1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
    
— Так вот: как правило, я стараюсь приехать в аэропорт заранее, чтобы получить посадочный талон.
    
— Разве это так просто?
    
— Получить посадочный талон? Ну что вы, очень даже просто. Сейчас авиакомпании вместо посадочных талонов часто используют конверты от билетов. Так вот я подхожу к какой-нибудь стойке и говорю, что потеряла свой конверт и не могут ли они дать мне другой. Я выбираю стойку, где побольше народу и обслуживающий персонал очень занят. И мне всегда дают.
    
Ещё бы не дать, подумала Таня. Это вполне естественная просьба, и её часто слышишь. С той только разницей, что в отличие от миссис Квонсетт другие пассажиры просто хотят иметь свежий конверт для своего билета — без всякого тайного умысла.
    
— Но ведь конверт-то вам выдаётся пустой, — заметила Таня. — Он же не заполнен.
    
— Я сама его заполняю — в дамском туалете. У меня всегда с собой несколько старых посадочных талонов. Так что я знаю, где и что надо писать. И всегда держу в сумочке толстый чёрный карандаш. — Положив кружевной платочек на колени, миссис Квонсетт открыла сумочку из чёрных бусин. — Видите?
    
— Вижу, — сказала Таня и, потянувшись к сумке, извлекла карандаш. — Не возражаете, если я оставлю это себе?
    
Миссис Квонсетт сделала слегка оскорблённое лицо.
    
— Но это же мой. Впрочем, если он вам нужен, я, конечно, могу купить другой.
    
— Продолжайте, — сказала Таня. — Итак, у вас есть посадочный талон. Что происходит дальше?
    
— Я направляюсь к тому месту, откуда должна идти посадка на аэроплан.
    
— К выходу?
    
— Совершенно верно. Я дожидаюсь той минуты, когда молодой человек, который проверяет билеты, очень занят — а он всегда занят, когда на посадку проходит сразу большая группа, — тогда я проскальзываю мимо него — и прямо в аэроплан.
    
— А если кто-нибудь попытается вас остановить?
    
— Кто же станет меня останавливать, если у меня есть посадочный талон?
    
— Даже стюардессы не проверяют?
    
— Они молоденькие девочки, душенька. Обычно они болтают друг с другом, а если и уделяют кому-то внимание, то лишь мужчинам. Их интересует только номер рейса, а уж я стараюсь, чтобы номер был правильный.
    
— Но вы сказали мне, что не всегда пользуетесь посадочным талоном.
    
Миссис Квонсетт покраснела.
    
— Тогда, видите ли, мне приходится прибегать к небольшим уловкам. Иногда я говорю, что мне надо пройти, чтобы проститься с дочкой — почти все компании разрешают это, вы же знаете. Или, если аэроплан прилетел откуда-нибудь и здесь у него только стоянка, я говорю, что хочу вернуться на своё место, а билет, мол, оставила в аэроплане. Или говорю, что тут мой сын только что прошёл на посадку и забыл свой бумажник, ну и мне надо его отдать. В таких случаях я всегда держу в руке бумажник, и это действует лучше всего.
    
— Да, могу себе представить, — сказала Таня. — Я вижу, вы очень тщательно всё продумали. — Теперь у неё есть материал на целый бюллетень для контролёров и стюардесс, — размышляла она. И тут же усомнилась: а будет ли от этого бюллетеня какой-нибудь толк?
    
— Это я унаследовала от моего покойного супруга… Он преподавал геометрию и всегда говорил, что каждый угол надо учитывать.
    
Таня в упор посмотрела на миссис Квонсетт. Она что, издевается над ней? Но лицо старушки из Сан-Диего оставалось невозмутимо спокойным.
    
— Есть ещё одна чрезвычайно важная вещь, о которой я вам не сказала.
    
В другом конце комнаты зазвонил телефон. Таня встала, чтобы снять трубку.
    
— Эта старая перечница всё ещё у вас? — раздался голос управляющего перевозками. Он отвечал за все виды перевозок, которые осуществляла компания «Транс-Америка» через аэропорт имени Линкольна. Обычно это был спокойный, добродушный человек. Сегодня же голос его звучал раздражённо. На нём, естественно, не могли не сказаться эти трое суток, когда вылеты самолётов задерживались, приходилось объясняться с пассажирами и предлагать им другие маршруты, не говоря уже о бесконечных требованиях, поступавших из главной конторы компании на Восточном побережье США.
    
— Да, — ответила Таня.
    
— Удалось из неё выудить что-нибудь полезное?
    
— Немало. Я пришлю вам отчёт.
    
— Когда будете его отсылать, не забудьте о заглавных буквах, чтобы его можно было прочесть.
    
— Слушаюсь, сэр.
    
«Сэр» прозвучало столь ядовито, что на другом конце провода на минуту воцарилось молчание. Потом УП буркнул:
    
— Извините, Таня. Я, видно, пережал — очень мне досталось сейчас из Нью-Йорка. Вот я и повёл себя с вами, как мальчишка-стюард, которому попалась под ноги кошка, — только вы, конечно, не кошка. Могу я вам чем-нибудь помочь?
    
— Мне нужен билет на сегодня в один конец до Лос-Анджелеса для миссис Ады Квонсетт.
    
— Это так зовут старую курицу?
    
— Совершенно верно.
    
УП кисло произнёс:
    
— Очевидно, за счёт компании?
    
— Боюсь, что да.
    
— Больше всего мне противно то, что придётся отправить её раньше честных людей, которые живыми деньгами заплатили за свои билеты и уже столько часов ждут возможности вылететь. Но я думаю, что вы правы: лучше побыстрее сбросить этот груз с плеч.
    
— Я тоже так думаю.
    
— Я велю зарезервировать один билет. Можете забрать его в билетной кассе. Только не забудьте предупредить Лос-Анджелес, чтобы они вызвали аэропортовскую полицию и выдворили эту старую калошу из аэропорта.
    
— А может, она мать Уистлера,[5] — вполголоса заметила Таня.
    
УП хмыкнул.
    
— Так пусть Уистлер и покупает ей билет.
    
Таня улыбнулась и повесила трубку. Затем повернулась к миссис Квонсетт.
    
— Вы не рассказали мне ещё об одной важной вещи — насчёт того, как вы ведёте себя уже в самолёте.
    
Старушка явно медлила. Когда Таня, разговаривая по телефону, упомянула об обратном билете в Лос-Анджелес, миссис Квонсетт поджала губы.
    
— Вы ведь уже сказали мне почти всё, — не отступалась Таня. — Так заканчивайте. Если, конечно, есть что добавить.
    
— Безусловно, есть. — Миссис Квонсетт утвердительно кивнула. — Я хотела вам ещё сказать, что лучше всего не выбирать больших рейсов — ну, тех, что через всю страну и без посадок. Они часто бывают забиты до отказа и даже в туристском классе вам дают номер места. Тогда всё сложнее, хотя мне много раз пришлось летать и такими рейсами, потому что не было других.
    
— Значит, вы выбираете не прямые маршруты. Но неужели вас не обнаруживают на посадках?
    
— Я притворяюсь, будто сплю. Ну и меня, конечно, не беспокоят.
    
— А на сей раз побеспокоили?
    
Тонкие губы миссис Квонсетт растянулись в усмешке: у неё был такой сокрушённый вид.
    
— Всё из-за этого человека, который сидел со мной рядом. Такой оказался мерзкий человечишка. Я доверилась ему, а он тут же выдал меня стюардессе. Вот и доверяй после этого людям.
    
— Миссис Квонсетт, — сказала Таня, — я надеюсь, вы слышали, что мы намерены отправить вас назад в Лос-Анджелес.
    
В серых старческих глазках мелькнул огонёк и погас.
    
— Слышала, душенька. Я боялась, что этим кончится. Но можно мне пока выпить чайку? Я уж тогда пойду, а вы скажите, когда мне надо вернуться…
    
— Ну нет! — Таня решительно замотала головой. — Одна вы никуда не пойдёте. Чаю выпить вы можете, но только с вами будет один из сотрудников. Я сейчас пошлю за кем-нибудь, чтобы вы ни минуты не были одна, пока не сядете в самолёт и не улетите в Лос-Анджелес. Стоит только отпустить вас — и я знай, что будет дальше. Мы и глазом не успеем моргнуть, как вы будете сидеть в самолёте на Нью-Йорк.
    
По враждебному взгляду, который миссис Квонсетт метнула на неё, Таня поняла, что угодила в точку.
    
Через десять минут всё было сделано. Для миссис Квонсетт зарезервировали место на рейс сто три, вылетавший в Лос-Анджелес через полтора часа. Рейс был беспосадочный, так что она никак не могла выйти из самолёта в пути и повернуть назад. Управляющему перевозками в Лос-Анджелесе было сообщено обо всём по телетайпу; соответствующая записка лежала для команды рейса сто три.
    
Маленькую старушку из Сан-Диего поручили заботам сотрудника «Транс-Америки», недавно нанятого юноши, который по возрасту годился ей во внуки. Этому сотруднику, которого звали Питер Кокли, Таня дала самые точные указания:
    
— Будете находиться при миссис Квонсетт до момента отлёта. Она говорит, что хочет выпить чаю. Отведите её в кафе и дайте ей поесть, если она попросит, хотя в полёте будет подан ужин. И что бы она ни делала, будьте при ней. Если ей понадобится пойти в туалет, ждите у дверей и ни при каких обстоятельствах не выпускайте её из виду. Когда настанет время отлёта, подведите её к выходу, пройдите вместе с ней к самолёту и сдайте с рук на руки старшей стюардессе. Не забудьте напомнить, чтобы ей ни под каким предлогом не разрешали выходить из самолёта. Это хитрющая старушенция, так что будьте бдительны.
    
Выходя из комнаты, старушка схватила молодого сотрудника под руку и повисла на нём.
    
— Надеюсь, вы не станете возражать, молодой человек. Старые люди нуждаются в опоре. А вы мне так напоминаете моего дорогого зятя. Он был вот такой же красавец, хотя теперь он, конечно, много старше вас. Вообще ваша компания, я смотрю, подбирает очень приятных людей. — И миссис Квонсетт с укором поглядела на Таню. — Во всяком случае, таких у вас большинство.
    
— Запомните, что я вам сказала, — напутствовала Таня Питера Кокли. — У неё неиссякаемый запас всяких трюков.
    
— Не очень-то это любезно с вашей стороны, — холодно парировала миссис Квонсетт. — Я уверена, что молодой человек сам сумеет составить обо мне мнение.
    
Молодой сотрудник смущённо улыбался.
    
— Хоть вы и вели себя не очень красиво, душенька, знайте, что я на вас не сержусь, — сказала Тане миссис Квонсетт и с этими словами вышла из комнаты.
    
Через несколько минут Таня покинула маленькую гостиную, где она провела сегодня уже два объяснения, и вернулась в контору «Транс-Америки». Было без четверти девять. Сев за свой стол, она подумала: интересно, разделалась ли компания с миссис Адой Квонсетт или им ещё придётся с ней возиться. Таня не была уверена, что на этом удастся поставить точку. И на своей машинке без заглавных букв она принялась печатать записку управляющему перевозками.
    
     
«упр. првзками
     
от: тани ливигстн…
     
предмт: мамочка уистлера»
    
    
И остановилась, задумавшись: где-то сейчас Мел и зайдёт ли к ней.
   
   
    
     
5
    
    
Нет, решил Мел Бейкерсфелд, не может он сегодня вечером ехать в город.
    
Мел сидел у себя в кабинете на административном этаже. Он задумчиво барабанил по столу, где стояли телефоны, связывавшие его с различными службами аэропорта.
    
Взлётно-посадочная полоса три-ноль всё ещё была перекрыта самолётом «Аэрео-Мехикан». В результате положение создавалось критическое и приходилось задерживать всё большее число самолётов — как в воздухе, так и на земле. Возникала реальная угроза того, что в ближайшие два-три часа придётся закрыть аэропорт.
    
А пока самолёты продолжали взлетать над Медоувудом, этим осиным гнездом, что немало осложняло и без того сложную ситуацию. Все телефоны аэропорта и командно-диспетчерского пункта разрывались от звонков медоувудскнх жителей — тех, кто остался дома и горестно сетовал на свою участь. Но куда больше было тех (сообщили Мелу), кто находился сейчас на митинге протеста, и уже прошёл слух — об этом несколько минут назад передал руководитель полётов, — что вечером недовольные собираются устроить демонстрацию в аэропорту.
    
Здесь только не хватает демонстрантов, мрачно подумал Мел.
    
Правда, одно было утешительно: ЧП третьей категории можно было считать ликвидированным, поскольку военный самолёт КС-135 благополучно приземлился. Но когда одно ЧП кончается, никто не может поручиться за то, что тут же не возникнет другого. Мела не оставляло какое-то смутное беспокойство, предчувствие беды, посетившее его на поле час назад. И это ощущение, трудно определимое или объяснимое, не покидало его. Но было предостаточно и реальных причин, побуждавших его оставаться на работе.
    
Конечно, Синди, которая всё ещё ждёт его на этом своём благотворительном шабаше, поднимет дикий шум. Но она и так уже зла на него за то, что он задерживается, а если он и вовсе не приедет — что ж, побушует немного больше, только и всего. Так что, пожалуй, лучше выдержать первый натиск сейчас и дать Синди немного излить свою ярость. Бумажка с номером телефона, по которому можно её вызвать, всё ещё лежала у него в кармане. Он достал её и набрал номер.
    
Как и раньше, он прождал несколько минут, прежде чем Синди подошла к телефону, но, к его удивлению, никакого извержения вулкана не последовало, — вместо этого были холод и сухость. Она молча выслушала Мела, пытавшегося объяснить ей, почему он не может покинуть аэропорт. И когда ожидаемого взрыва не произошло, он вдруг начал запинаться и бормотать что-то нечленораздельное, малоубедительное даже для него самого. Он умолк.
    
Последовала пауза, затем Синди холодно спросила:
    
— Ты всё сказал?
    
— Да.
    
Голос у неё звучал так, точно она говорила с кем-то малознакомым и глубоко ей омерзительным:
    
— Я не удивляюсь, потому что и не ждала, что ты приедешь. Когда ты сказал, что скоро будешь, я не сомневалась, что ты врёшь, как всегда.
    
— Я вовсе не врал и не как всегда, — вспылил он. — Я ведь уже говорил сегодня, сколько раз я выезжал с тобой…
    
— Ты как будто заявил, что ты всё сказал.
    
Мел умолк. Какой смысл спорить?
    
— Я слушаю тебя, — устало произнёс он.
    
— Так вот, я пыталась сказать тебе, когда ты меня прервал — тоже, как всегда…
    
— Синди, ради всего святого!..
    
— …что, почувствовав враньё, я немного пораскинула мозгами. — Она помолчала. — Ты говоришь, что задерживаешься в аэропорту?
    
— По-моему, именно об этом и идёт у нас разговор…
    
— Надолго?
    
— До полуночи… а может быть, и на всю ночь.
    
— Тогда я к тебе приеду. Можешь не сомневаться. Нам надо поговорить.
    
— Послушай, Синди, ни к чему это. Не время сейчас и не место.
    
— Ничего, время вполне подходящее. А то, что я хочу тебе сказать, может быть сказано где угодно.
    
— Синди, ну, пожалуйста, будь благоразумна. Я согласен: нам многое надо обсудить, но…
    
Мел умолк, вдруг поняв, что говорит сам с собой. Синди уже повесила трубку.
    
Мел, в свою очередь, положил трубку на рычаг и какое-то время сидел молча, — в кабинете царила полная тишина. Затем, сам не зная почему, он снова снял трубку и во второй раз за этот вечер набрал свой домашний номер. Раньше к телефону подходила Роберта. На этот раз трубку сняла миссис Себастьяни, которая обычно сидела с детьми, когда родителей не было дома.
    
— Я просто хотел проверить, всё ли в порядке, — сказал Мел. — Девочки уже легли?
    
— Роберта легла, мистер Бейкерсфелд. А Либби собирается.
    
— А вы не позовёте Либби к телефону?
    
— М-м… разве что на минуту, если вы обещаете, что не будете долго разговаривать с ней.
    
— Обещаю.
    
Миссис Себастьяни, как всегда, ужасно педантична, подумал Мел. Она требует повиновения не только от детей, но и от всего семейства. Глядя на её тихого, как мышь, супруга, который появлялся иногда вместе с ней, Мел спрашивал себя, неужели эта пара способна испытывать супружеские страсти. Пожалуй, нет. Миссис Себастьяни никогда не допустила бы такого.
    
Он услышал шлёпанье ног Либби по полу.
    
— Папочка, — спросила Либби, — а наша кровь всё время бегает по телу без остановки — всегда, всегда?
    
Либби, как правило, задавала самые неожиданные вопросы. Она находила новые темы с такой же лёгкостью, с какой ребёнок находит рождественские подарки под ёлкой.
    
— Не всегда, деточка, ничто не бывает вечно. Кровь циркулирует в нас, пока мы живём. В твоём тельце кровь циркулирует уже семь лет — с тех пор как сердечко начало биться.
    
— А я чувствую своё сердечко, — сказала Либби. — Оно у меня в коленке.
    
Мел хотел было объяснить ей, что сердце находится не в коленке, хотел рассказать, что есть у человека пульс, артерии и вены, потом передумал. Ещё успеется. Пока человек чувствует, что у него бьётся сердце — где бы оно ни билось, — уже хорошо. Либби всегда инстинктивно тянулась к самому существенному — порой у него возникала мысль, что её маленькие ручонки достают звёзды истины с небес.
    
— Спокойной ночи, папочка.
    
— Спокойной ночи, моя радость.
    
Мел по-прежнему не понимал, зачем позвонил домой, но после этого звонка ему, несомненно, стало легче.
    
Что же до Синди, то, приняв решение, она обычно выполняла его и, следовательно, вполне могла нагрянуть в аэропорт. Впрочем, пожалуй, это и к лучшему. Перед ними стоит серьёзная дилемма: сохранять хрупкую скорлупку их брака ради детей или нет. И здесь они смогут поговорить наедине, вдали от ушей Роберты и Либби, которые и так уже слышали немало их ссор.
    
Собственно, сейчас никаких срочных дел у Мела не было, просто надо на всякий случай находиться на посту, вот и всё. Он вышел из своего кабинета на галерею и посмотрел вниз, в центральный зал, где по-прежнему бурлила толпа.
    
Пройдёт совсем немного лет, размышлял Мел, и аэровокзал придётся коренным образом перестраивать. Необходимо что-то придумать — и срочно, — чтобы изменить систему посадки в самолёт и высадки пассажиров. Когда люди по одному идут на посадку или покидают самолёт, это занимает много времени. Стоимость же пребывания на земле самолётов, строительство которых с каждым годом обходится всё дороже, — непрерывно возрастает. Поэтому и конструкторы, и те, кто составляет рейсы, стараются, чтобы машины больше летали, ибо это приносит доход, и меньше стояли на земле, ибо тут никакого дохода нет — одни расходы.
    
Уже разрабатывается идея создания «пассажирских контейнеров» по принципу грузового «иглу», используемого компанией «Америкен» для загрузки своих самолётов. У многих других авиакомпаний есть разновидности этой системы.
    
«Иглу» представляет собой контейнер, по форме и размеру точно соответствующий фюзеляжу самолёта. Его заранее загружают, затем поднимают до уровня фюзеляжа и за несколько минут вставляют в самолёт. В грузовом самолёте — в противоположность пассажирскому — фюзеляж представляет собой пустую коробку. Теперь, когда такой самолёт прибывает в аэропорт, из него быстро вынимают «иглу» и вставляют новый. С минимальной затратой времени и труда огромный самолёт можно быстро разгрузить, снова загрузить и подготовить к вылету.
    
Можно было бы создать «пассажирские контейнеры» по тому же принципу, и Мел уже видел разработку этой идеи в чертежах. Это будут маленькие удобные секции с вмонтированными в них сиденьями, куда пассажиры будут садиться прямо у регистрационной стойки. Затем контейнеры с пассажирами по конвейерной ленте, вроде той, по которой сейчас движется багаж, — будут переброшены к месту посадки. Там их вставят в самолёт, прилетевший, быть может, всего несколько минут назад и уже успевший выгрузить контейнеры с прибывшими пассажирами.
    
Когда контейнеры с пассажирами встанут на место, окошки в них точно совпадут с окошками фюзеляжа. Двери в каждом контейнере автоматически уйдут в стены, чтобы стюардессы и пассажиры могли беспрепятственно переходить из одной секции в другую. В самолёт будут доставлены и новые подсобки со свежими запасами пищи, питья и новой сменой стюардесс.
    
Со временем можно настолько усовершенствовать систему «пассажирских контейнеров», что пассажиры будут занимать свои места в контейнере уже на городском аэровокзале, а также перемещаться с одного самолёта на другой и даже из одного аэропорта в другой.
    
Примерно в этом же направлении работает мысль тех, кто в Лос-Анджелесе трудится над созданием «поднебесного салона». Такой салон, вмещающий сорок пассажиров, сможет передвигаться и как автобус и как геликоптер. На дорогах — и на шоссе, и на городских улицах — он будет идти на своём моторе; добравшись же до ближайшего гелипорта, превратится в контейнер, вставляемый в большой геликоптер, — словом, сам сможет передвигаться между аэропортами.
    
И всё это будет, думал Мел. Если не совсем такое, то что-то похожее. Самые фантастические мечты так быстро становились реальностью, что это поистине завораживало тех, кто работал в авиации.
    
Крик, донёсшийся откуда-то снизу, из зала, нарушил раздумья Мела.
    
— Эй, Бейкерсфелд! Эй, там, наверху!
    
Мел опустил взгляд и поискал глазами, кто его зовёт. Определить это было трудно, так как человек пятьдесят задрали голову и смотрели вверх. Но через какое-то время Мел всё же обнаружил кричавшего. Это был Иган Джефферс, высокий стройный негр, в узких, обтягивающих фигуру бежевых брюках и рубашке с короткими рукавами. Он отчаянно махал тёмной жилистой рукой.
    
— Спускайтесь, Бейкерсфелд! Вы меня слышите? Тут неприятности. Мел улыбнулся. Джефферс, имевший концессию на чистку обуви в аэровокзале, был личностью весьма своеобразной. С широкой нахальной усмешкой на некрасивом лице он мог сказать человеку любую гадость, всё сходило ему с рук.
    
— Я вас слышу, Иган Джефферс. А может, вы сюда подниметесь?
    
Усмешка стала шире.
    
— Чёрта с два, Бейкерсфелд. Я концессионер, не забывайте об этом.
    
— Если забуду, вы тут же процитируете Акт о гражданских правах.
    
— Правильно, Бейкерсфелд. А теперь спускайте сюда вашу задницу.
    
— А вы не распускайте язык у меня в аэропорту.
    
Но в общем-то Мела всё это забавляло, и, отойдя от балюстрады, окружавшей галерею, он зашагал к служебному лифту. А Иган Джефферс продолжал стоять внизу.
    
У Джефферса в аэровокзале было четыре киоска для чистки обуви. Это была далеко не главная концессия — куда более крупные концессии имели владельцы автостоянки, ресторана и газетных киосков, которые приносили поистине астрономические доходы по сравнению с доходами чистильщика обуви По Иган Джефферс, некогда сам чистивший ботинки на тротуаре, самозабвенно считал, что только его концессия даёт возможность аэропорту сводить концы с концами.
    
— У нас контракт — у меня с аэропортом. Верно?
    
— Верно.
    
— Так вот в этой хитрой бумаженции сказано, что я обладаю ис-клю-чи-тель-ным правом чистить здесь обувь. Ис-клю-чи-тель-ным. Верно?
    
— Верно.
    
— Значит, правильно я сказал вам, что у вас неприятности. Пошли, Бейкерсфелд.
    
Они пересекли центральный зал, направляясь к эскалатору, который вёл вниз и по которому Джефферс сбежал, перескакивая через ступеньку. По дороге он весело махал каким-то людям. Мел следовал за ним на некотором расстоянии, чтобы не перетруждать ногу.
    
Иган Джефферс указал вниз — на стойки компаний «Хертц», «Эвис» и «Нейшнл», дававших автомобили внаём.
    
— Вот! Полюбуйтесь, Бейкерсфелд! Вот кто отбирает у меня клиентов — у меня и у тех ребят, которые работают на меня.
    
Мел вгляделся повнимательнее. Возле стойки компании «Эвис» красовалась зазывная надпись:
    
     ЧИСТИТЕ ОБУВЬ, НАНИМАЯ МАШИНУ, —
     ПОЛЬЗУЙТЕСЬ НАШИМИ УСЛУГАМИ!
     МЫ СТАРАЕМСЯ ИЗО ВСЕХ СИЛ!
    
    
А рядом со стойкой находилась электрическая машина для чистки обуви, установленная таким образом, чтобы человек, разговаривая с клерком, мог ею пользоваться, как гласила надпись на табличке.
    
Мела это позабавило, и в то же время он понимал, что Иган Джефферс нрав. Закон был на стороне этого балагура. В его контракте чёрным по белому написано, что никто, кроме него, не имеет права чистить обувь в аэропорту, так же как Джефферс, например, не имеет права давать внаём машины или продавать газеты. Каждый концессионер приобретал таким образом исключительные права в обмен на существенную долю своих доходов, которые он отдавал аэропорту.
    
Иган Джефферс остановился в отдалении, а Мел направился к стойке. По дороге он вытащил из кармана свою особую книжечку, в которой значились домашние телефоны ответственных сотрудников аэропорта. Был тут телефон и управляющего компании «Эвис». При его приближении девушка за стойкой автоматически включила улыбку.
    
— Разрешите мне воспользоваться вашим телефоном, — сказал Мел.
    
Она возразила:
    
— Сэр, это телефон не для публики…
    
— Я — управляющий аэропортом. — Мел протянул руку, снял трубку и набрал номер. Такие случаи, когда его не узнавали в собственном аэропорту, бывали нередко. Ведь работа Мела в основном протекала, так сказать, за кулисами, не на глазах у публики, так что те, кто обслуживал пассажиров, редко видели его.
    
Слушая гудки в трубке, он подумал о том, как было бы хорошо, если бы и остальные проблемы решались так же легко.
    
Телефон прозвонил раз двенадцать, прежде чем послышался голое управляющего компании «Эвис»:
    
— Кен Кингсли слушает.
    
— А если бы мне нужна была машина? — спросил Мел. — Где вы пропадали?
    
— Играл с сынишкой в поезд. Это отвлекает меня от мыслей, об автомобилях. И людях, которые по поводу их звонят.
    
— С сынишкой? Хорошо, наверное, иметь мальчишку, — сказал Мел. — У меня вот только девочки. Ваш мальчик интересуется машинами?
    
— Восьмилетний гений. Если вам понадобится человек, чтобы управлять этим вашим игрушечным аэропортом, дайте мне знать.
    
— Непременно, Кен. — И Мел подмигнул Игану Джефферсу. — Впрочем, ваш малыш может уже и сейчас взяться за дело. Например, установить дома машину для чистки обуви. Я случайно знаю, где есть одна лишняя. Впрочем, и вы тоже.
    
В трубке наступило молчание. Затем послышался вздох.
    
— И почему это вам, ребята, вечно хочется задушить честную инициативу?
    
— Главным образом потому, что мы людишки мелочные и премерзкие. Но мы можем и всерьёз стать такими. Кстати, помните графу в контракте, где сказано, что любые изменения во внешнем виде стойки и рекламы подлежат утверждению руководства аэропорта? А потом есть ещё одна графа насчёт того, что нельзя ущемлять права других арендаторов.
    
— Понял, — сказал Кингсли. — Иган Джефферс раскрыл свою пасть.
    
— И, скажем прямо не для того, чтобы кричать «ура».
    
— О'кей, ваша взяла. Сейчас велю моим людям убрать эту чёртову штуку. Делать это с крейсерской скоростью?
    
— Не обязательно, — сказал Мел. — Достаточно будет, если вы уберёте машину в ближайшие полчаса.
    
— Ну и мерзавец же вы.
    
Но Мел слышал, как управляющий «Эвиса» хмыкнул, вешая трубку.
    
Иган Джефферс одобрительно закивал, по обыкновению широко осклабившись. А Мел невесело подумал: «Я всем приятель и друг в аэропорту. Только и делаю, что улаживаю чьи-то дела». Хотелось бы ему уладить и свои собственные.
    
— Пятёрка, Бейкерсфелд, — сказал Джефферс. — Смотрите только, чтоб больше этого не было. — И, всё так же широко улыбаясь, он деловито зашагал к эскалатору, ведущему наверх.
    
Мел не спеша последовал за ним. В центральном зале больше всего народу теснилось у стоек «Транс-Америки», возле табличек с надписью:
    
     РЕГИСТРАЦИЯ ПАССАЖИРОВ
     ТОЛЬКО НА РЕЙС ДВА «ЗОЛОТОЙ АРГОС»
     БЕСПОСАДОЧНЫЙ ДО РИМА
    
    
Неподалёку Таня Ливингстон оживлённо разговаривала с группой пассажиров. Она помахала Мелу и через минуту-другую подошла к нему.
    
— Просто вздохнуть некогда — тут у нас сумасшедший дом. Я думала, вы уже давно в городе.
    
— У меня изменились планы, — сказал Мел. — А я думал, вы уже отдежурили.
    
— УП попросил задержаться. Хотим отправить «Золотой Аргос» по расписанию. Это якобы необходимо для престижа, а я подозреваю, что просто капитан Димирест не желает ждать.
    
Мел усмехнулся.
    
— Вот тут вы необъективны. Впрочем, это и со мной случается.
    
Таня жестом указала на небольшое возвышение, окружённое круглой стойкой.
    
— Если я не ошибаюсь, это главный предмет вашей свары с зятем? Из-за этого капитан Димирест так зол на вас, правда?
    
За стойкой, на которую указывала Таня, продавали страховые полисы. Возле неё находилось человек десять, заполнявших бланки страховок на случай катастрофы в воздухе. За стойкой две хорошенькие девушки — одна из них яркая блондинка с пышным бюстом — выписывали полисы.
    
— Да, — признал Мел, — из-за этого главным образом у нас и шли раздоры — во всяком случае, последнее время. Вернон и Ассоциация пилотов гражданской авиации считают, что надо ликвидировать страховые стойки в аэропортах, а также машины по продаже страховых полисов. Я же держусь иного мнения. Мы с ним сцепились из-за этого на заседании Совета уполномоченных. И Вернон никак не мог пережить — да и до сих пор не может, — что я тогда взял верх.
    
— Я слышала об этом. — Таня испытующе посмотрела на Мела. — Мы тоже не все согласны с вами. В данном случае мы считаем, что капитан Димирест прав.
    
Мел покачал головой.
    
— Нет, тут у нас с вами разные точки зрения. Я много об этом думал: доводы Вернона просто несостоятельны.
    
Они показались Мелу несостоятельными ещё в тот день, месяц назад, когда Вернон Димирест появился в международном аэропорту Линкольна на заседании Совета уполномоченных. Вопрос обсуждался по настоянию Вернона, выступавшего от имени Ассоциации пилотов гражданской авиации, которая вела кампанию за то, чтобы запретить продажу страховок в аэропортах.
    
Мел помнил это заседание во всех подробностях.
    
По вторникам утром в конференц-зале аэропорта обычно собирался Совет уполномоченных. На этот раз все пять уполномоченных были налицо: миссис Аккерман, хорошенькая брюнетка, домохозяйка, попавшая в Совет, судя по слухам, потому, что была любовницей мэра, и четверо мужчин — университетский профессор, председатель Совета, два местных дельца и профсоюзный деятель в отставке.
    
Заседал Совет на административном этаже в конференц-зале, стены которого были обшиты красным деревом. В одном конце зала на возвышении сидели уполномоченные в откидных кожаных креслах за элегантным овальным столом. А ниже стоял менее элегантный стол. За ним сидел Мел Бейкерсфелд в окружении начальников служб. Рядом находился стол для прессы, а другой конец зала был отведён для публики, поскольку заседания Совета формально считались открытыми. Места для публики, как правило, пустовали.
    
В тот день единственным посторонним, находившимся в зале, помимо уполномоченных и аппарата, был капитан Вернон Димирест в своей нарядной форме с четырьмя золотыми нашивками, ярко сверкавшими при свете, падавшем сверху. Он сидел в части зала, отведённой для публики, разложив подле себя на двух стульях книги и бумаги. Совет любезно решил послушать сначала капитана Димиреста, а уж потом приступить к повседневным делам.
    
Димирест встал. Он обратился к Совету в своей обычной самоуверенной манере, лишь изредка заглядывая в записи. Он выступает здесь, заявил Димирест, от имени Ассоциации пилотов гражданской авиации, поскольку является председателем местного её отделения. Однако излагает он своё собственное мнение, правда, разделяемое большинством пилотов всех компании.
    
Уполномоченные откинулись в своих креслах и приготовились слушать.
    
Продажа страховок в аэропорту, сказал Димирест, является нелепым архаизмом, сохранившимся с той поры, когда авиация только делала свои первые шаги. Само присутствие стоек страховых компаний и машин по продаже страховок в залах аэропорта оскорбительно для гражданской авиации, которая, если учитывать налетанный километраж, является наиболее безопасным из всех видов транспорта.
    
Разве человеку, отправляющемуся в путешествие по железной дороге или на автобусе, или же садящемуся на океанский лайнер, или выезжающему на собственной машине из гаража, суют под нос специальные страховки на случай смерти или увечья? Конечно же, нет!
    
Тогда почему это происходит в авиации?
    
Димирест сам ответил на свой вопрос. Это происходит потому, заявил он, что страховые компании знают, где можно хорошо поживиться, «а на последствия им плевать».
    
Гражданские самолёты являются сравнительно новым средством сообщения, поэтому многие считают путешествие по воздуху рискованным, хотя уже доказано, что в самолёте человек подвергается меньшей опасности, чем у себя дома. Это врождённое недоверие к авиации стремительно возрастает, стоит произойти очередной катастрофе. Трагедия неизбежно производит сильное впечатление, вычёркивая из памяти то обстоятельство, что куда чаще смерть и увечье настигают человека более привычным путём.
    
Собственно, то обстоятельство, что летать совсем не опасно, заметил Димирест, подтверждается самими страховыми компаниями. Пилотам, которые, естественно, летают куда больше пассажиров, продают страховку по обычному тарифу, а при групповом приобретении страховок пилоты платят даже меньше, чем публика.
    
И тем не менее страховые компании, поощряемые алчностью аэропортовских властей, с покорного согласия авиакомпаний, продолжают жиреть на страхе и доверчивости пассажиров.
    
Мел слушал, сидя за своим столом, и про себя отметил, что шурин очень ясно и точно излагает вопрос, хотя, конечно, замечание об «алчности аэропортовских властей» не слишком мудрое. Двое или трое уполномоченных, в том числе миссис Аккерман, насупились.
    
Однако Вернон Димирест, казалось, не заметил впечатления, произведённого его словами.
    
— А теперь, сударыня и господа, мы подходим к самому главному и существенному.
    
Дело в том, сказал он, что безответственная продажа страховок в аэропорту любому пассажиру и члену экипажа, которые могут без труда приобрести их как через представителя страховых компаний, так и благодаря машинам, — «страховок, сулящих крупные суммы, почти состояния, в обмен на несколько долларов», представляет собой подлинную опасность и для пассажиров и для команды.
    
И Димирест возбуждённо продолжал:
    
— Эта система — если можно назвать системой то, что оказывает обществу столь плохую услугу, — а большинство пилотов считает, что это так, — предоставляет преступникам и маньякам золотую возможность заниматься саботажем и массовыми убийствами. Цель при этом у них может быть наипростейшая: поживиться самим или дать возможность поживиться наследникам.
    
— Капитан! — Миссис Аккерман выпрямилась в своём кресле. По тону её и по выражению лица Мел понял, что она всё это время пережёвывала про себя замечание Димиреста об алчности аэропортовских властей и теперь дошла до точки кипения. — Капитан, мы уже очень долго слушаем ваши рассуждения. А есть у вас факты, подкрепляющие всё это?
    
— Конечно, сударыня. И фактов много.
    
Вернон Димирест тщательно подготовился. С помощью выкладок и диаграмм он показал, что катастрофы, происшедшие в воздухе вследствие насилия или взрыва бомб, составляют полтора случая в год. Побудительные мотивы у преступников разные, но чаще всего — возможность получить деньги по страховке. Были, конечно, и такие случаи, когда бомбы не взрывались или их удавалось обнаружить; были аварии, наводившие на мысль о саботаже, но доказательства отсутствовали.
    
Димирест перечислил нашумевшие катастрофы: самолёты компании «Кэнедиен Пасифик» — в 1949 и в 1965 годах; «Уэстерн» — в 1957 году; «Нейшнл» — в 1960 году и подозрение на саботаж — в 1959 году; два самолёта компании «Мехикан» в 1952 и 1953 годах; Венесуэльской компании — в 1960 году; компании «Континентл» — в 1962 году; компании «Пасифик» — в 1964 году; компании «Юнайтед» — в 1950-м, 1955-м и подозрение на саботаж — в 1965 году. В девяти из этих тринадцати случаев все пассажиры и команда погибли.
    
Правда, когда ясно, что авария произошла из-за саботажа, все страховки тотчас аннулируются. Короче говоря, нормальные, читающие газеты люди поняли, что саботаж не окупается. Узнали они и то, что даже если катастрофа случилась в воздухе и не осталось никого в живых, но удалось найти остатки самолёта, можно установить, произошёл ли в самолёте взрыв и отчего.
    
Однако, напомнил уполномоченным Димирест, бомбы и саботаж — дело рук людей, отнюдь не нормальных. Это люди аморальные, психопаты, одержимые преступной идеей, бессовестные убийцы. Как правило, они мало информированы, а если, что и знают, то мозг психопата так устроен, что он думает лишь о своей навязчивой идее и видоизменяет факты так, как ему заблагорассудится.
    
Тут, миссис Аккерман снова вмешалась, уже не скрывая, своей неприязни к Димиресту:
    
— Я не уверена, капитан, что кто-либо из нас достаточно компетентен, чтобы рассуждать о процессах, происходящих в мозгу психопата.
    
— А я и не рассуждаю, — нетерпеливо оборвал её Димирест. — Да и не в том дело.
    
— Извините, но вы всё-таки рассуждаете. И я считаю, что дело именно в этом.
    
Вернон Димирест вспыхнул. Он привык быть хозяином положения, чьи действия не оспариваются, и не сумел сдержать свой необузданный нрав.
    
— Сударыня, вы от природы глупы или строите из себя идиотку?
    
Председатель Совета резко застучал молотком по столу, а Мел Бейкерсфелд чуть не расхохотался.
    
Что ж, подумал Мел, на этом можно, пожалуй, поставить точку. Вернону лучше заниматься своим лётным делом, в котором он большой мастак, а не дипломатией — надо же с таким треском провалиться. Шансы на то, что Совет уполномоченных хоть что-то предпримет в соответствии с просьбой Димиреста, были сейчас равны нулю с минусом… во всяком случае, если не прийти ему на помощь. Какую-то секунду Мел колебался. Димирест наверняка понял, что слишком далеко зашёл. Однако ещё есть время обернуть всё шуткой, над которой все посмеются, включая Милдред Аккерман. А Мел обладал даром сглаживать противоречия, давая возможность обеим сторонам спасти лицо. К тому же он знал, что Милли Аккерман благосклонна к нему — они отлично ладили, и она всегда внимательно прислушивалась ко всему, что говорил Мел.
    
А потом Мел решил: пошёл он к чёрту. Случись такая штука с ним, Мелом, шурин вряд ли пришёл бы ему на помощь. Так что пусть Вернон сам выбирается из той каши, которую заварил. А он, Мел, через некоторое время просто выскажет своё мнение.
    
— Капитан Димирест, — холодно заметил председатель Совета, — ваше последнее замечание ничем не оправдано и вообще ни к месту. Прошу вас взять свои слова обратно.
    
Димирест был всё ещё возбуждён, щёки его пылали. Секунду подумав, он кивнул.
    
— Хорошо, я беру свои слова обратно. — И взглянул на миссис Аккерман. — Прошу даму извинить меня. Возможно, она понимает, что для меня, как и для большинства пилотов гражданской авиации, это чрезвычайно больная тема. Когда тебе самому всё настолько очевидно… — И он умолк, не закончив фразы.
    
Миссис Аккерман смотрела на него горящими от возмущения глазами. Плохо он извинился, подумал Мел. Теперь при всём желании ничего уже не сгладишь.
    
— Капитан, а чего вы, собственно, от нас хотите? — спросил один из уполномоченных.
    
Димирест шагнул к возвышению.
    
— Я призываю вас, — сказал он проникновенно, — ликвидировать страховые машины и продажу страховок у стоек, я хочу, чтобы вы обещали, что не будете больше сдавать места в аренду страховым компаниям.
    
— Вы хотите ликвидировать продажу страховок вообще?
    
— В аэропортах — да. Могу добавить, сударыня и господа, что сотни пилотов гражданской авиации призывают и другие аэропорты поступить так же. Кроме того, мы обращаемся в Конгресс с просьбой принять меры и объявить вне закона продажу страховок в аэропортах.
    
— Какой смысл вводить такой запрет в Соединённых Штатах — ведь гражданская авиация существует и в других странах!
    
Димирест слегка улыбнулся.
    
— А мы ведём эту кампанию в международном масштабе.
    
— Что значит — в международном?
    
— Нас активно поддерживают пилоты сорока восьми стран. Большинство из них считает, что если в Северной Америке — в Соединённых Штатах или в Канаде — будет сделан первый шаг, другие страны последуют их примеру.
    
Всё тот же уполномоченный скептически заметил:
    
— Я бы сказал, что слишком многого вы хотите.
    
— Должны же пассажиры иметь право приобрести страховку, если они того хотят, — вставил председатель.
    
Димирест кивнул.
    
— Конечно. Никто и не говорит, что они не имеют на это права.
    
— Нет, вы именно так говорите, — снова заявила о себе миссис Аккерман.
    
Димирест поджал губы.
    
— Сударыня, кто угодно может застраховать свою жизнь на время путешествия. Нужно лишь позаботиться об этом заранее, обратившись к страховому агенту или даже в бюро путешествий. — Он обвёл взглядом уполномоченных. — Сейчас многие страхуют свою жизнь на случай возможной катастрофы в пути и пользуются всеми видами транспорта, зная, что они застрахованы на всю жизнь. А застраховаться так можно разным путём. Например, все крупные кредитные общества — «Клуб гастрономов», «Америкен экспресс», «Carte Blanche»[6] — предоставляют своим членам постоянную страховку на время путешествия; страховка эта автоматически возобновляется каждый год, и за неё, естественно, взимают определённую плату.
    
Почти у всех деловых людей, пользующихся воздушным транспортом, продолжал Димирест, есть, по крайней мере, одна из вышеупомянутых кредитных карточек, так что отмена продажи страховок в аэропортах не причинит неудобств или сложностей деловым людям.
    
— К тому же при общей страховке и платить приходится мало. Я это знаю по собственному опыту. — Вернон Димирест помолчал и добавил: — Самое при этом важное, что такую страховку выдают не сразу. Заявление рассматривается опытными людьми, и проходит день, а то и два, прежде чем тебе выдадут страховку. Это позволяет выявить психопата, маньяка, человека неуравновешенного, и задуматься над тем, что он замышляет. И ещё об одном следует помнить: человек ненормальный или неуравновешенный действует обычно под влиянием импульса. И здесь, в аэропорту, где страховку можно приобрести с помощью машины или у стойки — быстро, без расспросов, — этот импульс скорее может проявиться.
    
— Мне кажется, мы все усвоили ваши доводы, — резко перебил его председатель. — Вы начинаете повторяться, капитан.
    
Миссис Аккерман закивала.
    
— Я тоже так считаю. Мне лично хотелось бы услышать, что скажет мистер Бейкерсфелд.
    
Все уставились на Мела.
    
— Да, — подтвердил он, — у меня есть на этот счёт некоторые соображения. Но я предпочёл бы изложить их после того, как капитан Димирест закончит своё выступление.
    
— А он уже закончил, — заявила Милдред Аккерман. — Мы ведь только что решили, что он всё сказал.
    
Один из уполномоченных рассмеялся, председатель постучал молотком.
    
— Да, пожалуй, верно… Так что прошу вас, мистер Бейкерсфелд.
    
Мел встал, а Вернон Димирест, злой как чёрт, вернулся на своё место.
    
— Думаю, начать надо с того, — сказал Мел, — что я смотрю иначе почти на всё, о чём говорил здесь Вернон. Наверное, это можно назвать внутрисемейными разногласиями.
    
Уполномоченные, знавшие о родстве Мела и Вернона Димиреста, заулыбались, и Мел почувствовал, что атмосфера, которая ещё несколько минут назад была напряжённой, разрядилась. Он привык к такого рода заседаниям и знал, что лучше всего держаться неофициально. Вернон тоже мог бы об этом знать, если бы потрудился спросить.
    
— Тут есть несколько обстоятельств, о которых мы не можем не думать, — продолжал Мел. — Прежде всего давайте посмотрим фактам в лицо. Большинству людей присуще врождённое чувство страха перед полётом, и я убеждён, что это чувство будет существовать всегда, независимо от того, как далеко мы шагнём по пути прогресса и насколько обеспечим безопасность. Единственное, в чём я согласен с Верноном, это в том, что у нас весьма высокий уровень безопасности.
    
И вот из-за этого врождённого страха, продолжал Мел, многие пассажиры чувствуют себя уютнее, увереннее, когда у них в кармане лежит страховка на полёт. Они хотят иметь её, И хотят иметь возможность приобрести её в аэропорту, что подтверждается огромным количеством страховок, которые пассажиры приобретают в машинах и у страховых стоек. Собственно, пассажиры должны иметь право — в этом и состоит свобода — да и возможность купить страховку, если они того хотят. Что же до приобретения страховок заблаговременно, то, как правило, большинство людей об этом просто не думает. А кроме того, добавил Мел, если страховки на полёт будут продавать только заранее, аэропорты, в том числе аэропорт имени Линкольна, потеряют значительную часть своих доходов. При упоминании о доходах Мел усмехнулся. Уполномоченные усмехнулись тоже.
    
Мел прекрасно понимал, что в этом главное. Слишком велик был доход от концессий страховым компаниям, и отказываться от него просто невозможно. Аэропорт имени Линкольна получал ежегодно полмиллиона долларов комиссионных с проданных страховок, хотя лишь немногие покупатели отдавали себе отчёт в том, что аэропорт берёт двадцать пять центов с каждого доллара, уплаченного за страховку. Однако страховки занимали лишь четвёртое место в доходах аэропорта — после доходов от автостоянок, ресторанов и компаний, дающих машины напрокат. Другие большие аэропорты получали примерно такой же доход от страховок, а иногда и больший. Хорошо Вернону Димиресту, заметил Мел, говорить об «алчных аэропортовских властях», но такого рода суммы не сбросишь со счёта.
    
Мел решил не развивать своих мыслей насчёт страховок. Достаточно уже того, что он сказал о доходах. Уполномоченные, знакомые с состоянием финансовых дел аэропорта, и так все поймут.
    
Он заглянул в свои записи. Тут были цифры, которые накануне сообщила ему одна из страховых компаний, имеющая концессию в Линкольнском аэропорту. Мел не просил у них этих данных. Да и вообще никому не говорил, кроме своей секретарши, о том, что сегодня речь пойдёт о страховках. Но чиновники страховой компании каким-то образом все узнали — просто удивительно, как они всё узнают, — и быстро подготовили материал для защиты своих интересов.
    
Мел не воспользовался бы их данными, если бы они противоречили его собственному, беспристрастному мнению. По счастью, они совпадали.
    
— Теперь, — сказал Мел, — насчёт саботажа — потенциального и иного. — Он увидел, что члены Совета насторожились. — Вернон тут уже много об этом говорил, но должен сказать — а я слушал его внимательно, — что большинство его соображений кажутся мне преувеличенными. Ведь таких случаев, когда в воздухе произошли катастрофы, подстроенные людьми, специально приобретшими для этого страховку, весьма немного.
    
Капитан Димирест вскочил со своего места.
    
— О господи, да сколько же нужно катастроф, чтобы мы стали с этим считаться?!
    
Председатель резко застучал молотком.
    
— Капитан… Прошу вас!
    
Мел выждал, пока Димирест успокоится, и затем ровным голосом продолжал:
    
— Раз задан такой вопрос, я на него отвечу: «Нисколько». Но при этом напрашивается другой вопрос: а что, катастрофы прекратятся, если в аэропорту перестанут продавать страховки? — Мел выждал, чтобы до сознания присутствующих дошли его слова, затем продолжал: — Можно, конечно, утверждать, что катастрофы, о которых идёт речь, никогда бы не произошли, прекрати мы продажу страховок в аэропортах. Иными словами, что все эти катастрофы — преступления, совершённые под влиянием импульса, возникшего благодаря той лёгкости, с какою можно приобрести страховки в аэропорту. Можно считать, что даже заранее задуманные преступления не были бы совершены, если бы страховки не приобретались так просто. Таковы, насколько я понимаю, аргументы Вернона и его Ассоциации. — Мел бросил взгляд на своего шурина, но тот по-прежнему сидел злой и насупленный. — Главная слабость его аргументации, — продолжал Мел, — состоит в том, что все это основано на предположениях. Мне лично кажется, что если человек задумал совершить преступление, его не остановит то, что он не может купить страховку в аэропорту, — ведь он может приобрести её в любом другом месте, сам Вернон говорит, что это просто.
    
Иными словами, пояснил Мел, страховка при саботаже играет лишь второстепенную роль. Подлинные же побудительные мотивы гнездятся в стародавних человеческих слабостях — любовных неудачах, алчности, банкротстве, желании совершить самоубийство.
    
Мотивы эти, заявил Мел, существуют столько, сколько существует род людской, уничтожить их невозможно. Поэтому те, кто заинтересован в безопасности полётов и в предотвращении саботажа, должны стремиться не к тому, чтобы ликвидировать продажу страховок в аэропортах, а к тому, чтобы усилить меры предосторожности в воздухе и на земле. Одной из таких мер может быть ограничение продажи динамита — главного средства, используемого на сегодня большинством тех, кто устраивает катастрофы в воздухе. В качестве другой меры следует совершенствовать приборы, способные «учуять» взрывчатку в багаже. Один такой прибор, сообщил Мел внимательно слушавшим его уполномоченным, уже находится в стадии экспериментального опробования.
    
Третья мера — на которой, кстати, настаивают компании, страхующие пассажиров в полёте, — должна состоять в осмотре багажа до полёта, как это делают таможенники. Правда, добавил Мел, эта последняя мера связана с явными трудностями.
    
Мы должны, продолжал он, жёстче соблюдать существующие законы, которые запрещают перевозить оружие на гражданских самолётах. Кроме того, учитывая возможность подстроенной аварии, надо пересмотреть конструкцию самолётов, чтобы они не разваливались при взрыве. В этой связи есть, например, такая идея — и она тоже принадлежит страховой компании: предлагается укрепить (и соответственно — утяжелить) стенки багажного отделения, хотя это и повлияет на общий вес самолёта и снизит доходы авиакомпаний.
    
Федеральное управление авиации, подчеркнул Мел, специально изучало вопрос о продаже страховок в аэропортах и выступило против запрещения их продажи. Мел взглянул на Вернона Димиреста — лицо у него было по-прежнему злое. Оба знали, что это «изучение» вызывало протесты у пилотов, поскольку проводил его чиновник страховой компании, сам занимавшийся продажей страховок в аэропорту, и его беспристрастность была весьма сомнительна.
    
Страховая компания дала Мелу ещё и другие данные, но он решил на этом поставить точку. К тому же эти неиспользованные им доводы были менее убедительны. Он сомневался даже в целесообразности укрепления багажного отсека, хотя всего минуту назад внёс такое предложение. Кому пойдёт на пользу увеличение веса самолёта — пассажирам, авиакомпаниям или опять-таки страховым обществам? Зато все остальные доводы он считал достаточно весомыми.
    
— Итак, — в заключение сказал он, — нам предстоит решить, следует ли лишать публику — на основании в общем-то одних предположений — тех услуг, которые ей явно нужны.
    
Мел едва успел опуститься на своё место, как Милдред Аккерман решительно объявила:
    
— Я считаю, что не следует. — И бросила на Вернона Димиреста победоносный взгляд.
    
К ней присоединились остальные уполномоченные, после чего решено было устроить перерыв и отложить рассмотрение других дел до послеполудня.
    
В коридоре Вернон Димирест ждал Мела.
    
— Привет, Вернон! — произнёс Мел и быстро добавил, не давая шурину вставить хоть слово: — Надеюсь, ты на меня не в претензии? Ведь даже у друзей и у родственников порою могут быть разные мнения.
    
Слово «друзья» было преувеличением. Мел Бейкерсфелд и Вернон Димирест никогда не любили друг друга, несмотря на то, что Димирест был женат на сестре Мела, Саре, причём оба знали об этой взаимной неприязни; в последнее же время эта неприязнь переросла в открытую вражду.
    
— Конечно, чёрт побери, я на тебя в претензии, — сказал Димирест. Злость уже не так кипела в нём, но глаза смотрели жёстко.
    
Уполномоченные, выходившие из конференц-зала, с любопытством поглядели на них. Они шли обедать. И через несколько минут Мел присоединится к ним.
    
— Людям твоего склада, привязанным, точно пингвины к земле, к своим столам, легко так рассуждать, — презрительно изрёк Димирест. — Вот если бы вы так часто летали, как я, вы бы держались иной точки зрения.
    
— Я не всю жизнь летал за столом, — резко бросил Мел.
    
— О, бога ради, не корми меня этой манной кашей про героя-ветерана. Сейчас ты на нулевой отметине, и то, как ты думаешь, подтверждает это. В противном случае ты бы смотрел на всю эту историю со страховками так, как смотрит любой уважающий себя пилот.
    
— Ты имеешь в виду именно «уважающий себя», а не самовлюблённый? — Если Вернону хочется поупражняться в колкостях, что ж, Мел готов поддержать разговор. В коридоре было пусто, и их не могли услышать. — Вся беда с вами, пилотами, в том, что вы привыкли считать себя полубогами, капитанами заоблачных высот и потому уверены, будто и мозги у вас особенные. Так вот, они у вас самые обыкновенные — только что напичканы специальными знаниями. Иной раз мне кажется, что они у вас вообще атрофировались — слишком долго вы сидите без дела в разреженном воздухе, пока машину ведёт за вас автоматический пилот. Поэтому когда кто-то высказывает своё мнение и это мнение, как выясняется, не совпадает с вашим, вы ведёте себя, точно балованные дети.
    
— Я пропускаю всё это мимо ушей, — сказал Димирест, — хотя если кто и ребёнок здесь, так это ты. К тому же отнюдь не беспристрастный.
    
— Ну, вот что, Вернон…
    
— Ты же сам употребил это слово, — презрительно фыркнул Димирест. — Беспристрастное мнение — как же, держи карман шире! Да ты же пользовался сейчас данными страховой компании! Ты же читал по бумажке, подготовленной ими! Я видел это с того места, где сидел, и знаю, потому что у меня есть копия. — И он ткнул пальцем в кипу книг и бумаг, которые держал под мышкой. — Ты даже не потрудился пристойности ради сам подготовиться к выступлению.
    
Мел вспыхнул. Шурин действительно поймал его. Он должен был сам подготовиться или хотя бы критически отнестись к данным страховой компании и перепечатать те из них, которыми намеревался пользоваться. Да, конечно, дел у него последние дни было больше обычного, но это не оправдание.
    
— Когда-нибудь ты ещё об этом пожалеешь, — сказал Вернон Димирест. — И если это произойдёт и я буду при сём присутствовать, я напомню тебе о сегодняшнем дне и нашем разговоре. А до тех пор постараюсь встречаться с тобой лишь при крайней необходимости.
    
И прежде чем Мел успел что-либо сказать, шурин его повернулся и пошёл прочь.
    
    
Вспомнив об этом сейчас, когда он стоял с Таней в центральном зале аэропорта, Мел — в который раз — подумал, правильно ли он тогда себя вёл и не лучше ли было не обострять отношений с Верноном. В глубине души он чувствовал, что нельзя так держаться. Он мог не соглашаться с зятем — Мел и сейчас не видел оснований менять свою точку зрения, — но можно было вести себя ровнее и не допускать бестактности: пусть этим занимается Вернон Димирест, а не он. Мел.
    
С того дня они ни разу не встречались, — собственно, Мел увидел Димиреста в аэропортовском кафе сегодня вечером впервые после того заседания. Мел никогда не был особенно близок со своей старшей сестрой Сарой, и они редко навещали друг друга. Однако рано или поздно Мелу и Вернону Димиресту придётся встретиться и либо уладить свои разногласия, либо, по крайней мере, прекратить распрю. И чем скорее это случится, тем лучше, подумал Мел, вспомнив о том, в каких резких выражениях была составлена докладная комиссии по борьбе с заносами, безусловно, инспирированная Верноном.
    
— Я бы не стала вспоминать об этой истории со страховками, — заметила Таня, — если бы знала, что это может увести вас так далеко от меня.
    
А ведь его мысли отвлеклись от Тани всего на секунду, но она сразу это уловила — как остро она чувствует всё, что связано с ним. Никто ещё не обладал такой способностью угадывать, о чём он думает. Как же они, значит, духовно близки друг другу.
    
Он чувствовал, что Таня наблюдает за ним — она смотрела на него мягко, понимающе, но под этой мягкостью таилась большая женская сила, таились чувства, которые, как подсказывал Мелу инстинкт, могли вспыхнуть ярким пламенем. И ему захотелось, чтобы их близость стала ещё полнее.
    
— Нет, это не увело меня далеко от вас, — сказал Мел. — Наоборот, только приблизило. И мне очень хочется, чтобы вы были со мной. — Их взгляды встретились, и он добавил: — Всегда и везде.
    
И Таня с присущей ей прямотою ответила:
    
— Я тоже этого хочу. — И слегка улыбнулась. — Давно хочу.
    
Он еле удержался, чтобы не предложить ей сейчас же бросить всё и уехать куда-нибудь, в спокойное, тихое место… скажем, к ней домой… и плевать на последствия! Но Мел знал, что не может он себе этого позволить, — и смирился. Пока не может.
    
— Давайте встретимся позже, — сказал он ей. — Сегодня. Не знаю ещё когда, но сегодня. Не уезжайте домой без меня. — Ему хотелось схватить её, сжать, притянуть к себе, почувствовать её тепло, но вокруг них бурлила толпа.
    
Она протянула руку, и пальцы её слегка коснулись его руки. Его словно пронизало электрическим током.
    
— Я буду ждать, — сказала Таня. — Я буду ждать столько, сколько вы захотите.
    
Через минуту она уже была далеко, и толпа пассажиров, теснившаяся у стоек «Транс-Америки», поглотила её.
   
   
    
     
6
    
    
Хотя Синди Бейкерсфелд очень решительно разговаривала с Мелом полчаса назад, она ещё совсем не была уверена, как поведёт себя дальше. Вот если бы подле неё был кто-то, с кем можно было бы посоветоваться! Стоит ей всё-таки ехать сегодня в аэропорт или не стоит?
    
Синди одиноко размышляла над этой непростой проблемой среди гула и гомона, царивших на коктейле, организованном фондом помощи детям Арчидоны. Как же ей всё-таки быть? До сих пор она почти весь вечер переходила от группы к группе, оживлённо болтая, здороваясь со знакомыми, знакомясь с теми, кто её интересовал, — и всё время её не покидала мысль, что она здесь сегодня без спутника. А сейчас и вовсе она стояла в задумчивости одна.
    
Синди размышляла: идти на ужин без Мела или какого-нибудь другого мужчины ей не хотелось. Значит, надо либо ехать домой, либо разыскать Мела и устроить ему сцену.
    
По телефону она заявила Мелу, что приедет в аэропорт и всё ему выложит. Но Синди понимала, что если она туда явится, объяснение будет нешуточным и может наступить разрыв, окончательный и необратимый. Здравый смысл подсказывал ей, что рано или поздно такой разговор между ними неминуем, — так чем скорее он будет позади, тем лучше. К тому же тогда решатся и некоторые побочные проблемы. Однако пятнадцать лет брака не отбросишь так же легко, как выбрасывают отслуживший своё дождевик из пластика. Каковы бы ни были их недостатки и причины разногласий — а Синди могла бы насчитать таковых немало, — когда два человека столько лет прожили вместе, их связывают узы, которые трудно порвать.
    
Даже и сейчас Синди верила, что её брак с Мелом можно спасти, если оба они как следует постараются. Вопрос в другом: хотят ли они этого? Синди была убеждена, что она этого хочет — при условии, конечно, что Мел пойдёт на уступки, однако до сих пор он не соглашался на её требования, и она сомневалась, чтобы он мог измениться, как ей бы того хотелось. Если же ни на какие уступки Мел не пойдёт, дальнейшая совместная жизнь немыслима. Последнее время уже и интимные отношения, когда-то восполнявшие многое, отошли в прошлое. Что-то и тут разладилось, хотя Синди не понимала почему. Мел по-прежнему возбуждал её — даже и сейчас, стоило подумать о нём, как в ней вспыхнуло желание. Но всякий раз, когда возникала возможность близости, духовная отчуждённость брала верх. В итоге — во всяком случае, у Синди — это вызывало раздражение, злость, а потом плоть начала заявлять о себе так громко, что ей просто необходим стал мужчина. Какой угодно. Любой.
    
Она одиноко стояла среди плюша и бархата салона при ресторане отеля «Лейк Мичиган», где проходил приём для представителей прессы. Вокруг неё говорили преимущественно о буране и о том, как трудно было всем сюда добраться. Но они-то приехали, подумала Синди, а вот Мел — нет. Время от времени где-то рядом раздавалось: «Арчидона», и Синди вспомнила, что она так и не выяснила, какой же Арчидоне она благодетельствует — эквадорской или испанской. («Чёрт бы тебя побрал, Мел Бейкерсфелд, подумаешь, какой выискался умник!..»)
    
Чья-то рука дотронулась до её локтя, и незнакомый голос любезно осведомился:
    
— Вы ничего не пьёте, миссис Бейкерсфелд? Могу я вам что-нибудь принести?
    
Синди обернулась. Перед ней стоял репортёр по имени Дерик Иден, которого она немного знала. Его комментарии часто появлялись в «Санди-таймс». Как большинство людей этой профессии, он держался легко и уверенно, с чуть рассеянным видом. Синди и раньше обращала на него внимание — как и он на неё.
    
— Спасибо, — сказала Синди. — Американского виски с водой, только воды поменьше. И называйте меня, пожалуйста, по имени. По-моему, вы знаете, как меня зовут.
    
— Конечно, Синди.
    
Глаза репортёра с откровенным, нескрываемым восхищением смотрели на неё. «Собственно, почему бы и нет?» — подумала Синди. Она знала, что сегодня хорошо выглядит, изящно одета и тщательно подмазана.
    
— Я мигом вернусь, — сказал ей Дерик Иден, — так что, пожалуйста, никуда не уходите, раз уж я вас нашёл. — И он стремительно направился к бару.
    
Дожидаясь его возвращения, Синди оглядывала переполненный зал. И вдруг поймала на себе взгляд немолодой дамы в шляпе с цветами. Синди тотчас просияла и улыбнулась приветливейшей из улыбок, — дама кивнула и отвела глаза. Это была журналистка светской хроники. Рядом с ней стоял фотограф, и они явно решали, кого снимать для разворота в завтрашних газетах. Вот дама в шляпе с цветами поманила к себе нескольких благотворительниц, и они столпились вокруг неё, любезно улыбаясь, стараясь держаться как можно непринуждённее, тогда как сами были рады-радешеньки, что выбор пал именно на них. Синди понимала, почему её обошли: одна — она ничего собой не представляла; а вот будь здесь Мел, сразу приобрела бы вес. Мел кое-что значил в жизни города. Но самое возмутительное, что Мелу на успехи в свете было глубоко наплевать.
    
    
В другом конце комнаты засверкали вспышки фотоаппарата; дама в шляпе усиленно строчила имена и фамилии. Синди готова была расплакаться. Ведь она участвовала почти во всех благотворительных начинаниях… трудилась, не жалея сил, заседала в скучнейших комиссиях, выполняла всю неблагодарную работу, от которой отказывались дамы, занимавшие в обществе более высокое положение, а теперь — пожалуйста, о ней и думать забыли…
    
(«Чёрт бы тебя побрал, Мел Бейкерсфелд! Чёрт бы побрал этот сволочной снег! Провались ты к чёртовой матери, поганый, разбивающий браки аэропорт!»)
    
Тем временем газетчик возвращался с двумя стаканами в руках — для Синди и для себя. Пробираясь сквозь толпу, он увидел, что Синди наблюдает за ним, и улыбнулся. Чувствовалось, что он уверен в себе. Насколько Синди знала мужчин, он, должно быть, сейчас прикидывал, есть ли у него шансы переспать с ней сегодня. Журналисты — народ дошлый и наверняка неплохо разбираются в психологии отринутых, одиноких жён.
    
Синди, глядя на Дерика Идена, тоже кое-что прикидывала в уме. Лет тридцать с небольшим, решила она: достаточно зрел, чтобы быть человеком опытным, и в то же время достаточно молод, чтобы женщина изощрённая могла его кое-чему поучить. Вроде бы неплохо сложён. Он будет внимателен, возможно, даже нежен и уж, конечно, — щедр. И при этом явно готов идти на сближение: он дал ей это понять ещё до того, как отправился за напитками. Двум людям, если они не чурбаны и одинаково смотрят на вещи, нетрудно наладить контакт.
    
Всего несколько минут назад она раздумывала, куда ей ехать — домой или в аэропорт. Сейчас, казалось, намечался третий, более интересный вариант.
    
— Извольте.
    
И Дерик Иден протянул ей стакан. Она взглянула — ого, сколько виски! Наверно, он велел бармену налить побольше. Нет, право же, мужчины слишком прямолинейны.
    
— Спасибо. — Она отхлебнула немного, глядя на него поверх края стакана.
    
Дерик Иден приподнял свой стакан и улыбнулся.
    
— Очень шумно здесь, правда?
    
Для человека пишущего, подумала Синди, он на редкость неоригинален. По его расчётам, она сейчас должна сказать: «Да», и тогда он предложит: «А почему бы нам не поехать куда-нибудь, где поспокойнее?» Текст, который последует за этим, тоже нетрудно предугадать.
    
Синди решила потянуть время и ещё глотнула виски.
    
Она размышляла. Конечно, если бы Лайонел был в городе, она бы не стала возиться с этим газетчиком. Но Лайонел, к которому она всегда обращалась за утешением в периоды семейных бурь и которого держала при себе на случай, если с Мелом дело дойдёт до развода, — а Лайонел готов был хоть завтра жениться на ней, — сейчас находился в Цинциннати (а может быть, в Колумбусе?) и занимался тем, чем занимаются архитекторы, когда выезжают куда-нибудь по делам; вернётся он только дней через десять, а то и позже.
    
Мел не знал о романе Синди с Лайонелом — во всяком случае, точно ничего не знал, хотя, наверное, подозревал, что у неё есть любовник. Но, как догадывалась Синди, ему, по всей вероятности, это было глубоко безразлично. Просто теперь он мог больше времени отдавать аэропорту и совсем не думать о ней, — надо сказать, этот чёртов аэропорт портил им жизнь не хуже иной любовницы.
    
Но не всегда было так.
    
В начале их брака, когда Мел только что расстался с флотом, Синди очень гордилась им. Он стал быстро подниматься по ступенькам, ведущим к командным постам в авиации, и Синди радовалась этому продвижению, радовалась его новым постам. Служебное положение Мела укреплялось, вместе с ним укреплялось и положение Синди — естественно, общественное: в ту пору они почти каждый вечер бывали на людях. Синди от имени их обоих принимала приглашения на коктейли, ужины, премьеры, благотворительные вечера, а если на один вечер выпадало сразу два светских события, Синди решала, которое важнее, и отклоняла другое приглашение. Для молодого человека, делающего карьеру, ведь так важно быть на виду, общаться с имеющими вес людьми. Даже Мел это понимал. И он покорно всюду следовал за Синди.
    
Беда была в том, как поняла теперь Синди, что они с Мелом ставили перед собою разные цели. Мел видел в светской жизни лишь средство для удовлетворения своего профессионального честолюбия: главным для него была карьера, а светские обязанности — лишь временное орудие для достижения этой цели. Синди же видела в карьере Мела своего рода пропуск в более высокие и могущественные светские слои. Сейчас, оглядываясь назад, она порой думала, что если бы они тогда, вначале, лучше понимали друг друга, то могли бы прийти к какому-то компромиссу. К сожалению, этого не произошло.
    
Разлад между ними начался примерно в то время, когда Мела, уже занимавшего пост управляющего аэропортом имени Линкольна, избрали к тому же ещё и президентом Совета руководителей аэропортов.
    
Синди была вне себя от счастья, узнав, что её муж приобретает вес и влияние в Вашингтоне. А когда его стали вызывать в Белый дом и у него установились непосредственные отношения с президентом Кеннеди, Синди стала готовиться к появлению в высшем вашингтонском свете. В розовых мечтах она уже видела, как гуляет — и фотографируется — с Джекки, или Этель, или Джоан[7] в Яннис-порте или на лужайке Белого дома.
    
Но ничего подобного не произошло. Ни Мел, ни Синди никакого участия в светской жизни Вашингтона не принимали, хотя и могли бы. Больше того, по настоянию Мела они отклоняли даже те приглашения, которые получали. Мел считал, что в своей области сумел сделать себе имя и ему нет нужды заботиться об укреплении своего положения в свете, — кстати, это никогда его особенно не волновало.
    
Когда Синди это поняла, она взорвалась, и между ними произошла грандиозная ссора. Это было ещё одной ошибкой с её стороны. Мел мог бы сдаться на уговоры, а гнев Синди обычно заставлял его лишь твёрже стоять на своём. Разлад между ними продолжался целую неделю — с каждым днём Синди вела себя всё стервознее и тем лишь ухудшала дело. Стервозность была одним из недостатков Синди, и она это знала. Большую часть времени она старалась сдерживаться, но порой, сталкиваясь с равнодушием Мела, не могла взять себя в руки, и её бешеный темперамент одерживал верх — так произошло и сегодня, когда она говорила с мужем по телефону.
    
После этой недели бесконечных препирательств они стали ссориться чаще и уже не скрывали своих отношений от детей, да и едва ли сумели бы скрыть, даже если б захотели. Как-то раз, к стыду их обоих, Роберта вдруг объявила, что теперь после школы будет ходить к подруге, «потому, что вы ссоритесь и мешаете мне готовить уроки». Однако постепенно в доме установилось некое подобие равновесия. Время от времени Мел сопровождал Синди на те или иные светские рауты, но только если заранее ей это обещал. А вообще он подолгу задерживался в аэропорту и редко появлялся дома. Предоставленная в значительной мере самой себе, Синди — как не без издёвки говорил Мел — с головой ушла в «мелкую благотворительность» и занялась «штурмом светских вершин».
    
Что ж, возможно, Мелу это и в самом деле казалось глупым, думала Синди. Но право, надо же чем-то себя занять, а кроме того, ей нравилась борьба за положение в свете — собственно, к этому и сводилась её деятельность. Мужчинам легко критиковать — у них есть чему посвятить себя. Мел, например, занят своей карьерой, аэропортом, другими обязанностями. А что прикажете делать Синди? Сидеть целый день дома и вытирать пыль?
    
Синди не питала иллюзий по поводу своего ума. Она не обладала большим интеллектом и понимала, что во многих отношениях не может сравниться с Мелом. Но тут, собственно, ничего нового не было. В первые годы их брака Мел находил её глупости забавными, теперь же — а в последнее время он только это и делал — лишь издевался над ней. Реалистичнее стала смотреть Синди и на свои актёрские возможности: конечно же, из неё никогда не получилось бы «звезды». В прошлом она, правда, любила намекать на то, что, если бы не замужество, она достигла бы в театре больших высот. Но это была лишь форма самообороны, стремление напомнить — в том числе Мелу, — что она не просто жена управляющего аэропортом, но и личность. В глубине же души Синди знала: в своей актёрской карьере она никогда бы не поднялась выше второстепенных ролей.
    
А участие в светской жизни — в мизансценах, разыгрываемых местным обществом, — было Синди по силам. Оно давало ей ощущение собственной значимости, делало её личностью. И хотя Мел издевался над ней и отнюдь не считал, что Синди чего-то достигла, она всё-таки сумела взобраться на несколько ступенек вверх по общественной лестнице и была принята в кругу достаточно известных в свете людей. Которых иначе никогда бы не встретила, да и на такие приёмы, как сегодня, уж конечно, не могла бы попасть… Вот только сейчас ей очень нужен был Мел в качестве спутника, а он, думая прежде всего о своём чёртовом аэропорте, не появился.
    
Мел, сумевший завоевать престиж и прочное положение в обществе, никогда не понимал стремления Синди к самоутверждению. Да теперь уже и не поймёт.
    
Однако Синди продолжала идти своим путём. У неё тоже были планы на будущее, которые — она знала — приведут в семье к страшной схватке, если они с Мелом останутся вместе. Дело в том, что Синди лелеяла честолюбивую мечту вывести в свет обеих своих дочерей — сначала Роберту, а потом Либби — на котильоне в Пассаване, блистательном событии сезона, открывающем светскую карьеру для родовитых иллинойских девиц. Естественно, что как мать дебютанток Синди и сама привлечёт к себе внимание.
    
Однажды она вскользь упомянула о своём намерении в разговоре с Мелом, и тот, как и следовало ожидать, вспылил: «Только через мой труп!» В наш век устраивать балы для дебютанток с их глупыми квохчущими мамашами — это же смешно, заявил он Синди. Слава богу, этот снобистский обычай уже отмирает как анахронизм и кастовая традиция, с которой нация, к счастью, разделывается, хотя — судя по людям вроде Синди — недостаточно быстро. Он же, заявил Мел, хочет, чтобы его дети воспитывались в духе равенства с другими людьми, а не росли самовлюблёнными эгоистами, уверенными, что они занимают привилегированное положение в обществе. И так далее.
    
Вопреки обыкновению, Мел, обычно кратко и чётко формулировавший свои взгляды, тут говорил долго и пространно.
    
А вот Лайонел считал, что это правильная затея.
    
Фамилия Лайонела — Эркарт. И в жизни Синди он занимал далеко не главное место — маячил где-то на обочине в виде вопросительного знака.
    
Любопытно, что свёл Синди с Лайонелом сам Мел. Он представил их друг другу на одном официальном завтраке, куда Лайонела пригласили потому, что он как архитектор что-то делал для города, а Мела — из-за его причастности к аэропорту. Они были шапочно знакомы друг с другом уже несколько лет.
    
После этого завтрака Лайонел стал звонить Синди, и они несколько раз вместе обедали и ужинали, потом стали встречаться чаще, а со временем у них завязались и более интимные отношения.
    
В противоположность многим мужчинам, легко смотрящим на роман с женщиной, Лайонел чрезвычайно серьёзно воспринял свою связь с Синди. Он жил один — с женой он расстался несколько лет назад, но разведён не был. Теперь он хотел получить развод в надежде, что Синди разведётся с мужем и они поженятся. К тому времени, когда у него созрело это решение, он уже знал, что брак Синди весьма непрочен.
    
У Лайонела никогда не было детей, и теперь, сказал он Синди, он очень об этом сожалеет. Правда, они с Синди ещё вполне могут завести ребёнка, если не станут тянуть и быстро поженятся. При этом он, конечно, будет более чем счастлив создать семейный очаг для Роберты и Либби и всемерно постарается заменить им отца.
    
Синди откладывала окончательное решение по разным причинам — главным образом потому, что надеялась наладить отношения с Мелом, в какой-то мере вернуть прошлое. Нельзя сказать, чтобы она всё ещё была влюблена в Мела: Синди успела обнаружить, что с возрастом начинаешь более скептически относиться к любви. Но она привыкла к Мелу. Привыкла видеть его рядом — так же, как Роберту и Либби; а кроме того, подобно многим женщинам, Синди страшилась кардинальных перемен в своей жизни.
    
Когда-то она считала, что развод и новый брак могут повредить её положению в обществе. Однако теперь она изменила на этот счёт мнение. Множество людей разводятся и ни на минуту не исчезают со светского горизонта: сегодня мы встречаем даму с одним мужем, а уже через неделю — с другим. Синди даже стало казаться, что человек, ни разу не прошедший через развод, производит унылое впечатление.
    
К тому же брак с Лайонелом мог укрепить позиции Синди в обществе. Лайонел с большей охотой, нежели Мел, посещал всякие светские сборища и вечера. Да и происходил он из родовитой семьи, пользовавшейся уважением в городе. Мать Лайонела, словно вдовствующая императрица, всё ещё царила в ветхом особняке, где допотопный дворецкий громогласно возвещал о посетителях, а горничная с распухшими от артрита руками обносила гостей чаем на серебряном подносе. Лайонел как-то водил туда Синди. Он сообщил ей потом, что она произвела хорошее впечатление и он уверен: ему удастся убедить мать, когда настанет срок, поддержать кандидатуры Роберты и Либби для участия в котильоне.
    
Словом, так как разлад с Мелом не сглаживался, а углублялся, всё говорило за то, что Синди следовало решиться и связать себя с Лайонелом, если бы… если бы не одно обстоятельство. Как мужчина Лайонел никуда не годился.
    
Он очень старался быть на высоте и, случалось, даже поражал её силой своей страсти, но, как правило, больше походил на часы с незаведенной пружиной. Однажды вечером, после неудачной встречи у него в спальне, которая оставила у них обоих неприятный осадок, он мрачно заявил: «Если бы ты знала меня в восемнадцать лет!.. Мне удержу не было…» Но, к сожалению, Лайонелу минуло не восемнадцать, а сорок восемь.
    
Синди прекрасно понимала, что если она выйдет замуж за Лайонела, страсть, которая сейчас бросала их в объятия друг друга, иссякнет, как только они поселятся вместе. Конечно, Лайонел постарается возместить отсутствие страсти чем-то другим — он человек добрый, широкий, внимательный, — но разве этого достаточно? Чувства Синди далеко ещё не угасли, — она и вообще-то была натурой пылкой, а в последнее время её желания и аппетиты даже возросли. Но ведь и с Мелом у неё уже не было близости — так не всё ли равно? В конечном счёте Лайонел всё-таки больше устраивал её.
    
Значит, надо выходить замуж за Лайонела Эркарта и спать с кем-нибудь на стороне. Последнее, конечно, трудновато будет осуществить, особенно сразу после замужества, но если осмотрительно себя вести, то всё же можно. Она знала немало мужчин и женщин, даже довольно высокопоставленных, которые жили вот так же, сохраняя брак и находя удовлетворение вне стен домашнего очага. Ведь удавалось же ей обманывать Мела. Он мог, конечно, подозревать её в неверности, но Синди была убеждена, что Мел не знает ничего определённого — ни о Лайонеле, ни о ком-либо ещё.
    
Ну, а как ей быть сегодня вечером? Ехать ли в аэропорт, чтобы объясниться с Мелом, как она намеревалась? Или провести вечер с этим репортёром Дериком Иденом, который стоял сейчас подле неё и ждал?
    
Синди пришло в голову, что, пожалуй, можно осуществить и то и другое.
    
Она улыбнулась Дерику Идену.
    
— Извините, пожалуйста, что вы сказали?
    
— Я сказал, что здесь очень шумно.
    
— О, да.
    
— И я подумал, не сбежать ли нам с этого ужина и не поехать ли куда-нибудь, где потише.
    
Синди едва удержалась, чтобы не расхохотаться. Но вместо этого лишь сказала:
    
— Хорошо.
    
Она окинула взглядом салон, где толпились приглашённые и устроители коктейля. Фотографы перестали щёлкать аппаратами — значит, оставаться дольше не имело смысла. Можно, тихонько, незаметно уйти.
    
Дерик Иден спросил:
    
— Вы на машине, Синди?
    
— Нет. А вы?
    
Из-за непогоды Синди приехала на такси.
    
— А я на машине.
    
— Прекрасно, — сказала она. — Давайте уйдём порознь. Ждите меня в своей машине, я выйду из главного подъезда через четверть часа.
    
— Давайте лучше через двадцать минут: мне ещё надо сделать два-три звонка.
    
— Очень хорошо.
    
— У вас есть какие-нибудь пожелания? Насчёт того, куда бы вы хотели поехать.
    
— Это уж решайте сами.
    
Секунду помедлив, он спросил:
    
— Вы предпочитаете сначала поужинать?
    
Её позабавило это «сначала»: всё должно быть ясно — он хотел, чтобы она понимала, на что идёт.
    
— Нет, — сказала Синди. — У меня мало времени. Мне нужно быть ещё в одном месте.
    
Она почувствовала, как взгляд Дерика Идена скользнул по её фигуре и снова вернулся к её лицу. Казалось, она даже услышала, как у него перехватило дыхание, — ещё бы, так повезло.
    
— Вы грандиозная женщина, — сказал он. — Но я до конца поверю своему счастью, только когда вы выйдете из подъезда.
    
Произнеся это, он повернулся и незаметно исчез из салона. Через четверть часа Синди последовала за ним.
    
Она взяла в гардеробе своё манто и, выходя из отеля, плотно закуталась в него. На улице по-прежнему сыпал снег и ледяной пронизывающий ветер гнал позёмку по просторам набережной и шоссе. Погода напомнила Синди об аэропорте. Она твёрдо решила, что сегодня непременно поедет туда, но было ещё рано — всего половина десятого, — и времени впереди достаточно… хватит на всё.
    
Из-под козырька подъезда вышел швейцар и притронулся к фуражке:
    
— Такси, мэм?
    
— Нет, пожалуй, не надо.
    
В эту минуту на стоянке вспыхнули фары одной из машин. Она тронулась с места, слегка пошла юзом на рыхлом снегу и подкатила к подъезду, где ждала Синди. Это был «шевроле» семилетней давности. За рулём сидел Дерик Иден.
    
Швейцар распахнул дверцу, и Синди села в машину. Когда дверца захлопнулась, Дерик Иден сказал:
    
— Извините, что здесь так холодно. Мне надо было сначала позвонить в газету, а затем позаботиться о том, чтобы нас приняли там, куда мы едем. Я сам только что залез в машину.
    
Синди вздрогнула и плотнее закуталась в манто.
    
— Остаётся только надеяться, что там, куда мы едем, будет тепло.
    
Дерик Иден, не глядя, сжал её пальцы. А заодно сжал и колено, на котором лежала её рука. Прикосновение было мгновенным — и обе его руки уже снова лежали на руле. Он тихо произнёс:
    
— Вам будет тепло — это я обещаю.
   
   
    
     
7
    
    
До вылета самолёта «Транс-Америки» рейсом два «Золотой Аргос» оставалось сорок пять минут; в машине шли последние приготовления к беспосадочному пятитысячемильному полёту в Рим.
    
Вообще подготовка к этому полёту длилась многие месяцы, недели и дни. Непосредственные же приготовления шли уже сутки.
    
Самолёт, вылетающий из любого крупного аэропорта, подобен реке, когда она впадает в море. По пути к морю река вбирает в себя все притоки, а каждый приток, в свою очередь, вбирает в себя те, что поменьше. Таким образом, в устье река представляет собою конгломерат всего, что в неё влилось. Если перевести это на язык авиации, то река, когда она впадает в море, подобна воздушному лайнеру в момент взлёта.
    
Для рейса два был избран «боинг-707-320В» за номером 731-ТА. Несли его четыре реактивных двигателя фирмы «Пратт энд Уитни», позволяющие развить скорость 605 миль в час. При Максимальной загрузке самолёт мог пролететь 6 тысяч миль, или — по прямой — расстояние от Исландии до Гонконга. Он мог поднять в воздух 199 пассажиров и 25 тысяч американских галлонов горючего, — иными словами: вместимость бассейна средней величины. Стоил самолёт 6,5 миллиона долларов.
    
Два дня назад номер 731-ТА вылетел из Западной Германии, из Дюссельдорфа, и за два часа до посадки в международном аэропорту имени Линкольна у него перегрелся двигатель. Командир корабля на всякий случай велел его выключить. Никто из пассажиров и не догадывался, что они летели на трёх двигателях вместо четырёх; да, собственно, самолёт в случае необходимости мог лететь и на одном. Сел он вовремя.
    
Однако аварийная бригада «Транс-Америки» была поставлена по радио в известность о случившемся. Поэтому группа механиков поджидала машину, и как только пассажиры вышли, а груз сняли, самолёт покатили в ангар. Пока он ехал к ангару, специалисты-диагностики уже трудились вовсю, отыскивая причину неполадки, которую, кстати, удалось довольно быстро найти.
    
Пневматический воздуховод — стальная труба, проходящая вокруг повреждённого двигателя, — лопнул во время полёта. Необходимо было снять двигатель и заменить его. И сделать это сравнительно просто. Куда сложнее ликвидировать последствия того, что произошло за те несколько минут, пока перегревшийся двигатель ещё работал и чрезвычайно горячий воздух попал в гондолу двигателя. Этот горячий воздух мог повредить сто восемь пар контактов электрической системы самолёта.
    
Тщательное обследование контактов показало, что, хотя некоторые из них и перегрелись, ни один серьёзно не пострадал. Случись такое в автомобиле, автобусе или грузовике, машину можно было бы пускать в эксплуатацию без промедления. Но авиакомпании не могут рисковать. Поэтому было решено заменять все сто восемь пар контактов.
    
Смена контактов требует высокой квалификации. Это работа дотошная, медленная, так как всего два человека могут одновременно находиться в тесной гондоле двигателя. А сначала надо ведь выявить парные провода и только уже потом подсоединить их к контактам. Работу приходилось вести без остановки, днём и ночью, — одни электрики сменяли других.
    
Всё это обойдётся «Транс-Америке» не в одну тысячу долларов: высококвалифицированный труд стоит дорого, да и самолёт не приносит дохода, пока стоит на земле. Но компания безоговорочно шла на потери — все компании мирятся с подобными потерями во имя безопасности.
    
«Боинг-707» за номером 731-ТА, который должен был лететь на Западное побережье, затем назад и потом лететь в Рим, сняли с рейса. Об этом сообщили диспетчерам, и те произвели быструю перестановку в расписании, чтобы заполнить пустоту. Они отменили стыкующийся рейс, а пассажиров отправили самолётами конкурирующих компаний. Свободного самолёта у «Транс-Америки» не было. Ведь речь шла о реактивных самолётах, стоящих несколько миллионов долларов, и компании запасных машин не имеют.
    
Диспетчеры, однако, требовали, чтобы механики подготовили «боинг-707» для вылета в Рим рейсом два, а до этого оставалось тридцать шесть часов. Один из вице-президентов компании лично позвонил из Нью-Йорка главному механику «Транс-Америки» и услышал в ответ: «Если сумеем подготовить его для вашего спокойствия, то подготовим». А в самолёте уже трудились механики и электрики под надзором квалифицированного мастера — все они знали, как важно быстрее закончить работу. Тем временем набирали вторую бригаду для ночной смены. Обе бригады будут работать сверхурочно, пока всё не сделают.
    
Вопреки всеобщему убеждению, механики всегда интересуются тем, как ведут себя в полёте машины, которыми они занимались. Осуществив сложную или сверхурочную работу — как в данном случае, — они следят за полётом машины, проверяя себя. И если с самолётом всё в порядке, как обычно бывает, это доставляет им большое удовлетворение. Пройдут месяцы, и как-нибудь, глядя на самолёт, подруливающий к аэровокзалу, кто-нибудь из них заметит: «Вон прилетел восемьсот сорок второй. Помните, сколько мы с ним повозились тогда… Похоже, вроде вылечили».
    
И вот целых полтора дня на самолёте номер 731-ТА устраняли неполадки — работа, по самому своему характеру исключающая спешку, шла в нём, однако, с максимальной быстротой.
    
За три часа до вылета последняя пара контактов была соединена. Ещё час ушёл на то, чтобы сменить капоты вышедшего из строя двигателя и опробовать все двигатели на земле. Потом, самолёт надлежало опробовать в воздухе и лишь тогда выпускать в рейс. К этому времени из диспетчерской уже то и дело раздавались звонки: будет номер 731-ТА готов к вылету в рейс два или нет? Если нет, то пусть техники так и скажут, чтобы билетная служба знала о возможности длительной задержки и могла предупредить пассажиров до того, как они вы едут из дома.
    
Постучав по дереву, старший механик сказал, что если в воздухе не произойдёт осложнений при опробовании, самолёт будет готов вовремя.
    
Он и был готов — но в самую последнюю минуту. Старший пилот «Транс-Америки», всё это время находившийся на месте, поднял машину в воздух и сквозь снеговые тучи вывел её в ясное небо. После возвращения он сказал: «Вы, ребята, в жизни не догадаетесь, что там, наверху, есть луна», и подписал документ о том, что самолёт годен для полёта. Пилоты, служащие в аэропорту, любят выполнять такого рода поручения, так как это позволяет им набрать нужное количество лётных часов, не слишком удаляясь от письменного стола.
    
Когда испытательный полёт был окончен, до вылета машины в рейс оставалось так мало времени, что старший пилот подрулил прямо к выходу сорок семь, где должен был загружаться рейс два «Золотой Аргос».
    
Словом, техники справились, — а на их долю частенько выпадали испытания подобного рода, — но еле-еле уложились во времени.
    
Как только самолёт стал у ворот, его окружили рабочие и засуетились вокруг него, как муравьи.
    
Прежде всего предстояло загрузить еду. За час с четвертью до вылета диспетчер позвонил на кухню и заказал питание в соответствии с числом предполагаемых пассажиров. Сегодня в первом классе будет всего два свободных места, зато туристский класс будет заполнен лишь на три четверти. Первому классу, как всегда, выдаётся шесть лишних порций; туристскому же классу — по количеству пассажиров. Таким образом, пассажиры первого класса, если захотят, могут попросить вторую порцию ужина, а пассажиры туристского класса не могут.
    
Хотя количество пассажиров точно учитывалось, тем не менее, если в последнюю минуту появлялся дополнительный пассажир, он не оставался без еды. Дополнительную порцию — в том числе и специальную еду для религиозных евреев — всегда можно взять из специальных шкафчиков, расположенных у выхода на поле. Если пассажир вошёл в самолёт, когда уже закрывались двери, его питание вносят на подносе следом за ним.
    
Погружают на борт и ящики со спиртным, которые сдают стюардессам под расписку. Пассажирам первого класса спиртное дают бесплатно; пассажиры туристского класса платят доллар за стакан (или соответствующую сумму в иностранной валюте), если им неизвестно одно обстоятельство. А обстоятельство это заключается в том, что стюардессы не получают мелочи для сдачи и, по инструкции, если у них нет сдачи, они должны дать пассажиру выпить бесплатно. Есть пассажиры, которые многие годы летают в туристском классе и пьют бесплатно — они просто протягивают пятидесяти- или двадцатидолларовую бумажку и утверждают, что меньше у них нет.
    
Пока на борт загружают еду и напитки, идёт проверка и других припасов. А на самолёте должно быть несколько сот разных предметов, начиная с детских пелёнок, одеял, подушек, гигиенических пакетов и кончая Библией. Всё это выдаётся без возврата. По окончании полёта компания не производит инвентаризации; ни одного пассажира, выходящего из самолёта со свёртком в руке, не остановят: если для нового рейса чего-то будет не хватать, запасы просто пополнят — и всё.
    
Самолёту дают также комплекты газет и журналов. В полёте всегда можно получить газету — за одним исключением. Служащие «Транс-Америки» обязаны следовать твёрдо установленному правилу: если на первой странице описана воздушная катастрофа, газета на борт не поступает и все номера её выбрасываются. Этого правила придерживаются и многие другие авиакомпании.
    
Однако сегодня на борту самолёта, вылетавшего рейсом два, было полно газет. Главным событием дня был трёхдневный буран, разразившийся над Средним Западом, и его последствия.
    
В аэропорту началась регистрация пассажиров, и на борт стал поступать багаж. Сданный пассажиром чемодан по системе транспортёрных лент переправляется от регистрационной стойки в помещение, находящееся глубоко под выходными воротами, которое грузчики из багажного отделения называют между собой «львиной клеткой». Это название объясняется тем (во всяком случае, так утверждают люди, работающие в багажном отделении, после нескольких рюмок вина), что только храбрые или наивные способны сдать то, что им дорого, в багаж. Случается, что чемоданы — как это явствует из показаний их глубоко расстроенных обладателей, — раз попав в «львиную клетку», исчезают навсегда.
    
В «львиной клетке» за поступлением каждого чемодана наблюдает дежурный. Взглянув на прикреплённый к ручке ярлык с указанием места назначения, он нажимает на соответствующую кнопку, и автоматический рычаг хватает чемодан и ставит его на платформу рядом с другим багажом, отправляемым тем же рейсом. Затем команда, обслуживающая багажное отделение, переправляет весь багаж на самолёт.
    
Система отлично продумана, и всё идёт хорошо — если она работает без сбоя. К сожалению, часто бывает наоборот.
    
С багажом — этого не отрицает ни одна авиакомпания — дело обстоит хуже всего. В эпоху, когда человеческий гений мог создать капсулу величиной с лодку и послать её в межпланетное пространство, ни один из пассажиров, летящих из одного города в другой, не может быть уверен в том, что его багаж прибудет одновременно с ним, да и вообще благополучно доберётся до Пайн-Блафа, штат Арканзас, или Миннеаполиса-Сент-Пола. Поразительное количество багажа — по крайней мере, один чемодан из каждой сотни — улетает не по адресу, или задерживается в пути, или теряется вообще. Чиновники в аэропортах лишь горестно разводят руками — просто непостижимо, отчего такая путаница с багажом. Специалисты периодически изучают систему регистрации багажа, применяемую компаниями, и периодически улучшают её. Однако никто ещё не додумался до такой системы, которая была бы безупречна или хотя бы близка к безупречности. В результате во всех авиакомпаниях — в каждом крупном аэропорту — есть люди, которые занимаются только розысками пропавшего багажа. И надо сказать, что эти люди редко сидят без дела.
    
Многоопытный дошлый пассажир всегда старается проверить, правильно ли указано место назначения на бирке, которую прикрепил к его чемодану при регистрации агент компании или носильщик. Очень часто на бирках бывает указан не тот город. Бирки прикрепляются с поразительной быстротой. Но если даже с биркой всё в порядке, у пассажира возникает ощущение лотереи, когда его чемодан исчезает из поля зрения, — в эту минуту он может лишь надеяться, что когда-нибудь где-нибудь снова увидит свой чемодан.
    
Как раз сегодня в международном аэропорту имени Линкольна — хотя никто ещё этого не знал — с багажом рейса два уже не всё обстояло благополучно. Два чемодана, которые должны были лететь в Рим, в этот самый момент грузили на борт самолёта, улетавшего в Милуоки.
    
А в самолёт, вылетавший рейсом два, непрерывным потоком шёл груз — так же как и почта. Почты было девять тысяч фунтов; разноцветные нейлоновые мешки летели в итальянские города — Милан, Палермо, Ватикан, Пизу, Неаполь, Рим; другие — в места более отдалённые, названия которых словно сошли со страниц дневника Марко Поло, — Занзибар, Хартум, Момбаса, Иерусалим, Афины, Родос, Калькутта…
    
Чем больше почты, тем выгоднее это было для «Транс-Америки». По радио как раз объявили, что вылет самолёта компании «Бритиш Оверсиз Эйруэйз», который должен был подняться в воздух сразу после самолёта «Транс-Америки», задерживается на три часа. Инспектор, отвечавший за погрузку почты и непрерывно следивший за графиком вылета, тут же приказал перебросить почту с самолёта британской авиакомпании на самолёт «Транс-Америки». Это, естественно, не понравится британской компании, поскольку перевозка почты чрезвычайно выгодна и за неё идёт большая драка. Все авиакомпании имеют своих представителей в почтовом отделении аэропорта, которые обязаны наблюдать за потоком почты и добиваться того, чтобы «справедливая доля её» — а то и большая — попадала на самолёты данной компании. У почтовиков среди представителей компаний есть свои фавориты, и они следят за тем, чтобы дела у фаворитов шли хорошо. Но если вылет какого-нибудь самолёта задерживается, тут уж дружба не в счёт. В таких случаях в силу вступает непреложное правило: почту отправляют вне очереди ближайшим самолётом.
    
В аэровокзале, в нескольких стах футах от «боинга-707», вылетавшего рейсом два, находилась диспетчерская «Транс-Америки». В помещении было шумно, между столами сновали люди, звонили телефоны, стрекотали телетайпы, светились экраны телевизоров. Те, кто работал здесь, отвечали за подготовку к полёту рейса два и всех других рейсов «Транс-Америки». Сегодня, когда все графики были сбиты из-за бурана, здесь стоял кромешный ад — так в голливудских фильмах изображают редакцию какой-нибудь газеты в старые времена.
    
В углу помещался стол диспетчера по загрузке, заваленный грудами бумаг. За ним сидел молодой мужчина с бородой и с немыслимой фамилией Фермпхут. В свободное от работы время Фермпхут занимался абстрактной живописью: свои последние шедевры он создавал, выливая краску из банок прямо на холст и потом катался по нему на детском велосипеде. Поговаривали, что по субботам и воскресеньям он балуется наркотиками, к тому же от него всегда дурно пахло. Последнее обстоятельство крайне досаждало его коллегам, работавшим в диспетчерской, — где сегодня было жарко и душно, несмотря на то, что на улице свирепствовал буран, — и Фреду то и дело напоминали, что человеку надо почаще мыться.
    
Зато у Фреда Фермпхута были совершенно поразительные способности к математике, и начальники его клялись, что он лучше всех справляется с загрузкой самолёта. В данную минуту он руководил загрузкой рейса два.
    
Самолёт (время от времени изрекал Фред Фермпхут своим коллегам по дежурству, которые уже осатанели от его высказываний) — «он ведь как птица: и в ту сторону, дружище, может накрениться, и в другую. И если ему не помочь, он так накренится, что раз — и перевернуться может. Только я, детка, зорко за этим слежу».
    
Вся хитрость заключалась в том, чтобы правильно распределить груз в самолёте и таким образом обеспечить его балансировку и устойчивость в воздухе. Фреду Фермпхуту надлежало определить, сколько груза может взять на борт рейс два (или любой другой самолёт) и где этот груз должен быть размещён. Ни один мешок с почтой, ни один чемодан не устанавливался в самолёте без его ведома. В то же время он должен был думать о том, чтобы как можно больше набить груза в самолёт. «Из Иллинойса в Рим, дружище, — мог бы сказать Фред, — это длиннющее спагетти. И деньжат тут надо выколотить побольше, чем на мармелад».
    
В работе Фреду помогали диаграммы, сводки, выкладки, счётная машина, ежеминутно поступающие данные, радиотелефон, три обычных телефона — и безошибочный инстинкт.
    
Инспектор, наблюдавший за погрузкой, только что по радио запросил разрешения поместить ещё триста фунтов почты в передний отсек.
    
— Валяй! — благословил его Фред Фермпхут.
    
Он разгрёб бумаги на столе в поисках списка пассажиров, который за последние два часа значительно вырос. При загрузке самолёта авиакомпания исходит из среднего веса пассажира примерно в сто семьдесят фунтов зимой и на десять фунтов меньше летом. И эта средняя всегда оказывается правильной — за одним исключением: когда летит футбольная команда. Могучие игроки путают все расчёты, и диспетчерам по загрузке приходится выводить новую среднюю в зависимости от того, насколько хорошо знает диспетчер команду. Бейсболисты или хоккеисты в этом отношении не представляли проблемы: они тоньше или меньше и соответственно меньше весят. Сегодня же, судя по списку, рейсом два летели только обычные пассажиры.
    
— Можешь загружать почту, детка, — сказал Фред Фермпхут в микрофон. — А вот гроб передвинь в хвостовую часть: я вижу по накладной, что мертвец был не из худеньких. Потом там есть ещё ящик с генератором от Вестингауза. Помести его посредине, а остальной груз расположи вокруг.
    
Задача, стоявшая перед Фермпхутом, была в последний, момент осложнена просьбой, поступившей от экипажа рейса два: дать им ещё две тысячи фунтов топлива для манёвров на земле и разбега. Сегодня на поле всем самолётам приходилось подолгу стоять с заведёнными моторами, дожидаясь взлёта. А мотор реактивного самолёта, работающий на земле, пьёт горючее, как тридцать страдающих от жажды слонов, и капитанам Димиресту и Хэррису не хотелось тратить на земле драгоценные галлоны горючего, которые могут им пригодиться в воздухе по дороге в Рим. Следовательно, Фреду Фермпхуту надо было учитывать, что, возможно, не всё дополнительное топливо, которое сейчас заправляли в баки, расположенные в крыльях номера — 731-ТА, будет израсходовано до взлёта и максимально допустимый взлётный вес может быть превышен. Вопрос в том — насколько.
    
Существует ведь предел загрузки при взлёте, однако каждая авиакомпания старается загрузить самолёт как можно больше, чтобы получить максимальный доход. Грязные ногти Фреда Фермпхута плясали по клавишам счётной машины, быстро производя калькуляцию. Получив итоговую цифру, он задумался, теребя свою бородёнку, и от усилий, видимо, вспотел, так как в комнате вдруг распространился неприятный запах.
    
Решение взять дополнительное топливо капитан Вернон Димирест принял за последние полчаса. Или, вернее, позволил принять капитану Энсону Хэррису, а потом — главная-то ответственность всё-таки лежала на нём — одобрил его решение. Вернону Димиресту доставляло удовольствие играть сегодня пассивную роль, когда всю работу выполнял за него другой, а он лишь командовал. До сих пор Димирест не отменил ни одного из решений Энсона Хэрриса, что и не удивительно, поскольку Хэррис и по опыту и по званию отнюдь не уступал Димиресту.
    
Хэррис был мрачен и раздражён, когда они во второй раз столкнулись с Димирестом в ангаре «Транс-Америки». Димирест усмехнулся про себя: Энсон Хэррис всё-таки надел форменную рубашку, хотя требование Димиреста было сущей придиркой, и сейчас Хэррис то и дело раздражённо проводил пальцем за воротником. Дело в том, что капитан Хэррис поменялся рубашками с одним первым пилотом, который согласился выручить его, а потом с удовольствием рассказывал об этом капитану своей машины.
    
Но через несколько минут Хэррис уже не думал об этом. Будучи профессионалом до самых своих мохнатых седеющих бровей, он понимал, что нельзя лететь, если в лётной кабине царит атмосфера вражды.
    
В комнате для команды оба капитана проверили свои почтовые ящики, в которых, как всегда, лежала груда почты, в том числе предписания компании, которые надо прочесть, прежде чем они взлетят. Остальное — памятки главного пилота, врача, отдела исследований, бюро картографов и т. д. — они просмотрят потом, дома.
    
Пока Энсон Хэррис вносил два-три исправления в свой бортовой журнал, — а Димирест заявил, что будет проверять его, — Вернон изучал график работы команды.
    
График составляется ежемесячно. В нём указано, когда капитаны, а также первый и второй пилоты должны лететь и по каким маршрутам. Аналогичный график существует и для стюардесс и висит в отведённом для них служебном помещении в конце центрального зала.
    
Каждый пилот в начале месяца высказывает свои пожелания относительно маршрута, по которому он хотел бы лететь, при этом просьбы старших пилотов удовлетворяются в первую очередь. Димирест всегда получал то, о чём просил, так же как и Гвен Мейген, которая занимала среди стюардесс не менее высокое положение. Благодаря этой системе пилоты и стюардессы могли устраивать «эскапады» — вроде того, как Димирест и Гвен заранее наметили лететь сегодня вместе.
    
Энсон Хэррис быстро внёс исправления и захлопнул бортовой журнал. Вернон Димирест ухмыльнулся.
    
— Я полагаю, что журнал у вас в порядке, Энсон. Я изменил решение: не буду его смотреть.
    
Капитан Хэррис и виду не подал, будто это задело его, только крепче сжал губы.
    
В комнату вошёл второй пилот по имени Сай Джордан, молодой парень с двумя нашивками. Он был авиационный инженер, но также и квалифицированный пилот. Высокий, тощий, с ввалившимися щеками, придававшими его физиономии унылый вид, он производил впечатление человека, страдающего от недоедания. Стюардессы всегда наваливали ему гору еды, но это ничуть не помогало.
    
Первому пилоту, который обычно летал вместе с Димирестом, сегодня было велено остаться дома; тем не менее, поскольку у него контракт с компанией и он член профсоюза, он всё равно получит своё, как если бы слетал туда и обратно. В отсутствие первого пилота Димирест будет выполнять часть его обязанностей, остальное ляжет на Джордана. Машину большую часть времени будет вести Энсон Хэррис.
    
— О'кей, — сказал Джордан двум другим лётчикам, — давайте двигаться.
    
У двери ангара ждал служебный автобус, заиндевевший, с запотевшими стёклами. В нём сидели пять стюардесс, которые должны были лететь этим рейсом, и когда Димирест и Энсон Хэррис в сопровождении Джордана влезли в автобус, раздалось стройное: «Добрый вечер, капитан… Добрый вечер, капитан!..» Вместе с пилотами в машину ворвался порыв ветра со снегом. Шофёр поспешно захлопнул дверь.
    
— Привет, девочки! — Вернон Димирест весело помахал рукой и подмигнул Гвен.
    
— Добрый вечер, — чинно приветствовал их Энсон Хэррис.
    
Ветер подгонял автобус, медленно тащившийся вдоль края поля по расчищенной дороге, по обе стороны которой высились горы снега. По аэропорту прошёл слух о передряге, в которую попал «пикап» компании «Юнайтед», и потому все шофёры теперь проявляли осторожность. Пока автобус продвигался к месту назначения, огни аэровокзала, словно прожекторы, светили ему сквозь мглу. Далеко впереди на поле непрерывно садились и взлетали самолёты.
    
Автобус остановился, и команда высыпала из него, спеша юркнуть в ближайшую дверь. Это было крыло аэровокзала, где размещались службы компании «Транс-Америки», и дверь находилась на уровне земли. А выход на поле — в том числе и выход сорок семь, через который шла посадка на рейс два, — находился этажом выше.
    
Стюардессы отправились по своим делам, а три пилота — в международную контору «Транс-Америки».
    
Диспетчер, по обыкновению, уже подготовил для них всю информацию, какая может понадобиться команде в полёте. Он развернул листы на стойке, и три пилота склонились над ними. По другую сторону стойки сидело с полдюжины клерков, которые собирали со всего мира информацию о воздушных трассах, обстановке в аэропортах и погоде, — эти сведения могут понадобиться вечером другим самолётам «Транс-Америки», вылетающим в международные рейсы. В противоположном конце центрального зала помещалась такая же диспетчерская для внутренних рейсов.
    
В этот-то момент Энсон Хэррис, постучав концом трубки по сводке с данными загрузки, потребовал, чтобы им дали дополнительно две тысячи фунтов топлива для манёвров на земле. При этом он поглядел на второго пилота Джордана, который как раз проверял график потребления горючего, и на Димиреста. Оба кивнули в знак согласия, и диспетчер выписал наряд для передачи его в отдел, ведающий заправкой.
    
К команде присоединился метеоролог компании. Это был бледный молодой человек, которому очки без оправы придавали сугубо учёный вид, — при взгляде на него казалось, что он вообще никогда не выходит на улицу и понятия не имеет о том, какая стоит погода.
    
— Ну, что обещают сегодня ваши компьютеры, Джон? — спросил Димирест. — Надеюсь, там, наверху, погода лучше, чем у нас тут?
    
В последнее время для прогнозирования погоды и составления планов полётов всё больше и больше применялись счётно-вычислительные машины. В «Транс-Америке», да и в других компаниях, этим занимались и люди, служа своего рода связующим звеном между машинами и экипажами, но дело шло к тому, что люди скоро перестанут заниматься прогнозом погоды и уступят место машинам.
    
Метеоролог разложил карты погоды и покачал головой.
    
— Боюсь, что ничего хорошего вас не ждёт до середины Атлантики. У нас тут скоро будет немного полегче, но поскольку вы летите на восток, вы как раз попадёте в ту полосу непогоды, которая уже прошла над нами. А циклон простирается от нас до Ньюфаундленда и дальше. — Он карандашом наметил протяжённость циклона. — Кстати, на вашем пути два аэропорта — Детройтский и Торонтский; там условия ниже нормы, и потому оба закрыты.
    
Диспетчер пробежал глазами кусок телетайпной ленты, которую только что вручил ему один из служащих.
    
— Добавьте к этому Оттаву, — вставил он, — они там тоже закрываются.
    
— В южной половине Атлантики, — продолжал метеоролог, — всё вроде бы в порядке. Как видите, есть небольшие разрозненные циклоны над южной Европой, но они едва ли затронут вас на той высоте, на какой вы будете лететь. В Риме ясно и солнечно, и такая погода продержится там несколько дней.
    
Капитан Димирест склонился над картой южной Европы.
    
— А как в Неаполе?
    
Метеоролог удивлённо посмотрел на него.
    
— Но вы туда не летите.
    
— Нет, просто меня это интересует.