1 2 3 4 5 6 
       

376      

       

О   друзьях. Поразмысли сам с собой, как различны чувства, как несходны мнения даже   среди ближайших знакомых; как даже одинаковые мнения занимают совершенно иное   место или имеют иную силу в голове твоих друзей, чем в твоей; как многочисленны   поводы к непониманию, к враждебному расхождению в разные стороны. После этого   ты скажешь себе: как непрочна почва, на которой покоятся все наши союзы и   дружбы, как неизбежны холодные дожди и непогода, как одинок каждый человек!   Если человек понимает это и к тому же понимает, что все мнения, а также их   характер и сила у его ближних столь же необходимы и безответственны, как и их   действия, если он приобретает способность постигать эту внутреннюю   необходимость мнений из неразъединимого сплетения характера, занятия, таланта,   среды, – то он, быть может, избавится от горечи и остроты чувства, с   которым мудрец воскликнул: «Други, друзей не бывает!» Напротив, он признается   себе: да, бывают друзья, но их привело к тебе заблуждение, самообман о тебе; и   они должны были научиться молчанию, чтобы оставаться твоими друзьями; ибо почти   всегда такие человеческие отношения покоятся на том, что о некоторых вещах не   говорят, что их даже не касаются; если же эти камешки начинают катиться, они   увлекают за собой дружбу и разбивают ее. Существуют ли люди, которые не были бы   смертельно оскорблены, если бы они узнали, что в глубине души о них знают их   самые близкие друзья? Постигая себя самих, научаясь смотреть на наше   собственное существо как на изменчивую сферу мнений и настроений и тем самым   слегка презирать его, мы снова устанавливаем равновесие между нами и остальными   людьми. Правда, у нас есть хорошие основания иметь низкое мнение о каждом из   наших знакомых, и даже о величайших из них; но у нас есть столь же хорошие   основания обратить это чувство и против нас самих. – И потому будем   терпеть друг друга, как мы терпим самих себя; и быть может, для каждого придет   некогда более радостный час, когда он воскликнет:      

«Други,   друзей не бывает!» – воскликнул мудрец, умирая;      

«Враг,   не бывает врагов!» – кличу я, безумец живой.      

       

 ОТДЕЛ СЕДЬМОЙ: ЖЕНЩИНА   И ДИТЯ      

       

377      

       

Совершенная   женщина. Совершенная женщина есть более высокий тип человека, чем совершенный   мужчина, но и нечто гораздо более редкое. – Естественнонаучное   исследование животных дает средство подтвердить это положение.      

       

378      

       

Дружба и   брак. Лучший друг, вероятно, получит лучшую жену, ибо хороший брак покоится на   таланте к дружбе.      

       

379      

       

Родители   продолжают жить в детях. Неразрешенные диссонансы в отношении характера и   образа мыслей родителей продолжают звучать в натуре ребенка и образуют   внутреннюю историю его страданий.      

       

380      

       

От   матери. Каждый носит в себе образ женщины, воспринятый от матери; этим определяется,   будет ли человек почитать женщин вообще, или презирать их, или в общем   относиться к ним равнодушно.      

       

381      

       

Исправлять   природу. Когда не имеешь хорошего отца, нужно раздобыть себе такового.      

       

382      

       

Отцы и   дети. Отцам приходится много работать, чтобы искупить то, что у них есть сыновья.      

       

383      

       

Заблуждение   знатных женщин. Знатные женщины думают, что вещь вообще не существует, если о   ней нельзя говорить в обществе.      

       

384      

       

Мужская   болезнь. Против мужской болезни самопрезрения вернее всего помогает любовь   умной женщины.      

       

385      

       

Род   ревности. Матери легко ревнуют своих сыновей к их друзьям, если последние имеют   особый успех. Обыкновенно мать любит в своем сыне больше себя, чем самого сына.      

       

386      

       

Разумное   безрассудство. В зрелом возрасте и при созревшем разуме человеком овладевает   чувство, что его отец не имел права дать ему жизнь.      

 387      

       

Материнская   нежность. Иная мать хочет иметь счастливых, почитаемых детей, иная –   несчастных: ибо иначе не может обнаружиться ее материнская нежность.      

       

388      

       

Различные   вздохи. Некоторые мужчины вздыхали о похищении своих жен, большинство же – о   том, что никто не хотел их похитить у них.      

       

389      

       

Брак по   любви. Браки, которые были заключены по любви (так называемые браки по любви)   имеют заблуждение своим отцом и нужду (потребность) – матерью.      

       

390      

       

Женская   дружба. Женщины свободно могут заключать дружбу с мужчиной; но чтобы сохранить   ее, – для этого потребна небольшая доля физической антипатии.      

       

391      

       

Скука.   Многие люди, а в особенности женщины, не испытывают скуки, потому что они   никогда не умели порядочно работать.      

       

392      

       

Элемент   любви. Во всякого рода женской любви проступает и элемент материнской любви.      

       

393      

       

Единство   места и драма. Если бы супруги не жили вместе, хорошие браки встречались бы   чаще.      

       

394      

       

Обычные   последствия брака. Всякое общение, которое не возвышает, тянет вниз, и наоборот;   поэтому мужчины обыкновенно несколько опускаются, когда берут себе жен, тогда   как жены несколько повышаются в своем уровне. Слишком одухотворенные мужчины   столь же нуждаются в браке, сколь и противятся ему, как отвратительному   лекарству.      

       

395      

       

Учить   повелевать. Детей из скромных семей нужно через воспитание столь же приучать к   повелеванию, как других детей – к послушанию.      

       

396      

       

Хотеть   стать влюбленным. Помолвленные, которых свели внешние соображения, часто   стараются стать влюбленными, чтобы избегнуть упрека в холодном утилитарном   расчете. Точно так же те, кто ради выгоды возвращаются к христианству,   стараются стать действительно набожными: ибо этим облегчается религиозная   мимика.      

 397      

       

В любви   нет остановки. Музыкант, который любит медленный темп, будет играть одни и те   же пьесы все медленнее. Так и ни в какой любви нет остановки.      

       

398      

       

Стыдливость.   С красотою женщины, в общем, увеличивается ее стыдливость.      

       

399      

       

Прочный   брак. Брак, в котором каждый через другого хочет достигнуть определенной личной   цели, хорошо сохраняется, например когда жена хочет стать знаменитой через   мужа, муж – стать любимым через посредство жены.      

       

400      

       

Протеева   натура. Женщины из любви становятся всецело тем, чем они представляются любящим   их мужчинам.      

       

401      

       

Любить и   обладать. Женщины по большей части любят значительного человека так, что хотят   его иметь целиком для себя. Они охотно заперли бы его на замок, если бы этому   не противостояло их тщеславие: последнее требует, чтобы он и другим казался   выдающимся человеком.      

       

402      

       

Испытание   хорошего брака. Годность брака испытывается тем, что он может вынести «исключение».      

       

403      

       

Способ   довести всех до всего. Каждого человека можно настолько утомить и обессилить   беспокойствами, страхами, накоплением труда и мыслей, что он уже не может   противостоять делу, которое имеет вид чего-то сложного, а уступает ему, –   это хорошо знают дипломаты и женщины.      

       

404      

       

Честь и   честность. Девушки, которые надеются обеспечить всю свою жизнь с помощью юных   прелестей и хитрость которых поддерживают расчетливые матери, хотят того же   самого, что и гетеры; они только умнее и бесчестнее последних.      

       

405      

       

Маски.   Существуют женщины, которые, куда ни посмотришь в них, не имеют нутра, а суть   чистые маски. Достоин сожаления человек, который связывается с таким почти   призрачным, неизбежно неудовлетворяющим существом; но именно они могут сильнее   всего возбудить желания мужчины: он ищет их души – и ищет без конца.      

       

406      

       

Брак как   долгий разговор. При вступлении в брак нужно ставить себе вопрос: полагаешь ли   ты, что ты до старости сможешь хорошо беседовать с этой женщиной? Все остальное   в браке преходяще, но большая часть общения принадлежит разговору.      

 407      

       

Девичьи   мечты. Неопытные девушки обольщают себя мыслью, что в их силах сделать   счастливым мужчину; позднее они научаются, что предполагать о человеке, будто   ему достаточно девушки, чтобы стать счастливым, – значит слишком низко   ценить его. – Тщеславие женщин требует, чтобы мужчина был нечто большее,   чем счастливый супруг.      

       

408      

       

Вымирание   Фауста и Маргариты. Согласно весьма проницательному замечанию одного ученого,   образованные мужчины современной Германии походят на помесь из Мефистофеля и   Вагнера, но отнюдь не на Фауста, которого наши деды (по крайней мере в юности)   чувствовали в своей груди. Продолжая это суждение, можно сказать, что к ним по   двум основаниям не подходят Маргариты. И так как на них нет спроса, то они,   по-видимому, вымирают.      

       

409      

       

Девушки   в качестве гимназистов. Ради всего святого, не распространяйте наше гимназическое   образование еще и на девушек! Ведь это образование часто превращает даровитых,   любознательных, пламенных юношей – в копии их учителей!      

       

410      

       

Без   соперниц. Женщины легко замечают в мужчине, владеет ли уже что-либо его душой;   они хотят, чтобы их любили без соперниц, и ставят ему в вину цели его   честолюбия, его политические задачи, его науки и искусства, если он питает   страсть к таким вещам. Впрочем, если он благодаря этому блистает – тогда они   рассчитывают, через любовную связь с ним, увеличить и свой блеск; в этом случае   они благоприятствуют любовнику.      

       

411      

       

Женский   интеллект. Интеллект женщин характеризуется полнейшим самообладанием,   присутствием духа, использованием всех выгод. Они передают его как свое   основное свойство по наследству своим детям, а отец присоединяет к нему более   темный фон воли. Его влияние как бы определяет ритм и гармонию, в которых   должна разыграться новая жизнь; но ее мелодия исходит от женщины. –   Обращаясь к тем, кто умеет кое-что соображать, я скажу: женщинам принадлежит   рассудок, мужчинам – склад души и страсть. Этому не противоречит, что мужчины   фактически гораздо успешнее действуют своим рассудком: у них есть более   глубокие и могущественные двигатели, и именно последние уносят так далеко их   рассудок, который сам по себе есть нечто пассивное. Женщины часто втайне   изумляются тому великому поклонению, которое выказывают мужчины их душе. Если   мужчины при выборе супруги прежде всего ищут глубокого, душевно богатого   существа, женщины же, наоборот, – существа умного, находчивого и блестящего,   то в сущности ясно видишь, что мужчина ищет идеализированного мужчины, женщина   – идеализированной женщины, т. е. что оба стремятся не к дополнению, а к   завершению своих собственных преимуществ.      

       

412      

       

Подтверждение   мнения Гесиода. Признаком рассудительности женщин является то, что они почти   всюду сумели заставить кормить себя, как трутни в улье. Но нужно сообразить,   что это первоначально означает и почему мужчины не дают себя кормить женщинам.   Несомненно потому, что мужское тщеславие и честолюбие еще более велико, чем   женская рассудительность: ибо женщины сумели через подчинение обеспечить себе   гораздо большую выгоду и даже господство. Даже воспитание детей могло быть   первоначально использовано женщинами как повод, чтобы по возможности уклониться   от труда. Еще и теперь, когда они действительно деятельны, они умеют придавать   этому такое умопомрачающее значение, что мужчины обыкновенно вдесятеро   преувеличивают заслугу их деятельности.      

       

413      

       

Близорукие   влюбляются. Иногда достаточно уже более сильных очков, чтобы исцелить   влюбленного; а кто обладал бы достаточной силой воображения, чтобы представить   себе лицо и фигуру возлюбленной на двадцать лет старше, тот, быть может, весьма   спокойно провел бы жизнь.      

 414      

       

Женщины   в состоянии ненависти. В состоянии ненависти женщины опаснее мужчин: во-первых,   потому, что их раз возбужденное враждебное настроение не сдерживается никакими   соображениями справедливости и что их ненависть беспрепятственно нарастает до   последних ее результатов, и, во-вторых, потому, что они привыкли отыскивать   уязвимые места (которые имеются у каждого человека и каждой партии) и колоть в   них, в чем им оказывает превосходные услуги их острый, как меч, рассудок (тогда   как мужчины при виде раны становятся более сдержанными и часто более   великодушными и склонными к примирению).      

       

415      

       

Любовь.   Идолопоклонническое отношение женщин к любви есть в сущности и первоначально   изобретение рассудительности, так как вся эта идеализация любви усиливает их   могущество и представляет их более желанными в глазах мужчин. Но благодаря   вековой привычке к этой чрезмерной оценке любви произошло то, что женщины   попались в свою собственную сеть и забыли указанное происхождение этой оценки.   Они сами теперь обманываются еще больше, чем мужчины, и потому и больше   страдают от разочарования, которое почти неизбежно наступает в жизни каждой   женщины, – поскольку у нее вообще есть достаточно фантазии и рассудка,   чтобы быть способной обманываться и разочаровываться.      

       

416      

       

К   вопросу об эмансипации женщин. Могут ли вообще женщины быть справедливыми, раз   они так привыкли любить, всюду чувствовать «за» и «против»? Поэтому они и реже   увлекаются делом, чем лицами; но если они увлечены делом, то они тотчас же   становятся его партийными приверженцами и тем портят его чистое, невинное   действие. Поэтому возникла бы не малая опасность, если бы им была доверена   политика и отдельные части науки (например, история). Ибо что может быть реже,   чем женщина, которая действительно знала бы, что такое наука? Большинство из   них питают даже в душе тайное пренебрежение к ней, как если бы они в каком-то   отношении стояли выше ее. Пожалуй, все это может измениться, но теперь это так.      

       

417      

       

Вдохновение   в суждении женщин. Внезапные решения «за» и «против», которые обыкновенно   высказывают женщины, мгновенные, как молния, озарения личных отношений посредством   прорывающихся наружу симпатий и антипатий – словом, доказательства женской   несправедливости приобрели благодаря любящим мужчинам особый ореол, как если бы   женщины имели внушения мудрости даже и без дельфийского жерла и лавровой   повязки; и их изречения еще долго потом истолковываются и объясняются, как   пророчества Сивиллы. Если же принять во внимание, что в пользу каждого человека   и каждого дела, а также и против них можно что-нибудь привести, что все вещи   имеют не только две, но и три и четыре стороны, то оказывается почти   невозможным совершенно ошибиться при таких внезапных решениях; можно даже сказать:   природа вещей так устроена, что женщины всегда оказываются правыми.      

       

418      

       

Давать   любить себя. Так как одно из двух, связанных любовью лиц есть обыкновенно любящее,   а другое – любимое лицо, то возникло мнение, что в каждом любовном отношении   есть некоторая неизменная мера любви: чем больше из нее берет себе одно лицо,   тем меньше остается для другого. В виде исключения случается, что под влиянием   тщеславия каждое из обоих лиц уверено, что именно оно должно быть любимо, так   что оба хотят давать любить себя; отсюда, в особенности в браке, возникает   немало полусмешных, полунелепых сцен.      

       

419      

       

Противоречия   в головах женщин. Так как женщины гораздо более личны, чем объективны, то в   круге их идей уживаются направления, которые логически противоречат друг другу;   они обыкновенно увлекаются поочередно представителями этих направлений и   принимают их системы целиком, но притом так, что возникает всюду мертвая точка,   в которой позднее получит перевес новая личность. Быть может, случается, что   целая философия в голове старой женщины состоит из одних таких мертвых точек.      

       

420      

       

Кто более   страдает? После личного раздора и ссоры между женщиной и мужчиной одна сторона   страдает больше всего от мысли, что она причинила боль другой; тогда как другая   больше всего страдает от мысли, что она причинила противоположной стороне   недостаточно боли, и потому старается еще позднее отяготить ей сердце слезами,   рыданиями и расстроенным выражением лица.      

 421      

       

Повод к   женскому великодушию. Если мысленно стать выше требований господствующих   нравов, то можно поставить вопрос, не говорит ли человеку природа и разум в   пользу многократной женитьбы, например в той форме, что он сначала в возрасте   22 лет женится на более пожилой девушке, которая духовно и нравственно стоит   выше его и может стать его руководительницей через опасности двадцатилетия   (честолюбие, ненависть, самопрезрение, страсти всякого рода). Ее любовь позднее   совершенно перешла бы в материнское чувство, и она не только терпела бы, но   даже лучше всего содействовала бы тому, чтобы мужчина тридцатилетним вступил в   связь с совсем молодой девушкой, воспитанием которой он сам бы   руководил. – Брак есть для двадцатилетнего возраста необходимое   учреждение, для тридцатилетнего – учреждение полезное, но не необходимое; для   позднейшей жизни он часто становится вредным и содействует духовному регрессу   мужчины.      

       

422      

       

Трагедия   детства. Быть может, нередко случается, что люди с благородными и высокими   целями должны выдержать самую трудную свою борьбу в детстве; например, потому,   что они должны пробить путь своему образу мыслей через низкий духовный склад   отца, склонного ко лжи и кажимости, или, как лорд Байрон, должны жить в   постоянной борьбе с ребячливой и гневной матерью. Если человек пережил что-либо   подобное, то он всю свою жизнь не перестанет страдать от мысли, кто,   собственно, был его величайшим и опаснейшим врагом.      

       

423      

       

Глупость   родителей. Величайшие ошибки в оценке человека совершаются его родителями; это   факт, но как объяснить его? Знают ли родители по опыту слишком много о своем   ребенке и потому не могут свести это знание к единству? Можно заметить, что   путешественники, наблюдающие чужие народы, лишь в первое время своего   пребывания правильно улавливают общие отличительные черты народа; чем более они   узнают народ, тем более они разучаются видеть то, что в нем типично и   отличительно. Как только они становятся близко-зрящими, их глаза перестают быть   дальнозоркими. Может быть, родители потому ложно судят о ребенке, что они никогда   не стояли достаточно далеко от него? – Но возможно еще и следующее, совсем   иное объяснение: люди обыкновенно перестают размышлять о том, что ближе всего   их окружает, а просто берут его, как оно есть. Быть может, привычная   беспечность мысли у родителей есть причина, почему, когда они вынуждены судить   о своих детях, они судят так криво.      

       

424      

       

Из   будущности брака. Те благородные свободомыслящие женщины, которые поставили   своей задачей воспитание и возвышение женщин, не должны упустить из виду одной   точки зрения: брак, в его более высоком понимании, как душевная близость людей   различного пола, т. е. как мы надеемся его видеть в будущем, – брак,   заключаемый с целью созидания и воспитания нового поколения, – такой брак,   который пользуется чувственностью как бы лишь в виде редкого и случайного   средства для более великой цели, нуждается, вероятно, как надо бы опасаться, в   естественном дополнении конкубината. Ибо если в интересах здоровья мужчины жена   должна также одна служить ему для удовлетворения половой потребности, то при   выборе жены будет решающим уже ложный мотив, противоречащий указанным целям:   созидание потомства будет случайным, счастливое его воспитание – весьма   маловероятным. Хорошая жена, которая должна быть подругой, помощницей,   родильницей, матерью, главой семьи, управляющей хозяйством и, быть может, даже   отдельно от мужа должна заведовать своим собственным делом или должностью, –   такая жена не может одновременно быть сожительницей: это значило бы, в общем,   требовать от нее слишком многого. Таким образом, в будущем могло бы произойти   обратное тому, что случилось в Афинах во времена Перикла: мужчины, которые   имели тогда в своих женах почти только конкубин, обратились одновременно к   Аспазиям, так как они нуждались в прелестях общения, расширяющего ум и   сердце, – общения, которое могут дать лишь грация и духовная гибкость   женщин. Все человеческие учреждения, подобно браку, допускают лишь умеренную   степень практической идеализации; в противном случае тотчас же возникает   необходимость в грубых коррективах.      

       

425      

       

Период   «бури и натиска» женщин. В трех или четырех цивилизованных странах Европы можно   с помощью воспитания в течение нескольких веков сделать из женщин все, что   угодно, даже мужчин, конечно, не в половом смысле, но все же во всяком ином   смысле. Под влиянием такого воспитания они приобретут некогда все мужские   добродетели и сильные стороны, но вместе с тем, впрочем, должны будут воспринять   и все их слабости и пороки; повторяю, всего этого можно добиться. Но как мы   выдержим созданное этим движением промежуточное состояние, которое само, быть   может, продлится несколько веков и в течение которого женские глупости и   несправедливости, их древнейшее достояние, будут еще преобладать над всем   позднее приобретенным и внушенным через воспитание? Это будет эпоха, когда   основным мужским аффектом станет гнев – гнев о том, что все искусства и науки   затоплены и загрязнены неслыханным дилетантизмом, философия загублена   умопомрачающей болтовней, политика стала более фантастической и партийной, чем   когда-либо, общество находится в полном разложении, потому что хранительницы   старых нравов стали сами себе смешны и во всех отношениях хотят стоять вне   традиций. Ведь если женщины имели свою величайшую силу в традиции, – то на   что они должны будут опираться, чтобы приобрести такую же полноту силы, после   того как они отказались от традиций?      

 426      

       

Свободный   ум и брак. Будут ли свободные умы иметь жен? В общем, я полагаю, что они,   подобно вещим птицам древности, в качестве современных мыслителей и вещателей   правды должны предпочитать летать в одиночку.      

       

427      

       

Счастье   в браке. Все привычное стягивает вокруг нас все более крепкую сеть паутины; и   вскоре мы замечаем, что нити стали веревками и что мы сами сидим внутри сети,   как паук, который поймал самого себя и должен питаться собственной кровью.   Поэтому свободный ум ненавидит все привычки и правила, все длительное и   окончательное, поэтому он с болью постоянно разрывает сеть вокруг себя, хотя он   вследствие этого и должен страдать от множества мелких и крупных ран, –   ибо эти нити он должен оторвать от себя, от своего тела, от своей души. Он должен   научиться любить там, где ненавидел, и обратно. Более того, для него не должно   быть невозможно посеять зубы дракона на том поле, на которое он раньше изливал,   как из рога изобилия, свою благость. – Отсюда можно заключить, создан ли   он для счастья в браке.      

       

428      

       

Слишком   близко. Если мы живем в слишком большой близости с другим человеком, то с нами   случается то же, как когда мы постоянно трогаем пальцами хорошую гравюру:   настает день, когда под руками у нас оказывается только клочок плохой, грязной   бумаги. И душа человека стирается от постоянного прикосновения; по крайней мере   она кажется нам стершейся – мы уже не узнаем ее первоначального рисунка и   красоты. – Всегда теряешь от слишком интимного общения с женщинами и   друзьями; и иногда при этом теряешь жемчужину своей жизни.      

       

429      

       

Золотая   колыбель. Свободный ум всегда радостно вздохнет, когда наконец решится сбросить   с себя ту материнскую заботливость и опеку, которою его окружают женщины. Какой   вред может принести ему более резкое дуновение воздуха, от которого его так   боязливо оберегают, что значит в его жизни лишний подлинный ущерб, потеря,   несчастный случай, болезнь, вина, обольщение по сравнению с рабством золотой   колыбели, опахала из павлиньего хвоста и тягостного чувства, что он к тому же   еще обязан благодарить за то, что его опекают и балуют, как грудного младенца?   Поэтому молоко, которое преподносит ему материнское чувство окружающих женщин,   так легко превращается для него в желчь.      

       

430      

       

Добровольное   жертвенное животное. Выдающиеся женщины более всего могут облегчить жизнь своим   мужьям – если последние знамениты и велики, – тем, что они становятся как   бы сосудом для всеобщего недоброжелательства и всякого недовольства остальных   людей. Современники склонны прощать своим великим людям много ошибок и   глупостей, и даже грубо несправедливых поступков, если только они найдут   кого-либо, кого они могут для облегчения своей души истязать и предавать   закланию в качестве жертвенного животного. Нередко женщина находит в себе   честолюбие отдать себя этому жертвоприношению, и тогда мужчина, конечно, может   быть весьма доволен – именно, если он достаточно эгоистичен, чтобы терпеть   около себя такой добровольный громо-, буре– и дождеотвод.      

       

431      

       

Приятные   противники. Естественная склонность женщин к спокойному, равномерному,   счастливо-гармоническому существованию и общению, маслоподобный и умиротворяющий   элемент в их действиях на жизненном море непроизвольно противодействует более   героическому внутреннему побуждению свободного ума. Не замечая того, женщины   поступают так, как если бы с пути странствующего минералога убирались все   камни, чтобы он не повредил себе ноги, тогда как он именно и вышел в путь,   чтобы натыкаться на них.      

       

432      

       

Диссонанс   двух аккордов. Женщины хотят служить и в этом находят свое счастье; свободный   же ум не хочет, чтобы ему служили, и в этом находит свое счастье.      

 433      

       

Ксантиппа.   Сократ нашел жену, какая ему была нужна, – но и он не искал бы ее, если бы   достаточно хорошо ее знал: так далеко не зашел бы героизм даже этого свободного   ума. Фактически Ксантиппа все более вгоняла его в его своеобразное призвание,   делая ему дом и домашний уют бездомным и неуютным: она научила его жить на   улице и всюду, где можно было болтать и быть праздным, и тем создала из него   величайшего афинского уличного диалектика; и под конец он сам сравнивал себя с   навязчивой уздой, которую некий бог надел прекрасному коню, Афинам, чтобы не   давать ему успокоиться.      

       

434      

       

Слепота   к дали. Подобно тому как матери видят и чувствуют лишь бросающиеся в глаза и   навязывающиеся чувству боли своих детей, так и супруги мужчин с высокими целями   не могут принудить себя видеть своих мужей страдающими, нуждающимися, а тем   более презираемыми, – тогда как, быть может, все это есть не только   признаки правильного выбора их жизненного пути, но даже и залог того, что их   великие цели некогда должны быть достигнуты. Женщины втайне всегда интригуют   против высшей души своих мужей; они хотят отнять у нее ее будущность в угоду   безбоязненному и спокойному существованию в настоящем.      

       

435      

       

Сила и   свобода. Как бы высоко женщины ни почитали своих мужей, они еще более почитают   признанные обществом силы и представления; они в течение тысячелетий привыкли выступать   перед всякой властью согнувшись, со сложенными на груди руками, и порицают   всякое восстание против общественной власти. Поэтому неумышленно, и скорее даже   инстинктивно, они прицепляются, как тормоза, к колесам всякого   свободомыслящего, независимого стремления и иногда вызывают в своих мужьях   величайшее нетерпение, в особенности если последние к тому же убеждают себя,   что, в сущности, к этому побуждает женщин любовь. Порицать средства женщин и   великодушно почитать мотивы этих средств – характерно для мужчин, но в этом и   слишком часто – отчаяние мужчин.      

       

436      

       

Ceterum   censeo. Достойно смеха, когда общество нищих постановляет отмену права наследования,   и не менее достойно смеха, когда бездетные принимают участие в практическом законодательстве   страны: ведь в их корабле нет достаточного груза, чтобы уверенно плыть в океан   будущего. Но столь же нелепым представляется, когда человек, который избрал   своей задачей общее познание и расценку совокупности бытия, обременяет себя   личными заботами о семье, о прокормлении, обеспечении и репутации жены и детей   и вешает перед своим телескопом туманную завесу, сквозь которую едва могут   проникнуть немногие лучи далекого мира звезд. Поэтому и я прихожу к положению,   что в вопросах высшего философского порядка все женатые подозрительны.      

       

437      

       

В   заключение. Существует много видов яда, и обыкновенно судьба находит повод поднести   к устам свободного ума чашу с таким ядом, чтобы «наказать» его, как потом   говорят все. Что же делают тогда женщины, окружающие его? Они будут кричать и   жаловаться и, быть может, нарушать покой солнечного заката мыслителя – как они   это делали в афинской темнице. «О, Критон, вели же кому-нибудь увести этих   женщин!» – сказал наконец Сократ.      

       

 ОТДЕЛ ВОСЬМОЙ: ВЗГЛЯД   НА ГОСУДАРСТВО      

       

438      

       

Просить   слова. Демагогический характер и намерение действовать на массы присущи в   настоящее время всем политическим партиям: все они вынуждены, ради названной   цели, превращать свои принципы в великие глупости al fresco и писать их на   стене. В этом ничего уже нельзя изменить, и ради этого бесполезно даже   пошевелить пальцем; ибо к этой области применимы слова Вольтера: quand la   populace se mele de raisonner, tout est perdu. Раз это случилось, нужно   покориться новым условиям, как покоряешься, когда землетрясение передвинуло   старые границы и очертания почвы и изменило ценность земельной собственности.   Кроме того, раз уже всякая политика сводится к тому, чтобы сделать сносной   жизнь возможно большему числу людей, то следует предоставить этому возможно   большему числу и определить, что оно разумеет под сносной жизнью; и если оно   доверяет своему разуму в отыскании верных средств для этой цели, то какой смысл   – сомневаться в нем? Ведь они именно и хотят быть кузнецами своего счастья и несчастья;   и если это чувство самоопределения, эта гордость теми пятью-шестью понятиями,   которые таит и выносит на свет их голова, действительно делает им жизнь столь   приятной, что они охотно выносят роковые последствия своей   ограниченности, – то против этого вряд ли можно что возразить, при   условии, что ограниченность не заходит слишком далеко и не требует, чтобы все в   этом смысле стало политикой, чтобы каждый жил и действовал по такому мерилу. А   именно, прежде всего некоторым людям должно быть, более чем когда-либо,   дозволено воздерживаться от политики и немного отходить в сторону; ведь и их к   этому влечет радость самоопределения: и некоторая гордость также, быть может,   заставляет молчать, когда говорят слишком многие или вообще многие. Затем, этим   немногим следует простить, если они не придают особого значения счастью многих,   будь то народы или классы населения, и иногда позволяют себе ироническую   гримасу; ибо их серьезность заключается в другой области, их счастье есть иное   понятие, и не всякая неуклюжая рука, только потому, что у нее пять пальцев,   способна схватить их цель. Наконец – и это право, вероятно, будет труднее всего   приобрести, но оно тоже должно принадлежать им – время от времени наступает   мгновение, когда они выходят из своего молчаливого одиночества и снова   испытывают силу своего голоса; а именно, они тогда перекликаются между собой   как заблудившиеся в лесу, чтобы подать знак и внушить бодрость друг другу; при   этом, конечно, раздается многое, что дурно звучит для ушей, для которых оно не   предназначено. – Однако скоро опять в лесу становится тихо, так тихо, что   снова отчетливо слышишь жужжание, трескотню и порхание насекомых, которые живут   в нем, над и под ним.      

 439      

       

Культура   и каста. Более высокая культура сможет возникнуть лишь там, где существуют две   различные общественные касты: каста работающих и каста праздных, способных к   истинному досугу; или, выражаясь сильнее: каста принудительного труда и каста   свободного труда. Точка зрения распределения счастья несущественна, когда дело   идет о создании высшей культуры; но во всяком случае каста праздных более   доступна страданиям, более страдает, ее довольство жизнью меньше, ее задача –   более велика. И если еще имеет место обмен членами между обеими кастами, так   что более тупые, менее одухотворенные семьи и личности из высшей касты перемещаются   в низшую, и, наоборот, более свободные личности низшей касты получают доступ в   высшую, – то достигнуто состояние, за пределами которого видно лишь   открытое море неопределенных желаний. – Так говорит нам еле доносящийся до   нас голос древнего времени; но где есть еще уши, которые могли бы услышать его?      

       

440      

       

Порода.   То, чем породистые мужчины и женщины отличаются от других и что дает им   несомненное право цениться более высоко, есть два через наследственность все   более возрастающих искусства: искусство повелевать и искусство гордого   повиновения. – Правда, всюду, где приказывание входит в занятия дня (как в   мире крупной торговли и промышленности), возникает нечто подобное этим   «породистым» расам, но таким типам недостает благородной осанки в повиновении,   которая у первых есть наследие феодального быта и уже не произрастает в нашем   культурном климате.      

       

441      

       

Субординация.   Субординация, которая так высоко ценится в военном и чиновничьем сословии,   будет скоро казаться нам столь же невероятной, какой уже теперь кажется   сплоченная тактика иезуитов; и когда эта субординация станет невозможной,   множество изумительных результатов уже не сможет быть достигнуто, и мир станет   беднее. Она должна исчезнуть, ибо исчезает ее основа: вера в безусловный   авторитет, в окончательную истину; даже в военных государствах одно физическое   принуждение не в состоянии создать ее: для этого нужно наследственное   поклонение монарху, как чему-то сверхчеловеческому. – В более свободном   строе люди подчиняются лишь условно, в результате взаимного соглашения,   т. е. со всеми оговорками эгоизма.      

       

442      

       

Всенародные   армии. Величайшая невыгода столь прославляемых ныне всенародных армий состоит в   расточении людей высшей цивилизации; ведь они вообще существуют лишь в силу   стечения самых благоприятных условий, – как же бережливо и осторожно   следовало бы обходиться с ними, поскольку нужны длинные промежутки времени,   чтобы создать случайные условия для возникновения столь тонко организованных   мозгов! Но как греки купались в крови греков, так теперь европейцы расточают   кровь европейцев; и притом в жертву приносятся относительно чаще всего люди   высшего развития, именно те, кто обещает многочисленное и хорошее потомство: в   борьбе они всегда стоят впереди, в качестве отдающих приказания, и, кроме того,   благодаря своему высшему честолюбию, более всего подвергают себя   опасностям. – Грубый римский патриотизм теперь, когда поставлены совсем   иные и высшие задачи, чем partia и honor, есть либо нечто нечестное, либо   признак отсталости.      

       

443      

       

Надежда   как самомнение. Наш общественный порядок будет медленно таять, как это случалось   со всеми прежними порядками, когда солнца новых мнений с новым пылом начинали   светить людям. Желать этого таяния можно, лишь надеясь на него; а надеяться   можно разумно лишь в том случае, когда человек верит, что он сам и подобные ему   имеют больше силы в голове и сердце, чем представители существующего порядка.   Таким образом, эта надежда обыкновенно будет самомнением, чрезмерной   самооценкой.      

       

444      

       

Война.   Против войны можно сказать: она делает победителя глупым, побежденного –   злобным. В пользу же войны можно сказать: в обоих этих действиях она   варваризует людей и тем делает их более естественными; для культуры она есть   пора зимней спячки, человек выходит из нее более сильным для добра и зла.      

 445      

       

На   службе монарха. Для того, чтобы государственный деятель мог действовать без   всяких стеснений, ему лучше всего выполнять свое дело не для себя, а для   монарха. Блеск этого общего бескорыстия ослепит взор наблюдателя, так что он не   увидит тех козней и жестокостей, которые несет с собой дело политика.      

       

446      

       

Вопрос   силы, а не права. Для людей, которые при всяком вопросе имеют в виду высшую   пользу, в отношении социализма – если он действительно означает восстание   угнетенных и подавленных в течение тысячелетий против их угнетателей –   существует не проблема права (смешной изнеженный вопрос: «как далеко следует   идти навстречу его требованиям?»), а лишь проблема силы («как можно   использовать его требования?»), т. е. отношение таково же, как к силе   природы, например к пару, который либо вынуждается служить человеку, в качестве   бога машин, либо же, при недостатках машины, т. е. при ошибках   человеческого исчисления в ее конструкции, разрушает машину, а с ней и   человека. Чтобы решить этот вопрос силы, надо знать, насколько силен социализм   и с какой модификацией он может быть еще использован, как могущественный рычаг,   в пределах современной политической игры сил; при известных условиях нужно было   бы даже всеми способами содействовать его усилению. В отношении всякой великой   силы – и даже самой опасной – человечество всегда должно думать о том, чтобы   сделать из нее орудие своих намерений. – Право социализм приобретет себе   лишь тогда, когда дело дойдет до настоящей войны между обеими силами,   представителями старого и нового, и когда при этом, в силу разумного расчета   самосохранения и удобства, в обеих партиях возникнет потребность в договоре.   Без договора нет права. Доселе же в указанной области нет ни войны, ни   договоров, а следовательно, нет и прав, нет и «долга».      

       

447      

       

Использование   мельчайшей нечестности. Сила прессы состоит в том, что каждый отдельный   человек, который ей служит, лишь в очень малой степени чувствует себя обязанным   и связанным. Он обыкновенно высказывает свое мнение, а иногда и не высказывает   его, чтобы принести пользу своей партии, или политике своей страны, или себе   самому. Такие маленькие проступки нечестности или, быть может, даже только   нечестного умолчания отдельные люди легко выносят, но последствия их   чрезвычайно велики, так как эти маленькие проступки совершаются многими   одновременно. Каждый из них говорит себе: «за такие малые услуги я живу лучше,   нахожу себе пропитание; при отсутствии таких небольших оглядок я сделаю себя   невозможным». Так как представляется почти нравственно-безразличным, написать   ли строкою больше или меньше, да к тому же еще, быть может, без подписи, то   некто, имеющий деньги и влияние, может сделать всякое мнение общественным. Кто   знает, что большинство людей слабо в мелочах, и хочет через них осуществить   свои собственные цели, тот всегда опасен.      

       

448      

       

Слишком   громкий тон жалоб. Когда какое-либо общественное зло (например, недостатки   управления, подкупность и произвол в политических или ученых корпорациях)   описывается в сильно преувеличенном виде, такое описание, правда, теряет   действие на более проницательных, но тем сильнее действует на непроницательных   (которые остались бы равнодушными при точном и умеренном описании). Но так как   последние составляют значительное большинство и таят в себе большую силу воли,   более неистовую тягу к действию, то такое преувеличение становится поводом для   расследований, наказаний, обещаний и реформ. – В этом смысле полезно   описывать общественное зло в преувеличенном виде.      

       

449      

       

Мнимые   делатели погоды в политике. Подобно тому, как народ втайне предполагает, что   тот, кто умеет разбираться в погоде и предсказывает ее за день вперед, сам   делает погоду, – так даже образованные и ученые люди с суеверной верой   приписывают великим государственным деятелям, как их собственное дело, все   важные перемены и конъюнктуры, наступившие во время их правления, если только   известно, что эти деятели знали их раньше, чем другие люди, и основывали на   этом свои расчеты; таким образом, их тоже принимают за делателей погоды – и эта   вера есть не последнее орудие их могущества.      

       

450      

       

Новое и   старое понятие правительства. Разделять правительство и народ так, как будто в   их лице борются и приходят к соглашению две отдельные сферы сил, более сильная   и высокая и более слабая и низкая, есть остаток унаследованного политического   сознания, которое еще теперь точно соответствует исторически установившемуся   соотношению сил в большинстве государств. Если, например, Бисмарк называет   конституционную форму правления компромиссом между правительством и народом, то   он руководится принципом, разумность которого обусловлена исторически (и тем   же, впрочем, обусловлен и придаток неразумия, без которого ничто человеческое   не может существовать). В противоположность этому теперь следует научиться – согласно   принципу, который возник только из головы и уже должен делать историю, –   что правительство есть не что иное, как орган народа, а не какой-либо опекающий   и почитаемый «верх» в отношении к воспитанному в скромности «низу». Прежде чем   принять это доселе неисторическое и произвольное, хотя и более логическое,   понятие правительства, следует учесть его последствия: ибо отношение между   народом и правительством есть самый могущественный прототип, по образцу   которого непроизвольно строится отношение между учителем и школьником, хозяином   дома и слугами, отцом и семьей, военачальником и солдатом, мастером и учеником.   Все эти отношения, под влиянием господствующей конституционной формы правления,   теперь немного перестраиваются: они становятся компромиссами. Но как они должны   преобразиться и переместиться, изменить название и сущность, если головами   всюду овладеет указанное самоновейшее понятие! – на это, впрочем,   понадобится, быть может, еще целое столетие. Притом более всего желательны   осторожность и медленное развитие.      

 451      

       

Справедливость   как партийный призывный клич. Благородные (хотя и не очень проницательные)   представители господствующего класса, конечно, могут дать себе обет: мы будем относиться   к людям, как к равным, и даруем им равные права. В этом смысле возможен социалистический   образ мыслей, основанный на справедливости; но, повторяю, лишь в пределах   господствующего класса, который в этом случае посредством жертв и отречений   осуществляет справедливость. Напротив, требование равенства прав, которое   выставляется социалистами из угнетенной касты, вытекает отнюдь не из   справедливости, а из алчности. – Когда зверю показывают вблизи кровавые   куски мяса и снова отнимают их, пока он, наконец, не начнет реветь, –   полагаете ли вы, что этот рев означает справедливость?      

       

452      

       

Собственность   и справедливость. Когда социалисты показывают, что распределение собственности   в современном человечестве есть последствие бесчисленных несправедливостей и   насилий, и in summa отвергают обязательство в отношении столь неправомерно   обоснованного владения, то они видят лишь нечто единичное. Все прошлое старой   культуры построено на насилии, рабстве, обмане, заблуждении; но мы сами,   наследники всех этих условий или даже сгустки всего этого прошлого, не можем   отменить самих себя и не должны стремиться выделить из себя единичную часть.   Несправедливый образ мыслей содержится и в душах неимущих, они не лучше, чем   имущие, и не имеют никакого морального преимущества, ибо некогда их предки были   имущими. Не насильственные новые распределения необходимы, а постепенные пересоздания   образа мыслей; справедливость должна стать во всех большей, инстинкт насилия   должен всюду ослабеть.      

       

453      

       

Кормчий   страстей. Государственный деятель создает общественные страсти, чтобы получить   выгоду от возбуждаемой ими противоположной страсти. Привожу пример: немецкий   государственный деятель хорошо знает, что католическая церковь никогда не будет   иметь общих планов с Россией и что она даже скорее соединится с турками, чем с   Россией; точно так же он знает, что вся опасность грозит теперь Германии от   союза Франции с Россией. Если он может добиться того, чтобы сделать Францию   очагом и убежищем католической церкви, то он надолго устранит указанную   опасность. Поэтому он заинтересован в том, чтобы обнаруживать ненависть к   католикам и посредством всякого рода враждебных действий превратить лиц,   исповедующих авторитет папы, в страстную политическую силу, которая враждебна   немецкой политике и естественно должна слиться с Францией, как с противником   Германии. Его целью в такой же мере является католизация Франции, в какой   Мирабо видел в декатолизации спасение своего отечества. – Одно государство   стремится, следовательно, помрачить миллионы голов в другом государстве, чтобы   извлечь свою выгоду из этого помрачения. Это есть тот же образ мыслей, который   поддерживает республиканскую форму правления в соседнем государстве – le   desordre organise, как говорит Мериме, – единственно на том основании,   что, как он предполагает, она делает народ более слабым, более раздробленным и   менее подготовленным к войне.      

       

454      

       

Опасные   типы среди революционеров. Людей, замышляющих общественный переворот, следует   разделять на таких, которые хотят достигнуть этим чего-либо для себя самих, и   на таких, которые имеют при этом в виду своих детей и внуков. Последние опаснее   всего: ибо им присуща вера и спокойная совесть бескорыстных людей. Остальных   можно удовлетворить: господствующее общество еще достаточно богато и разумно   для этого. Опасность начинается, когда цели становятся безличными;   революционеры из безличного интереса имеют право рассматривать всех защитников   существующего порядка как людей, лично заинтересованных, и потому чувствовать   себя выше последних.      

       

455      

       

Политическая   ценность отцовства. Когда человек не имеет сыновей, он не имеет и полного права   участвовать в обсуждении потребностей отдельного государства. Нужно вместе с   другими рисковать самым любимым, чтобы быть крепко привязанным к государству;   нужно иметь в виду счастье своих потомков, т. е. прежде всего иметь   потомков, чтобы принимать естественное участие во всех учреждениях и их   изменении. Развитие высшей морали зависит от того, имеет ли человек сыновей;   это создает в нем неэгоистическое настроение, или, вернее, это расширяет его   эгоизм во времени и заставляет его серьезно преследовать цели, лежащие за   пределами продолжительности его индивидуальной жизни.      

       

456      

       

Гордость   предками. Непрерывным рядом хороших предков вплоть до отца можно по праву   гордиться, – но не вообще рядом предков: ибо последний имеется у всякого.   Происхождение от хороших предков образует настоящую родовитость, знать;   одно-единственное исключение в этой цепи, т. е. один дурной предок,   уничтожает родовитость. Каждого, кто говорит о своей знатности, нужно   спрашивать: не имел ли ты насильника, своекорыстного, распутного, злобного,   жестокого человека среди своих предков? Если он добросовестно и основательно   может ответить «нет», то следует искать его дружбы.      

 457      

       

Рабы и   рабочие. Что мы придаем больше ценности удовлетворению тщеславия, чем всякому   другому благополучию (обеспеченности, устроенности, удовольствиям всякого   рода), – это в смешной мере обнаруживается в том, что каждый (если   отвлечься от политических соображений) желает отмены рабства и сильнее всего   гнушается приводить людей в это состояние; а между тем всякий должен сознаться,   что рабы живут во всех отношениях более обеспеченно и счастливо, чем   современный рабочий, и что труд раба есть очень небольшой труд по сравнению с   трудом «рабочего». Протестуют во имя «человеческого достоинства» – но это,   выражаясь проще, именно и есть то милое тщеславие, которое считает самой тяжкой   участью находиться в неравном общественном положении и публично оцениваться,   как что-то низшее. – Циник иначе мыслит об этом, потому что он презирает   честь, – и потому Диоген был одно время рабом и домашним учителем.      

       

458      

       

Руководящие   умы и их орудия. Мы видим, что великие государственные люди и вообще все, кто   нуждаются во многих людях для осуществления своих планов, поступают одним из   двух способов: либо они весьма тонко и тщательно подбирают людей, подходящих к   их планам, и тогда предоставляют им сравнительно большую свободу, потому что   знают, что природа этих избранных влечет их именно туда, куда хотели бы их   двинуть сами руководители; либо же они плохо выбирают или даже берут все, что   попадается им под руку, но лепят из этой глины нечто пригодное для своих целей.   Это есть более насильственный род вождей, который нуждается и в более покорных   орудиях; их знание людей обыкновенно гораздо меньше, их презрение к людям   гораздо больше, чем у первого рода вождей, но машина, которую они строят,   обыкновенно работает лучше, чем машина из мастерской первых.      

       

459      

       

Произвольное   право необходимо. Юристы спорят о том, должно ли в народе победить полнее всего   продуманное право или же право легче всего понятное. Первое, высшим образцом которого   является римское право, представляется профану непонятным и потому не   выражающим его правового сознания. Народные права, например германские, были   грубы, суеверны, нелогичны, отчасти нелепы, но они соответствовали совершенно   определенным древним местным обычаям и чувствам. – Но где, как у нас,   право уже не есть традиция, там оно может быть лишь приказано и вынуждено; у   всех нас уже нет традиционного правового чувства, поэтому мы должны помириться   с произвольными правами, которые суть выражения необходимости существования   права вообще. А тогда наиболее логичным оказывается во всяком случае наиболее   приемлемое, ибо оно наиболее беспартийно – допуская даже, что в каждом случае   мельчайшая единица меры в отношении между проступком и наказанием определяется   произвольно.      

       

460      

       

Великий   человек толпы. Легко дать рецепт того, что толпа зовет великим человеком. При   всяких условиях нужно доставлять ей то, что ей весьма приятно, или сначала   вбить ей в голову, что то или иное было бы приятно, и затем дать ей это. Но ни   в коем случае не сразу; наоборот, следует завоевывать это с величайшим   напряжением, или делать вид, что завоевываешь. Толпа должна иметь впечатление,   что перед ней могучая и даже непобедимая сила воли; или по крайней мере должно   казаться, что такая сила существует. Сильной волей восхищается всякий, потому   что ни у кого ее нет, и всякий говорит себе, что, если бы он обладал ею, для   нее и для его эгоизма не было бы границ. И если обнаруживается, что такая   сильная воля осуществляет что-либо весьма приятное толпе, вместо того чтобы   прислушиваться к желаниям своей алчности, то этим еще более восхищаются и с   этим поздравляют себя. В остальном такой человек должен иметь все качества   толпы: тогда она тем менее будет стыдиться перед ним, и он будет тем более популярен.   Итак, пусть он будет насильником, завистником, эксплуататором, интриганом,   льстецом, пролазой, спесивцем – смотря по обстоятельствам.      

       

461      

       

Монарх и   Бог. Отношения людей к их монарху во многих случаях напоминают их отношения к   Богу; ведь монарх часто бывал представителем Бога или по крайней мере его   первосвященником. Это почти жуткое настроение, слагающееся из почитания, страха   и стыда, значительно ослабло теперь, но иногда оно вновь разгорается и пристает   вообще к могущественным личностям. Культ гения есть отзвук этого бого-,   монархопочитания. Всюду, где существует стремление возносить отдельных людей в   сверхчеловеческую сферу, возникает и склонность представлять себе целые слои   народа более грубыми и низкими, чем они суть на самом деле.      

       

462      

       

Моя   утопия. При лучшем общественном строе тяжелый труд и жизненная нужда должны   будут выпадать на долю тех, кто менее всего страдает от этого, т. е. на   долю самых тупых людей, и эта пропорция должна будет прогрессивно   распространяться на всех, вплоть до того, кто сильнее всего ощущает высшие и   самые утонченные роды страдания и потому продолжает страдать даже при   величайшем облегчении жизни.      

 463      

       

Безумие   в учении о перевороте. Существуют политические и социальные фантазии, которые   пламенно и красноречиво призывают к перевороту всего общественного порядка,   исходя из веры, что тогда тотчас же как бы сам собой воздвигнется   великолепнейший храм прекрасной человечности. В этой опасной мечте слышен еще   отзвук суеверия Руссо, которое верит в чудесную первичную, но как бы засыпанную   посторонними примесями благость человеческой природы и приписывает всю вину   этой непроявленности учреждениям культуры – обществу, государству, воспитанию.   К сожалению, из исторического опыта известно, что всякий такой переворот снова   воскрешает самые дикие энергии – давно погребенные ужасы и необузданности   отдаленнейших эпох; что, следовательно, переворот хотя и может быть источником   силы в ослабевшем человечестве, но никогда не бывает гармонизатором,   строителем, художником, завершителем человеческой природы. – Не умеренная   натура Вольтера, склонная к упорядочению, устроению, реформе, а страстные   безумия и полуобманы Руссо пробудили оптимистический дух революции, против   которого я восклицаю: «Ecrasez l'infame!» Этим духом надолго был изгнан дух   просвещения и прогрессивного развития; подумаем – каждый про себя, – можно   ли снова вызвать его к жизни!      

       

464      

       

Мера.   Полная решительность в мышлении и исследовании, т. е. свободомыслие, став   свойством характера, делает умеренным в действовании: ибо она ослабляет алчность,   привлекает к себе много наличной энергии, направляя ее на духовные цели, и   обнаруживает малую полезность или бесполезность и опасность всех внезапных   перемен.      

       

465      

       

Воскресение   духа. На одре политической болезни народ обыкновенно обновляет себя и вновь   приобретает свой дух, который он постепенно утратил в искании и утверждении   своего могущества. Культура обязана высшими своими плодами политически   ослабленным эпохам.      

       

466      

       

Новые   мнения в старом доме. За переворотом мнений не тотчас следует переворот учреждений;   напротив, новые мнения еще долго живут в опустевшем и неуютном доме своих предшественников   и даже сохраняют его из нужды в жилище.      

       

467      

       

Школьное   дело. Школьное дело будет в крупных государствах в лучшем случае посредственным,   по той же причине, по которой в больших кухнях пища изготовляется в лучшем случае   посредственно.      

       

468      

       

Невинная   коррупция. Во всех учреждениях, в которые не проникает свежий воздух общественной   критики, вырастает, подобно грибу, невинная коррупция (так, например, в ученых   корпорациях и сенатах).      

       

469      

       

Ученые в   качестве политиков. На долю ученых, которые становятся политиками, выпадает   обыкновенно комическая роль быть чистой совестью политики.      

       

470      

       

Волк,   спрятанный за овцой. Почти каждый политик при известных обстоятельствах   настолько нуждается в честном человеке, что он, подобно голодному волку,   врывается в овчарню, – но не для того, чтобы пожрать похищенного барана, а   для того, чтобы спрятаться за его мягкой спиной.      

 471      

       

Эпохи   счастья. Счастливый век совершенно невозможен потому, что люди хотят только   желать его, но не хотят его иметь, и каждый отдельный человек, когда на его   долю выпадают счастливые дни, прямо-таки научается молиться о беспокойстве и   беде. Судьба людей устроена так, что они могут иметь счастливые мгновения – и   всякая жизнь имеет таковые, – но не счастливые эпохи. Тем не менее   последние сохранятся в фантазии человека в виде мечты о том, что «лежит за   горами»; это есть наследие праотцев, ибо понятие счастливого века с древнейших   времен заимствовалось, очевидно, из того состояния, когда человек, после   чудовищных напряжений на войне и охоте, предавался покою, протягивал свои члены   и слышал над собой веяние крыльев сна. Человек рассуждает ошибочно, когда, в   силу такой старой привычки, он представляет себе, что и теперь, после целых   эпох нужды и труда, он может с соответствующей интенсивностью и   продолжительностью вкусить это состояние счастья.      

       

472      

       

Религия   и правительство. Пока государство, или, говоря точнее, – правительство,   рассматривает себя как опекуна несовершеннолетней толпы и в ее интересах   обсуждает вопрос, нужно ли сохранить или устранить религию, – до тех пор   он, вероятно, будет всегда решаться в пользу сохранения религии. Ибо религия   удовлетворяет душу отдельной личности в случае потери, нужды, ужаса, недоверия,   т. е. там, где правительство чувствует себя бессильным сделать что-либо   непосредственно для облегчения душевных страданий частного лица; и даже при   общих, неизбежных и ближайшим образом неустранимых бедствиях (при голоде,   денежных кризисах, войнах) религия внушает толпе спокойное, выжидательное,   доверчивое поведение. Всюду, где необходимые или случайные недостатки   государственного управления или опасные последствия династических интересов   будут обнаруживаться проницательным людям и приводить их в строптивое   настроение, – непроницательные будут видеть перст Божий и покорно   подчиняться велениям свыше (понятие, в котором обыкновенно сливаются   божественные и человеческие порядки управления); и этим обеспечивается   внутренний гражданский мир и непрерывность развития. Сила, которая лежит в   единстве народного сознания, в одинаковых мнениях и общих целях, охраняется и   скрепляется религией, за исключением тех редких случаев, когда духовенство не   может сойтись в цене с государственной властью и вступает в борьбу с ней. Но   обыкновенно государство умеет расположить в свою пользу священников, потому что   оно нуждается в их интимнейшем и сокровенном воспитании душ и умеет ценить   служителей, которые по внешности преследуют совершенно иные интересы. Без   содействия духовенства еще и теперь никакая власть не может стать «легитимной»,   как это понял Наполеон. – Таким образом, абсолютное опекающее   правительство и тщательное сохранение религии необходимо идут рука об руку. При   этом надо предполагать, что правящие лица и классы просвещены относительно   пользы, которую приносит им религия, и, таким образом, в известной мере   чувствуют себя выше религии, поскольку они пользуются ею как средством; поэтому   здесь берет свое начало свободомыслие. – Но как обстоит дело, когда начинает   пробиваться то совершенно иное понимание правительства, которое провозглашается   в демократических государствах? Когда в правительстве видят не что иное, как   орудие народной воли, не какие-либо «верхи» по сравнению с «низами», а исключительно   функцию единственного суверена, народа? Здесь правительство может занять в   отношении религии ту же самую позицию, что и народ; всякое распространение   просвещения должно будет находить отзвук в представителях народа, использование   и эксплуатация религиозных сил и утешений окажутся уже не столь легко   возможными (разве только в том случае, если могущественные вожди партий будут   некоторое время иметь влияние, аналогичное влиянию просвещенного деспотизма).   Но если государство уже не смеет извлекать пользы из самой религии или народ   имеет слишком разнообразные понятия о религиозных вопросах, так что он уже не   может позволить правительству никакого определенного однообразного способа   действий в религиозных мероприятиях, – то выходом из этого неизбежно   явится то, что религия будет рассматриваться как частное дело и ответственность   за нее будет переложена на совесть и привычку каждого отдельного человека.   Результатом этого прежде всего окажется кажущееся усиление религиозного   чувства, так как теперь выступят и до последних пределов разойдутся скрытые и   подавленные движения этого чувства, которым государство непроизвольно или   намеренно не давало простора; позднее обнаруживается, что религия задавлена   сектами и что множество драконовых зубов было посеяно в тот момент, когда   религия была превращена в частное дело. Наличие спора, враждебное обнажение   всех слабостей религиозных исповеданий приводит к тому, что остается лишь один   выход: все лучшие и более одаренные люди должны признать безверие своим   «частным делом» – и этот образ мыслей получает отныне перевес и в умах господствующих   лиц и, почти против их воли, придает их мероприятиям характер, враждебный   религии. Как только это наступает, настроение людей, еще руководимых верой,   которые прежде обоготворяли государство, как некую полусвятыню или подлинную   святыню, сменяется настроением, решительно враждебным государству; они   выслеживают мероприятия правительства, стараются задержать их, встать им   поперек пути, по возможности тревожить правительство, и пылом своей борьбы   внушают противным, неверующим партиям почти фанатическое увлечение   государством; и этому втайне еще содействует то, что в этих кругах, со времени   отказа от религии, умы еще ощущают пустоту и предварительно пытаются найти   возмещение и своего рода заполнение в преданности государству. После этой, быть   может, весьма длительной переходной борьбы решается, наконец, достаточно ли еще   сильны религиозные партии, чтобы возвратить старое состояние и повернуть назад   колесо, – в таком случае государством неизбежно овладевает просвещенный   деспотизм (быть может, менее просвещенный и более боязливый, чем   прежде), – или же побеждают безрелигиозные партии и в течение нескольких   поколений препятствуют преемственному распространению враждебного направления,   например, с помощью школ и воспитания, и, наконец, делают его совершенно   невозможным. Но затем и у них слабеет упомянутое увлечение государством; все   яснее становится, что вместе с религиозным обоготворением, для которого   государство было таинством и сверхмировым созданием, потрясено и почтительное,   основанное на авторитете, отношение к нему. Отныне отдельные лица интересуются   им, лишь поскольку оно может быть им полезно или вредно, и всеми силами   теснятся к нему, чтобы приобрести влияние на него. Но это соперничество вскоре   становится слишком велико, люди и партии меняются слишком быстро, слишком   яростно сбрасывают друг друга с горы, как только они достигли ее вершины. Всем   мероприятиям, которые проводит правительство, недостает залога длительности;   начинают избегать предприятий, которые десятилетия и столетия должны тихо   произрастать, чтобы принести зрелые плоды. Никто не чувствует иного   обязательства в отношении закона, как только покориться на мгновение власти,   которая внесла этот закон; но тотчас же употребляются усилия, чтобы взорвать ее   новой властью, новообразованным большинством. В конце концов это можно   высказать с уверенностью – недоверие ко всякому управлению, уяснение   бесполезности и изнурительности таких недолговечных распрей влечет людей к   совершенно новому решению: к отмене понятия государства, к устранению   противоположности между «частным» и «публичным». Частные общества шаг за шагом   вовлекают в свою сферу государственные дела: даже самый неподатливый остаток,   который сохранится от прежней работы правительства (например, деятельность,   охраняющая частных лиц от частных же лиц), в конце концов будет также   выполняться частными предприятиями. Пренебрежение к государству, упадок и   смерть государства, разнуздание частного лица (я остерегаюсь сказать: индивида)   есть последствие демократического понятия государства; в этом его миссия. Если   оно исполнило свою задачу – которая, как все человеческое, несет в своем лоне   много мудрого и много неразумного, – если все возвратные припадки старой   болезни преодолены, то раскрывается новая страница в книге сказок   человечества, – страница, на которой можно будет прочитать весьма   диковинные истории, а может быть, и кое-что хорошее. – Чтобы еще раз   коротко повторить все вышесказанное: интерес опекающего правительства и интерес   религии идут рука об руку, так что, когда начинает отмирать последняя,   потрясается и основа государства. Вера в божественный порядок политических дел,   в таинство, которым овеяно существование государства, имеет религиозное   происхождение; если религия исчезнет, то государство неизбежно потеряет свое   покрывало Изиды и не будет возбуждать благоговения. Суверенность народа,   рассматриваемая вблизи, содействует тому, чтобы рассеять даже последнее   очарование и суеверие в области этих чувств; современная демократия есть   историческая форма падения государства. – Горизонты, которые открываются в   результате этого несомненного падения, однако, не во всех отношениях могут быть   названы печальными: рассудительность и себялюбие людей развиты в них лучше всех   прочих их свойств; если государство уже не удовлетворяет запросам этих сил, то   менее всего наступит хаос, а скорее еще более целесообразное учреждение, чем   государство, одержит победу над государством. Человечество уже пережило смерть   некоторых организованных сил – как, например, родовой общины, которая в течение   тысячелетий была более могущественна, чем семья, и даже властвовала и управляла   задолго до возникновения последней. Мы сами видим, как столь значительная   правовая и социальная идея семьи, которая некогда господствовала всюду в пределах   римской культуры, становится все слабее и бессильнее. Так и позднейшее   поколение будет видеть, как государство в отдельных местах земли все более   теряет свое значение – представление, которое многие современные люди едва   могут помыслить без страха и отвращения. Активно содействовать распространению   и осуществлению этого представления есть, правда, дело иное: нужно иметь весьма   самоуверенное мнение о своем уме и очень плохо понимать историю, чтобы уже   теперь приложить руку к плугу, – тогда как еще никто не может указать   семян, которые были посеяны на взрытой почве. Итак, доверимся «рассудительности   и себялюбию людей» и будем надеяться, что государство теперь еще устоит добрый   промежуток времени и что разрушительные попытки слишком ревностных и поспешных   полуневежд будут отвергнуты!      

 473      

       

Социализм   в отношении его средств. Социализм есть фантастический младший брат почти   отжившего деспотизма, которому он хочет наследовать; его стремления,   следовательно, в глубочайшем смысле слова реакционны. Ибо он жаждет такой полноты   государственной власти, какою обладал только самый крайний деспотизм, и он даже   превосходит все прошлое тем, что стремится к формальному уничтожению личности;   последняя представляется ему неправомерной роскошью природы, и он хочет   реформировать ее, превратив ее в целесообразный орган коллектива. В силу своего   родства он всегда появляется поблизости всякой чрезмерно развитой власти, как   старый типичный социалист Платон – при дворе сицилийского тирана; он приветствует   цезаристское могущественное государство века (а при случае и содействует ему),   потому что, как сказано, он хочет стать его наследником. Но даже это наследство   было бы недостаточно для его целей, он нуждается в такой верноподданнической   покорности всех граждан абсолютному государству, какая еще не существовала   доселе; и так как он уже не может рассчитывать на старое религиозное   благоговение перед государством, а, напротив, непроизвольно должен содействовать   его устранению – потому что он стремится к устранению всех существующих государств, –   то ему остается надеяться лишь на краткое и случайное существование с помощью самого   крайнего терроризма. Поэтому он втайне подготовляется к террористической власти   и вбивает в голову полуобразованных масс, как гвоздь, слово «справедливость»,   чтобы совершенно лишить их разума (после того, как этот разум уже сильно   пострадал от полуобразованности) и внушить им добрую совесть для той злой игры,   которую они должны разыграть. – Социализм может послужить к тому, чтобы   особенно грубо и внушительно убедить в опасности всякого накопления   государственной власти и в этом смысле внушить вообще недоверие к государству.   Когда его хриплый голос присоединяется к боевому кличу «как можно больше   государства», то сначала этот клич становится шумнее, чем когда-либо; но скоро   с тем большей силой доносится и противоположный клич: «как можно меньше   государства!»      

       

474      

       

Страх   государства перед духовным развитием. Греческий полис, подобно всякой организованной   политической силе, был исключительно недоверчивым к росту образования; его   могущественная основная тенденция оказывала почти всегда лишь парализующее и   задерживающее действие на этот рост. Он не хотел допустить никакой истории,   никакого движения культуры; установленное государственным законом воспитание   должно было быть обязательным для всех поколений и удерживать их на одном   уровне. И не иного хотел позднее также Платон для своего идеального   государства. Таким образом, культура развилась вопреки полису; правда, косвенно   и против своей воли последний содействовал этому развитию, поскольку честолюбие   отдельной личности возбуждалось в полисе в высочайшей степени, так что, раз   попав на путь духовного развития, она шла по нему до самого конца. Против этого   нельзя ссылаться на прославляющую речь Перикла; ибо она есть лишь большой оптимистический   вымысел, рисующий мнимо необходимую связь между полисом и афинской культурой;   эта речь служит у Фукидида, непосредственно перед наступлением ночи в Афинах   (чумы и потери традиции), как бы просветляющей вечерней зарей, при свете   которой забываешь о плохом дне, который ей предшествовал.      

       

475      

       

Европейский   человек и уничтожение наций. Торговля и промышленность, общение через письма и   книги, общность всей высшей культуры, быстрая перемена дома и местности, теперешняя   кочевая жизнь всех не-землевладельцев – все эти условия неизбежно ведут за   собой ослабление и в конце концов уничтожение наций, по крайней мере   европейских; так что из всех них, в результате непрерывных скрещиваний, должна   возникнуть смешанная раса – раса европейского человека. Этой цели сознательно   или бессознательно противодействует теперь обособление наций через возбуждение   национальной вражды, но все же смешение медленно подвигается вперед, несмотря   на временные обратные течения; этот искусственный национализм, впрочем, столь   же опасен, как был опасен искусственный католицизм, ибо он, по существу, есть   насильственное чрезвычайное и осадное положение, которое немногие устанавливают   над многими, и нуждается в хитрости, лжи и насилии, чтобы сохранить свою   репутацию. Не интерес многих (народов), как обыкновенно говорится, а прежде   всего интерес правящих династий, далее – определенных классов торговли и   общества влечет к национализму; кто раз постиг это, тот должен безбоязненно   выдавать себя за доброго европейца и активно содействовать слиянию наций; этому   делу немцы могут оказать помощь в силу их старого испытанного свойства быть   толмачами и посредниками народов. – Кстати: вся проблема евреев имеет   место лишь в пределах национальных государств, так как здесь их активность и   высшая интеллигентность, их от поколения к поколению накоплявшийся в школе   страдания капитал ума и воли должны всюду получить перевес и возбуждать зависть   и ненависть; поэтому во всех теперешних нациях – и притом чем более последние   снова хотят иметь национальный вид – распространяется литературное бесчинство   казнить евреев, как козлов отпущения, за всевозможные внешние и внутренние   бедствия. Раз дело будет идти уже не о консервировании наций, а о создании   возможно крепкой смешанной европейской расы, – еврей будет столь же пригодным   и желательным ингредиентом, как и всякий другой национальный остаток.   Неприятные и даже опасные свойства имеются у каждой нации, у каждого человека;   жестоко требовать, чтобы еврей составлял исключение. Пусть даже эти свойства   имеют у него особенно опасный и устрашающий характер; и, быть может, новейший   еврей-биржевик есть самое отвратительное изобретение всего человеческого рода.   Тем не менее я хотел бы знать, сколько снисхождения следует оказать в общем   итоге народу, который, не без нашей совокупной вины, имел наиболее   многострадальную историю среди всех народов и которому мы обязаны самым   благородным человеком (Христом), самым чистым мудрецом (Спинозой), самой   могущественной книгой и самым влиятельным нравственным законом в мире. Сверх   того: в самую темную пору средневековья, когда азиатские тучи тяжело облегли   Европу, именно иудейские вольнодумцы, ученые и врачи удержали знамя просвещения   и духовной независимости под жесточайшим личным гнетом и защитили Европу против   Азии; их усилиям мы по меньшей мере обязаны тем, что могло снова   восторжествовать более естественное, разумное и во всяком случае немифическое   объяснение мира и что культурная цепь, которая соединяет нас теперь с   просвещением греко-римской древности, осталась непорванной. Если христианство   сделало все, чтобы овосточить Запад, то иудейство существенно помогало   возвратной победе западного начала; а это в известном смысле равносильно тому,   чтобы сделать задачу и историю Европы продолжением греческой задачи и истории.      

 476      

       

Кажущееся   превосходство Средних веков. Средние века в лице церкви создали учреждение с   совершенно универсальной, объемлющей все человечество целью, и к тому же целью,   которая, по-видимому, служила высшим интересам человечества; по сравнению с ней   цели государств и наций, о которых свидетельствует новая история, производят   тягостное впечатление: они кажутся мелочными, низменными, материальными,   пространственно-ограниченными. Но это различное впечатление, испытываемое   воображением, не должно влиять на наше суждение; ибо это универсальное   учреждение соответствовало искусственным, основанным на фикциях потребностям,   которые оно должно было сперва создавать там, где их не было (потребность в   спасении); новые же учреждения отвечают действительной нужде; и наступает пора,   когда возникнут учреждения, которые будут предназначены служить подлинным общим   потребностям всех людей и которые заслонят и предадут забвению свой   фантастический прообраз – католическую церковь.      

       

477      

       

Война   необходима. Только мечтательность и прекраснодушие могут ожидать от человечества   еще многого (или даже особенно многого), когда оно разучится вести войны.   Доселе же нам неведомы иные средства, которые могли бы так же сильно и верно,   как всякая великая война, внушать слабеющим народам такую грубую походную энергию,   такую глубокую безличную ненависть, такое хладнокровие убийцы со спокойной   совестью, такой общий организованный пыл в уничтожении врага, такое гордое   равнодушие к великим потерям, к своей собственной жизни и к жизни близких,   такой глухой, подобный землетрясению, трепет души; пробивающиеся здесь ручьи и   потоки, которые, правда, катят с собой камни и всякий сор и уничтожают поля   нежньк культур, позднее, при благоприятных обстоятельствах, с новой силой   приводят во вращение механизмы духовной мастерской. Культура отнюдь не может   обойтись без страстей, пороков и злобы. – Когда римляне в императорскую   эпоху несколько утомились от войн, они пытались обрести новую силу в травле   зверей, в битвах гладиаторов и в преследовании христиан. Современные англичане,   которые в общем также, по-видимому, отказались от войны, прибегают к иному   средству, чтобы возродить исчезающие силы: они пускаются в те путешествия, мореплавания,   восхождения на горы, которые предпринимаются будто бы с научными целями, в действительности   же для того, чтобы из всякого рода приключений и опасностей привезти домой   избыточную силу. Придется, вероятно, изобрести еще немало подобных суррогатов   войны, но именно из них будет все более уясняться, что такое высокоразвитое и   потому неизбежно вялое человечество, как современное европейское человечество,   нуждается не только вообще в войне, но даже в величайшей и ужаснейшей войне –   т. е. во временном возврате к варварству, – чтобы не потерять из-за   средств к культуре самой своей культуры и жизни.      

       

478      

       

Прилежание   на Юге и на Севере. Прилежание возникает двумя совершенно различными способами.   Ремесленники на Юге становятся прилежными не из стремления к доходу, а из постоянной   нужды других людей. Так как всегда приходит кто-нибудь, чтобы дать подковать лошадь   или починить повозку, то кузнец должен быть прилежен. Если бы никто не   приходил, то он слонялся бы на рынке. В плодородной местности нетрудно   прокормить себя, для этого нужно лишь весьма умеренное количество труда и во   всяком случае не нужно никакого прилежания; в крайнем случае человек стал бы   нищенствовать и был бы удовлетворен. – Напротив, прилежание английских   рабочих основано на инстинкте приобретения; оно сознает себя и свою цель, стремится   через владение к могуществу и через могущество – к возможно большей свободе и   личной знатности.      

       

479      

       

Богатство   как источник родовой знати. Богатство необходимо созидает аристократию расы,   ибо оно позволяет выбирать самых красивых женщин, оплачивать лучших учителей,   оно дает человеку чистоту, время для физических упражнений и прежде всего   избавляет от отупляющего физического труда. В этом смысле оно создает все   условия для возможности через несколько поколений научиться благородно и   красиво ступать и даже поступать: большую свободу духа, отсутствие всего   жалко-мелочного, унижения перед работодателем, грошовой скупости. – Именно   эти отрицательные свойства суть лучший дар счастья для молодого человека;   совсем бедный человек губит себя обыкновенно благородным образом мыслей; он не   подвигается вперед и ничего не зарабатывает, его раса нежизнеспособна. –   Но при этом надо принять во внимание, что богатство оказывает почти то же самое   действие, расходует ли человек 300 или 30 000 талеров в год; далее уже нет   существенного возрастания благоприятствующих условий. Но иметь меньше,   нищенствовать ребенком и унижаться – ужасно; хотя для людей, которые ищут   счастье в блеске дворов, в подчинении могущественным и влиятельным людям или   которые хотят стать церковными иерархами, это может быть верной исходной точкой   (– такое положение научает вкрадываться, согнувшись, в подземные ходы милости).      

       

480      

       

Зависть   и леность на разных путях. Обе враждебные партии, социалистическая и национальная   – или как бы они ни назывались в различных странах Европы, – достойны друг   друга: зависть и леность суть движущие силы обеих. В первом лагере люди хотят   как можно меньше работать руками, в последнем – как можно меньше работать   головой; в последнем чувствуют ненависть и зависть к выдающимся, вырастающим из   самих себя отдельным личностям, которые не хотят добровольно стать в один ряд с   другими с целью массового действия; в первом чувствуют ту же ненависть и   зависть к лучшей, внешне более благоприятно поставленной общественной касте,   подлинная задача которой – созидание высших культурных благ – делает жизнь внутренне   тем более тяжелой и страдальческой. Впрочем, если удается этот дух массового действия   сделать духом высших классов общества, то социалистические полчища вполне   правы, стремясь создать и внешнюю нивелировку между собой и первыми, так как   внутренне, в голове и сердце, они ведь уже нивелированы. – Живите, как   высшие люди, совершайте всегда деяния высшей культуры – и тогда все живущее   признает ваше право, и порядок общества, во главе которого вы стоите, будет   защищен от всякого дурного глаза и злого действия!      

 481      

       

Большая   политика и ее потери. Подобно тому, как народ испытывает величайшие потери,   которые несет с собой война и военная подготовка, не из-за военных издержек,   остановок в торговле и хозяйстве и не из-за стоимости содержания постоянных   армий – как бы велики ни были теперь эти потери, когда восемь государств Европы   расходуют на это ежегодно сумму от двух до трех миллиардов, – а из-за   того, что значительное число самых дельных, сильных и работящих людей из года в   год отвлекается от их настоящих занятий и профессий, чтобы быть   солдатами, – так и народ, который готовится вести большую политику и   обеспечить себе решающий голос среди самых могущественных государств, несет   свои величайшие потери совсем не в том, в чем их обыкновенно видят. Правда, с   этого времени он постоянно жертвует множество самых выдающихся талантов на   «алтарь отечества» или национального честолюбия, тогда как прежде этим   талантам, которых теперь поглощает политика, были открыты иные сферы действия.   Но в стороне от этих публичных гекатомб совершается, быть может, гораздо более   ужасающее зрелище, которое непрерывно разыгрывается одновременно в сотне тысяч   актов: каждый дельный, работящий, одаренный, честолюбивый человек такого   жадного до политических лавров народа проникается этой жадностью и уже не   принадлежит, как прежде, всецело своему собственному делу: ежедневно новые   вопросы и заботы государственного блага поглощают ежедневную дань от капитала   ума и сердца каждого гражданина; сумма этих жертв и потерь индивидуальной   энергии и труда столь огромна, что политический расцвет народа почти с   необходимостью влечет за собою духовное обеднение и ослабление, меньшую   производительность в делах, которые требуют большой сосредоточенности и   односторонности. Под конец позволительно спросить: окупается ли весь этот   расцвет и блеск целого (который ведь проявляется лишь в виде страха других государств   перед новым колоссом и в виде добытых у них благоприятных условий для развития   национальной торговли и хозяйства), если этому грубому и пестрящему цветку   нации должны быть принесены в жертву все более благородные, нежные и духовные   цветы и растения, которыми доселе так изобиловала ее почва?      

       

482      

       

И еще   раз повторяю. Общественные мнения – частные лености.      

       

 ОТДЕЛ ДЕВЯТЫЙ: ЧЕЛОВЕК   НАЕДИНЕ С СОБОЙ      

       

483      

       

Враги   истины. – Убеждения суть более опасные враги истины, чем ложь.      

       

484      

       

Мир   навыворот. Мы критикуем мыслителя сильнее, когда он устанавливает неприятное   нам положение; однако было бы разумнее делать это, когда его положение нам   приятно.      

       

485      

       

Сильный   характер. Гораздо чаще кажется сильным характером человек, следующий всегда   своему темпераменту, чем следующий всегда своим принципам.      

       

486      

       

Одно   необходимо. Одно нужно иметь: либо от природы легкую душу, либо душу, облегченную   искусством и знанием.      

       

487      

       

Страсть   к делам. Кто направляет свою страсть на дела (науки, государственное благо, интересы   культуры, искусства), тот отнимает много огня у своей страсти к личностям (даже   если они суть представители этих дел, как государственные люди, философы,   художники суть представители своих творений).      

 488      

       

Спокойствие   в деянии. Подобно тому, как водопад в своем падении становится более медленным   и парящим, так и великий человек дела действует обыкновенно с большим спокойствием,   чем можно было ожидать от его бурного порыва перед действием.      

       

489      

       

Не   слишком глубоко. Лица, которые воспринимают какую-либо вещь до последней ее глубины,   редко остаются ей верными. Они ведь вынесли глубину на свет; и тогда в ней   всегда обнаруживается много худого.      

       

490      

       

Безумие   идеалистов. Все идеалисты воображают, что дело, которому они служат, существенно   лучше, чем другие дела в мире, и не хотят поверить, что, если их делу вообще   суждено расцвести, ему необходим тот же дурно пахнущий навоз, который нужен и   всем иным человеческим начинаниям.      

       

491      

       

Самонаблюдение.   Человек хорошо защищен от самого себя, от разведок и осады со стороны самого   себя: он обыкновенно может распознать только свои внешние укрепления. Сама крепость   ему недоступна и даже невидима – разве только друзья и враги сыграют роль предателей   и тайными путями введут его самого в нее.      

       

492      

       

Правильная   профессия. Мужчины редко выдерживают профессию, относительно которой они не   верят или не уговаривают себя, что она, в сущности, важнее, чем все остальные.   И так же обстоит дело с женщинами в отношении их любовников.      

       

493      

       

Благородство   умонастроения. Благородство умонастроения состоит в значительной мере из   добродушия и недостатка недоверия, т. е. содержит именно то, над чем так   часто глумятся и выше чего сознают себя корыстолюбивые и добившиеся успеха   люди.      

       

494      

       

Цель и   пути. Многие упорны в отношении раз избранного пути, немногие – в отношении   цели.      

       

495      

       

Возмущающее   в индивидуальном образе жизни. Все крайне индивидуальные мероприятия жизни   возбуждают людей против того, кто к ним прибегает; они чувствуют, что   необычайный образ жизни, которым пользуется для своего блага такой человек,   унижает их, как обыденных существ.      

       

496      

       

Привилегия   величия. Привилегия величия состоит в том, что оно способно осчастливить малыми   дарами.      

       

497      

       

Непроизвольное   благородство. Человек ведет себя непроизвольно благородно, когда он научился   ничего не желать от людей и всегда давать им.      

 498      

       

Условие   героизма. Когда человек хочет стать героем, то сначала змея должна стать драконом,   иначе у него не будет надлежащего врага.      

       

499      

       

Друг.   Сорадость, а не сострадание создает друга.      

       

500      

       

Использовать   отлив и прилив. Для целей познания надо уметь использовать то внутреннее   течение, которое влечет нас к чему-либо, и вместе с тем то, которое через   некоторое время уносит нас от него.      

       

501      

       

Удовольствие   от самого себя. Говорят об «удовольствии от самого дела»; но в действительности   это есть удовольствие от самого себя с помощью дела.      

       

502      

       

Скромный.   Кто скромен в отношении людей, тот обнаруживает тем большее самомнение в   отношении объектов (города, государства, общества, времени, человечества). Это   есть его месть.      

       

503