1 2 3 4 5 6 
С толпою.        

Он бегает до сих пор за толпою и расточает ей хвалу: но   наступит день, и он станет ее противником! Ибо он следует за нею, полагая, что   его лень найдет при этом подобающее ей место: ему еще неизвестно, что толпа   недостаточно ленива для него! что она всегда рвется вперед! что она не   позволяет никому стоять на месте! — А он так охотно стоит на месте!      

       

171      

       

Слава.        

Когда благодарность многих к одному отбрасывает всякий стыд,   возникает слава.      

       

172      

       

Портящий вкус:        

А: “Ты портишь вкус! — так говорят повсюду”. Б:   “Несомненно. Я порчу вкус к его партии — этого не прощает мне ни одна партия”.      

       

173      

       

Быть глубоким и казаться глубоким.        

Кто знает себя глубоко, заботится о ясности; кто хотел бы   казаться толпе глубоким, заботится о темноте. Ибо толпа считает глубоким все   то, чему она не может видеть дна: она так пуглива и так неохотно лезет в воду!      

       

174      

       

В сторону.        

Парламентаризм, т. е. публичное разрешение на право   выбора между пятью политическими мнениями, льстит многим, которые не прочь   выглядеть самостоятельными и индивидуальными и бороться за свои мнения. Но в   конечном счете безразлично, велено ли стаду иметь одно мнение или разрешены все   пять, — кто уклоняется от пяти общественных мнений и отступает в сторону,   тот всегда оказывается один на один против всего стада.      

 175      

       

О красноречии.        

Кто до сих пор обладал самым убедительным красноречием!   Барабанная дробь: и покуда ею владеют короли, они все еще остаются лучшими   ораторами и подстрекателями масс.      

       

176      

       

Сострадание.        

Бедные царствующие монархи! Все их права нынче неожиданно   превращаются в притязания, а все эти притязания обернутся вскоре самомнением! И   стоит лишь им сказать “мы” или “мой народ”, как старая злая Европа уже   улыбается. Поистине обер-церемониймейстер нового мира не стал бы с ними   церемониться; возможно, он издал бы декрет: “Les souverains rangent aux   parvenus”.      

       

177      

       

К “вопросу о воспитании”.        

В Германии высокоразвитому человеку недостает большого   воспитательного средства: смеха высокоразвитых людей; они не смеются в   Германии.      

       

178      

       

К моральному просвещению.        

Нужно разубедить немцев в их Мефистофеле и в их Фаусте в   придачу. Это два моральных предрассудка против ценности познания.      

       

179      

       

Мысли.        

Мысли суть тени наших ощущений — всегда более темные, более   пустые, более простые, чем последние.      

       

180      

       

Хорошие времена свободных умов.        

Свободные умы даже перед наукой отстаивают свои вольности —   и подчас им предоставляют еще это, — покуда еще стоит церковь! Лишь   постольку для них нынче хорошие времена.      

       

181      

       

Следование и предшествование.        

А: “Из этих двух один всегда будет следовать, а другой   всегда предшествовать, куда бы их ни завела судьба. И все-таки  первый   стоит выше второго по добродетели и уму!” Б: “И все-таки? И все-таки? Это   сказано для других, не для меня, не для нас! — Fit secundum regulam”.      

       

182      

       

В одиночестве.        

Когда живут в одиночестве, не говорят слишком громко, да и   пишут не слишком громко: ибо боятся пустого отголоска — критики нимфы   Эхо. — И все голоса звучат иначе в одиночестве!      

       

183      

       

Музыка лучшего будущего.        

Первым музыкантом стал бы мне тот, кто знает только скорбь   глубочайшего счастья, и никакой другой скорби: такого до сих пор еще не было.      

 184      

       

Юстиция.        

Лучше дать себя обкрадывать, чем обставлять себя   пугалами, — этой мой вкус. И это при всех обстоятельствах дело вкуса — не   больше!      

       

185      

       

Бедный.        

Он сегодня беден: но не потому, что у него все отняли, а   потому, что он все отшвырнул — зачем ему это! Он привык находить. —  Бедны   те, кто ложно толкует его добровольную бедность.      

       

186      

       

Нечистая совесть.        

Все, что он нынче делает, — честно и заурядно, — и   все-таки его мучит при этом совесть. Ибо незаурядное — его задача.      

       

187      

       

Оскорбительное в исполнении.        

Этот художник оскорбляет меня манерой исполнения своих   наитий, очень хороших наитий: все исполнено столь подробно и подчеркнуто и с   такими грубыми приемами убеждения, словно бы он говорил с чернью. Посвятив   некоторое время его искусству, мы все время находимся как бы “в дурном   обществе”.      

       

188      

       

Труд.        

Как близок нынче и самый праздный из нас к труду и   труженику! Царственная учтивость в словах “все мы труженики!” еще при Людовике   ХV была бы цинизмом и непристойностью.      

       

189      

       

Мыслитель.        

Он мыслитель: это значит, он умеет воспринимать вещи проще,   чем они суть.      

       

190      

       

Против хвалителей.        

А: “Бываешь хвалим только равными!” Б: “Да! И кто тебя   хвалит, говорит тебе: ты равен мне!”      

       

191      

       

Против иной защиты.        

Наиковарнейший способ причинить вред какой-либо вещи — это   намеренно защищать ее ложными доводами.      

       

192      

       

Благодушные.        

Что отличает тех благодушных, у которых доброжелательство   сияет на лице, от прочих людей? Они отлично чувствуют себя в присутствии каждой   новой персоны и быстро влюбляются в нее; они желают ей за это добра, их первое   суждение: “она нравится мне”. У них следует друг за другом: желание присвоения   (значимость другого мало беспокоит их), быстрое присвоение, радость обладания и   поступки в пользу обладаемого.      

 193      

       

Остроумие Канта.        

Кант хотел шокирующим для “всего мира” способом доказать,   что “весь мир” прав: в этом заключалось тайное остроумие этой души. Он писал   против ученых в пользу народного предрассудка, но для ученых, а не для народа.      

       

194      

       

“Искренний”.        

Этот человек, по-видимому, всегда руководствуется скрытыми   доводами: ибо у него всегда на языке и почти на ладони доводы, о которых можно   сообщить.      

       

195      

       

Смешно.        

Взгляните! Взгляните! Он убегает от людей, а они следуют за   ним, потому что он бежит перед  ними, — настолько они стадо!      

       

196      

       

Границы нашего слуха.        

Слышат только те вопросы, на которые в состоянии найти   ответ.      

       

197      

       

Посему осторожно!        

Ничем мы столь охотно не делимся с другими, как покровом   тайны — со всем тем, что под ним.      

       

198      

       

Досада гордого.        

Гордый досадует даже на тех, кто продвигает его вперед: он   смотрит злобно на лошадей своей кареты.      

       

199      

       

Щедрость.        

Щедрость у богатого часто есть лишь особого рода   застенчивость.      

       

200      

       

Смеяться.        

Смеяться — значит быть злорадным, но с чистой совестью.      

       

201      

       

В одобрении.        

В одобрении всегда есть нечто шумное: даже в одобрении,   которое мы выказываем по отношению к самим себе.      

       

202      

       

Мот.        

Он еще лишен бедности богача, пересчитавшего уже однажды все   свое сокровище, — он расточает свой ум с неразумием мотовки природы.      

 203      

       

Hic migerr est.        

Обыкновенно у него нет никаких мыслей, — но в порядке   исключения ему приходят в голову дурные мысли.      

       

204      

       

Нищие и вежливость.        

“Не будет невежливостью стучать камнем в дверь, у которой   нет звонка” — так думают нищие и нуждающиеся всякого рода; но никто не   соглашается с ними.      

       

205      

       

Потребность.        

Потребность считается причиною возникновения; на деле она   часто есть лишь следствие возникшего.      

       

206      

       

При дожде.        

Идет дождь, и я вспоминаю о бедных людях, обремененных в   своей тесноте многочисленными заботами и не умеющих скрыть их: каждый, стало   быть, готов от чистого сердца причинить другому зло и сотворить себе даже при   дурной погоде некое жалкое подобие удовольствия. — Это, только это и есть   нищета нищих!      

       

207      

       

Завистник.        

Вот завистник — не следует желать ему детей: он стал бы им   завидовать в том, что не может уже сам быть ребенком.      

       

208      

       

Великий муж!        

Из того, что некто есть “великий муж”, вовсе не следует еще,   что он — муж; возможно, только мальчик, или хамелеон всех возрастов, или   околдованная бабенка.      

       

209      

       

Манера спрашивать об основаниях.        

Существует манера спрашивать нас об основаниях наших   поступков, при которой мы не только забываем о лучших наших основаниях, но и   чувствуем в себе некое пробуждающееся упрямство и отвращение к основаниям   вообще: весьма оглупляющая манера спрашивать и поистине прием тиранических   натур!      

       

210      

       

Мера в прилежании.        

Не следует стремиться превзойти в прилежании своегно отца —   это вредит здоровью.      

       

211      

       

Тайные враги.        

Позволить себе тайного врага это роскошь, для которой обычно   недостаточной оказывается нравственность даже высокоразвитых умов.      

 212      

       

Не поддаваться обману.        

Его уму присущи дурные манеры, он суетлив и вечно заикается   от нетерпения, так что с трудом можно догадаться, в какой просторной и   широкогрудой душе он обитает.      

       

213      

       

Путь к счастью.        

Мудрец спросил дурака, каков путь к счастью. Последний   ответил без промедления, словно бы его спрашивали о дороге к ближайшему городу:   “Удивляйся самому себе и живи на улице!” “Стой, — воскликнул   мудрец, — ты требуешь слишком многого, достаточно уже и того, чтобы   удивляться себе!” Дурак возразил: “Но как можно постоянно удивляться, не   презирая постоянно?”      

       

214      

       

Вера делает блаженным.        

Добродетель только тем дает счастье и некоторое блаженство,   кто твердо верит в свою добродетель, — отнюдь не тем более утонченным   душам, чья добродетель состоит в глубоком недоверии к себе и ко всякой   добродетели. В конце концов и здесь “вера делает блаженным”! — а не    хорошенько заметьте это, добродетель!      

       

215      

       

Идеал и вещество.        

У тебя здесь перед глазами превосходный идеал, но   представляешь ли и ты собою такой превосходный камень, чтобы из тебя можно было   бы изваять этот божественный образ? И не есть ли — без этого — весь твой труд   варварское изваяние? Хула на твой идеал?      

       

216      

       

Опасность в голосе.        

С чересчур громким голосом в глотке почти невозможно иметь   тонкие мысли.      

       

217      

       

Причина и следствие.        

До того как наступит следствие, верят в другие причины, чем   после его наступления.      

       

218      

       

Моя антипатия.        

Я не люблю людей, которые, чтобы вообще оказать влияние,   должны лопаться, как бомбы, и поблизости от которых вечно пребываешь в   опасности потерять внезапно слух — или и того больше.      

       

219      

       

Цель наказания.        

Наказание имеет целью улучшить того, кто   наказывает, —  вот последнее убежище для защитников наказания.      

       

220      

       

Жертва.        

О жертве и жертвоприношении жертвенные животные думают   иначе, чем зрители: но им никогда не давали и слова вымолвить об этом.      

 221      

       

Пощада.        

Отцы и сыновья гораздо больше щадят друг друга, чем матери и   дочери.      

       

222      

       

Поэт и лгун.        

Поэт видит в лгуне своего молочного брата, у которого он   отнял молоко: так тот и остался, жалкий, и не снискал себе даже чистой совести.      

       

223      

       

Викариат чувств.        

“И глаза имеют, чтобы слышать”, - сказал один старый   исповедник, став глухим; “а среди слепых тот — царь, у кого самые длинные уши”.      

       

224      

       

Критика животных.        

Боюсь, что животные рассматривают человека как равное им   существо, которое опаснейшим для себя образом потеряло здравый животный   ум, — как сумасбродное животное, как смеющееся животное, как плачущее   животное, как злосчастнейшее животное.      

       

225      

       

Естественные.        

“Зло всегда производило большой эффект! А природа зла!   Посему будем естественны!” — так в глубине души заключают великие эффектолюбцы   (Effekthascher) человечества, которых слишком часто причисляют к великим людям.      

       

226      

       

Недоверчивые люди и стиль.        

Мы говорим самые сильные вещи просто, предполагая, что   окружающие нас люди верят в нашу силу: подобное окружение воспитывает “простоту   стиля”. Недоверчивые говорят выразительно: недоверчивые поступают выразительно      

       

227      

       

Ошибка, осечка.        

Он не может владеть собою — и отсюда заключает женщина, что   им легко овладеть, и расставляет вокруг него свой аркан; бедняжка, вскоре она   будет его рабой.      

       

228      

       

Против посредников.        

Кто хочет посредничать между двумя решительными мыслителями,   отмечен посредственностью: у него нет глаз для того, чтобы видеть единственное   в своем роде; неразборчивость на лица и уравниловка — признак слабого зрения.      

       

229      

       

Упрямство и верность.        

Он из упрямства крепко держится чего-то, что теперь стало   для него совершенно ясным, — и это он называет “верностью”.      

 230      

       

Нехватка молчаливости.        

Все его существо неубедительно, —  это   происходит оттого, что он ни разу не промолчал ни об одном хорошем поступке,   который он совершил.      

       

231      

       

“Основательные”.        

Тугодумы познания полагают, что медлительность свойственна   познанию.      

       

232      

       

Сновидения.        

Снится — или ничего, или что-то интересное. Нужно учиться и   бодрствовать так же: или никак, или интересно.      

       

233      

       

Опаснейшая точка зрения.        

То, что я сейчас делаю или допускаю, столь же важно для   всего грядущего,  как и величайшее событие прошлого: в этой чудовищной   перспективе воздействия все поступки оказываются одинаково великими и малыми.      

       

234      

       

Утешительная речь музыканта.        

“Твоя жизнь не звучит для людских ушей: для них ты живешь   немой жизнью, и вся тонкость мелодии, вся нежная решительность в последствиях   или намерениях ускользает от них. Правда, отсюда не следует, что ты пойдешь по   широкой улице с полковой музыкой, — но это не дает никаких прав добрым   людям говорить, что твоему образу жизни недостает музыки. Имеющий уши, да   слышит”.      

       

235      

       

Ум и характер.        

Иного возвышает его характер, но ум его остается   несоразмерным с этой верши ной, — бывает и наоборот.      

       

236      

       

Чтобы двигать массами.        

Не должен ли тот, кто хочет двигать массами, быть актером   самого себя? Не должен ли он сперва перевести себя самого на гротескно-ясный   язык и исполнить  всю свою личность и свое дело столь огрубленным и   упрощенным образом?      

       

237      

       

Вежливый.        

“Он так вежлив!” — Да, у него всегда при себе лакомый   кусочек для Цербера, и он так труслив, что каждого принимает за Цербера, и   тебя, и меня, — вот и вся его “вежливость”.      

       

238      

       

Без зависти.        

Он начисто лишен зависти, но в этом нет никакой заслуги: ибо   он хочет завоевать страну, в которой еще никто не бывал и которую едва ли   кто-нибудь видел.      

 239      

       

Безрадостный.        

Одного безрадостного человека вполне достаточно, чтобы   надолго испортить настроение и омрачить небо целому семейству; и лишь чудом   случается, что таковой отсутствует! — Счастье — далеко не столь заразная   болезнь; отчего это происходит?      

       

240      

       

У моря.        

Я не стал бы строить себе дома (и в этом даже мое счастье,   что я не домовладелец!). Но если бы пришлось, я бы выстроил его, подобно многим   римлянам, у самого моря — мне хотелось бы немного посекретничать с этим   прекрасным чудовищем.      

       

241      

       

Творение и художник.        

Этот художник тщеславен, и не более того: в конце концов его   творение есть лишь лупа, которую он предлагает каждому, кто всматривается в   него.      

       

242      

       

Suum cuique.        

Как ни велика алчность моего познания, я могу брать у вещей   только то, что уже мне принадлежит, — владения других продолжают   оставаться в вещах. Позволительно ли человеку быть вором или разбойником!      

       

243      

       

Происхождение “хорошего” и “плохого”.        

Улучшение изобретает только тот, кто способен чувствовать:   “это не хорошо”.      

       

244      

       

Мысли и слова.        

Даже свои мысли нельзя вполне передать словами.      

       

245      

       

Похвалачерез выбор.       

Художник выбирает свои сюжеты: это его манера хвалить.      

       

246      

       

Математика.        

Мы хотим внести тонкость и строгость математики во все   науки, поскольку это вообще возможно; мы желаем этого не потому, что   рассчитываем таким путем познавать вещи, но для того, чтобы установить  этим   наше человеческое отношение к вещам. Математика есть лишь средство общего и   высшего человековедения.      

       

247      

       

Привычка.        

Всякая привычка делает нашу руку более остроумной, а наше   остроумие менее проворным.      

 248      

       

Книги.        

Какой толк в книге, которая даже не уносит нас от всех книг?      

       

249      

       

Вздох познающего.        

“О, эта моя алчность! В этой душе нет никакой   самоотверженности — скорее, ненасытная самость, которая тщится из многих   индивидов как бы видеть своими  глазами и как бы хватать своими  руками, —   самость, стягивающая к себе все прошлое и не желающая потерять что-либо из   того, что могло бы вообще принадлежать ей! О, это пламя моей алчности! О, если   бы я возродился в сотне существ!” — Кто не знает из опыта этого вздоха, тому   неведома и страсть познания.      

       

250      

       

Вина.        

Хотя проницательнейшие судьи ведьм и даже сами ведьмы были   убеждены в том, что они виновны в колдовстве, вины тем не менее не было. Так   обстоит дело со всякой виной.      

       

251      

       

Неузнанные страдальцы.        

Величественные натуры страдают иначе, чем это воображают   себе их почитатели: пуще всего страдают они от неблагородных, мелочных вспышек,   выводящих их из себя в какие-то злые мгновения, короче, от сомнений в   собственном величии — и вовсе не от жертв и мученичества, которых требует от   них их задача. Пока Прометей сострадает людям и жертвует собою ради них, он   счастлив и велик в себе самом; но стоит лишь ему почувствовать зависть к Зевсу   и к почестям, оказываемым последнему смертными, как он начинает страдать!      

       

252      

       

Лучше должником.        

“Лучше оставаться должником, чем расплачиваться монетой, не   носящей нашего образа!” — так требует этого наша суверенность.      

       

253      

       

Всегда дома.        

В один прекрасный день мы достигаем нашей цели —  и   впредь с гордостью указываем на проделанный нами долгий путь. В   действительности мы не замечали, что мы в пути. Нам потому и удалось уйти столь   далеко, что мы на каждом месте мнили себя дома.       

       

254      

       

Против затруднительного положения.        

Кто всегда глубоко погружен в дело, тот выше всякого   затруднительного положения.      

       

255      

       

Подражатели.        

А: “Как? ты не хочешь никаких подражателей?” — Б: “Я не   хочу, чтобы мне в чем-либо подражали; я хочу, чтобы каждый сам сделал себе то,   что делаю я”. — А: “Следовательно —?”      

       

256      

       

Кожный покров.        

Все глубокие люди находят свое блаженство в том, чтобы   однажды уподобиться плавающим рыбам и резвиться на верхушках волн; они наиболее   ценят в вещах их свойство — иметь поверхность: их кожный покров — sit venia   verbo.      

 257      

       

Из опыта.        

Иной и не ведает, как он богат, покуда не узнает, какие   богатые люди все еще обворовывают его.      

       

258      

       

Отрицатели случайности.        

Ни один победитель не верит в случайность.      

       

259      

       

Из рая.        

“Добро и зло суть предрассудки Божьи”, сказала змея.      

       

260      

       

Таблица умножения.        

Один всегда неправ: но с двоих начинается истина. —   Один не может доказать себя: но двоих уже нельзя опровергнуть.      

       

261      

       

Оригинальность.        

Что такое оригинальность? Видеть  нечто такое, что не   носит еще никакого имени и не может быть еще названо, хотя и лежит на виду у   всех. Как это водится у людей, только название вещи делает ее вообще   зримою. — Оригиналы, большей частью, были и нарекателями.      

       

262      

       

Sub specie aeterni.        

А: “Ты все быстрее удаляешься от живущих: скоро они   вычеркнут тебя из своих списков!” — Б: “Это единственное средство разделить с   мертвыми их преимущество”. — А: “Какое преимущество?” — Б: “Не умирать больше”.      

       

263      

       

Без тщеславия.        

Когда мы любим, мы хотим, чтобы наши недостатки оставались   скрытыми — не из тщеславия, но чтобы любимому существу не пришлось страдать.   Да, любящий хотел бы выглядеть неким богом — и опять же не из тщеславия.      

       

264      

       

Что мы делаем.       

Что мы делаем, того никогда не понимают, но всегда лишь   хвалят и порицают.      

       

265      

       

Последний скепсис.        

Что же такое в конце концов человеческие истины? — Это   — неопровержимые  человеческие заблуждения.      

       

266      

       

Где нужна жестокость.        

Кто обладает величием, тот жесток к своим добродетелям и   расчетам второго ранга.      

 267      

       

С одной великой целью.        

С одной великой целью оказываешься сильнее даже   справедливости, не только своих поступков и своих судей.      

       

268      

       

Что делает героическим?        

Одновременно идти навстречу своему величайшему страданию и   своей величайшей надежде.      

       

269      

       

Во что ты веришь?        

В то, что все вещи должны быть наново взвешены.      

       

270      

       

Что говорит твоя совесть?        

“Ты должен стать тем, кто ты есть”.      

       

271      

       

В чем твои величайшие опасности?        

В сострадании.      

       

272      

       

Что ты любишь в других?