1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 
Изгибаться вслед теплу.
      
      
       
Он рукой ломает слезы,
       
А лицо — в рубцах тайги,
       
В пятнах от туберкулеза,
       
Недосыпа и цинги.
      
      
       
Он — Колумб, но не на юге,
       
Магеллан — без теплых стран.
       
Путь ему заносит вьюга
       
И слепит цветной туман.
      
      
       
Он весной достигнет цели
       
И наступит на хребты
       
В дни, когда молчат метели
       
И когда кричат цветы.
      
      
       
Он слабеет постепенно,
       
Побеждая боль и страх,
       
И комок кровавой пены
       
Пузырится на губах.
      
      
       
И, к нему склоняясь низко,
       
Ждет последних слов жена.
       
Что здесь далеко и близко
       
Не поймет сейчас она.
      
      
       
То прощанье — завещанье,
       
Завещанье и приказ,
       
Клятвенное обещанье,
       
Обещанье в сей же час.
      
      
       
Продолжать его деянья —
       
Карты, подвиг, дневники,
       
Перевалам дать названья
       
И притокам злой реки.
      
      
       
Ключ к природе не потерян,
       
Не напрасен гордый труд,
       
И рукой жены домерен
       
Героический маршрут.
      
      
       
Он достойно похоронен
       
На пустынном берегу.
       
Он лежит со славой вровень,
       
Побеждающий тайгу.
      
      
       
Он, поляк, он, царский ссыльный,
       
В платье, вытертом до дыр,
       
Изможденный и бессильный,
       
Открывает новый мир,
      
      
       
Где болотные просторы
       
Окружил багровый мох,
       
Где конические горы
       
Вулканических эпох.
      
     
     
1958
    
    
     
      
За брусникой[125]
     
     
      
       
Посреди спрутообразных
       
Распластавшихся кустов,
       
Поперек ручьев алмазных,
       
Вдоль порфировых щитов,
      
      
       
Подгоняемые ветром,
       
Мы бредем в брусничный рай
       
С четырех квадратных метров
       
По корзине собирай.
      
      
       
Привяжи повыше мету —
       
Телогрейку иль платок,
       
Чтоб тебя не съело лето,
       
Дальний Северо-Восток.
      
      
       
Здесь не трудно, в самом деле,
       
Белым днем, а не впотьмах
       
Потеряться, как в метели,
       
В этих кочках и кустах.
      
     
     
1958
    
    
     
      
Гиганты детских лет[126]
     
     
      
       
Гиганты детских лет,
       
Былые Гулливеры,
       
Я отыскал ваш след
       
У северной пещеры.
      
      
       
Разбужены чуть свет
       
Ревнителем равнины,
       
Варили свой обед
       
Ночные исполины.
      
      
       
В гранитном котелке,
       
А может быть, и чаше,
       
В порожистой реке
       
Заваривали кашу.
      
      
       
Кружился все сильней,
       
Сойдя с земных тропинок,
       
Весь миллион камней,
       
Как миллион крупинок.
      
     
     
1958
    
    
     
      
Огонь — кипрей! Огонь — заря![127]
     
     
      
       
Огонь — кипрей! Огонь — заря!
       
Костер, внесенный в дом.
       
И только солнце января
       
Не смеет быть огнем.
      
      
       
Оно такое же, как встарь,
       
Внесенное в тайгу,
       
Оно похоже на янтарь,
       
Расплавленный в снегу.
      
      
       
А я — как муха в янтаре,
       
В чудовищной смоле,
       
Навеки в этом январе,
       
В прозрачной желтой мгле.
      
     
     
1958
    
    
     
      
Сестре
     
     
      
       
Ты — связь времен, судеб и рода,
       
Ты простодушна и щедра
       
И равнодушна, как природа,
       
Моя последняя сестра.
      
      
       
И встреча наша — только средство,
       
Предлог на миг, предлог на час
       
Вернуться вновь к залогам детства
       
Игрушкам, спрятанным от нас.
      
      
       
Мы оба сделались моложе.
       
Что время? Дым! И горе — дым!
       
И ты помолодела тоже,
       
И мне не страшно быть седым.
      
     
     
1958
    
    
     
      
Круговорот
     
     
      
       
По уши в соленой пене,
       
В водяной морской пыли,
       
Встанут волны на колени,
       
Поцелуют край земли.
      
      
       
Попрощались с берегами
       
И родной забыли дом…
       
Кем вернетесь вы? Снегами?
       
Или градом и дождем?
      
      
       
Нависающим туманом,
       
Крупнозвездною росой,
       
Неожиданным бураном
       
Над прибрежной полосой…
      
      
       
И в земном круговороте,
       
Хладнокровие храня,
       
Вы опять сюда придете,
       
Очевидно, без меня.
      
     
     
1958
    
    
     
      
Лунная ночь[128]
     
     
      
       
Вода сверкает, как стеклярус,
       
Гремит, качается, и вот —
       
Как нож, втыкают в небо парус,
       
И лодка по морю плывет/
      
      
       
Нам не узнать при лунном свете,
       
Где небеса и где вода,
       
Куда закидывают сети,
       
Куда заводят невода.
      
      
       
Стекают с пальцев капли ртути,
       
И звезды, будто поплавки,
       
Ныряют средь вечерней мути
       
За полсажени от руки.
      
      
       
Я в море лодкой обозначу
       
Светящуюся борозду
       
И вместо рыбы наудачу
       
Из моря вытащу звезду.
      
     
     
1958
    
    
     
      
Это чайки с высоты[129]
     
     
      
       
Это чайки с высоты
       
Низвергаются — и вскоре
       
Превращаются в цветы —
       
Лилии на сером море.
      
      
       
Ирисы у ног цветут,
       
Будто бабочки слетелись
       
На болотный наш уют,
       
Появиться здесь осмелясь.
      
      
       
На щеках блистает снег,
       
Яблоневый цвет блистает,
       
И не знает человек,
       
Отчего тот снег не тает.
      
     
     
1958
    
    
     
      
Приморский город
     
     
      
       
Предместье кажется седым
       
От чайных роз
       
Иль это только белый дым
       
Отбросил паровоз?
      
      
       
Чуть задевая за карниз,
       
Здесь облака вися г,
       
Как мраморный античный фриз
       
У входа в город-сад.
      
      
       
Агавы зелень как костер,
       
Как будто сам Матисс
       
Велел — и сделался остер
       
Агавы каждый лист.
      
      
       
И синеватый дождь гремит,
       
И хлещет по щекам,
       
И, моря изменяя вид,
       
Мешает маякам.
      
      
       
А если дождь внесут в сады,
       
То каждый сад —
       
Как газированной воды
       
Пузырчатый каскад.
      
      
       
Как будто там горячий цех,
       
Тяжелые труды,
       
И вот расставлены для всех
       
Фонтанчики воды…
      
     
     
1958
    
    
     
      
Куда идут пути-дороги!
     
     
      
       
Куда идут пути-дороги!
       
Зачем мне хочется сейчас,
       
Не вытирая вовсе ноги,
       
Войти в чащобу, не стучась.
      
      
       
В тот лес, пейзажами набитый
       
И птичьей грубой воркотней,
       
Так невнимательно укрытой
       
Неразговорчивой листвой.
      
      
       
Меня бы там отобразило
       
Кривое зеркало ручья,
       
Чтоб всей лесной могучей силе
       
До гроба был покорен я.
      
      
       
И, может быть, для славы вящей
       
Невзрачных синеньких цветов
       
С опушек нашей русской чащи
       
Я проповедовать готов.
      
      
       
Я сам найду свои границы,
       
Не споря, собственно, ни с кем.
       
В искусстве незачем тесниться:
       
В искусстве места хватит всем.
      
     
     
1958
    
    
     
      
Виктору Гюго[130]
     
     
      
       
В нетопленном театре холодно,
       
А я, от счастья ошалев,
       
Смотрю «Эрнани» в снежной Вологде,
       
Учусь растить любовь и гнев.
      
      
       
Ты — мальчик на церковном клиросе,
       
Сказали про тебя шутя,
       
И не сумел ты, дескать, вырасти,
       
Состарившееся дитя!
      
      
       
Пусть так. В волненьях поколения
       
Ты — символ доброго всегда,
       
Твой крупный детский почерк гения
       
Мы разбираем без труда.
      
     
     
1958
    
    
     
      
Я верю в предчувствия и приметы[131]
     
     
      
       
Я верю в предчувствия и приметы —
       
Науку из первых, ребяческих рук,
       
Я верю, как подобает поэту,
       
В ненадобность жертвы, в ненадобность мук.
      
      
       
Я верю, как подобает поэту,
       
В такое, что видеть не привелось,
       
В лучи тишины неизвестного света,
       
Пронизывающие насквозь.
      
      
       
Я верю: при косноязычье природы
       
Обмолвками молний показаны мне
       
Зигзаги путей в высоту небосвода
       
В покойной и праздничной тишине.
      
      
       
И будто всегда меня уносила
       
В уверенный сказочный этот полет
       
Молений и молний взаимная сила,
       
Подвального свода сломав небосвод.
      
     
     
1958
    
    
     
      
Слеза[132]
     
     
      
       
Ты горячей, чем капля пота,
       
Внезапная моя слеза,
       
Когда бегущая работа
       
Осажена на тормоза.
      
      
       
И в размышленьях о бывалом,
       
И в сожаленьях о былом
       
Ты в блеске силы в мире малом
       
И мера слабости — в большом.
      
      
       
Ты можешь во мгновенье ока
       
С ресниц исчезнуть без следа.
       
Да, ты скупа, горька, жестока,
       
И ты — не влага, не вода.
      
      
       
Ты — линза для увеличенья
       
Невидимых доселе тел.
       
Ты — не примета огорченья,
       
А удивления предел.
      
     
     
1958
    
    
     
      
Ивы[133]
     
     
      
       
Деревья надышались пылью
       
И поднимают шум чуть свет.
       
Лететь? На это нужны крылья,
       
А крыльев у деревьев нет.
      
      
       
Лишь плащ зеленый, запыленный
       
У каждой ивы на руке,
       
Пока дорогой раскаленной
       
Деревья движутся к реке.
      
      
       
И опускаясь на колени,
       
Речную воду жадно пьют.
       
И сами жадно ищут тени,
       
Приют на несколько минут.
      
      
       
Их листья скрючены и ломки,
       
Они качают головой,
       
Остановясь на самой кромке,
       
На линии береговой…
      
     
     
1958
    
    
     
      
До восхода
     
     
      
       
Еще на темном небе тлеют
       
Зари багровые остатки,
       
Но все светлеет и белеет
       
Вокруг брезентовой палатки.
      
      
       
Любое дерево ни слова
       
Еще со мною не сказало,
       
Еще ни доброго, ни злого
       
Природа мне не пожелала.
      
      
       
Но у природы наготове
       
Под тонкой сеткою тумана
       
И кровь тетеревиной брови,
       
Похожей издали на рану,
      
      
       
И гроздь брусники темно-сизой,
       
Покрытая лиловой тенью,
       
И смутное дыханье бриза,
       
Меняющего направленье.
      
      
       
Разжаты пальцы белых лилий,
       
Которым нет уже запрета
       
Подобьем чайки белокрылой
       
Раскрыться и рвануться к свету.
      
      
       
И вместо облачка на синий
       
Простор, в пустынные высоты,
       
Как будто выступивший иней,
       
Лег след ночного самолета.
      
      
       
И мне понятно нетерпенье,
       
Какое сдерживают птицы,
       
Чье оглушительное пенье
       
Готово ливнями пролиться.
      
     
     
1958
    
    
     
      
Паук[134]
     
     
      
       
Запутать муху в паутину
       
Еще жужжащей и живой,
       
Ломать ей кости, гнуть ей спину
       
И вешать книзу головой.
      
      
       
Ведь паутина — это крылья,
       
Остатки крыльев паука,
       
Его повисшая в бессилье
       
Тысячелапая рука.
      
      
       
И вместо неба — у застрехи
       
Капкан, растянутый в углу,
       
Его кровавые потехи
       
Над мертвой мухой на полу.
      
      
       
Кто сам он? Бабочка, иль муха,
       
Иль голубая стрекоза?
       
Чьего паук лишился слуха?
       
Чьи были у него глаза?
      
      
       
Он притворился мирно спящим,
       
Прилег в углу на чердаке.
       
И ненависть ко всем летящим
       
Живет навеки в пауке.
      
     
     
1958
    
    
     
      
Я знаю, в чем моя судьба[135]
     
     
      
       
Я знаю, в чем моя судьба:
       
Чтоб рвали камни ястреба
      
      
       
И чтоб на узком челноке
       
Я поднимался по реке,
      
      
       
Чтоб трогала моя рука
       
В вершинах сопок облака,
      
      
       
Чтоб в темный воздух, как в платок,
       
Я завернул живой цветок,
      
      
       
Цветок, который я сорвал
       
С одной из побережных скал,
      
      
       
Цветок, что вырос на скале,
       
На неизмеренной земле.
      
     
     
1958
    
    
     
      
Листопад[136]
     
     
      
       
Навстречу прохожим листочками жести
       
Листья летели метелью, как снег,
       
И милиционеры, боясь происшествий,
       
Машинам сбавляли размеренный бег.
      
      
       
Водители связь потеряли с землею
       
И в ужасе жали на все тормоза,
       
И желтою пылью, как желтою мглою,
       
Прохожим с утра порошило глаза.
      
      
       
Автобусы плыли, стремясь к повороту,
       
На твердую землю въезжали, гудя,
       
И морщилось небо, и стыло от пота,
       
И падали первые капли дождя.
      
     
     
1958
    
    
     
      
Лицо[137]
     
     
      
       
Нетрудно изучать
       
Игру лица актера,
       
На ней лежит печать
       
Зубрежки и повтора.