1 2 3 4 5 6 7 8 9 

– Привет, мистер Зед, – сказал Бретт, появляясь в открытой двери оранжерейки.

Мэтт Залески, который терпеть не мог, когда его называли “мистер Зед”, хотя и еще кое-кто на заводе называл его так, что-то буркнул вместо приветствия. Барбара подошла к ним, чмокнула отца и ушла на кухню готовить горячий солодовый напиток.

– Ух ты! – вырвалось у Бретта. Решив проявить к хозяину внимание, он принялся оглядывать полки, заставленные горшками, и свисавшие с потолка корзиночки с орхидеями. – До чего же это здорово, когда у человека есть свободное время, которое он может отдавать такой красоте. – Он не заметил, как при этом поджал губы Мэтт. Указав на Catasetum saccatum, которая росла на полочке среди еловой коры, Бретт с восторгом добавил:

– Какая красавица! Точно птица в полете.

На мгновение Мэтт оттаял, залюбовавшись вместе со своим гостем роскошным пурпурно-коричневым цветком, протянувшим вверх свою чашечку и причудливые лепестки.

– Пожалуй, в самом деле похожа на птицу, – согласился он. – Я этого раньше никогда не замечал.

Неосторожным вопросом Бретт нарушил установившийся было мир.

– А как на конвейере, мистер Зед, – веселый был денек? Это ваше движущееся чудовище еще держится?

– Если оно и держится, – сказал Мэтт Залески, – то не благодаря дизайнерам, которые выдумывают всякие бредовые модели, а нам потом их выполняй.

– Ну, вы же знаете, чем мы занимаемся. Только и думаем, как бы задать вам, специалистам по железякам, головоломку потруднее, а то ведь вы того и гляди заснете. – Бетт обожал легкое подтрунивание – он сыпал беззлобными шутками столь же естественно, как дышал. К сожалению, он никак не мог уразуметь, что отец Барбары воспринимает это иначе и потому считает приятеля своей дочери пустобрехом. – Скоро вы получите “Орион”, – сказал Бретт нахмурившемуся Мэтту. – Он как в детской игре – сам будет строиться.

– Ничего само собой не строится! – взорвался Мэтт. – Вот этого вы, самоуверенные юнцы, никак не можете понять. Только потому, что у вас и вам подобных университетские дипломы, вы думаете, что все знаете и, раз вы изобразили что-то на бумаге, это наверняка должно работать. Ни черта подобного! Это нам, работягам, специалистам по железякам, как вы изволили выразиться, приходится все доделывать, чтобы… – И его понесло.

Вспышка Мэтта объяснялась усталостью, а также сознанием, что “Орион” действительно скоро к нему придет; что заводу, где он, по сути дела, командует, придется разобрать конвейер, потом заново его собрать, так как все будет делаться по-другому; что обычные проблемы, возникающие в связи с производством и представляющие немалую сложность, быстро вырастут до гигантских размеров и на протяжении многих месяцев будут снова и снова возникать; что самому Мэтту придется труднее всего, что он не будет знать отдыха и что в иные ночи ему не удастся глаз сомкнуть; более того, если что пойдет не так, винить будут его. Он уже не раз переживал такое – чаще, чем хотелось бы, – и очередное испытание, надвигавшееся так стремительно, отнюдь не вызывало у него восторга.

Мэтт неожиданно умолк, поняв, что все, что он говорит, относится в общем-то не к этому нахалу Дилозанто, хотя тот ему и не нравится, – просто в нем накипела горечь и сейчас вдруг вырвалась наружу. Он только собрался так и сказать Бретту и извиниться, когда в дверях оранжерейки появилась Барбара. Лицо у нее было белое как полотно.

– Папа, извинись за все, что ты тут наговорил.

Первой его реакцией было упорное нежелание уступать.

– Что-что?

– Все в порядке, – вмешался Бретт, обращаясь к Барбаре; он никогда ничего долго не переживал. – Твоему отцу не в чем извиняться. Мы немного поспорили – и все. Верно, мистер Зед?

– Нет! – Барбара, обычно терпеливо относившаяся к отцу, на сей раз твердо стояла на своем. – Извинись! Если ты не извинишься, я сейчас же уеду. С Бреттом. Я серьезно.

Мэтт почувствовал, что это так.

Ничего-то он не понимает, в том числе и того, что дети вырастают и вот так неуважительно начинают говорить с родителями и что молодежь вообще может вести себя так, как она себя ведет; очень ему недоставало жены, которая умерла год назад и никогда в жизни не допустила бы такого. Он с несчастным видом пробормотал извинение, запер за собой дверь оранжерейки и отправился спать.

Вскоре и Бретт распростился с Барбарой и уехал.

Глава 12

Зима сковала Автосити. Миновал ноябрь, затем – Рождество, и в начале января снег толстым покровом укутал землю, так что на севере штата Мичиган можно было ходить на лыжах, а на берегах озер Сент-Клер и Эри горами наросли ледяные торосы.

С наступлением нового года подготовка к выпуску “Ориона”, намеченному на середину сентября, резко усилилась. Отдел производства, уже корпевший не один месяц над планами, подошел к переводу планов в производственный процесс, который начнется в июне, с тем чтобы первые машины модели “Орион” – “первая проба”, как это здесь называли, – сошли с конвейера в августе. Затем пройдет еще полтора месяца, окутанных тайной, прежде чем машина будет представлена публике. А пока отдел закупок в лихорадочном темпе подбирал и заказывал уйму материалов, которые должны быть поставлены в определенные дни, в то время как отдел сбыта и рынка начал утверждать свои бесконечно оспариваемые и часто меняющиеся планы по рекламе и передаче машины агентам, которые будут продавать ее. Отдел по связи с общественностью готовил лукулловы пиры, которые будут сопровождать представление “Ориона” прессе. Да и все остальные отделы, в зависимости от выполняемых ими функций, в той или иной мере участвовали в этом процессе.

А пока осуществлялась программа по внедрению “Ориона” в производство, многие уже думали о “Фарстаре”, следующей модели, хотя ни время ее выпуска, ни внешний вид, ни то, чем она будет начинена, еще никому не были известны. Адам Трентон и Бретт Дилозанто были среди тех, кто думал о “Фарстаре”.

Кроме того, в январе Адам занимался обследованием состояния дел своей сестры Терезы, покойный муж которой вложил деньги в предприятие по торговле автомобилями Смоки Стефенсена.

Адаму потребовалось гораздо больше времени, чем он предполагал, на то, чтобы получить в конфликтной комиссии разрешение вступить, пусть в самый кратковременный, контакт с одним из агентов компании по продаже автомобилей. Разрешение было дано с большой неохотой и лишь после того, как Адам лично поговорил с первым вице-президентом Хабом Хьюитсоном. Однако сейчас, когда подошло время выполнить обещание, данное Терезе, Адам понял, сколь ему нежелательна и обременительна эта дополнительная нагрузка. Работы у него прибавилось, владевшее им раздражение не проходило. Да и отношения с Эрикой не улучшались – правда, и не ухудшались, хотя он признавал, что жена – в последнее время она не раз говорила ему об этом – имеет все основания жаловаться на то, что они почти не бывают вместе. Он решил, что непременно найдет способ все уладить, но сначала должен выполнить взятое на себя новое обязательство.

И вот в субботу утром, предварительно договорившись по телефону, Адам нанес первый визит Смоки Стефенсену.

Магазин Стефенсена находился в северном пригороде, недалеко от границы между Троей и Бирмингемом. Расположен он был хорошо – на перекрестке важных дорог, а Вудворд-авеню, главная артерия, идущая на северо-запад, находилась от него всего в нескольких кварталах.

Как только Адам вышел из машины, Смоки, явно наблюдавший из окна за улицей, тотчас показался на пороге своего демонстрационного зала.

– Рад вас видеть! Рад вас видеть! – прогудел бывший гонщик, заросший бородой и с возрастом изрядно прибавивший в весе. На нем был темно-синий шелковый пиджак, тщательно отутюженные черные брюки и широкий яркий галстук.

– Доброе утро, – сказал Адам, – я…

– Можете не говорить мне, кто вы! Я видел ваше фото в “Автомобильном вестнике”. Заходите! – Агент придержал дверь в демонстрационный зал. – Мы всегда говорим, что человек заходит в эту дверь, либо чтобы спастись от дождя, либо чтобы купить себе колеса. Вы – явно исключение. – И тотчас добавил:

– Через полчаса мы с вами будем называть друг друга по имени. Так что, как я всегда говорю, зачем откладывать? – И он протянул свою медвежью лапу. – Меня зовут Смоки.

– А меня – Адам. – Он постарался не сморщиться, когда тот пожал ему руку.

– Давайте сюда ключи от вашей машины. – Смоки поманил молодого продавца с другого конца демонстрационного зала, и тот мигом подскочил к ним. – Запаркуй машину мистера Трентона да смотри – не продай ее. И относись к нему с уважением. Его сестре принадлежат сорок девять процентов акций нашей шарашки, и, если к полудню дела у нас не пойдут, я отправлю ей по почте остальные пятьдесят один. – И он подмигнул Адаму.

– Все мы нынче на нервах, – сказал Адам. Он знал по сводкам отдела сбыта, что в этом году после праздников наступил резкий спад в делах, который ощущали все автомобилестроители и их агенты. А ведь если бы покупатели только знали – это же было лучшее время для выгодной покупки. Демонстрационные залы агентов ломились от машин, навязываемых заводами, и они отчаянно старались побыстрее их сбыть, так что ловкий покупатель мог выиграть не одну сотню долларов, приобретя средней стоимости машину сейчас, а не месяц спустя.

– Лучше бы мне продавать цветные телевизоры, – буркнул Смоки. – Вот куда эти идиоты денежки всаживают под Рождество и под Новый год.

– Но вы же неплохо заработали на смене моделей.

– Еще бы! – Агент повеселел. – Вы видели цифры, Адам?

– Сестра прислала мне сводку.

– Тут дело верное. Казалось бы, люди могли чему-то научиться. Но, к счастью для нас, ничему они не учатся. – В это время Смоки и Адам пересекали демонстрационный зал, и Смоки искоса бросил взгляд на своего спутника. – Вы, конечно, понимаете, я говорю с вами без утайки!

Адам кивнул:

– По-моему, мы оба только так и должны себя вести. Он, конечно, понимал, о чем шла речь. Стоит появиться новой модели – а это происходит между сентябрем и ноябрем, – торговцы мигом распродают все машины, какие поставляют заводы. Больше того: они просят дать им еще, тогда как в другое время года всячески отбиваются от машин. Дело в том, что публика, несмотря на все плохое, что пишут и говорят об автомобилях, по-прежнему устремляется в магазины, стоит появиться новой модели или существенно видоизмениться старой. Однако покупатели не знают – а может быть, не хотят знать, – что для агентов это “сезон охоты”, когда они не идут ни на какие уступки клиентам; а кроме того, что первые машины, сошедшие с конвейера, неизбежно хуже тех, которые появятся на рынке несколько месяцев спустя. При выпуске каждой новой модели всегда возникают недочеты, которые устраняются по мере того, как инженеры, мастера и рабочие-почасовики обкатывают производственный процесс. Бывает, что не хватает составных частей или компонентов машины, и это приводит к импровизациям, когда уже никто не думает о качестве. В результате машины, сошедшие с конвейера в начале запуска серийного производства, часто бывают просто плохими.

Люди знающие, решив приобрести машину новой марки, выжидают четыре – шесть месяцев. Тогда они могут получить уже куда лучше сделанную машину, так как недочеты будут устранены и производство модели налажено – за исключением понедельников и пятниц, когда во все времена года ощущается нехватка рабочей силы.

– Здесь все открыто для вашего обозрения, Адам, – объявил Смоки Стефенсен. – Как если бы взяли и сняли крышу в борделе. Можете посмотреть наши книги, картотеку, инвентарные списки – что хотите. Ведите себя так, как вела бы ваша сестра, имея на то полное право. Спрашивайте – получите исчерпывающий ответ.

– Вопросы, можете не сомневаться, у меня будут, – сказал Адам, – а потом я посмотрю все то, что вы тут перечислили. Мне хотелось бы также – это потребует, конечно, больше времени – получить представление о том, как вы работаете.

– Конечно, конечно, все, что вам будет угодно! – Агент повел Адама вверх по лестнице на мезонин, протянувшийся вдоль всего демонстрационного зала. Большая часть мезонина была отведена под кабинеты. Наверху лестницы мужчины остановились и посмотрели вниз, на машины различных моделей – яркие, безупречно чистые, сверкающие лаком, они стояли в демонстрационном зале. Вдоль одной из стен его выстроилось в ряд несколько застекленных кабинок для продавцов. За распахнутой дверью начинался коридор, который вел к станции обслуживания и отделу запасных частей.

Хотя время еще не подошло к полудню и сезон не был бойким, несколько человек уже ходили вокруг машин, а неподалеку от них крутились продавцы.

– Ваша сестрица участвует в неплохом дельце – денежки бедняги Клайда работают на нее и на деток. – Смоки пробуравил Адама взглядом. – Чего же она вдруг стала пары пускать? Она ведь регулярно получает чеки. А скоро мы объявим о годовых доходах.

– Тереза прежде всего думает о будущем, – пояснил Адам. – И я здесь для того, чтобы посоветовать ей – продавать акции или нет.

– Ага, понятно, – задумчиво произнес Смоки. – Что ж, не стану скрывать от вас, Адам, если вы скажете ей – “продавай”, это очень осложнит для меня дело.

– Почему?

– Потому что денег на то, чтобы приобрести акции Терезы, я набрать не смогу. При нынешнем положении дел, когда денег у всех мало.

– Насколько я понимаю, – сказал Адам, – если Тереза решит продать свое участие в деле, у вас будет шестьдесят дней на то, чтобы приобрести ее акции. Если за это время вы их не купите, она вольна продать их кому угодно.

– Да, так оно и есть, – согласился Смоки. Тон у него был мрачный.

Смоки явно не улыбалось заводить себе нового партнера – возможно, он опасался, что новый человек захочет активно проявлять себя в деле или окажется более въедливым, чем вдова, находящаяся на расстоянии двух тысяч миль отсюда. И все же, подумал Адам, интересно, что на самом деле за этим таится. Объясняется ли это естественным желанием Смоки вести дело без постороннего вмешательства или тут есть что-то такое, о чем он не хочет, чтобы знали другие? Какова бы ни была причина, Адам попытается выяснить ее.

– Пройдемте ко мне, Адам. – И они перешли из мезонина в маленькую, но уютную комнату, обставленную зелеными кожаными креслами и диваном. Тем же материалом были обтянуты крышка письменного стола и вращающееся кресло. Смоки заметил, что Адам критическим взглядом окинул помещение.

– Малый, которого я нанял обставить помещение, хотел сделать кабинет в красных тонах. Я сказал ему: “Не выйдет! Если здесь и будет что-то красное, то лишь по ошибке”.

Одна из стен кабинета, выходившая на мезонин, была целиком из стекла. Смоки и Адам остановились возле нее, глядя, словно с высоты капитанского мостика, вниз, в демонстрационный зал.

– У вас установлена система мониторов? – спросил Адам, указывая на стеклянные кабинки внизу.

Смоки впервые ответил не сразу:

– Угу.

– Мне бы хотелось послушать. Вон ту. – В одной из кабинок молодой продавец – с мальчишечьим лицом и копной светлых волос – стоял перед двумя покупателями: мужчиной и женщиной. Перед ними на столе лежали бумаги.

– Что ж, можно. – Произнес это Смоки явно без восторга. Он отодвинул панель возле своего стола – обнаружилось несколько рычажков; он щелкнул одним из них. И сразу ожил скрытый в стене громкоговоритель.

– …конечно, мы можем заказать понравившуюся вам модель в зеленом цвете. – Голос явно принадлежал молодому продавцу. – К сожалению, у нас сейчас нет такой.

Раздался другой голос – гнусавый, отрывистый:

– Мы можем и подождать. То есть я хочу сказать, если договоримся. А то и в другое место пойдем.

– Это понятно, сэр. Скажите мне только, просто для интереса, эта модель “гэлэхеда” в зеленом цвете – та, которую вы оба только что осматривали, – насколько, вы думаете, она будет вам стоить дороже?

– Я ведь уже сказал, – ответил гнусавый. – “Гэлэхед” нам не по карману.

– Ну просто так, для интереса – назовите цифру. Насколько, вы считаете, она будет дороже?

– Молодец Пьер! – ухмыльнулся Смоки. Он, казалось, забыл, что не хотел давать Адаму слушать. – Убеждает. Гнусавый голос нехотя произнес:

– Ну, может, сотни на две.

Адам увидел, как улыбнулся продавец.

– А на самом деле, – негромко сказал он, – всего на семьдесят пять долларов.

Тут вмешался женский голос:

– Милый, ну если разница такая маленькая…

Смоки прыснул.

– Женщину всегда можно на такой вот крючок поймать.

Дамочка уже подсчитала, что это на сто двадцать пять монет меньше. Пьер пока не упомянул, что с этим “гэлэхедом” есть еще парочка дополнительных возможностей. Но он до них доберется.

Раздался голос продавца:

– Почему бы вам еще раз не посмотреть машину? Я хотел бы показать вам…

Все трое поднялись, и Смоки щелкнул рычажком.

– Этот продавец, – произнес Адам, – я где-то видел его…

– Конечно. Это Пьер Флоденхейл.

Вот теперь Адам вспомнил. Пьер Флоденхейл был гонщиком, чье имя последние два года гремело по всей стране. В прошлом сезоне он одержал несколько эффектных побед.

– Когда на треках наступает тишина, – сказал Смоки, – я даю Пьеру здесь подработать. Это нас обоих устраивает. Многие его узнают; людям нравится, что такой человек продает им машину, – ведь потом можно об этом рассказать друзьям. Да и вообще он хорошо торгует. Так что это дело он наверняка обстряпает.

– Может, он и станет вашим компаньоном? Если Тереза выйдет из игры?

Смоки отрицательно покачал головой.

– Ни малейшего шанса. Парень вечно сидит без денег – потому здесь и подрабатывает. Все гонщики такие – даже те, которые выигрывают большие заезды: спускают деньжата быстрее, чем зарабатывают. Мозги у них заливает как карбюраторы: им кажется, что денежки будут течь к ним всегда.

– Вам, конечно, так не казалось?

– Я пирожок с начинкой. До сих пор этим отличаюсь. Речь пошла о том, как смотрит на жизнь агент по продаже.

– Это дело никогда не было легким, – сказал Смоки Адаму, – а сейчас тут и вовсе нельзя раскисать. Покупатели стали ушлые. Значит, агент должен быть еще более ушлым. Но бизнес большой, значит, и барыши большие.

Заговорили о потребителе, и тут Смоки забил копытами.

– Этот “бедненький потребитель” чертовски хорошо о себе заботится. Публика и раньше была алчная – жажда приобретательства сделала ее еще более алчной. Теперь все хотят купить как можно дешевле, да еще чтобы потом его бесплатно всю жизнь обслуживали. А почему бы иной раз не позаботиться и о торговцах? Торговцу-то приходится ведь драться, чтобы выжить.

Пока они беседовали, Адам продолжал наблюдать за тем, что происходило внизу. И сейчас, указав на одну из кабинок, он сказал:

– Вон та, первая. Мне бы хотелось послушать, о чем они толкуют.

Панель по-прежнему была отодвинута. Смоки протянул руку и щелкнул рычажком.

– …покупка. Говорю вам, более выгодных условий вы нигде не получите. – Это был опять-таки голос продавца, на этот раз более пожилого, чем Пьер Флоденхейл, седеющего, с более резкими движениями. Покупательница – женщина, на взгляд Адама, лет тридцати с небольшим, – видимо, была одна. У Адама на мгновение возникло неприятное чувство, что он ведь подслушивает, затем он поспешил напомнить себе, что агенты по продаже широко пользуются скрытыми микрофонами, чтобы быть в курсе того, о чем продавцы договариваются с покупателями. Кроме того, только вот так, слушая разговоры продавцов с клиентами, сможет Адам составить представление о том, как Смоки Стефенсен ведет дела.

– Я в этом вовсе не уверена, – возразила женщина. – Машина, которую я торгую, действительно хорошая, но, по-моему, вы просите за нее на сто долларов дороже. – Она приподнялась с места. – Я, пожалуй, попытаю счастья в другом месте.

Они услышали, как продавец произнес со вздохом:

– Давайте еще раз пройдемся по цифрам. – Женщина покорилась. Пауза, затем снова голос продавца:

– Вы будете брать машину в кредит, так?

– Да.

– И вы хотите, чтобы мы устроили кредитование?

– Пожалуй, да. – Женщина помедлила. – В общем – да.

Адам достаточно разбирался в этом деле, чтобы знать, как работала мысль продавца. Почти за каждую сделку, связанную с кредитованием, торговец получает от банка или финансовой компании обычно сто долларов, а иногда и больше. Банки и соответствующие организации охотно эти деньги выплачивают, чтобы обращались именно к ним за ссудами, так как конкуренция очень велика. Когда покупатель колеблется, продавец, зная, что его ждет определенная сумма, если он удачно завершит сделку, в последнюю минуту снижает цену на товар: лишь бы продать. Словно прочитав мысли Адама, Смоки буркнул:

– Чак знает, что к чему. Мы не любим терять премиальные, но иногда – приходится.

– Возможно, мы сможем немного вам уступить, снова раздался голос продавца из кабины. – Видите ли, на вашу покупку…

Смоки щелкнул выключателем, обрывая разговор. В демонстрационном зале появилось еще несколько человек, и новая группа прошла в соседнюю кабину. Но у Смоки вид был по-прежнему недовольный.

– Чтобы эта забегаловка окупалась, я должен продавать две с половиной тысячи машин в год, а дела идут вяло, очень вяло.

Снаружи в дверь постучали. Смоки крикнул: “Да-а!” Дверь распахнулась, и вошел продавец, только что беседовавший с одинокой женщиной. Он принес пачку бумаг. Смоки перелистал их и недовольным тоном сказал:

– Она переиграла тебя. Вовсе не обязательно было уступать ей всю сотню. Она вполне согласилась бы и на пятьдесят.

– Только не эта женщина. – Продавец взглянул на Адама и отвел глаза. – Эта – из акул. Вам ведь не все отсюда видно, босс. К примеру, какие у человека глаза. Так вот говорю вам, у нее взгляд твердый.

– Ты-то откуда знаешь? Уступая ей мои денежки, ты наверняка смотрел ей на ноги, а не в глаза. Продавцу все это было явно неприятно. Смоки расписался на бумагах и вернул их ему.

– Вели доставить машину.

Адам и Смоки видели, как продавец спустился с мезонина и вошел в кабину, где его ждала женщина.

– Есть несколько правил насчет обращения с продавцами, которые нельзя забывать, – заметил Смоки Стефенсен. – Хорошо плати, но все время держи в неуверенности и никогда ни одному не доверяй. Немало найдется таких, которые охотно положат в карман полсотни за хорошую скидку или за то, чтобы уладить кредитование, так что ты и глазом не успеешь моргнуть.

Адам указал на панель, под которой находились выключатели. Смоки снова щелкнул рычажком, и они уже слушали, что говорит продавец, только что вышедший из кабинета.

– …ваш экземпляр. Этот экземпляр мы оставляем себе.

– Он уже подписан по всем правилам?

– Конечно. – Теперь, когда сделка состоялась, продавец явно расслабился: он перегнулся через стол и ткнул пальцем в бумагу. – Вот. Лапа самого босса.

– Отлично. – Женщина взяла договор о продаже, сложила бумагу и объявила:

– Я тут подумала, пока вы ходили, и решила не брать в кредит. Я плачу наличными – депонированным чеком сейчас, а остальное – когда буду брать машину: в понедельник.

В кабине наступило молчание.

Смоки Стефенсен изо всей силы ударил мясистым кулаком по ладони.

– Вот хитра стерва!

Адам вопросительно посмотрел на него.

– Эта шлюха все заранее продумала! Она с самого начала знала, что никакого кредита брать не будет.

Они услышали, как продавец нерешительно произнес:

– Ну.., это несколько меняет дело.

– Меняет? Что именно – цену на машину? – холодно осведомилась женщина. – На каком же основании – если, конечно, в ней нет чего-то такого, что требует дополнительной оплаты и о чем вы мне не сказали? Согласно акту о продаже в рассрочку…

Смоки кинулся от окна к столу, схватил трубку внутреннего телефона и набрал номер. Адам увидел, как продавец внизу взял трубку.

– Пусть эта корова забирает машину! – проревел Смоки. – Мы сделку нарушать не будем. – Он с грохотом опустил трубку на рычаг и буркнул:

– Но пусть только явится к нам за обслуживанием после истечения гарантийного срока – она еще пожалеет!

– Возможно, – мягко заметил Адам, – она и это продумала.

И, словно услышав его, женщина подняла голову, посмотрела на мезонин и улыбнулась.

– Слишком много нынче развелось всезнаек. – Смоки снова уже стоял у окна рядом с Адамом. – Слишком много обо всем пишут в газетах – столько двухгрошовых писак суют нос куда не положено. А люди всю эту муру читают. – Агент нагнулся, чтобы лучше видеть, что происходит внизу. – И что получается? Некоторые вроде этой женщины отправляются в банк, договариваются о кредите, а потом приходят сюда, но нам ничего не говорят. Зато дают понять, что хотели бы, чтобы мы устроили им кредит. Мы прикидываем, что мы от этого получим, включаем сумму – или часть ее – в продажную стоимость, и мы – на крючке, потому как, если агент откажется от подписанного контракта о продаже, ему несдобровать. То же происходит со страховкой: мы любим договариваться о страховке машин, потому что получаем хорошие комиссионные, а за страховку жизни – еще больше. – И он мрачно буркнул:

– Эта шлюха хоть на страховке нас не наколола – уже хорошо.

Все, что Адаму до сих пор удалось наблюдать, давало ему возможность по-новому, так сказать, изнутри, узнать Смоки Стефенсена.

– Мне кажется, вы могли бы посмотреть на это и с точки зрения покупателя, – решил прощупать его Адам. – Люди хотят получить кредит под наиболее низкий процент, приобрести наиболее выгодную страховку, а на поверку выходит, что ни того, ни другого у агента они не получат, значит, куда выгоднее все делать самим. Если агенту причитается определенный процент с каждого оформленного кредита или страховки, потребитель знает, что это он оплачивает, так как сумма включается в стоимость его покупки.

– Но агент-то ведь тоже должен жить, – жестко заметил Смоки. – А потом, если человек чего не знает, это его и не волнует.

В другую кабину внизу как раз вошла пожилая пара и села за столик; напротив них сел продавец. Они только что отошли от одной из демонстрировавшихся моделей. Адам кивнул, и рука Смоки снова щелкнула рычажком.

– …право, мы бы очень хотели заполучить вас в качестве клиентов, потому как мистер Стефенсен продает первоклассные машины, и мы счастливы, когда к нам приходят первоклассные клиенты.

– Это очень мило с вашей стороны, – сказала женщина.

– Видите ли, мистер Стефенсен всегда говорит нам, продавцам: “Не думайте о том, какую вы сейчас продаете машину. Думайте, чтобы получше услужить людям и чтобы они вернулись к нам года через два, а может, и еще раз года через два-три”.

Адам повернулся к Смоки.

– Вы в самом деле им так говорили?

– Если и не говорил, – усмехнулся агент, – то должен был бы.

В течение нескольких минут внизу обсуждалась сделка. Пожилая пара никак не могла решиться и ударить по рукам, согласившись заплатить разницу между тем, что им предлагали за их подержанную машину, и ценой новой. У них ведь определенный бюджет, пояснил муж: они живут на пенсию.

– Послушайте, друзья, – в конце концов не выдержал продавец, – как я уже вам сказал, лучших условий, чем те, которые я тут изобразил на бумаге, мы никому не предоставляем. Но поскольку вы люди милые, я решил попытаться сделать для вас кое-что. Я тут впишу одну маленькую скидочку и попробую уговорить босса согласиться, – Ну-ну… – В голосе женщины звучало сомнение. – Мы бы не хотели…

– Предоставьте мне позаботиться об этом, – успокоил ее продавец. – В иные дни наш босс бывает помягче – будем надеяться, что сегодня как раз такой день. Я еще хочу предложить вам следующее: продажная цена…

Словом, в итоге цена сокращалась на сто долларов. Выключая рычажок, Смоки ехидно улыбнулся.

Через несколько минут продавец постучался в дверь кабинета и вошел с заполненным контрактом о продаже в руке.

– Привет, Алекс. – Смоки взял контракт и, представляя Адама, добавил:

– Все о'кей, Алекс, это свой.

– Приятно познакомиться, мистер Трентон. – Продавец поздоровался с Адамом за руку. И, кивнув на кабинку внизу, спросил:

– Вы нас слушали, босс?

– Конечно. Худо, правда, что у нас сегодня не такой день, когда босс бывает помягче? – И агент усмехнулся.

– Да уж, – улыбнулся ему в ответ продавец. – Совсем худо.

Тем временем Смоки внес изменения в цифры на контракте. Затем подписал его и взглянул на часы.

– Ну как, ты достаточно долго отсутствовал?

– Пожалуй, да, – сказал продавец. – Приятно было встретиться с вами, мистер Трентон.

Смоки вышел вместе с продавцом, и они остановились снаружи на мезонине.

Адам услышал, как Смоки Стефенсен громко закричал:

– Ты что это творишь? Хочешь, чтобы я обанкротился, да?

– Послушайте, босс, разрешите я все вам объясню.

– Объяснишь? Кому нужны твои объяснения? Я в цифрах разбираюсь, а они показывают, что я на этой сделке крупно теряю.

В демонстрационном зале многие повернули голову, лица обратились вверх – все смотрели на мезонин. В том числе и пожилая пара в первой кабинке.

– Хозяин, это же такие славные люди. – Продавец говорил так же громко, как и Смоки. – Мы же хотим, чтобы они у нас купили, верно?

– Конечно, я хочу делать бизнес, но это уже благотворительность.

– Я ведь только попытался…

– А может, попытаешься приискать себе другое место?

– Послушайте, босс, может, я еще сумею все утрясти. Они люди разумные…

– Такие разумные, что хотят шкуру с меня содрать!

– Это же я предложил, босс, – не они. Я просто подумал, что, может…

– У нас здесь не обдираловка. Но терять на сделках мы тоже не можем. Ясно?

– Ясно.

Оба по-прежнему орали вовсю. Адам заметил, что два других продавца тихонько усмехаются. Пожилая пара, дожидавшаяся решения вопроса, выглядела явно смущенной.

– Эй, дай-ка мне сюда эти бумаги! – проорал агент. Сквозь раскрытую дверь Адам увидел, как Смоки схватил контракт на продажу и сделал вид, будто пишет, хотя цифры были им уже изменены. Смоки протянул контракт продавцу.

– Большего я сделать не могу. И то я расщедрился только потому, что ты загнал меня в угол. – И он подмигнул – правда, так, что это могли видеть лишь те, кто находился на мезонине.

Продавец подмигнул в ответ и пошел вниз. А Смоки вернулся к себе в кабинет и с грохотом захлопнул дверь, так что звук гулом отдался внизу.

– Настоящий спектакль, – сухо заметил Адам.

– Старый-престарый трюк, а до сих пор срабатывает, – хрюкнул Смоки. Рычажок, включавший микрофон в первой кабине, был по-прежнему нажат; Смоки усилил громкость, увидев, что продавец вошел в кабину, а пожилая пара поднялась со своего места.

– Ах, нам так неприятно! – сказала женщина. – Нам так неловко, что мы поставили вас в трудное положение. Мы бы ни за что этого не допустили…

Продавец смотрел в пол.

– Вы, наверное, все слышали?

– Слышали?! – вырвалось у старика. – Да я думаю, на расстоянии пяти кварталов было слышно. Он не должен был так с вами говорить.

– А что будет с вашей работой? – спросила женщина.

– Не волнуйтесь. Если я сумею сегодня что-нибудь продать, все будет о'кей. Босс-то наш, в общем, неплохой малый. Я ведь вам уже говорил, что люди, которые с нами имеют дело, довольно скоро в этом убеждаются. Давайте посмотрим лучше, что он тут написал. – Продавец положил контракт на столик и покачал головой. – Боюсь, мы вернулись к первоначальной цифре, хотя и эта цифра – неплохая. Но вы видели, я пытался.

– Машину мы берем, – сказал мужчина: казалось, он забыл о своих сомнениях. – Мы и так уже доставили вам немало неприятностей…

– Дело в шляпе, – весело объявил Смоки. Он щелкнул рычажком и опустился в одно из зеленых кресел, указав Адаму на другое. Он достал из кармашка две сигары и протянул одну Адаму; тот отказался и закурил сигарету. – Я уже говорил вам, – сказал Смоки, – что агенту приходится бороться за существование. Но это не только борьба, это еще и игра. – Он проницательно посмотрел на Адама. – Наверно, несколько иная, чем у вас.

– Да, – согласился Адам.

– Не такие штучки-дрючки, как в вашем мозговом тресте, угу?

Адам промолчал. Смоки посмотрел на тлеющий кончик своей сигары и продолжал:

– Учтите: человек, решающий стать агентом по продаже автомобилей, не сам придумывает игру и правила в ней не он устанавливает. Он включается и играет, как принято, – всерьез, как покерист, ведущий игру на раздевание. А вы знаете, что происходит, если вы в такой игре проигрываете?

– Догадываюсь.

– Догадываться тут нечего. Дело кончается тем, что остаешься с голой задницей. И я могу этим кончить, если не буду играть жестко, всерьез – как вы видели. И хотя ваша сестрица будет выглядеть поинтересней, чем я, – хмыкнул Смоки, – но и она останется с голой задницей. Я просил бы вас помнить об этом, Адам. – Он встал. – Давайте еще немного поиграем.

В конце-то концов он как раз и приехал сюда за тем, подумал Адам, чтобы понаблюдать изнутри за работой предприятия. Адам согласен был со Смоки, что торговля автомобилями – и новыми, и подержанными – подвержена острой конкурентной борьбе: стоит расслабиться или проявить мягкотелость, и агент быстро исчезнет со сцены, что и происходило со многими. Агент работает, так сказать, на передовой автомобильного рынка. И, как на любой передовой, здесь нет места сверхчувствительным или сверх меры этичным людям. С другой стороны, шустрый, ловкий торговец – а именно таким выглядел Смоки Стефенсен со стороны – чрезвычайно хорошо зарабатывал. Это обстоятельство как раз и интересовало Адама.

Кроме того, надо было еще выяснить, насколько Смоки способен перестроиться применительно к будущим переменам.

А в ближайшие десять лет, насколько знал Адам, неизбежно произойдут серьезные изменения в системе продажи автомобилей – системе, которую многие – и среди автомобилестроителей, и среди публики – считали устаревшей. До сих пор агенты, объединившись в могучий, хорошо организованный блок, противились переменам. Но если автомобилестроители и агенты сообща не внесут изменений в систему продажи автомобилей, можно не сомневаться, что в это вмешается правительство, как оно уже вмешалось во многих других отраслях.

Агенты по продаже автомобилей давно считались наименее престижной частью автомобильной промышленности, и, хотя за последние годы с прямым мошенничеством удалось покончить, многие наблюдатели считали, что публика выиграла бы от прямого контакта между автомобилестроителями и покупателями. На будущее намечалось создать централизованную систему продажи, базирующуюся на заводах, откуда покупатели смогут получать машины быстрее и с меньшими накладными расходами. Уже многие годы такая система действовала – и вполне успешно – при продаже грузовиков; а последнее время статистика предприятий, имеющих большой машинный парк, и компаний по сдаче в аренду автомобилей, которые покупают машины непосредственно на заводах, показывала, что они на этом немало экономят. Наряду с отделами по продаже машин на заводах, по всей вероятности, создадут центры гарантийного ремонта и обслуживания, которые будут более систематично и качественно обслуживать публику, чем это делают многие агенты по продаже сейчас.

Для создания такой системы – что отвечало бы тайным желаниям автомобильных компаний – требовался нажим со стороны общественности.

Хотя система продажи автомобилей изменится, причем некоторые агенты на этом наверняка пострадают, те, у кого дело поставлено хорошо, скорее всего уцелеют и даже будут процветать. Объясняется это главным образом тем, что они продают не только новые, но и подержанные машины.

И вот сейчас Адаму предстояло решить: будет разрастаться или захиреет – в связи с грядущими переменами – дело, возглавляемое Смоки Стефенсеном и Терезой? Этот вопрос уже вертелся у него в голове, когда он вслед за Смоки спускался с мезонина по лестнице в демонстрационный зал.

Адам целый час не отходил от Смоки, наблюдая, как он работает. Хотя основная тяжесть ложилась на плечи продавцов, Смоки, безусловно, держал палец на пульсе бизнеса. Почти ничего не ускользало от его внимания. При этом он инстинктивно чувствовал, когда надо вмешаться и подтолкнуть, чтобы довести дело до конца.

Болезненного вида человек с квадратной челюстью только что вошел с улицы и, даже не взглянув на выставленные машины, принялся торговаться с продавцом. Человек этот отлично знал, какую машину он хочет; явно было и то, что он уже побывал в других местах.

В руке он держал карточку, которую и сунул под нос продавцу; тот отрицательно покачал головой. Смоки направился к ним через зал. Адам встал так, чтобы все видеть и слышать.

– Разрешите взглянуть. – Смоки протянул руку и ловко выдернул карточку из пальцев человека с квадратной челюстью. Это была карточка агента по продаже автомобилей с нацарапанными на обороте цифрами. Вежливо кивая головой, чтобы все выглядело уважительно, Смоки принялся изучать цифры. Никто не представил его покупателю: авторитетный вид Смоки, борода и синий шелковый пиджак выдавали в нем хозяина. Смоки перевернул карточку, и брови у него поползли вверх. – Агент по продаже автомобилей в Ипсиланти. Вы там живете, приятель?

– Нет, – ответил человек с квадратной челюстью. – Я люблю заглядывать в магазины в разных местах.

– А заглянув, просите дать карточку и указать разницу в стоимости вашей подержанной машины и новой. Так? Тот кивнул.

– Будьте другом, – сказал Смоки. – Покажите мне карточки всех агентов, каких вы обошли.

Человек с квадратной челюстью заколебался, затем пожал плечами. Почему бы и нет? Он вытащил из кармана пачку карточек и вручил Смоки, который с ухмылкой их пересчитал. Карточек – вместе с той, что он держал в руке, – оказалось восемь. Смоки разложил карточки на стоявшем неподалеку столике и вместе с продавцом склонился над ними.

– Самое меньшее с вас просят две тысячи долларов, – объявил продавец, – самое большее – две тысячи триста.

– Дай мне нашу бумагу, – протянул руку Смоки. Продавец передал ему листок; Смоки взглянул на него и вернул обратно.

– Вы, наверное, хотите, чтобы я тоже дал вам карточку, – сказал он человеку с квадратной челюстью.

– Ясное дело.

Смоки достал свою карточку, перевернул ее и что-то нацарапал на обороте.

Человек с квадратной челюстью взял карточку, затем быстро взглянул на нее.

– Тут сказано – полторы тысячи.

– Славная круглая цифра, – лишь подтвердил Смоки.

– Но вы же не продадите мне машину за такую сумму!

– Совершенно верно, приятель, не продам. И при этом кое-что скажу. Ни один из тех, чьи карточки у вас в руках, тоже вам не продаст за ту сумму, что стоит на обороте. – Смоки сгреб со стола карточки и одну за другой стал возвращать покупателю. – Пойдите в этот магазин, и вам скажут, что сюда не включен налог. Вот сюда не входит стоимость дополнительного оборудования, а может быть, и налог тоже. Здесь вот – не учтен процент с предварительных расходов агента, стоимость номерного знака и еще кое-что… – Он прокомментировал таким образом все карточки и наконец дошел до своей. – Что до меня, то я не включил стоимость колес и двигателя: об этом можно будет поговорить, если вы вернетесь с твердым намерением сделать покупку.

Человек с квадратной челюстью был сражен.

– Это старый трюк, приятель, – сказал Смоки, – предназначенный для покупателей вроде вас, и называется он “Чтоб вернулся!”. – И неожиданно спросил:

– Ну, так вы мне верите?

– Угу. Я вам верю.

– Вот видите, только девятый агент – вот здесь и сейчас – впервые сказал вам все по-честному, впервые выложил вам все как оно есть, – приканчивая покупателя, сказал Смоки. – Верно?

– Да, пожалуй, вроде так, – нехотя согласился тот.

– Вот так мы здесь торгуем. – Смоки по-дружески обхватил человека с квадратной челюстью за плечи. – Значит, теперь, приятель, вам дан старт. А сейчас вы объедете всех этих агентов и попросите их назвать другую цену – настоящую. – Мужчина поморщился; Смоки сделал вид, что не заметил этого. – А потом, когда захотите, чтобы с вами говорили по-честному, чтобы вам назвали цену, заплатив которую, вы можете выгнать машину на улицу, возвращайтесь ко мне. – Агент протянул мясистую руку. – Желаю удачи!

– Постойте-ка, – взмолился человек с квадратной челюстью. – А почему бы вам не сказать мне сейчас?

– Потому что вы еще не дозрели. Потому что мы с вами пока будем только зря терять ваше и мое время. Человек помедлил лишь секунду.

– Нет, я уже вполне дозрел. Так какая же, по-честному, будет ваша сумма?

– Выше любой из этих фальшивок, – предупредил его Смоки. – Но в мою сумму будут включены дополнительные приспособления, налог, проценты, номерной знак, бак горючего – все, что положено.

Через несколько минут они сошлись на сумме в две тысячи четыреста пятьдесят долларов. Продавец стал оформлять бумаги, а Смоки начал обход демонстрационного зала.

Адам увидел, как его почти тотчас остановил самоуверенный человек с трубкой, в элегантном пиджаке из дорогого английского твида, безупречно отутюженных брюках и туфлях из крокодиловой кожи. Они довольно долго беседовали, и, когда мужчина ушел, Смоки, покачивая головой, подошел к Адаму.

– Этому ничего не продашь. Доктор! С ними лучше не связываться. Хочет получить машину по дешевке, да еще чтобы обслуживали ее вне очереди, а на период ремонта бесплатно предоставляли машину, точно они лежат здесь у меня на полке, как пакетики с лейкопластырем. Спросите любого агента насчет врачей. Вы сразу почувствуете, что попали в больное место.

А вот в отношении коренастого лысеющего мужчины с хриплым голосом, который пришел покупать машину для жены. Смоки был настроен менее критически. Он представил его Адаму: шеф местной полиции – Уилбер Аренсон. Адам, не раз встречавший фамилию шефа в газетах, почувствовал, как холодные голубые глаза впились в него и он навеки запечатлелся в памяти полицейского. Парочка уединилась в кабинете Смоки, где и состоялась сделка – как подозревал Адам, весьма выгодная для покупателя. Когда шеф полиции ушел, Смоки сказал:

– С полицией надо уметь ладить. Мне бы пришлось здорово раскошелиться, если бы на все машины, которые мой отдел технического обслуживания иной раз вынужден оставлять на улице, нашлепывали наклейки.

Смуглый мордастый человек вошел в зал и, подойдя к справочной стойке, взял дожидавшийся его конверт. Смоки перехватил посетителя на выходе и обменялся с ним сердечным рукопожатием. Немного позже он пояснил Адаму:

– Это парикмахер и один из наших “охотничьих псов”. Сажает человека к себе в кресло, стрижет и рассказывает, как его здесь хорошо обслужили, какую удачную сделку он провернул. Случается, его клиенты заглядывают к нам, и если машину покупают, то немного комиссионных перепадает и ему. – Смоки рассказал, что у него около двадцати таких “охотничьих псов”, в том числе работники бензоколонок, аптекарь, кассир в дамской парикмахерской и фобовщик. – Скажем, умирает человек. Жена решает продать его машину – чтобы, возможно, приобрести какую-нибудь поменьше. И гробовщик обычно действует на нее как гипнотизер: она пойдет, куда он скажет, и если приходит к нам, то мы уж его не забываем, Они вернулись в мезонин, где Смоки подал кофе, сдобренный коньяком из бутылки, которую он прятал в ящике стола.

За кофе Смоки завел разговор об “Орионе”.

– Когда он выйдет на рынок, Адам, вот будет бум, мы продадим столько “Орионов”, сколько сумеем получить. Вы же знаете, как оно бывает. – Смоки помешал кофе в чашечке. – Я тут подумал, если бы вы могли использовать свое влияние, чтобы мы получили побольше, это было бы неплохо и для Терезы с ее детишками.

– Но и в карман Смоки Стефенсена денежки тоже потекут! – резко сказал Адам. Агент пожал плечами.

– Люди должны помогать друг другу.

– В данном случае это исключено. И я попрошу вас никогда больше не поднимать такого вопроса и не заговаривать ни о чем подобном.

Адам замер, чувствуя, как в нем закипает гнев, – ведь конфликтная комиссия как раз и создана для того, чтобы исключить подобные сделки. Потом это его лишь позабавило, и он решил дать спокойный ответ. Когда речь шла о бизнесе и о продаже машин, Смоки Стефенсен явно отбрасывал все соображения морали и потому не видел в своем предложении ничего дурного. Возможно, агент и должен быть таким. Адам не был в этом уверен, как не был уверен пока еще и в том, что надо рекомендовать Терезе.

Но первое впечатление он получил. Оно было противоречиво – ему хотелось переварить его и хорошенько подумать.

Глава 13

Хэнка Крейзела, который обедал в Дирборне с Бреттом Дилозанто, можно было бы назвать невидимой частью айсберга, если под айсбергом подразумевать автомобильное дело.

Крейзел, стройный, мускулистый мужчина лет пятидесяти пяти, возвышавшийся над окружающими, словно колли над сворой терьеров, был владельцем фирмы по производству автомобильных частей.

В представлении обывателей Детройт ассоциируется с известными автомобильными компаниями, главенствующее место среди которых занимает Большая тройка. Такое впечатление в общем-то верно, хотя автомобильные магнаты представляют собой лишь видимую часть айсберга. Его невидимой частью являются тысячи фирм-поставщиков, среди которых есть и крупные, но в большинстве своем это довольно мелкие предприятия, ютящиеся в разных закутках и располагающие до смешного ничтожным капиталом. В Детройте их можно увидеть везде и всюду: в центре, в пригородах, на дорогах, при больших заводах. Размещены они по-разному – в просторных зданиях и в развалюхах, в заброшенных церквах и в чердачных помещениях. Кое-где рабочие объединены в профсоюзы, но, как правило, на предприятиях профсоюзов нет, хотя суммы, выплачиваемые ежегодно рабочим, составляют миллиарды долларов. При всем различии роднит их одно: каждое предприятие вносит свою каплю в Ниагару частей и деталей – иногда крупных, а в большинстве мелких, порой известных только специалистам, но из которых и получается автомобиль. Без поставщиков Большая тройка была бы подобна пчеловоду без пчел.

Хэнк Крейзел как раз и был такой пчелой. А кроме того, он был еще старшим сержантом морской пехоты. Он участвовал в корейской войне и до сих пор выглядел отставным воякой с коротко остриженными, слегка седеющими волосами, аккуратно подстриженными усиками и прямой, как палка, спиной, что было особенно заметно, когда он стоял неподвижно, но случалось с ним это редко. Как правило, он весь был в движении и действовал стремительно, порывисто, четко – давай, давай, давай! – и так же говорил на протяжении всего дня, начинавшегося рано утром в Гросс-Пойнте и кончавшегося уже на заре другого дня. Эта привычка, как и некоторые другие, довела его до двух инфарктов, и врач предупредил, что еще один инфаркт – и ему конец. Но Хэнк Крейзел воспринял это предупреждение так же, как воспринял бы в свое время сообщение о том, что в джунглях засел враг. Он пер напролом, убежденный в своей несокрушимости и удаче, которая редко подводила его.

Ведь только удачей можно объяснить то, что в его жизни всегда была работа и были женщины, а это главное, что он ценил. Правда, удача иногда отворачивалась от него. Однажды это случилось во время знойного романа с женой полковника в рекреационном лагере, после чего супруг лично разжаловал сержанта Крейзела в рядовые. Да и потом, когда он уже стал заводчиком в Детройте, у него случались провалы, хотя успехов было больше.

Бретт Дилозанто познакомился с ним в центре моделирования, где тот демонстрировал какую-то новую автомобильную деталь. Они прониклись симпатией друг к другу и скоро стали друзьями, что частично объяснялось искренним интересом молодого дизайнера к тому, чем живут и дышат люди, работающие в других отраслях автомобильной промышленности. Именно с Хэнком Крейзелом собирался встретиться Бретт в тот день, когда у него произошла стычка на стоянке с Леонардом Уингейтом. Но тогда Крейзел оказался занят, и они встретились за обедом лишь сейчас, два месяца спустя.

– Мне все время хотелось спросить тебя, Хэнк, – сказал Бретт Дилозанто, – как тебе пришло в голову заняться производством деталей?

– Долго рассказывать. – Крейзел протянул руку к бокалу с неразбавленным бурбоном – своим обычным питьем – и сделал большой глоток. Сейчас он позволил себе расслабиться, и хотя был в деловом, хорошо сшитом костюме, однако пиджак расстегнул так, что видны были подтяжки и пояс на брюках. – Впрочем, если хочешь, могу рассказать, – добавил он.

– Давай, я слушаю. – Бретт последние несколько ночей провел в центре моделирования, сегодня утром отоспался и сейчас решил дать себе отдых, прежде чем вечером снова засесть за чертежную доску.

Они находились в небольшой квартире примерно в миле от Музея Генри Форда и Гринфилд-Виллидж. Ввиду близости к основной конторе фордовской компании в документах фирмы Крейзела эта квартира именовалась как “Бюро по связи с “Фордом”. На самом же деле квартира использовалась для связи не с Фордом, а со стройной, длинноногой брюнеткой по имени Элзи, которая бесплатно проживала в этой квартире и находилась на содержании фирмы Крейзела, хотя ни разу там не бывала, зато раз или два в неделю, а то и чаще, принимала здесь Хэнка Крейзела. Они оба не считали себя связанными какими-либо обязательствами, однако Крейзел, будучи человеком разумным и тактичным, всегда предупреждал по телефону о своем появлении, а Элзи уже следила за тем, чтобы никто не попадался ему на пути.

Элзи, естественно, не знала, что у Хэнка Крейзела есть такие же “Бюро по связи” с “Дженерал моторс” и с “Крайслером”, которые функционировали на тех же условиях.

Сейчас Элзи, приготовив обед, хлопотала на кухне.

– Постой-ка! – воскликнул вдруг Крейзел. – Чуть не забыл! Ты не знаешь случайно Адама Трентона?

– Знаю, и даже очень хорошо.

– Мне хотелось бы с ним познакомиться. Судя по слухам, он человек с большим будущим. А в нашем деле никогда не мешает иметь высокопоставленных друзей. – Крейзел всегда отличался прямотой и цинизмом, что нравилось как мужчинам, так и женщинам.

Элзи вышла к ним, на редкость аппетитная в своем простом облегающем черном платье. Бывший морской пехотинец любовно похлопал ее по округлому заду.

– Конечно, я могу устроить вам встречу. – Бретт усмехнулся:

– Здесь?

Хэнк Крейзел покачал головой.

– В коттедже на озере Хиггинса. Суббота и воскресенье, пикник. Ну, скажем, в мае. Вы определяете дату. Все остальное – моя забота.

– О'кей, я поговорю с Адамом. И дам тебе знать. – В присутствии Крейзела Бретт начинал говорить так же отрывисто, как и его собеседник. Что до коттеджа, то он не раз бывал на пикниках, которые Хэнк там устраивал. Ему нравились эти загулы.

Элзи села с ними за стол и принялась есть, переводя взгляд с одного на другого. За время посещений этого дома Бретт успел заметить, что она любит слушать, но никогда не вмешивается в разговор.

– Чего ты вдруг вспомнил об Адаме? – спросил Бретт.

– Из-за “Ориона”. Мне сказали, что Адам в последнюю минуту одобрил некоторые изменения. Заказ срочный. Попал ко мне.

– К тебе? Что именно? Распорки или ребра жесткости?

– Распорки.

– Я в курсе дела. Это большой заказ.

Крейзел криво усмехнулся.

– Тут либо выплывешь, либо потонешь. Им уже сейчас вынь да положь пять тысяч распорок. А потом по десять тысяч ежемесячно. В пору плюнуть и отказаться. Сроки такие, что дохнуть некогда. Прямо голова раскалывается. Но они на меня рассчитывают.

Бретту было известно, что как поставщик Хэнк Крейзел имел безупречную репутацию, а это высоко ценится закупочными отделами автомобильных компаний. Все объяснялось его необыкновенным чутьем, умением выбрать самый эффективный и дешевый способ изготовления детали: хотя сам Крейзел не был инженером, однако он умел обставить многих.

– С ума можно сойти! – сказал Бретт. – Ты – и вдруг “Орион”!

– Это не должно тебя удивлять. В автомобильном бизнесе полно людей, чьи интересы перекрещиваются. Встречаешь человека на улице и не знаешь, что тебя с ним сведет. Каждый что-то продает другому. “Дженерал моторс” продает рулевые механизмы “Крайслеру”. “Крайслер” – клеевые материалы “Дженерал моторс” и “Форду”. “Форд” помогает коллегам, снабжая их лобовыми стеклами от “плимута”. Я знаю одного парня, он коммерческий инженер. Живет во Флинте, работает в “Дженерал моторс”. Флинт – это городок, принадлежащий “Дженерал моторс”. А основной клиент моего знакомого – компания “Форд” в Дирборне, для которой он разрабатывает конструкции деталей двигателя. Он привозит к себе во Флинт секреты “Форда”. И “Дженерал моторс” охраняет их от своих собственных людей, которые лезут из кожи вон, чтобы хоть краешком глаза посмотреть на новинки конкурента. Малый этот ездит на “форде” – к своему клиенту “Форду”. А оплачивают ему машину его хозяева – “Дженерал моторс”.

Элзи снова наполнила стакан Хэнка бурбоном. Бретт еще раньше сказал, что не будет пить.

– Он всегда мне рассказывает столько интересного и совсем для меня нового, – заметил, обращаясь к молодой женщине, Бретт.

– Он много чего знает. – И она перевела лучившиеся смехом глаза с молодого дизайнера на Крейзела.

Бретт почувствовал, как между ними проскочила какая-то искра.

– Послушайте, может, мне уйти?

– Не спеши. – Бывший морской пехотинец достал трубку и разжег ее. – Хочешь послушать про некоторые детали? – Он перевел взгляд на Элзи. – Я имею в виду не твои, детка.

– Детали к автомобилям, – уточнил Бретт.

– Совершенно верно. – Крейзел по обыкновению криво усмехнулся. – До того как пойти в армию, я ведь работал на автомобильном заводе. После Кореи снова туда вернулся. Был оператором на дыропробивном прессе. Потом мастером.

– Быстро же ты скакнул вверх.

– Может, даже слишком быстро. Так или иначе, я имел возможность понаблюдать за производством – за тем, как идет штамповка. На заводах Большой тройки это везде одинаково. Самые умные машины, просторные, дорогостоящие цехи, кафетерии и все прочее. Из-за этого двухцентовая штамповка обходится в десять центов. – Хэнк Крейзел затянулся трубкой и утонул в облаке дыма. – Тогда я пошел в отдел закупок. Разговорился там с одним знакомым. Сказал ему, что мог бы производить все это гораздо дешевле. Своими силами.

– Они тебя финансировали?

– Ни тогда, ни потом. Правда, заключили со мной контракт. Сразу на миллион маленьких шайбочек. Когда я уволился, у меня было на руках всего две сотни долларов. Ни мастерской, ни машин. – Хэнк Крейзел ухмыльнулся. – Всю ночь тогда не спал. До смерти страшно было. На другой день отправился шарить по окрестностям. Снял старый бильярдный зал. Показал в банке контракт и договор на аренду – они одолжили мне деньжат, чтоб купить старые машины, которые идут на слом. Потом я нанял двух парней. Втроем мы установили машины. Ребята стали на них работать. А я побежал добывать заказы. – И задумчиво добавил:

– Так с тех пор и бегаю.

– Да о тебе можно сагу писать, – сказал Бретт. Он видел внушительный дом Хэнка Крейзела в Гросс-Пойнте, полдюжины его заводов, в том числе и бывшую бильярдную, работающих на полную мощность. Хэнк Крейзел, по самым скромным подсчетам, должно быть, стоил миллиона два-три.

– А этот твой приятель из отдела закупок, – сказал Бретт, – тот, что дал тебе первый заказ, ты с ним еще встречаешься?

– Конечно. Он все там же – на жалованье. На той же работе. Скоро уходит на пенсию. Я время от времени угощаю его обедом.

– А что такое сага? – спросила Элзи.

– Это такой парень, который доводит дело до конца, – сказал Хэнк Крейзел.

– Легенда, – сказал Бретт. Крейзел помотал головой.

– Нет, я не легенда. Пока еще – нет. – Он умолк, задумавшись. Таким Бретт никогда еще его не видел. И когда снова заговорил, голос его звучал глуше, а речь была менее отрывистой:

– Есть одна штука, которую мне очень хотелось бы сделать, и, если я это сделаю, вот тогда, может, и получится что-то вроде того, что ты сказал. – Почувствовав любопытство Бретта, бывший морской пехотинец покачал головой. – Только не сейчас. Может, когда-нибудь в другой раз я расскажу тебе об этом. – И, вернувшись к прежней теме, продолжал:

– И вот, значит, стал я делать автомобильные части и стал ошибаться. Но учился я быстро. Вот, например, чему я научился: выискивать на рынке слабые места. Где меньше всего конкуренции. Поэтому я отказался от производства новых частей – слишком уж вокруг них большая свалка. Стал заниматься ремонтом, производством запасных частей. Причем таких частей, которые монтируются не выше двадцати дюймов от земли. В основном для передка и для хвостовой части машины. И чтобы стоили они обязательно меньше десяти долларов за штуку.

– А почему ты поставил себе такие ограничения? Крейзел по обыкновению лукаво усмехнулся:

– Ведь если машина попадает в аварию, пусть даже небольшую, то страдает, как правило, либо передок, либо хвост. И чаще всего летит то, что находится ниже двадцати дюймов от земли. Значит, таких частей требуется больше, чем любых других, и заказы на них будут более крупные. А для тех, кто производит запасные части, самое главное – крупный заказ.

– Ну, а почему ты установил предел в десять долларов?

– Предположим, ты отдаешь машину в ремонт. Что-то там поломалось. Если ремонт больше чем на десять долларов, ты постараешься сделать его сам. Если же меньше, ты выбросишь старую деталь и заменишь ее новой. А я тут как тут.

Это было столь гениально и просто, что Бретт расхохотался.

– Автопринадлежностями я занялся позже. Между тем еще кое-чему подучился. Взять, к примеру, дополнительные средства безопасности. Чаще всего люди и слышать о них не хотят. Ездят на короткие расстояния и тратиться не желают. Поэтому особой выгоды не жди. Но и тут можно немало выиграть. При их производстве можно кое-что списать с облагаемой налогом суммы. Хотя официально это вам никто не подтвердит. – Он весело оглядел свое “Бюро по связи с “Фордом”. – Но я-то знаю.

– Элзи права. Ты в самом деле много чего знаешь. – Бретт взглянул на часы и поднялся из-за стола. – Что ж, пора назад – впрягаться в ярмо! Спасибо за обед, Элзи.

Молодая женщина тоже поднялась и, подойдя к нему, взяла его под руку. Он ощутил ее близость, ее тепло сквозь тонкое платье. Ее стройное тело слегка отстранилось и вновь прижалось к нему. Случайно? Едва ли. Он почувствовал слабый аромат, исходивший от ее волос, и позавидовал Хэнку Крейзелу – тот, несомненно, насладится всем этим, как только он уйдет.

– Заходите в любое время, – тихо сказала Элзи.

– Эй, Хэнк! – обратился к нему Бретт. – Слыхал, какое я получил приглашение?

– Если примешь приглашение, смотри только, чтобы я об этом не знал. – Хозяин пошел проводить его к выходу. Элзи уже исчезла во внутренних комнатах.

– Я тебе устрою эту встречу с Адамом, – заверил его Бретт. – Завтра же позвоню.

– О'кей.

И они обменялись рукопожатием.

– А насчет другого, – сказал Хэнк Крейзел, – так я вполне серьезно. Только чтобы я не знал. Ясно?

– Ясно. – Бретт уже запомнил номер телефона, который не значился в книге абонентов. Он намеревался завтра же позвонить Элзи.

Лифт помчал его вниз, а Хэнк Крейзел закрыл дверь и запер ее изнутри.

Элзи уже ждала его в спальне. Она разделась и была в прозрачном мини-кимоно, перепоясанном шелковой лентой. Темные волосы ее ниспадали на плечи, она улыбалась, глаза сияли в предвкушении удовольствия. Они поцеловались, и он не спеша стал развязывать ленту, придерживавшую кимоно…

Глава 14

– Знаешь, чего полно в этом вонючем мире, детка? – спросил Ролли Найт у Мэй-Лу. И, не получив ответа, сказал:

– Дерьма! Весь этот огромный мир – одно сплошное дерьмо.

Такое настроение Ролли Найта объяснялось атмосферой на автомобильном заводе, где он теперь работал. Хоть он и не подсчитывал, но сегодня пошла седьмая неделя его пребывания на заводе.

К тому же в его жизни появилась Мэй-Лу. С этим цыпленочком, как выражался Ролли, он встретился в один из первых уик-эндов, когда пропивал первую получку; они закончили тогда вечер в постели, а теперь вот обосновались в двухкомнатной квартирке на Блэйн-авеню близ Двенадцатой улицы. И Мэй-Лу целыми днями возилась с кастрюлями, переставляла мебель и шила из тряпок занавески – словом, трудилась, точно пчелка в улье, как сказал один из приятелей Ролли.

Ролли не принимал всерьез это суетливое, как он выражался, хлопанье крыльями его новоявленной хозяйки. Тем не менее он давал ей деньги на еду, которые она тратила на них обоих, а чтобы добыть еще, Ролли каждый день являлся на работу на автомобильный завод.

Этот второй раунд – после того как он “соскочил” с курсов – начался с появления громадного Дяди Тома, негра в роскошном костюме, который сказал, что его зовут Леонард Уингейт. Он возник в комнате Ролли, и между ними произошла настоящая схватка, в ходе которой Ролли сказал этому Дяде Тому, чтобы тот убирался подальше – пусть отправляется ко всем чертям, с него, Ролли, хватит. Но Дядя Том не отступался. Он рассказал – а Ролли слушал как завороженный – про толстого белого мерзавца-инструктора, который облапошивал людей с чеками, а потом попался. В ответ на вопрос Ролли Уингейт, однако, признался, что белого толстяка не отправили в тюрьму, как поступили бы с черным, а значит, вся эта болтовня насчет справедливости – одно сплошное дерьмо! Ведь даже Дядя Том – Уингейт – признал это. А как только Уингейт это признал – напрямик, с горечью, что удивило Ролли, – он, не успев опомниться, и кинулся в омут: согласился выйти на работу.

Все тот же Леонард Уингейт сказал Ролли, что вовсе не обязательно возвращаться на курсы. Похоже, Уингейт заглянул в его дело, где значилось, что Ролли – парень смекалистый и быстро все схватывает, а потому, сказал Уингейт, уже с понедельника они поставят его на сборочный конвейер, где он будет постоянно работать.

Но это, как и говорил Ролли, тоже оказалось сплошным дерьмом.

Вместо того чтобы поставить его на определенную операцию и дать посильную работу, его заставили затыкать дыры на прорывах. Вот он и носится взад-вперед как угорелый, словно синезадый навозный жук, – не успевает освоиться с одной работой, как его перебрасывают на другую, так что голова идет кругом. Такая чехарда продолжалась уже целых две недели, и, поскольку инструкции ему давались минимальные, Ролли понятия не имел, что ждет его в следующую минуту. По правде сказать, его это не так уж и волновало. Ролли Найт по обыкновению ничего хорошего для себя не ждал, хоть этот черный малый – Уингейт – и пытался убедить его в обратном. Просто лишний раз видишь, что обещания никогда не сбываются. Так что… Все – дерьмо!

Естественно, никто – ну абсолютно никто – даже слова не сказал ему насчет ритма работы. Ролли познал это на собственной шкуре – собственными кровью и потом.

Когда Ролли в первый день явился на завод и увидел сборочный конвейер, он показался ему медленно ползущей лентой, словно траурная процессия на похоронах улитки. Он загодя пришел на работу – к началу дневной смены. Сперва огромный завод, масса людей, вылившаяся из автомобилей, автобусов и прочих видов транспорта, внушали ему страх. Все, кроме него, вроде бы знали, куда они идут, куда так торопятся и зачем. Тем не менее Ролли нашел, где отмечаются, а оттуда его направили в большой цех с металлической крышей, где было чище, чем он ожидал, но уж больно шумно. “Господи! Ну и грохот!” Этот грохот окружал тебя плотной стеной, будто вокруг одновременно бренчала сотня бездарных джаз-оркестров.

Конвейерная лента, точно змея, тянулась через весь цех, и не было ей ни конца ни края. Ему показалось, что у всех этих парней и девиц (а вместе с мужчинами работало несколько женщин) было предостаточно времени, чтобы выполнить необходимую операцию, покончить с одной машиной и, немного передохнув, взяться за другую. Работенка непыльная! Для малого, у которого не только ветер в голове, – одно удовольствие!

Менее чем за час, как и тысячи людей до него, Ролли уже набрался житейской мудрости.

Мастер, к которому направили Ролли, бросил одно только слово: “Номер?” Мастер был белый, молодой, но уже лысеющий, с усталым, затравленным выражением лица. Он держал в руках карандаш и, так и не дождавшись ответа Ролли, раздраженно переспросил:

– Карточки социального страхования! Не ясно, что ли? Порывшись в карманах, Ролли наконец нашел карточку, которую ему выдали в отделе персонала. На ней стоял номер. Мастер, у которого в голове было еще двадцать дел, быстро записал его.

– Теперь ты будешь под этим номером! – прокричал он, указывая на четыре последние цифры – 6469. Конвейер ожил, и слова его заглушил грохот. – Так что запомни его!

Ролли ухмыльнулся: его так и подмывало сказать, что в кутузке было точно так же. Но он сдержался. Мастер отвел его на место. Мимо них, поблескивая свежевыкрашенным кузовом, медленно проплывал полуготовый автомобиль. Вот это тачка! Несмотря на привычное безразличие, Ролли почувствовал, как в нем загорается интерес.

Мастер рявкнул ему в ухо:

– Будешь закреплять три болта – на шасси и в багажнике! Вот здесь, здесь и здесь. Болты лежат там, в ящике. Этой штукой будешь их затягивать. – Он сунул Ролли в руку электрический гаечный ключ. – Все ясно?

Ролли вовсе не был уверен, что ему так уж ясно. Мастер взял за плечо другого рабочего:

– Объясни-ка этому новенькому. Он подменит тебя. А ты мне нужен на передней подвеске. Давай-давай, быстро! – И мастер ушел. Он действительно выглядел намного старше своих лет.

– Смотри сюда, малый! – Рабочий зачерпнул пригоршню болтов и, таща за собой кабель электроинструмента, исчез в автомобиле. Ролли Найт вытянул шею, стараясь увидеть, что делает рабочий, но не успел он пристроиться поудобнее, как тот уже вылез. И толкнул задом Ролли. – Смотри же, малый! – Теперь, обойдя машину сзади, держа в руке еще два болта и гаечный ключ, он нырнул в багажник. – Понял? – крикнул он оттуда. Затянул болты в следующей машине, затем, увидев, что мастер машет ему, сказал:

– Ну, а теперь валяй сам, малый! – И оставил его одного.

Несмотря на грохот и на то, что рядом было десятка два-три людей, Ролли еще никогда в жизни не чувствовал себя таким одиноким.

– Эй, ты! Пошевеливайся, чего стоишь! – Это по ту сторону конвейера кричал мастер, размахивая руками.

Автомобиль, над которым только что хлопотал рабочий, наставлявший Ролли, уже продвинулся дальше. И хотя конвейер вроде бы двигался медленно, на месте прежней машины уже стояла следующая. И болты в ней должен был крепить Ролли. Он схватил два болта и вскочил в машину. На ощупь нашел отверстие для одного из них и тут вдруг вспомнил, что забыл гаечный ключ. Выскочил назад. А когда снова влезал, не удержал тяжелый ключ – тот вырвался и чуть не раздавил ему пальцы, содрав с костяшек кожу. Ролли все-таки начал завинчивать болт, но не успел он закрепить его и наживить второй, как кабель натянулся: машина передвинулась по конвейеру. Теперь ему уже было не достать ключом до второго болта. Он бросил его на дно кузова и быстро вылез из машины.

В следующем автомобиле Ролли уже удалось вроде бы закрепить оба болта, хоть он и очень сомневался, все ли получилось как надо. Со следующей машиной дело пошло лучше и затем еще лучше. Постепенно он освоился с гаечным ключом – только уж больно он был тяжелый. Ролли обливался потом и еще раз умудрился ободрать руки.

Только на шестой машине он вспомнил про третий болт, который надо было закреплять в багажнике.

В ужасе Ролли посмотрел вокруг. Но, судя по всему, никто ничего не заметил.

Рядом с ним по обе стороны конвейера два человека монтировали колеса. Занятые собственной работой, они не обращали ни малейшего внимания на Ролли. Он крикнул одному из них:

– Послушай, я не все болты закрепил!

Не поднимая головы, рабочий ответил:

– Ну и плюнь! Давай работай. Дальше на конвейере исправят. – И, на секунду подняв глаза, добавил со смехом:

– Может быть.

Ролли стал теперь завинчивать и третий болт, крепящий багажник к шасси. Для этого ему пришлось ускорить темп. А кроме того, надо было с головой погружаться в чрево багажника, и когда он во второй раз вылезал оттуда, то больно ударился о крышку. У него потемнело в глазах, и, конечно, надо было бы немного передохнуть, но уже наползала следующая машина, и он, пошатываясь, продолжал работать.

Ролли постигал науку жизни: во-первых, конвейер двигался быстрее, чем это казалось со стороны, и, во-вторых, еще страшнее, чем темп, была неумолимость этого движения. Конвейерная лента ползла все вперед и вперед, ползла безостановочно и непреклонно, не считаясь с человеческими слабостями и мольбами. И остановить этот неудержимый поток мог лишь звонок на получасовой обеденный перерыв, сигнал об окончании смены или саботаж.

Уже на второй день работы Ролли стал саботажником. К этому времени он поменял уже несколько мест: крепил болты на шасси, протягивал электропроводку, монтировал рулевую колонку и устанавливал крылья. Ролли слышал, как накануне кто-то сказал, что не хватает рабочих, потому и паника такая – обычное дело по понедельникам. Во вторник он заметил, что на работу вышло больше народу, но мастер продолжал бросать его на всякие прорывы, пока другим давали передышку или отпускали на перекур. Поэтому Ролли почти никогда не успевал полностью освоить очередную операцию, и всякий раз мимо него проползало несколько автомобилей, прежде чем ему удавалось приноровиться к новой работе. Если мастер находился рядом и успевал заметить брак, то фиксировал его; если же нет – машина следовала по конвейеру дальше. Было несколько случаев, когда мастер видел неполадки, но ничего не предпринимал.

Так оно и шло, и Ролли Найту все больше становилось невмоготу.

К концу смены у него жутко болело все тело. Руки были в ссадинах, кожа во многих местах была содрана до крови. Никогда прежде он не спал так крепко, как прошлую ночь, и разбудил его лишь оглушительный и упорный трезвон дешевенького будильника, который дал ему тогда Леонард Уингейт. Не очень понимая, чего ради, Ролли вылез из постели; затем, уже стоя перед треснутым эмалированным умывальником, над которым висел осколок зеркала, и, глядя в него, сказал себе: “Безмозглый ты кот, дурья твоя башка, залезай назад в постель и проспись как следует. Или, может, тебе захотелось стать белым ниггером?” И он с бесконечным презрением оглядел себя, но в постель назад не полез. Вместо этого он снова отправился на завод.

К середине дня начала сказываться усталость. Он зевал без конца.

Какой-то молодой негр с волосами, подстриженными шаром, сказал ему:

– Дружище, да ты спишь на ходу. Ролли с этим негром монтировали двигатель – устанавливали его на шасси и крепили. Ролли состроил гримасу.

– Так ведь тачки-то все ползут и ползут. В жизни не видел такой прорвы.

– Надо бы тебе передохнуть, малый. Как только остановится эта проклятая лента.

– Да, похоже, она никогда не остановится. Они опустили нависавший над ними громоздкий двигатель в кузов еще одной машины, соединили карданный вал с удлинителем коробки передач, как соединяют вагоны при сцепке, и освободили державшие двигатель крюки. Другие рабочие дальше на конвейере закрепят его болтами.

Рабочий с волосами, подстриженными шаром, проговорил Ролли прямо в ухо:

– А ты хотел бы, чтоб она остановилась? Я это серьезно, малый.

– Ну еще бы! – Ролли не рвался участвовать в какой-то идиотской затее, но он с удовольствием закрыл бы глаза, чтобы хоть чуточку перевести дух.

– Я ведь не шучу. Глянь-ка сюда. – И так, чтоб не увидели другие, рабочий разжал кулак. На ладони лежал черный четырехдюймовый стальной болт. – На, держи!

– Это зачем?

– Делай, что я тебе говорю. Брось его туда! – И он показал на желобок в бетонном полу у их ног, где, словно гигантская велосипедная цепь, тянулся бесконечный привод конвейерной ленты. Он пролегал вдоль всего сборочного цеха – в одну сторону и обратно, перемещая с равномерной скоростью кузова, наполнявшиеся разной начинкой. Кое-где цепь исчезала под полом, а в некоторых местах взбиралась на несколько ярусов вверх, проходила через красильные камеры, через камеры технического контроля или просто меняла направление. При этом зубья шестеренок с грохотом врезались в звенья цепи.

“А, дьявол с ним, – подумал Ролли. – Только бы скорее прошло время и скорее закончился этот проклятый день”. И он, не размышляя, бросил болт в цепной привод.

Но ничего не произошло – конвейер протащил болт вперед, и через какую-нибудь минуту он исчез из виду. Только тут Ролли заметил, что стоявшие поблизости рабочие – в основном чернокожие – распрямились и с ухмылкой смотрят на него. Ролли был озадачен: все явно чего-то ждали. Но чего?

Конвейер остановился. Остановился без предупреждения – без визга и без встряски. Это произошло совсем незаметно: иные поглощенные работой люди лишь через несколько секунд обнаружили, что конвейер, на котором они работают, стоит, а не движется вперед.

Секунд десять все было тихо. Только рабочие вокруг Ролли смотрели теперь на него с уже откровенной ухмылкой.

Затем началось что-то несусветное. Включилась аварийная сигнализация. В головной части конвейера поднялся гвалт. Вскоре где-то в недрах завода взвыла сирена – сначала приглушенно, потом все громче и громче.

Те, кто работал здесь уже давно, знали, что случилось: они заметили, как шептались Ролли и негр-рабочий с волосами, подстриженными шаром.

Брошенный Найтом болт попал в звено цепи, которая спокойно протащила его вперед. Но, достигнув шестерни, болт оказался между шестерней и цепью. Звено в цепи лопнуло. Привод разлетелся на части. Конвейер замер. И в одно мгновение семьсот рабочих остались без дела, хотя согласно коллективному договору жалованье им продолжало идти.

Прошло еще несколько секунд. Вой сирены нарастал, становясь все более оглушительным. Все, кто находился в широком проходе у конвейера – контролеры, подносчики, рассыльные и прочие, – поспешно отступили, освобождая пространство. Все механизмы – вильчатые подъемники, электрокары, юркие электромобили для начальства – отъехали в сторону и замерли. Из-за выступа стены выскочил желтый грузовичок с красной мигалкой на крыше. Это была аварийная машина с тремя ремонтниками, необходимыми инструментами и сварочным агрегатом. Один из рабочих сидел за рулем, двое других висели где-то сбоку, уцепившись за установленные сзади кислородные баллоны. Впереди у конвейера стоял мастер и, размахивая руками, показывал ремонтникам, где произошла авария. Грузовичок с оглушительным ревом промчался мимо Ролли Найта – мелькнуло большое желто-красное пятно, в ушах заломило от воя сирены. Машина резко затормозила и остановилась. Из нее выскочили ремонтники.

На любом автомобильном заводе внезапная остановка конвейера является чрезвычайным происшествием, с которым может сравниться разве что пожар. Каждая минута остановки конвейера обходится в целое состояние – потери на жалованье, административных расходах, стоимости простоя оборудования, – и ни одна из этих потерь невозместима. Можно посмотреть на это и под иным углом зрения: когда конвейер работает, с него каждые пятьдесят секунд сходит новая машина. Следовательно, при аварийной остановке конвейера каждые пятьдесят секунд производству наносится ущерб, равный стоимости одной машины.

Поэтому прежде всего необходимо снова запустить конвейер, а потом уже выяснять, как это случилось.

Бригада ремонтников, поднаторевшая на разных аварийных ситуациях, точно знала, что надо делать. Определив, в каком месте произошел разрыв цепного привода, ремонтники стали удалять лопнувшее звено и приваривать новое. Как только грузовичок остановился, сразу вспыхнули ацетиленовые горелки. Работа шла в бешеной спешке. Если что-то не ладилось, ремонтировали на скорую руку – лишь бы оживить конвейер. Позже, когда конвейер остановится на пересменок или на обед, качество ремонта спокойно проверят и сделают все понадежнее.

Один из рабочих-ремонтников дал знак Фрэнку Паркленду – мастеру, который поддерживал связь по телефону с ближайшим контрольным пунктом: “Пускайте!” Эта команда была тотчас передана. На контрольном пункте включили рубильник. Конвейер ожил. Семьсот рабочих, охотно воспользовавшихся передышкой, вновь взялись за дело.

С момента остановки конвейера до его запуска прошло четыре минуты пятьдесят пять секунд. Это означало, что завод недовыпустил пять с половиной автомобилей, или понес убытки более чем в шесть тысяч долларов.

Ролли Найт хоть и трясся от страха, но толком так и не понял, что же произошло.

Впрочем, он довольно скоро это узнал.

Вдоль конвейера, насупившись, шел большой, широкоплечий мастер Фрэнк Паркленд. В руке он держал погнутый четырехдюймовый болт, который передал ему один из рабочих-ремонтников.

Мастер остановился и, держа злополучный болт на ладони, сказал:

– Болт подбросили не иначе как на этом участке – это точно. Где-то здесь, между двумя группами шестеренок. Кто это сделал? Может, кто-нибудь видел?

В ответ люди только качали головой. И Фрэнк Паркленд шел дальше вдоль конвейера, снова и снова повторяя свой вопрос.

Когда мастер приблизился к группе, монтировавшей двигатели, молодой рабочий-негр с густой копной волос так и покатился со смеху. Не в силах выговорить ни слова, он жестом указал на Ролли Найта.

– Да вот же он, босс! Я сам видел, как он бросил. Работавшие рядом заливались смехом вместе с ним. Хотя все хохотали над Ролли, он инстинктивно чувствовал, что это смех беззлобный. Просто шутка, веселый, но грубоватый розыгрыш. Ну, какие тут могут быть последствия? Ведь конвейер-то остановился всего на несколько минут. Ролли почувствовал, что и его разбирает смех, но тут он поймал на себе взгляд Паркленда и замер.

– Это ты сделал? – спросил мастер, буравя взглядом Ролли. – Ты бросил болт в цепь?

Лицо Ролли сразу выдало его. От внезапного страха, который из-за усталости он не в состоянии был скрыть, даже глаза его побелели. От обычной нагловатости не осталось и следа.

Паркленд резко крикнул:

– Вон отсюда, немедленно!

Ролли Найт отошел от конвейера. Его место тотчас занял другой рабочий, которого жестом подозвал мастер.

– Номер? – Ролли назвал номер, который заучил накануне. Паркленд столь же сурово велел назвать и фамилию и все это записал. – Ты новичок, да?

– Угу. – Тьфу ты ну ты! Вечно одно и то же. Расспрашивают, расспрашивают – конца краю нет их расспросам. Белый, даже когда дает тебе под зад, непременно еще измажет дерьмом.

– То, что ты сделал, называется саботажем. Знаешь, что за это бывает?

Ролли пожал плечами. Он понятия не имел, что значит “саботаж”, но ему не понравилось, как звучит это слово. Теперь-то уж его наверняка уволят – он заранее смирился с этой мыслью, как смирился с потерей работы несколько недель назад. Сейчас его интересовало только одно: чего еще они могут ему пришить. По тому, как кипятился этот тип, он, если только сможет, уж постарается ему насолить, Вдруг за спиной Паркленда кто-то сказал:

– Фрэнк, смотри: мистер Залески. Мастер обернулся. Но не двинулся с места – стоял и смотрел на приближавшегося заместителя директора.

– Что случилось, Фрэнк?

– А вот что, Мэтт. – И Паркленд протянул ему покореженный болт.

– Умышленно?

– Я как раз выясняю, – произнес он тоном, подразумевавшим: дай, мол, мне самому разобраться!

– О'кей! – Залески холодно посмотрел на Ролли Найта. – Но если это саботаж, мы не будем нянчиться. И ты знаешь, что профсоюз нас поддержит. Напиши мне рапорт, Фрэнк. – Он кивнул и пошел прочь, Фрэнк Паркленд и сам не знал, что помешало ему назвать саботажником стоявшего перед ним рабочего. Он мог бы сделать это и тут же уволить его: такой шаг остался бы без всяких последствий. Вдруг такая развязка показалась ему чересчур простой. Низкорослый, тощий парень походил скорее на жертву, чем на преступника. Да и не стал бы он так подставляться, если б знал, что к чему. Он протянул Ролли болт-улику.

– Ты понимал, к чему это приведет?

Ролли посмотрел на Паркленда, возвышавшегося над ним словно башня. В иной обстановке Ролли выразил бы в этом взгляде всю свою ненависть, но сейчас он слишком устал. И лишь покачал головой.

– Но теперь-то ты знаешь.

Вспомнив, какой поднялся крик, шум, потом – вой сирены, вспышки мигалки, Ролли невольно осклабился.

– Угу, мистер!

– Тебя кто-нибудь подучил бросить? Ролли скорее почувствовал, чем увидел, что все вокруг смотрят на него, но уже без улыбки.

– Так как же? – настаивал мастер. Ролли молчал.

– Может, тот, кто указал на тебя?

Рабочий с волосами, подстриженными шаром, низко согнулся, устанавливая очередной двигатель.

Ролли покачал головой. Если представится случай, он сведет счеты сам. Но не таким образом.

– Ну что же, – произнес Паркленд, – не знаю почему, но мне кажется, что тебя кто-то околпачил, хотя, может, я сам себя сейчас околпачиваю. – Мастер свирепо посмотрел на Ролли, словно тот вынуждал его идти на уступки. – То, что произошло, будем считать случайностью. Но теперь я глаз с тебя не спущу, запомни это. – И он резко прикрикнул:

– А ну, живо за работу!

И Ролли, к своему великому изумлению, благополучно доработал до конца смены, устанавливая прокладки под щитки приборов.

Ролли, конечно, знал, что так просто эта история не кончится. Уже на следующий день он стал мишенью оценивающих взглядов и насмешек. Поначалу шутки носили беззлобный характер, но он понимал, что они могут стать куда более ядовитыми, если окружающие решат, что Ролли Найтом можно помыкать и безнаказанно над ним издеваться. Для человека, которого угораздило снискать такую репутацию, если он не сумеет ее опровергнуть, жизнь может обернуться мукой и даже стать опасной: монотонность работы на конвейере вызывает в людях желание развлечься, порой даже жестоко.

На четвертый день работы Ролли во время обеденного перерыва произошла обычная свалка, когда несколько сот человек рванулись со своих мест, чтобы побыстрее занять очередь в кафетерии: им надо было успеть получить пищу, быстро ее проглотить, забежать в туалет, при желании – вымыть руки, чтобы смыть грязь или масло (мыть руки до еды считалось нецелесообразным), затем назад в цех, и все это – за какие-нибудь полчаса. Среди толпы Ролли увидел того самого рабочего с густой копной волос. Он стоял в группе других рабочих, и все они, покатываясь со смеху, смотрели на Ролли. Когда несколько минут спустя подошла очередь Ролли, кто-то грубо толкнул его, и весь обед, за который он заплатил, полетел на пол, а там его растоптали в один миг. На первый взгляд это была неприятная случайность, но Ролли отлично понял, что к чему. Он так и остался в тот день без еды: времени стоять снова в очереди уже не было.

Когда его толкнули, он услышал щелчок и в чьей-то руке мелькнуло лезвие ножа. В следующий раз, подумал Ролли, его толкнут посильнее и могут пырнуть ножом, а то и прирезать. Он не стал убеждать себя, что это дико и несправедливо. Завод, где работают тысячи, – все равно что джунгли, и действует тут один закон – закон джунглей, потому надо дождаться удобного случая, чтобы нанести ответный удар.

Хотя Ролли понимал, что время работает против него, он терпеливо ждал. Он знал, что случай подвернется. И случай подвернулся.

В последний день рабочей недели – в пятницу – ему снова поручили устанавливать двигатель на шасси. Ролли трудился в паре с пожилым рабочим, крановщиком, на монтаже двигателей, а неподалеку от них стоял тот самый негр с волосами, подстриженными шаром.

– Ох, малый, что-то у меня ухо зачесалось! К чему бы это? – сказал тот, когда Ролли подошел к ним в конце обеденного перерыва, за несколько минут до пуска конвейера. – Может, ты снова устроишь нам передых? – И он обхватил Ролли за плечи. Окружающие загоготали. Кто-то хлопнул Ролли по плечу с другой стороны. Вроде бы все было вполне доброжелательно, однако Ролли был малый хлипкий и от этого “дружеского похлопывания” чуть не упал.

Случай, на который он рассчитывал, представился ему часом позже. Продолжая выполнять свою работу, Ролли Найт старательно наблюдал за передвижениями и местонахождением своих соседей, которые следовали определенной схеме, лишь изредка отступая от нее.

Каждый двигатель опускался на шасси сверху на цепях и блоках, управление которыми производилось с помощью трех кнопок – “вверх”, “стоп”, “вниз”, – расположенных на тяжелом электрическом кабеле, висевшем над конвейером. Обычно крановщик сам нажимал на кнопки, но Ролли тоже научился ими манипулировать.

Третий член бригады монтажников – в данном случае негр с волосами, подстриженными шаром, – переходил с одного участка на другой, помогая то одному, то другому по мере надобности.

Хотя бригада работала проворно, двигатели ставили на место с большой осторожностью, тщательно проверяя, прежде чем нажать на кнопку “вниз”, чтобы не отдавить кому-либо руки.

Случалось, что бензиновые и воздушные шланги двигателя цеплялись за переднюю подвеску шасси. Приходилось на какой-то миг прерывать работу – тогда парень с густой копной волос лез под двигатель и распутывал шланги. Вот и сейчас он нырнул под двигатель. А Ролли и монтажник-крановщик стояли в стороне.

И тут Ролли, внимательно следивший за происходящим, улучил момент и словно невзначай нажал на кнопку “вниз”. Раздалось тяжелое, гулкое “бух” – это полутонный двигатель с коробкой передач лег на свое место. Ролли отпустил кнопку и незаметно отскочил в сторону.

На какую-то долю секунды негр с волосами, подстриженными шаром, замер, словно завороженный глядя на свою руку: пальцы лежали под двигателем. Потом он взвыл – еще и еще; это был душераздирающий, безумный вопль боли и ужаса, перекрывший все прочие звуки вокруг, так что даже те, кто работал в пятидесяти ярдах от места происшествия, подняли голову и вытянули шею. Негр все вопил – жутко, безостановочно. Наконец кто-то догадался нажать кнопку аварийной остановки конвейера, потом кнопку “вверх”. Двигатель пополз вверх, и стоявшие рядом с ужасом увидели месиво из костей и крови, которое всего несколько секунд назад было пальцами человеческой руки. Ноги у пострадавшего подкосились. Двое рабочих подхватили его, а он, обливаясь слезами, выл – диким, нечеловеческим голосом. Еще какой-то рабочий с посеревшим лицом поддерживал покалеченную руку. Когда кровь была смыта, конвейер снова включили.

Изувеченного рабочего между тем унесли на носилках – он еще какое-то время продолжал кричать, пока не успокоился под действием морфия, который впрыснула ему сестра, срочно вызванная из медицинского пункта при заводе. Она наложила на разможженную руку временную повязку; когда она выпрямилась и пошла рядом с носилками к выходу, где уже ждала “скорая помощь”, белый халат ее оказался весь в пятнах крови.

Никто из рабочих не смотрел на Ролли.

Через несколько минут, во время обеденного перерыва, Фрэнк Паркленд и человек, отвечающий за технику безопасности, учинили допрос очевидцам. Здесь же был и представитель профсоюза.

– Как же все это произошло? – спрашивали они. Но никто толком ничего не знал. А те, кто мог бы знать, утверждали, что в тот самый момент они смотрели в другую сторону.

– Что-то тут не так, – сказал Паркленд, глядя в упор на Ролли Найта. – Кто-то наверняка должен был видеть.

– А кто нажал на кнопку? – спросил человек, отвечающий за технику безопасности.

Ответа не последовало. Рабочие лишь смущенно переступали с ноги на ногу, глядя куда-то в сторону.

– И все же кто-то это сделал, – сказал Фрэнк Паркленд. – Кто же?

Снова молчание.

Тогда заговорил монтажник-крановщик. Казалось, он за это время постарел и поседел, от пота его короткие волосы прилипли к коже.

– Наверно, это сделал я. Должно быть, я нажал на кнопку, и двигатель опустился. – И еле слышно добавил:

– Я думал, малый уже вытащил руки.

– Это действительно так? Или ты кого-то покрываешь? – Паркленд снова проницательно посмотрел на Ролли Найта.

– Да, так. – В голосе рабочего-крановщика звучала уверенность. Он поднял голову, и взгляд его встретился с глазами мастера. – Ничего не поделаешь – несчастный случай. Мне очень жаль.

– Еще бы не жаль, – сказал человек, отвечающий за технику безопасности. – Это стоило парню руки. А кроме того, посмотри сюда! – И он указал на доску, где значилось:

ЭТОТ ЗАВОД ПРОРАБОТАЛ

1.897.560 ЧЕЛОВЕКО-ЧАСОВ

БЕЗ ЕДИНОГО НЕСЧАСТНОГО СЛУЧАЯ

– А теперь придется все начинать с нуля, – с горечью продолжал он. Судя по всему, именно это было для него главным.

После того, что сказал крановщик, напряженная атмосфера в цехе несколько разрядилась.

– А что ему теперь будет? – спросил кто-то.

– Раз это несчастный случай, то и наказывать некого, – сказал представитель профсоюза. И добавил, обращаясь к Паркленду и человеку, отвечающему за технику безопасности:

– Но условия работы на этом участке явно не отвечают требованиям безопасности. Надо принять срочные меры, а то мы запретим людям здесь работать.

– Да не горячись ты так, – попробовал его успокоить Паркленд. – Это еще надо доказать.

– Ведь когда утром вылезаешь из постели, это тоже небезопасно, – заметил человек, отвечающий за технику безопасности. – Особенно если вылезать закрыв глаза. – Он бросил сердитый взгляд на крановщика, и вся тройка, продолжая препираться, двинулась прочь от конвейера.

Все, кого расспрашивали, вернулись на свои рабочие места; пострадавшего рабочего заменили другим, который страшно нервничал, опасаясь, как бы ему тоже не придавило руки.

С тех пор, хотя Ролли Найту не сказали ни слова, никто больше ему не докучал. И он знал почему. Хотя люди, находившиеся поблизости, и утверждали, что ничего не видели, они прекрасно понимали, что произошло, поэтому за Ролли утвердилась репутация человека, с которым лучше не связываться.

Сначала от одного вида раздавленной, окровавленной руки своего мучителя Ролли тоже стало жутко, и его чуть не стошнило. Но как только изувеченного рабочего унесли, сразу притупилась и острота происшедшего, а так как подолгу о чем-либо размышлять было не в характере Ролли, уже на следующий рабочий день – а между этими двумя днями был уик-энд – он считал происшествие для себя исчерпанным. Впрочем, так оно и было. Последствий Ролли не боялся. Он чувствовал, что, каковы бы ни были законы джунглей, с точки зрения примитивной справедливости правда на его стороне, – понимали это и другие, включая монтажника-крановщика, который выгородил его.

Однако это происшествие имело и другие последствия.

Когда кто-то оказывается в центре внимания, о нем все начинают говорить, и вот по заводу уже поползли слухи о том, что у Ролли была судимость. Но это ему нисколько не повредило – скорее наоборот: по крайней мере молодежь стала смотреть на Ролли как на героя.

– Говорят, ты отбарабанил большой срок? – обратился к нему один девятнадцатилетний парнишка. – Ну, и ты, конечно, заставил этих белых свиней побегать, прежде чем они сцапали тебя, да?

Другой спросил:

– Ты, наверное, оружие с собой носишь?

Хотя Ролли знал, что многие рабочие на заводе не расстаются с оружием под предлогом защиты от нападений в туалетах или на стоянках автомашин, сам он оружия не носил, понимая, какой при его судимостях он может получить срок, если это обнаружат. Но сейчас он лишь произнес:

– Не морочь мне голову, малыш.

Скоро тем не менее пополз слушок о том, что, мол, этот малый, Найт, всегда ходит вооруженный. Это снискало Ролли еще большее уважение у молодежи.

Какой-то парень однажды спросил его:

– Хочешь курнуть?

Он кивнул. Скоро – хотя и не так часто, как некоторые другие, – Ролли стал потягивать марихуану за конвейером: после затяжки время летело быстрее и монотонность работы уже не казалась такой невыносимой. Примерно в то же время он пристрастился к игре в денежную лотерею.

Позже, когда ему пришлось всерьез об этом задуматься, он понял, что наркотики и денежная лотерея подвели его вплотную к запутанному и опасному преступному миру, существовавшему на заводе.

Поначалу денежная лотерея казалась ему вполне невинной затеей.

Ролли знал, что в Детройте – особенно на автомобильных заводах – люди играют в лотерею не задумываясь: для них это так же естественно, как дышать воздухом. Хотя эта игра контролируется мафией, в открытую подтасовывается ею, а реальный шанс выиграть – один к тысяче, она привлекает ежедневно огромное число желающих попытать счастья и готовых поставить от десяти центов до ста долларов и больше. Стандартная ставка на заводах, которую мог позволить себе и Ролли, составляла один доллар.

Независимо от ставки каждый играющий выбирает три цифры – любые три цифры – в надежде, что именно на эту комбинацию выпадет выигрыш дня. В случае удачи сумма выигрыша в пятьсот раз превышает ставку. Причем некоторые ставят не на три цифры сразу, а только на одну или две, что, конечно, снижает возможную сумму выигрыша.

При этом ни одного жителя Детройта, как видно, не волнует то обстоятельство, что организаторы этой своеобразной лотереи объявляют выигрыши на те комбинации цифр, на которые поставлено меньше всего денег. Только в расположенном поблизости Понтиаке, где выигрыши в лотерее приравниваются к выигрышам на бегах и регулярно публикуются выплачиваемые суммы, эту игру можно считать до некоторой степени честной.

Время от времени ФБР, детройтская полиция и другие организации поднимают большой шум в связи с облавами на так называемый “Детройтский игорный круг”. В “Детройт ньюс” и “Фри пресс” появляются аршинные заголовки: “Рекордная облава: полиция идет по следу организаторов лотереи” или “Самая крупная облава в истории США”, – но уже на следующий день можно как ни в чем не бывало спокойно продолжать эту азартную игру.

Постепенно Ролли стал понимать, как организована эта игра на заводе. Одними из тех, кто принимал пари, были уборщики: в ведрах, под сухими тряпками, они прятали желтые карточки, на которых играющие отмечали числа и собранные деньги. Карточки и деньги тайно выносились с завода и доставлялись в город до истечения срока, который, как правило, совпадал со сроком ставок на скачках.

Так Ролли узнал, что один из профсоюзных деятелей является старшим по игре в лотерею на конвейере: пользуясь своим положением, он мог, не привлекая к себе внимания, свободно расхаживать по территории всего завода. Игрой в лотерею явно увлекалось большинство рабочих, включая инспекторов, конторских служащих и, как заверил Ролли один парень, даже начальство. Наверное, так оно и было, поскольку лотерея на заводе явно процветала.

После печального случая на конвейере Ролли не раз прозрачно намекали, что он мог бы активно подключиться к тем, кто заправляет игрой в лотерею или каким-либо другим рэкетом. О чем шла речь, было ясно: на заводе процветали ростовщичество, торговля наркотиками, противозаконная торговля чеками. Кроме сравнительно безобидных аферистов, тут действовали настоящие шайки, занимающиеся ограблениями и вооруженными налетами.

Преступное прошлое Ролли, о котором теперь знали буквально все, обеспечивало ему, как бывшему “профессионалу”, особое положение среди представителей детройтского дна, связанных с заводом, а также тех, кто им подыгрывал в свободное от работы время. Как-то раз в уборной рядом с Ролли оказался широкоплечий, обычно неразговорчивый рабочий, известный под именем Громила Руфи, и тихо сказал:

– Ребята говорят, ты малый что надо. Послушай меня: такой, как ты, парень с головой, может иметь здесь куда больше деньжат, чем эти идиоты, которые вкалывают до посинения… Нам иногда нужны трезвые парни, которые знают, что к чему, и не напустят в штаны со страху.

В этот момент кто-то вошел в уборную. Громила Руфи тотчас умолк, застегнул штаны и, кивнув, направился к выходу. Кивок явно означал, что разговор в скором времени будет продолжен.

Но продолжения не получилось, поскольку Ролли всячески старался избежать второй встречи. Так же он повел себя, и когда к нему подкатился кто-то еще. Объяснялось это несколькими причинами. Ролли все еще боялся, что, если его снова засадят, тогда уж ему обеспечен большой срок, а кроме того, он считал, что сейчас ему живется хорошо и даже лучше, чем все предшествующие годы. Что ни говори, а когда у тебя на столе есть хлеб, это – большое дело. Пусть приходится “вкалывать до посинения”, но столько бумажек он никогда раньше и в руках-то не держал. Благодаря этому у него есть теперь на что выпить, а когда требует душа, и курнуть. Дома его ждет маленькая Мэй-Лу, которая со временем, может, ему и надоест, но пока еще не надоела. Она, конечно, не ахти какая находка, совсем не королева красоты, и Ролли знал, что до него она шлялась с другими парнями. Но она умела завести Ролли. Он млел при одном взгляде на нее и порой приставал к ней по три раза за ночь, особенно когда Мэй-Лу уж очень старалась, так что у него дух перехватывало, а о таком Ролли слыхал, но сам он этого еще никогда не испытывал.

Вот почему он позволил Мэй-Лу снять две комнаты и не протестовал, когда она стала обставлять их мебелью. Для этого не потребовалось много денег – просто она дала Ролли подписать какие-то бумаги. Он их небрежно подписал не читая, и вскоре появилась обстановка, в том числе и цветной телевизор – не хуже того, что стоит в баре.

С другой стороны, доставалось все это не просто – долгие мучительные дни на заводе, по пять дней в неделю, иной раз, правда, по четыре, а однажды даже три дня. Как и остальные, Ролли не выходил на работу по понедельникам, если перебирал на уик-энде, или по пятницам, когда не терпелось промочить горло, и денег, которые он получал в следующую получку, вполне хватало.

Работа на конвейере была не только тяжелой, но и однообразной, и Ролли нередко приходила в голову фраза, брошенная еще в самом начале одним рабочим: “Когда идешь сюда, мозги оставляй дома, чтоб целы были”. Тем не менее.., была у всего этого и другая сторона. Против собственной воли, вопреки утвердившейся системе мышления – надо быть всегда начеку, чтобы не стать прихлебателем белых, их прислужником, – Ролли Найт все больше увлекался работой, и у него со временем появилось желание добросовестно ее выполнять. В основном это объяснялось его живым умом, а также способностью быстро схватывать и запоминать – оба эти качества раскрылись только теперь. Другой побудительной причиной, которую Ролли наверняка стал бы отрицать, если бы ему поставили это в упрек, были отношения, установившиеся у него с Фрэнком Парклендом, – отношения, основанные на взаимном уважении.

На первых порах под впечатлением двух происшествий, которые заставили его обратить внимание на Ролли Найта, Паркленд относился к молодому негру с откровенной неприязнью. Он не сводил глаз с Ролли, и вот с течением времени неприязнь улетучилась, уступив место симпатии. Как-то раз, когда Мэтт Залески совершал очередной обход конвейера, Паркленд сказал: “Видишь вон того малого? Когда он тут появился, я подумал, что помотает он нам нервы. А теперь он у нас один из лучших”.

Залески лишь что-то буркнул в ответ: он почти не слышал, что говорил Паркленд. Недавно над заводским начальством разразилась гроза: руководство требовало увеличить выпуск продукции при одновременном снижении производственных расходов и повышении качества. И хотя эти требования по сути своей трудно совместимы, хозяева настаивали на их выполнении, что никак не способствовало заживлению давно мучившей Мэтта язвы двенадцатиперстной кишки. Одно время язва было приутихла, а теперь снова напомнила о себе. Вот почему Мэтту Залески было сейчас не до конкретных личностей – его волновали лишь цифры, куда входили и люди, складывавшиеся для Мэтта в некую безликую армию труда.

Этим, кстати, объяснялось – хотя Залески не обладал ни склонностью к философствованию, которая помогла бы ему это понять, ни возможностью изменить существующую систему – то, что автомобили, производившиеся в США, были, как правило, более низкого качества, чем те, что выпускаются в Германии, где существует менее жесткая система производства и поэтому рабочий не теряет личного отношения к тому, что он делает.

Как бы там ни было, Фрэнк Паркленд старался выжать из своего участка все, что мог.

Благодаря Паркленду Ролли уже не перебрасывали с одной операции на другую и закрепили за ним более или менее постоянное место. Иногда, правда, Паркленд переводил его на другие участки, но теперь по крайней мере не было тех ежечасных шараханий, от которых у Ролли темнело в глазах. Теперь перестановки объяснялись еще и тем, что Ролли поручали все более сложную и хитроумную работу, о чем Паркленд прямо ему и сказал.

Тогда-то Ролли и сделал для себя открытие, что, хотя большинство операций по сборке трудны и требуют полного напряжения физических сил, есть и такие, где работать можно с прохладцей. Например, установка лобового стекла. Если рабочие, выполнявшие эту операцию, замечали, что за ними наблюдают, они начинали суетиться, создавая видимость, что заняты трудоемким делом. Ролли тоже довелось этим заниматься, но только несколько дней, потому что Паркленд снова перевел его на одну из самых сложных конвейерных операций – внутри кузова, где и разогнуться-то нельзя: он монтировал арматуру для крепления электрооборудования. Потом ему досталась “операция вслепую” – самая трудная, какая только есть: надо было на ощупь вставлять болты и на ощупь их затягивать.

В один из таких дней Паркленд признался Ролли:

– Несправедливо это. Те, кто работает лучше всех, на кого мастер может положиться, получают самую паскудную работу, и ни хрена взамен. Вся беда в том, что мне надо кого-то поставить на затяжку этих болтов, такого, в ком я уверен и точно знаю, что он на совесть сработает, а не станет валять дурака.

Фрэнк Паркленд сказал это так, невзначай. Но для Ролли Найта это замечание мастера имело особый смысл: впервые человек, облеченный властью, заговорил с ним как с равным, посетовал на существующую систему производственных отношений – словом, сказал то, что думал, и о том, что действительно имело место, а не наводил тень на ясный день.

Теперь Ролли, во-первых, правильно затягивал любой самый незаметный болт благодаря своему возросшему профессиональному мастерству и более крепкой физической форме, так как он стал регулярно питаться. А во-вторых, он начал внимательно присматриваться к Паркленду.