1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 
Взошла и расточилась мгла,    

И, словно облаком суровым,    

Грядущий день заволокла.    

     

За тишиною непробудной,    

За разливающейся мглой    

Не слышно грома битвы чудной,    

Не видно молньи боевой.    

     

Но узнаю тебя, начало    

Высоких и мятежных дней!    

Над вражьим станом, как бывало,    

И плеск и трубы лебедей.    

     

Не может сердце жить покоем,    

Недаром тучи собрались.    

Доспех тяжел, как перед боем.    

Теперь твой час настал.– Молись!    

     

23 декабря 1908    

     

     

« Как тяжело ходить  среди людей…»     

     

Там человек сгорел    

Фет    

     

     

Как тяжело ходить среди людей    

И притворятся непогибшим,    

И об игре трагической страстей    

Повествовать еще не жившим.    

     

И, вглядываясь в свой ночной кошмар,    

Строй находить в нестройном вихре чувства,    

Чтобы по бледным заревам искусства    

Узнали жизни гибельной пожар!    

     

10 мая 1910     

     

« Когда ты  загнан и забит…»     

     

     

Когда ты загнан и забит    

Людьми, заботой иль тоскою;    

Когда под гробовой доскою    

Все, что тебя пленяло, спит;    

Когда по городской пустыне,    

Отчаявшийся и больной,    

Ты возвращаешься домой,    

И тяжелит ресницы иней,‑    

Тогда – остановись на миг    

Послушать тишину ночную:    

Постигнешь слухом жизнь иную,    

Которой днем ты не постиг;    

По‑новому окинешь взглядом    

Даль снежных улиц, дым костра,    

Ночь, тихо ждущую утра    

Над белым запушенным садом,    

И небо – книгу между книг;    

Найдешь в душе опустошенной    

Вновь образ матери склоненный,    

И в этот несравненный миг –    

Узоры на стекле фонарном,    

Мороз, оледенивший кровь,    

Твоя холодная любовь –    

Все вспыхнет в сердце благодарном,    

Ты все благословишь тогда,    

Поняв, что жизнь – безмерно боле,    

Чем quantum satis3 Бранда воли,    

А мир – прекрасен, как всегда.    

     

Январь 1911     

     

 « Приближается  звук. И, покорна щемящему звуку…»     

     

     

Приближается звук. И, покорна щемящему звуку,    

Молодеет душа.    

И во сне прижимаю к губам твою прежнюю руку,    

Не дыша.    

     

Снится – снова я мальчик, и снова любовник,    

И овраг, и бурьян.    

И в бурьяне – колючий шиповник,    

И вечерний туман.    

     

Сквозь цветы, и листы, и колючие ветки, я знаю,    

Старый дом глянет в сердце мое,    

Глянет небо опять, розовея от краю до краю,    

И окошко твое.    

     

Этот голос – он твой, и его непонятному звуку    

Жизнь и горе отдам,    

Хоть во сне, твою прежнюю милую руку    

Прижимая к губам.    

     

2 мая 1912     

     

« Земное сердце  стынет вновь…»     

     

     

Земное сердце стынет вновь,    

Но стужу я встречаю грудью.    

Храню я к людям на безлюдьи    

Неразделенную любовь.    

     

Но за любовью – зреет гнев,    

Растет презренье и желанье    

Читать в глазах мужей и дев    

Печать забвенья иль избранья.    

     

Пускай зовут: Забудь, поэт!     

Вернись в красивые уюты!     

Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!    

Уюта – нет. Покоя – нет.    

     

1911‑16 февраля 1914     

     

« Была ты всех  ярче, верней и прелестней…»     

     

     

Была ты всех ярче, верней и прелестней,    

Не кляни же меня, не кляни!    

Мой поезд летит, как цыганская песня,    

Как те невозвратные дни…    

Что было любимо – все мимо, мимо…    

Впереди – неизвестность пути…    

Благословенно, неизгладимо,    

Невозвратимо… прости!    

     

1914     

 Соловьиный сад    

     

     1    

     

Я ломаю слоистые скалы    

В час отлива на илистом дне,    

И таскает осел мой усталый    

Их куски на мохнатой спине.    

     

Донесем до железной дороги,    

Сложим в кучу,– и к морю опять    

Нас ведут волосатые ноги,    

И осел начинает кричать.    

     

И кричит, и трубит он,– отрадно,    

Что идет налегке хоть назад.    

А у самой дороги – прохладный    

И тенистый раскинулся сад.    

     

По ограде высокой и длинной    

Лишних роз к нам свисают цветы.    

Не смолкает напев соловьиный,    

Что‑то шепчут ручьи и листы.    

     

Крик осла моего раздается    

Каждый раз у садовых ворот,    

А в саду кто‑то тихо смеется,    

И потом – отойдет и поет.    

     

И, вникая в напев беспокойный,    

Я гляжу, понукая осла,    

Как на берег скалистый и знойный    

Опускается синяя мгла.    

     

     2    

     

Знойный день догорает бесследно,    

Сумрак ночи ползет сквозь кусты;    

И осел удивляется, бедный:    

«Что, хозяин, раздумался ты?»    

     

Или разум от зноя мутится,    

Замечтался ли в сумраке я?    

Только все неотступнее снится    

Жизнь другая – моя, не моя…    

     

И чего в этой хижине тесной    

Я, бедняк обездоленный, жду,    

Повторяя напев неизвестный,    

В соловьином звенящий саду?    

     

Не доносятся жизни проклятья    

В этот сад, обнесенный стеной,    

В синем сумраке белое платье    

За решеткой мелькает резной.    

     

Каждый вечер в закатном тумане    

Прохожу мимо этих ворот,    

И она меня, легкая, манит    

И круженьем, и пеньем зовет.    

     

И в призывном круженье и пенье    

Я забытое что‑то ловлю,    

И любить начинаю томленье,    

Недоступность ограды люблю.    

     

     3    

     

Отдыхает осел утомленный,    

Брошен лом на песке под скалой,    

А хозяин блуждает влюбленный    

За ночною, за знойною мглой.    

     

И знакомый, пустой, каменистый,    

Но сегодня – таинственный путь    

Вновь приводит к ограде тенистой,    

Убегающей в синюю муть.    

     

И томление все безысходней,    

И идут за часами часы,    

И колючие розы сегодня    

Опустились под тягой росы.    

     

Наказанье ли ждет, иль награда,    

Если я уклонюсь от пути?    

Как бы в дверь соловьиного сада    

Постучаться, и можно ль войти?    

     

А уж прошлое кажется странным,    

И руке не вернуться к труду:    

Сердце знает, что гостем желанным    

Буду я в соловьином саду…    

     

     4    

     

Правду сердце мое говорило,    

И ограда была не страшна.    

Не стучал я – сама отворила    

Неприступные двери она.    

     

Вдоль прохладной дороги, меж лилий,    

Однозвучно запели ручьи,    

Сладкой песнью меня оглушили,    

Взяли душу мою соловьи.    

     

Чуждый край незнакомого счастья    

Мне открыли объятия те,    

И звенели, спадая, запястья    

Громче, чем в моей нищей мечте.    

     

Опьяненный вином золотистым,    

Золотым опаленный огнем,    

Я забыл о пути каменистом,    

О товарище бедном моем.    

     

     5    

     

Пусть укрыла от дольнего горя    

Утонувшая в розах стена,‑    

Заглушить рокотание моря    

Соловьиная песнь не вольна!    

     

И вступившая в пенье тревога    

Рокот волн до меня донесла…    

Вдруг – виденье: большая дорога    

И усталая поступь осла…    

     

И во мгле благовонной и знойной    

Обвиваясь горячей рукой,    

Повторяет она беспокойно:    

«Что с тобою, возлюбленный мой?»    

     

Но, вперяясь во мглу сиротливо,    

Надышаться блаженством спеша,    

Отдаленного шума прилива    

Уж не может не слышать душа.    

     

     6    

     

Я проснулся на мглистом рассвете    

Неизвестно которого дня.    

Спит она, улыбаясь, как дети,‑    

Ей пригрезился сон про меня.    

     

Как под утренним сумраком чарым    

Лик, прозрачный от страсти, красив!…    

По далеким и мерным ударам    

Я узнал, что подходит прилив.    

     

Я окно распахнул голубое,    

И почудилось, будто возник    

За далеким рычаньем прибоя    

Призывающий жалобный крик.    

     

Крик осла был протяжен и долог,    

Проникал в мою душу, как стон,    

И тихонько задернул я полог,    

Чтоб продлить очарованный сон.    

     

И, спускаясь по камням ограды,    

Я нарушил цветов забытье.    

Их шипы, точно руки из сада,    

Уцепились за платье мое.    

     

     7    

     

Путь знакомый и прежде недлинный    

В это утро кремнист и тяжел.    

Я вступаю на берег пустынный,    

Где остался мой дом и осел.    

     

Или я заблудился в тумане?    

Или кто‑нибудь шутит со мной?    

Нет, я помню камней очертанье,    

Тощий куст и скалу над водой…    

     

Где же дом? – И скользящей ногою    

Спотыкаюсь о брошенный лом,    

Тяжкий, ржавый, под черной скалою    

Затянувшийся мокрым песком…    

     

Размахнувшись движеньем знакомым    

(Или все еще это во сне?),    

Я ударил заржавленным ломом    

По слоистому камню на дне…    

     

И оттуда, где серые спруты    

Покачнулись в лазурной щели,    

Закарабкался краб всполохнутый    

И присел на песчаной мели.    

     

Я подвинулся,– он приподнялся,    

Широко разевая клешни,    

Но сейчас же с другим повстречался,    

Подрались и пропали они…    

     

А с тропинки, протоптанной мною,    

Там, где хижина прежде была,    

Стал спускаться рабочий с киркою,    

Погоняя чужого осла.    

     

1915     

 Скифы    

     

     

Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.    

Попробуйте, сразитесь с нами!    

Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы,    

С раскосыми и жадными очами!    

     

Для вас – века, для нас – единый час.    

Мы, как послушные холопы,    

Держали щит меж двух враждебных рас    

Монголов и Европы!    

     

Века, века ваш старый горн ковал    

И заглушал грома, лавины,    

И дикой сказкой был для вас провал    

И Лиссабона, и Мессины!    

     

Вы сотни лет глядели на Восток    

Копя и плавя наши перлы,    

И вы, глумясь, считали только срок,    

Когда наставить пушек жерла!    

     

Вот – срок настал. Крылами бьет беда,    

И каждый день обиды множит,    

И день придет – не будет и следа    

От ваших Пестумов, быть может!    

     

О, старый мир! Пока ты не погиб,    

Пока томишься мукой сладкой,    

Остановись, премудрый, как Эдип,    

Пред Сфинксом с древнею загадкой!    

     

Россия – Сфинкс. Ликуя и скорбя,    

И обливаясь черной кровью,    

Она глядит, глядит, глядит в тебя    

И с ненавистью, и с любовью!…    

     

Да, так любить, как любит наша кровь,    

Никто из вас давно не любит!    

Забыли вы, что в мире есть любовь,    

Которая и жжет, и губит!    

     

Мы любим все – и жар холодных числ,    

И дар божественных видений,    

Нам внятно всё – и острый галльский смысл,    

И сумрачный германский гений…    

     

Мы помним всё – парижских улиц ад,    

И венецьянские прохлады,    

Лимонных рощ далекий аромат,    

И Кельна дымные громады…    

     

Мы любим плоть – и вкус ее, и цвет,    

И душный, смертный плоти запах…    

Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет    

В тяжелых, нежных наших лапах?    

     

Привыкли мы, хватая под уздцы    

Играющих коней ретивых,    

Ломать коням тяжелые крестцы,    

И усмирять рабынь строптивых…    

     

Придите к нам! От ужасов войны    

Придите в мирные обьятья!    

Пока не поздно – старый меч в ножны,    

Товарищи! Мы станем – братья!    

     

А если нет – нам нечего терять,    

И нам доступно вероломство!    

Века, века вас будет проклинать    

Больное позднее потомство!    

     

Мы широко по дебрям и лесам    

Перед Европою пригожей    

Расступимся! Мы обернемся к вам    

Своею азиатской рожей!    

     

Идите все, идите на Урал!    

Мы очищаем место бою    

Стальных машин, где дышит интеграл,    

С монгольской дикою ордою!    

     

Но сами мы – отныне вам не щит,    

Отныне в бой не вступим сами,    

Мы поглядим, как смертный бой кипит,    

Своими узкими глазами.    

     

Не сдвинемся, когда свирепый гунн    

В карманах трупов будет шарить,    

Жечь города, и в церковь гнать табун,    

И мясо белых братьев жарить!…    

     

В последний раз – опомнись, старый мир!    

На братский пир труда и мира,    

В последний раз на светлый братский пир    

Сзывает варварская лира!    

     

1918     

 « Его встречали  повсюду…»     

     

     

Его встречали повсюду    

На улицах в сонные дни.    

Он шел и нес свое чудо,    

Спотыкаясь в морозной тени.    

     

Входил в свою тихую келью,    

Зажигал последний свет,    

Ставил лампаду веселью    

И пышный лилий букет.    

     

Ему дивились со смехом,    

Говорили, что он чудак.    

Он думал о шубке с мехом    

И опять скрывался во мрак.    

     

Однажды его проводили,    

Он весел и счастлив был,    

А утром в гроб уложили,    

И священник тихо служил.    

     

1902     

     

Незнакомка    

     

     

По вечерам над ресторанами    

Горячий воздух дик и глух,    

И правит окриками пьяными    

Весенний и тлетворный дух.    

     

Вдали над пылью переулочной,    

Над скукой загородных дач,    

Чуть золотится крендель булочной,    

И раздается детский плач.    

     

И каждый вечер, за шлагбаумами,    

Заламывая котелки,    

Среди канав гуляют с дамами    

Испытанные остряки.    

     

Над озером скрипят уключины    

И раздается женский визг,    

А в небе, ко всему приученный    

Бесмысленно кривится диск.    

     

И каждый вечер друг единственный    

В моем стакане отражен    

И влагой терпкой и таинственной    

Как я, смирен и оглушен.    

     

А рядом у соседних столиков    

Лакеи сонные торчат,    

И пьяницы с глазами кроликов    

«In vino veritas!» кричат.    

     

И каждый вечер, в час назначенный    

(Иль это только снится мне?),    

Девичий стан, шелками схваченный,    

В туманном движется окне.    

     

И медленно, пройдя меж пьяными,    

Всегда без спутников, одна    

Дыша духами и туманами,    

Она садится у окна.