1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 
    
Хоть тот, кто это сказал, даже не оглянулся, Барби понял, что именно он начальник этой весёлой кампании. Знакомая интонация, он сам когда-то такой пользовался. Неоднократно.
    
— У нас приказ, и лучше ты нас выручи. В другом месте, в другое время я радушно угостил бы тебя пивом или надрал сраку. Но не здесь и не в эту ночь. Что на это скажешь?
    
— Скажу: хорошо, — ответил Барби. — Однако, поскольку мы по разные стороны общей проблемы, мне от этого не очень радостно. — Он обратился к Джулии. — Где ваш телефон?
    
— Вам бы и собственный не помешал, — продемонстрировала она ему телефон. — За ними будущее.
    
— У меня был, — ответил Барби. — Купил дешёвку на распродаже. Почти не пользовался. Оставил в ящике, когда пытался удрать из этого городка. Он там и сейчас должен лежать.
    
Она вручила ему телефонную трубку.
    
— Номер набирайте сами. Мне надо работать. — Повысив голос, чтобы её услышали застывшие в тени прожекторного сияния солдаты, она сказала: — Я издатель местной газеты, и хочу снять несколько кадров. — И дальше продолжила ещё громче: — Особенно мне пригодятся снимки, где солдаты стоят, повернувшись спинами к городу, находящемуся в затруднительном положении.
    
— Мэм, я вам не рекомендовал бы этого делать, — откликнулся их командир, коренастый парень с широкими плечами.
    
— Остановите меня, — предложила она.
    
— Думаю, вы и сами знаете, что мы не можем этого сделать, — ответил он. — А стоим мы к вам спинами, потому что таков приказ.
    
— Господин командир, — крикнула она. — Скрутите в трубочку ваши приказы, нагнитесь и засуньте их себе туда, где очень скверное качество воздуха.
    
В ослепительном свете Барби увидел дивное зрелище: губы её превратились в сплошную жёсткую, безжалостную чёрточку, а из глаз брызнули слезы.
    
Пока Барби набирал номер с загадочным кодом, она начала снимать.
    
Вспышки фотокамеры выглядели тускловато, по сравнению с запитанными от генераторов прожекторами, но Барби заметил, что солдаты вздрагивают с каждым её кликом. «Наверняка им хотелось бы, чтобы на снимках не было видно их знаков различия», — подумал он.
   
   
    
     
2
    
    
Полковник Армии США Джеймс О. Кокс говорил, что в десять тридцать будет сидеть, держа руку на телефоне. Джулия с Барби приехали чуть позже, и Барби набрал номер где-то в двадцать минут одиннадцатого, однако Кокс, наверное, действительно не убирал руку с аппарата, потому что не успел телефон выдать и половину первого гудка, как бывший командир Барби отозвался.
    
— Алло, Кен слушает.
    
Хотя раздражение не покинуло Барби, он всё равно рассмеялся.
    
— Конечно, сэр. А я тот самый сученок, который продолжает встревать во всякие весёлые аферы.
    
Кокс тоже засмеялся, думая, вне всяких сомнений, что начало у них выходит хорошее.
    
— Как вы там, капитан Барбара?
    
— Я в порядке, сэр. Но, со всем моим уважением, сейчас я просто Дейл Барбара. Единственное, над чем я теперь могу капитанствовать, это гриль и глубокие сковородки в местном ресторане, к тому же у меня нет сейчас настроения болтать. Я взволнован, сэр, а поскольку вижу перед собой спины целой стаи дрочил-морпехов, которые всячески избегают того, чтобы повернуться и посмотреть мне прямо в глаза, я также ещё и весьма возмущён.
    
— Понимаю. Однако и вы должны кое-что понять, взглянув на это с моей стороны. Если бы те вояки могли чем-то помочь или же положить конец этой ситуации, вы видели бы их лица, а не сраки. Верите мне?
    
— Я слышу вас, сэр.
    
На ответ это было мало похоже.
    
Джулия все ещё снимала. Барби отодвинулся на край дороги. Отсюда он рассмотрел за фургонами большую палатку и ещё одну, поменьше — наверно, там была столовая, а также заполненную машинами стоянку. Спецподразделения расположились здесь лагерем, а ещё более многочисленные лагеря, наверняка, расположены там, где из города ведут 119-е и 117-е шоссе. Итак, это надолго. Его сердце заныло.
    
— Та газетчица рядом? — спросил Кокс.
    
— Она здесь. Снимает. И ещё, сэр, полная открытость: всё, что вы мне скажете, я перескажу ей. Сейчас я на этой стороне.
    
Джулия прекратила своё занятие и послала Барби улыбку.
    
— Понятно, капитан.
    
— Сэр, обращаясь ко мне таким образом, вы не заработаете себе никаких очков.
    
— Хорошо, пусть будет просто Барби. Так лучше?
    
— Да, сэр.
    
— А что касается того, что именно леди захочет опубликовать… ради блага жителей вашего городка, я надеюсь, у неё хватит чувства меры.
    
— Думаю, да.
    
— Но если она будет высылать свои снимки по электронной почте на эту сторону — в какие-нибудь новостные службы или, скажем, в «Нью-Йорк Таймс» — с интернетом у вас может случиться то же самое, что и с телефонными кабелями.
    
— Сэр, это довольно говённая игра…
    
— Решения принимаются людьми выше моего уровня зарплаты. Я лишь ретранслятор.
    
Барби вздохнул.
    
— Я ей скажу.
    
— Что вы мне скажете? — спросила Джулия.
    
— Если вы будете стараться передать куда-то ваши снимки, они могут целый город лишить доступа к интернету.
    
Джулия показала рукой жест, который у Барби слабо ассоциировался с симпатичными леди республиканских убеждений. Он вновь вернулся к телефонному разговору.
    
— Как много вы мне расскажете?
    
— Всё, что сам знаю, — ответил Кокс.
    
— Благодарю, сэр.
    
Хотя у Барби были большие сомнения в отношении искренности Кокса по всем вопросам. Вояки никогда не рассказывают всего, что знают. Или, как им кажется, что знают.
    
— Мы называем эту вещь Куполом, — сказал Кокс. — Но это не Купол. Во всяком случае, оно нам таким не кажется. Мы считаем, что это такая капсула, стенки которой точно совпадают с границами города. Говоря точно, я именно это имею в виду.
    
— А вам известно, насколько эта вещь высока?
    
— Похоже, что поднимается она на сорок семь тысяч футов с небольшим[108]. Нам не известно, верхушка у неё круглая или плоская. Пока что, по крайней мере.
    
Барби промолчал. От удивления.
    
— А что касается размеров вглубь… неизвестно. Сейчас нам лишь известно, что глубже сотни футов. Это та глубина, до которой уже дорылись на границе между Честер Миллом и тем поселением, которое лежит на север от вашего города.
    
— ТР-90, - собственный голос показался Барби каким-то бесцветным, апатическим.
    
— Между прочим, мы начали в гравийном карьере, который уже имел футов сорок глубины или около того. Я видел спектрограммы, от которых разум закипает. Длинные пласты метаморфической породы разрезаны прямо насквозь. Пропасти нет, но можно заметить сдвиг там, где немного опустилась северная часть геологического пласта. Мы проверили сейсмографические записи метеостанции в Портленде, и вот что. В одиннадцать сорок четыре утра был зафиксирован толчок, 2,1 балла по шкале Рихтера. И вот тогда-то это и случилось.
    
— Чудесно, — заметил Барби, надеясь, что прозвучало это саркастически, но чувство шока, ошеломления не позволяли ему быть в этом уверенным.
    
— Все это ещё не окончательные данные, но убедительные. Конечно, изучение проблемы только началось, но уже сейчас похоже на то, что вглубь эта штука идёт на столько же, насколько и вверх. И, если высота у неё пять миль…
    
— Как вы это узнали? Радаром?
    
— Отнюдь. Эту вещь не видно на радаре. Нет способа её опознать, пока на неё не натолкнёшься, или пока не приблизишься вплотную. Человеческие жертвы, когда она устанавливалась, оказались удивительно скромными, но мёртвых птиц вдоль контура до черта. И внутри, и снаружи.
    
— Я знаю. Я их видел. — Джулия уже закончила свои съёмки и стояла рядом, слушая, что говорит Барби. — И как вы узнали о высоте. Лазеры?
    
— Нет, они тоже проходят насквозь. Мы использовали ракеты с холостыми боеголовками. С четырёх дня из Бангора начали совершать регулярные вылеты «Ф-15А»[109]. Удивительно, что вы их не слышали.
    
— Я, может, и слышал что-то такое, — произнёс Барби, — но мой мозг был занят другим… Самолётом. Лесовозом. Людьми, которые погибли на шоссе 117. Теми удивительно скромными человеческими жертвами.
    
— Они рикошетили и рикошетили… и тогда, выше сорока семи тысяч футов — вжик-вжик! — начали пролететь. Между нами говоря, я даже удивлён, что мы не потеряли никого из наших акробатов-лётчиков.
    
— А они уже пролетали над этой штукой?
    
— Менее двух часов назад. Миссия прошла успешно.
    
— Кто это сделал, полковник?
    
— Мы не знаем.
    
— Это наши? Это какой-то научный эксперимент вышел не тем боком? Или это, Господи спаси, какое-то испытание? Вы обещали мне правду. Вы задолжали правду этому городу. Люди здесь уже очень напуганы.
    
— Понимаю. Но мы здесь ни при чём.
    
— А разве вы сказали бы, если бы это было не так?
    
Кокс поколебался. Когда он заговорил снова, голос его звучал тише.
    
— У меня есть надёжные источники в моём департаменте. Кто-то только перданёт в Службе безопасности, а нам уже слышно. То же самое в отношении Девятой Группы в Ленгли[110] и пары других контор, о которых вы никогда даже и не слышали.
    
Вполне вероятно, что Кокс говорил правду. Однако не менее возможным было и противоположное. Он полностью отвечал собственному призванию, наконец; если бы его поставили дежурным здесь, среди холодной осенней тьмы в строю этих дрочил-морпехов, Кокс точно так же стоял бы спиной к городу. Ему бы это не нравилось, но приказ есть приказ.
    
— Есть ли надежда, что это какой-то природный феномен? — спросил Барби.
    
— Такой, который полностью повторяет контуры города? Каждый поворот и каждую сраную щёлку? Как вы думаете?
    
— Моё дело спрашивать. Эта штука проницаема? Вы знаете?
    
— Вода проникает, — сказал Кокс, — хотя и понемногу.
    
— Как такое может быть?
    
Впрочем, он сам видел, как удивительно ведёт себя вода; вместе с Джендроном они это видели.
    
— Откуда нам знать? — в голосе Кокса послышалось раздражение. — Мы работаем с этим всего лишь каких-то двенадцать часов, даже меньше. Здесь так радовались, так хлопали друг друга по плечам, когда только вычислили, на какую высоту эта вещь поднимается. Со временем и что-то новое прояснится, но пока что мы просто не знаем.
    
— А воздух?
    
— Воздух проникает лучше. Мы установили пункт мониторинга там, где ваш город граничит… ммм… — Барби расслышал шелест бумаг, — с Харлоу. Там уже провели, как они это называют, «продувочные тесты». Думаю, так измеряется соотношения между количеством того воздуха, который проникает, и того, что отскакивает. В любом случае, воздух проходит, и намного лучше воды, хотя научные работники говорят, что всё равно не полностью. Это очень сильно повлияет на вашу погоду, друг, хотя пока что никто не в состоянии сказать, в какую сторону. Черт, возможно, Честер Милл превратится в Палм Спрингс[111], - рассмеялся он, однако довольно натянуто.
    
— А твёрдые частички? — Барби подумал, что ответ на этот вопрос ему известен.
    
— Вообще никак, — возразил Кокс. — Твёрдые частички не проникают. По крайней мере, нам так кажется. И, несомненно, вам следует знать, что так происходит в обоих направлениях. Если твёрдые частички не проходят внутрь, не выходят они и наружу. Это означает, что автомобильные выхлопы…
    
— Тут некуда далеко ездить. От края до края Честер Милл разрастается разве что на четверть мили. А по диагонали… — он глянул на Джулию.
    
— Семь. Не больше, — подсказала она.
    
Кокс продолжал.
    
— А ещё у нас не думают, что выбросы мазутных обогревателей будут представлять большую проблему. Думаю, в городе каждый имеет хорошую и дорогую отопительную систему такого типа — в Саудовской Аравии в эти дни все машины ездят с наклейками на бамперах, где написано «Сердцем я с Новой Англией», — но современные мазутные обогреватели нуждаются в электричестве для обеспечения регулярной искры зажигания. С запасами горючего у вас должно все обстоять благополучно, поскольку отопительный сезон ещё не начинался, хотя у нас считают, что много пользы оно вам не принесёт. В продолжительном измерении, то есть, принимая во внимание загрязнение воздуха.
    
— Вы так думаете? Приезжайте сюда, когда здесь около тридцати ниже нуля и ветер дует так, что… — на мгновение он замолчал. — А ветер будет дуть?
    
— Нам это неизвестно, — сказал Кокс. — Спросите у меня завтра, и тогда, возможно, у меня появятся, по крайней мере, хоть какие-то теоретические соображения.
    
— Мы можем палить дрова, — сказала Джулия. — Передайте ему.
    
— Мисс Шамвей говорит, что мы можем палить дрова.
    
— Там у вас люди должны быть осторожными с этим, капитан Барбара… Барби. Конечно, деревьев у вас более чем достаточно и никакого электричества не нужно для её зажигания и поддержания горения, но горение дров производит сажу. Черт пробери, производит канцерогены.
    
— Отопительный сезон здесь начинается… — Барби посмотрел на Джулию.
    
— Пятнадцатого ноября, — подсказала она. — Около этого.
    
— Мисс Шамвей говорит, что в середине ноября. Итак, пообещайте мне, что вы ещё до того времени решите эту проблему.
    
— Я могу сказать только, что мы будем работать над этим, как бешеные. Сейчас мне нужно завершать наш разговор. Учёные — по крайней мере, те, которых мы уже успели подключить — все соглашаются с мнением, что мы имеем дело с каким-то силовым полем…
    
— Прямо тебе «Стар Трюк», — произнёс Барби. — Телепортируй меня, Снотти[112].
    
— Извиняюсь?
    
— Да ерунда. Продолжайте, сэр.
    
— Они все соглашаются с тем, что силовое поле возникло не само по себе. Его должно генерировать что-то рядом или в его центре. Наши ребята думают, что центр — это самое вероятное. «Это как рукоятка зонтика» — так один из них высказался.
    
— Вы считаете, что это работа кого-то внутри?
    
— Мы не исключаем такую возможность. Но, на наше счастье, в городе мы имеем отмеченного наградами офицера…
    
«Бывшего, — подумал Барби. — А награды ушли на дно Мексиканского залива полтора года назад». Однако, похоже, что срок его службы продлён, нравится это ему самому, или нет. Гастроли продлены по требованию публики, как это говорят.
    
— …чьей специализацией в Ираке была охота на фабрики по производству взрывчатки Аль-Каиды. Их обнаружение и ликвидация.
    
Итак, просто какой-то генератор. Ему припомнились все эти генераторы, мимо которых они проехали, добираясь сюда с Джулией Шамвей, те, что гудели в темноте, вырабатывая тепло и свет. Пожирая ради этого пропан. Он осознал, что теперь пропан и аккумуляторы, даже больше чем еда, становятся в Честер Милле золотым стандартом. Однако он понимал: люди однозначно будут жечь дрова. Когда похолодает и закончится пропан, они будут сжигать много дров. Стволы, веточки и сучья. И им будут до сраки все эти канцерогены.
    
— Этот генератор едва ли похож на те, которые работают этой ночью в вашем закоулке нашего мира, — произнёс Кокс. — Машина, которая способна создавать такое… мы не знаем, на что она может быть похожа или кто её мог построить.
    
— Но наш Дядюшка Сэм желает такую машинку себе, — подхватил Барби. Телефон в его руке мог вот-вот треснуть, так крепко он его сжимал. — И это является приоритетной задачей, не так ли? Сэр? Потому что такая машинка способна изменить мир. Жители этого города — вопрос абсолютно второстепенный. Фактически, второстепенные потери.
    
— Ох, только не надо мелодраматизма, — отрезал Кокс. — В данном случае наши интересы совпадают. Найдите генератор, если он там находится. Отыщите его, как вы разыскивали фабрики по производству взрывчатки, и заставьте его перестать работать. Вот и конец проблеме.
    
— Если он здесь есть.
    
— Если он там, значит все о'кей. Вы попробуете?
    
— А разве у меня есть выбор?
    
— Мне так не кажется, но я кадровый военный. Для нас свободы выбора не существует.
    
— Кен, это реально какие-то сраные противопожарные учения.
    
Кокс не спешил с ответом. Хотя на той стороне линии застыла тишина (не считая едва слышного гудения, которое могло указывать на то, что разговор записывается), Барби почти физически ощущал, как тот размышляет. Наконец он произнёс:
    
— Так и есть, но тебе же, сученок, всегда достаётся самое пахучее дерьмо.
    
Барби рассмеялся. Не было сил удержаться.
   
   
    
     
3
    
    
На обратном пути, когда они уже проезжали мимо Церкви Святого Христа-Спасителя, Барби обернулся к Джулии. В свете огоньков приборной панели его лицо имело вид усталый и серьёзный.
    
— Я вас не буду убеждать, что надо молчать обо всём, — произнёс он. — Но надеюсь, что об одной вещи вы информацию попридержите.
    
— О генераторе, который якобы есть, а может, его и нет в городе.
    
Она убрала одну руку с руля, потянулась позади себя и погладила по голове Гореса, лаская, утешая пса для собственного успокоения.
    
— Да.
    
— Потому что если существует машинка, которая генерирует поле — создаёт Купол вашего полковника — значит, кто-то её и охраняет. Кто-то здесь.
    
— Кокс этого не говорил, но я уверен, он имел это в виду.
    
— Я об этом не буду распространяться. И не буду рассылать майлы с какими-то ни было фото.
    
— Хорошо.
    
— Да и в любом случае они должны сначала появиться в «Демократе», черт меня побери. — Джулия продолжала гладить собаку. Водители, которые управляют одной рукой, всегда заставляли нервничать Барби, но не в этот вечер. На всю Малую Суку и шоссе 119 они были одинёшеньки. — А ещё я понимаю, что иногда общественное благо важнее классного газетного материала. В отличие от «Нью-Йорк Таймс».
    
— Да уж, — откликнулся Барби.
    
— И если вы найдёте этот генератор, мне не придётся слишком долго ходить на закупки в «Фуд-Сити». Терпеть не могу это место. — А дальше как-то взволнованно: — Как вы думаете, там будет открыто завтра утром?
    
— Мне кажется, да. Люди по обыкновению медленно осознают новые реалии, когда старые заканчиваются внезапно.
    
— Думаю, мне надо будет всё-таки туда пойти и скупиться, — произнесла она задумчиво.
    
— Если встретите там Рози Твичел, передайте ей привет. Она наверняка будет там со своим верным Энсоном Вилером, — припомнив свои недавние советы Рози, он произнёс: — Мясо, мясо, мясо.
    
— Извините?
    
— Имеете ли вы у себя дома генератор…
    
— Конечно, имею, я живу над редакцией. Не какие-то там апартаменты, просто уютная квартира. Этот генератор подарил мне снижение налогов[113], - гордо объяснила она.
    
— Тогда покупайте мясо. Мясо и консервы, рыбу и мясо.
    
Она призадумалась. Центр города был уже рядом. Там теперь горело намного меньше огней, чем обыкновенно, но всё равно много. «Долго ли это будет продолжаться?» — загадывал мысленно Барби. И тогда Джулия спросила:
    
— А ваш полковник не предложил никаких подсказок, каким образом найти этот генератор?
    
— Ничегошеньки, — ответил Барби. — Искать подобное дерьмо, такой была когда-то моя работа. Ему это хорошо известно. — Он помолчал, и тогда сам спросил: — Как вы думаете, не завалялся ли где-то в городе счётчик Гейгера?
    
— Я даже знаю, где именно. В цокольном помещении горсовета. Точнее, под ним. Там находится старое противоатомное бомбоубежище.
    
— Вы надо мной смеётесь!
    
— Черта с два, Шерлок, — расхохоталась она. — Я делала статью об этом три года назад. Снимал Пит Фримэн. В цоколе, там большая комната заседаний и маленькая кухня. А из кухни к хранилищу ведёт несколько ступенек. Довольно большое помещение. Построено оно было впятидесятых, когда огромные средства закапывались в землю, что едва не загнало нас к чертям в ад.
    
— «На берегу»[114], - произнёс Барби.
    
— Эй, принимаю вашу ставку и повышаю её: «Горе тебе, Вавилон»[115]. Весьма депрессивная местность. На снимках Пита напоминает фюрербункер перед самым концом. Там есть что-то наподобие кладовки — полки и полки консервов — и с полдюжины топчанов. И какое-то оборудование, поставленное правительством. Включая счётчик Гейгера.
    
— Пища в жестянках, наверняка, прибавила во вкусе за пятьдесят лет.
    
— На самом деле они заменяют консервы время от времени. Там даже есть маленький генератор, который приобрели после одиннадцатого августа. Просмотрите городские отчёты и увидите, что каждые четыре года или около того выделяются средства на приобретение чего-то для хранилища. Когда-то было по триста долларов. Теперь шестьсот. Итак, счётчик Гейгера вы уже себе нашли. — Она кинула на него взгляд. — Конечно, Джеймс Ренни рассматривает все вещи, которые находятся в городском совете, как свои собственные, от чердака до бомбоубежища, и потому он захочет знать, зачем вам вдруг понадобился счётчик.
    
— Большой Джим Ренни ничего об этом не будет знать, — ответил Барби.
    
Она оставила это замечание без комментариев.
    
— Хотите со мной в редакцию? Посмотреть выступление Президента, пока я буду верстать газету? Работа, могу вас уверить, будет быстрая и грязная. Одна статья, полдесятка фотографий для местного употребления, и никакой рекламы осенней распродажи в Бэрпи.
    
Барби взвесил предложение. Завтра у него много дел, и не только стряпня, а и много других вопросов. С другой стороны, если он сейчас вернётся в своё помещение над аптекой, разве он сможет заснуть?
    
— Хорошо. К тому же, возможно, мне не следовало было бы об этом говорить, но у меня незаурядный талант офис-боя. И ещё я могу варить бешеный кофе.
    
— Мистер, вы приняты, — она подняла с руля правую руку, и Барби хлопнул ей по ладони.
    
— Можно мне задать вам ещё один вопрос? Абсолютно не для публикации.
    
— Конечно, — сказал он.
    
— Этот фантастический генератор. Вы верите, что найдёте его?
    
Пока она припарковывалась перед фасадом редакции «Демократа», Барби взвешивал шансы.
    
— Нет, — наконец ответил он. — Это было бы очень легко.
    
Она вздохнула и кивнула. И тогда схватила его за пальцы.
    
— Как вы думаете, вам поможет, если я буду молиться за ваш успех?
    
— Не помешает, — согласился Барби.
   
   
    
     
4
    
    
В День Купола в Честер Милле существовало только две церкви; и обе поставляли протестантский набор товаров (хотя и в очень разных упаковках). Здешние католики посещали храм Пресвятой Девы в Чистых Источниках в Моттоне, а около десятка городских евреев, когда испытывали потребность в духовном утешении, ездили в синагогу Бет Шалом в Касл Роке. Когда-то в городе была также Унитарианская церковь[116], но пришла в упадок за неимением прихожан в конце восьмидесятых. Да и ещё к тому же все сходились во мнении, что это было не церковь, а какой-то хипповый сумасшедший дом, теперь в её здании находился магазин «Новые & Подержанные книги».
    
Оба действующих в Честер Милле пастора в тот вечер находились, как любил выражаться Большой Джим Ренни, в «смиренном состоянии», но тональности их молитв, ход мыслей и желания очень отличались.
    
Преподобная Пайпер Либби, которая проповедовала своей пастве с кафедры Первой Конгрегационной церкви, больше не верила в Бога, хотя не делилась этим фактом со своими собратьями. Напротив, вера Лестера Коггинса достигла уровня святого мученичества или безумия (впрочем, это те два слова, которые, наверняка, означают одно явление).
    
Преподобная Либби, все в той же субботней одежде, в которой она работала у себя во дворе — и все ещё беспримерно красивая в свои сорок пять, чтобы симпатично в ней выглядеть, — стояла перед алтарём на коленях почти в сплошной тьме (в Конго не было генератора), а позади неё расположился Кловер, её немецкая овчарка, пёс лежал с понурыми глазами, воткнув нос себе в лапы.
    
— Эй, Неотмирасего, — воззвала Пайпер. Неотмирасегодняшним она начала называть Бога с недавних пор. В начале осени она имела для него другое имя — Большой Возможный. А летом он был Всемогущим Возможным. Ей нравилось это имя, в нём чувствовалось что-то звонкое. — Ты знаешь, что со мной творилось… Конечно, должно быть, я Тебе уже этим полные уши натолкала, но сегодня я здесь не для того, чтобы вновь толочь о том же сам. Наверняка, Тебе от этого только легче.
    
Она вздохнула.
    
— У нас тут творится такой беспорядок, Друг. Надеюсь, хоть Ты понимаешь, что здесь творится, потому что сама я отнюдь. Но мы оба знаем, что завтра в этом помещении будет полно людей, которые будут искать, как заведено, небесной поддержки в катастрофическом несчастье.
    
Тишина стояла в церкви, тишина во дворе. «Волшебная тишина», как говорили в старых фильмах. И разве она хоть когда-нибудь слышала такую странную тишину в Милле, да ещё и в субботний вечер? Ни машин на улицах, ни звука басов какого-либо очередного бэнда, который прибыл поиграть в «Диппере» (ПРЯМО ИЗ БОСТОНА! — как всегда писалось в рекламе).
    
— Я не буду просить Тебя проявить Твою волю, потому что не верю больше, что у Тебя на самом деле есть воля. Но на всякий случай, если Ты, наконец, где-то там действительно существуешь — вероятность такая есть, и я более чем рада это признавать, — прошу Тебя, помоги мне сказать им что-то поддерживающее. Надежда не на небесах, надежда здесь, на земле. Потому что…
    
Её не удивили собственные слезы. В последнее время она частенько рыдала вслух, хотя всегда делала это в одиночестве. Жители Новой Англии весьма неодобрительно относятся к слезам у проповедников и политиков.
    
Кловер, чувствуя её отчаяние, и сам заскулил. Пайпер на него шикнула и вновь обернулась к алтарю. Крест на нём часто направлял её мысли к бантику-логотипу «Шевроле», товарному знаку, который родился сто лет тому назад, потому что один парень случайно заметил его в узоре обоев какого-то парижского отеля, и он ему понравился. Чтобы считать такие символы божественными, наверняка, надо быть безумным.
    
Тем временем она упрямо продолжала:
    
— Потому что я уверена, Ты сам знаешь, земля — единственное, что мы имеем. Это то, в чём мы уверены. Я хочу помочь моим людям. Это моя работа, и я все ещё желаю её делать. Надеясь, что Ты там всё-таки есть и Тебе это не безразлично — сомнительные надежды, должна признать, — прошу, помоги мне, пожалуйста. Аминь.
    
Она встала. Фонарика у неё не было, но ей не составляло проблемы выйти отсюда во двор, ни на что, не натолкнувшись, не ударив обо что-нибудь колено. Она знала это помещение от ступеньки до ступеньки, от первой дощечки до последней. И любила его. Она не обманывала себя в отношении отсутствия в ней веры и присутствия упрямой любви к самой идее Бога.
    
— Идём, Клов. Через полчаса будет Президент. Ещё один Большой Неотмирасегодняшний. Мы его послушаем в машине по радио.
    
Кловер, не проникаясь вопросами веры, послушно последовал вслед за ней.
   
   
    
     
5
    
    
Вдалеке, на Малой Суке (которую прихожане Святого Спасителя всегда называли дорогой номер три), происходило действие намного более динамичное, и при ярком свете. Дом богослужения Лестера Коггинса обслуживал генератор, к тому же почти новенький, даже транспортные ярлыки ещё не отклеились с его ярко оранжевого бока. Генератор стоял в собственном сарайчике, тоже выкрашенном оранжевым, рядом со складом позади церкви.
    
Пятидесятилетний Лестер находился в такой прекрасной форме — благодаря фамильным генам и собственным напряжённым усилиям по поддержанию порядка в храме собственного тела, — что выглядел лет на тридцать пять (этому также способствовали рассудительно применяемые средства «Только для мужнин»[117]). В этот вечер на нём были только спортивные шорты, по правой брючине которых шла надпись прописными буквами «Oral Roberts Golden Eagles»[118], и почти каждая мышца на его теле была рельефной.
    
Во время служб (они происходили пять раз в неделю) Лестер не чуждался стиля телепроповедников, провозглашая молитвы таким экстатически вибрирующим голосом, что титул Главнокомандующего в его исполнении звучал, словно пропущенный сквозь форсированную педаль вау-вау[119]: не Бог, а в-в-огх! В своих частных молитвах он иногда, сам того не замечая, также скатывался на эти модуляции. Но, когда бывал глубоко встревоженным, когда имел срочную потребность посоветоваться с Богом Моисея и Авраама, с тем Им, который ходил в столбе дыма днём и в столбе огня ночью, Лестер свою часть разговора вёл низким рыком, который напоминал голос собаки за секунду до нападения на непрошеного гостя. Сам он этого не замечал, потому что не было в его жизни никогошечки, кто мог бы услышать, как он молится. Пайпер Либби была вдовой, её муж и оба сына погибли в аварии три года назад; Лестер Коггинс всю жизнь оставался мальчиком, который ещё подростком страдал от кошмаров, в которых он, мастурбируя, поднимал голову и видел, что в дверях его спальни стоит Мария Магдалина.
    
Построенная из дорогого красного клёна церковь была почти такой же новенькой, как и её генератор. Её интерьер буквально поражал скромностью. Позади голой спины Лестера под сводами потолка тянулся тройной ряд скамеек. Перед его глазами была кафедра, она определялась лишь пюпитром, на котором лежала Библия, с большим, вырезанным из красного дерева крестом, который висел на портьере цвета «королевский пурпур». По правую сторону возвышались хоры с музыкальными инструментами, был там и «Стратокастер»[120], на котором иногда играл сам Лестер.
    
— Бог, услышь мою молитву, — произнёс он тем своим особенным молитвенным голосом. В руке он держал длинный тяжёлый кнут с двенадцатью узлами, каждый из которых символизировал одного из апостолов. Девятый узел, посвящённый Иуде, был выкрашен в чёрный цвет. — Бог, услышь мою молитву, во имя распятого и воскресшего Иисуса прошу Тебя.
    
Коггинс начал хлестать себя кнутом по спине, сначала через левое плечо, потом — через правое, ритмично поднимая и сгибая руку. Вскоре пот начал брызгать с его накачанных бицепсов и дельтаподобных мышц. Весь в узлах, кнут хлестал по коже, сплошь покрытой шрамами, издавая звуки выбивалки для ковров. Он неоднократно проделывал это и раньше, но ещё никогда — с таким усердием.
    
— Боже, услышь мою молитву! Боже, услышь мою молитву! Боже, услышь мою молитву! Боже, услышь мою молитву!
    
Хрясь, и хрясь, и хрясь, и хрясь. Печёт, как огненной крапивой. Гонит по магистралям и просёлкам жалких нервов его человеческого тела. Какой это ужас, и какое наслаждение.
    
— Бог, мы согрешили в нашем городе, и я самый большой среди всех грешник. Я слушал Джима Ренни и верил его вранью. Да, я верил, и вот она, расплата, неминуемая, как это бывает всегда. И не один платит за грехи свои, а многие. Твой гнев не тороплив, но когда время наступает, Твой гнев, как буря, которая налетает на пшеничное поле, сгибая книзу не один колос или несколько, а все колосья. Я посеял ветер и пожал бурю, не только на себя самого, а и на всех.
    
Были и другие грехи и грешники в Милле — он это хорошо знал, потому что не был наивным, они ругались, и танцевали, и занимались сексом, и употребляли наркотики, он многое обо всём знал — и они, безусловно, заслужили наказание, бичевание, однако этим Милл отнюдь не отличался от любого другого города, но именно его выбрал для такого ужасного наказания Господь.
    
И все же… всё-таки… Возможно ли, чтобы к такому странному проклятью привёл не его грех? Да. Возможно. Хотя и едва ли.
    
— Господи, я хочу понять, что мне делать. Я на распутье. Если такова Твоя воля, чтобы я стоял на этой кафедре завтра утром и признался в том, на что подбил меня этот человек — в грехах, которые мы совершали с ним вместе, в тех грехах, которые я совершал в одиночестве, — тогда я так и сделаю. Но это будет означать конец моего пастырства, а мне тяжело поверить в то, что это есть Твоя воля в это тяжёлое время. Если Твоя воля будет в том, чтобы я подождал… подождал, увидел, что случится дальше… ждал и молился с моей паствой за то, чтобы снято было это бремя… тогда я так и буду делать. Все в воле Твоей, Господи. Сейчас и навсегда.
    
Он прекратил себя бить (ощутил, как по его спине стекают тёплые, утешительные ручейки; несколько узлов на биче уже покраснели) и поднял заплаканное лицо к потолку.
    
— Но я же нужен этим людям, Бог. Ты знаешь, как они нуждаются во мне, а сейчас даже больше, чем всегда. Поэтому… если воля Твоя, чтобы эта чаша была убрана от уст моих… молю, дай мне знамение.
    
Он ждал. И Господь Бог заговорил с Лестером Коггинсом.
    
— Я дам тебе знамение. Иди туда, где лежит твоя Библия, хотя и были деяния твои, как когда-то в детстве после тех твоих безобразных сновидений.
    
— Сию же минуту, — откликнулся Лестер. — Сию же минуту.
    
Он повесил бич на шею, отпечатав кровавую подкову у себя на плечах и груди, и взгромоздился на кафедру, а кровь так и стекала ему по спине, увлажняя эластичный пояс шорт. Он стал перед пюпитром, словно готовясь к проповеди (хотя и в самых худших кошмарах не мог себе представить проповедование в такой одежде), закрыл Библию, которая всегда там лежала открытой, и закрыл глаза.
    
— Господи, пусть осуществится воля Твоя — прошу во имя Сына, распятого с позором и воскресшего во славе.
    
И Господь рек:
    
— Открой Мою Книгу и зри, что узришь.
    
Лестер выполнил инструкцию (стараясь не открыть большую Библию посредине — если и полагаться на что-то в таком деле, то только на Ветхий Завет). Ткнул пальцем в невидимую страницу, потом раскрыл глаза и наклонился. Попал на двадцать восьмую главу Второзакония, двадцать восьмой стих. И прочитал: «Поразит тебя Господь сумасшествием, слепотой, и оцепенением сердца».
    
Оцепенением сердца — это, может, и хорошо, но все это вообще-то не выглядит весьма обнадёживающим. И очень ясным. И тогда Господь вновь заговорил:
    
— Не останавливайся, Лестер.
    
Он прочитал двадцать девятый стих.
    
«И будешь ты ощупью ходить в полдень…»
    
— Да, Господи, да, — выдохнул он и поспешил читать дальше.
    
«… как слепой ощупью ходит впотьмах, и не будешь иметь успеха в путях своих, и будут теснить и обижать тебя всякий день, и никто не защитит тебя».
    
— Неужели я ослепну? — спросил Лестер, немного возвышенным от своего молитвенного рычания тоном. — О Господи, не делай этого… хотя, если на то воля Твоя…
    
Бог вновь заговорил с ним, спросив:
    
— Ты что, не с той ноги встал сегодня, Лестер?
    
Он вытаращился. Голос Бога, а прибаутка — его родной матери. Истинное чудо.
    
— Нет, Господи, нет!
    
— Тогда ещё раз прочитай. Что я тебе растолковываю?
    
— Здесь что-то о сумасшествии. Или об ослеплении.
    
— Какое из этих действий более возможно, как ты думаешь?
    
Лестер сравнил стихи. В них повторялось единственное слово — слепота.
    
— Бог, это… это мне знамение?
    
Господь ответил ему «да».
    
— Да, воистину, но не твоя слепота, потому что сейчас глаза твои видят яснее. Ищи ослеплённого, который сошёл с ума. Когда ты его увидишь, тебе нужно поведать своей пастве, что Ренни проделывал здесь, и о своём участии в этом. Вы оба должны поведать. Мы ещё поговорим об этом, а сейчас Лестер, иди спать. С тебя капает на пол.
    
Лестер так и сделал, но сначала вытер небольшие лужицы крови возле пюпитра.
    
Проделывал это на коленях. Пока вытирал, не молился, однако повторял прочитанные из Библии стихи. Ему значительно полегчало.
    
Пока что он может проповедовать в общем о грехах, которые могли послужить причиной появления этого непонятного барьера между Миллом и внешним миром; а тем временем будет искать своё знамение. Слепого мужчину или женщину, которые сошли с ума, воистину, аминь.
   
   
    
     
6
    
    
Бренда Перкинс слушала РНГХ, потому что эта станция нравится (нравилась) её мужу, но никогда её нога не ступала в церковь Святого Спасителя. Её душа целиком принадлежала церкви Конго, она же уговорила пойти туда и своего мужа.
    
Один раз уговорила. Теперь Гови вновь там побывает. Сам того не зная, будет лежать в церкви Конго, а Пайпер Либби будет провозглашать надгробное слово.
    
Эта картина — такая очевидная и безвозвратная — поразила её в самое сердце. Впервые с того момента, как ей сообщили, Бренда дала слабину и завыла. Вероятно, потому, что теперь она уже могла это делать. Теперь она была сама.
    
С серьёзным и ужасно постаревшим лицом Президент говорил из телевизора:
    
— Соотечественники, американцы, вы нуждаетесь в ответах, и я обещаю предоставить их вам сразу, как только сам их получу. В этом деле не будет секретности. Все доступное мне будет становиться доступным и вам. Я уверяю вас вполне ответственно…
    
— Конечно, были такие дураки, которые старались нас обманывать, — произнесла Бренда и зарыдала ещё сильнее, потому что это была одна из любимых поговорок Говарда. Выключив телевизор, бросила пульт на пол, ей захотелось наступить на него, раздавить с треском, но она удержалась только потому, что представила, как Гови, покачивая головой, смотрит на неё и говорит: «Не делай глупостей».
    
Вместо этого она пошла в его кабинет с желанием дотронуться до чего-либо, пока его недавнее присутствие оттуда ещё не выветрилось. Как же ей не хватало его прикосновений. Во дворе урчал их генератор. «Сыто и счастливо», — сказал бы Гови. Ей страх как не понравилось это расточительство, когда после одиннадцатого сентября Гови заказал эту штуку (просто ради безопасности, объяснял ей он), и сейчас ей стыдно было за каждое из тех злых слов, которые она тогда достаточно ему наговорила. В темноте тосковать по нему было бы ещё страшнее, потому что было бы совсем одиноко.
    
Его стол зиял пустотой, если только не считать ноутбука, который так и оставался открытым. Экранной заставкой ему служило старое фото, сделанное после давнего матча Малой Лиги[121]. На нём Гови и Чип, которому тогда исполнилось одиннадцать или двенадцать, оба в зелёных форменных свитерах «Аптечных Монархов Сендерса»; снимок было сделан в тот год, когда Гови с Расти Эвереттом вывели команду Сендерса в финал штата. Чип обнимает отца, а Бренда их обоих. Хороший был день. Но непрочный. Хрупкий, как бокал из тонкого хрусталя. Кто мог об этом думать тогда, когда ещё можно было немножечко подольше подержаться друг за друга?
    
У неё пока что не было возможности связаться с Чипом, и мысль о необходимости позвонить ему (предположим, ей это даже удастся) совсем её расстроила. Всхлипывая, она опустилась на колени рядом с письменным столом своего мужа. Не сцепила руки, а поставила их ладонь к ладони, как когда-то делала это ребёнком, утопая во фланелевой пижаме возле кровати, и повторяла: «Бог, благослови маму, Бог, благослови отца, Бог, благослови мою золотую рыбку, у которой пока что нет имени».
    
— Господи, это я, Бренда. Я не прошу вернуть его назад… то есть я хочу, но я понимаю, что Ты этого не можешь сделать. Лишь дай мне силы пережить это, хорошо? И ещё, возможно… я не знаю, не богохульство ли это, может, и так, но я спрашиваю, не мог бы Ты сделать так, чтобы он поговорил со мной ещё раз? Может, сделаешь так, чтобы он мог дотронуться до меня ещё раз, как сегодня утром…
    
От этого воспоминания — его пальцы на её коже в ярком свете солнца — она заплакала ещё горше.
    
— Я понимаю, Ты не имеешь дела с духами — конечно, кроме Духа Святого, — но хотя бы во сне? Я знаю, что прошу многовато, но… о Боже, во мне словно дыру сегодня прорубили. Я не представляла, что в человеке может быть такая дыра, и я боюсь туда провалиться. Если Ты сделаешь это для меня, я тоже что-то для Тебя сделаю. Тебе следует только попросить. Пожалуйста, Боже, всего лишь прикосновенье. Или слово. Хотя бы во сне, — она набрала полную грудь воздуха и выдохнула. — Благодарю тебя, Господи. Пусть будет по-твоему. Понравится мне это или нет, — улыбнулась она утомлено. — Аминь.
    
Раскрыла глаза и, держась за край стола, встала с колен. Зацепила локтем компьютер, и его экран моментально засветился. Он всегда забывал его выключить, но, по крайней мере, не выключал из розетки, и хотя бы аккумуляторы не разряжались. А «рабочий стол» на своём компьютере он содержал в лучшем порядке, чем она на своём; у неё экран всегда был захламлён загруженными файлами и электронными напоминаниями. А на его «рабочем столе», аккуратно расположенные под иконкой жёсткого диска, всегда висели только три папки: ТЕКУЩЕЕ, где он хранил информацию о текущих расследованиях; СУД, где он хранил список тех (включая себя), кто сейчас является свидетелем — где именно и по какому делу. Третья папка называлась УСАДЬБА МОРИН-СТРИТ, где он хранил всё, что касалось домашних дел. До неё дошло, что, открыв эту папку, она сможет найти там что-нибудь о генераторе, а ей нужно это знать, чтобы поддерживать его в рабочем состоянии как можно дольше. Генри Моррисон из полицейского участка, наверняка, охотно подключит ей новый баллон с пропаном, однако есть ли у неё запасной баллон? Если нет, надо приобрести у Бэрпи или в «Топливе & Бакалее», пока их не раскупили.
    
Она уже положила пальцы на мышку, но что-то её удержало. Заметила на экране ещё и четвёртую папку, притаившуюся в левом нижнем углу. Никогда прежде её не видела. Бренда старалась припомнить, когда в последний раз смотрела на экран этого компьютера, и не смогла.
    
ВЕЙДЕР, было написано там.
    
Конечно, в Милле живёт один-единственный человек, которого Гови именовал Вейдером, как того Дарта из «Звёздных войн», — это Большой Джим Ренни.
    
Заинтригованная, она передвинула туда курсор и дважды щёлкнула, опасаясь, не защищена ли эта папка паролем.
    
Так и оказалось. Она попробовала набрать слово WILDCATS, которым открывалась папка ТЕКУЩЕЕ (Гови не защищал паролем СУД), и угадала. Внутри находилось два документа. Один назывался ТЕКУЩЕЕ РАССЛЕДОВАНИЕ. Второй файл, в формате PDF, назывался ПИСЬМО ОТ ГПШМ. Языком Гови это означало Генерального прокурора штата Мэн. Она щёлкнула этот файл.
    
Бренда читала письмо с нарастающим удивлением, и слезы высыхали на её щеках. Первое, на что она обратила внимание, было обращение: не Уважаемый шеф Перкинс, а Дорогой Дюк.
    
Хотя письмо было составлено не языком Гови, а на юридическом жаргоне, некоторые фразы просто бросались в глаза, словно были напечатаны жирным шрифтом. Первая — неправомерное присвоение городских средств и ресурсов. Следующая — более чем вероятное участие выборного Сендерса. Дальше — совокупность должностных преступлений оказалась более глубокой и широкой, чем нам представлялось три месяца назад.
    
А в конце, уже, словно не только жирным шрифтом, но и прописными буквами: ПРОИЗВОДСТВО И РАСПРОСТРАНЕНИЕ НЕЛЕГАЛЬНЫХ НАРКОТИКОВ.
    
Выглядело так, что молитва её была услышана и ответ она получила, хотя абсолютно неожидаемым образом. Бренда села на стул Гови, щёлкнула на файле ТЕКУЩЕЕ РАССЛЕДОВАНИЕ в папке ВЕЙДЕР и продолжила общение со своим покойным мужчиной.
   
   
    
     
7
    
    
Речь Президента — длинное подбадривание, мало информации — закончилась в 24:21. Расти Эверетт посмотрел выступление по телевизору в комнате для отдыха на третьем этаже больницы, в последний раз просмотрел бумаги с клиническими данными и отправился домой. В его медицинской карьере случались и более хлопотные дни, но никогда ещё он не чувствовал такого беспокойства, такого уныния в отношении будущего.
    
Дом был тёмным. Они с Линдой говорили на тему приобретения генератора в прошлом году (и позапрошлого тоже), потому что Честер Милл каждую зиму оставался без электричества, бывало, и на четыре-пять дней, то же самое случалось раза по два каждое лето; Энергокомпания Западного Мэна не принадлежала к самым надёжным поставщикам услуг. Все те рассуждения заканчивались одинаково: они не могут его себе позволить. Возможно, если бы Линда работала в полиции на полную ставку, но ни она, ни он этого не желали, пока их девочки ещё так малы. «По крайней мере, у нас хорошая печка и до черта дров. Если до этого дойдёт».
    
В бардачке лежал фонарик, но, когда он его включил, тот выдал блеклый луч и уже через пять секунд умер. Расти пробормотал плохое слово, и напомнил себе, что завтра надо бы прикупить батарейки — то есть сегодня днём. Конечно, если будут работать магазины.
    
— Если после двенадцати лет жизни в этом доме я не найду дорогу, я обезьяна.
    
Конечно, так оно и есть. В этот вечер он действительно чувствовал себя обезьяной — той, которую только что поймали, привезли в зверинец и заперли в клетке. И дышал он, бесспорно, как обезьяна. Наверное, надо встать под душ, прежде чем ложиться…
    
Однако. Нет электричества — нет душа.
    
Ночь была безлунная, но ясная, с неба на дом смотрели миллиарды звёзд, и выглядели они такими же, как всегда. Может, там, наверху, барьера нет? Президент на эту тему не высказался, и, возможно, те, кто изучает это дело, ещё и сами не знают. Если Милл оказался на дне чего-то наподобие колодца, а не накрытым каким-то идиотским стеклянным колпаком, то дела не такие уже и плохи. Правительство сможет подавать сюда все необходимое по воздуху. Бесспорно, если страна может тратить сотни миллиардов на обеспечение корпоративных долгов, то и сюда закинуть на парашютах немного лишней еды и несколько паршивых генераторов она может себе позволить.
    
Преодолев крыльцо, он уже извлёк ключ, и тут заметил, что что-то висит на дверной щеколде. Наклонился поближе, рассмотрел и улыбнулся. Это был мини-фонарик. На распродаже Последний День Лета в Бэрпи Линда купила таких шесть штук за пять баксов. Тогда это показалось ему глупым расточительством, он даже вспомнил, что подумал тогда: «Женщины скупаются на распродажах по тем же мотивам, что и мужчины восходят на вершины гор — только потому, что они туда попали».
    
На заднем торце фонарика торчала маленькая металлическая петелька. Сквозь неё был протянут шнурок от одного из его старых кед. К шнурку была приклеена записка. Он оторвал бумажку и нацелил на неё лучик фонарика.
    
     
Привет, любимый. Надеюсь, ты в порядке. Обе Джей наконец-то угомонились. Обе были расстроены и беспокойны на протяжении ночи, но, в конце концов, вырубились. Завтра я с утра на службе целый день и я именно это имею в виду — целый день, с 7:00 до 19:00, приказал Питер Рендольф (наш новый шеф — УЖАС). Марта Эдмандс пообещала взять к себе девочек, благослови Господи Марту. Постарайся не разбудить меня. (Хоть я могу и не заснуть.) Боюсь, впереди у нас трудные дни, но мы их переживём. В кладовке полно пищи, слава Богу.
     
Любимый, я знаю, ты устал, но не выгуляешь ли Одри? У неё так и не прошёл тот её странный скулёж. Может, ощущала приближение этой штуки? Говорят, собаки предчувствуют землетрясение, и возможно…
     
Джуди и Дженни просили передать, что любят папу. И я тоже.
     
Мы успеем поболтать завтра, правда же? Поболтать и скупиться.
     
Мне немножечко страшно.
     Лин
    
    
Ему тоже было страшно и не очень радостно от того, что его жене завтра придётся работать двенадцать часов в то время, как ему самому — шестнадцать, а то и дольше. Не рад он был и потому, что Джуди и Дженнилл целый день пробудут с Мартой в то время, как им, надо полагать, тоже страшно.
    
Но меньше всего радости он ощущал от того, что должен вести на прогулку собаку, в то время как на дворе уже был почти час ночи. Он подумал, что она действительно могла ощущать приближение барьера; он знал, что у собак развито предчувствие многих явлений, не только землетрясений. Однако, если тот её странный скулёж действительно был связан с этим, Одри уже должна была бы успокоиться, не так ли? По дороге домой он не слышал городских собак, все они хранили гробовое молчание. Никто не лаял, не выл. Не слышал он также и разговоров о том, чтобы какая-нибудь скулила перед этим.
    
«А может, она сейчас спит себе спокойно на своём лежаке около печи?» — подумал он, открывая двери.
    
Одри не спала. Она сразу подошла к нему, не прыгая радостно, как это бывало по обыкновению: «Ты дома! Ты дома! О, слава Богу, ты дома!» — а подволочилась, чуть ли не украдкой, с виновато поджатым хвостом, словно вместо ласкового поглаживания по голове ожидала удар (которых ни разу не получала). И на самом деле, она вновь скулила. То есть продолжала делать то же самое, что начала ещё до появления барьера. На пару недель она вроде бы перестала, и, Расти тогда подумал, что это у неё прошло совсем, а потом завывания начались вновь, иногда тихо, иногда громко. Сейчас она делала это громко — или, может, так только казалось в тёмной кухне, где не горели цифровые табло на печке и микроволновке и свет над мойкой, который по обыкновению оставляла включённым для него Линда, также не горел.
    
— Перестань, девочка, — попросил он. — Ты перебудишь всех в доме.
    
Но Одри не послушалась. Она ласково ткнулась головой в его колено и подняла глаза от узкого яркого луча фонарика, который он держал в правой руке. Он готов был поклясться, что у неё умоляющий взгляд.
    
— Хорошо, — произнёс он. — Хорошо, хорошо. На прогулку.
    
Её поводок висел на гвоздике около дверей кладовки. Он сделал шаг в том направлении (перед этим перекинув через голову шнурок, повесив себе на шею фонарик), но Одри стремительно забежала вперёд его, словно не собака, а кошка. Если бы не фонарик, он бы об неё точно перецепился и упал. Логичное было бы завершение для такого похабного дня.
    
— Подожди всего лишь минутку, подожди.
    
Но она гавкнула на него и пошла на попятную.
    
— Тише! Одри, тихо!
    
Вместо того, что бы замолчать, она вновь залаяла, в спящем доме это прозвучало шокирующе звонко. Он даже вздрогнул от удивления. Одри метнулась вперёд, ухватила зубами его за штанину и начала идти на попятную по коридору, стараясь потащить его за собой.
    
Заинтригованный, Расти позволил ей себя вести. Увидев, что он идёт, Одри отпустила его брюки и побежала к ступенькам. Преодолела пару ступенек, осмотрелась и гавкнула вновь.
    
Наверху, в их спальне, включился свет.
    
— Расти? — голос Лин звучал мрачно.
    
— Да, это я, — откликнулся он, стараясь говорить как можно тише. — Хотя на самом деле это Одри.
    
Он двинулся вслед за собакой вверх по ступенькам. Одри не промчала их на одном дыхании, как по обыкновению она это делала, а то и дело останавливалась, оглядываясь на него. Для собаководов мимика их животных всегда была полностью понятной, и сейчас Расти увидел в этом большую тревогу. Одри прижала уши к голове, хвост так и оставался поджатым. С тихого скулежа она перешла на высокий уровень. Вдруг Расти подумал, а не прячется ли где-то в доме вор. Кухонные двери были заперты, Лин по обыкновению всегда замыкала все двери, когда оставалась дома сама с девочками, однако…
    
Линда вышла на лестничную площадку, подпоясывая белый махровый халат. Увидев её, Одри вновь гавкнула. Прозвучало это, как «прочь-с-моего-пути».
    
— А ну-ка перестань, Одри! — прикрикнула женщина, но Одри промчала мимо неё, толкнув её в ногу так сильно, что Линда даже откинулась на стену.
    
А собака побежала по коридору в сторону детской спальни, где все ещё было тихо.
    
Линда также добыла из кармана халата фонарик.
    
— Что это здесь такое творится, ради всего святого…
    
— Думаю, лучше тебе вернуться в спальню, — ответил ей Расти.
    
— Черта с два!
    
Она побежала по коридору, опережая его, тонкий яркий луч прыгал перед ней.
    
Девочкам было семь и пять годков, они недавно вошли в тот период, который Линда называла «фазой женской секретности». Одри уже встала на задние лапы перед их дверями и начала шкрябать их когтями.
    
Расти догнал Линду в то мгновение, когда она приоткрывала двери. Линда влетела вглубь, даже не кинув взгляд на кровать Джуди. А их пятилетняя дочка спала.
    
Не спала Дженнилл. Но и не просыпалась. В то мгновение, как два луча сошлись на ней, Расти все понял, и обругал себя за то, что не осознал раньше того, что происходит — того, что, наверное, длится уже с августа, а может, и с июля. Потому что то, чем удивляла их Одри — тот скулёж, — было хорошо задокументировано. Он просто не замечал правды, хотя она смотрела ему прямо в глаза.
    
Дженнилл, с раскрытыми глазами, в которых виднелись только белки, не билась в конвульсиях (слава Богу, и за это), но дрожала всем телом. Она скинула с себя одеяло ногами, наверное, в начале приступа, и в двойном свете фонариков он увидел влажное пятно на её пижамных штанишках. Пальцы у неё шевелились так, словно она разминалась, перед тем как начать играть на рояле.
    
Одри села возле кровати, восхищено-внимательно смотря на свою маленькую хозяюшку.
    
— Что это с ней? — вскрикнула Линда.
    
— На другой кровати зашевелилась Джуди.
    
— Мамочка? Уже завтрак? Я опоздала на автобус?
    
— У неё эпилептический припадок, — произнёс Расти.
    
— Так помоги ей! — заплакала Линда. — Сделай что-нибудь! Она умирает?
    
— Нет, — ответил Расти, и часть его мозга, которая сохранила способность к анализу, подсказала, что это почти наверняка только незначительный эпилептический припадок — как и всё, что могли быть у неё раньше, иначе бы они об этом уже знали. Но все воспринимается по-другому, когда такое происходит с твоим родным ребёнком.
    
Джуди села в кровати, раскинув во все стороны свои мягкие игрушки. Глаза у неё были широко раскрыты от испуга, ребёнок не очень обрадовался, когда Линда выхватила её из постели и прижала себе к груди.
    
— Пусть она перестанет! Сделай что-нибудь, чтобы она перестала, Расти!
    
Если это незначительный припадок, он прекратится сам собой.
    
«Прошу Тебя, Господи, пусть он прекратится сам собой», — подумал он.
    
Он обхватил ладонями мелко дрожащую голову Джен, и попробовал легонько её поднять и покрутить, чтобы проверить, чисто ли в её дыхательных путях. Сначала у него это не получилось — мешала чёртова поролоновая подушка. Он скинул её на пол. Та, падая, ударила Одри, но собака, не отводя от ребёнка влюблённого взгляда, только вздрогнула.
    
Теперь у Расти получилось немного отклонить назад дочкину головку и он услышал её дыхание.
    
Не учащённое, и не слышно порывистое, как при недостатке кислорода.
    
— Мамочка, что случилось с Джен-Джен? — спросила Джуди сквозь слезы. — Она сошла с ума? Она заболела?
    
— Не сошла с ума, только немножечко заболела, — Расти сам удивился, как спокойно он говорит. — Почему бы тебе не попросить маму отнести тебя вниз в нашу…
    
— Нет! — вскрикнули обе вместе абсолютно гармоничным двуголосьем.
    
— Хорошо, — согласился он. — Тогда ведите себя тихонько. Не напугайте её, когда она проснётся, потому что ей и так будет страшно.
    
— Немного страшно, — исправился он. — Одри, наша дорогая девочка. Ты наша очень-очень хорошая девочка.
    
По обыкновению такие комплименты вызывали у Одри пароксизм радости, но не в эту ночь. Она даже хвостом не вильнула. Вдруг собака выдала короткий рык и легла, опустив морду на лапы. Буквально через несколько секунд, Джен прекратила дрожать и глаза у неё закрылись.
    
— Черт меня побери, — произнёс Расти.
    
— Что? — переспросила Линда с кровати Джуди, на краешке которой она сидела с меньшенькой на руках. — Что?
    
— Прошло, — ответил Расти.
    
Но нет. Не совсем. Дженни вновь раскрыла глаза, и они выглядели нормальными, но никого и ничего не видели.
    
— Большая Тыква! — вскрикнула Дженнилл. — Это Большая Тыква во всём виновата! Надо остановить Большую Тыкву!
    
Расти её легонько встряхнул.
    
— Дженни, тебе что-то померещилось. Наверное, плохой сон приснился. Но всё прошло, и с тобой теперь все обстоит благополучно.
    
Какое-то мгновение она ещё не приходила в сознание, хотя глаза шевелились, и потому он понял, что дочь его видит и слышит.
    
— Прекрати Хэллоуин, папа! Тебе нужно прекратить Хэллоуин!
    
— Хорошо, доченька, сейчас же. Хэллоуин отменяется. Полностью.
    
Она моргнула, подняла руку, чтобы убрать со лба клок промокших потом волос.
    
— Что? Почему? Я же хотела одеться в костюм принцессы Леи![122] Так всё пошло прахом в моей жизни? — заплакала она.
    
Подошла Линда (следом семенила Джуди, держась за край маминой юбки) и, приговаривая: «Ты обязательно выступишь принцессой Леей, дорогуша, я тебе обещаю», взяла Дженнилл на руки.
    
Джен смотрела на своих родителей изумлённо, подозрительно, как-то перепугано.
    
— Что вы тут делаете? А она, почему не спит? — показала девочка на Джуди.
    
— Ты описалась в постели, — радостно сообщила Джуди, а когда Джен поняла, что так оно и есть, зарыдала ещё сильнее.
    
Расти едва удержался, чтобы не дать меньшей хорошенького тумака.
    
Он всегда считал себя довольно цивилизованным отцом (особенно по сравнению с теми, которые иногда украдкой приводили в больницу своих детей — кого с поломанной рукой, кого с подбитым глазом), но сегодня он себя таким не чувствовал.
    
— Это не имеет значения, — объявил Расти, крепче обнимая Дженнилл. — Это не твоя вина. Ты немного приболела, но теперь все уже прошло.
    
— Её надо везти в больницу? — спросила Линда.
    
— Только в амбулаторию, и то не сейчас. Завтра утром. Там я подберу для неё необходимое лекарство.
    
— НЕ ХОЧУ НИКАКИХ УКОЛОВ! — заверещала Дженни, рыдания её ещё больше усилились. Расти это понравилось. Здоровая реакция с её стороны. И мощная.
    
— Уколов не будет, милая, только таблетки.
    
— Ты уверен в этом? — спросила Линда.
    
Расти посмотрел на собаку, которая теперь мирно лежала мордой на лапах, не обращая внимания на все эти драматические перипетии.
    
— Одри уверена, — ответил он. — И с этой ночи она будет спать здесь, с девочками.
    
— Bay! — вскрикнула Джуди. Она стала на колени и театрально обняла собаку.
    
Расти положил руку на плечо жене. А она склонила голову ему на плечо так, словно у неё уже закончились силы держать её прямо. — К чему это? — спросила она. — Зачем?
    
— Сам не знаю. Просто в знак благодарности за то, что это был лишь незначительный припадок.
    
Сейчас его молитва была услышана.
   
  
  
   
    
Сумасшествие, слепота, оцепенение сердца
   
   
    
     
1
    
    
Джо Пугало проснулся поздно, потому, что поздно лёг. Фактически, он не спал всю ночь.
    
Этот тринадцатилетний Джо Макклечи имел также и другие прозвища — Король штукарей и Скелетик — и жил он на Милл-Стрит в доме № 19. Ростом под метр восемьдесят, он весил всего лишь немногим более шестидесяти восьми кило, и, действительно, был похожим на скелет. Но имел он безупречный ум. В восьмом классе Джо учился только потому, что его родители были решительно против «перескакивания вперёд».
    
Самому Джо это было по барабану. Его друзьям (а имел он их на удивление много, как для сухорёброго тринадцатилетнего гения) также. Уроки ему давались, как собаке бега, а вокруг было полно компьютеров — их в Мэне каждый школьник имеет. Кое-какие из самых лучших сайтов, конечно, были заблокированы, но Джо легко решал такие проблемы. И радушно делился информацией с ближайшими друзьями, к которым принадлежали Норри Келверт и Бэнни Дрэйк (Бэнни, в частности, был большим почитателем сайта «Блондинки в белых трусиках», на котором он регулярно пасся во время ежедневных занятий в библиотеке). Безусловно, такая щедрость в какой-то мере объясняла популярность Джо, но не полностью; его просто считали классным парнем. Неклейка на его рюкзаке содержала надпись, которая давала лучшее объяснение: БОРИСЬ С СИСТЕМОЙ КАЖДЫЙ ДЕНЬ.[123]
    
Джо имел отличные оценки, был надёжным, а иногда и ярким центральным форвардом в школьной баскетбольной команде (уже в седьмом классе принимал участие в межшкольных турнирах!), а также витиеватым игроком в европейский футбол. Умел бренчать на пианино и два года назад получил второй приз на ежегодном городском конкурсе талантов за невыразимо смешной, расслабленный танец под убойный хит Гретхен Уилсон «Белая сельская труженица».[124] Взрослые в зале аплодировали, покатываясь со смеху. А Лисса Джеймисон, главная городская библиотекарша, сказала, что, если бы он захотел, то мог бы этим зарабатывать себе на жизнь, однако амбиции Джо не простирались так далеко, чтобы наследовать судьбу Наполеона Динамита[125].
    
— Чистый заговор, — мрачно сказал Сэм Макклечи, вертя в руках медаль, которую его сын получил за второе место. Наверное, это было правдой: победителем того года объявили Даги Твичела, который, ну чисто случайно, оказался братом третьей выборной. Напевая «Лунную реку»[126], Твич ещё и жонглировал полдесятком цирковых булав.
    
Джо не волновало, был там заговор или нет. Он потерял интерес к танцам точно так же, как раньше терял его к другим делам, в которых достигал какого-то уровня мастерства. Даже его любовь к баскетболу, о которой ещё в пятом классе он думал, что она будет вечной, начала блекнуть.
    
Похоже, только страсть к интернету, этой электронной галактике безграничных возможностей, не угасала в нём.
    
Его заветной мечтой и целью, о которой он даже своим родителям не говорил ни слова, было стать Президентом Соединённых Штатов. «Может так произойти, — думал он, — что я врежу танец Наполеона Динамита на своей инаугурации. Это шоу пожизненно будет висеть на Ютубе»[127].
    
Всю первую ночь Купола Джо просидел в интернете. Семья Макклечи не имела генератора, но ноутбук Джо был полностью заряжен и готов к работе. Кроме того, он имел ещё десяток запасных аккумуляторов. Когда-то он подговорил человек восемь друзей, которые принадлежали к его неформальному компьютерному клубу, тоже делать запасы, — и, знал, где сможет достать ещё аккумуляторов, если они ему понадобятся. А может, и не понадобятся: в школе работал крутой генератор, и он думал, что без проблем сможет подзарядиться там. Если даже Милловскую среднюю школу на некоторое время закроют, мистер Оллнат, школьный сторож, беспрекословно его пустит; мистер Оллнат также был фанатом сайта blondesinwhitepanties.com. Не говоря уже о сайтах, с которых можно было качать кантри музыку, бесплатный доступ к которым ему тоже обеспечивал Пугало Джо.
    
В ту, первую ночь, Джо едва не убил свою Wi-Fi-Карту[128], сумасбродно — возбуждено, словно жаба по горячим камням, перепрыгивая с блога на блог. Каждый новый блоггер[129] выдавал информацию, более страшную, чем его предшественник. Фактов было маловато, при этом, теории заговора изобиловали пышным цветом. Джо полностью соглашался со своими мамой и отцом, которые тех сумасбродов, что жили в интернете (и ради него), называли «людьми под жестяными колпаками», но он и сам верил в правильность поговорки: если видишь много лошадиного дерьма, значит, где-то поблизости обнаружится и лошадка.
    
К тому времени, как первая Ночь Купола перешла в его второй день, на всех блогах воцарилась общая версия: лошадку сейчас играли не террористы, не пришельцы из космоса и не Большой Ктулху, а наш старый добрый военно-промышленный комплекс. Детали на разных сайтах отличались, но три базовых версии были тождественными. По одной, Купол — это жестокий эксперимент, в котором жители Честер Милла выступают всего лишь лабораторными мышами. По другой, это эксперимент, который вышел из-под контроля (точь-в-точь, как в фильме «Туман»[130], написал какой-то блоггер). По третьей, это совсем не эксперимент, а хладнокровно спланированный и продуманный повод для объявления войны определённым врагам Америки. «И мы победим! — писал блоггер под ником Toldjaso87 — Потому что с таким новым оружием КТО СМОЖЕТ УСТОЯТЬ ПРОТИВ НАС? Друзья, МЫ В НОВОЙ АНГЛИИ ПАТРИОТЫ НАЦИИ!!!»[131].
    
Джо не знал, какая из этих теорий лучше, если вообще, хоть одна из них приемлема. Но его это и не волновало. Его интересовало другое: интернет соглашался с тем, что за этим стоит правительство.
    
Настало время для проведения демонстрации, которую, конечно, возглавит он. И не в городе, а на шоссе 119, где они смогут высказать свой протест напрямую системе. Сначала участие возьмут, наверняка, только его друзья, но со временем, присоединятся и другие. Он в этом не сомневался. Наверняка, система все ещё не допускает сюда прессу, но даже в свои тринадцать лет Джо уже хватало ума, что бы осознавать, что это не так уже и важно. Потому что там, одетые в военную форму, стоят люди, и у кого-нибудь из них, по крайней мере, за безэмоциональным выражением лица скрывается работа мозга. Пусть присутствие военных, в целом, демонстрирует силу системы, однако среди этого целого скрываются личности, кое-кто из которых может оказаться тайным блоггером. Они выложат в интернет свои свидетельства, а кто-то и проиллюстрирует их сделанными телефоном снимками: Джо Макклечи и его друзья несут плакаты с надписями: ПРОЧЬ СЕКРЕТНОСТЬ. СТОП ЭКСПЕРИМЕНТ. СВОБОДУ ЧЕСТЕР МИЛЛУ и т. д., и т. д.…
    
Плакаты следует развесить и по городу, пробормотал он. Ну, это не проблема. Все его друзья имеют принтеры. И велосипеды.
    
Только начало светать, как Пугало Джо уже разослал майлы. Потом он сядет на велосипед, заедет за Бэнни Дрэйком и они начнут действовать. А может, и Норри Келверт заодно привлекут. В выходные, коллеги Джо по обыкновению вставали поздно, но Джо считал, что этим утром в городе никто долго не будет спать. Ясно, что система скоро прикроет интернет, как сделала уже это с телефонной связью, но пока что интернет — оружие Джо, оружие народа.
    
Настало время бороться с системой.
   
   
    
     
2
    
    
— Ребята, поднимите руки, — произнёс Питер Рендольф. Перед новобранцами он стоял утомлённый, с не выспавшимися глазами, но чувствовал себя одновременно мрачно и радостно. Зелёный автомобиль шефа на полицейском паркинге стоял заправленный, готовый возить его.
    
Новобранцы (Рендольф в своих официальных рапортах городским выборным предпочитал бы называть их внештатными помощниками) послушно подняли руки. Их стояло пятеро, и не только парни, была среди них и приземистая молодая девушка по имени Джорджия Руа. Безработная парикмахерша, подружка Картера Тибодо. Это Джуниор подсказал своему отцу, что хорошо было бы включить в их компанию также женщину, чтобы таким образом всех успокоить. И Большой Джим сразу с этим согласился. Рендольф сначала был против, но едва Большой Джим продемонстрировал новому шефу одну из своих самых злобных улыбок, как тот сразу же сдался.
    
И, должен был признать он, принимая у новичков присягу (с выражением блюстителя порядка на лице), на вид все они были довольно крепкими. Джуниор немного похудел за лето и совсем потерял свою былую форму взрывного форварда школьной футбольной команды, однако всё равно, явно весил около девяноста кило, да и другие, даже девушка, выглядели натуральными бычками.
    
Они повторяли вслед за ним, фразу за фразой, текст присяги: Джуниор стоял крайним слева около своего друга Фрэнки Делессепса; далее стояли Тибодо и Руа, а последним Мэлвин Ширлз. У Ширлза на лице блуждала отстранённая улыбка деревенского идиота. Рендольф стёр бы это идиотское выражение с его лица за три недели тренировки (да что там, за неделю), но он не имел на это времени.
    
Единственное, в чём он не уступил Большому Джиму, было право на оружие. Ренни настаивал на разрешении, делая ударение на том, что «они уравновешенные, богобоязненные ребята», говорил, что сам готов их обеспечить, если необходимо.
    
Рендольф мотал головой.
    
— Ситуация слишком нестабильна. Сначала посмотрим, как они себя покажут.
    
— Если кто-то из них пострадает, пока себя будет показывать…
    
— Никто не пострадает, Большой Джим, — заверил Рендольф, искренне на это надеясь. — Это Честер Милл. Если бы тут был Нью-Йорк, всё могло бы быть иначе.
   
   
    
     
3
    
    
Наконец Рендольф произнёс:
    
— Также я буду преданно служить жителям этого города, и буду защищать их.
    
Эту фразу они повторили кротко, словно ученики воскресной школы в родительский день.
    
Даже Ширлз, вопреки своей идиотской улыбке, сумел. И выглядели они хорошо. Оружия не будет пока что, но рации они будут иметь. Резиновые дубинки с вмонтированными фонариками тоже. Стэйси Моггин, которая и сама теперь приобщится к патрулированию, нашла форменные рубашки для всех, кроме Картера Тибодо. Со склада ему ничего не подошло — слишком широк в плечах, но простая голубая рабочая рубашка, которую он нашёл у себя дома, в целом, годилась. Хоть не уставная, но чистая. И серебристый значок, приколотый над левым карманом, будет извещать каждому именно то, что должен извещать.
    
Этого уже должен хватить.
    
— И помоги мне Господи, — произнёс Рендольф.
    
— И помоги мне Господи, — повторили они.
    
Боковым зрением Рендольф заметил, как открылись двери. Зашёл Большой Джим. Присоединился к Генри Моррисону, астматику Джорджу Фредерику, Фрэду Дентону и недоверчиво улыбающейся Джеки Веттингтон в дальнем конце помещения. Ренни появился, чтобы увидеть, как его сын принимает присягу, понял Рендольф. И, поскольку он все ещё чувствовал себя неуютно после того, как отказал новичкам в оружии (отказ Большому Джиму в чём-то противоречил политически приспосабливаемой натуре Рендольфа), новый шеф симпровизировал, в основном, чтобы утешить второго выборного.
    
— И не буду позволять никому меня обсирать.
    
— И не буду позволять никому меня обсирать! — повторили они. Приподнято. С усмешкой. Нетерпеливо. Готовые контролировать город.
    
Большой Джим кивнул и показал ему большой палец, не смотря на услышанное бранное слово. У Рендольфа упал камень с сердца. Разве мог он себе представить, каким боком ему обернутся эти слова: «И не буду позволять никому меня обсирать»?
   
   
    
     
4
    
    
Когда Джулия Шамвей этим утром пришла в «Розу-Шиповник», большинство завсегдатаев уже позавтракали и разошлись, кто в церковь, кто на импровизированные форумы на городской площади. Было девять часов. Барби работал сам, ни Доди Сендерс, ни Энджи Маккейн на работу не появились, что никого не удивило. Рози отбыла в «Фуд-Сити». И Энсон вместе с ней. Оставалось надеяться, что они вернутся нагруженные продуктами, однако Барби не тешил себя надеждами на это, пока не увидит покупок собственными глазами.
    
— У нас закрыто до обеда, — сказал он. — Но кофе есть.
    
— А цинамоновый рулет? — спросила с надеждой Джулия.
    
Барби покачал головой.
    
— Рози их не готовила. Старается сэкономить горючее для генератора, чтобы работать как можно дольше.
    
— В этом есть смысл, — согласилась Джулия. — Тогда просто кофе.
    
Он принёс кофейник и заметил, наливая кофе:
    
— У вас уставший вид.
    
— Барби, этим утром каждый имеет утомлённый вид. Все ужасно напуганы.
    
— Как дела с газетой?
    
— Я думала, выпущу её до десяти, но похоже на то, что выйдет она только около трёх дня. Это будет первый чрезвычайный выпуск «Демократа» с того времени, как наша Престил как-то разлилась втрое в ширину.
    
— Проблемы с печатью?
    
— Да нет, пока жив мой генератор. Просто я хочу сходить в бакалею, посмотреть, не собралась ли там толпа. Если да, то добавить об этом в репортаже. Пит Фримэн уже должен там снимать.
    
Барби не понравилось это слово — толпа.
    
— Господи, я надеюсь, люди будут вести себя пристойно.
    
— Будут. Это же, в конце концов, Милл, а не Нью-Йорк.
    
Барби не был уверен, что есть существенное различие между загнанными в угол полевыми и городскими мышами, но промолчал. Она лучше его знала местный люд.
    
И Джулия, словно прочитав его мысли, произнесла:
    
— Конечно, я могу ошибаться. Вот потому и послала Пита. — Она оглянулась вокруг. За стойкой сидело ещё несколько мужчин, доедая свою яичницу, допивали кофе, и, конечно, за столом в уголке — «лясоточильнике» на жаргоне янки — ярые старики пережёвывали события, которые случились, и дискутировали о том, что может случиться в дальнейшем. Впрочем, в центре ресторана остались только она и Барби.
    
— Должна сказать вам пару слов, — произнесла она шёпотом. — Перестаньте нависать, как Кельнер Уилли[132], и сядьте.
    
Барби послушно сел, налив кофе и себе. Ему достались остатки с донышка кофейника, и на вкус они были, как солярка… однако же, конечно, именно на донышке и сосредотачиваются главные силы кофеинового воинства.
    
Джулия засунула руку в карман платья, вытянула мобильный и толкнула телефон по столешнице в его сторону.
    
— Ваш полковник Кокс вновь звонил в семь часов утра. Думаю, он тоже не очень выспался в эту ночь. Попросил меня передать вам это. Он не знает, что у вас есть собственный.
    
Барби не пошевелился, чтобы взять телефон.
    
— Если он уже ждёт доклада, то серьёзно ошибается в моих возможностях.
    
— Он этого не говорил. Сказал, что ему надо с вами поговорить, и что он хочет иметь с вами постоянную связь.
    
Это склонило Барби к принятию решения. Он оттолкнул от себя телефон в её сторону. Она отнюдь не удивилась.
    
— Ещё он сказал, что, если вы не получите его звонка сегодня до пяти вечера, должны ему позвонить по телефону сами. У него будет новости. Сказать вам этот его забавный код?
    
— Давайте, — вздохнул он.
    
Она написала код на салфетке — крохотные аккуратные циферки.
    
— Мне кажется, они хотят что-то попробовать сделать.
    
— Что именно?
    
— Он не сказал, у меня просто было ощущение, что у них есть какие-то варианты.
    
— Конечно, они должны их иметь. Что вы ещё задумали?
    
— А кто вам сказал, что я ещё что-то задумала?
    
— Просто у меня такое чувство, — произнёс он, улыбнувшись.
    
— Хорошо, счётчик Гейгера.
    
— Я собирался поболтать об этом с Элом Тиммонсом.
    
Эл Тиммонс был завсегдатаем «Розы- Шиповника» и сторожем при горсовете. У Барби с ним были хорошие отношения.
    
Джулия покачала головой.
    
— Нет? А почему?
    
— Угадайте, кто предоставил Элу персональный беспроцентный кредит, чтобы он послал своего младшего сына в университет «Христианское Наследие» в Алабаме?
    
— Хотите сказать, Джим Ренни?
    
— Правильно. А теперь давайте перейдём к риску двойной уголовной ответственности за одно и то же преступление. Угадайте, кто держит вексель на Элов снегоочиститель.
    
— Догадываюсь, что вновь-таки Джим Ренни.
    
— Точно. А поскольку вы — то собачье дерьмо, которое выборный Ренни не в состоянии напрочь счистить со своей подошвы, обращаться к зависимым от него людям вам не стоит, — она наклонилась ближе. — Однако так случилось, что я знаю, у кого полный набор ключей от всего этого королевства: городской совет, больница, амбулатория, школа… короче, от всего.
    
— Кто?
    
— Наш покойный шеф полиции. И, так случилось, что я в хороших отношениях с его женой — вдовой. Она не пылает любовью к Джиму Ренни. К тому же она умеет хранить тайну, если кто-то убедит её в том, что та этого достойна.
    
— Джулия, её муж ещё даже не остыл.
    
Джулия с отвращением вспомнила атмосферу похоронного салона Бови и скривила лицо в печальной и отталкивающей гримасе.
    
— Возможно, и так, но комнатной температуры он уже достиг. Однако я принимаю ваше замечание и аплодирую вашей способности к сочувствию. Но… — она ухватила его за руку. Барби удивился, но не почувствовал отвращения. — Это не обычные обстоятельства. И здесь не важно, как сильно у неё болит душа, Бренда Перкинс всё поймёт. Вы должны сделать свою работу. Я смогу её убедить в этом. Вы секретный агент.
    
— Секретный агент, — повторил Барби, и вдруг его накрыло парочкой дерьмовых воспоминаний: спортивный зал в Фаллудже и заплаканный иракец, почти голый, лишь в заштопаном хиджабе[133]. С того дня, после того спортзала, он уже не желал быть секретным агентом. И вот, вновь тоже самое.
    
— Итак, я…
    
Утро было тёплым, как для октября, и хотя ресторан уже закрылся (клиенты могли выходить, но не заходить), окна были приоткрыты. Через окно, которое выходило на Мэйн-стрит, долетел звонкий металлический скрежет и вопль боли. Следом послышались протестующие вопли.
    
Над кофейными чашками, с одинаковыми выражениями на лицах — удивление и опасение — Барби и Джулия обменялись взглядами.
    
«Вот оно и начинается», — подумал Барби. Он понимал, что это не так — всё началось ещё вчера, когда установился Купол, — но вместе с тем он знал, что все начинается именно сейчас.
    
Люди, которые сидели за стойкой, бросились к дверям. Барби встал и тоже присоединился к ним, за ним и Джулия.
    
Чуть дальше по улице, за северным краем городской площади, созывая прихожан к службе, начал бухать колокол на верхушке Первой Конгрегационной церкви.
   
   
    
     
5
    
    
Джуниор Ренни чувствовал себя классно. В это утро лишь тень боли присутствовала в его голове, и завтрак легко осел в его желудке. Он думал, что, наверняка, даже сможет съесть обед. Это было хорошо. В последнее время пища вызывала у него отвращение, часто только от самого её вида ему хотелось рыгать. А вот в это утро — нет. Овсяные блины с беконом, бэби.
    
«Если это апокалипсис, — подумал он, — пусть он наступит быстрее».
    
Каждый внештатный помощник действовал в паре с полноценным офицером. Джуниору достался Фрэдди Дентон, и это тоже было хорошо. Дентон, лысый, но все ещё стройный в свои пятьдесят, имел репутацию серьёзного авторитета… но случались исключения. Когда Джуниор ещё играл в школьной команде, Фрэдди был президентом Клуба обеспечения «Уайлдкетс» и люди рассказывали, что якобы он наказывал одинаково всех футболистов, всех без исключения. За всех Джуниор отвечать не мог, но знал, что однажды Фрэдди простил Фрэнки Делессепсу, а самого Джуниора наедине дважды уговаривал этим стандартным: «На этот раз я тебя штрафовать не буду, но в дальнейшем веди себя более рассудительно». Джуниору в партнёры могла достаться Веттингтон, которая, наверняка, мечтала уже под конец первой смены запустить кого-нибудь из ребят себе в трусы. Станок у неё — что надо, но во всём другом неудачница. Его не выбил из колеи тот прохладный взгляд, которым она его одарила после принятия присяги, когда он с Фрэдди проходил мимо неё, отправляясь на дежурство.
    
«Там, в кладовке, хватит места и для тебя, Джеки, если потрахаешься со мной», — подумал он и рассмеялся. Господи, как это чудесно, чувствовать тёплый свет у себя на лице! Хрен знает, когда он чувствовал себя так хорошо.
    
Фрэдди спросил, не понимая:
    
— Что-то смешное, Джуниор?
    
— Да ничего особенного, — ответил он. — Просто у меня все классно, вот и все.
    
Их задача, по крайней мере, на это утро, состояла в патрулировании Мэйн-стрит («Чтобы показать наше присутствие», — объяснил Рендольф), сначала пройти по одной её стороне, а потом назад по другой. Приятная служба под тёплым октябрьским солнышком.
    
Они проходили мимо «Топливо & Бакалея», когда услышали изнутри громкий спор. Один голос принадлежал Джонни Карверу, завмагу и совладельцу магазина. Второй бубнил что-то, словно глину жевал, и Джуниор не смог его узнать, но Фрэдди Дентон подкатил глаза.
    
— Неряха Сэм Вердро, чтобы я так жил, — произнёс он. — Блядство! А ещё же даже и полдесятого нет!
    
— Кто это, Сэм Вердро? — переспросил Джуниор.
    
Губы Фрэдди превратились в сплошную белую линию, которую Джуниор помнил ещё с его футбольных времён. Это было то самое выражение лица Фрэдди: вот, сука, нарвались. И вместе с тем: да бля, заткнись.
    
— Ты ещё не знаком со сливками высшего общества нашего города, Джуниор. Сейчас будешь иметь возможность наверстать упущенное.
    
Голос Карвера произнёс:
    
— Сэмми, я и сам знаю, что уже десять часов, и вижу, что деньги у тебя есть, но всё равно не могу продать тебе вино. Ни сейчас утром, ни сегодня днём, ни позже вечером. Может, и завтра тоже не смогу, пока не закончится эта дьявольщина. Это приказ самого Рендольфа. Он у нас новый шеф.
    
— Хер с бугра он! — откликнулся другой голос, но так неразборчиво, что Джуниор услышал это, как хевбуаон. — Пит Рендольф — это кусок говна около дырки в очке Дюка Перкинса.
    
— Дюк умер, а Рендольф запретил продажу выпивки. Извини, Сэм.
    
— Только одну бутылочку «Громовицы»[134], - проскулил Сэм. — Мне очень надо. Ну же, я могу заплатить. Давай же. Сколько же мне нужно здесь ещё торговаться?
    
— Ну, черт с тобой.
    
Сердясь на самого себя, Джонни отвернулся к заставленной пивными и винными бутылками предлинной, на всю стену, полке, как раз в тот миг, когда по пандусу к магазину поднялись Джуниор и Фрэдди. Вероятно, он решил, что одна бутылка «Грома» не будет большой ценой за то, чтобы спровадить прочь старого пьянчужку, тем более несколько покупателей заинтересованно ждали продолжения шоу.
    
Написанное вручную печатными буквами объявление на полке гласило однозначно: АЛКОГОЛЬ НЕ ПРОДАЁТСЯ ДО ОСОБОГО РАСПОРЯЖЕНИЯ, но это чудовище всё равно потянулось за бутылкой, которые стояли посреди полки. Именно там выстроилось наиболее дешёвое пойло. Джуниор служил в полиции меньше двух часов, но понял, что видит очень нехороший пример. Если Карвер поддастся этому растрёпанному алконавту, другие, более порядочные клиенты будут требовать и себе таких же привилегий.
    
Очевидно, такой же мысли придерживался и Фрэдди Дентон.
    
— Не делай этого, — предупредил он Джонни Карвера, и к Вердро, который смотрел на него красными глазищами обожжённого полевым огнём крота: — Не знаю, достаточно ли сохранилось живых клеток в твоём мозгу, чтобы прочитать, что там написано, но знаю, что ты слышал, что тебе было сказано этим человеком: никакого алкоголя сегодня. Давай-ка катись на свежий воздух. Завонял здесь все.
    
— Не имеешь права, офицер, — произнёс Сэм, вытягиваясь во весь свой рост — пять с половиной футов[135]. На нём были грязные холщовые штаны, майка «Led Zeppelin»[136] и старые тапки с затоптанными задниками. Подстригался он последний раз, вероятно, когда ещё Буш II высоко стоял в соцопросах. — Имею право. Свободная страна. Так написано в Конституции Независимости.
    
— В Милле действие Конституции отменено, — сказал Джуниор, сам не представляя того, что проговаривает сейчас чистое пророчество. — Вот и давай, убирайся отсюда прочь.
    
Боже, как хорошо он чувствовал себя! За какой-то день он перешёл от мрака безнадёги до лучезарного озарения.
    
— Но…
    
У Сэма задрожали губы, он старался сформулировать какие-то аргументы.
    
Джуниор с отвращением и удовольствием заметил, что на глазах старого пердуна выступили слезы. Сэм протянул вперёд руки, которые дрожали ещё хуже, чем его раскрытые губы. У него был только один аргумент, хотя как же тяжело ему было пользоваться им на глазах у публики. Но ничего другого не оставалось.
    
— Джонни, мне очень надо. Серьёзно. Хоть немножечко, чтобы унять тремор. Последнюю, и все. Я не во что не буду встревать. Клянусь именем моей матери. Сразу же пойду домой.
    
Домом Неряхе Сэму служила лачуга посреди омерзительного, утыканного старыми автозапчастями, двора.
    
— Ну, может бы, я… — начал Джонни Карвер.
    
Фрэдди его проигнорировал.
    
— Неряха, у тебя в жизни не может быть последней бутылки.
    
— Не называй меня так, — вскрикнул Сэм Вердро. Слезы полились у него из глаз и поползли по щекам.
    
— Старикан, у тебя мотня расстёгнута, — произнёс Джуниор и в то мгновенье, как Сэм наклонил голову, чтобы взглянуть на свои мятые штаны, Джуниор ткнул пальцем ему под отвислый подбородок и тут же ущипнул за шнобель. Конечно, старый школьный трюк, но неизменно действенный. Джуниор даже прибаутку, популярную в начальных классах, вспомнил: — Грязная одёжка, получи-ка носа!