1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 
…    

…    

…    

…    

 Эпилог к рассказу  Сквайра    

Следуют слова Франклина  Сквайру и слова Трактирщика Франклину    

     

«Ну, что  ж! Ты, сквайр, нам рассказал на славу    

И  джентльменом ты слывешь по праву, -    

Сказал  Франклин. – Хоть молод ты, а все ж    

Разумника  такого не найдешь    

Средь  юношей; не можем пренебречь мы    

Такою  памятью и красноречьем.    

Будь  счастлив, сквайр, но только во все дни    

Свою ты  скромность, друг мой, сохрани.    

Родил я  сына и скажу вам прямо,    

Такой  дурашливый он и упрямый,    

Что  лучшей пахоты своей кусок    

Я  уступил бы, лишь бы мой щенок    

Был  скромностью такою наделен.    

Мой сын  – дурак. Уверен я, что он    

Мое  богатство без ума растратит.    

А умному  своих сокровищ хватит,    

Хотя б  не получил он ничего    

В  наследство. Часто я браню его,    

Что к  добродетели он не привержен.    

Все в  кости бы играть да ставить верши, -    

Не рыб,  красоток разных уловлять.    

Так  жизнь свою он хочет провождать,    

С пажами  болтовню затеять рад,    

Хотя  полезней было б во сто крат    

Вращаться  среди знатных кавалеров,    

Чтоб  перенять язык их и манеры».    

«К  чертям манеры знатные и знать!    

Вы, сэр  франклин, должны бы сами знать,    

Что ждут  от каждого из нас рассказа,    

Потом  другого, – по второму разу.    

А вы…» –  «Сэр, погодите, не сердитесь,    

Так  усладил мой слух сей юный витязь,    

Что я не  мог не высказать того…»    

«Да  начинай, и больше ничего!»    

«Охотно,  сэр хозяин, не перечу    

Я вашей  воле, вам же я отвечу    

Одним  лишь словом: бога я прошу    

Меня  наставить; если угожу -    

Я буду  знать, что мой рассказ хорош,    

А если  нет, цена рассказу – грош».    

 Пролог Франклина    

     

    

     

Бретонцы  славные в былые дни    

Слагали  песни. Песни те они    

Прозвали  лэ [236]  по складу и напеву    

Старинному.  Их складывали девы    

Бретонские,  и распевал их бард.    

И хоть я  сам еще не очень стар,    

А помню  их. Но только не взыщите,    

Коль что  забуду, и меня простите.    

Я  неученый человек, простой    

И не  люблю красивости пустой.    

Риторике,  наукам не обучен,    

Но  постараюсь рассказать получше.    

Не  изучал речей я Цицерона,    

И не  бывал я на парнасских склонах.    

Я  красноречия цветов не знаю,    

Лишь на  полях цветы я различаю    

Иль на  узорных тканях и парчах,    

И нет  учености в моих речах.    

Цветы  риторики мне непривычны,    

И к  пению негоден голос зычный,    

Но хоть  не мастер я в сем трудном деле,    

Рассказ  начну, коль вы того хотели».    

     

Рассказ Франклина    

Здесь начинается  рассказ Франклина    

     

В  Арморике, года тому назад,    

Жил  некий рыцарь, книги говорят,    

Который  щедро лил в сраженьях кровь,    

Чтоб  заслужить вниманье и любовь    

Прекрасной  госпожи, чей дивный лик    

Бессилен  описать людской язык,    

К тому ж  и род ее был так высок,    

Что  рыцарь наш осмелиться не мог    

В мечте  признаться, коей был объят.    

Но,  наконец, его душевный склад    

И  преданность, которой чужд расчет,    

В ней  состраданье вызвали, и вот    

Она  решила повенчаться с ним,    

Владыкой  сделавши его своим    

(Поскольку  в браке верх имеет муж).    

Чтоб укрепить  союз их тел и душ,    

Поклялся  рыцарь в том, что никогда    

Не будет  он в грядущие года    

Над нею  власть супруга проявлять,    

Ей  ревностью обидной досаждать:    

Нет, как  любовник госпожи своей,    

Намерен  он служить покорно ей,    

Владыкой  называясь лишь для виду,    

Чтоб от  людей не потерпеть обиду.    

Она ему  промолвила в ответ:    

«Я  благодарна вам за ваш обет    

Быть,  как досель, почтительным ко мне.    

Даю вам  слово: по моей вине    

Меж нами  ссор не будет никогда.    

Женою  верной буду вам всегда,    

Пока  дышу». И жизнь их потекла    

Спокойно,  радостно, не зная зла.    

Скажите  мне, какое в том сомненье,    

Что к  дружбе ключ – взаимоподчиненье.    

Друзья  должны в согласье полном жить, -    

Насилье  может дружбу задушить.    

Его не  терпит бог любви: тотчас,    

Его  почуяв, покидает нас.    

Как все  духовное, любовь вольна,    

И всякая  достойная жена    

Свободной  хочет быть, а не рабыней.    

Мила  свобода ей, как и мужчине.    

Быть  снисходительным велит любовь,    

Себе не  портить раздраженьем кровь,    

Высокой  добродетелью, по мненью    

Людей  ученых, надо счесть терпенье:    

Оно  сильнее строгости стократ.    

Кто  слово каждое поставить рад    

Другому  в строку, счастья недостоин.    

Ты  должен в обращенье быть спокоен.    

Найдется  ли на свете человек,    

Который  не споткнулся бы вовек?    

Недомоганье,  гнев, планет стеченье,    

Хмель,  плотского состава измененье    

Ошибку  нам внушают не одну;    

Нельзя  же все их ставить нам в вину.    

Кто  властвовать желает над собой,    

Тот  должен чувства сдерживать порой.    

Чтоб не  нанесть взаимной дружбе вред,    

Наш  рыцарь госпоже свой дал обет,    

И та  супругу с самого начала    

Примерной  быть женою обещала.    

Вот  образец содружества для нас!    

Стал  господином и слугой зараз    

Достойный  рыцарь, – господином в браке,    

Слугой в  любви. Но понимает всякий,    

Что он  по существу владыкой стал,    

Раз  госпожи любовь завоевал.    

Хотя и  госпожа ему она,    

Но  вместе с тем, однако, и жена.    

И вот,  счастливый, с молодой женой    

Наш  рыцарь в путь отправился домой.    

Вблизи  от Пенмарка он зажил с ней,    

И  потекла чреда блаженных дней.    

Сказать  сумеет ли, кто не женат,    

Какой  полна отрадой из отрад    

Супружеская  жизнь? Блаженный год    

Мелькнул,  как сон прекраснейший, и вот    

Наш  рыцарь (Арвирага из Кайрруда    

Носил он  имя) вздумал, что не худо    

Ему бы в  Англию на год-другой    

Отправиться  за славой боевой    

(Он этой  славой дорожил всемерно).    

Мой  автор сообщает, что примерно    

Два года  прожито там было им.    

Теперь  от Арвирага поспешим    

К его  жене, прекрасной Доригене.    

Любя  супруга своего не мене,    

Чем  жизнь свою, о нем и день и ночь,    

Своей  тоски не в силах превозмочь,    

Она  рыдает и клянет разлуку,    

Доставившую  ей такую муку,    

Что  белый свет ей кажется не мил.    

Друзья  бедняжки, не жалея сил,    

Стараются  развлечь ее, утешить,    

Советуют  ей голову не вешать,    

Твердят  о том, что оснований нет    

Ей жизнь  свою губить в расцвете лет.    

Чтоб  излечить ее от злой тоски,    

Им все  усилья кажутся легки.    

Мы  знаем, что настойчивым трудом    

И с  камнем можно совладать, на нем    

Глубоко  образ начертав иль знак.    

Слова  друзей подействовали так,    

Что в  душу Доригены утешенье    

Проникло  наконец, и облегченье    

Ее  больная ощутила грудь;    

Могла от  тяжкой муки отдохнуть.    

Да и  супруг писал, что он здоров    

И  двинуться в обратный путь готов.    

Когда б  не эти письма Арвирага,    

Она бы  умереть сочла за благо.    

Друзья,  лишь отошла она немного,    

Просить  тотчас же стали, ради бога,    

Прогулку  вместе с ними предпринять,    

Чтоб  мрачные все мысли разогнать.    

Она  сочла, что возражать не след,    

И  приняла в конце концов совет.    

Над  самым морем замок их стоял,    

И  Доригена вдоль прибрежных скал    

В кругу  друзей бродила взад-вперед,    

Глядя на  то, как над пучиной вод    

Под  парусами плыли корабли, -    

Одни к  земле, другие от земли.    

И вот  суда, что бороздили море,    

В ней  бередили боль. «О горе, горе! -    

Она  вздыхала. – Где же мой супруг?    

Излечит  сердце он один от мук».    

Порою  же, в раздумье погрузясь    

И с волн  вспененных не спуская глаз,    

Она  сидела. Вид опасных скал    

Ее  внезапно страхом потрясал;    

Мутился  ум у бедной, над травой    

Она  бессильно никла головой    

И с  ужасом шептала, мутный взор    

Вперив в  обманчивый морской простор:    

«О  вечный боже, – ты, что над вселенной    

Царишь  извечно волей неизменной,    

Ты  создал лишь благое, говорят.    

Но этих  черных скал унылый ряд,    

Что  кажется зловещим привиденьем,    

А не  благого господа твореньем,    

Тобою  созван, господи, к чему    

Наперекор  и сердцу и уму?    

Ни  человек, ни зверь от века тут    

Найти  прокорм не могут и приют.    

К чему  нужны, о боже, скалы эти?    

Они лишь  зло плодят на белом свете.    

Людских  немало сотен тысяч тел    

Их  острый гребень погубить успел,    

Меж тем  не человек ли, о творец,    

Прекраснейший  творения венец,    

И должен  был бы ты его любить    

Превыше  всех. Так чем же объяснить,    

Что ты,  к погибели людей стремясь,    

Такие  средства создал против нас?    

Ах, знаю  я, – ученые найдут    

Тьму  доказательств, что на свете тут    

Отлично  все. Я с ними не согласна.    

Тебя,  благой господь, молю я страстно;    

Ты,  ветрам указующий пути,    

Мне  моего супруга возврати.    

Ученые  свое пусть говорят, -    

Ты,  боже, сделай так, чтоб черный ад    

Все эти  скалы поглотил навеки».    

И льются  слез ее горячих реки.    

Тут  поняли друзья, что берег моря    

В ней  только раны бередит от горя,    

И стали  уводить ее к ручьям,    

К  источникам, с ней появляться там,    

Где  пляской забавлялись иль игрой    

За  шахматной или другой доской.    

Однажды  утром в близлежащий сад    

Они  пошли, куда заране взят    

Яств и  напитков разных был запас,    

С тем  чтоб домой вернуться в поздний час,    

Наполнив  день веселою игрой.    

А было  это в мая день шестой,    

И юный  май раскрасил нежно сад    

Своим  дождем, несущим аромат.    

Людскими  же руками так прелестно    

Сад  разукрашен был, что на небесный    

Он  походил своею красотой.    

С ним не  сравнился б ни один земной.    

Так свеж  он был и так благоухал,    

Что у  любого, кто в него вступал,    

На  сердце легче делалось мгновенно,    

Коль не  был он подавлен совершенно    

Тоской,  которой исцеленья нет.    

И вот,  когда окончился обед,    

Все  танцевать под звуки песен стали;    

Лишь  Доригена, полная печали,    

Одна  блуждала взорами вокруг    

И  думала: «Где милый мой супруг?»    

Но ей,  смирившись, надо было ждать    

И боль души  надеждой облегчать.    

Среди  танцующих пред ней мужчин    

Был юный  паж, красивый дворянин,    

Что,  яркой платья пестротой блистая,    

Затмил,  сказал бы ты, все краски мая.    

Он так  отлично пел и танцевал,    

Что тут  соперников себе не знал.    

И  вообще, коль правду вам сказать, -    

Из  наилучших лучшим был под стать.    

Отважен,  доблестен, богат, умен -    

Любовью  общей пользовался он.    

Вам  нужно знать еще, что сей юнец,    

Венеры  преданный слуга и жрец,    

По имени  Аврелий, к Доригене -    

Она не  ведала его мучений -    

Любовью  года два уже пылал,    

Но  тщательно любовь свою скрывал.    

Он не  решался высказаться ей    

И пил из  кубка яд тоски своей.    

Отчаяньем  томимый, но немой,    

Он  только в песнях выдавал порой    

Свою  тоску, – в них говорил, что им    

Бесчувственный  предмет любви любим.    

И этой  темой наполнял Аврелий    

Ряд  песенок, элегий и ронделей;    

Скрывать,  мол, должен он свою беду    

И  мучиться, как фурия в аду;    

Как Эхо [237], что  свою таила страсть,    

Он  принужден под грузом тайны пасть.    

Таким  лишь способом решался он    

Сказать,  как безнадежно он влюблен.    

Во время  танцев лишь, когда девицы    

Имеют  случай втайне порезвиться,    

Он ей в  лицо заглядывал порой    

С  безмолвной и загадочной мольбой,    

Которую  она не понимала.    

И вот  теперь, когда смеркаться стало,    

Меж ними  завязался разговор.    

С ним  будучи знакома с давних пор,    

Его  привыкла уважать она,    

Была к  нему доверия полна.    

И  разговор их так повел Аврелий,    

Чтоб  подойти к своей заветной цели.    

«Сударыня, –  сказал он, – если б вас    

Порадовало  это, в день и час,    

Когда  отплыл отсюда Арвираг,    

Отплыл  бы на чужбину я, и так,    

Чтоб не  вернуться никогда домой.    

Напрасен,  вижу, пыл душевный мой.    

Одна  лишь мука за любовь мне плата.    

О,  смилуйтесь! Как лезвием булата,    

Меня  убить вы властны иль спасти.    

О, если  бы при вас мне в гроб сойти!    

Не буду  больше тратить лишних слов,    

Ваш  приговор я выслушать готов».    

Она его  спросила: «Неужели    

У вас  такие помыслы, Аврелий?    

Я этого  не знала никогда,    

Теперь  все стало ясно мне, – о да!    

Но  господом клянусь, творцом вселенной,    

Что  никогда блудницею презренной    

Не  сделаюсь. Останусь я верна    

Тому до  гроба, с кем обручена.    

Вот  окончательный мой вам ответ».    

Но тут,  за этими словами вслед,    

Сказала  в шутку: «Если в самом деле    

Вы так  по мне страдаете, Аврелий,    

Навстречу  вам я, может быть, пойду.    

Мне  удалите этих скал гряду,    

Что  высится вдоль берега Бретани,    

Грозя  судам, блуждающим в тумане,    

И в тот  же день, как скроются из глаз    

Утесы  эти, обещаю вас    

Я  полюбить, Аврелий, всей душой.    

Клянусь  вам: я обет исполню свой.    

Но на  успех у вас надежды нет,    

Поэтому  любовный бросьте бред.    

Какая  радость, объясните мне,    

Пылать  любовью к мужниной жене?    

Другому  ведь она принадлежит».    

Аврелий,  огорчением убит,    

Спросил:  «От вас другого не дождусь?»    

«Нет, –  молвила она, – творцом клянусь».    

Услышав  это, издал стон Аврелий    

И  прошептал: «Сударыня, велели    

Мне  сделать сверхъестественное вы, -    

Лишь  умереть осталось мне, увы!»    

Сказавши  так, он отошел тотчас,    

И  подоспели тут друзья как раз    

И  увлекли ее бродить в аллеи    

(Понятья  о беседе не имея).    

Вновь  игры, танцы начались, пока    

На небе  не померкли облака    

И с  горизонта свет не скрылся прочь, -    

Покуда,  проще, не настала ночь.    

Все  двинулись, веселые, домой;    

Аврелий  лишь, снедаемый тоской,    

С лицом  унылым вышел вон из сада.    

О смерти  мысль – одна его отрада,    

На  сердце у него как будто лед.    

Воздевши  к небу руки, он бредет    

И падает  внезапно на колени    

Под  тяжестью неслыханных мучений.    

Следя  безумным взором за луной,    

Молитву  к ней возносит, сам не свой,    

Сперва  призвав богини брата, Феба.    

«Владыка, –  молвит он, – земли и неба,    

Животворишь  на этом свете ты    

Все  травы, все деревья и цветы;    

По  небосводу свой свершая бег,    

Им всем  даруешь ты цветенья век,    

Зависимый  от твоего вращенья.    

Взгляни,  владыка, на мои мученья.    

Пришел  конец моих печальных дней!    

Из уст  жестоких госпожи моей    

Услышал  я свой смертный приговор.    

Ко мне  направь твой милостивый взор!    

Ведь,  кроме госпожи моей, лишь ты    

Меня бы  мог спасти от маеты.    

О,  разреши мне указать тебе,    

Как  можешь ты помочь моей судьбе.    

Твоей  сестры, божественной Люцины,    

Власть  признают морские все глубины;    

Хотя  Нептун их божество, но он    

Ее  верховной власти подчинен.    

Ты  знаешь, Феб, что так же, как она,    

Желая  быть тобой озарена,    

Всегда  стремится за тобой вослед    

И  убегающий твой ловит свет,    

Так все  моря бегут вослед за ней,    

Верховною  владычицей своей.    

Услышь,  владыка, крик моей души,    

Мне во  спасенье чудо соверши:    

В  свиданья вашего ближайший час -    

Оно  случится в знаке Льва как раз -    

Уговори  сестру поднять такой    

У берега  Арморики прибой,    

Чтоб  самая высокая скала    

Два года  скрыта под водой была.    

Тогда  скажу я госпоже: «Обет    

Исполни  свой, – гляди: утесов нет».    

Уговори  сестру, владыка дня,    

Тебя не  обгонять. Из-за меня    

Заставь  ее держать с тобою шаг    

И  двигаться два целых года так.    

Тогда,  сильна своею полнотой,    

Она  сумеет удержать прибой.    

А если  не угодно будет ей    

Над  тяжкой мукой сжалиться моей,    

То этих  черных скал унылый ряд    

Пусть  погрузит она в свой мрачный ад, [238]    

Где  царствует Плутон. Иначе – ах! -    

Моя  мечта развеется, как прах.    

Босой  пойду я в твой дельфийский храм,    

О Феб!  Гляди, как по моим щекам    

Струятся  слезы. Сжалься надо мной!»    

И с  этими словами, сам не свой    

От муки,  вдруг упал без чувств Аврелий.    

Потом,  больной, метался он в постели,    

Куда был  братом отнесен (тот знал,    

Как он  безмерно от любви страдал).    

Аврелия  оставлю я в бреду    

И вам  рассказ свой дальше поведу.    

Здоров и  славой рыцарской богат,    

Вернулся  юный Арвираг назад,    

С ним  вместе рыцарей отважных цвет.    

Предела  счастью Доригены нет:    

В ее  объятьях – славою венчанный    

Супруг  возлюбленный и долгожданный    

Которому  она милей, чем свет.    

У  Арвирага даже мысли нет,    

Что  кто-нибудь за эти годы с ней    

Смел о  любви беседовать своей.    

Душой  спокоен, он проводит дни    

В  турнирах, в танцах. Пусть теперь они    

Блаженству  предаются и веселью,    

А я  вернусь к несчастному Аврелью.    

Два года  с лишним он лежал больной,    

Томимый  неизбывною тоской,    

Прикованный  и день и ночь к кровати;    

Он  утешенье находил лишь в брате,    

Который  ведал тайну братних мук    

И,  кстати, сведущ был насчет наук.    

Да,  поверял Аврелий лишь ему    

Свои  страданья, больше никому, -    

Памфила  молчаливей и скромнее,    

Пылавшего  к прекрасной Галатее.    

Была  снаружи грудь его цела,    

Но в ней  засела глубоко стрела,    

А раны  нет, как всем известно, хуже,    

Чем та,  что подлечил ты лишь снаружи,    

Стрелы  же смертоносной не извлек.    

Брат  плакал, но ничем помочь не мог.    

И вдруг  ему одно воспоминанье    

Пришло  на ум: то было в Орлеане,    

Где он  учился и всегда готов    

Был, по  примеру прочих школяров,    

Увлечься  всем, что странно, незнакомо,    

Как,  например, волшебных чар приемы.    

Он  вспомнил, что однажды там зашел    

К  товарищу и, посмотрев на стол,    

Тотчас  увидел, что на нем, раскрыт,    

Учебник  белой магии лежит:    

(Товарищ  книгу эту, знать, читал,    

Хоть  вообще он право изучал.)    

В ней  автор объяснял луны значенье,    

К ней  двадцати восьми жилищ влеченье,    

И мало  ли еще что было там,    

Что  кажется лишь болтовнёю нам:    

Святая  вера ограждает нас    

От  наважденья и обмана глаз.    

Когда об  этой книге вспомнил он,    

В нем  дух взыграл, надеждой окрылен,    

И он  подумал: «К брату исцеленье    

Теперь  придет, – не может быть сомненья,    

Что с  помощью таинственных наук    

Возможно  зренье одурачить вдруг,    

Как  делают волшебники. Слыхал    

На  праздниках нередко я, что в зал    

Они  обильно воду напускали,    

И, как  по озеру, в обширной зале    

Скользили  лодки тихо взад-вперед.    

Иль  вдруг казалось, грозный лев идет,    

Иль  расцветает благовонный сад,    

Иль со  стены свисает виноград,    

Иль  замок высится, как исполин, -    

И вдруг  все исчезает в миг один.    

Так был  искусен зрения обман.