1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 
     

     124    

     

И как вольготно лил еврейский стан,    

За что и был отвергнут Гедеоном,    

Когда с холмов он шел на Мадиан».[910]    

     

     127    

     

Так, стороною, под нависшим склоном,    

Мы шли и слушали про грех обжор,    

Сопровожденный горестным уроном.    

     

     130    

     

Потом, все трое, вышли на простор    

И так прошли в раздумье, молчаливы,    

За тысячу шагов, потупя взор.    

     

     133    

     

«О чем бы так задуматься могли вы?» –    

Нежданный голос громко прозвучал,    

Так что я вздрогнул, словно зверь  пугливый.    

     

     136    

     

Я поднял взгляд; вовеки не блистал    

Настолько ослепительно и ало    

В горниле сплав стекла или металл,    

     

     139    

     

Как тот блистал, чье слово нас  встречало:    

«Чтобы подняться на гору, здесь вход;    

Идущим к миру – здесь идти пристало».    

     

     142    

     

Мой взор затмился, встретив облик  тот;    

И я пошел вослед за мудрецами,    

Как человек, когда на слух идет.    

     

     

    

     

     145    

     

И как перед рассветными лучами    

Благоухает майский ветерок,    

Травою напоенный и цветами,    

     

     148    

     

Так легкий ветер мне чело облек,    

И я почуял перьев мановенье,    

Распространявших амврозийный ток,    

     

     151    

     

И услыхал: «Блажен, чье озаренье    

Столь благодатно, что ему чужда    

Услада уст и вкуса вожделенье,    

     

     154    

     

Чтоб не алкать сверх меры никогда».    

     

     

    

     

 Песнь двадцать пятая    

     

Восхождение  в круг седьмой – Круг седьмой – Сладострастники    

     

     

     1    

     

Час понуждал быстрей идти по всклону,    

Затем что солнцем полуденный круг    

Был сдан Тельцу, а ночью – Скорпиону;[911]    

     

     4    

     

И словно тот, кто не глядит вокруг,    

Но направляет к цели шаг упорный,    

Когда ему помедлить недосуг,    

     

     7    

     

Мы, друг за другом, шли тесниной  горной,    

Где ступеней стесненная гряда    

Была как раз для одного просторной.    

     

     

    

     

     10    

     

Как юный аист крылья иногда    

Поднимет к взлету и опустит снова,    

Не смея оторваться от гнезда,    

     

     13    

     

Так и во мне, уже вспылать готова,    

Тотчас же угасала речь моя,    

И мой вопрос не претворялся в слово.    

     

     16    

     

Отец мой, видя, как колеблюсь я,    

Сказал мне на ходу: «Стреляй же  смело,    

Раз ты свой лук напряг до острия!»    

     

     19    

     

Раскрыв уста уже не оробело:    

«Как можно изнуряться, – я  сказал, –    

Там, где питать не требуется тело?»    

     

     22    

     

«Припомни то, как Мелеагр сгорал,[912]    

Когда подверглась головня сожженью,    

И минет горечь, – он мне  отвечал. –    

     

     25    

     

И, рассудив, как всякому движенью    

Движеньем вторят ваши зеркала,[913]    

Ты жесткое принудишь к размягченью.    

     

     28    

     

Но, чтобы мысль твоя покой нашла,    

Вот Стаций здесь; и я к нему взываю,    

Чтобы твоя болячка зажила».    

     

     31    

     

«Прости, что вечный строй я излагаю    

В твоем присутствии, – сказал  поэт. –    

Но отказать тебе я не дерзаю».    

     

     34    

     

Потом он начал: «Если мой ответ    

Ты примешь в разуменье, сын мой  милый,    

То сказанному «как» прольется свет.    

     

     37    

     

Беспримесная кровь, которой жилы    

Вобрать не могут в жаждущую пасть,    

Как лишнее, чего доесть нет силы,    

     

     40    

     

Приемлет в сердце творческую власть    

Образовать собой все тело ваше,    

Как в жилах кровь творит любую часть.    

     

     43    

     

Очистясь вновь и в то сойдя, что  краше    

Не называть, впоследствии она    

Сливается с чужой в природной чаше.    

     

     46    

     

Здесь та и эта соединена,    

Та – покоряясь, эта – созидая,    

Затем что в высшем месте[914]  рождена.    

     

     49    

     

Смешавшись с той и к делу приступая,    

Она ее сгущает, сгусток свой,    

Раз созданный, помалу оживляя.    

     

     52    

     

Зиждительная сила, став душой,    

Лишь тем отличной от души растенья,    

Что та дошла, а этой – путь большой,    

     

     55    

     

Усваивает чувства и движенья,    

Как гриб морской, и нужные дает    

Зачатым свойствам средства выраженья.    

     

     58    

     

Так ширится, мой сын, и так растет    

То, что в родящем сердце пребывало,    

Где естество всю плоть предсоздает.    

     

     61    

     

Но уловить, как тварь младенцем  стала,    

Не так легко, и здесь ты видишь тьму;    

Мудрейшего, чем ты, она сбивала,    

     

     64    

     

И он учил, что, судя по всему,    

Душа с возможным разумом не слита,    

Затем что нет вместилища ему.[915]    

     

     67    

     

Но если правде грудь твоя открыта,    

Знай, что, едва зародыш завершен    

И мозговая ткань вполне развита,    

     

     

    

     

     70    

     

Прадвижитель, в веселии склонен,    

Прекрасный труд природы созерцает,    

И новый дух в него вдыхает он,    

     

     73    

     

Который все, что там росло, вбирает;    

И вот душа, слиянная в одно,    

Живет, и чувствует, и постигает.    

     

     76    

     

И если то, что я сказал, темно,    

Взгляни, как в соке, что из лоз  сочится,    

Жар солнца превращается в вино.    

     

     79    

     

Когда ж у Лахезис[916] весь лен ссучится,    

Душа спешит из тела прочь, но в ней    

И бренное, и вечное таится.    

     

     82    

     

Безмолвствуют все свойства прежних  дней;    

Но память, разум, воля – те намного    

В деянии становятся острей.    

     

     85    

     

Она летит, не медля у порога,    

Чудесно к одному из берегов;[917]    

Ей только здесь ясна ее дорога.    

     

     88    

     

Чуть дух очерчен местом, вновь готов    

Поток творящей силы излучаться,    

Как прежде он питал плотской покров.    

     

     91    

     

Как воздух, если в нем пары клубятся    

И чуждый луч их мгла в себе дробит,    

Различно начинает расцвечаться,    

     

     94    

     

Так ближний воздух принимает вид,    

В какой его, воздействуя, приводит    

Душа, которая внутри стоит.[918]    

     

     97    

     

И как сиянье повсеместно ходит    

За пламенем и неразрывно с ним,    

Так новый облик вслед за духом бродит    

     

     100    

     

И, так как тот через него стал зрим,    

Зовется тенью; ею создаются    

Орудья чувствам – зренью и другим.    

     

     103    

     

У нас владеют речью и смеются,    

Нам свойственны и плач, и вздох, и  стон,    

Как здесь они, ты слышал, раздаются.    

     

     106    

     

И все, чей дух взволнован и смущен,    

Сквозит в обличье тени; оттого-то    

И был ты нашим видом удивлен».[919]    

     

     109    

     

Последнего достигнув поворота,    

Мы обратились к правой стороне,    

И нас другая заняла забота.    

     

     112    

     

Здесь горный склон – в бушующем огне,    

А из обрыва ветер бьет, взлетая,    

И пригибает пламя вновь к стене;    

     

     115    

     

Нам приходилось двигаться вдоль края,    

По одному; так шел я, здесь – огня,    

А там – паденья робко избегая.    

     

     118    

     

«Тут надо, – вождь остерегал  меня, –    

Глаза держать в поводьях неустанно,    

Себя все время от беды храня».    

     

     121    

     

«Summae Deus clementiae»,[920] –  нежданно    

Из пламени напев донесся к нам;    

Мне было все же и взглянуть желанно,    

     

     124    

     

И я увидел духов, шедших там;    

И то их путь, то вновь каймы полоска    

Мой взор распределяли пополам.    

     

     127    

     

Чуть гимн умолк, как «Virum non  cognosco!»[921]  –    

Раздался крик. И снова песнь текла,    

Подобием глухого отголоска.    

     

     

    

     

     130    

     

И снова крик: «Диана не могла    

В своем лесу терпеть позор Гелики,[922]    

Вкусившей яд Венеры». И была    

     

     133    

     

Вновь песнь; и вновь превозносили  клики    

Жен и мужей, чей брак для многих  впредь    

Явил пример, безгрешностью великий.    

     

     136    

     

Так, вероятно, восклицать и петь    

Им в том огне все время полагалось;    

Таков бальзам их, такова их снедь,    

     

     139    

     

Чтоб язва наконец зарубцевалась.    

     

     

    

     

 Песнь двадцать шестая    

     

Круг  седьмой (продолжение)    

     

     

     1    

     

Пока мы шли, друг другу вслед, по  краю    

И добрый вождь твердил не раз еще:    

«Будь осторожен, я предупреждаю!» –    

     

     4    

     

Мне солнце било в правое плечо    

И целый запад в белый превращало    

Из синего, сияя горячо;    

     

     7    

     

И где ложилась тень моя, там ало    

Казалось пламя; и толпа была,    

В нем проходя, удивлена немало.    

     

     10    

     

Речь между ними обо мне зашла,    

И тень, я слышал, тени говорила:    

«Не таковы бесплотные тела».    

     

     13    

     

Иные подались, сколь можно было,    

Ко мне, стараясь, как являл их вид,    

Ступать не там, где их бы не палило.    

     

     16    

     

«О ты, кому почтительность[923]  велит,    

Должно быть, сдерживать поспешность  шага,    

Ответь тому, кто жаждет и горит![924]    

     

     19    

     

Не только мне ответ твой будет благо:    

Он этим всем нужнее, чем нужна    

Индийцу или эфиопу влага.    

     

     22    

     

Скажи нам, почему ты – как стена    

Для солнца, словно ты еще не встретил    

Сетей кончины». Так из душ одна[925]    

     

     25    

     

Мне говорила; я бы ей ответил    

Без промедленья, но как раз тогда    

Мой взгляд иное зрелище приметил.    

     

     28    

     

Навстречу этой новая чреда    

Шла по пути, объятому пыланьем,    

И я помедлил, чтоб взглянуть туда.    

     

     31    

     

Вдруг вижу – тени, здесь и там,  лобзаньем    

Спешат друг к другу на ходу прильнуть    

И кратким утешаются свиданьем.    

     

     34    

     

Так муравьи, столкнувшись где-нибудь,    

Потрутся рыльцами, чтобы дознаться,    

Быть может, про добычу и про путь.    

     

     37    

     

Но только миг объятья дружбы длятся,    

И с первым шагом на пути своем    

Одни других перекричать  стремятся, –    

     

     40    

     

Те, новые: «Гоморра и Содом!»,[926]    

А эти: «В телку лезет Пасифая[927],    

Желая похоть утолить с бычком!»    

     

     43    

     

Как если б журавлей летела стая –    

Одна к пескам, другая на Рифей,[928]    

Та – стужи, эта – солнца избегая,    

     

     46    

     

Так расстаются две чреды теней,    

Чтоб снова петь в слезах обычным  ладом    

И восклицать про то, что им сродней.    

     

     49    

     

И двинулись опять со мною рядом    

Те, что меня просили дать ответ,    

Готовность слушать выражая взглядом.    

     

     52    

     

Я, видя вновь, что им покоя нет,    

Сказал: «О души, к свету мирной славы    

Обретшие ведущий верно след,    

     

     55    

     

Мой прах, незрелый или величавый,    

Не там остался: здесь я во плоти,    

Со мной и кровь ее, и все суставы.    

     

     58    

     

Я вверх иду, чтоб зренье обрести:    

Там есть жена,[929] чья милость мне дарует    

Сквозь ваши страны смертное нести.    

     

     61    

     

Но, – и скорее да восторжествует    

Желанье ваше, чтоб вас принял храм    

Той высшей тверди, где любовь  ликует, –    

     

     64