустившись с лестницы, он почувствовал, что кто-то дергает его за  рукав. Он оглянулся и увидел Монтале, которая, наклонившись к нему, таинственно  прошептала:    

– Сударь,  пожалуйте сюда поскорее, прошу вас.    

– Куда,  мадемуазель? – спросил Маникан.    

– Прежде  всего настоящий рыцарь никогда бы не задал мне такого вопроса, а просто пошел  бы за мной, не требуя никаких объяснений.    

– Хорошо,  мадемуазель, – согласился Маникан, – я готов вести себя по-рыцарски.    

– Слишком  поздно. Теперь у вас нет никакой заслуги. Мы идем к принцессе.    

– Вот  как, к принцессе?    

И он  пошел за Монтале, которая бежала впереди, легкая, как Галатея.    

«На этот  раз, – говорил себе Маникан, – охотничьи истории будут, пожалуй,  неуместны. Попробуем, однако, а если понадобится… ей-богу, если понадобится,  вздумаем еще что-нибудь».    

Монтале  все бежала.    

«Как это  утомительно, – думал Маникан, – напрягать одновременно ум и ноги».    

Наконец  они пришли. Принцесса окончила свой ночной туалет и была в изящном пеньюаре;  она кого-то ждала с явным нетерпением. Поэтому Монтале и Маникан застали ее  подле самых дверей.    

– Наконец-то! –  воскликнула она.    

– Вот  господин де Маникан, – представила Монтале.    

Маникан  почтительно поклонился.    

Принцесса  знаком приказала Монтале удалиться. Фрейлина повиновалась.    

Принцесса  молча проводила ее глазами и подождала, пока двери за нею закрылись; затем,  обращаясь к Маникану, молвила:    

– Что  случилось? Говорят, в замке кого-то ранили?    

– К  несчастью, да, принцесса… господина де Гиша.    

– Да,  господина де Гиша, – повторила принцесса. – Мне уж известно об этом,  но только по слухам. Значит, несчастье случилось действительно с господином де  Гишем?    

– С  ним самим, принцесса.    

– Знаете  ли вы, господин де Маникан, – с живостью сказала принцесса, – что  король питает отвращение к дуэлям?    

– Конечно,  принцесса. Но дуэль с диким зверем не осуждается его величеством.    

– Надеюсь,  вы не оскорбите меня предположением, будто я поверю в нелепую басню, пущенную  неизвестно для чего, согласно которой господин де Гиш ранен кабаном. Нет, нет,  сударь, истина обнаружена, а в настоящую минуту господин де Гиш не только  страдает от раны, но подвергается еще опасности лишиться свободы.    

– Увы,  принцесса, – вздохнул Маникан, – мне это прекрасно известно, но что  же делать?    

– Вы  видели его величество?    

– Да,  принцесса.    

– Что  вы сказали ему?    

– Я  рассказал ему, как господин де Гиш сидел в засаде, как из рощи Рошен выскочил  кабан, как господин де Гиш выстрелил в него и как, наконец, рассвирепевший  зверь бросился на стрелка, убил его лошадь и серьезно ранил его самого.    

– И  король всему этому поверил?    

– Вполне.    

– Вы  меня удивляете, господин де Маникан, вы меня очень удивляете!    

И  принцесса принялась расхаживать по комнате, бросая по временам вопросительные  взгляды на Маникана, неподвижно и бесстрастно стоявшего на месте, которое он  занял, войдя в комнату. Наконец принцесса остановилась.    

– А  между тем, – начала она, – все в один голос объясняют эту рану совсем  иначе.    

– Каким  же образом, принцесса? – спросил Маникан. – Простите, что я задаю  этот нескромный вопрос вашему высочеству.    

– И  это спрашиваете вы, ближайший друг господина де Гиша, поверенный его тайн?    

– Ближайший  друг – да; поверенный его тайн – нет. Де Гиш из тех людей, которые  никому не доверяют своих тайн. Де Гиш очень скрытен, принцесса.    

– Хорошо,  в таком случае я буду иметь удовольствие открыть вам эти тайны, которые так  хорошо умеет прятать господин де Гиш, – с досадой молвила принцесса, –  ибо ведь король, может быть, вторично пожелает расспросить вас, и если вы снова  расскажете ему эту небылицу, то он, пожалуй, вам больше не поверит.    

– Мне  кажется, ваше высочество, что вы заблуждаетесь относительно короля. Его величество  остался очень доволен мною, клянусь вам.    

– В  таком случае позвольте мне сказать вам, господин де Маникан, что это доказывает  лишь нетребовательность его величества.    

– Я  полагаю, что ваше высочество ошибается. Его величество, как известно, принимает  в расчет только серьезные доводы.    

– И  вы думаете, что король поблагодарит вас за вашу подобострастную ложь, когда  узнает завтра, что господин де Гиш затеял ссору из-за своего друга, господина  де Бражелона, и что ссора эта привела к поединку?    

– Ссора  из-за господина де Бражелона? – наивнейшим тоном произнес Маникан. –  Что вашему высочеству угодно сказать этим?    

– Что  же тут удивительного? Господин де Гиш подозрителен, раздражителен, легко забывается.    

– Я,  принцесса, напротив, считаю де Гиша очень терпеливым человеком, который раздражается  только в тех случаях, когда для этого есть серьезный повод.    

– Разве  вступиться за честь друга не серьезный повод? – улыбнулась принцесса.    

– О,  конечно, принцесса! Особенно для такого сердца, как у него.    

– Не  станете же вы отрицать, что господин де Бражелон друг господина де Гиша?    

– Большой  друг.    

– Так  вот, господин де Гиш вступился за честь господина де Бражелона, и так как  господина де Бражелона здесь нет и он не мог драться, то граф дрался вместо  него.    

Маникан  с улыбкой слушал принцессу и раза два или три сделал движение головой и плечами,  означавшее: «Если вы хотите во что бы то ни стало…»    

– Что  же вы молчите? – нетерпеливо спросила принцесса. – Видно, вы не  разделяете моего мнения и хотите что-то возразить?    

– Я  вам могу сказать, принцесса, только одно: я не понимаю ни слова из всего того,  что вы изволили рассказать мне.    

– Как!  Вы ничего не понимаете в ссоре господина до Гиша с господином де Бардом? –  в раздражении воскликнула принцесса.    

Маникан  молчал.    

– Ссоре, –  продолжала она, – возникшей из-за одной довольно недоброжелательной и довольно  обоснованной фразы относительно поведения одной дамы.    

– Ах,  одной дамы! Это другое дело, – протянул Маникан.    

– Вы  начинаете понимать, не правда ли?    

– Простите,  ваше высочество, но я не решаюсь…    

– Вы  не решаетесь? – спросила принцесса, выведенная из себя. – В таком  случае решусь я!    

– Принцесса,  принцесса! – остановил Маникан, делая вид, что он страшно испуган. –  Взвесьте хорошенько, что вы хотите сказать.    

– Можно  подумать, что, если бы я была мужчиной, вы бы вызвали меня на дуэль, несмотря  на запрещение его величества, как господин де Гиш вызвал на дуэль господина де  Варда из-за сомнений последнего в добродетели мадемуазель де Лавальер.    

– Мадемуазель  де Лавальер! – вскричал Маникан, даже подпрыгнув от изумления, точно он  меньше всего на свете ожидал услышать это имя.    

– Что  с вами, господин де Маникан, почему вы подскочили? – иронически  усмехнулась принцесса. – Неужели и вы имеете дерзость сомневаться в ее  добродетели?    

– Но  во всей этой истории не было и речи о добродетели мадемуазель де Лавальер,  принцесса.    

– Как!  Два человека стрелялись из-за женщины, а вы говорите, что она здесь ни при чем  и что о ней не было речи? Я и не знала, что вы такой ловкий царедворец,  господин де Маникан.    

– Извините,  принцесса, – сказал молодой человек, – мы совсем не понимаем друг  друга; вы делаете мне честь говорить со мной на одном языке, я же, по-видимому,  говорю с вами на другом.    

– Что  такое?    

– Извините,  мне показалось, будто вашему высочеству было угодно сказать, что господин де  Гиш и де Вард дрались из-за мадемуазель де Лавальер.    

– Да.    

– Из-за  мадемуазель де Лавальер, не правда ли? – повторил Маникан.    

– Боже  мой, я не утверждаю, что господин де Гиш лично принял к сердцу интересы мадемуазель  де Лавальер, он вступился за нее по полномочию.    

– По  полномочию?    

– Полно,  не разыгрывайте изумления! Разве вам не известно, что господин де Бражелон жених  мадемуазель де Лавальер и, отправляясь по поручению короля в Лондон, он  попросил своего друга, господина де Гиша, блюсти честь интересующей его особы?    

– Больше  я не произнесу ни слова; ваше высочество осведомлены гораздо лучше меня.    

– Обо  всем, предупреждаю вас.    

Маникан  рассмеялся, и его смех чуть не вывел из себя принцессу, которая, как известно,  не отличалась большой сдержанностью.    

– Принцесса, –  с поклоном продолжал Маникан, – предадим все это дело забвению, так как  все равно оно никогда не разъяснится вполне.    

– Вы  ошибаетесь, оно совершенно ясно! Король узнает, что де Гиш выступил на защиту  этой авантюристки, которая напускает на себя вид важной персоны; он узнает, что  господин де Бражелон избрал охранителем сада Гесперид своего друга, господина  де Гиша, и что последний укусил маркиза де Варда, осмелившегося протянуть руку  к золотому яблочку. А вам небезызвестно, господин де Маникан, – ведь вы  знаете очень многое, – что и королю очень хочется полакомиться этим  яблочком, и он, пожалуй, не особенно поблагодарит господина де Гиша за то, что  тот взял на себя роль дракона. Теперь вам ясно или нужны еще какие-нибудь  сведения? Говорите, спрашивайте.    

– Нет,  принцесса, с меня довольно.    

– Однако  да будет вам известно, господин де Маникан, что негодование его величества приведет  к самым ужасным последствиям. У государей с таким характером, как у короля,  любовная страсть подобна урагану.    

– Который  вы усмирите, принцесса.    

– Я? –  вскричала принцесса с ироническим жестом. – Я? На каком основании?    

– Потому  что вы не переносите несправедливости, принцесса.    

– Разве,  по-вашему, несправедливо мешать королю обделывать свои любовные дела?    

– Но  все же вы вступитесь за господина де Гиша?    

– Вы  забываетесь, сударь, – надменным тоном сказала принцесса.    

– Напротив,  принцесса, я рассуждаю совершенно здраво и повторяю, что вы заступитесь за  господина де Гиша перед королем.    

– Я?    

– Да.    

– С  какой стати?    

– Потому  что интересы господина де Гиша – ваши интересы, – горячим шепотом  проговорил Маникан, глаза которого загорелись.    

– Что  вы хотите сказать?    

– Я  говорю, принцесса, что меня удивляет, каким образом ваше высочество не  догадались, что имя Лавальер в этой защите, взятой на себя господином де Гишем  вместо отсутствующего господина да Бражелона, было только предлогом.    

– Предлогом?    

– Да.    

– Предлогом  для чего? – прошептала принцесса; взгляды Маникана были так красноречивы,  что она начала понимать.    

– А  теперь, принцесса, – проговорил молодой человек, – мне кажется, мною  сказано достаточно, чтобы убедить ваше высочество не нападать в присутствии короля  на беднягу де Гиша; и без того на него обрушится вся вражда той партии, которая  и вам не сочувствует.    

– Мне  кажется, наоборот, вы хотите сказать, что на графа вознегодуют все, питающие неприязнь  к мадемуазель де Лавальер, а может быть, и некоторые из расположенных к ней.    

– Принцесса,  неужели ваше упрямство простирается так далеко, что вы отказываетесь понять  слова преданного друга? Неужели мне придется под страхом навлечь вашу немилость  назвать, вопреки своему желанию, имя особы, которая была истинной причиной  ссоры?    

– Особы? –  спросила принцесса, краснея.    

– Неужели  я должен буду, – повысил голос Маникан, – изображать вам негодование,  раздражение и бешенство бедняги де Гиша, когда до него доходят слухи,  распускаемые об этой особе? Неужели мне придется, если вы будете упорно  отказываться угадать имя, которое я из уважения к нему не решаюсь  произнести, – неужели мне придется напоминать вам сцены между принцем и  милордом Бекингэмом и сплетни, пущенные по поводу изгнания герцога? Неужели я  должен буду рассказывать вам о всех стараниях графа угодить особе, ради которой  он только и живет, которой только и дышит, оградить ее от всякого беспокойства,  защитить ее? Хорошо, я это сделаю, и когда напомню вам все, может быть, вы  поймете, почему граф, истощивший терпение, измученный злословием де Варда,  воспылал жаждой мести при первом же непочтительном слове последнего об этой  особе.    

Принцесса  закрыла лицо руками.    

– Ах,  господин де Маникан, – вскричала она, – взвешиваете ли вы ваши слова  и помните ли, кому их говорите?    

– Тогда,  принцесса, – продолжал Маникан, делая вид, что не слышал восклицания  принцессы, – вас больше не удивит ни горячее желание графа затеять эту  ссору, ни та удивительная ловкость, с которой он перенес ее на почву, чуждую  вашим интересам. Им было проявлено необыкновенное искусство и хладнокровие; и  если особа, ради которой граф де Гиш дрался и пролил кровь, действительно  должна быть признательна раненому, то, право, не за пролитую кровь, не за  перенесенные им страдания, а за его заботы об охране ее чести, которая для него  более драгоценна, чем его собственная.    

– Ах, –  воскликнула принцесса, забыв о присутствии Маникана, – неужели все это  случилось действительно из-за меня?    

Маникан  мог наконец перевести дух; он честно заслужил этот отдых.    

Принцесса  тоже некоторое время оставалась погруженной в печальные мысли. Ее волнение  можно было угадать по порывистому дыханию, по томному взгляду, по движениям  руки, которую она то и дело прижимала к сердцу.    

Однако и  в эту минуту она не перестала быть кокеткой; ее кокетство, как огонь, находило  для себя пищу повсюду.    

– В  таком случае, – сказала она, – граф угодил двум лицам сразу. Ведь  господин де Бражелон тоже должен быть очень признателен господину де Гишу, тем  более признателен, что везде и всегда будут считать, что честь Лавальер была  защищена этим великодушным рыцарем.