1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 
Лук звенит, стрела трепещет,      

И клубясь издох Пифон;      

И твой лик победой блещет,      

Бельведерский Аполлон!      

Кто ж вступился за Пифона,      

Кто разбил твой истукан?      

Ты, соперник Аполлона,      

Бельведерский Митрофан.      

       

       * * *      

       

Есть роза дивная: она      

Пред изумленною Киферой      

Цветет румяна и пышна,      

Благословенная Венерой.      

Вотще Киферу и Пафос      

Мертвит дыхание мороза —      

Блестит между минутных роз      

Неувядаемая роза…      

       

       

       

       

Когда бывало в старину      

Являлся дух иль привиденье,      

То прогоняло сатану      

Простое это изреченье:      

«Аминь, аминь, рассыпься!». В наши   дни      

Гораздо менее бесов и привидений;      

Бог ведает, куда девалися они.      

       

Но ты, мой злой иль добрый гений      

Когда я вижу пред собой      

Твой профиль и глаза, и кудри   золотые,      

Когда я слышу голос твой      

И речи резвые, живые —      

Я очарован, я горю      

И содрогаюсь пред тобою,      

И сердцу, полному мечтою,      

«Аминь, аминь, рассыпься!» говорю.      

       

       

Княгине З. А. Волконской      

       

       

Среди рассеянной Москвы,      

При толках виста и бостона,      

При бальном лепете молвы      

Ты любишь игры Аполлона.      

Царица муз и красоты,      

Рукою нежной держишь ты      

Волшебный скипетр вдохновений,      

И над задумчивым челом,      

Двойным увенчанным венком,      

И вьется и пылает гений.      

Певца, плененного тобой,      

Не отвергай смиренной дани,      

Внемли с улыбкой голос мой,      

Как мимоездом Каталани      

Цыганке внемлет кочевой.      

       

       

      

       

       

Душа моя Павел,      

Держись моих правил:      

Люби то-то, то-то,      

Не делай того-то.      

Кажись, это ясно.      

Прощай, мой прекрасный.      

       

       

       

       

В отдалении от вас      

С вами буду неразлучен,      

Томных уст и томных глаз      

Буду памятью размучен;      

Изнывая в тишине,      

Не хочу я быть утешен, —      

Вы ж вздохнете ль обо мне,      

Если буду я повешен?      

       

       * * *      

       

В степи мирской, печальной и   безбрежной      

Таинственно пробились три ключа:      

Ключ Юности, ключ быстрый и мятежный      

Кипит, бежит, сверкая и журча.      

Кастальской ключ волною вдохновенья      

В степи мирской изгнанников поит.      

Последний ключ – холодный ключ   Забвенья      

Он слаще всех жар сердца утолит.      

       

       

Арион      

       

       

Нас было много на челне;      

Иные парус напрягали,      

Другие дружно упирали      

В глубь мощны веслы. В тишине      

На руль склонясь, наш кормщик умный      

В молчаньи правил грузный чолн;      

А я – беспечной веры полн —      

Пловцам я пел… Вдруг лоно волн      

Измял с налету вихорь шумный …      

Погиб и кормщик и пловец! —      

Лишь я, таинственный певец,      

На берег выброшен грозою,      

Я гимны прежние пою      

И ризу влажную мою      

Сушу на солнце под скалою.      

       

       

Ангел      

       

       

В дверях эдема ангел нежный      

Главой поникшею сиял,      

А демон мрачный и мятежный      

Над адской бездною летал.      

       

Дух отрицанья, дух сомненья      

На духа чистого взирал      

И жар невольный умиленья      

Впервые смутно познавал.      

       

"Прости, он рек, тебя я видел,      

И ты недаром мне сиял:      

Не всё я в небе ненавидел,      

Не всё я в мире презирал".      

       

       * * *      

       

Какая ночь! Мороз трескучий,      

На небе ни единой тучи;      

Как шитый полог, синий свод      

Пестреет частыми звездами.      

В домах всё темно. У ворот      

Затворы с тяжкими замками.      

Везде покоится народ;      

Утих и шум, и крик торговый;      

Лишь только лает страж дворовый      

Да цепью звонкою гремит.      

       

И вся Москва покойно спит,      

Забыв волнение боязни.      

А площадь в сумраке ночном      

Стоит, полна вчерашней казни.      

Мучений свежий след кругом:      

Где труп, разрубленный с размаха,      

Где столп, где вилы; там котлы.      

Остывшей полные смолы;      

Здесь опрокинутая плаха;      

Торчат железные зубцы,      

С костями груды пепла тлеют,      

На кольях, скорчась, мертвецы      

Оцепенелые чернеют…      

[Недавно кровь со всех сторон      

Струею тощей снег багрила,]      

И подымался томный стон,      

Но смерть коснулась к ним, как сон      

Свою добычу захватила.      

Кто там? Чей конь во весь опор      

По грозной площади несется?      

Чей свист, чей громкий разговор      

Во мраке ночи раздается?      

Кто сей? – Кромешник удалой.      

Спешит, летит он на свиданье,      

В его груди кипит желанье.      

Он говорит: "Мой конь лихой,      

Мой верный конь! лети стрелой!      

Скорей, скорей!.." Но конь   ретивый      

Вдруг размахнул плетеной гривой      

И стал. Во мгле между столпов      

На перекладине дубовой      

Качался труп. Ездок суровый      

Под ним промчаться был готов.      

Но борзый конь под плетью бьется,      

Храпит, и фыркает, и рвется      

Назад. "Куда? мой конь лихой!      

Чего боишься? Что с тобой?      

Не мы ли здесь вчера скакали,      

Не мы ли яростно топтали,      

Усердной местию горя,      

Лихих изменников царя?      

Не их ли кровию омыты      

Твои булатные копыты!      

Теперь ужель их не узнал?      

Мой борзый конь, мой конь удалый.      

Несись, лети!.." И конь усталый      

В столбы проскакал.      

       

       * * *      

       

Весна, весна, пора любви,      

Как тяжко мне твое явленье,      

Какое томное волненье      

В моей душе, в моей крови…      

Как чуждо сердцу наслажденье…      

Всё, что ликует и блестит,      

[Наводит] скуку и томленье.      

       

—      

       

Отдайте мне метель и вьюгу      

И зимний долгой мрак ночей.      

       

       

       

       

Любимец моды легкокрылой,      

Хоть не британец, не француз,      

Ты вновь создал, волшебник милый,      

Меня, питомца чистых Муз, —      

И я смеюся над могилой,      

Ушед на век от смертных уз.      

       

Себя как в зеркале я вижу,      

Но это зеркало мне льстит.      

Оно гласит, что не унижу      

Пристрастья важных Аонид.      

Так Риму, Дрездену, Парижу      

Известен впредь мой будет вид.      

       

       

Акафист Екатерине Николаевне Карамзиной      

       

       

Земли достигнув наконец,      

От бурь спасенный провиденьем.      

Святой владычице пловец      

Свой дар несет с благоговеньем.      

Так посвящаю с умиленьем      

Простой, увядший мой венец      

Тебе, высокое светило      

В эфирной тишине небес,      

Тебе, сияющей так мило      

Для наших набожных очес.      

       

       

Поэт      

       

       

Пока не требует поэта      

К священной жертве Аполлон,      

В заботах суетного света      

Он малодушно погружен;      

Молчит его святая лира;      

Душа вкушает хладный сон,      

И меж детей ничтожных мира,      

Быть может, всех ничтожней он.      

       

Но лишь божественный глагол      

До слуха чуткого коснется,      

Душа поэта встрепенется,      

Как пробудившийся орел.      

Тоскует он в забавах мира,      

Людской чуждается молвы,      

К ногам народного кумира      

Не клонит гордой головы;      

Бежит он, дикой и суровый,      

И звуков и смятенья полн,      

На берега пустынных волн,      

В широкошумные дубровы…      

       

       * * *      

       

Близ мест, где царствует Венеция   златая,      

Один, ночной гребец, гондолой   управляя,      

При свете Веспера по взморию плывет,      

Ринальда, Годфреда, Эрминию поет.      

Он любит песнь свою, поет он для   забавы,      

Без дальных умыслов; не ведает ни   славы,      

Ни страха, ни надежд, и тихой музы   полн,      

Умеет услаждать свой путь над бездной   волн.      

На море жизненном, где бури так   жестоко      

Преследуют во мгле мой парус   одинокой,      

Как он, без отзыва утешно я пою      

И тайные стихи обдумывать люблю.      

       

 Из Alfieri.[45]      

       

       

Сомненье, страх, порочную надежду      

Уже в груди не в силах я хранить;      

Неверная супруга я Филиппу      

И сына я его любить дерзаю!..      

Но как же зреть его и не любить?      

Нрав пылкий, добрый, гордый,   благородный,      

Высокий ум, с наружностью прекрасной      

Прекрасная душа… Зачем природа      

И небеса таким тебя создали?      

Что говорю? Ах! так ли я успею      

Из глубины сердечной милый образ      

Искоренить? – О, если пламень   мой      

Подозревать он станет! Перед ним      

Всегда печальна я; но избегаю      

Я встречи с ним. Он знает, что   веселье      

В Испании запрещено. Кто может      

В душе моей читать? Ах, и самой      

Не можно мне. И он, как и другие,      

Обманется – и станет, как других,      

Он убегать меня… Увы, мне, бедной!..      

Другого нет мне в горе утешенья,      

Окроме слез, и слезы – преступленье.      

Иду к себе: там буду на свободе…      

Что вижу? Карл! – Уйдем, мне   изменить      

И речь, и взор – всё может: ах,   уйдем.      

       

       

Послание Дельвигу      

       

       

Прими сей череп, Дельвиг, он      

Принадлежит тебе по праву.      

Тебе поведаю, барон,      

Его готическую славу.      

       

Почтенный череп сей не раз      

Парами Вакха нагревался:      

Литовский меч в недобрый час      

По нем со звоном ударялся;      

Сквозь эту кость не проходил      

Луч животворный Аполлона;      

Ну словом, череп сей хранил      

Тяжеловесный мозг барона,      

Барона Дельвига. Барон      

Конечно был охотник славный,      

Наездник, чаши друг исправный,      

Гроза вассалов и их жен.      

Мой друг, таков был век суровый,      

И предок твой крепкоголовый      

Смутился б рыцарской душой,      

Когда б тебя перед собой      

Увидел без одежды бранной,      

С главою, миртами венчанной,      

В очках и с лирой золотой.      

       

Покойником в церковной книге      

Уж был давно записан он,      

И с предками своими в Риге      

Вкушал непробудимый сон.      

Барон в обители печальной      

Доволен впрочем был судьбой,      

Пастора лестью погребальной,      

Гербом гробницы феодальной      

И эпитафией плохой.      

Но в наши беспокойны годы      

Покойникам покоя нет.      

Косматый баловень природы,      

И математик, и поэт,      

Буян задумчивый и важный,      

Хирург, юрист, физиолог,      

Идеолог и филолог,      

Короче вам – студент присяжный,      

С витою трубкою в зубах,      

В плаще, с дубиной и в усах      

Явился в Риге. Там спесиво      

В трактирах стал он пенить пиво,      

В дыму табачных облаков;      

Бродить над берегами моря,      

Мечтать об Лотхен, или с горя      

Стихи писать, да бить жидов.      

Студент под лестницей трактира      

В каморке темной жил один;      

Там, в виде зеркал и картин,      

Короткий плащ, картуз, рапира      

Висели на стене рядком.      

Полуизмаранный альбом,      

Творенье Фихте и Платона      

Да два восточных лексикона      

Под паутиною в углу      

Лежали грудой на полу, —      

Предмет занятий разнородных      

Ученого да крыс голодных.      

Мы знаем: роскоши пустой      

Почтенный мыслитель не ищет;      

Смеясь над глупой суетой,      

В чулане он беспечно свищет.      

Умеренность, вещал мудрец,      

Сердец высоких отпечаток.      

Студент однако ж наконец      

Заметил важный недостаток      

В своем быту: ему предмет      

Необходимый был… скелет,      

Предмет, философам любезный,      

Предмет приятный и полезный      

Для глаз и сердца, слова нет;      

Но где достанет он скелет?      

Вот он однажды в воскресенье      

Сошелся с кистером градским      

И, тотчас взяв в соображенье      

Его характер и служенье,      

Решился подружиться с ним.      

За кружкой пива мой мечтатель      

Открылся кистеру душой      

И говорит: "Не льзя ль,   приятель,      

Тебе досужною порой      

Свести меня в подвал могильный.      

Костями праздными обильный,      

И между тем один скелет      

Помочь мне вынести на свет?      

Клянусь тебе айдесским богом:      

Он будет дружбы мне залогом      

И до моих последних дней      

Красой обители моей".      

Смутился кистер изумленный.      

"Что за желанье? что за страсть?      

Итти в подвал уединенный,      

Встревожить мертвых сонм почтенный      

И одного из них украсть!      

И кто же?… Он, гробов хранитель!      

Что скажут мертвые потом?"      

Но пиво, страха усыпитель      

И гневной совести смиритель,      

Сомненья разрешило в нем.      

Ну, так и быть! Дает он слово,      

Что к ночи будет всё готово,      

И другу назначает час.      

Они расстались.      

День угас;      

Настала ночь. Плащом покрытый,      

Стоит герой наш знаменитый      

У галлереи гробовой,      

И с ним преступный кистер мой,      

Держа в руке фонарь разбитый,      

Готов на подвиг роковой.      

И вот визжит замок заржавый,      

Визжит предательская дверь —      

И сходят витязи теперь      

Во мрак подвала величавый;      

Сияньем тощим фонаря      

Глухие своды озаря,      

Идут – и эхо гробовое,      

Смущенное в своем покое,      

Протяжно вторит звук шагов.      

Пред ними длинный ряд гробов;      

Везде щиты, гербы, короны;      

В тщеславном тлении кругом      

Почиют непробудным сном      

Высокородные бароны…      

       

Я бы никак не осмелился оставить рифмы в эту поэтическую   минуту, если бы твой прадед, коего гроб попался под руку студента, вздумал за   себя вступиться, ухватя его за ворот, или погрозив ему костяным кулаком, или   как-нибудь иначе оказав свое неудовольствие; к несчастию похищенье совершилось   благополучно. Студент по частям разобрал всего барона и набил карманы костями   его. Возвратясь домой, он очень искусно связал их проволокою и таким образом составил   себе скелет очень порядочный. Но вскоре молва о перенесении бароновых костей из   погреба в трактирный чулан разнеслася по городу. Преступный кистер лишился   места, а студент принужден был бежать из Риги, и как обстоятельства не   позволяли ему брать с собою будущего,  то, разобрав опять барона,   раздарил он его своим друзьям. Большая часть высокородных костей досталась   аптекарю. Мой приятель Вульф получил в подарок череп и держал в нем табак. Он рассказал   мне его историю и, зная, сколько я тебя люблю, уступил мне череп одного из тех,   которым обязан я твоим существованием.      

       

Прими ж сей череп, Дельвиг, он      

Принадлежит тебе по праву.      

Обделай ты его, барон,      

В благопристойную оправу.      

Изделье гроба преврати      

В увеселительную чашу,      

Вином кипящим освяти,      

Да запивай уху да кашу.      

Певцу Корсара подражай      

И скандинавов рай воинской      

В пирах домашних воскрешай,      

Или как Гамлет-Баратынской      

Над ним задумчиво мечтай:      

О жизни мертвый проповедник,      

Вином ли полный иль пустой,      

Для мудреца, как собеседник,      

Он стоит головы живой.      

       

       * * *      

       

Всем красны боярские конюшни:      

Чистотой, прислугой и конями;      

Всем довольны добрые кони:      

Кормом, стойлами и надзором.      

Сбруя блещет на стойках дубовых,      

В стойлах лоснятся борзые кони.      

Лишь одним конюшни непригожи —      

Домовой повадился в конюшни.      

По ночам ходит он    ко      

Чистит, холит коней боярских,      

Заплетает гриву им в косички,      

Туго хвост завязывает в узел.      

Как не взлюбит он вороно.      

На вечерней заре с водопою      

Обойду я боя конюшни      

И зайду в стойло к вороному —      

Конь стоит исправен и смирен.      

А поутру отопрешь конюшню,      

Конь не тих, весь  мыле,   жаром пышет,      

С морды каплет кровавая пена.      

Во всю ночь домовой на нем ездил      

По горам, по лесам, по болотам,      

С полуночи до белого света —      

До заката месяца      

       

Ах ты, старый конюх [неразумный],      

Разгадаешь ли, старый, загадку?      

Полюбил красну девку младой конюх,      

Младой кон, разгульный   парень —      

Он конюшню ночью отпирает,      

Потихонько вороного седлает,      

Полегонько выводит за вороты,      

На коня на борзого садится,