1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 
     

     124    

     

Стопы и руки связывает нам,    

И мы простерты будем без движенья,    

Пока угодно правым небесам».    

     

     127    

     

Став на колени из благоговенья,    

Я начал речь, но и по слуху он    

Заметил этот признак уваженья    

     

     

    

     

     130    

     

И молвил: «Почему ты так склонен?»    

И я в ответ: «Таков ваш сан великий,    

Что совестью я, стоя, уязвлен».    

     

     133    

     

«Брат, встань! – ответил этот  дух безликий. –    

Ошибся ты: со всеми и с тобой    

Я сослужитель одного владыки.    

     

     136    

     

Тому, кто звук Евангелья святой,    

Гласящий «Neque nubent»,[804]  разумеет,    

Понятно будет сказанное мной.    

     

     139    

     

Теперь иди; мне скорбь моя довлеет;    

Ты мне мешаешь слезы лить, стеня,    

В которых то, что говорил ты, зреет.[805]    

     

     142    

     

Есть добрая Аладжа[806] у меня,    

Племянница, – и только бы  дурного    

В ней не посеяла моя родня!    

     

     145    

     

Там у меня нет никого другого».    

     

     

    

     

 Песнь двадцатая    

     

Круг  пятый (продолжение)    

     

     

     1    

     

Пред лучшей волей[807] силы воли хрупки;    

Ему в угоду, в неугоду мне,    

Я погруженной не насытил губки.[808]    

     

     4    

     

Я двинулся; и вождь мой, в тишине,    

Свободными местами шел под кручей,    

Как вдоль бойниц проходят по стене;    

     

     7    

     

Те, у кого из глаз слезой горючей    

Сочится зло, заполнившее свет,[809]    

Лежат кнаруже слишком плотной кучей.    

     

     

    

     

     10    

     

Будь проклята, волчица древних лет,    

В чьем ненасытном голоде все тонет    

И яростней которой зверя нет![810]    

     

     13    

     

О небеса, чей ход иными понят,    

Как полновластный над судьбой земли,    

Идет ли тот, кто эту тварь изгонит?    

     

     16    

     

Мы скудным шагом медленно брели,    

Внимая теням, скорбно и устало    

Рыдавшим и томившимся в пыли;    

     

     19    

     

Как вдруг вблизи «Мария!» прозвучало,    

И так тоска казалась тяжела,    

Как если бы то женщина рожала;    

     

     22    

     

И далее: «Как ты бедна была,    

Являет тот приют, где пеленицей    

Ты свой священный отпрыск повила».    

     

     25    

     

Потом я слышал: «Праведный Фабриций[811],    

Ты бедностью безгрешной посрамил    

Порок, обогащаемый сторицей».    

     

     28    

     

Смысл этой речи так был сердцу мил,    

Что я пошел вперед, узнать желая,    

Кто из лежавших это говорил.    

     

     31    

     

Еще он славил щедрость Николая,[812]    

Который спас невест от нищеты,    

Младые годы к чести направляя.    

     

     34    

     

«Дух, вспомянувший столько  доброты! –    

Сказал я. – Кем ты был? И  неужели    

Хваленья здесь возносишь только ты?    

     

     37    

     

Я буду помнить о твоем уделе,    

Когда вернусь короткий путь кончать,    

Которым жизнь летит к последней  цели».    

     

     40    

     

И он: «Скажу про все, хотя мне ждать    

Оттуда нечего; но без сравненья    

В тебе, живом, сияет благодать.    

     

     43    

     

Я корнем был зловредного растенья,[813]    

Наведшего на божью землю мрак,    

Такой, что в ней неплодье запустенья.    

     

     46    

     

Когда бы Гвант, Лиль, Бруджа и Дуак    

Могли, то месть была б уже  свершенной;    

И я молюсь, чтобы случилось так.[814]    

     

     49    

     

Я был Гугон, Капетом нареченный,[815]    

И не один Филипп и Людовик    

Над Францией владычил, мной  рожденный.    

     

     52    

     

Родитель мой в Париже был мясник;[816]    

Когда старинных королей не стало,    

Последний же из племени владык    

     

     55    

     

Облекся в серое,[817] уже сжимала    

Моя рука бразды державных сил,    

И мне земель, да и друзей достало,    

     

     58    

     

Чтоб диадемой вдовой[818] осенил    

Мой сын свою главу и длинной смене    

Помазанных начало положил.    

     

     61    

     

Пока мой род в прованском пышном вене[819]    

Не схоронил стыда, он мог сойти    

Ничтожным, но безвредным тем не мене.    

     

     64    

     

А тут он начал хитрости плести    

И грабить; и забрал, во искупленье,    

Нормандию, Гасконью и Понти[820].    

     

     67    

     

Карл сел в Италии;[821] во искупленье,    

Зарезал Куррадина;[822] а Фому    

Вернул на небеса,[823] во искупленье.    

     

     70    

     

Я вижу время, близок срок ему, –    

И новый Карл его поход повторит,    

Для вящей славы роду своему.    

     

     73    

     

Один, без войска, многих он поборет    

Копьем Иуды; им он так разит,    

Что брюхо у Флоренции распорет.    

     

     76    

     

Не землю он, а только грех и стыд    

Приобретет, тем горший в час  расплаты,    

Что этот груз его не тяготит.[824]    

     

     79    

     

Другой, я вижу, пленник, в море  взятый,    

Дочь продает, гонясь за барышом,[825]    

Как делают с рабынями пираты.    

     

     82    

     

О жадность, до чего же мы дойдем,    

Раз кровь мою[826] так привлекло стяжанье,    

Что собственная плоть ей нипочем?    

     

     85    

     

Но я страшнее вижу злодеянье:    

Христос в своем наместнике пленен,    

И торжествуют лилии в Аланье.    

     

     88    

     

Я вижу – вновь людьми поруган он,    

И желчь и уксус пьет, как древле  было,    

И средь живых разбойников казнен.[827]    

     

     91    

     

Я вижу – это все не утолило    

Новейшего Пилата;[828] осмелев,    

Он в храм вторгает хищные ветрила.[829]    

     

     94    

     

Когда ж, господь, возвеселюсь, узрев    

Твой суд, которым, в глубине  безвестной,    

Ты умягчаешь твой сокрытый гнев?    

     

     97    

     

А возглас мой[830] к невесте неневестной    

Святого духа, вызвавший в тебе    

Твои вопросы, это наш совместный    

     

     100    

     

Припев к любой творимой здесь мольбе,    

Покамест длится день; поздней заката    

Мы об обратной говорим судьбе.[831]    

     

     103    

     

Тогда мы повторяем, как когда-то    

Братоубийцей стал Пигмалион,    

Предателем и вором, в жажде злата;[832]    

     

     106    

     

И как Мидас в беду был вовлечен,    

В своем желанье жадном утоляем,    

Которым сделался для всех смешон.[833]    

     

     109    

     

Безумного Ахана вспоминаем,    

Добычу скрывшего, и словно зрим,    

Как гневом Иисуса он терзаем.[834]    

     

     112    

     

Потом Сапфиру с мужем[835] мы  виним,    

Мы рады синякам Гелиодора,[836]    

И вся гора позором круговым    

     

     115    

     

Напутствует убийцу Полидора;[837]    

Последний клич: «Как ты находишь,  Красс,    

Вкус золота? Что ты знаток, нет  спора!»[838]    

     

     118    

     

Кто громко говорит, а кто, подчас,    

Чуть внятно, по тому, насколь сурово    

Потребность речи уязвляет нас.    

     

     121    

     

Не я один о добрых молвил слово,    

Как здесь бывает днем; но невдали    

Не слышно было никого другого».    

     

     124    

     

Мы от него немало отошли    

И, напрягая силы до предела,    

Спешили по дороге, как могли.    

     

     127    

     

И вдруг гора, как будто пасть хотела,    

Затрепетала; стужа обдала    

Мне, словно перед казнию, все тело,    

     

     130    

     

Не так тряслась Делосская скала,    

Пока гнезда там не свила Латона    

И небу двух очей не родила.[839]    

     

     133    

     

Раздался крик по всем уступам склона,    

Такой, что, обратясь, мой проводник    

Сказал: «Тебе твой спутник оборона».    

     

     136    

     

«Gloria in excelsis»[840] – был тот крик,    

Один у всех, как я его значенье    

По возгласам ближайших к нам постиг.    

     

     139    

     

Мы замерли, внимая восхваленье,    

Как слушали те пастухи в былом;    

Но прекратился трус, и смолкло пенье.    

     

     142    

     

Мы вновь пошли своим святым путем,    

Среди теней, по-прежнему безгласно    

Поверженных в рыдании своем.    

     

     145    

     

Еще вовек неведенье[841] так страстно    

Рассудок мой к познанью не влекло,    

Насколько я способен вспомнить ясно,    

     

     148    

     

Как здесь я им терзался тяжело;    

Я, торопясь, не смел задать вопроса,    

Раздумье же помочь мне не могло;    

     

     151    

     

Так, в робких мыслях, шел я вдоль  утеса.    

     

     

    

     

 Песнь двадцать первая    

     

Круг  пятый (окончание)    

     

     

     1    

     

Терзаемый огнем природной жажды,    

Который утоляет лишь вода,    

Самаритянке данная однажды,[842]    

     

     4    

     

Я, следуя вождю, не без труда    

Загроможденным кругом торопился,    

Скорбя при виде правого суда.    

     

     7    

     

И вдруг, как, по словам Луки, явился    

Христос в дороге двум ученикам,    

Когда его могильный склеп  раскрылся, –    

     

     10    

     

Так здесь явился дух,[843]  вдогонку нам,    

Шагавшим над простертыми толпами;    

Его мы не заметили; он сам    

     

     13    

     

Воззвал к нам: «Братья, мир господень  с вами!»    

Мы тотчас обернулись, и поэт    

Ему ответил знаком и словами:    

     

     16    

     

«Да примет с миром в праведный совет    

Тебя неложный суд, от горней сени    

Меня отторгший до скончанья лет!»    

     

     19    

     

«Как! Если вы не призванные  тени, –    

Сказал он, с нами торопясь  вперед, –    

Кто вас возвел на божии ступени?»    

     

     22    

     

И мой наставник: «Кто, как этот вот,    

Отмечен ангелом, несущим стражу,    

Тот воцаренья с праведными ждет.    

     

     25    

     

Но так как та, что вечно тянет пряжу,[844]    

Его кудель ссучила не вполне,    

Рукой Клото намотанную клажу,    

     

     28    

     

Его душа, сестра тебе и мне,    

Не обладая нашей мощью взгляда,    

Идти одна не может к вышине.    

     

     31    

     

И вот я призван был из бездны Ада    

Его вести, и буду близ него,    

Пока могу руководить, как надо.    

     

     34    

     

Но, может быть, ты знаешь: отчего    

Встряслась гора и возглас ликованья    

Объял весь склон до влажных стоп  его?»    

     

     37    

     

Спросив, он мне попал в ушко желанья    

Так метко, что и жажда смягчена    

Была одной отрадой ожиданья.    

     

     40    

     

Тот начал так: «Гора отрешена    

Ото всего, в чем нарушенье чина    

И в чем бы оказалась новизна.    

     

     43    

     

Здесь перемен нет даже и помина:    

Небесного в небесное возврат    

И только – их возможная причина.    

     

     46    

     

Ни дождь, ни иней, ни роса, ни град,    

Ни снег не выпадают выше грани    

Трех ступеней у загражденных врат.[845]    

     

     49    

     

Нет туч, густых иль редких, нет  блистаний,    

И дочь Фавманта в небе не пестра,    

Та, что внизу живет среди скитаний.[846]    

     

     52    

     

Сухих паров[847] не ведает гора    

Над сказанными мною ступенями,    

Подножием наместника Петра.    

     

     55    

     

Внизу трясет, быть может, временами,    

Но здесь ни разу эта вышина    

Не сотряслась подземными ветрами.[848]    

     

     58    

     

Дрожит она, когда из душ одна    

Себя познает чистой, так что встанет    

Иль вверх пойдет; тогда и песнь  слышна.    

     

     61    

     

Знак очищенья – если воля взманит    

Переменить обитель,[849] и счастлив,    

Кто, этой волей схваченный,  воспрянет.    

     

     64