1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 
— Да, господин, — отозвалась служанка.
    
— Принеси чаю, пожалуйста.
    
Она убежала, и Торанага задумался о последних желаниях Ябу. Все они были разумны. Мусино был дурак и мешал Оми. Мать была взбалмошной, елейной старой каргой, и тоже мешала Оми.
    
— Очень хорошо, раз вы согласны, я их утверждаю. Все. И хочу утвердить также предсмертные пожелания вашего отца, прежде чем они станут окончательными. В награду за вашу преданность вы назначаетесь командиром мушкетного полка.
    
— Благодарю вас, господин, но я не заслуживаю такой чести, — заявил Оми, вздохнув.
    
— Нага будет вашим помощником. Далее: вы назначаетесь главой рода Касиги, и ваш новый надел — земли Изу, от Атами на востоке до Нимазу на западе, включая столицу, Мисиму. Годовой доход — тридцать тысяч коку.
    
— Благодарю вас, господин. Я не знаю, как благодарить вас. Я недостоин такой чести.
    
— Могу вас заверить, что вы достойны, Оми-сама, — добродушно пророкотал Торанага. — Сразу же вступайте во владение замком в Мисиме. Уезжайте из Иокогамы сегодня же. Сообщите господину Судару в Мисиму. Мушкетный полк будет отправлен в Хаконе и придет туда через четыре дня. Далее, секретно, только вам: я посылаю Анджин-сана в Анджиро. Он будет строить там новый корабль. Вы передадите ему ваши земли там. Сразу же.
    
— Да, господин. Могу я отдать ему свой дом?
    
— Да, можете, — разрешил Торанага, хотя надел, конечно, и так включал все — дома, владения, крестьян, рыбаков, лодки. Внезапно оба подняли глаза, услышав волнующий смех Кику: она играла в какую-то игру с бросанием веера. Ее напарницей была служанка Суйсе, чей контракт Торанага тоже выкупил, чтобы сделать подарок Кику и утешить ее после выкидыша.
    
На лице Оми было заметно восхищение, как ни старался он его скрыть, — слишком неожиданным было ее появление. Они заметили, как она бросила взгляд в их сторону. Прелестная улыбка озарила ее лицо, она весело махнула рукой, Торанага ответил, и она вернулась к игре.
    
— Хороша, не правда ли?
    
Оми почувствовал, как у него загорелись глаза:
    
— Да, господин, очень.
    
Торанага сначала купил ее контракт для того, чтобы отлучить от нее Оми, — она была одной из его слабостей и явной наградой ему. Эту награду можно было дать, а можно и нет, пока Оми не доказал своей настоящей преданности и не помог в удалении Ябу. Он помогал самым лучшим образом и доказывал ее много раз. Многие, если не все, прекрасные идеи Ябу шли от Оми. Месяц назад Оми получил никому не известные подробности о тайном заговоре Ябу с офицерами мушкетного полка, выходцами из Изу; об убийстве Наги и других офицеров Торанаги во время битвы.
    
— Здесь нет ошибки, Оми-сан? — спросил он тогда. — Оми тайно доложил ему об этом в Мисиме, пока они ждали результатов от Марико.
    
— Нет, господин. Там, около дома Кивами Матано из третьего полка Изу.
    
Офицер с Изу, плотно сложенный человек среднего возраста, выдал весь заговор, сообщил пароли и объяснил, как должен сработать этот план.
    
— Я не мог жить с таким позором, зная это, господин. Вы — наш сюзерен. Честно говоря, этот план был составлен только на случай необходимости. Я думаю, это значит — на случай если бы Ябу-сама решил изменить внезапно, во время битвы. Простите, но вы были первой целью, потом — Нага-сан. Потом — господин Судару.
    
— Когда впервые был оглашен этот план и кто о нем знает?
    
— Вскоре после создания полка. Нас знают о нем пятьдесят четыре человека — я дал Оми-сан имена в письменном виде. План, с условным названием «Слива», был утвержден лично Касиги Ябу-сама, перед тем как он последний раз уехал в Осаку.
    
— Благодарю вас. Я ценю вашу верность. Вы должны хранить эту тайну до тех пор, пока я вам не скажу. Тогда вы получите участок земли стоимостью в пять тысяч коку.
    
— Прошу меня простить, я ничего не заслужил, господин. Я прошу разрешения совершить сеппуку за то, что столько времени хранил эту позорящую меня тайну.
    
— В разрешении отказано. Будет так, как я решил.
    
— Извините меня, я не заслуживаю такой награды. По крайней мере позвольте мне остаться таким, как есть. Это мой долг, и он не требует награды. На самом деле я должен быть наказан.
    
— Какой у вас сейчас доход?
    
— Четыре сотни коку, господин. Этого достаточно.
    
— Я подумаю о ваших словах, Кивами-сан.
    
После того как офицер ушел, он спросил:
    
— Что вы пообещали ему, Оми-сан?
    
— Ничего, господин. Он пришел ко мне вчера по своему собственному желанию.
    
— Честный человек? Вы сказали мне, что он честный человек.
    
— Я этого не знаю, господин. Но он пришел ко мне вчера, и я поспешил сюда, чтобы сообщить вам.
    
— Тогда он действительно должен быть вознагражден. Такая преданность намного важнее всего остального.
    
— Да, господин.
    
— Никому ничего об этом не рассказывайте.
    
Оми ушел, а Торанага задумался, не придумали ли Мусано и Оми заговор, чтобы дискредитировать Ябу. Он сразу же направил своих шпионов выяснить истину. Но заговор действительно существовал. Поджог корабля оказался прекрасным предлогом для уничтожения пятидесяти трех предателей — все они оказались в охране тем вечером. Кивами Матано он отправил на крайний север с хорошим, хотя и скромным наделом земли.
    
— Конечно, этот Кивами самый опасный из всех, — заявил Судару, единственный, кому было рассказано о заговоре.
    
— Да. Всю жизнь за ним будут следить, не доверять… Но обычно есть хороший среди плохих и плохой среди хороших. Выбирать хороших и избавляться от плохих, не жертвуя хорошими, — это искусство. В моих землях нет мерзавцев, которых можно было бы легко сбросить со счетов.
    
«Да, — удовлетворенно подумал Торанага, вспомнив все это, — вы, конечно, заслуживаете награды, Оми».
    
— Сражение начнется через несколько дней, Оми-сан. Вы мне так верно служите. На поле последней битвы, после моей победы, я назначу вас господином Изу и снова сделаю род Касиги наследственными дайме.
    
— Прошу прощения, господин, пожалуйста, извините меня, но я не заслужил такой чести.
    
— Вы молоды, но вы многое обещаете в дальнейшем. Ваш дед был очень похож на вас, очень умен, но у него не хватало терпения. — Снова раздался женский смех, и Торанага посмотрел на Кику. Он все пытался решить ее судьбу… Первоначальный свой план он уже отбросил.
    
— Можно спросить, что вы имеете в виду под терпением, господин? — Оми инстинктивно чувствовал: Торанага хотел, чтобы ему задали такой вопрос.
    
Торанага все еще глядел на девушку, у него потеплело на душе…
    
— Терпение означает умение себя сдерживать. Существует семь эмоций; вы знаете: радость, гнев, беспокойство, обожание, печаль, страх и ненависть. Если человек не дает им вырваться, он терпелив. Я не так силен, как мог бы быть, но я терпелив. Вы поняли?
    
— Да, господин. Очень хорошо понял.
    
— Терпение для вождя необходимо.
    
— Да.
    
— Это госпожа, например… Она отвлекает меня, — слишком для меня красива, слишком идеальна. Я чересчур прост для такого редкого создания. Я решил: пусть она принадлежит кому-нибудь другому.
    
— Но, господин, даже как одна из ваших младших дам… — Оми произносил обычные вежливые слова, которые оба они считали притворством, хотя и обязательным. Оми все время молился, как он никогда не молился раньше… Он знал; попросить можно, но он никогда этого не сделает, никогда…
    
Торанага смотрел, как Кику бросает веер, ловит веер служанки и смеется, заражая всех своим весельем… Но тут обе дамы скрылись за лошадьми. «Извините, Кику-сан, — подумал он, — но я должен как можно быстрее отдалить вас от себя. Честно говоря, я действительно все больше влюбляюсь в вас, хотя Дзеко никогда не поверит этому, да и Оми тоже, и вы сами».
    
— Я совершенно согласен, но большой талант заслуживает жертв. Кику-сан достойна собственного дома. И мужа.
    
— Лучше быть содержанкой самого мелкого самурая, чем женой крестьянина или торговца, даже богатого.
    
— Я не согласен.
    
Для Оми с этими словами все закончилось. «Карма, — сказал он про себя, переполненным своим несчастьем. — Отбрось свою печаль, глупец. Твой сюзерен решил, — значит, с этим все кончено. Мидори — идеальная жена. Твоя мать становится монахиней, так что теперь в твоем доме будет полная гармония. Столько печали сегодня. И счастья: будущий дайме Изу, командир полка… Анджин-сан будет жить в Анджиро. Следовательно, первый корабль будет построен в Изу — на моей земле… Отбрось свою печаль. Вся жизнь — печаль. У Кику-сан своя карма, у меня — своя, у Торанага тоже своя, а мой властелин Ябу показал, как глупо беспокоиться об этом или о чем-то еще».
    
Оми взглянул на Торанагу. Мысли его очистились, все было расставлено по своим местам.
    
— Прошу прощения, господин, пожалуйста, извините. Я не подумал.
    
— Вы можете проститься с ней перед отъездом.
    
— Благодарю вас, господин. — Оми развернул голову Ябу. — Вы хотите, чтобы я закопал ее или увез с собой?
    
— Насадите на кол лицом к остаткам корабля.
    
— Да, господин.
    
— А что он написал перед смертью?
    
Оми прочитал:
    
     
«Что — облака,
     
Если не оправдание?
     
Что — наша жизнь,
     
Если не бегство от смерти?»
    
    
Торанага улыбнулся.
    
— Интересно, — заметил он.
    
Оми поклонился и передал завернутую голову одному из своих людей, а сам прошел между лошадьми и самураями в дальний конец двора.
    
— Ах, госпожа, — церемонно обратился он к Кику. — Я так рад видеть вас здоровой и счастливой.
    
— Я со своим господином, Оми-сан, а он здоров и доволен. Как могу я не быть счастливой?
    
— Сайонара, госпожа.
    
— Сайонара, Оми-сан. — Она поклонилась, осознав теперь, что все кончилось, — раньше она этого не осознавала. Появилась слеза. Кику смахнула ее и еще раз поклонилась ему вслед.
    
Она смотрела, как он идет широким, уверенным шагом, и чуть не зарыдала, сердце ее готово было разорваться, но потом, как всегда, она услышала добрый, мудрый голос и так много раз произносившиеся слова: «Почему ты плачешь, дитя? Мы, дамы Плывущего Мира, живем одним моментом, отдавая все наше время радостям от цветения вишни, снега, листьев вяза, звуков сверчка, от красоты луны, ее роста, и убывания, и нового рождения, от пения наших песен, питья чая и саке, ощущения благовонии и прикосновений шелка, от ласк для удовольствия и плавания, всегда плавания. Слушай, дитя: никогда не печалься, всегда плыви, как лилия на быстрине потока жизни. Как тебе повезло, Кику-сан, ты принцесса Юкью, Плывущего Мира, — плыви, живи мгновением…»
    
Кику смахнула вторую слезинку — последнюю. «Глупая девочка, зачем плакать? Не плачь! — приказала она себе. — Ты так невероятно удачлива! Ты наложница самого крупного дайме, хотя и очень незначительная, неофициальная, но какое это имеет значение — твой сын родится самураем. Разве это не замечательный подарок? Разве предсказатель не обещал такого необыкновенного счастья, в которое невозможно поверить? Если ты должна плакать, то есть более важные вещи. О семени, росшем в твоем чреве, которое изгнал тот отвар со странным вкусом. Но почему ты плачешь об этом? Это было только „оно“, а не ребенок, да и кто был его отец? Если честно?»
    
— Я не знаю, не наверняка, Дзеко-сан, прошу меня извинить… Мне кажется, что отец — мой господин, — вымолвила она наконец — ей очень хотелось сына-самурая.
    
— Ну а если ребенок родится с голубыми глазами и светлой кожей, а? Посчитайте дни.
    
— Я считала и считала… О, как я считала!
    
— Тогда будьте честны сами с собой. Извините, но и ваше и мое будущее зависит от вас. У вас впереди еще много лет, чтобы рожать детей. Вам ведь только восемнадцать. Лучше быть полностью уверенной.
    
«Да, — снова подумала она, — как вы мудры, Дзеко-сан, и как глупа и очарована была я. Это было только „оно“… И как мы, японцы, зная, что ребенок — не настоящий ребенок, пока ему не исполнится тридцать дней. Тогда его дух укрепляется в теле и окончательно определяется его карма. О, как мне повезло! И я хочу сына, и еще одного сына, и еще одного сына, и совсем не хочу девочку… Бедные дочки! О боги, благословите предсказателя, и благодарю вас, благодарю вас за мою карму, за то, что меня любит великий дайме, что мои сыновья будут самураями… О, пожалуйста, сделайте меня достойной такого суда…»
    
— В чем дело, госпожа? — маленькая Суйсе испугалась радости, что прямо струилась с лица Кику. Кику удовлетворенно вздохнула.
    
— Я думала о прорицателе, о моем господине и моей карме… И прямо плыла, плыла…
    
Она прошла дальше в сад, закрываясь от солнца ярко-красным зонтиком, — она разыскивала Торанагу. Он почти полностью был закрыт от нее самураями, лошадьми и соколами, но она все же увидела его на веранде: он пил чай перед склонившейся в поклоне Фудзико. «Скоро наступит моя очередь, — решила она. — Может быть, сегодня вечером мы сможем зачать нового Это. О, пожалуйста!..» Успокоившись, Кику вернулась к игре.
    
За воротами Оми сел на лошадь и поскакал со своими телохранителями — все быстрее и быстрее… Скорость освежала и очищала его, едкий запах лошадиного пота радовал. Он не оглянулся на нее, в этом не было необходимости. Он знал, что бросил к ее ногам страсть, какой у него больше не будет, все, что любил в этой жизни… Он уверен: никогда больше не будет у него новой страсти, того экстаза при соединении душ, который воспламеняет мужчину и женщину… Но это его не огорчало. «Напротив, — с неожиданной холодной ясностью понял он. — Я благодарен Торанаге — он освободил меня от этого рабства. Теперь меня ничто не связывает. Ни отец, ни мать, ни Кику… Теперь я тоже могу быть терпеливым. Мне двадцать один год, я почти дайме Изу, мне еще предстоит завоевать весь мир…»
    * * *
    
— Да, господин? — Фудзико готовилась слушать Торанагу.
    
— Вы должны ехать отсюда прямо в Анджиро. Я решил заменить надел земли для Анджин-сана — Иокогаму на Анджиро. Двадцать ри в каждом направлении от деревни, с годовым доходом четыре тысячи коку. Вы получите дом Оми-сана.
    
— Можно мне поблагодарить вас от его имени, господин? Извините, я правильно поняла, что он еще не знает об этом?
    
— Нет. Я скажу ему сегодня. Я приказал ему построить другой корабль, Фудзико-сан, вместо уничтоженного, и Анджиро будет идеальным местом для строительства, намного лучше Иокогамы. Я договорился с Дзеко, что ее старший сын будет прорабом у Анджин-сана. Все материалы, строители будут оплачены из моей казны. Вы должны помочь ему организовать управление этим делом.
    
— О, господин, — она сразу посерьезнела, — у меня осталось так мало времени для Анджин-сана…
    
— Я найду ему другую наложницу — или жену.
    
Фудзико посмотрела на него, глаза у нее сузились. Немного помолчав, она сказала:
    
— Чем я могу помочь?
    
Торанага спросил:
    
— Кого бы вы предложили? Я хочу, чтобы Анджин-сан был доволен. Довольный человек работает лучше.
    
Фудзико старалась собраться с мыслями. «Кто может сравниться с Марико-сама?» Она улыбнулась.
    
— Господин, нынешняя жена Оми-сана, Мидори-сан. Его мать ненавидит ее, как вы знаете, и хочет, чтобы Оми развелся. Извините, но у нее такие удивительно плохие манеры, что она заявила об этом даже мне. Мидори-сан — прелестная женщина и очень умна.
    
— Вы думаете, Оми хочет развестись? — Еще один кусок головоломки встал на место.
    
— О нет, господин, я уверена — он не хочет. Какой мужчина хочет слушаться своей матери? Но это наш закон — ему придется развестись при первом же слове родителей. Даже при том, что у его матери очень плохой характер, она, конечно, знает, что для него лучше подходит. Простите, я хочу быть точной в этом важном деле. Конечно, я не хотела сказать ничего оскорбительного, господин, но сыновний долг перед родителями — краеугольный камень нашего закона.
    
Торанага обдумывал эту новую мысль, как будто удачную.
    
— А Анджин-сан? Как он отнесется к Мидори-сан?
    
— О, господин, если вы прикажете ему жениться… то плохо. Но, прошу прощения, вам нет необходимости ему приказывать.
    
— Как так?
    
— Лучше всего… придумать способ, чтобы он сам об этом задумался. А Оми-сану вы, конечно, просто прикажете.
    
— Конечно. Вы одобряете Мидори-сан?
    
— О да. Ей семнадцать лет, ее сын — здоровый мальчик, она из хорошей самурайской семьи… родит Анджин-сану прекрасных сыновей. Я думаю, родители Оми-сана будут настаивать, чтобы Мидори отдала своего сына Оми-сану. Если нет — Анджин-сан усыновит его. Я знаю, мой господин симпатизирует ей — Марико-сан поддразнивала его ею. Она очень благоразумная, умная. О да, с ней он будет в безопасности. Ее родители умерли — некому препятствовать ее браку с Анджин-саном.
    
Торанага обрадовался этой идее. «Я, конечно, огорчу Оми, — подумал он. — Молодой Оми слишком легко станет занозой у меня в боку. Ну, тогда я сам ничего не буду делать, чтобы устроить развод Мидори. Отец Оми изъявит совершенно четкое последнее желание, перед тем как совершит сеппуку… Жена его, конечно, настоит: последнее и важное, что сделает он на этой земле, — добьется, чтобы сын его правильно женился. Мидори будет разведена через несколько дней…»
    
— А если не она, Фудзико-сан? Что вы скажете о Кику-сан?
    
Фудзико уставилась на него:
    
— О, прошу прощения, господин, вы хотите отказаться от нее?
    
— Я могу это сделать. Так что вы скажете?
    
— Думаю, Кику-сан может стать идеальной неофициальной наложницей, господин. Она такая красивая и умная… Я понимаю, что она хороша для многих обычных людей… Но извините, пройдут еще годы, прежде чем Анджин-сан сможет получать удовольствие от ее редких талантов — пения, танца, ума… А как жена… — Одним тоном она подчеркивала свое полное неодобрение. — Дамы Плывущего Мира обычно не подготовлены так, как… другие, господин. Их таланты проявляются в другом… Быть ответственным за финансовое положение, вообще за дела самурайского дома — этому не научишься в Плывущем Мире.
    
— А она может научиться?
    
Фудзико долго колебалась, что ответить.
    
— Идеалом для Анджин-сана была бы жена Оми, Мидори-сан, и Кику-сан — в качестве наложницы.
    
— Могли бы они научиться жить со всеми его… э-э… необычными привычками?
    
— Мидори-сан — самурай, господин. Это будет ее долгом. Вы прикажете ей. Кику-сан — тоже.
    
— Но не Анджин-сану?
    
— Вы знаете его лучше, чем я, господин. Но в вопросах интимных и… ему было бы лучше, конечно, обдумать и решить все самому.
    
— Тода Марико-сама была бы для него идеальной женой, верно?
    
— Это неожиданная мысль, господин, — не моргнув глазом, ответила Фудзико. — Конечно, они оба чувствовали огромное уважение друг к другу.
    
— Да, — сухо заметил он. — Спасибо, Фудзико-сан. Я подумаю о том, что вы сказали. Он будет в Анджиро примерно через десять дней.
    
— Благодарю вас, господин. Если можно, я бы предложила, чтобы во владения Анджин-сана включили порт Ито и курорт Ёкосе.
    
— Зачем?
    
— Ито — просто на случай, если порт в Анджиро будет недостаточно большим. Для такого большого корабля может потребоваться стапель побольше.
    
— Вы уверены?
    
— Да, господин.
    
— Вы были там?
    
— Нет, господин, но Анджин-сан интересовался морем, Вы тоже интересуетесь. Моим долгом было попытаться узнать все о кораблях и мореходстве. Когда мы узнали, что корабль Анджин-сана сгорел, мне захотелось уяснить, можно ли будет построить еще один и если да, то где и как. Изу — прекрасный выбор, господин. Там легко задержать армии Ишидо.
    
— А почему Ёкосе?
    
— А Ёкосе — потому, что хатамото следует иметь место в горах, где он мог бы проводить время так, как имеет право ожидать.
    
Торанага внимательно посмотрел на нее. Фудзико казалась такой послушной и скромной… Но он знал, что она столь же несгибаема, как он, и не отступит ни на йоту, пока ей не прикажут.
    
— Я согласен. И учту то, что вы сказали о Мидори-сан и Кику-сан.
    
— Благодарю вас, господин, — почтительно ответила она, радуясь, что выполнила свой долг и перед своим властелином, и перед Марико. Ито было выбрано за его стапеля, а Ёкосе — потому, что Марико сказала, что их любовь по-настоящему началась именно там…
    
— Мне так повезло, Фудзико-сан, — призналась ей Марико в Эдо. — Наша поездка дала мне больше радости, чем я могла ожидать за двадцать жизней.
    
— Я прошу вас защитить его в Осаке, Марико-сан. Мне очень жаль, что он не похож на нас, не так цивилизован, как мы, бедняга. Его нирвана — жизнь, а не смерть.
    
«Это все еще верно, — снова подумала Фудзико, вспомнив Марико. — Марико спасла Анджин-сана, а не кто-нибудь другой: не христианский Бог, не другие боги, не сам Анджин-сан, даже не Торанага — никто, только одна Марико… Его спасла Тода Марико-нох-Акечи Дзинсаи.
    
Прежде чем я умру, я заложу храм в Ёкосе и сделаю завещание — поставить еще храмы в Осаке и Эдо. Это будет одним из моих предсмертных желаний, Торанага-сан, — пообещала она про себя, смиренно взглянув на него и радуясь другим приятным делам, которые она сделает для Анджин-сана. — Конечно, женой должна быть Мидори, никак не Кику… Уж если взять ее, то наложницей, и не обязательно главной. И земли его должны простираться до Симады на самой южной части Изу».
    
— Вы хотите, чтобы я уехала сразу, господин?
    
— Оставайтесь здесь на ночь, тогда вы сможете выехать утром. Но не через Иокогаму.
    
— Да, я понимаю. Простите, а я могу вступить во владение новыми землями моего властелина от его имени — и всем, что на них — в тот момент, как я туда приеду?
    
— Каванаби-сан даст вам необходимые документы до отъезда. А сейчас, пожалуйста, пришлите ко мне Кику-сан.
    
Фудзико поклонилась и вышла. Торанага что-то буркнул про себя. «Жаль, что эта женщина собирается покончить с собой. Она слишком ценна, чтобы потерять ее, и слишком умна. Ито и Ёкосе? Ито — еще можно понять. Но почему Ёкосе? И что еще было у нее на уме?»
    
Тут он увидел Кику, пересекающую раскаленный солнцем двор, взглянул на ее маленькие ножки в белых таби, — она шла, как бы танцуя, такая милая и элегантная в своем шелковом кимоно, с ярко-красным зонтиком… Мечта каждого мужчины, если он на нее смотрит… «Ах, Кику! — подумал он. — Я не могу удержать людей от этой зависти, как мне ни жаль. Я не могу выпустить вас в эту жизнь, простите меня. Вам следовало остаться там, где вы и были, в Плывущем Мире, — куртизанкой первого класса. Или, еще лучше, гейшей. Что за прекрасную идею подала эта старая карга! Там вы были в безопасности… Собственность многих, причина самоубийств, диких ссор, участница прекрасных любовных свиданий, почитаемая и внушающая страх, осыпаемая деньгами, с которыми вы бы так презрительно обращались, легенда… Пока продлилась бы ваша красота… А сейчас? Сейчас я не смогу сохранить вас, как мне ни жаль. Любой самурай, которому я отдам вас в наложницы, положит себе в постель обоюдоострый нож — полное отвращение с вашей стороны и зависть всех мужчин… Немногие согласятся на вас, — извините, но это так, сегодня день для того, чтобы говорить правду… Вас не учили вести хозяйство самурая. Как только ваша красота пройдет — о, ваш голос продержится, дитя, и ваш ум, — вы будете выброшены на задворки этой блестящей жизни. Простите, но это тоже правда. Другая состоит в том, что самые блестящие дамы Плывущего Мира оставляют все в своем Мире и по достижении старости переходят в другие дома — оплакивать былых любовников и ушедшую молодость, топить горе в баррелях саке, разбавленных слезами… Немногим удается стать в лучшем случае женой крестьянина, рыбака, купца, торговца рисом или ремесленника… В такой семье родились и вы — неожиданный цветок среди этой дикости, появившийся без всякой причины, только благодаря своей карме, чтобы мгновенно отцвести и исчезнуть… Так печально, очень печально… Как мне дать вам детей-самураев?
    
Держи ее при себе до конца жизни, — подсказал ему внутренний голос. — Она этого заслуживает. Не дурачь себя, как дурачишь других. Ведь ты легко можешь удержать ее, мало что ей давая, оставляя ее, когда тебе захочется, как своих любимиц Тетсу-Ко или Кого. Разве Кику для тебя не то же, что и сокол? Только сокол, которого вы кормите с руки, пускаете на добычу и отзываете приманкой, используете год-другой, а потом он исчезает навеки… Почему бы не поддержать ее? Она просто еще один сокол, хотя и совсем особый… Очень высоко летающий, яркий, так радующий глаз, но ничего более… Редкая, необыкновенная и… такая искусная в любви…»
    
— Почему вы смеетесь? Чему вы так радуетесь, господин?
    
— Потому что рад видеть вас, госпожа…
    * * *
    
Блэксорн и самураи работали с останками «Эрзамуса». Блэксорн изо всех сил тянул за один из трех канатов, привязанных к основанию киля.
    
— «Хиппару-у-у!» — кричал он. — Тяни!
    
Сотня самураев, раздетых до набедренных повязок, с усилием тянула за канаты. Стояла вторая половина дня, отлив, и Блэксорн надеялся, что сдвинет с места остов корабля и вытащит его на берег, чтобы использовать то, что удастся. Он изменил свой первоначальный план, узнав, к великой своей радости, что на следующий день после несчастного случая из моря удалось вытащить все пушки, да в таком хорошем состоянии, словно они только что выпущены из литейного цеха близ Чатема, в его родном графстве Кент. Удалось еще спасти почти тысячу пушечных ядер, цепи, немного картечи и всякие металлические детали. Все это погнуто, поцарапано… Но теперь у него есть детали для корабля, о которых он и не мечтал.
    
— Чудесно, Нага-сан! Чудесно! — радовался он.
    
— О, благодарю, Анджин-сан. Извините. Мы о-очень старались! Жаль, что так мало спасли…
    
— Не извиняйтесь. Теперь все хорошо!
    
«Теперь „Леди“ может быть чуть длиннее и чуть шире, — радовался он, — но она все еще последняя из самых паршивых судов. Эх, Родригес, — подумал он беззлобно. — Я рад, что вы в безопасности и в этом году спокойно отсюда уберетесь, а на следующий год я потоплю другого капитана. Если снова появится адмирал Феррьера, это будет дар небес, но я на него не рассчитываю. А за вас я рад. Я обязан вам жизнью, и вы хороший кормчий».
    
— Хиппару-у-у! — закричал он снова.
    
Канаты дернулись, вода катилась с них, словно пот, но остов не стронулся. С тех пор как на берегу появился Торанага с письмом Марико в руках, а вскоре нашлись пушки, ему не хватало времени в сутках. Он составил первоначальные планы, а потом все менял и дополнял их, тщательно продумывал списки необходимых людей и материалов, стремясь не ошибиться. И после такого дня еще допоздна работал со словарем: при объяснениях с ремесленниками потребуются новые слова, — надо же понять, что они уже сделали, и объяснить, что еще надо сделать. Много раз в отчаянии он хотел попросить священника о помощи, но знал — ее не будет, вражда их непримирима…
    
— Карма, — утешил он себя, нисколько не страдая от этого и жалея священника за его дурацкий фанатизм.
    
— Хиппару-у-у!
    
Самураи еще раз напряглись, пытаясь преодолеть сопротивление песка и моря. Раздалась команда, и они начали тянуть все одновременно. Остов чуть-чуть сдвинулся, люди удвоили усилия — тут трос сорвался, и все повалились на песок. Смеясь и подшучивая друг над другом, встали и снова налегли на канаты. Но теперь… остов держался еще крепче, чем раньше.
    
Блэксорн показал им, как тянуть то с одной, то с другой стороны, пытаясь накренить остов то на одну сторону, то на другую, но он держался как заякоренный.
    
— Я привяжу его к плоту, и тогда прилив сам выполнит всю работу и вытащит его из песка, — негромко сказал Блэксорн вслух по-английски.
    
— Дозо? — спросил Нага, заинтересовавшись.
    
— Ах, гомен насаи, Нага-сан. — С помощью знаков и рисунков на песке он объяснил, проклиная свой бедный словарь, как сделать плот и привязать его к килю во время отлива, как потом во время прилива тот всплывет и они смогут оттащить его и вытянуть на берег. А в следующий отлив — на катках передвинуть в нужное место.
    
— Ах, со дес! — Нага был потрясен.
    
Когда он объяснил идею остальным офицерам, все восхитились, а вассалы Блэксорна заметно заважничали. Блэксорн наставил на одного из них палец:
    
— Где ваши манеры?
    
— О, извините, господин, простите, что я оскорбил вас.
    
— Сегодня — прощу, завтра — нет. Плывите к кораблю — надо отвязать этот канат.
    
Ронин-самурай дрогнул и отвел глаза:
    
— Простите, господин, но я не умею плавать.
    
На берегу воцарилось молчание. Блэксорн понял: ждут, чем все это кончится. Он разозлился на самого себя: приказ есть приказ, и он, сам того не желая, объявил смертный приговор, на этот раз совершенно не заслуженный.
    
— Торанага-сан приказал, чтобы все мужчины учились плавать. Все мои вассалы должны научиться плавать за тридцать дней. Понятно? Лучше начните плавать еще раньше. А вы идите в воду — прямо сейчас устроим первый урок.
    
Самурай с опаской направился к морю, чувствуя себя уже покойником. Блэксорн присоединился к нему. Когда голова его скрылась под водой, он, не особенно миндальничая, вытолкнул его наверх и заставил плыть… Тот вволю побарахтался, но под руководством Блэксорна без особого риска для жизни добрался до остова судна. Самурай кашлял и отплевывался, но держался на воде. Блэксорн потянул его к берегу и в двадцати ярдах от мелкого места оттолкнул от себя:
    
— Плыви!
    
Самурай казался похожим на полузахлебнувшуюся кошку. Впредь он решил никогда не задаваться при своем господине. Приятели громко его подбадривали, те, кто умел плавать, катались по песку от хохота…
    
— Очень хорошо, Анджин-сан, — одобрил Нага. — Очень мудро. Я пошлю людей за бамбуком для плота. Завтра попробуем доставить все сюда.
    
— Благодарю вас.
    
— Еще попробуем тащить сегодня?
    
— Нет-нет, благодарю вас… — Блэксорн запнулся и прикрыл глаза, — на дюне стоял отец Алвито и глядел на них. — Благодарю вас, Нага-сан. На сегодня мы здесь закончим. Извините меня, я на секундочку. — Он направился к тому месту, где оставил мечи и одежду, но ему уже несли все необходимое. Блэксорн не торопясь оделся и засунул мечи за пояс.
    
— Добрый день! — приветствовал он Алвито. Священник выглядел усталым, но выражение лица у него было дружелюбное, такое, как раньше — до той их дикой ссоры после Мисимы. Блэксорн насторожился.
    
— Добрый день, кормчий. Я сегодня уезжаю. Мне только хотелось немного поговорить с вами. Вы не возражаете?
    
— Нет, совсем нет.
    
— Что вы собираетесь делать — пытаетесь поднять эту громадину?
    
— Да, пробуем.
    
— Боюсь, что это вам не поможет.
    
— Неважно. Все равно — попробуем.
    
— Вы действительно верите, что сможете построить еще один корабль?
    
— Ну да, — терпеливо ответил Блэксорн, гадая, чего на самом деле хочет от него Алвито.
    
— Вы хотите вызвать сюда и остаток вашей команды, чтобы они помогли вам?
    
— Нет. — Блэксорн мгновение помедлил. — Им лучше оставаться в Эдо. Когда дело подойдет к завершению и корабль будет почти готов… Словом, еще много времени, чтобы привести их сюда.
    
— Они живут с эта?
    
— Да.
    
— Так вы поэтому не хотите, чтобы они переехали сюда?
    
— Это одна из причин.
    
— Я вас не осуждаю. Говорят, они стали очень сварливы и большую часть времени пьянствуют. Вы слышали, неделю назад там произошли беспорядки и их дом сгорел. До вас дошло это известие?
    
— Нет… Кто-нибудь пострадал?
    
— Никто. Но только чудом. В следующий раз… Кажется, один из них сделал самогонный аппарат. Ужасно, что пьянка делает с человеком…
    
— Да-а… Жаль их дом… Но они построят себе другой.
    
Алвито кивнул и оглянулся на шпангоуты — волны ласково плескались о них.
    
— Я хотел сказать вам, прежде чем уеду, что мне понятно, что значила для вас Марико-сан. Я был очень расстроен вашим рассказом про Осаку, но в некотором роде эта история воодушевляет. Я понимаю, что значит ее жертва… Она рассказывала вам о своем отце, об этой трагедии?
    
— Да, кое-что.
    
— А, тогда вы понимаете все это. Я очень хорошо знал Дзу-сан Кубо.
    
— Кого? Вы имеете в виду Акечи Дзинсаи?
    
— О, простите! Под этим именем он известен и сейчас. Разве вам не говорила об этом Марико-сан?
    
— Нет.
    
— Тайко в насмешку прозвал его Дзу-сан Кубо — «сегун тринадцати дней». Его мятеж — от выступления его людей до массовых сеппуку — длился всего тринадцать дней. Он был прекрасный человек, хотя и ненавидел нас — не потому, что мы христиане, а потому, что иностранцы. Я часто думал, не стала ли Марико христианкой, чтобы, лучше изучив наш образ действий, потом уничтожить нас… Он говорил, что я настроил Городу против него.
    
— А вы настроили?
    
— Нет.
    
— Какой он был из себя?
    
— Низенький, лысый мужчина, очень гордый. Прекрасный генерал и замечательный поэт. Так жаль, что они так кончили… все Акечи. И теперь последняя из них… Бедная Марико… но ведь она сделала это, чтобы спасти Торанагу — если так захочет Бог. — Алвито коснулся своих четок. — Еще, кормчий, перед тем как уехать, я хотел бы извиниться перед вами за… в общем, я рад, что отец-инспектор был там и ему удалось спасти вас. Не за «Эрзамус» — хотя я ничего не сделал с ним. Я прошу извинения только за этих людей — Пезаро и адмирала. Я рад, что ваш корабль сгорел.
    
— Сигата га наи, отец. Скоро я построю другой.
    
— Какого типа судно вы хотите построить?
    
— Достаточно большое и хорошо вооруженное.
    
— Чтобы атаковать Черный Корабль?
    
— Чтобы уплыть домой, в Англию, — и защититься от любых врагов.
    
— Это напрасные траты — весь этот труд.
    
— А что, еще раз «воля Божья»?
    
— Ну да. Или диверсия.
    
— Если так, и мой новый корабль тоже погибнет — я построю другой… А с ним не повезет — еще один. Я хочу построить корабль или получить место на чужом корабле. Когда вернусь в Англию — выпрошу, одолжу, куплю или украду каперское судно и вернусь обратно.
    
— Да, я понимаю. Вот почему вы никогда отсюда не уедете. Вы знаете слишком много, Анджин-сан. Я говорил вам это и раньше и говорю снова, без всякой злобы. Правда. Вы смелый человек, умный враг, достойный уважения, и я стараюсь, чтобы между нами сохранился мир. Мы будем много раз встречаться друг с другом, многие годы — если переживем войну.
    
— Вы так думаете?
    
— Да. Вы слишком ценный человек для японцев. Скоро вы станете личным переводчиком Торанаги. Нам не следует враждовать — вам и мне. Думаю, наши судьбы пересекаются. Марико-сама говорила вам об этом? Мне — говорила.
    
— Нет, никогда. Что еще она говорила вам?
    
— Она просила меня стать вашим другом, защищать вас, если я могу. Анджин-сан, я пришел сюда не для того, чтобы раздражать вас или ссориться, но попросить вас о мире перед отъездом.
    
— Куда вы направляетесь?
    
— Сначала в Нагасаки, на корабле из Мисимы. Там надо заключить несколько торговых сделок. Потом — туда, где будет Торанага, либо туда, где будет битва.
    
— Они позволяют вам свободно разъезжать, несмотря на войну?
    
— О да. Они нуждаются в нас — любой из тех, кто выиграет. Мы можем проявить благоразумие и заключить мир — вы и я. Я прошу вас об этом из-за Марико-сан.
    
Блэксорн ответил не сразу.
    
— Как-то у нас было перемирие — потому что она этого хотела. Я предлагаю его вам. Перемирие — не мир. При условии, что вы не подойдете ближе, чем на пятьдесят миль к тому месту, где я буду строить корабль.
    
— Согласен, кормчий! Конечно, я согласен! Но вам нечего бояться меня! Ну что ж, давайте в память о ней заключим перемирие, — Алвито протянул руку. — Благодарю вас.
    
Блэксорн крепко пожал ему руку.
    
— Скоро в Нагасаки устроят ее похороны. В соборе. Службу проведет сам отец-инспектор, Анджин-сан. Часть ее праха будет погребена там.
    
— Ей это было бы приятно… — Блэксорн засмотрелся на останки корабля. — Еще один момент… Я не рассказывал о нем Торанаге. Как раз перед тем, как она погибла, я благословил ее как священник и исполнил последний обряд — я старался, как только мог. Больше никого не было, а она была католичкой. Я не думаю, что она слышала меня, не знаю, была ли она в сознании… То же самое я сделал при кремации. Было ли это… подействовало ли это так, как нужно? Приемлемо ли это? Я старался сделать это из-за Бога… Не из-за вас или меня… Только из-за Бога…
    
— Нет, Анджин-сан. Нас учат, что это не так. Но за два дня до смерти она просила и получила отпущение грехов от отца-инспектора.
    
— Тогда… тогда она знала, что должна умереть… Что бы ни было, она была жертвой.
    
— Да. Бог благословляет ее и берет под свою защиту.
    
— Спасибо, что рассказали мне об этом. Я… я всегда беспокоился — вдруг такое мое вмешательство не поможет, хотя я… Спасибо…
    
— Сайонара, Анджин-сан. — Алвито протянул руку.
    
— Сайонара, Тсукку-сан. Пожалуйста, зажгите ей свечу от моего имени.
    
— Обязательно.
    
Блэксорн пожал ему руку и смотрел, как священник уходил от него — высокий и сильный… Достойный враг… «Мы всегда будем врагами, перемирие или нет… Что бы вы сказали, если бы знали, что планирует Торанага или что планирую я? Правда, всего лишь то, чем вы уже угрожали… Мы понимаем друг друга. Перемирие не повредит. Но мы немногого ждем друг от друга, Тсукку-сан. Пока строится мой корабль, я займу ваше место переводчика при Торанаге и регентах, и скоро вы будете отстранены от торговли, даже если шелк и будут перевозить португальские корабли. И все остальное тоже изменится. Мои корабли будут только началом. Через десять лет этими морями будет править английский лев. Но сначала — „Леди“, все остальное — потом».
    
В бодром состоянии духа Блэксорн вернулся к Наге и составил планы на следующий день, потом поднялся наверх, к своему временному дому рядом с домом Торанаги. Он поел риса и мелко нарезанной сырой рыбы, приготовленных его поварами, и нашел их превосходными. Попросил вторую порцию и расхохотался.
    
— Господин?
    
— Нет-нет, ничего… — Мысленно он видел Марико и слышал, как она говорит: «О, Анджин-сан, однажды, может быть, вам даже понравится сырая рыба, и тогда вы будете на пути в нирвану — „идеальный мир“».
    
«Ах, Марико, — подумал он, — я так рад, что ты получила настоящее отпущение грехов. И я благодарю тебя». «За что, Анджин-сан?» — услышал он ее вопрос. «За жизнь, Марико, моя дорогая…»
    
Много раз за эти дни и ночи он так разговаривал с ней, оживляя отдельные сцены их встреч, и размышлял о сегодняшних событиях, чувствуя ее так близко… Даже оглядывался через плечо… Вот она стоит рядом…
    
«Вот и сегодня утром, Марико, я опять оглянулся… Но вместо вас — Бунтаро, а рядом — Тсукку-сан… Оба пристально смотрят на меня. У меня был меч, но Бунтаро держал свой громадный лук наготове… О, моя любимая, мне пришлось призвать все свое мужество, чтобы подойти и церемонно, как полагается, приветствовать его. Вы видели? Вам следовало бы гордиться мной — таким спокойным, настоящим самураем. Он говорил напыщенно, Тсукку-сан переводил: „Госпожа Киритсубо и госпожа Сазуко рассказали мне, как вы спасли честь моей жены и их честь тоже. Как вы спасли ее и их от позора. Я благодарю вас, Анджин-сан. Прошу простить, что до этого я был так несдержан. Я прошу меня извинить и благодарю вас“. Он поклонился мне и ушел… А я так хотел, чтобы это вы были рядом… Вы бы поняли: скрыто, и никто никогда не узнает…»
    
Блэксорн много раз так оглядывался… Но его не огорчало, когда ее не было… и не могло быть… Она и так с ним повсюду… Он любил ее и в хорошие, и в тяжелые, и даже в самые трагические времена. Она всегда приходила в его снах… И теперь сны эти светлые… Сны о ней вдруг оборачивались рисунками и планами… резной фигурой на носу судна… парусами… мыслями о том, как сделать киль и как построить корабль… А потом он с радостью видел готовую «Леди» — под парусами, надувшимися от свежего юго-западного ветра… Она плывет через Ла-Манш… Фалы хлопают, рангоут напрягается и потрескивает при перемене курса, раздается крик: «Спустить паруса! Топсели, гроты, бом-брам-стеньги и брам-стеньги!» Освободившись от шкотов, завоевывая каждый дюйм, под канонаду парусов меняется курс… По команде «Так держать!», на которую отзываются паруса, неописуемой красоты корабль поворачивает у Бич-Хид влево, держа курс на Лондон…
    * * *
    
Торанага, окруженный телохранителями, поднимался в гору у лагеря. На рукавице у него сидела Кого. Он охотился на берегу моря, а теперь направлялся в горы над деревней. Оставалось еще два часа до захода солнца, и он не хотел терять времени — когда еще выдастся денек для охоты…
    
«Сегодня — мой день, — размышлял он. — Завтра я начну войну. А сегодня нужно привести в порядок свой дом, делая вид, что Кванто и Изу ничто не грозит и что мой род в безопасности… Я выживу, увижу еще одну зиму и весну, буду охотиться на досуге… Славный сегодня получился денек…»
    
Он дважды успешно пускал Тетсу-Ко на добычу… — Она налетала как в сказке, раньше ей так не удавалось, даже когда они с Нагой охотились у Анджиро — то прекрасное, незабываемое пикирование хитрого старого петуха — фазана. Сегодня она несколько раз добывала журавлей не меньше ее самой по размерам и каждый раз послушно возвращалась к нему на приманку. Фазана выгнали собаки… Торанага пустил сокола… Тот стал кругами подниматься вверх… Фазан взлетел и стал набирать высоту… Сокол вошел в пике, — казалось, оно длится вечно… Удар был прекрасен… Тетсу-Ко снова вернулась к приманке и с гордым видом поела, сидя у него на перчатке.
    
Теперь они охотились за зайцем. Ему пришло в голову, что Анджин-сан любит мясо… Вместо того, чтобы закончить на этом, довольный Торанага решил добыть еще еды и погнал лошадь, стараясь не упустить светлое время.
    
Передовая часть его отряда уже объехала лагерь и поднималась по извилистой дороге на гребень, Торанага ехал сзади, радуясь удачному дню.
    
Критически оглядев лагерь с точки зрения безопасности, он ничего не обнаружил. Повсюду самураи занимались боевой подготовкой — учения полка и стрельбы до отъезда Тсукку-сана были запрещены, — и это ему понравилось. Блестели на солнце двадцать пушек, спасенных с таким трудом… Вот Анджин-сан — он сидит на земле со скрещенными ногами, сосредоточившись над работой за низким маленьким столиком… Ниже, на берегу, виднеется остов судна. Торанага понял, что сдвинуть его не удалось, и подумал: как же Анджин-сан вытащит его на берег, если и с места не стронул…
    
«И все же, Анджин-сан, я верю — вы сумеете вытащить его на берег, — подумал Торанага. — Вы построите ваш корабль, и я покончу с ним так же, как погубил и этот, или дам его угнать, как еще одну подачку христианам, которые мне важнее, мой друг, чем ваши корабли. И ваши, и те, что ждут вас на родине. Ваши соотечественники еще приплывут ко мне с договором вашей королевы. Но не вы… Вы нужны мне здесь…
    
В нужное время, Анджин-сан, я расскажу вам, почему я должен был поджечь ваш корабль, и вы не будете возражать, — ваши мысли будут заняты другим. Вы поймете: то, что я вам сказал, все еще верно — нужно было выбирать между вашим кораблем и вами. Я выбрал вам жизнь. Это правильно. Тогда мы вместе посмеемся по поводу этой „случайности“. О, это было так легко… Поставить стражу из надежных людей с тайными приказами рассыпать повсюду порох. В назначенную ночь, предупредив Нагу — в это время Оми уже сообщил о заговоре Ябу, — так расставить всех заговорщиков, чтобы слежение за берегом и вахту на корабле осуществляли только люди с Изу — те пятьдесят три заговорщика. Потом один ниндзя с кресалом пробрался туда в темноте — и ваш корабль превратился в факел. Конечно, ни Оми, ни Нага в этой диверсии не замешаны.
    
Прошу прощения, Анджин-сан, но это было необходимо. Я спас вам жизнь — вы хотели этого больше, чем своего корабля. Раз пятьдесят или даже больше я решал, не лишить ли вас жизни, но каждый раз мне удавалось этого избежать. Надеюсь, удастся и дальше. Почему? Сегодня день правды… Ответ такой: вам удается заставить меня расхохотаться, и я нуждаюсь в друге. Я не осмеливаюсь заводить друзей среди своих людей или среди португальцев. Да — я говорю об этом только в полночь, когда я наверняка один, — я нуждаюсь в друге. А также и в ваших знаниях. Марико-сан еще раз оказалась права. Прежде чем вы нас покинете, я хочу узнать все, что знаете вы. Я сказал вам, что у нас масса времени — у вас и у меня.
    
Я хочу знать, как вести корабль вокруг земли, и понять, как маленькая островная нация может отражать натиск огромной империи. Может быть, ответ применим к нам и Китаю… Тайко во многом был прав.
    
Первый раз, увидев вас, я сказал: „Для мятежа нет оправдания!“ — а вы сказали; „Только одно — если вы выиграли!“ Да, Анджин-сан, я полюбил вас с того раза. Все правильно, если вы побеждаете. Проигрывать — глупо! Непростительно! Вы не проиграли и будете жить благополучно и счастливо на своей земле в Анджиро, где Мура-рыбак будет охранять вас от христиан и продолжать пичкать их всякой ерундой по моей подсказке. Как наивен был Тсукку-сан — поверил, что один из моих людей, пусть и христианин, украл ваши руттеры и тайно отдал их священникам, не сообщив об этом мне и не получив моего разрешения. Ах, Мура, ты тридцать или даже больше лет честно служил мне и скоро получишь свою награду! Что скажут священники, когда узнают, что твое настоящее имя — Акира Тономото, ты самурай и мой шпион, а не рыбак, староста и христианин?
    
Не беспокойтесь, Анджин-сан, я думаю о вашем будущем. Вы в хороших, сильных руках, и я планирую вам чудесное будущее».
    
— Я буду наложницей чужеземца? Ох, ох, ох! — громко застонала Кику.
    
— Да, через месяц. Фудзико-сан официально согласилась. — Он рассказал свой план Кику и Дзеко, не обращая внимания на расстроенную девушку. — И тысячу коку в год после рождения первого сына Анджин-сана.
    
— О, что вы сказали?
    
Он повторил обещание и добродушно добавил:
    
— В конце концов самурай есть самурай и два меча есть два меча. Его сыновья будут самураями. Он хатамото, один из моих самых важных вассалов, адмирал всех моих судов, близкий мне личный советник, даже друг.
    
— Прошу прощения, но господин…
    
— Сначала вы будете просто его наложницей.
    
— Простите — сначала, господин?
    
— Может быть, вы станете его женой. Фудзико-сан сказала мне, что она не хочет выходить замуж еще раз, но я думаю, что ему следует жениться. Почему не на вас? Если вы ему понравитесь, а я думаю, что вы ему понравитесь, и спокойно, старательно будете помогать ему строить корабль… Да, я думаю, вам следует стать его женой…
    
— О, да, да! — Она обняла его и извинилась за свою порывистость и плохие манеры, за то, что прерывала и не слушала. Она прошла в четырех шагах от того места, где только что хотела броситься с ближайшего утеса.
    
«Вот вам — женщины! — подумал Торанага, удивившись и обрадовавшись. — Теперь она получила все, чего хочет, как и Дзеко, — если корабль будет построен вовремя. А он будет построен. Да и священники…»
    
— Господин!
    
Кто-то из охотников показал на кусты у дороги. Он натянул поводья и приготовился пустить Кого, освободив ее от пут, которыми она была привязана к руке.
    
— Ну! — Негромко подал он команду. Тут же вперед пустили собаку.
    
Заяц выскочил из кустов и бросился вперед, ища укрытия, — в этот же момент Торанага выпустил Кого. Мощными ударами крыльев о воздух птица набрала скорость и бросилась в погоню за зайцем — прямая как стрела… В ста шагах впереди на неровной местности виднелись заросли куманики, и заяц стремился туда, молниеносно петляя. Кого сокращала расстояние, срезая углы, разрезая воздух в нескольких футах от земли… Вот она оказалась над своей добычей, ударила — заяц вскрикнул, кинулся назад и снова, стрелой, вперед. Кого мчалась вдогонку, крича свое «ек-ек-ек», недовольная, что промахнулась. Заяц еще раз крутанулся в последнем броске к спасению и закричал. Кого ударила и уцепилась когтями за шею и голову, бесстрашно держась за него… Она сложила крылья, держа зайца за шею и не обращая внимания на неистовые дерганья и кувыркания… Последний вскрик зайца… Кого отпустила его, на мгновение взмыла в воздух, одним резким движением расправила взъерошенные перья — и снова упала на теплое, дергающееся тело, сжав когти в смертельной хватке… И только потом издала свой победный клич и довольно засвистела, посматривая на хозяина…
    
Торанага рысью подъехал ближе и спешился, показывая ей приманку. Ястреб послушно оставил свою добычу и, когда он ловко спрятал приманку, послушно уселся на протянутую перчатку. Торанага ухватился пальцами за ремешки на ногах у птицы и через кожу, в которой были проложены стальные полосы, почувствовал, как она сжала ему руку…
    
— Э-э-э, хорошая работа, моя красавица. — Он наградил птицу лакомством — частью заячьего уха, отрезанного загонщиком. — Ну, перекуси, но не слишком много — тебе еще нужно будет поработать…
    
Улыбаясь, загонщик поднял зайца.
    
— Господин! Он наверное, раза в три-четыре тяжелее, чем она… Лучше всех, кого мы ловили за последнее время…
    
— Да. Отправь его в лагерь Анджин-сану, — Торанага снова сел в седло и махнул остальным, чтобы они ехали вперед — еще один загон.
    
«Да, все выполнено прекрасно, но не так волнующе, как тогда, когда убивал сокол. Ястреб есть ястреб — птица-мясник, убийца, рожденный убивать всюду и всех, кто движется. Как ты, Анджин-сан… Да, ты короткокрылый хищник… Вот Марико была соколом…»
    
Он отчетливо представил себе Марико, и ему страстно захотелось, чтобы не надо ей было ехать в Осаку и затем отправляться в Пустоту. «Но это необходимо, — терпеливо повторил он себе. — Надо было освободить заложников. Не только моего сына, а всех остальных. Теперь у меня еще пятьдесят союзников, тайных друзей. Ваше мужество и мужество госпожи Эцу вынудили перейти на мою сторону их всех и всех Маэда, а вместе с ними и все западное побережье. Ишидо придется выйти из своего недоступного логова, регенты разделятся, а Ошиба и Кийяма кинутся ко мне на руку. Вы сделали все это и даже более того: вы дали мне время, позволяющее создать ловушку и кинуть туда приманку.
    
Ах, Марико-сан, кто бы мог подумать, что такая маленькая, изящная женщина, как вы, дочь Дзу-сан Кубо, моего старого противника, изменника Акечи Дзинсаи, могла сделать так много и так красиво! С таким достоинством отомстить Тайко, врагу и убийце своего отца! Один стремительный бросок, словно Тетсу-Ко, — и вы поразили вашего врага, который в то же время и мой враг.
    
Так печально, что вас больше нет. Такая верность заслуживает особых милостей».
    
Торанага тем временем поднялся на гребень, остановил лошадь и крикнул, чтобы ему дали Тетсу-ко. Сокольничий взял у него Кого, Торанага погладил птицу, в последний раз сидевшую у него на перчатке с колпачком на голове, снял колпачок и бросил ее вверх… Потом долго следил, как она поднимается кругами, высматривая добычу… «Свобода Тетсу-ко — это мой подарок вам, Марико-сан. — Он мысленно обращался к ней, наблюдая, как сокол спиралью уходит все выше… — Чтобы почтить вашу преданность мне, вашу преданность родителям и нашему важному правилу: любящий сын или дочь не могут спокойно жить под одним небом с убийцей своего отца».
    
— Ах, как мудро, господин! — обратился к нему сокольничий.
    
— Что?
    
— Отпустить Тетсу-ко, освободить ее. Последний раз, когда вы отпустили ее, я думал, она не вернется, хотя и не был уверен. Ах, господин, вы лучший сокольничий в нашем государстве, лучший, — если смогли определить наверняка, когда нужно отпустить ее на волю.
    
Торанага позволил себе бросить на него сердитый взгляд. Сокольничий побледнел, не поняв причины гнева, быстро передал обратно Кого и поспешно ретировался.
    
«Да, Тетсу-ко была мне предана, — раздраженно подумал Торанага. — Тем более она символический дар духу Марико и мера ее мести. Но как быть со всеми сыновьями всех мужчин, которых вы убили? Ну, это совсем другое, все эти люди заслуживали смерти. Тем не менее вы всегда настороженно относитесь к тем, кто оказывается в пределах выстрела из лука… Что ж, это нормальная осторожность». Такое заключение устроило Торанагу, и он решил вставить его в завещание.
    
Торанага еще раз посмотрел вверх, на сокола, который больше не принадлежал ему. Какое красивое создание, особенно теперь — там, в вышине, где она парила свободно… Вот что-то, видно, отвлекло ее — она повернула на север и скрылась из виду…
    
— Благодарю тебя, Тетсу-ко. Выхаживай теперь дочерей, и побольше, — напутствовал ее Торанага, переключаясь на то, что происходит внизу, на земле.
    
Деревня в лучах заходящего солнца казалась такой опрятной… Анджин-сан все еще сидел за своим столом, самураи занимались боевой подготовкой, от кухонных плит поднимались дымки… За бухтой, примерно в двадцати милях, лежал Эдо, в сорока ри к юго-востоку — Анджиро, на западе, в двухстах девяноста ри, — Осака, а на север оттуда, на расстоянии едва ли в тридцать ри, — Киото.
    
«Вот где должна быть основная битва… — подумал он. — Около столицы. Севернее, в районе Дзифу, Огаки или Хасимы, у Накасенде. Большой северной дороги. А может быть, там, где дорога поворачивает на юг, к столице, — у маленькой деревушки Секигахара, в горах. Где-нибудь там… — О, я много лет был в безопасности за своими горами, но сейчас представился шанс, которого я давно ждал: горло Ишидо оказалось незащищенным.
    
Мой главный удар будет нанесен вдоль Северной дороги, а не Токайдо, прибрежной дороги, хотя до поры до времени я буду делать вид, что пятьдесят раз меняю свое решение. Мой брат пойдет со мной. Да, я думаю, Затаки убедил себя: Ишидо предпочел ему Кийяму. Мой брат не дурак, и я сдержу свою торжественную клятву добиться для него Ошибы. Во время битвы Кийяма перейдет на мою сторону, — думаю, что перейдет, — и, когда это случится, нападет на своего ненавистного врага — Оноши. Это будет сигналом пустить в дело ружья, я атакую их внутренние фланги и одержу победу… Я выиграю битву — Ошиба предусмотрительно не позволит наследнику выйти против меня на поле битвы. Она знает: если она так сделает, я, к сожалению, вынужден буду убить ее сына… — Торанага тайком улыбнулся. — Как только я одержу победу, я отдам Кийяме все земли Оноши и предложу ему назначить своим наследником Сарудзи. В тот момент, как я стану президентом нового Совета регентов, мы рассмотрим предложение Затаки госпоже Ошибе, которая будет так оскорблена его притязаниями, что для успокоения первой дамы в государстве и наследника регентам придется, к сожалению, предложить моему брату отправиться в Пустоту… Кто займет его место регента? Касиги Оми. Кийяма будет следующей жертвой Оми… Да, это разумно и так легко… Кийяма, главный среди всех наших христиан, конечно, будет превозносить свою религию, а она все еще у нас вне закона… Эдикты Тайко все еще действуют… Оми и все остальные будут говорить: „Я голосую за то, чтобы эдикты вступили в действие“. И Кийяма уйдет — регентов-христиан больше не будет. Постепенно наше давление на эту глупую, но опасную чужеземную религию усилится… Она угрожает нашей Земле Богов, всегда угрожала нашему ва и, следовательно, должна быть уничтожена… Мы, регенты, предложим соотечественникам Анджин-сана отобрать у португальцев их торговлю. Как можно быстрее мы, регенты, прикажем ограничить всю торговлю и проживание всех иностранцев одним только Нагасаки — маленькой частью Нагасаки — и очень серьезно будем наблюдать, как это выполняется. Мы закроем для них нашу землю навсегда! Для них, их ружей и их ядов!
    
Так много всего еще нужно сделать, после того как я выиграю битву, — если выиграю… Но мы, японцы, очень предусмотрительные люди…
    
Это будет золотой век. Ошиба и наследник будут держать пышный двор в Осаке, время от времени мы будем раскланиваться перед ними, а править от их имени — за пределами Осакского замка. Через три года или примерно так Сын Неба предложит мне распустить Совет и стать сегуном на время до совершеннолетия племянника. Регенты будут убеждать меня принять это предложение, и я, без всякой охоты соглашусь… Через год или два, без всякой помпы, я уступлю свой пост Судару, сохраню за собой власть, буду внимательно следить за Осакским замком… Я буду терпеливо ждать… В какой-нибудь день два узурпатора, живущие в нем, сделают ошибку — и тогда они уйдут… Каким-нибудь образом исчезнет и Осакский замок — совсем как сон во сне… И реальная награда в той Великой Игре, награда, о которой я начал думать, как только смог думать, которая стала возможна в момент смерти Тайко, — реальная награда будет получена. Эта реальная награда — сегунат.
    
Именно за нее я боролся, ее я планировал всю свою жизнь. Я, один, наследую все государство! Я буду сегуном! И начну новую династию… Это стало возможно сейчас — благодаря Марико-сан и варвару чужеземцу, пришедшему из восточного моря…
    
Марико-сан, ваша карма была умереть со славой — и жить вечно… Анджин-сан, мой друг, ваша карма — никогда не покидать эту страну. Моя карма — быть сегуном. — Кого, ястреб, встрепенулся на его руке и устроился поудобнее, наблюдая за Торанагой. Тот улыбнулся птице. — Я не выбирал, кем мне быть. Это моя карма!»
    
     
В этот год, на рассвете двадцать первого дня десятого месяца, месяца без богов, началось сражение между главными силами. Это случилось в горах около Секигахары, на Большой северной дороге. Погода стояла отвратительная — туман, потом дождь со снегом… К самому концу дня Торанага выиграл битву. Началась резня — было отрублено сорок тысяч голов…
     
Спустя три дня Ишидо схватили живым. Торанага остроумно напомнил ему о предсказании китайского посла и в цепях отправил в Осаку для публичного обозрения. Он приказал эта закопать господина генерала Ишидо в землю, оставив одну голову, и предложить прохожему попилить самую знаменитую в стране шею бамбуковой пилой… Ишидо умирал целых три дня и умер очень старым…