1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 
Поэт Фита, не становись фертом!      

Дьячок Фита, ты Ижица в поэтах!      

       

       * * *      

       

«Quand au front du   convive, au beau sein de Dеlie…»      

Quand au front du   convive, au beau sein de Délie      

La rose éblouissante   a terminé sa vie.      

Soudain [se détachant]   de sa tige natale      

Comme un léger   soupir sa douce âme s'exhale,      

Aux rives [Elysées]   ses mânes parfumés      

Vont charmer du Lethé   les bords inanimés.      

       

       Перевод      

       

Когда на челе пирующего, на   прекрасной груди Делии      

Ослепительная  роза кончила   жизнь свою      

       

Вдруг [отрываясь] от родного стебля      

Как легкий вздох ее нежная душа   испаряется,      

У берегов [Элизийских] благоуханные   тени ее      

Зачаруют безжизненные берега Леты.      

       

       * * *      

       

Лишь розы увядают,      

Амврозией дыша,      

[В Эл] улетает      

Их [легкая] душа.      

       

И там, где волны сонны      

Забвение несут,      

Их тени благовонны      

Над Летою цветут.      

       

       

      

       

       

Сказали раз царю, что наконец      

Мятежный вождь, Риэго, был удавлен.      

"Я очень рад, сказал усердный   льстец:      

От одного мерзавца мир   избавлен".      

Все смолкнули, все потупили взор,      

Всех рассмешил проворный приговор.      

Риэго был пред Фердинандом грешен,      

Согласен я. Но он за то повешен.      

Пристойно ли, скажите, сгоряча      

Ругаться нам над жертвой палача?      

Сам государь такого доброхотства      

Не захотел улыбкой наградить:      

Льстецы, льстецы! старайтесь   сохранить      

И в подлости осанку благородства.      

       

 Приятелям      

       

       

Враги мои, покамест я ни слова…      

И, кажется, мой быстрый гнев угас;      

Но из виду не выпускаю вас      

И выберу когда-нибудь любого:      

Не избежит пронзительных когтей,      

Как налечу нежданый, беспощадный.      

Так в облаках кружится ястреб жадный      

И сторожит индеек и гусей.      

       

       

      

       

       I.      

       

"Скажи, какие заклинанья      

Имеют над тобою власть?"      

– Все хороши: на все призванья      

Готов я как бы с неба пасть.      

Довольно одного желанья —      

Я, как догадливый холоп,      

В ладони по-турецки хлоп,      

Присвистни, позвони, и мигом      

Явлюсь. Что делать – я служу,      

Живу, кряхчу под вечным игом,      

Как нянька бедная, хожу      

За вами – слушаю, гляжу.      

       

       II.      

       

– Вот Коцит, вот Ахерон,      

Вот горящий Флегетон.      

Доктор Фауст, ну смелее,      

Там нам будет веселее. —      

– Где же мост? – Какой тут   мост,      

На вот – сядь ко мне на хвост.      

       

– Кто идет? – Солдат.      

– Это что? – Парад.      

– Вот обер-капрал,      

Унтер-генерал.      

       

– Что горит во мгле?      

Что кипит в котле?      

       

– Фауст, ха ха ха,      

Посмотри – уха,      

[Погляди] – цари.      

О вари, вари!..      

       

       III.      

       

– Сегодня бал у Сатаны —      

На имянины мы званы —      

[Смотри как эти два бесенка      

Усердно жарят поросенка],      

А этот бес – как важен он,      

Как чинно выметает вон      

Опилки, серу, пыль и кости.      

– Скажи мне, скоро ль будут   гости?      

       

– Так вот детей земных изгнанье?      

Какой порядок и молчанье!      

Какой огромный сводов ряд,      

Но где же грешников варят?      

Всё тихо. – Там, гораздо дале.      

– Где мы теперь? – В   парадной зале.      

       

– Что козырь? –   Черви. – Мне ходить.      

– Я бью. – Нельзя ли   погодить?      

– Беру. – Кругом нас   обыграла.      

– Эй, смерть! Ты право   сплутовала.      

– Молчи! ты глуп и молоденек.      

Уж не тебе меня ловить.      

[Ведь] мы играем не    денег,      

А только б вечность проводить!      

       

– Кто там? – Здорово,   господа!      

– Зачем пожаловал сюда?      

– Привел я гостя. – Ах,   создатель!..      

– Вот докт.   Ф., наш приятель —      

– Живой! – Он жив, да наш   давно —      

Сегодня ль, завтра ль – всё равно.      

– Об этом думают двояко;      

Обычай требовал однако      

Соизволенья моего,      

Но впроччем это ничего.      

Вы знаете, всегда [я] другу      

[Готова] оказать услугу…      

Я дамой… – Крой! – Я бью   тузом…      

– Позвольте, козырь. – Ну,   пойдем…      

       

       * * *      

       

Я был свидетелем златой твоей весны;      

Тогда напрасен ум, искусства не   нужны,      

И самой красоте семнадцать    лет замена.      

Но время протекло, настала перемена,      

Ты приближаешься к сомнительной поре,      

Как меньше [женихов] толпятся на   дворе,      

И тише звук похвал твой [слух   обворожает],      

А зеркало сильней грозит и   [устрашает].      

Что делать утешься и смирись,      

От милых прежних прав заране   откажись,      

Ищи других побед – успехи пред тобою,      

Я счастия тебе желаю всей душою,      

а опытов моих,      

Мой дидактический, благоразумный   стих.      

       

 Совет      

       

       

Поверь: когда слепней и комаров      

Вокруг тебя летает рой журнальный,      

Не рассуждай, не трать учтивых слов,      

Не возражай на писк и шум нахальный:      

Ни логикой, ни вкусом, милый друг,      

Никак нельзя смирить их род упрямый.      

Сердиться грех – но замахнись и вдруг      

Прихлопни их проворной эпиграмой.      

       

       

      

       

       

Семейственной любви и нежной дружбы   ради      

Хвалю тебя, сестра! не спереди, а   сзади.      

       

       Variantes en l'honneur de m-lle NN.[25]      

       

Почтения, любви и нежной дружбы ради      

Хвалю тебя, мой друг, и спереди и   сзади.      

       

       * * *      

       

Напрасно ахнула Европа,      

Не унывайте, не беда!      

От п потопа      

Спаслась П.   З..      

Бестужев, твой ковчег на бреге!      

Парнасса блещут высоты;      

И в благодетельном ковчеге      

Спаслись и люди и скоты.      

       

       

Ода его сият. гр. Дм. Ив. Хвостову      

       

       

Султан ярится.[26] Кровь Эллады      

И резвоскачет,[27] и кипит.      

Открылись грекам древни клады,[28]      

       

Трепещет в Стиксе лютый пит.[29]      

       

И се – летит продерзко судно      

И мещет громы обоюдно.      

Се Бейрон, Феба образец.      

Притек, но недуг быстропарный,[30]      

       

Строптивый и неблагодарный      

Взнес смерти на него резец.      

       

Певец бессмертный и маститый,      

Тебя Эллада днесь зовет      

На место тени знаменитой,      

Пред коей Цербер днесь ревет.      

Как здесь, ты будешь там сенатор,      

Как здесь, почтенный литератор,      

Но новый лавр тебя ждет там,      

Где от крови земля промокла:      

Перикла лавр, лавр Фемистокла;      

Лети туда, Хвостов наш! сам.      

       

Вам с Бейроном шипела злоба,      

Гремела и правдива лесть.      

Он лорд – граф ты! Поэты оба!      

Се, мнится, явно сходство   есть. —      

Никак! Ты с верною супругой[31]      

       

Под бременем Судьбы упругой      

Живешь в любви – и наконец      

Глубок он, но единобразен,      

А ты глубок, игрив и разен.      

И в шалостях ты впрям певец.      

       

А я, неведомый Пиита,      

В восторге новом воспою      

Во след Пиита знаменита      

Правдиву похвалу свою,      

Моляся кораблю бегущу,      

Да Бейрона он узрит кущу,[32]      

       

И да блюдут твой мирный сон[33]      

       

Нептун, Плутон, Зевс, Цитерея,      

Гебея, Псиша, Крон, Астрея,      

Феб, Игры, Смехи, Вакх, Харон.      

       

 Жив, жив Курилка!      

       

       

Как! жив еще Курилка   журналист? —      

– Живёхонек! всё так же сух и   скучен,      

И груб, и глуп, и завистью размучен,      

Всё тискает в свой непотребный лист      

И старый вздор и вздорную   новинку. —      

– Фу! надоел Курилка журналист!      

Как загасить вонючую лучинку?      

Как уморить Курилку моего?      

Дай мне совет. – Да… плюнуть на   него.      

       

       

Козлову      

       

       

Певец! когда перед тобой      

Во мгле сокрылся мир земной,      

Мгновенно твой проснулся Гений,      

На всё минувшее воззрел      

И в хоре светлых привидений      

Он песни дивные запел.      

       

О милый брат, какие звуки!      

В слезах восторга внемлю им.      

Небесным пением своим      

Он усыпил земные муки;      

Тебе он создал новый мир,      

Ты в нем и видишь, и летаешь,      

И вновь живешь, и обнимаешь      

Разбитый юности кумир.      

       

А я, коль стих единый мой      

Тебе мгновенье дал отрады,      

Я не хочу другой награды —      

Недаром темною стезёй      

Я проходил пустыню мира;      

О нет! недаром жизнь и лира      

Мне были вверены судьбой!      

       

       

Желание славы      

       

       

Когда, любовию и негой упоенный,      

Безмолвно пред тобой   коленопреклоненный,      

Я на тебя глядел и думал: ты моя;      

Ты знаешь, милая, желал ли славы я;      

Ты знаешь: удален от ветреного света,      

Скучая суетным прозванием поэта,      

Устав от долгих бурь, я вовсе не   внимал      

Жужжанью дальнему упреков и похвал.      

Могли ль меня молвы тревожить   приговоры,      

Когда, склонив ко мне томительные   взоры      

И руку на главу мне тихо наложив,      

Шептала ты: скажи, ты любишь, ты   счастлив?      

Другую, как меня, скажи, любить не   будешь?      

Ты никогда, мой друг, меня не   позабудешь?      

А я стесненное молчание хранил.      

Я наслаждением весь полон был, я   мнил,      

Что нет грядущего, что грозный день   разлуки      

Не придет никогда… И что же? Слезы,   муки,      

Измены, клевета, всё на главу мою      

Обрушилося вдруг… Что я, где я? Стою,      

Как путник, молнией постигнутый в   пустыне,      

И всё передо мной затмилося! И ныне      

Я новым для меня желанием томим:      

Желаю славы я, чтоб именем моим      

Твой слух был поражен всечасно, чтоб   ты мною      

Окружена была, чтоб громкою молвою      

Всё, всё вокруг тебя звучало обо мне,      

Чтоб, гласу верному внимая в тишине,      

Ты помнила мои последние моленья      

В саду, во тьме ночной, в минуту   разлученья.      

       

 Ex ungue leonem.[34]      

       

       

Недавно я стихами как-то свистнул      

И выдал их без подписи моей;      

Журнальный шут о них статейку тиснул,      

Без подписи ж пустив ее, злодей.      

Но что ж? Ни мне, ни площадному шуту      

Не удалось прикрыть своих проказ:      

Он по когтям узнал меня в минуту,      

Я по ушам узнал его как раз.      

       

       

П. А. О***.       

       

       

Быть может, уж недолго мне      

В изгнаньи мирном оставаться,      

Вздыхать о милой старине      

И сельской музе в тишине      

Душой беспечной предаваться.      

       

Но и в дали, в краю чужом      

Я буду мыслию всегдашней      

Бродить Тригорского кругом,      

В лугах, у речки, над холмом,      

В саду под сенью лип домашней.      

       

Когда померкнет ясный день,      

Одна из глубины могильной      

Так иногда в родную сень      

Летит тоскующая тень      

На милых бросить взор умильный.      

       

       * * *      

       

Храни меня, мой талисман.      

Храни меня во дни гоненья,      

Во дни раскаянья, волненья:      

Ты в день печали был мне дан.      

       

Когда подымет океан      

Вокруг меня валы ревучи,      

Когда грозою грянут тучи —      

Храни меня, мой талисман.      

       

В уединеньи чуждых стран,      

На лоне скучного покоя,      

В тревоге пламенного боя      

Храни меня, мой талисман.      

       

Священный сладостный обман,      

Души волшебное светило…      

Оно сокрылось, изменило…      

Храни меня,  талисман.      

       

Пускай же в век сердечных ран      

Не растравит воспоминанье.      

Прощай, надежда; спи, желанье;      

Храни меня, мой талисман.      

       

 Андрей Шенье. Посвящено Н. Н. Раевскому      

       

       

A insi, triste et   caplif, ma lyre      

toutefois s'éveillait…[35]      

       

Меж тем, как изумленный мир      

На урну Байрона взирает,      

И хору европейских лир      

Близ Данте тень его внимает,      

       

Зовет меня другая тень,      

Давно без песен, без рыданий      

С кровавой плахи в дни страданий      

Сошедшая в могильну сень.      

       

Певцу любви, дубрав и мира      

Несу надгробные цветы.      

Звучит незнаемая лира,      

Пою. Мне внемлет он и ты.      

       

Подъялась вновь усталая секира      

И жертву новую зовет.      

Певец готов; задумчивая лира      

В последний раз ему поет.[36]      

       

Заутра казнь, привычный пир народу;      

Но лира юного певца      

О чем поет? Поет она свободу:      

Не изменилась до конца!      

       

"Приветствую тебя, мое светило!      

Я славил твой небесный лик,      

Когда он искрою возник,      

Когда ты в буре восходило.      

Я славил твой священный гром,      

Когда он разметал позорную твердыню      

И власти древнюю гордыню      

Развеял пеплом и стыдом:      

Я зрел твоих сынов гражданскую   отвагу,      

Я слышал братский их обет,      

Великодушную присягу      

И самовластию бестрепетный ответ.      

Я зрел, как их могущи волны      

Всё ниспровергли, увлекли,      

И пламенный трибун предрек, восторга   полный,      

Перерождение земли.      

Уже сиял твой мудрый гений,      

Уже в бессмертный Пантеон      

Святых изгнанников входили славны   тени,      

От пелены предрассуждений      

Разоблачался ветхий трон;      

Оковы падали. Закон,      

На вольность опершись, провозгласил   равенство,      

И мы воскликнули: Блаженство!       

О горе! о безумный сон!      

Где вольность и закон? Над нами      

Единый властвует топор.      

Мы свергнули царей. Убийцу с палачами      

Избрали мы в цари. О ужас! о позор!      

Но ты, священная свобода,      

Богиня чистая, нет, – не виновна   ты,      

В порывах буйной слепоты,      

В презренном бешенстве народа,      

Сокрылась ты от нас; целебный твой   сосуд      

Завешен пеленой кровавой:      

Но ты придешь опять со мщением и   славой, —      

И вновь твои враги падут;      

Народ, вкусивший раз твой нектар   освященный,      

Всё ищет вновь упиться им;      

Как будто Вакхом разъяренный,      

Он бродит, жаждою томим;      

Так – он найдет тебя. Под сению   равенства      

В объятиях твоих он сладко отдохнет;      

Так буря мрачная минет!      

Но я не узрю вас, дни славы, дни   блаженства:      

Я плахе обречен. Последние часы      

Влачу. Заутра казнь. Торжественной   рукою      

Палач мою главу подымет за власы      

Над равнодушною толпою.      

Простите, о друзья! Мой бесприютный   прах      

Не будет почивать в саду, где   провождали      

Мы дни беспечные в науках и в пирах      

И место наших урн заране назначали.      

Но, други, если обо мне      

Священно вам воспоминанье.      

Исполните мое последнее желанье:      

Оплачьте, милые, мой жребий в тишине;      

Страшитесь возбудить слезами   подозренье;      

В наш век, вы знаете, и слезы   преступленье:      

О брате сожалеть не смеет ныне брат.      

Еще ж одна мольба: вы слушали стократ      

Стихи, летучих дум небрежные   созданья,      

Разнообразные, заветные преданья      

Всей младости моей. Надежды и мечты,      

И слезы, и любовь, друзья, сии листы      

Всю жизнь мою хранят. У Авеля, у   Фанни,      

Молю, найдите их; невинной музы дани      

Сберите. Строгий свет, надменная   молва      

Не будут ведать их. Увы, моя глава      

Безвременно падет: мой недозрелый   гений      

Для славы не свершил возвышенных   творений;      

Я скоро весь умру. Но, тень мою любя,      

Храните рукопись, о други, для себя!      

Когда гроза пройдет, толпою суеверной      

Сбирайтесь иногда читать мой свиток   верный,      

И, долго слушая, скажите: это он;      

Вот речь его. А я, забыв могильный   сон,      

Взойду невидимо и сяду между вами,