1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 
      
      
       
Удерживая слезы,
       
На площади стою
       
И по старинной позе
       
Свой город узнаю.
      
      
       
Московский гул и грохот,
       
Весь городской прибой
       
Велением эпохи
       
Сплетен с моей судьбой.
      
     
     
1962
    
    
     
      
Летний город спозаранку
     
     
      
       
Летний город спозаранку
       
Проступает сквозь туман,
       
Как чудовищная гранка,
       
Свеженабранный роман.
      
      
       
Город пахнет той же краской,
       
Что газетные листы,
       
Неожиданной оглаской,
       
Суеверьем суеты.
      
      
       
И чугунные заборы
       
Знаменитого литья —
       
Образцы шрифтов набора
       
И узоров для шитья.
      
      
       
Утро все — в привычном чтенье
       
Зданий тех архитектур,
       
Что знакомы поколеньям
       
Лучше всех литератур.
      
     
     
1962
    
    
     
      
О подъезды, о колонны[170]
     
     
      
       
О подъезды, о колонны
       
Разбивающийся дождь —
       
Будто ампул миллионы
       
Покрывают площадь сплошь.
      
      
       
Кислый дух автомобиля
       
И жилища перегар —
       
Все прибито вместе с пылью
       
И вколочено в бульвар.
      
      
       
Будто после треска, хруста
       
На поверженный пустырь,
       
Приводя природу в чувство,
       
Выливают нашатырь.
      
      
       
И полны глубокой веры
       
В приближенье синевы
       
Палисадники и скверы
       
И окраины Москвы.
      
     
     
1962
    
    
     
      
Свяжите мне фуфайку[171]
     
     
      
       
Свяжите мне фуфайку
       
Из пуха тополей
       
Белее белой лайки
       
И севера белей,
      
      
       
Белее света даже
       
В асфальтовом дворе, —
       
Из этой светлой пряжи,
       
Крученной на жаре.
      
      
       
Волокон и событий
       
Начала и концы
       
Разматывают нити
       
Ребята-мудрецы.
      
      
       
Обрывками капрона
       
Усеяна земля,
       
Как и во время оно,
       
Седеют тополя.
      
      
       
Растрепанной кудели
       
Дымятся вороха,
       
Как след былой метели,
       
Пригодный для стиха.
      
      
       
Свяжите мне фуфайку
       
Из пуха тополей,
       
Белее белой лайки
       
И севера белей.
      
     
     
1962
    
    
     
      
Роса[172]
     
     
      
       
Травинкам труднее всего по утрам,
       
Когда открывают дорогу ветрам,
      
      
       
И грозная мертвая летняя сушь
       
Похуже буранов, метелей и стуж.
      
      
       
Себя не жалея, себя не щадя,
       
Травинки живут без дождя, без дождя.
      
      
       
Из воздуха влагу вбирают леса,
       
Как пот выступает ночная роса.
      
      
       
И корни растений глотают питье
       
И славят свое корневое житье.
      
      
       
Они отдарят эту каплю воды
       
И к небу поднимут цветы и плоды.
      
     
     
1962
    
    
     
      
Арктическая ива[173]
     
     
      
       
Ива цветет, погруженная в снег,
       
Ива должна спешить
       
Жить здесь как птица, как человек,
       
Если решила жить.
      
      
       
Жить — значит в талую землю успеть
       
Бросить свои семена,
       
Песню свою хоть негромко пропеть,
       
Но до конца, до дна
      
     
     
1962
    
    
     
      
Упала, кажется, звезда[174]
     
     
      
       
Упала, кажется, звезда,
       
Или, светя с вершины,
       
Сквозь ночь спускается сюда
       
С горы автомашина?
      
      
       
Вокруг палатки — темнота,
       
Бездонная, ночная,
       
Не слышно шелеста листа,
       
Умолкла речь речная.
      
      
       
Я в лампе не зажгу огня,
       
Чтоб летней ночью этой
       
Соседи не сочли меня
       
Звездой или планетой.
      
     
     
1962
    
    
     
      
В годовом круговращенье[175]
     
     
      
       
В годовом круговращенье,
       
В возвращенье зим и лет,
       
Скрыт секрет стихосложенья
       
Поэтический секрет.
      
      
       
Это ритмика ландшафтов,
       
Самобытные стихи,
       
Что строчит безвестный автор
       
Чернотала и ольхи.
      
      
       
Музыкален, как баллада,
       
Как чередованье строк,
       
Срок цветенья, листопада,
       
Перелетов птичьих срок.
      
      
       
В смене грома и затишья,
       
В смене света и теней
       
Колесо четверостишья,
       
Оборот ночей и дней.
      
     
     
1962
    
    
     
      
Не в Японии, не на Камчатке[176]
     
     
      
       
Не в Японии, не на Камчатке,
       
Не в исландской горячей земле,
       
Вулканическая взрывчатка
       
На заваленном пеплом столе.
      
      
       
И покамест еще примененья
       
К отопленью сердец не нашло,
       
Застывает, утратив движенье,
       
Бередившее душу тепло
      
     
     
1962
    
    
     
      
Костер сгорел дотла
     
     
      
       
Костер сгорел дотла,
       
И там, где было пламя,
       
Лиловая зола
       
Остужена камнями.
      
      
       
Зола добра и зла,
       
Исписанной бумаги,
       
Лишенная тепла,
       
Сметенная в овраги…
      
     
     
1962
    
    
     
      
У деревьев нет уродов[177]
     
     
      
       
У деревьев нет уродов,
       
У зверей уродов нет,
       
Безупречна птиц порода,
       
Соразмерен их скелет.
      
      
       
Даже там, в камнях пустыни,
       
В беспорядке диких скал
       
Совершенством мягких линий
       
Подкупает минерал.
      
     
     
1962
    
    
     
      
Над старыми тетрадями[178]
     
     
      
       
Выгорает бумага,
       
Обращаются в пыль
       
Гордость, воля, отвага,
       
Сила, сказка и быль.
      
      
       
Радость точного слова,
       
Завершенье труда, —
       
Распылиться готова
       
И пропасть без следа.
      
      
       
Сколько было забыто
       
На коротком веку,
       
Сколько грозных событий
       
Сотрясало строку…
      
      
       
А тетрадка хранила
       
Столько бед, столько лет…
       
Выгорают чернила,
       
Попадая на свет
      
      
       
Вытекающей кровью
       
Из слабеющих вен:
       
Страстью, гневом, любовью,
       
Обращенными в тлен.
      
     
     
1962
    
    
     
      
Я под облачной грядою
     
     
      
       
Я под облачной грядою,
       
В улетающем пару,
       
Над живой морской водою,
       
Остывающей к утру.
      
      
       
Хорошо ночное лето,
       
Обезлюдел каждый дом,
       
Море вечером нагрето,
       
Утопили солнце в нем.
      
      
       
Потонул в пучине темной
       
И согрел ее собой
       
Раскаленный шар огромный,
       
Закипел морской прибой.
      
     
     
1963
    
    
     
      
Стихотворения — тихотворения
     
     
      
       
Стихотворения — тихотворения,
       
И это — не обмолвка, нет,
       
Такие они с рождения,
       
С явленья на белый свет.
      
      
       
Стихотворения — тихотворения
       
И требуют тишины,
       
Для тонкости измерения,
       
Длины, высоты, ширины.
      
      
       
Стихотворения — тихотворения,
       
Поправок, доделок — тьма!
       
От точности измерения
       
Зависит и жизнь сама.
      
     
     
1963
    
    
     
      
Да, театральны до конца
     
     
      
       
Да, театральны до конца
       
Движенья и манеры
       
Аптекаря, и продавца,
       
И милиционера.
      
      
       
В горячий праздник синевы
       
На исполинской сцене
       
Не без участия травы
       
Идет спектакль весенний.
      
      
       
И потому, забыв про боль,
       
Пренебрегая бором,
       
Подснежник тоже учит роль
       
И хочет быть актером.
      
      
       
Не на земле, не на песке,
       
А встав в воротах лета,
       
Зажатый в чьем-то кулаке
       
Образчиком букета.
      
     
     
1963
    
    
     
      
Я думаю все время об одном[179]
     
     
      
       
Я думаю все время об одном —
       
Убили тополь под моим окном.
      
      
       
Я слышал хриплый рев грузовика,
       
Ему мешала дерева рука.
      
      
       
Я слышал крики сучьев, шорох трав,
       
Еще не зная, к го не прав, кто прав.
      
      
       
Я знал деревьев добродушный нрав,
       
Неоспоримость всяких птичьих прав.
      
      
       
В окне вдруг стало чересчур светло —
       
Я догадался: совершилось зло.
      
      
       
Я думаю все время об одном —
       
Убили тополь под моим окном.
      
     
     
1963
    
    
     
      
Я вовсе не бежал в природу[180]
     
     
      
       
Я вовсе не бежал в природу,
       
Наоборот —
       
Я звезды вызвал с небосвода,
       
Привел в народ.
      
      
       
И в рамках театральных правил
       
И для людей
       
В игре участвовать заставил
       
Лес-лицедей.
      
      
       
Любая веточка послушна
       
Такой судьбе.
       
И нет природы, равнодушной
       
К людской борьбе.
      
     
     
1963
    
    
     
      
Кровь солона, как вода океана
     
     
      
       
Кровь солона, как вода океана,
       
Чтоб мы подумать могли:
       
Весь океан — это свежая рана,
       
Рана на теле земли.
      
      
       
Помним ли мы, что в подводных глубинах
       
Кровь у людей — зелена.
       
Вся в изумрудах, отнюдь не в рубинах,
       
В гости нас ждет глубина.
      
      
       
В жилах, наполненных влагой соленой,
       
Мерных ударов толчки,
       
Бьет океан своей силой зеленой
       
Пульсом прилива — в виски.
      
     
     
1963
    
    
     
      
Амундсену
     
     
      
       
Дневники твои — как пеленг,
       
Чтоб уверенный полет
       
К берегам любых Америк
       
Обеспечивал пилот.
      
      
       
Это — не руины Рима,
       
А слетающий с пера
       
Свежий, горький запах дыма
       
Путеводного костра.
      
      
       
Это — вымысла границы,
       
Это — свежие следы
       
По пути за синей птицей,
       
Залетающей во льды.
      
      
       
Мир, что кажется все чаще
       
Не музейной тишиной,
       
А живой, живущей чащей,
       
Неизвестностью лесной.
      
     
     
1963
    
    
     
      
Рязанские страданья[181]
     
     
      
       
Две малявинских бабы стоят у колодца —
       
Древнерусского журавля — И судачат…
       
О чем им судачить, Солотча,
       
Золотая, сухая земля?
      
      
       
Резко щелкает кнут над тропою лесною —
       
Ведь ночным пастухам не до сна.
       
В пыльном облаке лошади мчатся в ночное,
       
Как в тургеневские времена.
      
      
       
Конский топот чуть слышен, как будто глубоко
       
Под землей этот бег табуна.
       
Невидимки умчались далеко-далеко,
       
И осталась одна тишина.
      
      
       
Далеко-далеко от московского гама
       
Тишиной настороженный дом,
       
Где блистает река у меня под ногами,
       
Где взмахнула Ока рукавом.
      
      
       
И рукав покрывают рязанским узором,
       
Светло-бронзовым соснам под лад,
       
И под лад черно-красным продымленным зорям
       
Этот вечный вечерний наряд.
      
      
       
Не отмытые храмы десятого века,
       
Добатыевских дел старина,
       
А заря над Окой — вот мечта человека,
       
Предзакатная тишина.
      
     
     
1963
    
    
     
      
Сосен светлые колонны[182]
     
     
      
       
Сосен светлые колонны
       
Держат звездный потолок,
       
Будто там, в садах Платона,
       
Длится этот диалог.
      
      
       
Мы шагаем без дороги,
       
Хвойный воздух как вино,
       
Телогрейки или тоги —
       
Очевидно, все равно…
      
     
     
1963
    
    
     
      
Я хочу, чтоб средь метели[183]
     
     
      
       
Я хочу, чтоб средь метели
       
В черной буре снеговой,
       
Точно угли, окна тлели,
       
Ясной вехой путевой.
      
      
       
В очаге бы том всегдашнем
       
Жили пламени цветы,
       
И чтоб теплый и нестрашный
       
Тихо зверь дышал домашний
       
Средь домашней темноты.
      
     
     
1963
    
    
     
      
Не удержал усилием пера[184]
     
     
      
       
Не удержал усилием пера
       
Всего, что было, кажется, вчера.
      
      
       
Я думал так- какие пустяки!
       
В любое время напишу стихи.
      
      
       
Запаса чувства хватит на сто лет —
       
И на душе неизгладимый след.
      
      
       
Едва настанет подходящий час,
       
Воскреснет все — как на сетчатке глаз.
      
      
       
Но прошлое, лежащее у ног,
       
Просыпано сквозь пальцы, как песок,
      
      
       
И быль живая поросла быльем,
       
Беспамятством, забвеньем, забытьем…
      
     
     
1963
    
    
     
      
Я иду, отражаясь в глазах москвичей[185]