1 2 3 4 
Острый ум Пилона немедленно взялся за разрешение этой задачи, но она оказалась слишком легкой для него. Она была недостойна талантов Пилона.
   
– Тогда в комнате станет светлее, — сказал он. — Если у нас тут будет светло, мы будем меньше времени проводить на свежем воздухе. А ночью, когда свежий воздух вреден, нам свет не нужен.
   
Дэнни покинул поле боя, ибо если одно только упоминание о его планах вызвало столь быструю и уничтожающую критику, то какими сокрушительными логическими аргументами грозит попытка настаивать на них? Окно осталось в прежнем виде, и по мере того как паутина обогащалась все большим количеством сухих оболочек тех мух, которые напитали семейство паука своей кровью, а на слой пыли ложился новый слой, спальня погружалась в приятный полумрак, позволявший спокойно спать там даже в самый ясный и солнечный полдень.
   
Друзья спали сладко, но когда по утрам солнечные лучи ударяли в окошко и, не сумев проникнуть внутрь, превращали пыль в серебро, а мушиные трупы — в маленькие радуги, друзья просыпались, потягивались и начинали искать свои башмаки. Они знали, что на крыльце уже тепло, раз солнце постучалось в окошко.
   
Просыпались они не сразу и не вскакивали с постелей, не сотрясали свой организм каким-либо резким движением. Нет, они восставали от сна так же мягко и незаметно, как мыльный пузырь отрывается от соломинки. Еще не совсем проснувшись, они брели в овраг. Постепенно их воля выкристаллизовывалась из раствора дремоты. Они затапливали печку, кипятили чай, наливали его в банки из-под варенья, а затем усаживались на залитом солнцем крыльце. Пронизанные солнцем мухи вились над их головами, образуя сияющие нимбы. Жизнь вокруг них постепенно обретала форму, повторяя вчерашний день и предвещая завтрашний.
   
Беседа завязывалась медленно, ибо каждый бережно лелеял последнюю сладость еще не развеявшегося сна. А потом наступали долгие часы интеллектуального общения. Приподымались крыши, обозревалась внутренность домов, обсуждались мотивы поступков, рассказывались всяческие происшествия. Для начала их мысли обращались обычно к Корнелии Руис, ибо поистине редко выпадали дни или ночи, когда с Корнелией не приключалось чего-нибудь интересного. А ведь почти из всякого происшествия можно извлечь полезное назидание.
   
Сосновая хвоя поблескивала в солнечных лучах. От земли исходил приятный сухой запах. Кастильская роза овеивала мир ароматом своих цветов. Это были лучшие часы в жизни друзей Дэнни. Борьба за существование отступала куда-то далеко. Они судили своих ближних, но судили их не во имя морали, а просто из любопытства. Узнав какойнибудь интересный случай, каждый приберегал рассказ о нем до этих часов. Большие шоколадные бабочки кружили над розовым кустом, опускались на цветы и долго сидели, медленно взмахивая крыльями, словно выкачивали нектар с их помощью.
   
– Я видел Альберта Расмуссена, — сказал Дэнни. — Он выходил из дома Корнелии. У этой Корнелии вечные скандалы. Каждый день какой-нибудь скандал.
   
– Так уж она живет, — сказал Пабло. — Я не из тех, кто бросает камни, но порой мне кажется, что Корнелия чересчур уж бойка. Она только и знает, что любовь и драки.
   
– Ну, — сказал Пилон, — а чего тебе еще надо?
   
– Она не знает, что такое покой, — печально сказал Хесус Мария.
   
— А он ей и не нужен, — ответил Пилон. — Дай Корнелии покой, и она умрет. Любовь и драки. Это ты хорошо сказал, Пабло. Любовь, драки и немножко винца. Тогда человек всегда молод, всегда счастлив. А что вчера случилось с Корнелией?
   
Дэнни торжествующе посмотрел на Пилона. Пилон редко чего-нибудь не знал. Но на сей раз по его расстроенному виду Дэнни догадался, что это происшествие ему неизвестно.
   
– Вы все знаете Корнелию, — начал он. — Иногда ее друзья приносят ей подарки — курочку, или кролика, или кочан капусты. Какой-нибудь пустячок, но Корнелии это нравится. Так вот, вчера Эмилио Мурьетта принес Корнелии такого розового поросенка. Эмилио нашел его в овраге. Свинья погналась за ним, когда он схватил поросенка, но он побежал очень быстро и принес поросенка Корнелии. У этого Эмилио хорошо привешен язык. Он сказал Корнелии: «Поросенок в доме — сущая благодать. Он ест что угодно. И ласковее всякой кошки. Такого поросенка нельзя не любить. Но потом из него вырастает свинья, и его характер меняется. Он становится злым и подлым, и его уже нельзя больше любить. Потом в один прекрасный день эта свинья тебя кусает, так что на нее нельзя не рассердиться. И тогда ты ее убиваешь и съедаешь».
   
Друзья одобрительно закивали головами, а Пилон сказал:
   
– Этот Эмилио не так глуп. Посмотрите, сколько приятного обнаружил он в одном поросенке: привязанность, любовь, месть и сытый желудок. Надо мне как-нибудь потолковать с этим Эмилио.
   
Однако друзья заметили, что Пилон завидует своему новоявленному сопернику в логических построениях.
   
– Рассказывай дальше про этого поросенка, — сказал Пабло.
   
– Ну, — продолжал Дэнни. — Корнелия взяла этого поросенка и поблагодарила Эмилио. Она сказала, что, когда придет время и она рассердится на этого поросенка, она обязательно угостит и Эмилио. Ну тогда Эмилио ушел, а Корнелия поставила у печки маленький ящик, чтобы поросенку было где спать. Тут к ней в гости пришли знакомые дамы, и Корнелия дала им подержать поросенка на руках и погладить его. А потом Конфетка Рамирес наступила ему на хвост. Он завизжал, как паровозный свисток. А дверь на улицу была открыта. И большая свинья пришла за своим поросенком. Все столы и вся посуда разлетелись вдребезги. Все стулья были переломаны. А большая свинья укусила Конфетку Рамирес и сдернула с Корнелии юбку, а потом, когда все дамы заперлись на кухне, свинья ушла, а с ней ушел и поросенок. Теперь Корнелия ужасно сердится. Она говорит, что изобьет Эмилио.
   
– То-то и оно, — сказал Пабло. — Вот она, жизнь: всегда все идет не так, как задумаешь. Совсем как в тот раз, когда Верзила Боб задумал покончить с собой.
   
Друзья обратили к Пабло исполненные ожидания лица.
   
– Ну, вы знаете Боба Смоука, — начал Пабло. — С виду он замечательный вакеро[17] — ноги длинные, сам худой, только вот ездит верхом он плохо. Когда клеймят скот, он часто летает с лошади. Ну, так этот Боб всегда хочет, чтобы им восхищались. Когда устраивают парад, он хочет нести флаг. Когда устраивают боксерский матч, он хочет быть судьей. На представлении он первый кричит: «Эй, впереди, садитесь!» Да, он хочет стать великим человеком, чтобы все на него смотрели и все им восхищались. И еще — чего вы, наверное, не знаете, — он хочет, чтобы все его любили. А он, бедняга, из тех, над кем всегда смеются. Некоторые его жалеют, но большинство просто смеется над ним. А такой смех для Верзилы Боба Смоука хуже ножа. Может, вы помните тот раз, когда он был знаменосцем на параде? Боб ехал на большой белой лошади и держался в седле очень прямо. И вот как раз против того места, где сидят судьи, эта дура лошадь хлопнулась от жары в обморок. Боб перекувырнулся через ее голову, а флаг пролетел по воздуху, как копье, и воткнулся в землю не тем концом. И так с ним всегда. Чуть он состроит из себя великого человека, как что-нибудь да случится, и все над ним смеются. Помните, как он, когда стал собачником, целый день старался заарканить собаку? Весь город сбежался посмотреть. Он накидывал петлю, а собака прижималась к земле, петля соскальзывала, и собака убегала. Как все смеялись! Бобу было так стыдно, что он подумал: «Я убью себя, и тогда им станет грустно. Они пожалеют, что смеялись». А потом он подумал: «Но я же буду мертвый Я же не узнаю о том, как они жалеют». И он придумал план «Я подожду, пока не услышу, что кто-то хочет ко мне войти. Тогда я приставлю пистолет ко лбу. Этот друг станет меня отговаривать. Он заставит меня обещать, что я не застрелю себя. И тогда все пожалеют, что довели меня до самоубийства». Вот что он придумал. Ну, пошел он к себе домой, а все встречные спрашивали: «Поймал ты эту собаку, Боб?» Домой он пришел совсем опечаленный. Взял он пистолет, зарядил его и стал ждать, чтобы кто-нибудь к нему зашел. Он обдумал, как это будет, и стал упражняться с пистолетом. Друг скажет: «Ай, что ты делаешь? Не стреляй в себя, бедный!» А Боб на это ответит, что не хочет больше жить, потому что все люди такие бессердечные.
   
Он думал и думал об этом, но никто так и не пришел. Он прождал весь следующий день, и опять никто не пришел. Но на следующий вечер пришел Чарли Милер. Боб услышал его шаги на крыльце и приставил пистолет ко лбу. И взвел курок, чтобы все было как следует. «Теперь он станет меня уговаривать, — подумал Боб. — И я поддамся на его уговоры». Чарли Милер открыл дверь. Он увидел, что Боб прижимает ко лбу пистолет. Но он не стал кричать, нет. Чарли Милер подскочил к нему и ухватился за пистолет, а пистолет выстрелил и отстрелил Бобу кончик носа.
   
И все стали смеяться еще больше. Об этом даже в газете писали. Весь город смеялся. Вы все видели нос Боба с отстреленным кончиком. Все смеялись, но это был нехороший смех, и всем стало не по себе. И с тех пор на каждом параде Верзиле Бобу поручают нести флаг. И муниципалитет купил ему сеть, чтобы ловить собак. Но из-за такого носа он все-таки не может быть счастлив.
   
Пабло умолк и, подняв с крыльца прут, стал похлопывать себя по ногам.
   
– Я помню, каким был его нос раньше, — сказал Дэнни. — Он неплохой человек, этот Боб. Вот спросите у Пирата, когда он придет. Пират иногда сажает всех своих собак в фургон Боба, и все думают, что Боб их изловил, и все говорят: «Вот собачник так собачник!» Не так-то легко ловить собак, когда ты должен ловить собак.
   
Хесус Мария о чем-то размышлял, прислонившись затылком к стене. Теперь он сказал:
   
– Уж лучше быть избитым, чем слушать, как над тобой смеются. Над стариком Томасом, тряпичником, смеялись, пока не свели его в могилу. А потом все жалели, что смеялись над ним.
   
– И, — продолжал Хесус Мария, — смех смеху рознь. Этот рассказ о Верзиле Бобе очень смешной, но чуть откроешь рот, чтобы засмеяться, как сердце тебе словно рукой сжимает. Я знаю, почему старый мистер Раванно повесился в прошлом году. Это тоже смешная история, но смеяться над ней почему-то неприятно.
   
– Я кое-что об этом слышал, — сказал Пилон. — Но всего я не знаю.
   
– Ладно, — оказал Хесус Мария, — я расскажу вам об этом, и вы увидите, захочется вам смеяться или нет. Когда я был маленьким, я играл с Питом Раванно. Этот Пит был хороший, умный мальчишка, но очень уж озорной. У неге было два брата и четыре сестры, и еще отец — старик Пит. Теперь их уже никого тут не осталось. Один брат в Сан-Квентине,[18] другого убил японец-огородник, когда он накладывал в фургон краденые дыни. А девочки… ну, вы знаете, как это бывает с девочками, — они уехали; Сузи сейчас в Салинасе в доме старухи Дженни. Остались тут только Пит и старик. Пит вырос и все продолжал озорничать. Он некоторое время пробыл в исправительном заведении, но потом вернулся. Каждую субботу он напивался, и каждый раз попадал в тюрьму до понедельника. Его отец был человек компанейский. Он каждую неделю напивался вместе с Питом. И в тюрьму они попадали почти всегда вместе. Старик Раванно тосковал, если с ним там не было Пита. Очень он Пита любил. Что бы Пит ни затевал — и старик с ним, даже когда ему стукнуло шестьдесят.
   
– Может, вы помните Грейси Монтес? — спросил Хесус Мария. — Она была не очень порядочной девушкой.
   
Когда ей минуло двенадцать, в Монтерей пришла на стоянку военная эскадра, и Грейся родила своего первого, хотя сама была совсем еще девчонка. Очень уж она была хорошенькая и резвая и бойка на язык. Она всегда словно убегала от мужчин, поэтому мужчины особенно гонялись за ней. И иногда ловили. Но все равно толку было мало. Всегда казалось, что Грейси таит от тебя самое лучшее в себе — то, что пряталось у нее в глазах и говорило: «Если бы я только захотела, ты был бы счастлив со мной, как ни с одной другой женщиной мира».
   
– Я знаю это, — продолжал Хесус Мария, — потому что я тоже бегал за Грейси. И Пит бегал за ней. Только у Пита это было не так, как у меня. — Хесус Мария по очереди посмотрел на каждого из своих друзей, чтобы придать этим словам особый вес.
   
– Пит до того тосковал по Грейси, что совсем исхудал, и глаза у него стали большие и грустные, как у тех, кто курит марихуану. Пит не мог есть и совсем заболел.
   
Старик Раванно пошел поговорить с Грейси. Он сказал: «Если ты не пожалеешь Пита, он умрет». Но она только засмеялась. Сердце у нее было недоброе. И тут в комнату вошла ее сестра Тониа. Тонии шел пятнадцатый год. Старик посмотрел на нее, и у него дыхание перехватило. Тониа была очень похожа на Грейси, да только, странное дело, сторонилась мужчин. Старик Раванно ничего не мог с собой поделать. Он сказал: «Подойди ко мне, деточка».
   
Но Тонна не была деточкой. Она все понимала. Поэтому она засмеялась и убежала из комнаты. Тогда старик Раванно пошел домой. Пит сказал: «Что-то с тобой случилось, отец». — «Нет, Пит, — ответил старик. — Только я тревожусь, что ты все болеешь из-за этой Грейси». Горячая была кровь у всех этих Раванно!
   
– А потом, что бы вы думали? — продолжал Хесус Мария. — Пит пошел потрошить каракатиц для Чин Ки и начал дарить подарки Грейси: бутылки цветочной воды, и ленты, и подвязки. Он заплатил за то, чтобы с нее сняли карточку, да еще раскрашенную. Грейси брала все подарки и убегала от него, и смеялась. Слышали бы вы, как она смеялась! Хотелось сразу и задушить ее и приласкать. Хотелось зарезать ее, чтобы посмотреть, что же такое она в себе прячет. Я это знаю. Я ведь сам бегал за ней, да и Пит мне рассказывал. От ее смеха Пит совсем сошел с ума. Он лишился сна. Он сказал мне: «Если Грейси выйдет за меня замуж, в церкви, тогда она больше не посмеет от меня убегать, потому что она станет замужней женщиной, и это будет грех». Он сказал ей, чтобы она с ним обвенчалась. А она засмеялась этим своим звонким смехом, от которого хотелось ее задушить. Пит совсем сошел с ума. Он отправился домой, привязал к балке веревку, влез на ящик и накинул себе на шею петлю, а потом оттолкнул ящик. Ну, тут как раз вернулся домой отец Пита. Он перерезал веревку и побежал за доктором. Но Пит открыл глаза только через два часа, а заговорить он смог только через четыре дня.
   
Хесус Мария умолк. Он с гордостью увидел, что друзья совсем захвачены его рассказом.
   
– Вот как это было, — сказал он.
   
– Но ведь Грейси Монтес вышла замуж за этого Пита Раванно! — взволнованно воскликнул Пилон. — Я знаю ее. Это очень порядочная женщина. Она не пропускает ни одной мессы и раз в месяц ходит исповедоваться.
   
– Теперь это так и есть, — согласился Хесус Мария. — Старик Раванно тогда очень рассердился. Он прибежал к Грейси и крикнул: «Смотри, твоя глупость убивает моего сына! Он хотел повеситься из-за тебя, курица с навозной кучи, убийца!» Грейси испугалась, но все-таки ей было приятно, потому что не всякая женщина может заставить мужчину зайти так далеко. Она пришла навестить Пита, когда он лежал в постели с вывихнутой шеей. А вскоре они поженились. И все вышло так, как думал Пит. Раз церковь приказала ей стать хорошей женой, она стала хорошей женой. Она больше не пересмеивалась с мужчинами. И не подманивала их, не убегала, чтобы они гнались за ней. Пит продолжал потрошить каракатиц, и Чин Ки скоро поставил его готовить ящики. А потом он стал управляющим у него на фабрике. Так что, — заключил Хесус Мария, — это хорошая история. Такая, что ее мог бы рассказывать священник, если бы только она на этом кончилась.
   
– Да, — сказал задумчиво Пилон, — эта история учит многому.
   
Друзья одобрительно закивали, потому что они любили, чтобы в историях была мораль.
   
– Я знавал в Техасе такую девушку, — сказал Дэнни. — Только она не переменилась. Ее прозвали женой второго взвода. «Миссис Второй Взвод» — так ее прозвали.
   
Пабло жестом остановил его.
   
– Эта история еще не кончена, — сказал он. — Дайте Хесусу Марии досказать ее.
   
– Да, она еще не окончена. И конец у нее не такой хороший. Старику Раванно было уже за шестьдесят. А Пит и Грейси поселились отдельно. Вьехо Раванно почувствовал себя совсем одиноким, потому что до сих пор он всегда бывал с Питом. Он не знал, чем ему заняться. Он просто сидел и грустил, пока однажды снова не увидел Тонию. Тонии шел уже шестнадцатый год, и она была даже красивей Грейси. Половина солдат из форта ходили за ней по пятам, как щенята. И со стариком случилось то же, что с Питом. Он совсем иссох от любви. Он не мог ни есть, ни спать, щеки у него совсем ввалились, а глаза выпучивались, как у курильщика марихуаны. Он принес Тонии конфеты, а она вырвала конфеты из его рук и стала над ним смеяться. Он сказал: «Ты не пойдешь погулять со иной, душечка? Я ведь твой друг!» А она опять засмеялась. Тогда вьехо рассказал обо всем Питу. А Пит тоже засмеялся. «Старый дурень, — сказал Пит. — Ты уже свое отгулял. Нечего тебе бегать за младенцами». Но это не помогло. Старик Раванно совсем извелся. У них горячая кровь, у этих Раванно. Он прятался в траве и смотрел, как она проходит мимо. Сердце его совсем изныло. Ему нужны были деньги, чтобы покупать подарки, и он устроился на заправочную станцию. Он разравнивал песок на дорожках и поливал цветы около станции. Он заливал воду в радиаторы и протирал ветровые стекла. И все деньги до последнего цента он тратил на подарки Тонии — на конфеты, ленты и платья. Он заплатил, чтобы с нее сняли цветную карточку. А она только все больше смеялась, и вьехо чуть не помешался.
   
И вот он подумал: «Если венчание в церкви сделало из Грейси хорошую жену, то оно и из Тонии сделает хорошую жену». Он попросил ее выйти за него замуж. Тогда она и вовсе принялась хохотать. И стала вертеться перед ним и дразнить его. Она была настоящим дьяволом, эта Тониа.
   
– Он вел себя как дурак, — неодобрительно сказал Пилон. — Старикам не следует бегать за молоденькими. Их дело сидеть и греться на солнышке.
   
Хесус Мария ответил с досадой:
   
– Эти Раванно не такие, у них очень горячая кровь.
   
– Ну, он вел себя недостойно, — настаивал Пилон. — Только позорил Пита.
   
Ему ответил Пабло:
   
– Не мешай Хесусу Марии рассказывать. Это его история, Пилон, а не твоя. Когда рассказывать будешь ты, тогда мы будем слушать тебя.
   
Хесус Мария с благодарностью посмотрел на Пабло.
   
– Ну, как я говорил, вьехо не мог больше этого выносить. Но ему ничего не удалось придумать. Он не был похож на Пилона. Он не сумел изобрести ничего нового. Вьехо Раванно думал примерно так: «Грейси вышла замуж за Пита потому, что он повесился. Я тоже повешусь, и, может, тогда Тонна выйдет за меня». А потом он подумал: «Если меня сразу не снимут, я умру. Надо, чтобы меня сразу сняли».
   
– Вам следует знать, — продолжал Хесус Мария, — что на этой заправочной станции есть сарай с инструментами. Рано утром вьехо приходил туда, отпирал сарай, разравнивал песок и поливал цветы прежде, чем станция открывалась. Остальные приходили на работу к восьми часам. И вот как-то утром вьехо вошел в сарай и приладил там веревку. Потом он стал ждать восьми часов. И когда он увидел, что остальные подходят к станции, он надел петлю на шею и спрыгнул с верстака. И как раз в эту минуту ветер захлопнул дверь сарая.
   
Лица друзей расплылись в улыбках. Порой, думали они, жизнь выкидывает очень, очень смешные штуки.
   
— Остальные хватились его не сразу, — продолжал Хесус Мария. — Они сказали: «Наверное, этот старик где-нибудь спит пьяный». Прошел час, прежде чем они заглянули в сарай.
   
Хесус Мария посмотрел на своих друзей.
   
На их лицах все еще были улыбки, но что-то в них изменилось.
   
— Вот видите, — сказал Хесус Мария. — Это смешно. Но от этого щемит сердце.
   
– А что сказала Тониа? — спросил Пилон. — Извлекла ли она из этого урок и стала ли жить по-другому?
   
– Нет, не стала. Пит рассказал ей, что случилось, а она засмеялась. Пит тоже засмеялся. Но ему было стыдно. Тониа сказала: «Вот был старый дурень!» — и посмотрела на Пита, как она умела смотреть. Тогда Пит сказал: «Хорошо иметь сестренку, такую, как ты. Как-нибудь вечерком мы пойдем с тобой погулять». Тогда Тонна снова засмеялась и отбежала от него. И она сказала: «По-твоему, значит, я такая же красивая, как Грейси?» И Пит пошел за ней в дом.
   
Пилон сказал с сожалением:
   
– Это плохая история. В ней слишком много разного смысла и слишком много всяких уроков. И некоторые из этих уроков противоречат друг другу. Такую историю не стоит запоминать. Она ничего не доказывает.
   
– А мне она нравится, — возразил Пабло. — Потому что в ней нет никакого ясного смысла, и все-таки кажется, что смысл в ней есть. Я только не знаю, какой.
   
Солнце миновало зенит, и было уже очень жарко
   
– Интересно, какую еду принесет Пират, — сказал Дэнни.
   
– В залив пришла макрель, — заметил Пабло.
   
Глаза Пилона заблестели.
   
– Я придумал один план, — сказал он. — Когда я был маленьким, мы жили около железной дороги. Каждый день, когда мимо шел поезд, мы с братьями кидали камнями в паровоз, а кочегар кидал в нас куски угля. Иногда мы набирали целое ведро угля, чтобы отнести матери. Так вот, я думаю, может, мы отнесем на пристань камни. Когда рыбачьи лодки подойдут поближе, мы станем ругаться и швырять камни. А что могут кинуть в нас рыбаки? Станут они кидать в нас весла или сети? Нет. Они смогут кидать только макрель.
   
Дэнни весело вскочил на ноги.
   
– Вот это план! — воскликнул он. — До чего наш дружочек Пилон о нас заботится! Что бы мы делали без нашего Пилона? Пошли, я знаю, где большая куча камней.
   
– Макрель — самая моя любимая рыба, — сказал Пабло.
  
  
   
    
Глава XV
    
О том, как Дэнни затосковал и впал в безумие. О том, как дьявол в облике Торрелли покусился на дом Дэнни
   
   
В Монтерее есть нечто неизменное. Почти каждый день солнце бьет утром в окна на западной стороне улиц, а к вечеру — в окна на восточной их стороне. Каждый день красный автобус дребезжит между Монтереем и Пасифик Гров. Каждый день над рыбоконсервными заводами в небо поднимается вонь испорченной рыбы. На исходе каждого дня ветер дует с залива и раскачивает сосны на холмах. Удильщики сидят на скалах, сжимая удочки, и на лицах их написаны терпение и циничное неверие.
   
И в Тортилья-Флэт над Монтереем течение жизни так же неизменно, ибо количество приключений, которые могут случиться с Корнелией Руис и ее медленно меняющейся чередой женихов, имеет свой предел. Бывали даже случаи когда она возвращалась к человеку, с которым давным-давно порвала.
   
В доме Дэнни перемен было еще меньше. Жизнь, которую вели друзья, показалась бы невыносимо однообразной всякому, кроме пайсано: вставать утром, греться на солнце и обсуждать, что принесет Пират. Пират по-прежнему рубил дрова и продавал их на улицах Монтерея, но теперь на заработанные двадцать пять центов он покупал еду. Иногда друзьям удавалось раздобыть вина, и тогда они пели песни и дрались.
   
Вблизи моря Время гораздо более сложно, чем в любом другом месте, ибо, кроме круговращения солнца и смены времен года, еще и волны отбивают на скалах ход Времени, а приливы поднимаются и откатываются, как огромная клепсидра.[19]
   
Дэнни начал ощущать биение Времени. Он смотрел на своих друзей и видел, что для них каждый день похож на предыдущий. Когда он вставал ночью с кровати и перешагивал через спящих, он сердился на них за то, что они лежат здесь. Все чаще, сидя на крыльце и греясь на солнце, Дэнни начинал грезить о днях былой свободы. Тогда летом он спал в лесу, а с наступлением зимних холодов — в теплом сене на сеновале. Тогда бремя собственности не тяготило его. Он помнил, что в те дни имя Дэнни было именем урагана. Какие драки! Бегство по лесу с похищенной курицей под мышкой! Тайник в овраге, когда какой-нибудь оскорбленный муж собирался ему мстить. Борьба и буря, радостная буря! Когда Дэнни вспоминал о былых временах, он словно опять ощущал удивительный вкус ворованной еды и жаждал, чтобы они вернулись. С тех пор как полученное наследство подняло его на такую высоту, он дрался редко. Он напивался, но это не было приключением. И всегда бремя дома давило его, он всегда должен был думать о своих друзьях. Дэнни погружался на крыльце в такую мрачную задумчивость, что друзья испугались, не болен ли он.
   
– Тебе надо бы выпить горячую настойку из целебных трав, — сказал Пилон. — Ты бы лег в постель, Дэнни, а мы приложим тебе к ногам горячие камни.
   
Но Дэнни не был нужен заботливый уход, ему нужна была свобода. Целый месяц он тосковал, упорно смотрел в землю, бросал на своих заботливых друзей угрюмые взгляды, пинками отгонял ластившихся к нему собак. В конце концов тоска оказалась сильнее его. Как-то ночью он бежал. Он ушел в сосновый лес и не вернулся.
   
Когда утром друзья проснулись и хватились его, Пилон сказал:
   
– Это какая-нибудь дама. Он влюбился.
   
Больше они на эту тему не говорили, потому что каждый человек имеет право любить. Друзья продолжали жить, как раньше. Но когда прошла неделя, а о Дэнни по прежнему не было ни слуху ни духу, они встревожились.
   
Все вместе они отправились в лес на поиски.
   
– Любовь — вещь хорошая, — сказал Пилон. — Нельзя ругать человека, если он ухаживает за девушкой, но неделя — это неделя. Бойкая, должно быть, девушка, раз Дэнни неделю не был дома.
   
Пабло сказал:
   
– Немножко любви — это как немножко вина. Но от их избытка человек может заболеть. Может, Дэнни уже заболел? Может, эта девушка чересчур уж бойкая?
   
Хесус Мария тоже был встревожен:
   
– Наш Дэнни не мог исчезнуть так надолго. Случилось что-то плохое.
   
Пират захватил с собой в лес собак. Друзья приказали собакам:
   
– Найдите Дэнни. Может быть, он болен. Может быть, он лежит где-нибудь мертвый, добрый Дэнни, который позволяет нам спать в его доме.
   
Пират шептал им:
   
– Злые, неблагодарные собаки, найдите нашего друга.
   
Но собаки только весело завиляли хвостами, отыскали кролика и кинулись за ним в погоню.
   
Друзья весь день бродили по лесу, звали Дэнни, осматривали места, которые они сами выбрали бы для ночлега, — удобные ложбинки между корнями деревьев, полянки среди кустов, устланные густым слоем сосновых игл. Они знали, какое место выбрал бы человек для ночлега, но они нигде не нашли никаких следов Дэнни.
   
– Может, он сошел с ума? — предположил Пилон. — Может, какая-нибудь тайная тревога лишила его рассудка?
   
Вечером они вернулись в дом Дэнни, открыли дверь и вошли. И остолбенели. Тут побывал вор. Исчезли одеяла Дэнни. Все припасы были украдены. Пропали две кастрюли.
   
Пилон посмотрел было на Большого Джо Португальца, но покачал головой.
   
– Нет, ты был с нами. Это сделал не ты.
   
– Это сделал Дэнни, — взволнованно крикнул Пабло. — Он и правда сошел с ума! Вон он бежит по лесу, словно какой-нибудь зверь!
   
Тревога и забота воцарились в доме Дэнни.
   
– Мы должны найти Дэнни, —твердили его друзья. — Наш друг безумен, и с ним может приключиться беда. Мы должны искать его по всему свету, пока не найдем.
   
Они забыли про лень. Каждый день они искали его, и до них начали доходить странные слухи: «Да, Дэнни был здесь вчера вечером. Пьяница! Вор! Поглядите — Дэнни ударил деда колом, который выдернул из забора, и украл бутылку граппы. Что это за друзья, которые позволяют своему другу вытворять такое!» — «Да, мы видели Дэнни. Глаза у него были закрыты, и он пел: „Пойдемте в лес плясать, красавицы“, — но мы не пошли. Мы испугались. У Дэнни был очень буйный вид».
   
На пристани они получили новые сведения о своем друге: «Он был здесь, — сказали рыбаки. — Он хотел драться со всеми. Бенито сломал весло о его голову. Тогда Дэнни стал бить окна, и полицейский забрал его в тюрьму».
   
Они поспешили по горячему следу своего легкомысленного друга. «Макнир привел его вчера вечером, — сказал полицейский сержант. — Да только ночью он сбежал. Когда мы его поймаем, мы посадим его на шесть месяцев».
   
Друзья устали от погони. Они вернулись домой и к своему ужасу обнаружили, что исчез полный мешок картофеля, который Пилон нашел только этим утром.
   
– Ну, это уж слишком! — вскричал Пилон. — Дэнни помешался, и он в опасности. С ним случится что-нибудь ужасное, если мы его не спасем.
   
– Мы будем искать его, — сказал Хесус Мария.
   
– Мы заглянем за каждое дерево и в каждый сарай, — поклялся Пабло.
   
– И под все лодки на берегу, — подсказал Большой Джо.
   
– Собаки нам помогут, — добавил Пират.
   
Пилон покачал головой:
   
– Так ничего не выйдет. Куда бы мы ни пришли, оказывается, что Дэнни оттуда уже ушел. Мы должны ждать его в таком месте, куда он обязательно придет. Мы должны действовать, как умные люди, а не как дураки.
   
– Но куда же он обязательно придет?
   
И всех разом осенило:
   
– К Торрелли! Рано или поздно Дэнни придет к Торрелли. Мы должны быть там, чтобы помешать ему безумствовать.
   
– Да, — согласились они, — мы должны спасти Дэнни.
   
Все вместе они отправились к Торрелли, но Торрелли не впустил их.
   
– Вы спрашиваете, — кричал он из-за двери, — видел ли я Дэнни? Дэнни принес два одеяла и две кастрюли, и я дал ему галлон вина. И что же тогда сделал этот дьявол? Мою жену он оскорбил, а меня обругал. Моего малыша он отшлепал, моей собаке дал пинка! Он украл гамак с моего крыльца. — Торрелли задохнулся от ярости. — Я погнался за ним, чтобы отобрать мой гамак, а когда я вернулся, он приставал к моей жене. Соблазнитель, вор, пьяница! Вот что такое ваш друг Дэнни! Я добьюсь, чтобы его упрятали за решетку!
   
Глаза друзей холодно блеснули.
   
– Корсиканская свинья, — негромко сказал Пилон. — Ты говоришь о нашем друге. Наш друг нездоров.
   
Торрелли запер дверь. Они услышали, как лязгнул засов, но Пилон продолжал говорить:
   
– Кровопийца, — сказал он. — Если бы ты не трясся так над своим вином, ничего бы этого не случилось. Смотри, чтобы эта холодная лягушка, которая у тебя вместо языка, не марала нашего друга. Смотри, обходись с ним вежливо, потому что у него много друзей. Мы выпустим тебе все кишки, если ты его обидишь.
   
Торрелли, стоя у запертой двери, молчал, но эта угроза заставила его задрожать от ярости и страха. Он с облегчением услышал, что шаги друзей затихают на дорожке, ведущей к воротам.
   
В эту ночь, когда друзья уже легли спать, они услышали, что кто-то тихо шарит на кухне. Они знали, что это Дэнни, но он убежал прежде, чем они успели схватить его. Они бродили по темному двору и грустно звали:
   
– Вернись, Дэнни, наш милый дружок Дэнни! Мы скучаем без тебя!
   
Ответа не было, но метко брошенный камень попал Большому Джо в живот, и он, скорчившись, повалился на землю.
   
В какое отчаяние пришли друзья, как тяжело было у них на сердце!
   
– Дэнни себя погубит, — грустно говорили они. — Наш любимый друг попал в беду, а мы не можем ему помочь.
   
Вести хозяйство теперь стало труднее, так как Дэнни украл почти все, что было в доме. Один из стульев они обнаружили у бутлегера.[20] Дэнни забрал все припасы, а как-то раз, когда они искали его в лесу, он украл даже железную печку, но она оказалась такой тяжелой, что он бросил ее в овраге. Денег тоже не было, потому что Дэнни украл тачку Пирата и выменял на нее у Джо Ортиса бутылку вина. Мир и покой исчезли из дома Дэнни, их сменила тревога и печаль.
   
– Куда делось наше счастье? — жалобно вопрошал Пабло. — Значит, мы согрешили, сами того не ведая. А это — воздаяние. Нам надо бы пойти исповедаться.
   
Они больше уже не обсуждали брачные дела Корнелии Руис. Больше не рассказывали назидательных историй. Позабыты были добрые дела. Поистине прежняя счастливая жизнь лежала в развалинах. И развалины эти были окутаны черным туманом слухов:
   
«Дэнни покусился вчера на какую-то женщину».
   
«Дэнни выдоил козу миссис Палочико».
   
«Дэнни позапрошлой ночью дрался с какими-то солдатами».
   
Как ни печалило друзей нравственное падение Дэнни, они очень завидовали его веселому времяпрепровождению.
   
– Если он не сошел с ума, это ему даром не пройдет, — сказал Пилон. — Можете не сомневаться, Дэнни грешит так, что это бьет все известные мне рекорды. Сумеет ли он искупить все эти грехи, когда захочет снова стать порядочным человеком? За несколько недель Дэнни нагрешил больше, чем старик Руис за всю свою жизнь.
   
В эту ночь Дэнни, воспользовавшись тем, что собаки хорошо его знали, пробрался в дом, двигаясь бесшумно, как тень от ветки под уличным фонарем, и бессовестно украл башмаки Пилона. Утром Пилон сразу сообразил, что произошло. Твердым шагом он вышел на крыльцо, сел на солнцепеке и начал рассматривать свои ноги.
   
– Он зашел слишком далеко, — сказал Пилон. — Мы терпеливо сносили все его проказы, но он не остановился даже перед преступлением. Это не тот Дэнни, которого мы знали. Это другой человек, и плохой человек. Мы должны схватить этого плохого человека.
   
Пабло ласково посмотрел на свои башмаки.
   
– А может, это тоже только проказа? — заметил он.
   
– Нет, — строго сказал Пилон, — это преступление. Башмаки были не очень крепкие, но взять их — значило совершить преступление против дружбы. А хуже этого преступления нет ничего. Раз Дэнни начинает красть башмаки своих друзей, значит, он способен на любое злодеяние.
   
Друзья кивнули в знак согласия.
   
– Да, мы должны поймать его, — сказал Хесус Мария, человеколюбец. — Мы знаем, что он болен. Мы привяжем его к кровати и попробуем вылечить его болезнь. Мы попробуем развеять тьму, окутавшую его мозг.
   
– А пока мы его еще не поймали. — сказал Пабло, — мы должны помнить, что, ложась спать, надо прятать башмаки под подушку.
   
Дом оказался в осаде. Повсюду вокруг него бушевал Дэнни, и Дэнни наслаждался жизнью.
   
   
Лицо Торрелли очень редко выражало что-нибудь, кроме подозрительности и злобы. Будучи бутлегером и имея дело с обитателями Тортилья-Флэт, он постоянно испытывал эти два чувства, и они наложили свою печать на его лицо. Кроме того, Торрелли никогда никого не навещал. Ведь ему нужно было только не выходить из дома, и он мог увидеться с кем угодно. Вот почему, когда Торрелли как-то утром, улыбаясь зловещей улыбкой, словно предвкушая что-то приятное, поднимался по улице, ведущей к дому Дэнни, дети убегали к себе во двор и робко следили за ним сквозь щели в заборах, собаки мчались прочь, щекоча хвостом брюхо и со страхом оглядываясь, а встречные сторонились и на всякий случай сжимали кулаки, опасаясь, как бы этот сумасшедший не бросился на них.
   
В это утро небо было затянуто туманом. Солнце после нескольких безуспешных авангардных боев сдалось и скрылось за серым занавесом. С сосен на землю падали мутные капли росы, а лица немногих прохожих были угрюмы и серы в тон этому дню. Не было слышно веселых приветствий. Не было и следа того вечного человеческого опти мизма, который дарит светлую надежду, что наступающий день будет лучше всех прежних.
   
Старый Рока, увидев улыбку Торрелли, пошел домой и сказал жене:
   
– Он только что убил и съел своих детей. Помяни мое слово!
   
Торрелли был счастлив. В его кармане, сложенная вчетверо, лежала драгоценная бумага. Он то и дело прижимал руку к пиджаку, и легкое шуршание убеждало его, что бумага цела. Он шел сквозь серый утренний туман и бормотал себе под нос:
   
– Змеиное гнездо! Я уничтожу эту чумную язву — друзей Дэнни. Больше я не буду давать вино за вещи, которые у меня тут же снова крадут. Каждый из них сам по себе еще ничего, но когда они вместе!.. Мадонна, посмотри только, как я вышвырну их на улицу. Жабы, вши, жалящие блохи. Когда им снова придется спать в лесах, у них поубавится гордости. Они узнают, что победа осталась за Торрелли. Они думали обмануть меня, лишить мой дом мебели, а мою жену чести. Но они узнают, что Торрелли, великий страдалец Торрелли, может нанести ответный удар. Они это скоро узнают!
   
Так он шел и бормотал, а бумага в кармане шуршала под его пальцами. Деревья тоскливо роняли в пыль капли росы. В вышине с хриплым, полным отчаяния криком кружили чайки. Торрелли, как серая тень Судьбы, приближался к дому Дэнни.
   
В доме Дэнни царило уныние. Друзья не могли сидеть на крыльце, греясь на солнце, потому что солнца не было. А есть ли лучшая причина для уныния? Они давно водворили на место украденную печку. Теперь они подсели поближе к ней, а пришедший в гости Джонни Помпом рассказывал новости.
   
– Тито Ральф, — говорил он, — больше уже не надзиратель в городской тюрьме. Сегодня утром полицейский судья прогнал его.
   
– Мне нравится Тито Ральф, — сказал Пилон. — Когда человек попадал в тюрьму, Тито Ральф приносил ему вина. И он знал больше интересных историй, чем сто рассказчиков вместе взятых. А почему его прогнали, Джонни Помпом?
   
– Об этом я и говорю. Как вы знаете, Тито Ральф часто попадал в тюрьму и считался образцовым заключенным. Он знал, как нужно управлять тюрьмой, а вскоре он уже знал о тюрьме больше всех. Тут умер папаша Мерке, прежний надзиратель, и Тито Ральф поступил на его место. Никогда еще не бывало такого хорошего надзирателя, как Тито Ральф. Все, что он делал, было очень хорошо.
   
Но у него есть одна скверная привычка. Стоит ему выпить вина, как он забывает, что он тюремный надзиратель. Он устраивает побег из тюрьмы, и его приходится ловить.
   
Друзья кивнули.
   
– Я знаю, — сказал Пабло. — Я еще слышал, что его не так-то легко поймать. Он прячется.
   
– Да, — продолжал Джонни Помпом. — Если бы не это, он был бы лучшим тюремным надзирателем, какого только видела наша тюрьма. Ну, а рассказать я хотел вот о чем. Вчера вечером у Дэнни было столько вина, что хватило бы на десятерых, а он его выпил один. Тогда он стал рисовать всякие картинки на окнах. У него было очень много денег, и он купил яиц, чтобы кидать их в китайца. А одно из этих яиц не попало в китайца, а попало в полицейского. Поэтому Дэнни посадили в тюрьму. Но у него было очень много денег. Он послал Тито Ральфа купить вина, а потом еще вина. В тюрьме сидели четыре человека. Все они пили вино. И тут сказалась скверная привычка Тито Ральфа. Он устроил побег из тюрьмы, и все остальные бежали вместе с ним. Тито Ральфа сегодня утром поймали, и ему сказали, что он больше не надзиратель. Он так огорчился, что разбил окно, и теперь снова сидит в тюрьме.
   
– А Дэнни? — вскричал Пилон. — Что с Дэнни?
   
– Дэнни? — сказал Джонни Помпом. — Он тоже бежал, но его не поймали.
   
Друзья тревожно вздохнули.
   
– Дэнни совсем сбился с пути, — мрачно сказал Пилон. — Он плохо кончит. Интересно, где он достал денег?
   
Именно в эту минуту торжествующий Торрелли распахнул калитку и зашагал по дорожке к дому. Собаки Пирата встревожились и, рыча, подошли к двери. Друзья выглянули наружу и обменялись недоуменными взглядами. Большой Джо подобрал рукоятку лопаты, с которой недавно так основательно познакомился. Тяжелые уверенные шаги Торрелли прогремели по крыльцу. Дверь распахнулась, и Торрелли, улыбаясь, вошел. О, он не стал кричать на них и грозить им. Нет, он взялся за дело деликатно, как домашняя кошка. Он ласково гладил их, как кошка поглаживает таракана.
   
– Ах, друзья мои, — мягко сказал он, встретив их встревоженные взгляды. — Дорогие мои друзья и клиенты, сердце мое разрывается, потому что мне суждено принести дурные вести тем, кого я люблю.
   
Пилон вскочил.
   
– Что-то случилось с Дэнни! Он болен? Он ранен? Говори же!
   
Торрелли изящно покачал головой.
   
– Нет, мои крошки. Дело не в Дэнни. Сердце мое обливается кровью, но я принужден сказать вам, что вы здесь больше не живете.
   
Со злорадным удовольствием он наблюдал за действием своих слов. Все рты раскрылись, все глаза выпучились от удивления.
   
– Глупость какая! — воскликнул Пабло. — Почему это мы здесь больше не живем?
   
Рука Торрелли нежно нырнула в грудной карман, его пальцы извлекли оттуда драгоценную бумагу и помахали ею в воздухе.
   
– Вообразите мои страдания! — продолжал Торрелли. — Этот дом больше не принадлежит Дэнни.
   
– Что? — вскричали они. — Что ты говоришь? Почему этот дом больше не принадлежит Дэнни? Говори же, корсиканская свинья!
   
Торрелли захихикал, и это было так страшно, что пайсано попятились.
   
– Потому что, — сказал он, — этот дом принадлежит мне. Дэнни пришел ко мне вчера вечером и продал мне свой дом за двадцать пять долларов.
   
С дьявольской радостью он следил за мыслями, отражавшимися на их лицах.
   
«Это ложь, — говорили их лица. — Дэнни не способен на такую подлость». А потом: «Но ведь Дэнни за последнее время делал много дурного. Он крал у нас. Кто знает, может, он и продал этот дом за нашей спиной?»
   
– Это ложь, — сказал Пилон вслух, — грязная корсиканская ложь.
   
Торрелли продолжал улыбаться и размахивать бумагой.
   
– Вот доказательство, — сказал он. — Вот бумага, которую подписал Дэнни. Это то, что мы, деловые люди, называем купчей.
   
Пабло в ярости подскочил к нему.
   
– Ты напоил его! Он не знал, что делает!
   
Торрелли чуть-чуть приоткрыл сложенный документ.
   
– Закон это не интересует, — возразил он. — И поэтому, мои дорогие друзья, неумолимый долг приказывает мне объявить вам, что вы должны покинуть мой дом. Я собираюсь распорядиться им по-другому. — Тут улыбка сбежала с его лица, и оно приняло обычное жестокое выражение. — Если вы не уберетесь к полудню, я пришлю полицейского.
   
Пилон с кротким видом подошел к нему. Берегись, Торрелли, если к тебе, улыбаясь, приближается Пилон! Беги, спрячься в каком-нибудь сейфе и захлопни за собой дверцу!
   
– Я этих вещей не понимаю, — мягко сказал Пилон. — Мне, конечно, очень грустно, что Дэнни так поступил.
   
Торрелли опять захихикал.
   
– Я ведь никогда не продавал домов, — продолжал Пилон. — Дэнни подписал эту бумагу, так?
   
– Да, — передразнил его Торрелли, — Дэнни подписал эту бумагу, именно так.
   
Пилон тупо продолжал расспрашивать:
   
– Значит, вот эта бумага доказывает, что дом принадлежит тебе?
   
– Вот именно, дурачок. Эта бумага это и доказывает.
   
Лицо Пилона выразило недоумение.
   
– А я думал, что ее надо отнести в город и зарегистрировать.
   
Торрелли презрительно рассмеялся. Берегись, Торрелли! Разве ты не замечаешь, как бесшумно движутся эти змеи? Вон Хесус Мария стоит у входной двери. Вон Пабло заслоняет дверь на кухню. Посмотри, как побелели пальцы Большого Джо, сжимающие рукоятку лопаты.
   
Торрелли сказал:
   
– Вы ничего не понимаете в делах, бродяжки и попрошайки. Когда я уйду отсюда, я отнесу эту бумагу в город и…
   
Это случилось так быстро, что последними словами он подавился. Его ноги мелькнули в воздухе. Он грохнулся об пол, хватаясь жирными реками за воздух. Он услышал, как звякнула дверца печи.
   
– Воры! — взвизгнул он. Шея и лицо его побагровели. — Воры, крысы, собаки, отдайте мою бумагу!
   
Пилон, стоявший перед ним, удивился.
   
– Бумагу? — спросил он вежливо. — О какой бумаге ты говоришь с таким жаром?
   
– О моей купчей, о запродажной! Полиция узнает об этом!
   
– Я не помню никакой бумаги, — сказал Пилон. — Пабло, ты не знаешь, о какой бумаге он говорит?
   
– Бумага? — сказал Пабло. — Он о газетной бумаге говорит или о папиросной?
   
Пилон продолжал перекличку:
   
– Джонни Помпом?
   
– Ему, наверное, что-нибудь померещилось, — сказал Джонни Помпом.
   
– Хесус Мария, ты что-нибудь знаешь о какой-нибудь бумаге?
   
– По-моему, он пьян, — возмущенно сказал Хесус Мария. — Стыдно напиваться с утра пораньше.
   
– Джо Португалец?
   
– Меня здесь не было, — отрезал Джо. — Я только что вошел.
   
– Пират?
   
– У него не было никакой бумаги. — Пират повернулся к своим собакам. — Была у него бумага?
   
Пилон снова обратился к посиневшему от злости Торрелли.
   
– Ты что-то путаешь, мой друг. Я, конечно, мог и ошибиться насчет этой бумаги, но ведь ты сам убедился, что никто, кроме тебя, этой бумаги не видел. И ты не упрекнешь меня, если я скажу, что никакой бумаги вовсе не было. Наверное, тебе лучше пойти домой и лечь.
   
Торрелли был слишком оглушен, чтобы настаивать дальше. Они повернули его, помогли ему выйти за дверь, и он побрел домой, ошеломленный столь ужасным поражением.
   
Тут они взглянули на небо и обрадовались, потому что солнце снова вступило в бой и на этот раз пробило лазейку в тумане. Друзья не стали возвращаться в дом. Они со счастливыми улыбками расположились на крыльце.
   
– Двадцать пять долларов! — сказал Пилон. — И что только он сделал с этими деньгами?
   
Солнце, выиграв первую схватку, обратило туман в паническое бегство, и небо быстро светлело. Половицы от солнца нагрелись, и в солнечных лучах зажужжали мухи. Возбуждение покинуло друзей.
   
– Еле спаслись, — устало сказал Пабло. — Дэнни не следовало бы так поступать.
   
– Мы будем покупать все вино только у Торрелли, чтобы возместить ему убытки, — сказал Хесус Мария.
   
Пичужка опустилась на розовый куст и задергала хвостиком. Новые петухи миссис Моралес воспользовались случаем и в неположенный час спели гимн солнцу. Собаки во дворе задумчиво чесались и грызли свои хвосты.
   
Услышав шаги на улице, друзья подняли головы и тут же вскочили на ноги, радостно улыбаясь. В калитку вошли Дэнни и Тито Ральф, и каждый нес два тяжелых мешка.
   
Хесус Мария кинулся в дом и принес банки из-под варенья. Когда Дэнни поставил бутылки на крыльцо, друзья заметили, что у него очень утомленный вид.
   
– Пока влезешь на этот холм, совсем изжаришься, — сказал Дэнни.
   
– Тито Ральф! — вскричал Джонни Помпом. — А я слышал, что тебя посадили в тюрьму.
   
– Я снова бежал, — вяло ответил Тито Ральф, — ключи-то остались у меня.
   
Вино забулькало, и банки наполнились до краев. Друзья громко вздохнули от облегчения, что все осталось позади.
   
Пилон отпил полбанки.
   
– Дэнни, — сказал он, — эта свинья Торрелли приходил сюда утром и без конца врал. У него была бумага, которую ты будто бы подписал.
   
Дэнни не то испугался, не то растерялся.
   
– Где эта бумага? — спросил он.
   
– Ну, — продолжал Пилон, — мы знали, что он врет, и поэтому мы сожгли эту бумагу. Ты же ее не подписывал, правда?
   
– Нет, — сказал Дэнни и осушил банку до дна.
   
– Хорошо бы чего-нибудь поесть, — заметил Хесус Мария.
   
Дэнни ласково улыбнулся:
   
– А я и забыл. В одном из этих мешков есть три курицы и хлеб.
   
Радость и облегчение Пилона были так велики, что он встал и произнес небольшую речь.
   
– Где еще найдется друг, подобный нашему другу? — почти пел он. — Он привечает нас в своем доме, спасая от холода, он делится с нами своей вкусной едой и своим вином. О-хей! Какой хороший человек наш дорогой друг!
   
Дэнни смутился. Он уставился в пол.
   
– Это пустяки, — пробормотал он. — Что тут такого?
   
Но ликование Пилона было так велико, что он готов был прижать к сердцу весь мир и даже всех злодеев мира.
   
– Мы как-нибудь должны сделать что-нибудь приятное Торрелли.
  
  
   
    
Глава XVI
    
О тоске Дэнни. О том, как ценой самопожертвования друзья Дэнни устроили вечеринку. О преображении Дэнни
   
   
Когда Дэнни вернулся в свой дом и к своим друзьям после долгих безумств, он не испытывал угрызений совести, но его томила усталость. Грубые пальцы бурно прожитых дней истерзали его душу. Он погрузился в апатию и вставал с постели только для того, чтобы посидеть на крыльце под кастильской розой, вставал с крыльца только для того, чтобы поесть, вставал из-за стола только для того, чтобы лечь в постель. Вокруг него лилась беседа, и он слушал, но ничто его не интересовало. Корнелия Руис блистательно сменила нескольких мужей, но Дэнни это нисколько не тронуло. Как-то вечером Джо Португалец забрался на его кровать, но Дэнни остался равнодушен даже к этому, так что Пилону и Пабло самим пришлось избить за него Большого Джо. Когда Сэмми Распер, с запозданием празднуя Новый год при помощи дробовика и бутылки виски, убил корову и угодил в тюрьму, Дэнни так и не удалось втянуть в обсуждение этической стороны этого происшествия, хотя вокруг него бушевал горячий спор и все то и дело взывали к нему.
   
И вскоре друзья начали беспокоиться о Дэнни.
   
— Он изменился, — сказал Пилон. — Он стал стариком.
   
Хесус Мария высказал предположение:
   
— Дэнни уложил в три коротенькие недели столько радостей, сколько отведено на целую человеческую жизнь. Ему надоели все удовольствия.
   
Тщетно пытались друзья извлечь Дэнни из пучины его равнодушия. По утрам на крыльце они рассказывали самые смешные истории, какие только знали. И сообщали такие подробности любовной хроники квартала, что они проняли бы даже прозектора. Пилон просеивал сквозь сито всю Тортилья-Флэт и приносил Дэнни каждое зернышко интересных новостей, но глаза Дэнни оставались бесконечно старыми и усталыми.
   
– Ты нездоров, — тщетно убеждал его Хесус Мария. — Тебя мучит какая-то тяжелая тайна.
   
– Нет, — отвечал Дэнни.
   
Друзья заметили, что он позволяет мухам ползать по своим босым ногам, а если и отгоняет их, то лишь ленивым взмахом руки, в котором ничего не осталось от былого искусства. Постепенно веселье и смех покинули дом Дэнни, утонули в темном пруду тихого равнодушия Дэнни. Грустно было смотреть на него — на Дэнни, который готов был драться во имя самого безнадежного дела, да и по любому другому поводу; на Дэнни, который мог перепить любого человека в мире; на Дэнни, который откликался на взгляд любви, как разбуженный тигр. Теперь он сидел на своем крыльце под солнечными лучами, подняв обтянутые синей материей колени к самой груди, бессильно свесив руки, так что пальцы болтались будто неживые, и склонив голову, словно под гнетом черных мыслей. В его тусклых глазах не было ни желания, ни гнева, ни радости, ни горя.
   
Бедный Дэнни, жизнь рассталась с тобой! Вот ты сидишь, как первый человек, когда мир еще не возник вокруг него, и как последний человек, когда мир уже рассыпался в прах. Но посмотри, Дэнни! Ты же не один. Ты вовлекаешь в это и своих друзей. Они поглядывают на тебя уголком глаза. Они ждут, как ждут полные надежды щенки первого движения своего проснувшегося хозяина. Одно твое веселое слово, Дэнни, один веселый взгляд — и они залают и примутся ловить свои хвосты. Ты не можешь распоряжаться своей жизнью, Дэнни, потому что от нее зависят другие жизни. Посмотри, как страдают твои друзья! Воскресни, Дэнни, чтобы твои друзья снова могли жить!
   
Вот что примерно сказал Пилон, хотя и не такими красивыми словами. Он протянул Дэнни банку с вином и сказал:
   
– Да ну же, — сказал он, — хватит просиживать задницу.
   
Дэнни взял банку и осушил ее до дна. А потом он откинулся на спинку стула и попробовал снова погрузиться в свое бесчувственное забытье.
   
– У тебя что-нибудь болит? — спросил Пилон.
   
– Нет, — сказал Дэнни.
   
Пилон налил ему еще банку вина и следил за выражением его лица, пока он пил. Тусклая пелена на миг исчезла из глаз Дэнни. Где-то в самой их глубине мелькнул прежний Дэнни. Он убил муху ударом, который не посрамил бы и величайшего мастера этого дела.
   
Губы Пилона медленно расползлись в улыбке. А потом он собрал всех друзей — Пабло, и Хесуса Марию, и Большого Джо, и Пирата, и Джонни Помпома, и Тито Ральфа.
   
Пилон отвел их в овраг позади дома.
   
– Я отдал Дэнни последнее вино, и оно пошло ему на пользу. Дэнни поможет вино и, может быть, вечеринка. Где мы можем достать вина?
   
Их мысли обрыскали Монтерей, как фокстерьеры обыскивают амбар в поисках крыс, но крыс не оказалось. Этими друзьями двигал альтруизм такой чистый, о каком многие люди не имеют даже представления. Они любили Дэнни.
   
Хесус Мария сказал наконец:
   
– Чин Ки консервирует каракатиц.
   
Их мысли рванулись в сторону, с любопытством обернулись и взглянули на это. Тихонько прокрались назад и обнюхали это. Прошло несколько секунд, прежде чем их возмущенное воображение смирилось с этим. «Но в конце концов почему бы и нет? — безмолвно убеждали они себя. — Один день — это не так страшно. Всего один день».
   
По их лицам можно было ясно проследить, как развертывалось сражение и как во имя блага Дэнни они победили свои страхи.
   
– Мы это сделаем, — сказан Пилон. — Завтра мы все пойдем в город и будем потрошить каракатиц, а послезавтра мы устроим для Дэнни вечеринку.
   
Когда Дэнни проснулся на следующее утро, дом был пуст. Он встал с постели и оглядел безмолвные комнаты. Но Дэнни не свойственно было предаваться бесплодным размышлениям. Сперва он перестал искать разгадку случившегося, а потом и думать о нем. Он вышел на крыльцо и вяло опустился на стул.
   
Или это предчувствие, Дэнни? Боишься ли ты судьбы, которая неумолимо надвигается на тебя? Неужели для тебя не осталось никаких удовольствий? Нет. Дэнни так же погружен в себя, как всю последнюю неделю.
   
Чего нельзя сказать о Тортилья-Флэт. Рано утром по кварталу пробежал слух: «Друзья Дэнни потрошат каракатиц для Чин Ки». Это было знаменательнейшее событие, подобное падению правительства или даже гибели всей солнечной системы. О нем говорили на улицах, о нем сообщали через задние заборы дамам, которые как раз бежали к соседке, чтобы рассказать о нем же. «Все друзья Дэнни ушли в город потрошить каракатиц!»
   
Утро было наэлектризовано этой новостью. Должна же быть какая-нибудь причина! В чем разгадка этой тайны? Матери инструктировали своих детей и посылали их к фабрике Чин Ки. Юные матроны с нетерпением ждали за занавесками последних сообщений. И сообщения поступали:
   
«Пабло порезал руку ножом для потрошения каракатиц».
   
«Чин Ки выгнал собак Пирата».
   
«Собаки вернулись».
   
«Пилон хмурится».
   
Заключались пари. Уже много месяцев в Тортилья-Флэт не происходило ничего столь интересного. В течение целого утра никто ни разу не упомянул о Корнелии Руис.
   
И только в полдень разгадка была наконец найдена. Но зато о ней мгновенно узнали все:
   
«Они собираются устроить большую вечеринку для Дэнни».
   
«На нее приглашаются все».
   
С фабрики Чин Ки начали поступать распоряжения. Миссис Моралес стерла пыль со своего граммофона и отобрала самые громкие свои пластинки. Кремень выбил искру, а Тортилья-Флэт оказалась хорошим трутом. Семь друзей задумали устроить вечеринку для Дэнни! Тоже мне! Как будто у Дэнни всего только семь друзей! Миссис Сото ворвалась в свой птичник, вооруженная кухонным ножом. Миссис Палочико высыпала мешочек сахару в самую большую свою кастрюлю и принялась варить леденцы. Делегация девушек отправилась в Монтерей и купила полный комплект цветной бумаги. По всему кварталу, пробуя голоса, взвизгивали гитары и аккордеоны.
   
Сообщение! Новое сообщение с фабрики Чин Ки! Они не отступят. Они тверды в своем решении. Они заработают не меньше четырнадцати долларов. Приглядите, чтобы были готовы четырнадцать галлонов вина.
   
Торрелли был завален заказами. Каждому хотелось купить бутыль вина, чтобы отнести ее в дом Дэнни. Да и сам Торрелли, захваченный общим ажиотажем, сказал жене:
   
– Может, мы зайдем в дом Дэнни. Я прихвачу несколько бутылей для своих друзей.
   
С приближением вечера волны возбуждения совсем захлестнули вершину холма. Доставались из сундуков и вывешивались проветриться платья, которые в последний раз надевала еще бабушка. С перил веранд, благоухая нафталином, свисали шали, по которым моль томилась более двухсот лет.
   
А Дэнни? Он сидел, словно наполовину растопленный. Он менял позу только когда солнце меняло место на небосклоне. Если он и заметил, что все до одного обитатели Тортилья-Флэт прошли в этот день мимо его калитки, он ничем этого не выдал. Бедный Дэнни! Не меньше четырех десятков глаз следили за его калиткой. В четыре часа он встал, потянулся и, выйдя на улицу, побрел в Монтерей.
   
Они еле дождались, чтобы он скрылся из виду. И пошли сплетаться гирлянды из зеленой, желтой и красной бумаги! И пошли крошиться на пол свечи! И пошли носиться дети, ровно втирая воск в половицы! Появилось угощение: миски с рисом, кастрюли с горячей курятиной, клецки, от которых можно было только ахнуть. Появилось и вино — не сосчитать, сколько бутылей. Мартинес выкопал из своей навозной кучи бочонок картофельной водки и отнес его в дом Дэнни.
   
В половине шестого друзья подымались вверх по холму усталые, окровавленные, но торжествующие. Так, наверное, выглядела старая гвардия, возвращающаяся в Париж после Аустерлица. Они увидели дом, пылающий красками. Они засмеялись, и усталость их как рукой сняло. Они были так счастливы, что на глазах у них показались слезы.
   
Мамаша Чипо вошла во двор в сопровождении двух сыновей, которые тащили лохань, полную подливки. Паулито, этот богатый бездельник, раздувал огонь под большим котлом бобов и красного перца. Крики, обрывки песен, визгливые выкрики женщин, вопли и смех взбудораженных детей.
   
Из Монтерея прибыла машина, полная встревоженных полицейских. «А, всего только вечеринка! Ну конечно, мы выпьем по стаканчику вина. Смотрите только, никого не убивайте».
   
Где же Дэнни? Одинокий, как дымок в холодную ясную ночь, он бредет по вечернему Монтерею. Он заходит на почту, на вокзал, в бильярдную на улице Альварадо, на пристань, где черная вода грустно вздыхает между сваями. В чем дело, Дэнни? Отчего ты такой? Дэнни не знал. В его сердце была щемящая боль, словно от прощания с любимой; его томила смутная печаль, подобная осеннему отчаянию. Он прошел мимо ресторанов, где прежде с таким интересом нюхал воздух, и в нем не проснулся голод. Он прошел мимо шикарного заведения мадам Зуки и не обменялся непристойными шуточками с девицами, выглядывающими из окон. Он вернулся назад, на пристань. Он облокотился о перила и стал смотреть в глубокую, глубокую воду. Знаешь ли ты, Дэнни, что боги разливают вино твоей жизни по своим банкам из-под варенья? Видишь ли ты вереницу своих дней в маслянистой воде между сваями? Он не шевелился и смотрел вниз неподвижным взглядом.
   
Когда стемнело, о нем начали беспокоиться в доке Дэнни. Друзья оставили гостей и бегом спустились с холма в город. Они спрашивали: «Вы не видели Дэнни?»
   
«Да, Дэнни прошел здесь час назад, он шел медленно».
   
Пилон и Пабло искали его вдвоем. Они проследили весь путь своего друга и наконец увидели его на краю темного причала. На него падал тусклый свет электрического фонаря. Они бросились к нему.
   
Пабло тогда об этом не упомянул, но потом, едва кто-нибудь заводил речь о Дэнни, он всегда принимался описывать, что он увидел, когда они с Пилоном пошли по причалу к Дэнни.
   
«Так он и стоял, — говорил Пабло. — Я только-только мог разглядеть, что он опирается на перила. Я посмотрел на него и тут увидел кое-что еще. Сперва мне показалось, что над головой Дэнни висит черное облако. А потом я рассмотрел, что это большая черная птица, величиной с человека. Она висела в воздухе, как коршун над кроличьей норой. Я перекрестился и прочел две „Богородицы“. Когда мы подошли к Дэнни, птицы уже не было».
   
Пилон не видел птицы. Пилон не помнил, чтобы Пабло крестился или читал «Богородицу». Но он никогда не вмешивался, потому что это была история Пабло.
   
Они быстро шли к Дэнни. Доски причала глухо постукивали у них под ногами. Дэнни не повернулся. Они взяли его за плечи и повернули к себе.
   
– Дэнни, что случилось?
   
– Ничего. Ничего со мной не случилось.
   
– Может, ты болен, Дэнни?
   
– Нет.
   
– Так отчего же ты такой печальный?
   
– Не знаю, — сказал Дэнни. — Я так чувствую. Я ничего не хочу делать.
   
– Может тебе сходить к доктору, Дэнни?
   
– Я же говорю вам, что я не болен.
   
– Ну так слушай! — воскликнул Пилон. — Мы устроили в твою честь вечеринку у тебя в доме. Там вся Тортилья-Флэт, и музыка, и вино, и курятина. Вина, наверное, двадцать, а то и тридцать бутылей. И дом украшен цветной бумагой. Разве ты не хочешь пойти туда?
   
Дэнни глубоко вздохнул. На мгновение он снова повернулся к черной, глубокой воде. Быть может, он шепотом произнес обет богам или бросил им вызов. Он снова поглядел на своих друзей. Глаза его горели лихорадочным огнем.
   
– Да, черт побери, я хочу пойти туда. Побыстрей! Я хочу пить. Девочки там есть?
   
– Много. Они все пришли.
   
– Ну так пошли. И побыстрей!
   
Он первый взбежал по холму. Задолго до того, как они добрались до дома, они уже слышали за соснами сладкую музыку и возбужденные счастливые голоса. Трое запоздавших явились совсем запыхавшись. Дэнни задрал голову и завыл, подражая койоту. Со всех сторон ему протянули банки с вином, и он отхлебнул из каждой.
   
Вот это была вечеринка! С тех пор, стоило кому-нибудь похвалить вечеринку, кто-нибудь другой непременно спрашивал с благоговением: «А ты был на той вечеринке в доме Дэнни?» И первый говоривший, разумеется, был там, если только он не оказывался приезжим. Вот это была вечеринка! Никто потом не пытался устроить вечеринку лучше. Об этом не приходилось и мечтать, ибо уже через два дня вечеринка Дэнни была поднята на такую высоту, что никакое сравнение с ней было невозможно. Какой мужчина не мог похвастаться после этой ночи великолепнейшими синяками и ссадинами? Никогда еще не бывало столько драк — и не схваток между двумя противниками, а шумных битв, в которых принимали участие десятки людей и каждый дрался за себя.
   
А этот женский смех! Звонкий, переливчатый и хрупкий, как стеклянная канитель. Какие чопорные возгласы протеста доносились из оврага! Отец Рамон отказывался верить своим ушам во время исповедей на следующей неделе. Вся счастливая душа Тортилья-Флэт сбросила оковы сдержанности и взмыла в воздух одним блаженным целым. Они плясали так бурно, что пол в одном углу провалился. Аккордеоны играли так громко, что после этой ночи всегда хрипели, как загнанные лошади.
   
А Дэнни… Как ничто не может сравниться с этой вечеринкой, так никто не может сравниться с Дэнни. Пусть в будущем какой-нибудь выскочка начнет хвастать: «Вы меня видели? Вы видели, как я плясал с этими черномазыми девчонками? Вы видели, как мы носились по кругу, точно коты?» И на него тотчас обратится взгляд каких-нибудь старых, мудрых и негодующих глаз. И голос, насыщенный сознанием того, что ему известны пределы всех возможностей, спросит негромко: «А ты видел Дэнни на этой вечеринке?»
   
Когда-нибудь какой-нибудь историк, возможно, напишет холодную, сухую, отдающую плесенью историю вечеринки. Он, возможно, сошлется на ту минуту, когда Дэнни, размахивая ножкой от стола, готов был наброситься на гостей — на всех мужчин, женщин и детей. И, возможно, он сделает такой вывод: «Замечено, что умирающий организм нередко оказывается способным к проявлению величайшей выносливости и силы». Коснувшись сверхчеловеческих любовных подвигов Дэнни в ту ночь, тот же историк может написать бестрепетной рукой: «Когда любой живой организм оказывается в опасности, вся его деятельность, насколько можно судить, обращается на воспроизведение».
   
Но я говорю, и то же скажут все обитатели Тортилья-Флэт: «К черту эту ерунду! Дэнни был настоящий мужчина!» Счета, разумеется, никто не вел, а впоследствии ни одна из дам, естественно, не желала по доброй воле объявить себя обойденной, так что доблесть Дэнни, возможно, несколько преувеличена. Даже одна десятая того, что ему приписывается, — уже невероятное преувеличение.
   
Дэнни был окружен ореолом великолепного безумия. И в Тортилья-Флэт с пеной у рта утверждают, что Дэнни в одиночку выпил три галлона вина. Однако не следует забывать, что Дэнни теперь причислен к богам. Через несколько лет эти три галлона, возможно, превратятся в тридцать. Через двадцать лет будут ясно помнить, что облака запылали и сложились в гигантское слово ДЭННИ, что луна источала кровь, что вселенский волк пророчески выл на горах Млечного Пути.
   
Постепенно те, кто был скроен из менее крепкого материала, начали скисать, слабеть, потихоньку выбираться из под танцующих ног. Оставшиеся, стараясь возместить потери, вопили громче, дрались упорнее, плясали все более лихо. В Монтерее пожарные машины стояли с работающими моторами, и пожарные в красных касках и плащах молча сидели на своих местах и ждали.
   
Ночь быстро подходила к концу, но буйное веселье Дэнни не шло на убыль.
   
То, что произошло, подтверждается многими свидетелями, как мужчинами, так и женщинами. И хотя ценность их показаний иногда подвергается сомнению на том основании, что они перед этим выпили тридцать галлонов вина и бочонок картофельной водки, в главном они с угрюмым упорством стоят на своем. Потребовалось несколько недель, чтобы разобраться, как все произошло: один сообщал одно обстоятельство, другой — другое. Но постепенно рассказ о случившемся обрел свою нынешнюю логическую форму и сохранит ее навсегда.
   
Облик Дэнни, говорят обитатели Тортилья-Флэт, быстро менялся. Дэнни стал огромным и страшным. Глаза его пылали, как автомобильные фары. В нем было что-то жуткое. Он стоял посреди большой комнаты своего дома. Он сжимал в руке сосновую ножку от стола, и даже она стала больше. И стоя так, Дэнни бросил вызов всему миру.
   
– Кто будет драться? — вскричал он. — Неужто в мире остались только трусы?
   
Все вокруг трепетали от страха: ножка от стола, такая чудовищная, такая живая, внушала им ужас. Дэнни грозно размахивал ею. Аккордеоны умолкли с хриплым вздохом. Танцоры остановились. В комнате стало холодно, и тишина гремела в воздухе, как океан.
   
– Никто? — снова вскричал Дэнни. — Или я остался один во всем мире? Никто не будет драться со мной?
   
Мужчины содрогались, встречая его страшные глаза, и как завороженные следили за зигзагами, которые выписывала ножка от стола. И никто не откликнулся на вызов.
   
– Ну, так я пойду к тому, кто будет драться. Я найду врага, достойного Дэнни!
   
Чуть пошатываясь, он двинулся к двери. Все в ужасе расступились перед ним. Он нагнулся, чтобы не задеть за притолоку. Все замерли, прислушиваясь.
   
Они слышали, как во дворе он громовым голосом повторил свой вызов. Они слышали, как, подобно метеору, свистела в воздухе ножка от стола. Они слышали, как он бросился вперед по двору. И тут из оврага за домом донесся ответный вызов, такой ужасный и леденящий, что их позвоночники ссохлись, как стебли настурции от мороза. Даже теперь, говоря о противнике Дэнни, люди понижают голос и пугливо оглядываются. Они слышали, как Дэнни ринулся в бой. Они слышали его последний пронзительный вызов, а потом глухой удар. А потом — тишина.
   
   
Долгую секунду все ждали, затаив дыхание, чтобы шелест воздуха, вырывающегося из их легких, не заглушил какого-либо звука. Но они прислушивались тщетно. Ночь безмолвствовала, и приближался серый рассвет.
   
Молчание нарушил Пилон.
   
– Что-то случилось, — сказал он.
   
И первым к двери бросился тоже Пилон. Храбрец, он превозмог свой ужас. Остальные последовали за ним. Они обошли дом, направляясь туда, где затихли шаги Дэнни, но Дэнни там не было. Они подошли к краю оврага, откуда крутая тропа сбегала на дно этого древнего ложа ручья, который пересох еще в незапамятные времена. Те, кто следовал за Пилоном, увидели, что он бросился вниз по тропе. Они медленно спустились за ним в овраг. На дне его они нашли Пилона, склонившегося над изломанным телом Дэнни. Дэнни упал с высоты в сорок футов. Пилон зажег спичку.
   
– Кажется, он жив! — вскрикнул он. — Бегите за доктором. Бегите за отцом Рамоном.
   
Все бросились кто куда. Не прошло и пятнадцати минут, как обезумевшие от горя пайсано разбудили и вытащили из постелей четверых докторов. Им не дали собраться с той размеренной неторопливостью, при помощи которой доктора любят показывать, что волнение и тревога не имеют над ними никакой власти. О нет! Их торопили, подгоняли, совали им в руки чемоданчики с инструментами люди, не умевшие толком объяснить, что им, собственно, нужно. Отец Рамон, извлеченный из объятий сна, пыхтя, взбирался на холм, так и не разобравшись, предстоит ли ему изгонять дьявола, крестить умирающего новорожденного или помешать самосуду. Тем временем Пилон, Пабло и Хесус Мария отнесли Дэнни домой и уложили его на кровать. Они поставили вокруг него свечи. Дэнни дышал хрипло и тяжело. Первыми явились доктора. Они подозрительно посмотрели друг на друга, взвешивая, кому принадлежит первенство, но и эта минутная задержка заставила вспыхнуть гневом глаза окруживших их людей. Осмотр Дэнни не занял много времени. Они все успели осмотреть его еще до прихода отца Рамона.
   
Я не пойду в спальню за отцом Рамоном, ибо там были Пилон, и Пабло, и Хесус Мария, и Большой Джо, и Джонни Помпом, и Тито Ральф, и Пират, и собаки Пирата — вся семья Дэнни. Дверь за священником закрылась, и закрытой она останется. Ведь людям все-таки присуща гордость, и есть вещи, не предназначенные для любопытных глаз.
   
Но в большой комнате, где толпились обитатели Тортилья-Флэт, стояла напряженная, исполненная ожидания тишина. Священники и врачи за много веков научились особому способу общения с людьми. Когда отец Рамон вышел из спальни, его лицо было таким же, как всегда, но женщины принялись громко и жалобно причитать. Мужчины начали переминаться с ноги на ногу, как лошади в стойле, а потом медленно вышли на улицу, в занимающийся рассвет. Но дверь спальни оставалась закрытой.
  
  
   
    
Глава XVII
    
О том, как горюющие друзья пошли наперекор условностям. О том, как были сожжены Магические Узы. О том, как каждый друг удалился своим путем
   
   
Смерть — это личное дело каждого, и она порождает печаль, отчаяние, жгучие муки или холодную философию. Похороны, с другой стороны, — это момент социальный. Вообразите, что вы поехали на похороны, не отполировав предварительно свой автомобиль. Вообразите, что вы стоите у могилы не в лучшем своем черном костюме и не в лучших своих черных ботинках, сверкающих как зеркало. Вообразите, что вы послали на похороны цветы, не снабдив их карточкой, доказывающей, что вы исполнили долг приличия. Похороны, как никакая другая социальная функция, подчинены точному и строгому ритуалу, определяющему каждый шаг человека. Вообразите, какое поднимется негодование, если священник попробует изменить свою проповедь или хотя бы придать своему лицу иной оттенок грусти. Подумайте, как были бы все шокированы, если бы в зале, где происходит отпевание, были поставлены какие-нибудь другие стулья, а не эти желтые складные пыточные аппараты с узкими и жесткими сиденьями. Нет, пока человек умирает, его могут любить, ненавидеть, оплакивать, но стоит ему умереть, и он превращается в главное украшение официального общественного празднества, исполненного всяческих сложных формальностей.
   
Дэнни умер всего два дня назад, но он уже перестал быть Дэнни. Хотя лица людей были омрачены благопристойной печалью, в их сердцах царило радостное возбуждение. Правительство обещало военные похороны всем своим бывшим солдатам, буде они того пожелают. Дэнни был первым скончавшимся экс-солдатом Тортилья-Флэт, и Тортилья-Флэт приготовилась критически наблюдать, как правительство выполняет свои обещания. О смерти Дэнни уже сообщили в форт, и его тело было набальзамировано за счет правительства. Свежеокрашенный орудийный лафет уже дожидался на артиллерийском складе, а на нем лежал аккуратно сложенный новый флаг. В приказе на пятницу уже говорилось:
   
«С десяти до одиннадцати утра — похороны. В эскорт назначаются эскадрон А одиннадцатого кавалерийского полка, оркестр одиннадцатого кавалерийского полка и стрелковый взвод».
   
Разве этого было недостаточно для того, чтобы все женщины Тортилья-Флэт бросились в Монтерей глазеть на витрины универмага? Весь день по улицам Монтерея бродили смуглые ребятишки, выпрашивая в садах цветы для похорон Дэнни. А ночью те же самые дети посетили те же самые сады, чтобы пополнить свои букеты.
   
Гости явились на вечеринку в своих лучших нарядах, и теперь за два дня нужно было почистить эти наряды, выстирать их, накрахмалить, починить и выгладить. Всюду царила суматоха. Возбуждение не выходило за рамки приличий, но все-таки было скорее радостным.
   
Вечером второго дня друзья Дэнни собрались в доме Дэнни. Туман первого потрясения и похмелья рассеялся, и теперь они были в ужасе: из всех жителей Тортилья-Флэт только они, больше всех любившие Дэнни, больше всех от него получившие, — только они не могли пойти на похороны Дэнни. Сквозь мутные потемки головной боли они и раньше осознавали эту страшную трагедию, но теперь она стала конкретной реальностью, и надо было искать выход. Их одежда и вообще никуда не годилась. Вечеринка же состарила их штаны и рубахи на много лет.
   
Чьи штаны не порвались на коленях? Чья рубаха была без прорех? Умри кто-нибудь другой, они могли бы занять приличные костюмы, но все до одного обитатели Тортилья-Флэт собирались теперь на похороны, и, разумеется, в лучшей своей одежде. Только Коки Риордан не мог пойти, но Коки находился в карантине из-за оспы, а с ним в карантине была и его одежда. Можно было бы выпросить или украсть денег на один хороший костюм, но о том, чтобы раздобыть деньги на шесть костюмов, не приходилось и мечтать.
   
Вы скажете: неужели они так мало любили Дэнни, что не могли пойти на его похороны в лохмотьях? А вы пошли бы в лохмотьях, когда все остальные блистают роскошью нарядов? И разве пойти на похороны Дэнни в лохмотьях не значило бы проявить к нему даже больше неуважения, чем вовсе на них не пойти?
   
Отчаяние, сжимавшее их сердца, не поддается измерению. Они кляли свою судьбу. Сквозь открытую дверь они увидели, как мимо прошествовал Гальвес. Гальвес купил новую одежду для похорон и надел ее за сутки вперед. Друзья сидели, подперев головы кулаками, сломленные своим несчастьем. Они уже обсудили все возможности.
   
Пилон впервые в жизни пал до того, что начал говорить ерунду.
   
– Каждый может, конечно, попробовать ночью украсть себе костюм, — сказал он.
   
Но он знал, что сказал глупость, так как в эту ночь все костюмы будут лежать на стульях рядом с постелями своих хозяев. Пойти красть костюм значило бы пойти на смерть.
   
– «Армия спасения» иногда выдает одежду, — заметил Хесус Мария.
   
– Я был там, — отозвался Пабло. — У них на этот раз было четырнадцать платьев, и ни одного костюма.
   
Судьба была против них. Вошел Тито Ральф — из его нагрудного кармана торчал кончик нового зеленого платка. Но его встретили так враждебно, что он удалился, виновато пятясь.
   
– Будь у нас неделя, мы могли бы потрошить каракатиц, — героически сказал Пилон. — Но похороны завтра. Мы должны смотреть правде в глаза. И на похороны мы пойти можем.
   
– Каким образом? — спросили друзья.
   
– Оркестр и провожающие пойдут по мостовой, а мы пойдем по тротуару. Вокруг кладбищенской ограды растет высокая трава. Мы спрячемся там и все увидим.
   
Друзья посмотрели на Пилона с благодарностью. Они знали, что его острый ум без устали взвешивал каждую возможность. Но посмотреть на похороны — еще не самое главное. Куда важней самим показаться на похоронах. Однако другого выхода не было.
   
– Из этого мы должны извлечь урок, — сказал Пилон. — Нам следует позаботиться, чтобы у нас про запас всегда имелся хороший костюм. Никогда нельзя знать заранее, что может случиться.
   
Больше они об этом не говорили, но чувствовали, что потерпели поражение. Всю ночь они бродили по городу. Какой палисадник в ту ночь не лишился лучших своих цветов? Какое цветущее дерево осталось нетронутым? Утром яма на кладбище, готовая принять тело Дэнни, совсем исчезла под грудой лучших цветов из лучших садов Монтерея.
   
Готовя свои эффекты, Природа не всегда проявляет тонкий вкус. Правда, накануне Ватерлоо шел дождь; сорок футов снега отрезало путь отряду Доннера. Но в пятницу погода была чудесная. Солнце светило так, словно на этот день был назначен веселый пикник. Чайки летели через улыбающийся залив к рыбоконсервным заводам. Удильщики заняли свои места на скалах, ожидая отлива. Аптека «Паласа» опустила маркизы, чтобы защитить красные грелки в витринах от химического воздействия солнечных лучей. Мистер Мачадо, портной, повесил на окно своей мастерской записку «Вернусь через десять минут» и ушел переодеваться к похоронам. Три сейнера подошли к пристани с большим уловом сардин. Луи Дуарте покрасил свою лодку и изменил ее название «Лолита» на «Три кузины». Джек Лейк, полицейский, остановил отъехавший от отеля «Дель Монте» двухместный автомобиль, но отпустил его с миром и купил себе сигару.
   
Неразрешимая загадка. Как могла жизнь идти своим глупым путем в такой день? Как могла Мейми Джексон поливать тротуар перед своим домом? Как мог Джордж У. Мерк писать свое четвертое и самое возмущенное письмо водопроводной компании? Как мог Чарли Марш, по обыкновению, напиться мертвецки пьяным? Это кощунство. Это попрание всего, что должно быть свято.
   
Друзья Дэнни проснулись в тоске и поднялись с пола.
   
Кровать Дэнни была пуста. Она походила на боевого коня, который без седока идет за гробом своего хозяина-офицера. Даже Большой Джо Португалец не покусился на кровать Дэнни. Солнце радостно било в окно, отбрасывая на пол изящные тени паутины.
   
– В такое утро Дэнни бывал веселым, — сказал Пилон.
   
После обычной прогулки в овраг друзья некоторое время просидели на крыльце, отдавая положенную дань памяти друга. Они преданно перечисляли и восхваляли его добродетели. И преданно забывали его недостатки.
   
– И какой сильный, — сказал Пабло. — Он был силен, как мул! Он мог один поднять тюк сена.
   
Они рассказывали случаи, подтверждающие доброту Дэнни, его храбрость, его благочестие.
   
Но слишком скоро настал час идти к церкви и стоять в лохмотьях на противоположном тротуаре. Они краснели в душе, когда к церкви потянулась вереница счастливчиков, великолепно одетых, отчаянно благоухающих цветочной водой. До друзей доносились музыка и визгливые отголоски заупокойных молитв. Со своего наблюдательного пункта они видели, как прибыл кавалерийский эскадрон, и оркестр с барабанами и обернутыми войлоком палочками, и стрелковый взвод, и орудийный лафет, запряженный тремя парами лошадей с ездовыми на каждой правой лошади. Печальное цоканье лошадиных подков по асфальту наполняло отчаянием сердца друзей. Тоскливо смотрели они, как гроб вынесли из церкви, поставили на орудийный лафет и прикрыли флагом. Офицер свистнул в свой свисток, поднял руку и опустил ее. Эскадрон тронулся, стрелки взяли винтовки наперевес. Барабаны глухо загремели траурный марш. Орудийный лафет двинулся с места. Провожающие торжественно зашагали позади; мужчины держались прямо и сурово, женщины изящно приподымали юбки, оберегая их от неизгладимых следов, оставляемых кавалерией. Тут были все: Корнелия Руис, миссис Моралес, Гальвес, Торрелли и его пухленькая жена, миссис Палочико, предатель Тито Ральф, Конфетка Рамирес, мистер Мачадо — короче говоря, все, кто хоть что-нибудь значил в Тортилья-Флэт, а также все остальные.
   
Так можно ли удивляться, что друзья не выдержали горького позора. Правда, поддерживаемые героической решимостью, они все же несколько минут брели по тротуару.
   
Первым сдался Хесус Мария. Он зарыдал от стыда, потому что его отец был богатым и всеми уважаемым боксером. Хесус Мария понурил голову и бросился бежать, пятеро друзей последовали за ним, а позади, прыгая и резвясь, бежали пять собак.
   
Когда процессия приблизилась к кладбищу, друзья Дэнни уже лежали в высокой траве у ограды. Погребение было по-военному кратким. Гроб опустили в могилу, грянул винтовочный залп, труба пропела отбой, и, услышав ее, Энрике и Пушок, Пахарито, Рудольф и Сеньор Алек Томпсон задрали морды и завыли. Как гордился ими в ту минуту Пират!
   
Все кончилось слишком быстро. Друзья поспешно ушли, чтобы никто их не увидел.
   
На обратном пути они неминуемо должны были пройти мимо пустого дома Торрелли. Пилон влез в окно и вынес две бутыли вина. И тогда они медленно пошли к затихшему дому Дэнни. Они чинно разлили вино по банкам и стали пить.
   
– Дэнни любил вино, — говорили они. — Дэнни бывал счастлив, когда ему удавалось достать немного винца.
   
День кончился. Наступил вечер. И каждый, прихлебывая свое вино, мысленно бродил в прошлом. В семь часов пришел пристыженный Тито Ральф и принес коробку сигар, которую он выиграл в лотерею. Друзья закурили сигары, сплюнули и откупорили вторую бутыль. Пабло запел начало песни «Тюли Пан», проверяя, не пропал ли у него голос.
   
– Корнелия Руис шла сегодня одна, — заметил Пилон.
   
– Может, не будет ничего дурного, если мы споем несколько грустных песен? — сказал Хесус Мария.
   
– Но Дэнни не любил грустных песен, — возразил Пабло. — Он любил забористые песни о бойких женщинах.
   
Все согласно закивали.
   
– Да, Дэнни знал толк в женщинах.
   
Пабло начал вторую строфу «Тюли Пан», Пилон стал потихоньку подтягивать, а под конец к ним присоединились и все остальные.
   
Когда песня была допета, Пилон затянулся, но оказалось, что сигара его погасла.
   
– Тито Ральф, — сказал он, — сходил бы ты за своей гитарой, чтобы нам лучше пелось.
   
Он закурил сигару и отбросил спичку. Маленькая горящая палочка упала на старую газету у стены. Все как один вскочили, чтобы затоптать ее, и на каждого снизошло одно и то же озарение, и они вернулись на свои места. Они поглядели друг другу в глаза и улыбнулись мудрой улыбкой бессмертных, лишенных надежды. Словно во сне, смотрели они, как пламя замигало и чуть не погасло, как оно расцвело на газете. Так в ничтожных пустяках слышен голос богов. И люди с улыбкой смотрели, как догорает газета и как занимается сухая деревянная стена.
   
Так и должно быть, о мудрые друзья Дэнни! Узы, соединявшие вас, рассечены. Магнит, собравший вас, утратил силу. Дом этот перейдет к новому владельцу, к какому-нибудь унылому родственнику Дэнни. Так пусть же этот символ святой дружбы, этот добрый дом веселых вечеринок и драк, любви и покоя, погибнет, как погиб Дэнни в последнем великолепном и тщетном восстании против богов.
   
Они сидели и улыбались. А огонь, как змея, всполз к потолку, пробил крышу и заревел. Только тогда друзья встали со своих стульев и словно во сне вышли на улицу.
   
Пилон, извлекавший пользу из каждого урока, захватил с собой остатки вина.
   
Из Монтерея донесся вой сирен. Заревели пожарные машины, взбираясь вверх по холму на второй скорости. Лучи прожекторов заметались среди сосен. Когда пожарные прибыли, дом уже превратился в тупой конус огня. Насосы поливали деревья и траву, чтобы пожар не перекинулся на соседние дома.
   
В толпе сбежавшихся обитателей Тортилья-Флэт, словно зачарованные, стояли друзья Дэнни и смотрели, не отводя глаз, пока от дома не осталась только черная куча золы, над которой клубился пар. Тогда пожарные машины развернулись и с выключенной передачей покатили вниз по склону.
   
Обитатели квартала исчезли во тьме. Друзья Дэнни все еще стояли и смотрели на дымящееся пожарище. Порой они обменивались странными взглядами, и глаза их снова обращались к сожженному дому. А потом они повернулись и медленно пошли прочь. И каждый шел один.
   
   
  
  
   
    
Историко-литературная справка
   
   
В Калифорнии всегда жило много выходцев из Мексики. Стейнбек с детства общался с мексиканцами. В школьные годы он дружил с братьями Санчес, в 1921–1922 годах вместе с мексиканскими рабочими трудился на сахарном заводе. Позднее преподавательница Сюзан Грегори ввела его в мир обитателей монтерейского квартала Тортилья-Флэт — «Лепешечная равнина», заселенного в основном выходцами из Мексики. Стейнбек с большим интересом выслушивал рассказываемые ему житейские истории, запоминал местные обороты речи, метафоры, сравнения. И когда в 1933 году он решил написать об этих людях повесть, ее название родилось само собой — «Квартал Тортилья-Флэт».
   
Стейнбек хотел, чтобы его новая книга была «легкой и в то же время занимательной и при всем при том правдивой». Ему это удалось, хотя приходилось работать в весьма грустном настроении — тяжело болели его мать и отец. «Тон книги, как мне кажется, явился прямым протестом против печальной действительности моего дома», — признавался Стейнбек в ноябре 1933 года в одном из писем.
   
История жизни четырех пайсано рассказана писателем с веселым юмором и в то же время пронизана грустным сочувствием к простым людям, благородным, честным, преданным друг другу, но не нашедшим своего места в жизни. Повесть пользовалась большим читательским успехом. Она принесла писателю и славу, и деньги. Интересно отношение к ней деловых кругов. Клуб бизнесменов Калифорнии наградил писателя золотой медалью, как автора лучшей книги года, принадлежащей перу калифорнийца. А торговая палата Монтерея в специальном заявлении утверждала, что в городе нет и никогда не было района с таким названием и обвиняла автора повести в досужих вымыслах.  
   
Но рассказ о приключениях Дэнни и его неунывающих друзей охотно раскупался и читался, ибо он показывал, что и в невыносимых, казалось бы, условиях всеобщей нищеты можно не терять бодрость духа и находить свои маленькие радости. А из то и не хватало миллионам простых тружеников, попавших в тиски экономического спада.