1 2 3 4 5 6 7 
— Так  отец сказал вам, Мэйбл, куда нас послали?    

— Ничего  он мне не говорил. Мой отец настоящий солдат и так отвык от семьи, что не рассказывает  о своих делах. А разве запрещено говорить, куда мы направляемся?    

— Это  недалеко. При таком курсе, пройдя еще шестьдесят иди семьдесят миль, мы попадем  к реке Святого Лаврентия, где французы, может быть, зададут нам жару. По этому  озеру далеко не уедешь!    

— Так  и дядюшка Кэп говорит, ну, а я не вижу, чем Онтарио отличается от океана.    

— Вы  вот побывали на океане, а я никогда еще не видел соленой воды, хоть и воображаю  себя матросом! В глубине души вы, наверное, презираете такого моряка, как я,  Мэйбл Дунхем!    

— У  меня нет такого чувства, Джаспер — Пресная Вода. Какое право имею я, девушка  без знаний и опыта, смотреть на кого-нибудь свысока! И меньше всего на вас —  ведь майор доверил вам командование этим судном! Мне никогда не приходилось  плавать по океану, хотя я и видела его, и, повторяю, я не нахожу никакой  разницы между этим озером и Атлантическим океаном.    

— А  между людьми, которые плавают здесь и там? После всех нападок вашего дядюшки на  нас, озерных матросов, я боялся, Мэйбл, как бы вы не сочли нас самозванцами.    

— Пусть  это вас не тревожит, Джаспер, я знаю своего дядюшку. Он так же нападал на  жителей побережья, когда жил в Йорке, как теперь — на ,тех, кто плавает в  пресных водах. Нет, нет! Ни мой отец, ни я этого не думаем. А если бы дядюшка  Кэп заговорил откровенно, то его мнение о солдатах оказалось бы еще хуже, чем о  матросе, который никогда не видел моря.    

— Но  ваш отец, Мэйбл, выше всех ставит солдат! Он даже хочет выдать вас замуж за  солдата!    

— Джаспер  — Пресная Вода! Меня — за солдата! И этого хочет мой отец? Что это ему вздумалось?  За кого же из солдат здешнего гарнизона я могла бы выйти замуж и чьей женой он  желал бы меня сделать?    

— Человек  может так сильно любить свою профессию, что она в его глазах искупает тысячу  недостатков.    

— Но  нельзя так любить свою профессию, чтобы забыть обо всем на свете. Мой отец  хочет выдать меня за солдата, но в Осуиго нет такого солдата, которого он ног  бы пожелать мне в мужья. У меня затруднительное положение, Джаспер: я  недостаточно хороша, чтобы стать женой джентльмена, офицера, и слишком хороша —  полагаю, Джаспер, что даже вы это признаете, — чтобы стать женой простого  солдата.    

Говоря с  полной откровенностью, Мэйбл покраснела, сама не зная отчего, но в темноте ее собеседник  не заметил этого. Она смущенно рассмеялась, словно чувствуя, что, как бы ни  была щекотлива эта тема, она заслуживает беспристрастного обсуждения.    

Джаспер,  по-видимому, смотрел на место, занимаемое Мэйбл в обществе, иначе, чем она  сама.    

— Правда,  Мэйбл, — сказал он, — вас нельзя назвать леди.., в обычном смысле  этого слова…    

— Ни  в каком смысле, Джаспер, — горячо перебила его правдивая девушка, —  на этот счет я нисколько не обольщаюсь. Волею бога я дочь сержанта и вполне  довольна положением, предназначенным мне по рождению.    

— Но  ведь не все остаются в том положении, в каком родились, Мэйбл, некоторые возвышаются  над ним, а иные падают ниже. Многие сержанты стали офицерами, даже генералами,  так почему же дочь сержанта не может стать леди, выйдя замуж за офицера?    

— Что  касается дочери сержанта Дунхема, то хотя бы потому, что едва ли найдется  офицер, который пожелает на ней жениться, — со смехом ответила Мэйбл.    

— Вы  полагаете? Но кое-кто в Пятьдесят пятом полку думает иначе, а один офицер из  этого полка действительно хочет на вас жениться. Мэйбл.    

Быстро,  как вспыхивает молния, в памяти Мэйбл промелькнули лица пяти или шести младших  офицеров гарнизона, у которых, судя по их возрасту и склонностям, скорее всего,  могло бы появиться такое желание; и, пожалуй, ее облик был бы неполным, если бы  мы скрыли, что мысль о возможности возвыситься над своим положением доставила  ей живейшее удовольствие; хоть она и говорила, что довольна своим уделом, но  сознавала, что по своему воспитанию и образованию достойна лучшего. Однако это  чувство было столь же мимолетным, как и неожиданным, потому что Мэйбл Дунхем  была девушкой слишком чистой и по-женски проницательной, чтобы смотреть на  брачные узы только с точки зрения преимуществ положения в обществе. Это  мгновенно исчезнувшее чувство было отголоском представлений, привитых  воспитанием, тогда как более устойчивое мнение, которого она держалась,  вытекало из существа ее натуры и ее принципов.    

— Я  не знаю ни одного офицера ни в Пятьдесят пятом, ни в каком-нибудь другом полку,  который хотел бы сделать такую глупость. И я сама не совершу подобной глупости  и не выйду замуж за офицера.    

— Глупость,  Мэйбл!    

— Да,  Джаспер, глупость. Вам известно не хуже, чем мне, как общество смотрит на такие  браки, и я была бы огорчена, очень огорчена, если бы убедилась, что мой муж  хоть раз пожалел, что, поддавшись увлечению хорошеньким личиком и стройной  талией, женился на дочери человека низкого звания, на дочери сержанта.    

— Ваш  муж, Мэйбл, вряд ли станет думать об отце, он больше будет думать о дочери.    

Девушка  говорила горячо и не без некоторого задора, но после вставленного Джаспером замечания  она почти целую минуту не могла вымолвить ни слова. Затем продолжала уже далеко  не так игриво, и внимательный слушатель уловил бы в ее тоне легкую грусть:    

— Отец  и дочь должны жить душа в душу, у них должно быть согласие в мыслях и чувствах.  Общность взглядов необходима не только для супружеского счастья, но и для  счастья других близких людей. А самое главное, ни у мужа, ни у жены не должно  быть никаких особенных причин чувствовать себя несчастными — на свете и без  того много горя.    

— Должен  ли я заключить, Мэйбл, что вы отказали бы офицеру только потому, что он офицер?    

— А  имеете ли вы право задавать мне такие вопросы, Джаспер? — улыбаясь,  спросила Мэйбл.    

— Никакого  иного права, кроме горячего желания видеть вас счастливой, а этого, конечно,  очень мало. Я стал еще сильнее тревожиться, когда случайно узнал, что ваш отец  намерен выдать вас замуж за лейтенанта Мюра.    

— Такого  нелепого, такого жестокого намерения не может быть у моего дорогого отца.    

— Значит,  по-вашему, жестоко желать, чтобы вы стали женой квартирмейстера?    

— Я  уже говорила вам, что я об этом думаю, и не могу сказать ничего более  убедительного. Мой откровенный ответ, Джаспер, дает мне право спросить вас,  каким образом вам стало известно намерение моего отца.    

— Я  знаю от него самого, что он уже выбрал вам мужа. Он не раз говорил мне об этом,  когда наблюдал за погрузкой провианта и мы с ним подолгу беседовали. Мистер Мюр  мне тоже говорил, что хочет посвататься к вам. Сопоставив все это, я пришел к  выводу, о котором и сообщил вам.    

— А  может быть, мой дорогой батюшка… — начала Мэйбл, ее лицо пылало, она говорила,  медленно роняя слова, как бы повинуясь непроизвольному движению души. —  Может быть, мой дорогой батюшка думал о другом человеке? Из ваших слов совсем  не следует, что у него на уме был мистер Мюр.    

— А  разве это не видно по всему, Мэйбл? Что привело сюда квартирмейстера? Прежде он  никогда не считал нужным сопровождать отряды, направлявшиеся к островам. Он  задумал на вас жениться, а ваш отец решил выдать вас за него. Неужели вы не  видите, что мистер Мюр ухаживает за вами, Мэйбл?    

Мэйбл  ничего не ответила. Женский инстинкт, конечно, подсказывал ей, что она нравится  квартирмейстеру, но она не предполагала, что в такой степени, как думал  Джаспер. Из бесед с отцом Мэйбл давно уже догадалась, что он всерьез помышляет  о ее замужестве; но, как ни обдумывала она его слова, она не могла прийти к  заключению, что его выбор пал на мистера Мюра. Мэйбл и сейчас этому не верила и  все же была далека от истины. Из случайных и подчас удивлявших ее замечаний  отца она уловила, что он вообще хочет устроить ее судьбу, но она не думала, что  его выбор уже сделан. Все эти мысли она хранила про себя. Чувство собственного  достоинства и женская сдержанность подсказывали ей, что было бы неуместно  обсуждать этот вопрос с Джаспером. После наступившего молчания, такого долгого,  что оба собеседника почувствовали себя неловко, Мэйбл переменила разговор,  сказав:    

— В  одном вы можете быть уверены, Джаспер, и больше я ничего не скажу об этом:  лейтенант Мюр, будь он даже полковник, никогда не станет мужем Мэйбл Дунхем. А  теперь расскажите мне о нашем плавании. Когда оно кончится?    

— Не  знаю. На воде зависишь от ветра и волн. Следопыт скажет вам, что, погнавшись  утром за оденем, он никогда не ведает, где застанет его ночь.    

— Но  мы ведь не гонимся за оленем, и теперь не утро, и опыт Следопыта тут ни при  чем.    

— Хоть  мы и не преследуем оленя, но гонимся за добычей, которую так же трудно  настигнуть. Больше я ничего не могу вам сообщить. Наша обязанность — молчать,  безразлично, зависит от этого что-нибудь или нет. Боюсь, однако, что долго не  удержу вас на «Резвом», чтобы показать вам, на что он способен и в ведро и в  непогоду.    

— По-моему,  выйти замуж за матроса может только неразумная девушка! — вырвалось у  Мэйбл.    

— Странный  взгляд. Почему вы так решили?    

— Потому  что жена моряка может быть уверена, что ее муж всегда будет делить свою любовь  между нею и своим кораблем. Дядюшка Кэп тоже говорит, что матрос не должен  жениться.    

— Он  имеет в виду матросов, плавающих по морям, — со смехом ответил  Джаспер. — Если, по его мнению, ни одна женщина не достойна стать женою  матроса, плавающего по океанам, то для озерного матроса хороша любая. Надеюсь,  Мэйбл, вы не составите себе представления о нас, пресноводных матросах, по  речам мистера Кэпа?    

— Эй,  смотрите, парус! — воскликнул тот, о котором только что шла речь. —  Шлюпка, если уж быть точным.    

Джаспер  побежал на нос. Действительно, впереди куттера, в ста ярдах от него, с  подветренной стороны можно было заметить какой-то небольшой предмет. С первого  же взгляда Джаспер увидел, что это пирога. Хотя ночью невозможно различить  цвета, но глаза, привыкнув к темноте, с небольшого расстояния различают форму  предмета, а от зоркого и опытного глаза Джаспера даже издали не укрылись  очертания пироги.    

— Должно  быть, это враг, — заметил молодой человек. — Хорошо бы его захватить.    

— Он  гребет во всю мочь, — заметил Следопыт, — видно, собирается  проскочить у нас под носом и пойти против ветра, тогда гнаться за ним все  равно, что на лыжах преследовать матерого оленя!    

— Держать  круче к ветру! — крикнул Джаспер рулевому. — Держать круче, до  отказа! Так, так держать!    

Рулевой  повиновался, и «Резвый», весело разрезая воду, спустя минуту или две оставил  челн так далеко под ветром, что тот уже не мог от него ускользнуть. Джаспер сам  схватил руль, ловким и осторожным маневром подвел куттер почти вплотную к  пироге, и ее удалось зацепить багром. Там было два человека.    

Им  приказали подняться на борт куттера, и, когда они появились на палубе, все  увидели, что это Разящая Стрела и его жена.    

 Глава 15    

     

Поведай  мне, так что это за жемчуг,     

Который  богачи купить не могут,     

Мудрец  надменный поднимать не станет,     

А  бедняки, отвергнутые всеми,     

Его  подчас нетронутым находят?     

Скажи, и  я отвечу, что есть правда.     

Каупер.  «Третья загадка»    

     

Встреча  с индейцем и его женой нисколько не удивила большую часть общества, находившегося  на палубе, однако у Мэйбл и тех, кто видел, как индеец сбежал от Кэпа и его  спутников, зародилось подозрение, которое легче было почувствовать, чем  доказать его справедливость. Один Следопыт свободно говорил на языке пленников  — только так теперь их можно было рассматривать, — поэтому он отвел  Разящую Стрелу в сторону и завел с ним длинный разговор о том, почему тот покинул  людей, порученных его попечению, и где он с тех пор пропадал.    

Тускарора  спокойно выслушал эти вопросы и ответил на них с присущим индейцам самообладанием.  Свое бегство он объяснил весьма просто и, казалось, довольно правдоподобно.  Когда он увидел, что открыт тайник, где прятался отряд Кэпа, он, естественно,  прежде всего подумал о своей безопасности и скрылся в лесной чаще в полной  уверенности, что всех, кто не последует его примеру, перебьют на месте. Одним  словом, он бежал, спасая свою жизнь.    

— Так, —  ответил Следопыт, делая вид, будто верит индейцу. — Брат мой поступил  мудро, но за ним последовала его жена?    

— А  разве жены бледнолицых не следуют за своими мужьями? Разве Следопыт не  оглянулся бы назад, чтобы посмотреть, идет ли за ним та, которую он любит?    

Эти  слова упали на благодатную почву и возымели свое действие на Следопыта. Мэйбл с  ее приветливым, нравом, постоянно бывшая с ним рядом, все больше и больше  овладевала его мыслями. Тускарора понял, что его объяснение признано  убедительным, но не догадался почему; он стоял с видом спокойного достоинства в  ожидании других вопросов.    

— Это  разумно и естественно, — ответил Следопыт по-английски, невольно переходя,  по привычке, с одного языка на другой. — Это естественно, так оно и  бывает. Женщина должна следовать за мужчиной, которому она поклялась в  верности, муж и жена — единая плоть. Мэйбл тоже последовала бы за сержантом,  если бы он находился там и отступил бы подобным образом; нельзя сомневаться,  что девушка с таким любящим сердцем последовала бы за своим мужем! Слова твои  искренни, тускарора, — продолжал Следопыт, снова переходя на индейское  наречие. — Слова твои искренни, приятны и правдоподобны. Но почему брат  мой так долго не возвращался в гарнизон? Друзья часто вспоминали его, но так и  не дождались.    

— Если  лань следует за оленем, не должен ли олень следовать за ланью? — ответил  тускарора с улыбкой, многозначительно коснувшись пальцем плеча  Следопыта. — Жена Разящей Стрелы пошла за Разящей Стрелой, и он делать  правильно, когда пошел за женой. Она заблудилась, и ее заставили варить еду в  чужой вигвам.    

— Я  понял тебя, тускарора. Женщина попала в лапы мингов, и ты пошел по их следу.    

— Следопыт  видит причину так же ясно, как он видит мох на деревьях. Так и было.    

— Давно  ли ты выручил жену из беды, и как это тебе удалось?    

— Два  солнца. Июньская Роса не мешкал, когда муж тайком указал ей тропу.    

— Да,  да, все это похоже на правду, супруги так и должны поступать. Но скажи,  тускарора, как ты раздобыл пирогу и почему ты греб по направлению к Святому  Лаврентию, а не к гарнизону?    

— Разящая  Стрела знай свое и чужое. Эта пирога моя. Я нашел ее на берегу, у крепости.    

«Тоже  разумно. Должна же пирога кому-нибудь принадлежать, и любой индеец без зазрения  совести присвоит ее себе. Но странно, почему мы не видели их, ни его самого, ни  жены его — ведь пирога должна была выйти из реки раньше нас».    

Когда  эта мысль промелькнула в голове у проводника, он спросил об этом индейца.    

— Следопыт  знает, что и воину бывает стыдно. Отец потребовать у меня свою дочь, а я не  знал бы, что ему ответить. И я послал за пирогой Июньскую Росу, никто ее ни о  чем не расспрашивал. Женщины из племени тускарора не ведут разговор с чужой  человек.    

Все это  казалось правдоподобным и соответствовало характеру и обычаям индейцев. Разящая  Стрела, как водится, получил половину своего вознаграждения прежде, чем покинул  Мохок; а то, что он не просил остальной суммы, служило доказательством его  добросовестности и уважения к взаимным правам обеих сторон; эти качества  отличают нравственные правила дикарей в такой же мере, как и христиан.  Прямодушному Следопыту показалось, что Разящая Стрела вел себя осторожно и  пристойно, хотя при своем открытом характере сам он предпочел бы пойти к отцу  девушки и рассказать все, как было. Однако, привыкнув к повадкам индейцев,  Следопыт не видел в поведении Разящей Стрелы ничего странного.    

— Речь  твоя течет, как вода с горы, Разящая Стрела, — ответил он после краткого  размышления, — что верно, то верно. На такой поступок способны  краснокожие, но не думаю, чтобы его одобрили бледнолицые. Ты не хотел видеть,  как скорбит отец девушки?    

Разящая  Стрела слегка наклонил голову, как бы в знак согласия.    

— Брат  мой должен сказать мне еще одно, — продолжал Следопыт, — и тогда  между его вигвамом и крепким домом ингиза больше не будет ни единого облака.  Если ему удастся рассеять своим дыханием последние клочья тумана, его друзья  увидят, как он сядет у своего огня, а он увидит, как они отложат оружие в  сторону и забудут, что они воины. Почему пирога Разящей Стрелы была обращена к  Святому Лаврентию, где нет никого, кроме врагов?    

— А  почему та сторона смотрит Следопыт и его друзья? — невозмутимо спросил  тускарора. — Тускарора может глядеть туда же, куда смотрит ингиз.    

— Что  ж, сказать правду. Разящая Стрела, мы здесь вроде как в разведке.., то есть  плывем.., одним словом, выполняем поручение короля, и мы вправе быть здесь,  хоть и не вправе говорить, почему мы здесь.    

— Разящая  Стрела увидел большую лодку, и ему нравится смотреть на лицо Пресной Воды.  Вечером он плыл к солнцу, возвращаясь в свой вигвам, но, когда увидел, что  молодой матрос держит путь в другую сторону, повернул туда же. Пресная Вода и  Разящая Стрела вместе шли в последний раз по следу.    

— Может  быть, все это чистая правда, тускарора, и, если так, ты у нас желанный гость.  Ты отведаешь оленины, а потом мы расстанемся. Солнце садится быстро у нас за  спиной, и мы идем вперед: брат мой слишком далеко уйдет от того места, которое  ищет, если не повернет обратно.    

Следопыт  вернулся к своим спутникам и сообщил им все, что ему удалось узнать. Сам он  готов был поверить рассказу Разящей Стрелы, хотя и признавал, что не мешает  быть осторожным по отношению к человеку, который внушал ему неприязнь. Но его  слушатели, кроме Джаспера, были мало расположены верить объяснениям индейца.    

— Этого  молодца нужно тотчас же заковать в кандалы, братец, — сказал Кэп, едва  Следопыт кончил свой рассказ — Его следует передать под охрану судового  полицейского, если они вообще бывают на пресной воде, а как только мы достигнем  гавани, судить военным судом.    

— Я  думаю, что самое разумное — задержать его, — ответил сержант, — но,  пока он находится на куттере, кандалы не потребуются. А утром мы его допросим.    

Разящую  Стрелу позвали и объявили ему принятое решение. Индеец выслушал его с мрачным  видом, но не возражал. Напротив, он покорился своей участи со спокойным и  скромным достоинством, каким отличаются коренные жители Америки. Стоя в  стороне, он внимательно и бесстрастно наблюдал за всем происходящим. Джаспер  повернул куттер, паруса надулись, и «Резвый» снова взял свой прежний курс.    

Наступил  час вахты и отхода ко сну. Почти все ушли вниз, на палубе оставались только  Кэп, сержант, Джаспер и два матроса.    

Здесь  же, немного поодаль, стояли Разящая Стрела с гордой осанкой и его жена,  равнодушная поза которой говорила о кроткой покорности, свойственной индейской  женщине.    

— Для  твоей жены. Разящая Стрела, найдется место внизу, там о ней позаботится моя  дочь, — приветливо сказал сержант, собираясь тоже уйти с палубы, — а  сам ты можешь лечь вот на том парусе.    

— Благодарю  отца моего. Тускароры не бедняки. Она возьмет из пироги одеяла.    

— Как  хочешь, друг мой. Мы считаем необходимым задержать тебя, но не собираемся тебя  в чем-нибудь ограничивать или притеснять. Пошли свою скво за одеялами, можешь и  сам спуститься в пирогу и передать нам оттуда весла. На всякий случай. Пресная  Вода, если на «Резвом» сон сморит людей, — понизив голос, прибавил  сержант, — лучше отобрать у него весла.    

Джаспер  согласился. Разящая Стрела с женой, по-видимому, не помышляли о сопротивлении и  молча повиновались приказанию. Из пироги послышались недовольные замечания  индейца, обращенные к жене; она кротко приняла их и стала послушно исправлять  допущенную ею оплошность, отложив в сторону одеяло и разыскивая другое, по  мнению ее повелителя, более подходящее.    

— Ну,  давай руку, Разящая Стрела, — сказал сержант, стоя у борта и наблюдая за  их движениями, казавшимися ему слишком медлительными, потому что у него у  самого смыкались глаза. — Уже поздно, а мы, солдаты, привыкли по сигналу  рано ложиться и рано вставать.    

— Разящая  Стрела идет. — раздалось в ответ, и тускарора шагнул на нос пироги.    

Одним  взмахом острого ножа индеец перерезал канат, державший пирогу на буксире.  Куттер продолжал идти вперед, тогда как ореховая скорлупа, мгновенно замедлив  ход, осталась почти недвижимой. Этот маневр был проделан так внезапно и быстро,  что, прежде чем сержант разгадал хитрость, пирога уже находилась в четверти  лиги в кильватере куттера и успела уже отстать от «Резвого», когда он сообщил  своим спутникам о случившемся.    

— Круче  к ветру! — закричал Джаспер, собственноручно натягивая кливер.    

Куттер  быстро повернул против ветра, все его паруса заполоскали, «ветер дул ему в  лоб», как говорят моряки, и легкое суденышко отклонилось на сто футов от своего  прежнего курса. Как ни ловко и быстро все это было сделано, тускарора  действовал еще проворнее. Он схватил весло и начал грести с большой сноровкой и  опытностью. Жена ему помогала, и пирога быстро скользила по воде. Он гнал ее по  ветру на юго-запад, в сторону берега, держась как можно дальше от куттера,  чтобы тот не мог его настигнуть, когда переменит галс. Как ни быстро «Резвый»  рванулся вперед по ветру и как ни далеко он ушел, Джаспер знал, что ему скоро  придется лечь в дрейф, чтобы не слишком отклоняться от своего курса. Не прошло  и двух минут, как руль был положен налево, и легкое судно уже дрейфовало, чтобы  повернуть на другой галс.    

— Он  уйдет! — сказал Джаспер, одним взглядом определив относительное положение  куттера и пироги. — Ловкий негодяй гребет против ветра, и «Резвому» его не  догнать!    

— У  нас есть шлюпка! — воскликнул сержант, с юношеским задором собираясь  ринуться вдогонку за Разящей Стрелой. — Скорее спустим ее и погонимся за  ним!    

— Бесполезно.  Если бы на палубе был Следопыт, пожалуй, еще можно было бы попытаться, а без  него ничего не выйдет. Пока спустим шлюпку, пройдет три или четыре минуты, а  для Разящей Стрелы этого времени вполне достаточно, чтобы скрыться.    

И Кэп и  сержант видели, что Джаспер прав; в этом не усомнился бы даже и неопытный мореплаватель.  До берега оставалось менее полумили, и пирога скользила в его тени с такой  быстротой, что могла бы пристать к нему раньше, чем преследователи прошли бы  половину расстояния. Возможно, удастся захватить пустую пирогу, но это будет  никому не нужная победа. Даже если пирога и останется у Разящей Стрелы, ему  безопаснее не появляться на озере, а пробраться тайком к другому берегу лесом,  хотя это и более утомительно.    

Руль на  «Резвом» пришлось положить опять направо, и куттер, круто повернувшись, пошел  другим галсом, словно живое существо, увлекаемое инстинктом. Джаспер проделал  все это в полном молчании, его помощники сами знали свои обязанности и  действовали с точностью машин. Тем временем, пока на куттере происходили все  эти маневры, Кэп взял сержанта за пуговицу и повел его к двери каюты, где никто  не мог их услышать, и там открыл неиссякаемый кладезь своей премудрости.    

— Послушай,  брат Дунхем, — сказал он со зловещим видом, — этот случай требует  зрелого размышления и большой осмотрительности.    

— Жизнь  солдата, братец Кэп, такова, что требует непрерывного размышления и осмотрительности.  Если бы на этой границе мы пренебрегали тем или другим и зевали бы, с наших  голов давно уже содрали бы скальпы.    

— Но  поимку Разящей Стрелы я считаю одним «обстоятельством», а его побег    

— другим.  За них должен ответить.., как его там… Джаспер — Пресная Вода!    

— Это  и в самом деле «обстоятельства», брат, но противоречивые. Побег индейца — обстоятельство,  говорящее против парня, а то, что он задержал индейца, — обстоятельство в  его пользу.    

— Нет,  нет, одно обстоятельство нисколько не исключает другое, подобно двум  отрицаниям. Если хочешь последовать совету старого моряка, сержант, то, не  теряя ни секунды, прими меры, необходимые для безопасности судна и всех, кто  находится на его борту. Куттер бежит со скоростью шести узлов, а расстояния на  этом пруду очень короткие, поэтому к утру мы можем очутиться во французской гавани,  а к вечеру — во французской тюрьме.    

— А  это, пожалуй, верно. Как же ты посоветуешь мне поступить, шурин?    

— Я  нахожу, что ты должен сразу же посадить мастера Пресную Воду под замок; отправь  его вниз и приставь к нему стражу, а командование куттером передай мне. Ты  имеешь на это полное право, судно принадлежит армии, а ты командуешь  находящимися на нем войсками.    

Сержант  Дунхем более часа размышлял над этим предложением. Он умел действовать быстро,  когда приходил к определенному решению, но принимал его обдуманно и осторожно.  Постоянное наблюдение за солдатами гарнизона, вошедшее в привычку, позволило  ему узнать характер каждого, и у него давно сложилось о Джаспере хорошее  мнение. Но тонкий яд подозрения уже проник в его душу. Неудивительно, что  острое и, казалось, обоснованное недоверие, а также страх перед интригами и  уловками французов и, кроме того, особое предупреждение майора Дункана  вытеснили в его душе воспоминание о годах безупречного поведения Джаспера.  Попав в такое затруднительное положение, сержант решил посоветоваться с  квартирмейстером, с мнением которого как старшего по чину он полагал себя  обязанным считаться, хотя в настоящее время и не находился в его подчинении. Не  годится человеку, который сомневается при выборе решения, брать в советчики  того, кому хочется расположить его в свою пользу; в таких случаях спрошенный  почти наверняка постарается выразить мнение, совпадающее с мнением того, кто  спрашивает. В данном случае дело осложнилось тем, что Кэп уже успел рассказать  лейтенанту Мюру о происшествии по-своему, и это мешало беспристрастному  изложению дела. Старый моряк в своем рвении не преминул намекнуть квартирмейстеру,  на чью сторону он желал бы того склонить. И, если даже лейтенант Мюр испытывал  некоторые сомнения, он был слишком расчетлив и хитер, чтобы вызвать  недовольство и дяди и отца девушки, чьей руки он надеялся добиться. Все события  были представлены ему в таком свете, что он согласился с мыслью о необходимости  временно передать командование «Резвым» Кэпу в качестве меры предосторожности.  Мнение, высказанное Мюром, заставило сержанта прийти к окончательному решению,  которое он сразу принялся осуществлять.    

Не  вдаваясь ни в какие объяснения, сержант Дунхем просто заявил Джасперу, что  считает своим долгом временно отстранить его от командования куттером, которое  он передает своему шурину. На невольное и вполне естественное изумление,  выраженное Джаспером, он ответил спокойным замечанием, что военная служба  требует тайны и что характер возложенного на него поручения делает эту меру  необходимой. Хотя удивление Джаспера нисколько не уменьшилось, так как сержант  предусмотрительно и виду не подал о своих подозрениях, молодой человек,  привыкший к военной дисциплине, подчинился приказу. Он сам объявил своей  маленькой команде, что впредь, до особого приказа, она должна выполнять все  распоряжения Кэпа. Однако, когда Джасперу было сказано, что отстраняется не  только он, но и главный его помощник, которого за долгое плавание по озеру прозвали  лоцманом, он изменился в лице от глубокой обиды, но так быстро овладел собой,  что даже подозрительный Кэп ничего не заметил. Само собой разумеется, что при  существующих подозрениях довольно было ничтожного повода для самых худших  предположений.    

Как  только Джаспер с лоцманом ушли с палубы вниз, часовому, которого поставили у  люка, было отдано секретное предписание внимательно следить за обоими и не  позволять им выходить на палубу без ведома командира куттера, а также требовать  их скорейшего возвращения в каюту. Однако все эти предосторожности оказались  излишними. Джаспер и его помощник молча бросились на свои койки и не  поднимались с них до самого утра.    

— Ну,  а теперь, сержант, — сказал Кэп, став хозяином судна, — будь добр,  сообщи мне курс и расстояние, чтобы я вел куттер в нужном направлении.    

— Я  и понятия о них не имею, — ответил Дунхем, немало озадаченный этим  вопросом. — Мы должны как можно скорее добраться до стоянки у одного из  Тысячи Островов, где «высадимся, сменив отряд, который там находится, и получим  указания относительно наших дальнейших действий». Так почти слово в слово  написано в, приказе.    

— Но  ты умеешь набросать карту, наметить какие-нибудь точки и расстояния, чтобы я  мог проложить курс?    

— По-моему,  Джаспер ничем этим не пользовался, а просто шел, как нужно.    

— У  него не было карты, сержант Дунхем?    

— Ни  карты, ни даже огрызка пера. Наши моряки плавают по этому озеру, не пользуясь  картами.    

— Что  за чертовщина! Настоящие дикари! И ты полагаешь, сержант Дунхем, что я смогу  найти хоть один остров из тысячи, не зная ни его названия, ни местоположения,  ни даже курса и расстояния?    

— Что  до названия, брат Кэп, то его никто не знает, ни у одного острова из всей  тысячи его нет, поэтому тут ошибки быть не может. Что же до местоположения, то  никогда я там не бывал и ничего не могу тебе о нем сказать, но не думаю, что  это так уж важно, если только мы найдем острова. Не укажет ли нам путь  кто-нибудь из команды?    

— Погоди,  сержант, погоди минутку, сержант Дунхем. Если я буду командовать этим судном,  то не стану держать военный совет с коком или юнгой. Командир корабля — это  командир корабля, и он должен иметь собственное суждение, хотя бы даже ложное.  Ты опытный служака и понимаешь, что лучше командиру идти неправильным курсом,  чем вообще никуда не идти. Сам лорд первый адмирал не мог бы с достоинством  командовать судном, если бы спрашивал совета у рулевого всякий раз, когда хотел  бы выйти на берег. Нет, сэр, если мне суждено пойти ко дну, ничего не попишешь!  Но, черт побери, я и ко дну пойду как моряк, с достоинством!    

— Постой,  зять, я никуда не хочу идти, кроме поста у Тысячи Островов, куда нас послали.    

— Ну-ну,  сержант, чем спрашивать совета, прямого совета у какого-то там матроса, лучше я  обойду всю тысячу и осмотрю все острова один за другим, пока не найду того,  который нам нужен. Но есть еще один способ составить себе мнение и не проявить  невежества: надо выведать у этих матросов все, что они знают, я-то уж сумею все  из них выудить, а они будут думать, что нет человека опытнее меня. В море  иногда приходится смотреть в подзорную трубу, когда и глядеть-то не на что, или  бросать лот задолго до того, как нужно измерить глубину. И у вас в армии,  сержант, известно, как важно не только знать, но и делать вид, будто все  знаешь. В молодости я дважды плавал с капитаном, который управлял судном именно  таким способом; иногда это помогает.    

— Я  знаю, что сейчас у нас правильный курс, — сказал сержант, — но через  несколько часов мы будем у мыса, откуда нужно продвигаться с большой  осторожностью.    

— Дай-ка  я выкачаю из рулевого все, что он знает. Увидишь, не пройдет и нескольких минут,  как у него развяжется язык.    

Кэп в  сопровождении сержанта пошел на корму и остановился около рулевого, сохраняя  самоуверенный и спокойный вид человека, знающего себе цену.    

— Здорово  дует, сынок! — произнес он снисходительно, как капитан, удостаивающий беседой  подчиненного, к которому благоволит. — А что, у вас тут каждую ночь  поддувает такой береговой ветерок?    

— Да,  в это время года, сэр, — ответил матрос, прикоснувшись рукой к шляпе в  знак уважения к новому капитану и к тому же родственнику сержанта Дунхема.    

— И  у Тысячи Островов, полагаю, будет такой же. Скорее всего, ветер не переменится,  хотя со всех сторон у нас будет суша.    

— Когда  мы пройдем дальше на восток, сэр, ветер может перемениться, там нет настоящего  берегового ветра.    

— Вот  тебе и внутреннее море! Оно всегда может сыграть с тобой шутку вопреки всем  законам природы. А сказать к примеру, среди островов Вест-Индии можно одинаково  полагаться и на береговой и на морской ветер. Там в этом отношении нет никакой  разницы, но вполне понятно, что здесь, в этой пресноводной луже, все  по-другому. Ты, конечно, все знаешь, любезный, об этой Тысяче Островов?    

— Упаси  бог, мастер Кэп, никто о них ничего не знает. Это сущая головоломка и для  старых матросов на этом озере. Мы и названий их не знаем. Почти все они без  имени, как младенцы, что померли некрещеными.    

— Ты  католик? — резко спросил сержант.    

— Нет,  сэр, я человек равнодушный к религии и никогда не тревожусь о том, что меня не  тревожит.    

— Гм!  Равнодушный! Должно быть, это одна из новых сект, от которых столько бед в  нашей стране! — проворчал Дунхем; дед его был квакером из Нью-Джерси, отец  — просвитерианином [27],  а сам он, вступив в армию, примкнул к англиканской церкви.    

— Итак,  Джон, — продолжал Кэп, — или, кажется, тебя зовут Джек?    

— Нет,  сэр, меня зовут Роберт.    

— Да,  да, Роберт, но это все равно, что Джек или Боб. Оба имени хороши. Скажи, Боб, а  там, куда мы идем, хорошая якорная стоянка?    

— Бог  с вами, сэр! Мне известно о ней не больше, чем какому-нибудь мохоку или солдату  Пятьдесят пятого полка.    

— Вы  никогда не бросали там якорь?    

— Никогда,  сэр. Мастер Пресная Вода всегда пристает прямо к берегу.    

— Но,  прежде чем подойти к городу, вы, конечно, бросаете лот и, как водится,  смазываете его салом? [28].    

— Сало!  Город! Господь с вами, мастер Кэп, города там нет и в помине, а сала вполовину  меньше, чем у вас на подбородке.    

Сержант  криво усмехнулся в ответ на шутку, но его шурин этого не заметил.    

— Неужто  там нет ни церковной колокольни, ни маяка, ни крепости? Но есть же там, по крайней  мере, гарнизон, как вы здесь говорите?    

— Если  хотите знать, спросите сержанта Дунхема, сэр! Весь гарнизон — на борту  «Резвого».    

— Но  через какую протоку, Боб, по-твоему, удобнее подойти к острову — через ту, по  которой ты шел в последний раз, или.., или.., или через другую?    

— Не  могу сказать, сэр. Я не знаю ни той, ни другой.    

— Но  не спал же ты у штурвала, дружище?    

— Не  у штурвала сэр, а на баке, на своей койке. Пресная Вода отправлял нас вниз  вместе с солдатами, всех, кроме лоцмана, и мы понятия не имеем об этом  переходе. Он всегда так поступал, подходя к островам и уходя от них. И, хоть  убейте, я ровно ничего не знаю ни о протоке, ни о том, какой курс брать у  островов. Это знают только Джаспер и лоцман.    

— Вот  тебе и «обстоятельство», сержант! — сказал Кэп, отходя с зятем в сторону. —  Здесь на судне сведений-то и выкачивать не у кого; едва возьмешься за ручку  насоса, как через край уже бьет невежество. Как же, черт побери, смогу я найти  путь к этому посту?    

— То-то  и дело, брат Кэп, легче задать вопрос, чем на него ответить. А разве нельзя  как-нибудь вычислить курс? Я думал, что для вас, океанских моряков, это сущая  безделица! Мне часто приходилось читать о том, как они открывали острова.    

— Читать-то  ты читал, брат, но мое открытие будет самым великим, потому что я открою не  просто какой-то остров, а один остров из тысячи. Если бы на палубу уронили  иголку, я бы ее нашел, хоть я и немолод, но вряд ли мне удалось бы найти иголку  в стоге сена.    

— Однако  моряки, плавающие по этому озеру, каким-то образом находят нужные им места.    

— Если  я не ошибаюсь, сержант, местоположение этого поста или блокгауза держится в строгой  тайне?    

— Да,  и принимаются все меры предосторожности, чтобы враг не мог узнать, где он  находится.    

— И  ты надеешься, что я, человек, незнакомый с вашим озером, найду это место без  карты, не зная ни курса, ни расстояния, ни широты, ни долготы, без промера и,  черт побери, без сала! Позволь тебя спросить, не думаешь ли ты, что моряк ведет  корабль нюхом, как собака Следопыта?    

— Все-таки,  брат, ты мог бы кое-что узнать, расспросив рулевого. Мне сдается, что этот молодец  только прикидывается, будто ничего не знает.    

— Гм!  Все это смахивает на новое «обстоятельство». Право, «обстоятельств» накопилось  столько, что трудно докопаться до истины. Но мы выведаем, что знает этот  парень.    

Кэп и  сержант вернулись на прежнее место около штурвала, и моряк возобновил свои расспросы.    

— А  ты ненароком не знаешь широты или долготы этого острова, паренек? —  спросил он.    

— Чего,  сэр?    

— Широты  или долготы, а может быть, той и другой, это безразлично. Мне просто любопытно,  как на пресной воде обучают молодых матросов.    

— Мне  и самому безразлично, сэр, только я никак не пойму, что вы хотите сказать.    

— Что  я хочу сказать? А ты знаешь, что такое широта?    

— Не-ет,  сэр, — нерешительно ответил матрос. — Впрочем, кажется, это  французское название верхних озер.    

Кэп даже  присвистнул и запыхтел, как мехи испорченного органа.    

— Широта  — французское название верхних озер! А не знаешь ли ты, что такое долгота, сынок?    

— Кажется,  знаю, сэр. Пять с половиной футов, уставный рост для солдат на службе его величества.    

— Вот  тебе и долгота, сержант! Он нашелся так же быстро, как брас поворачивает рею! А  что такое градусы, минуты и секунды, ты уж наверняка знаешь?    

— Да,  сэр, уж градусы-то я знаю, а минуты и секунды — это длинные и короткие лаглини [29]. Тут мы не собьемся  — не хуже морских матросов.    

— Черт  побери, брат Дунхем, вера и та не поможет на этом озере, хоть и говорят, что  она горами двигает. Будь ты семи пядей во лбу, ничего тут не сделаешь. Ладно,  паренек, а не разбираешься ли ты в азимутах, в вычислении расстояния и в чтении  показаний компаса?    

— Насчет  первого не скажу, сэр, а вот расстояния все мы знаем, мы их отмеряем от одной  точки до другой. Ну, а по части чтения по компасу я заткну за пояс любого  адмирала флота его величества. Норд, норд к осту, норд, норд-ост, норд-ост к  норду, норд-ост; норд-ост к осту, ост-норд-ост, ост к норд-норд-осту, сэр…    

— Хватит,  хватит! От твоих заклинаний еще ветер переменится. Сержант, для меня все  ясно, — сказал Кэп, опять отойдя и понизив голос, — нам нечего  надеяться выудить что-нибудь из этого парня. Еще часа два я буду держаться  прежнего курса, а затем лягу в дрейф и брошу лот, а там уж будем действовать в  зависимости от обстоятельств.    

Сержант  не стал возражать, будучи весьма чувствительным к этому слову. Час был поздний,  и ветер, как всегда к ночи, стал утихать; поэтому, не видя в ближайшем будущем  никаких помех для дальнейшего плавания, старый ветеран устроил себе из паруса  тут же, на палубе, постель и вскоре заснул крепко, как спят солдаты. Кэп  продолжал прохаживаться по палубе. При его железном здоровье усталость была ему  нипочем, и он всю ночь так и не сомкнул глаз.    

Сержант  проснулся, когда уже давно наступил день, и восклицание изумления, вырвавшееся  у него, едва он вскочил на ноги и осмотрелся вокруг, было слишком громким даже  для человека, который привык, чтобы все слышали его зычный голос. Погода резко  переменилась. Туман со всех сторон застлал горизонт, видно было только на  полмили вокруг, покрытое пеной озеро бушевало. «Резвый» лежал в дрейфе. Из  короткого разговора со своим шурином сержант узнал, как совершилась эта  удивительная и внезапная перемена.    

По  словам Кэпа, к полуночи ветер совсем стих. Он собирался лечь в дрейф и бросить  лот, потому, что впереди уже вырисовывались острова, как вдруг около часа ночи  задул северо-восточный ветер с дождем; тогда он взял курс на северо-запад,  зная, что нью-йоркский берег находится на противоположной стороне. В половине  второго он спустил стаксель, зарифил грот, бинет. В два ему пришлось взять  второй кормовой риф, в половине третьего — остальные рифы и лечь в дрейф.    

— Говорить  нечего, сержант, судно ведет себя хорошо, но ветер дует с силой выпущенного из  пушки ядра весом в сорок два фунта! Никак я не думал, что подобный шквал может  налететь здесь, в этакой луже, как ваше пресноводное озеро, за которое я бы и  гроша ломаного не дал. Впрочем, у него теперь более естественный вид, и если  бы… — он с отвращением выплюнул воду, попавшую ему в рот, когда его лицо обдало  брызгами, — и если бы еще эта проклятая вода была соленой, все было бы  отлично.    

— А  сколько времени мы идем этим курсом, шурин, — осведомился осторожный  солдат, — и с какой скоростью?    

— Да  часа два, а то и три. Первое время куттер несся, как добрый рысак. Но теперь-то  мы на открытом месте. Сказать правду, соседство этих островов мне не  понравилось, хоть они были и с наветренной стороны, я сам стал к рулю и на лигу  или на две отвел от них судно на простор. Ручаюсь, теперь мы у них под ветром.  Я говорю «под ветром», потому что иногда даже неплохо иметь с наветренной  стороны один или даже полдюжины островов, но, если их тысяча, лучше как можно  скорее ускользнуть им под ветер,.. Нет, нет, вон они там, в тумане, эти чертовы  острова, и пусть там остаются. Чарльзу Кэпу нет до них никакого дела!    

— Отсюда  не более пяти или шести лиг до северного берега, шурин; я знаю, что там есть просторная  бухта, не худо бы посоветоваться о нашем положении с кем-нибудь из команды,  конечно, если мы не решим позвать наверх Джаспера — Пресную Воду и не поручим ему  отвести нас обратно в Осуиго? И думать нечего, что при таком ветре, дующем нам  прямо в лоб, мы доберемся до поста.    

— Сержант,  у меня есть серьезные причины возражать против всех твоих предложений.  Во-первых, если командир признается в своем невежестве, это подрывает  дисциплину. Ладно уж, зятек, я понимаю, почему ты качаешь головой, но ничто так  не вредит дисциплине, как признание в своем невежестве. Я когда-то знавал  капитана, который целую неделю шел неверным курсом, чтобы не сознаться в своей  ошибке, и просто удивительно, как стала его уважать вся команда именно потому,  что никто не мог его понять.    

— Ну,  брат Кэп, на соленой воде это еще сойдет, а на пресной вряд ли. Лучше  освободить из-под ареста Джаспера, чем разбиться со всем отрядом о канадский  берег.    

— И  угодить во Фронтенак! Нет, сержант, «Резвый» в верных руках и лишь теперь себя  покажет при искусном управлении. Мы в открытых водах, и только сумасшедший  решится подойти к берегу при таком шторме. Я буду стоять все вахты, и нам не  страшна никакая опасность, кроме той, что возможна при дрейфе, а для такого  легкого и низкого судна она не так уж велика. Предоставь дело мне, сержант, и я  ручаюсь тебе добрым именем Чарльза Кэпа, что все пойдет прекрасно.    

Сержанту  Дунхему пришлось уступить. Он питал величайшее доверие к мореходному искусству  своего родственника и не сомневался, что тот, управляя куттером, его вполне  оправдает. С другой стороны, недоверие, как и любовь, растет, если давать им  пищу, и он так боялся измены, что готов был вручить судьбу всей экспедиции кому  угодно, только не Джасперу. Из уважения к истине мы вынуждены сознаться, что  сержантом руководило еще одно соображение. Ему было поручено дело, которое  полагалось возложить на офицера, и майор Дункан вызвал сильное недовольство  среди младших офицеров гарнизона, доверив его человеку в скромном чине  сержанта. Дунхем понимал, что вернуться в крепость, даже не добравшись до  места, означало бы потерпеть неудачу, за которой последует наказание, и на его  место сразу назначат другого, чином постарше.    

 Глава 16    

     

Без меры,  без начала, без конца,     

Великолепно  в гневе и в покое,     

Ты в  урагане — зеркало творца,     

В  полярных льдах и в синем южном зное     

Всегда  неповторимое живое.     

Твоим  созданьям имя — легион,     

С тобой  возникло бытие земное,     

Лик  вечности, невидимого трон,     

Над всем  ты царствуешь, само себе закон.     

Байрон.  «Чайльд-Гарольд»    

     

Когда  совсем рассвело, те пассажиры «Резвого», которые свободно могли располагать  собой, вышли на палубу. Пока волнение на озере было не очень велико, куттер,  по-видимому, все еще находился с подветренной стороны островов; но все, кто  знал нрав Онтарио, понимали, что им предстоит испытать жестокий осенний шторм,  какие часты в этом краю. Нигде по всему горизонту не было видно земли, и эта  печальная пустынность придавала огромным водным просторам таинственное и  мрачное величие. Зыбь, или, как говорят сухопутные жители, волна, была короткой  и с пенистыми гребнями; дробилась она здесь быстрее, чем длинная океанская  волна, а вода, обычно соперничавшая своим чудесным оттенком с глубокой синевой  южного неба, теперь стала зеленой и угрюмой; трудно было поверить, что еще  совсем недавно она искрилась под яркими солнечными лучами.    

Солдатам  скоро надоело наблюдать эту картину; один за другим они спустились вниз; на палубе  остались только матросы, сержант, Кэп, Следопыт, квартирмейстер и Мэйбл. Тень  печали легла на лицо девушки; ее уже посвятили в истинное положение дел на  «Резвом», но все ее просьбы вернуть Джасперу права капитана ни к чему не  привели. Следопыт провел бессонную ночь в размышлениях и еще более утвердился в  своем прежнем мнении, что юноша невиновен; он тоже горячо ходатайствовал за  друга, но, как и Мэйбл, ничего не добился.    

Прошло  несколько часов, ветер заметно крепчал, волнение увеличивалось; куттер сильно  качало, квартирмейстер и Мэйбл тоже покинули палубу. Кэп несколько раз делал  повороты по ветру, и теперь можно было не сомневаться, что куттер относит в  открытую и самую глубокую часть озера; волны разбивались о него с чудовищной  силой, и только очень прочное и выносливое судно могло устоять в борьбе с ними.  Но все это нисколько не тревожило Кэпа; напротив, подобно тому как гончая  настораживает уши при звуке охотничьего рога, а боевой конь бьет копытами и  храпит, услышав дробь барабана, так и разыгравшийся шторм пробудил в бывалом  моряке все его мужество; вместо того чтобы заниматься придирчивой и  высокомерной критикой, не допускающей никаких возражений, вместо того чтобы  пререкаться по пустякам и раздувать всякую мелочь, он стал обнаруживать  качества отважного и опытного моряка, каким и был в действительности. Команда  очень скоро прониклась уважением к его знаниям; правда, матросов удивляло  исчезновение прежних капитана и лоцмана, по поводу чего им не дано было никаких  объяснений, но они уже беспрекословно и охотно выполняли все приказания нового  начальника.    

— Оказывается,  зятек, эта пресная лужа может показать себя! — воскликнул Кэп около полудня,  потирая руки, довольный тем, что ему еще раз пришлось схватиться со  стихией. — Ветер напоминает добрый старый шторм, а волны, как ни странно,  здорово похожи на водяные валы в открытом море. Это мне по душе, право, по  душе, сержант! Пожалуй, я начну уважать ваше озеро, если оно будет так злиться  еще хотя бы сутки!    

— Земля! —  крикнул вахтенный на баке. Кэп поспешил к нему. И в самом деле, сквозь сетку  дождя на расстоянии примерно полумили виднелся берег, и куттер несся прямо на  него. Старый моряк уже хотел скомандовать: «Приготовиться к повороту  фордевинд!» — но более хладнокровный сержант остановил его.    

— Если  мы подойдем чуть ближе, — сказал он, — то, возможно, выясним, что это  за место. Многие из нас хорошо знают американский берег в этой части озера, а  нам важно определить, где мы находимся.    

— Весьма  справедливо, весьма справедливо! Если это хоть мало-мальски возможно, будем  держаться прежнего курса. А что это там такое, с наветренной стороны? Что-то  вроде пологого мыса…    

— Да  это же наш гарнизон, клянусь богом! — воскликнул сержант, который своим  наметанным глазом скорее различил военные укрепления, чем его менее опытный  родственник.    

Сержант  не ошибся. Перед ними, без сомнения, лежала крепость, хотя очертания ее в  густой пелене дождя казались расплывчатыми и смутными, как бывает в вечерних  сумерках или в предрассветной дымке. Скоро стали видны низкие, обложенные  зеленеющим дерном крепостные валы, серые палисады, еще более потемневшие от  дождя, кровли одного-двух строений, высокий одинокий флагшток и на нем флаг,  так сильно надутый непрерывной струей ветра, что его неподвижные контуры  казались висящим в воздухе чертежом. И никаких признаков жизни! Даже часовой и  тот, как видно, укрылся от дождя под крышей. На «Резвом» сперва подумали, что  их судно осталось незамеченным. Но бдительный пограничный гарнизон,  оказывается, не дремал. Вероятно, кто-то из дозорных уже сообщил о появлении  куттера; сначала показались один-два человека, а вскоре весь крепостной вал,  обращенный к озеру, был усеян людьми.    

Окружающий  ландшафт поражал своеобразной величественной и суровой красотой. Шторм бушевал  не ослабевая. Казалось, он никогда не кончится, словно в этом уголке земли  сроду не бывало тишины и покоя. Ветер ревел беспрерывно, а беснующееся озеро  отвечало его тоскливому мощному вою шипением разлетающихся брызг и грохотом  грозного прибоя. Моросящий дождь, словно завеса редкого тумана, скрадывал линии  пейзажа, придавая ему таинственность, а ощущение бодрости, порождаемое видом  бушующих стихий, притупляло обычные неприятные ощущения, охватывающие человека  в подобные минуты. Темный бескрайний лес вздымался сплошной стеной, огромный,  мрачный и непроницаемый, и взор, подавленный грандиозностью первобытной  природы, отдыхал только на отдельных, мимолетно схваченных приметах жизни в  крепости и вокруг нее.    

— Они  увидели нас, — сказал сержант, — и наверняка думают, что мы вернулись  из-за шторма и будем держаться подветренной стороны гавани, чтобы переждать  непогоду. Вон и сам майор Дункан, на северо-восточном бастионе; я узнал его по  росту, да и офицеры столпились вокруг него!    

— А  что, сержант, пожалуй, и впрямь стоило бы войти в устье реки и спокойненько  отстояться на якоре, а там пусть себе потешаются над нами! Кстати, мы могли бы  высадить на берег мастера Пресную Воду и избавить наш корабль от его  присутствия.    

— Да,  это бы неплохо… Но хоть я и никудышный моряк, а отлично знаю, что отсюда в реку  не войти. Ни одно судно на этом озере не может при таком шторме пристать к  берегу с наветренной стороны. Да здесь в такую бурю не найдешь и подходящей  якорной стоянки.    

— Пожалуй,  ты прав, я и сам теперь вижу… И, как ни соблазнителен для вас, жителей суши,  вид земли, нам придется от нее уйти. Что до меня, то во время бури я бываю  доволен только тогда, когда уверен, что земля далеко позади.    

«Резвый»  настолько приблизился к берегу, что необходимо было немедленно положить его на  другой галс и снова выйти на открытую воду. По распоряжению Кэпа, поставили  штормовой стаксель, спустили гафель и повернули направо. Легкое суденышко,  казалось, играло с водой и ветром: оно то ныряло, как утка, то, слушаясь руля,  быстро поднималось и опять скользило по гребням валов, гонимое попутным ветром.  Куттер с такой быстротой летел вперед, что крепость и группы встревоженных  наблюдателей на валу очень скоро растаяли в тумане, хотя земля еще долго  виднелась с левого борта. Чтобы держать куттер по ветру, были приняты все  необходимые меры, и он, покачиваясь на волнах, снова начал свой тяжкий путь к  северному берегу.    

Шли  часы, не принося никаких перемен; ветер все больше свежел. Даже придирчивый Кэп  милостиво согласился, что начинается знатный шторм. С заходом солнца «Резвый»  повернул фордевинд, чтобы в темноте не наткнуться на северный берег. Около  полуночи временный капитан, задавая команде разные наводящие вопросы, получил  общее представление о величине и форме озера и решил, что они находятся  приблизительно на одинаковом расстоянии от обоих берегов. Высота и длина  водяных валов подтверждали это предположение. Надо сказать, что пресная водица,  которую Кэп еще за сутки до того ехидно высмеивал, теперь начала внушать ему  почтение.    

После  полуночи ярость урагана достигла небывалой силы. Кэп вынужден был признать, что  не в состоянии бороться с такой бурей. Огромные массы воды злобно обрушивались  на палубу маленького судна, заставляя его содрогаться, и, несмотря на его прекрасные  мореходные качества, волны догоняли его и грозили раздавить своей тяжестью.  Матросы «Резвого» уверяли, что им еще никогда не приходилось бывать в такой  переделке, и это была правда, потому что, отлично зная все реки, мысы и гавани  Онтарио, Джаспер, не дожидаясь урагана, конечно, заранее отвел бы куттер  поближе к берегу и поставил бы его на якорь в безопасном месте. Но Кэп считал  ниже своего достоинства спрашивать совета у мальчишки капитана, все еще  томившегося внизу, и решил действовать, как положено старому морскому волку в  открытом океане.    

Был час  ночи, когда опять подняли шторм-стаксель и убрали грот, после чего куттер пошел  попутным ветром, и хотя почти все паруса были убраны, маленькое судно с честью  оправдывало данное ему название. Восемь часов подряд оно поистине резво бежало  вперед, состязаясь в скорости с чайками, которые, обезумев, беспорядочно  кружили над ним, видимо, боясь упасть в кипящий котел озера. Забрезжил рассвет,  но мало что изменилось. Горизонт сузился, и хмурое небо как будто смешалось с  клокочущими валами; казалось, две взбунтовавшиеся стихии — вода и ветер — накинулись  друг на друга и вступили в единоборство.    

Все это  время команда и пассажиры куттера были обречены на вынужденное бездействие.  Джаспер и лоцман все еще сидели внизу; но, как только качка несколько  уменьшилась, почти все, кроме них, выбрались на палубу. Завтрак прошел в полном  молчании, все переглядывались, как бы задавая друг другу безмолвный вопрос: чем  кончится эта борьба стихий? Один только Кэп оставался невозмутимым. -Чем  сильнее бушевал шторм, тем больше прояснялось его лицо, тем тверже становилась  походка, тем уверенней делались движения, ибо тут у него появилась возможность  проявить все свое мастерство и мужество. Он стоял на баке, раскачиваясь, по  привычке моряков, всем телом, и смотрел на пенящиеся гребни волн, оставлявшие  за кормой серебристый след, как будто в своем быстром полете они устремлялись  ввысь, к небесам.    

И в эту  торжественную минуту неожиданно раздался чей-то возглас:    

— Парус!    

На таком  безлюдном и пустынном озере, как Онтарио, трудно было ожидать встречи с другим  судном. Сам «Резвый» казался всем, кто на нем находился, одиноким путником,  пробирающимся сквозь дремучий лес, а встреча двух судов напоминала встречу двух  охотников, блуждающих под необъятным лиственным шатром, который покрывал в те  времена миллионы акров американской земли. Бурная погода придавала появлению  чужого корабля романтический, почти нереальный характер. Только Кэп  рассматривал неожиданное явление опытным глазом моряка, видавшего всякие виды,  но даже его железные нервы были потрясены этой фантастической картиной.    

Незнакомое  судно виднелось на расстоянии около двух кабельтовых от «Резвого». Оно шло у  куттера под ветром таким курсом, что тому предстояло пройти в нескольких ярдах  от него. Корабль был великолепно оснащен, и самый взыскательный глаз не мог бы  обнаружить сквозь туманную завесу дождя ни малейшего изъяна в его корпусе или в  оснастке. Из всех парусов на нем был поднят только крепко зарифленный  грот-марсель и два штормовых стакселя, на передней и на задней мачтах. Хотя  могучий ветер напирал на судно с такой силой, что оно кренилось набок, почти  чертя бортом воду, корпус его выпрямлялся каждый раз, когда его поднимала  бурная волна с подветренной стороны. Рангоут на нем был в полном порядке, и  корабль шел быстро, легко, делая около четырех узлов.    

— Этот  молодчик, как видно, хорошо знает, куда держит путь, — заметил Кэп, в то  время как куттер с быстротой ветра несся навстречу чужому судну, — он  смело правит к югу. Наверное, твердо надеется найти там гавань или надежную  якорную стоянку. Надо быть не в своем уме, чтобы очертя голову мчаться, если не  знать курса, хотя, возможно, ветер гонит его так же, как и нас.    

— Ну  и попали мы в переделку, капитан! — ответил матрос, к которому обращался  Кэп. — Это французское королевское судно «Ли-Май-Кольм» [30], оно держит курс на  Ниагару, там у них гавань и гарнизон. Да, капитан, попали мы в переделку!    

— Пропади  он пропадом! Сразу видать, что французишка: не успел он завидеть английский корабль,  как уж поджилки у него затряслись, скорей спешит укрыться в гавани!    

— Хорошо  бы и нам сделать то же, — возразил матрос, озабоченно кивая  головой, — а то занесет нас вперед, в глубь вон той бухты, и бог весть,  удастся ли нам вернуться оттуда живыми!    

— Ну-ну,  любезный, только не вешать носа, только не вешать носа! Разве мало нам места  тут, на воде, и разве у нас под ногами не доброе английское судно? Мы не  какие-нибудь дрянные лягушатники, чтобы прятаться в гавани, чуть подует  ветерок! Эй, не зевать на руле, сэр!    

Предостережение  было нелишним: «Резвому» угрожала опасность налететь на француза. Куттер бежал  прямо навстречу «Монкальму», расстояние между ними уже не превышало ста ярдов,  и было сомнительно, смогут ли они благополучно разминуться.    

— Лево  руля, — не своим голосом закричал Кэп, — лево руля! Проходить у него  под кормой!    

Команда  французского корабля собралась на палубе с наветренной стороны, несколько мушкетов  уже нацелились на англичан, как бы приказывая им держаться на расстоянии. С  борта «Резвого» было видно, как противники размахивают руками, но озеро так  разгулялось, что ни о каких военных действиях не могло быть и речи. Вода  выливалась из жерла двух или трех легких пушек на борту корабля, но никто и не  думал стрелять из них при таком урагане. Черные бока «Монкальма» угрожающе  блестели, вздымаясь над водой, ветер свистел в снастях и завывал на тысячи  ладов, заглушая крики французов.    

— Пусть  надрывают глотки, — ворчал Кэп. — Не такая нынче погодка, чтобы  шептаться. Лево руля, сэр, лево руля!    

Рулевой  повиновался, и первый налетевший вал подбросил «Резвый» почти к самому французскому  кораблю, так что даже почтенный старый моряк испуганно отпрянул, смутно  опасаясь, как бы при следующей волне бушприт куттера не ударился о его борт. Но  этого не случилось. Выпрямив крен, «Резвый», как готовая к прыжку пантера,  ринулся вперед, еще мгновение — и он проскользнул за кормой у вражеского судна,  чуть не задев его бизань-мачту своим гафелем.    

Молодой  француз, капитан «Монкальма», вскочил на гакаборт, улыбнулся и с преувеличенной  любезностью, свойственной многим представителям его нации, даже когда они  совершают самые низкие поступки, взмахнул шляпой, приветствуя проходивший мимо  куттер. При невозможности личного общения в этом жесте учтивости выразились и  французское bonhomie [31]  и тонкий вкус, но у Кэпа они не вызвали ответных чувств: он был для этого  слишком прямолинеен — черта, свойственная англичанам; напротив, он угрожающе  потряс кулаком и пробормотал:    

— Эх,  счастье твое, что нет у меня на борту орудий, уж задал бы я тебе трепку! Не  миновать бы тебе вставлять новые стекла в иллюминаторы! Ведь он смеялся над  нами, сержант!    

— Простая  вежливость, зять, — возразил тот и отдал французу честь, ибо считал своим  солдатским долгом ответить на приветствие, — простая вежливость, чего еще  можно ждать от француза? А что у него там на уме, не скоро разберешь!    

— Он,  уж наверное, не зря болтается по озеру в такую погодку. Ну, да черт с ним,  пусть прячется в своей гавани, коли он туда доберется, а мы, как истые  английские моряки, останемся хозяевами на озере.    

Это  звучало очень торжественно, и все-таки Кэп не без зависти следил глазами за  огромным черным корпусом «Монкальма», за его раздувающимся гротмарселем и  расплывчатыми очертаниями снастей, которые виднелись все менее отчетливо, пока  совсем не растаяли во мгле, словно призрачная тень. Кэп с радостью последовал  бы за кораблем, если бы осмелился; по правде говоря, мысль провести еще одну  штормовую ночь среди волн, беснующихся вокруг их судна, была малообнадеживающей.  Но гордость моряка мешала ему выдать свою тревогу, тем более что находившиеся  на его попечении неопытные путешественники слепо доверяли его знаниям и  мастерству.    

Прошло  еще несколько часов, и плотная тьма увеличила грозившую «Резвому» опасность.  Шторм на время несколько утих, и Кэпу пришло в голову опять идти по ветру.  Куттер всю ночь лежал в дрейфе, как прежде, лишь изредка поворачивая на другой  галс, чтобы в темноте случайно не наткнуться на берег. Бесполезно описывать все  события этой ночи. Она была похожа на любую штормовую ночь. Килевая качка,  грохот волн, шипенье брызг, непрерывный вой ветра, удары, ежеминутно грозящие  гибелью маленькому суденышку, когда оно ныряло в набегавшую волну, и, что самое  опасное, — быстрый дрейф. Такелаж хорошо выдерживав шторм, и паруса были  крепко зарифлены, но «Резвый» был очень легким судном, и минутами казалось, что  гребни валов накроют его и стремительно унесут с собой.    

В эту  ночь Кэп проспал крепким сном несколько часов, но, чуть забрезжило утро, кто-то  тронул его за плечо. Подняв голову, он увидал Следопыта. С той минуты, как  начался шторм, проводник почти не показывался на палубе; врожденная скромность  подсказывала ему, что на судне должно распоряжаться только морякам, и он  оказывал капитану куттера такое же доверие, какого потребовал бы на лесной  тропе к своему собственному умению и опыту. Но теперь он счел себя вправе вмешаться  и сделал это с отличавшей его прямотой.    

— Сон  сладок, мастер Кэп, — проговорил он, как только моряк открыл глаза и  очнулся, — сон сладок, я это знаю по себе, но жизнь еще слаще. Оглянитесь  кругом и скажите сами, пристало ли командиру спать в такую минуту?    

— Что  такое.., что такое, мастер Следопыт? — пробурчал Кэп, когда к нему  постепенно вернулась способность соображать. — И вы, оказывается,  записались в лагерь ворчунов? А я-то на суше восхищался находчивостью, с какой  вы без компаса продирались сквозь непроходимые дебри, а когда мы вышли на воду,  не мог нарадоваться вашей скромности и выдержке — они нисколько не уступали  вашему знанию своего дела. Признаюсь, я меньше всего ожидал услышать такую  отповедь от вас!    

— Что  до меня, мастер Кэп, то я хорошо знаю свои таланты, знаю и свое место; я бы не  стал никого обременять советами, но не забывайте, что с нами Мэйбл Дунхем, а  это уже совсем другое дело. И у Мэйбл есть свои таланты, но она не так  закалена, как мы, она нежная и хрупкая. Да так оно и должно быть. О ней-то и  идет речь, а вовсе не обо мне!    

— Ага..,  начинаю понимать… Мэйбл славная девушка, любезный друг, но она дочь солдата и  племянница моряка, не к лицу ей быть чересчур робкой и чувствительной во время  урагана. Неужто она струсила?    

— Нет,  нет, речь совсем не о том! Мэйбл хотя и женщина, но рассудительна и умеет  молчать. Я от нее ни слова не слыхал о том, что произошло на «Резвом». А  все-таки, я думаю, ей бы очень хотелось, чтобы Джаспера — Пресную Воду вернули  на прежнее место и на куттере все пошло бы по-старому. Это понятно. Такова  человеческая натура!    

— Да  уж, не иначе! Оно и видно, что Мэйбл девица, и вдобавок из семьи Дунхемов.  Первый встречный для нее лучше родного дяди, а всякий проходимец знает больше,  нежели старый моряк! Такова человеческая натура, мастер Следопыт! А я не такой  человек, черт возьми, чтобы хоть на дюйм отклониться вправо или влево от  намеченного курса из-за причуд дерзкой девчонки двадцати лет от роду! Или даже  тех… — тут Кэп слегка понизил голос, — или даже тех, кто только и умеет,  что вытягиваться в струнку на парадах Пятьдесят пятого пехотного его величества  полка. Не для того я сорок лет бороздил моря, чтобы здесь, в этой пресной луже,  меня учили, что такое человеческая натура!.. Ну и упорный же ураган! Дует так,  будто сам Борей раздувает мехи… Но что это там такое, с подветренной  стороны? — Моряк даже потер глаза от удивления. — Берег! Это так же  верно, как то, что меня зовут Кэпом. Берег, берег, да еще крутой!    

Следопыт  ответил не сразу. Он следил за выражением лица собеседника, качая головой и не  скрывая тревоги.    

— Берег!  Это так же верно, как то, что мы — на «Резвом», — повторил Кэп,    

— берег  под ветром, без малого в одной миле от нас, да еще со здоровенной грядой  бурунов, какой, пожалуй, не встретишь на всем побережье Лонг-Айленда!    

— Ну  и как, это утешительно для нас или наоборот? — спросил Следопыт.    

— Э-э,  утешительно, неутешительно! Ни то, ни другое! Нет, конечно, ничего  утешительного в этом нет, но если вы думаете, что неутешительное может  обескуражить моряка, то вы очень ошибаетесь. В лесах вас ведь ничто не может  обескуражить, не правда ли, любезный друг?    

— Как  будто нет.., нет как будто. Когда опасность велика, я напрягаю все свои  способности, чтобы заметить и распознать ее, а затем стараюсь от нее  избавиться; иначе мой скальп уже давно сушился бы в вигваме какого-нибудь  минга. На озере же я не умею отыскивать след, и мой долг подчиняться; но нельзя  забывать, что на борту с нами такая девушка, как Мэйбл Дунхем. А вот идет ее  отец. Конечно, он и сам беспокоится за свою дочь.    

— Мы,  кажется, попали в трудное положение, брат, — сказал сержант,  присоединившись к ним, — судя по тому, что я понял из разговора двух  матросов на баке.., они говорят, что наш куттер уже не может добавить ни одного  паруса, а ветер так силен, что нас прибьет к берегу не позднее чем через час  или два. Или это у них от страха глаза велики, как ты думаешь, а, зять?    

Кэп  ничего не ответил, он с унылым видом всматривался в берег, потом взглянул в  наветренную сторону, и лицо его исказилось от злобы, словно он готов был сам  броситься в драку с ветром.    

— Что  скажешь, брат? Пожалуй, следует послать за Джаспером, — продолжал  сержант, — и посоветоваться с ним, как быть дальше. Здесь французов нечего  бояться, а при таких обстоятельствах парень еще, может быть, спасет нас от  кораблекрушения…    

— Вот-вот,  все зло и происходит от этих проклятых обстоятельств! Ладно, велите позвать молодчика.  Да, прикажите его позвать. Бьюсь об заклад, что, ловко задавая ему вопросы, я  выужу у него правду.    

Не успел  еще самонадеянный Кэп дать согласие, как уже послали за Джаспером. Юноша явился  немедленно. Весь его вид и выражение лица говорили о том, как он подавлен и  унижен, и наблюдавшие за ним Кэп и сержант приписали это тому, что измена его  разоблачена. Поднявшись на палубу, Джаспер прежде всего окинул тревожным  взглядом местность, чтобы выяснить, где находится куттер. И одного этого  взгляда было достаточно, чтобы оценить опасность, грозившую судну. Как и всякий  матрос, он сначала поглядел на небо с наветренной стороны, потом обвел глазами  горизонт и остановил взор на крутом берегу с другой стороны. И ему сразу стало  понятно истинное положение «Резвого».    

— Я  послал за вами, мастер Джаспер, — начал Кэп, стоявший на баке, скрестив на  груди руки и раскачиваясь с важным видом, — чтобы получить сведения о  гавани, находящейся у нас под ветром. Не хочется думать, что вы так далеко  зашли в своей злонамеренности, чтобы пожелать утопить всех нас, а особенно  женщин. И я полагаю, вы поступите, как подобает мужчине, и поможете нам отвести  куттер на безопасную стоянку, чтобы переждать этот дурацкий шторм.    

— Я  готов скорее умереть, нежели видеть Мэйбл Дунхем в беде, — серьезно  отвечал юноша.    

— Я  это знал, о, я это знал! — воскликнул Следопыт, ласково похлопывая юношу  по плечу. — Этот мальчик верней и надежней компаса, который когда-либо  выводил человека на границу или на правильную тропу. Тяжкий грех возводить  поклеп на такого парня!    

— Гм!.. —  пробурчал Кэп. — «Особенно женщин»… Словно им угрожает большая опасность,  нежели всем остальным. Впрочем, все это пустяки, молодой человек. Надеюсь, мы  поймем друг друга, говоря в открытую, как моряк с моряком. Знаете ли вы  какую-нибудь гавань в этой местности у нас под ветром?    

— Такой  гавани здесь нет. В этом конце озера есть, правда, большая бухта, но никто из  нас ее не знает и войти в нее очень трудно.    

— А  это побережье под ветром? Оно тоже выглядит не очень приветливо.    

— Там  тянутся непроходимые леса, с одной стороны — до устья Ниагары, а с другой — до  Фронтенака. А к северу и западу, говорят, на тысячу миль нет ничего, кроме  лесов и прерий.    

— И  на том спасибо; значит, там нет французов. А много ли в этих местах дикарей?    

— Индейцы  бродят повсюду, хотя их и немного. Случайно можно столкнуться с индейским  отрядом где-нибудь на побережье, но иногда они не показываются месяцами.    

— Что  ж, положимся на наше счастье, может статься, и минуем этих мерзавцев… А теперь  поговорим начистоту, мастер Уэстерн: как бы вы поступили сейчас, не будь у вас  этой злополучной близости с французами?    

— Я  гораздо моложе вас и менее опытен, мастер Кэп, — смиренно возразил  Джаспер, — смею ли я давать вам советы?    

— Да,  да, это всем прекрасно известно. В обыкновенных случаях, конечно, не смеете. Но  мы имеем дело не с обыкновенным случаем, а с особым обстоятельством. И у этой  лужи пресной воды, оказывается, тоже свои капризы; если все это взвесить, то  вам дозволено давать советы даже родному отцу. Ваше дело — высказать свое  мнение, а мое дело — судить, согласиться мне с ним или нет; уж это мне  подскажет мой опыт.    

— Я  считаю, сэр, что в течение ближайших двух часов куттер должен стать на якорь.    

— Как  — на якорь! Но не здесь же, на озере?    

— Нет,  сэр, не здесь, а поближе к берегу.    

— Уж  не желаете ли вы сказать, мастер Пресная Вода, что можете бросить якорь с  подветренного берега в такой шторм?    

— Если  бы я хотел спасти свое судно, я поступил бы именно так, мастер Кэп!    

— Ну,  знаете.,. В этой пресной воде наверняка черти водятся! Но вот что я вам скажу,  молодой человек: сорок один год я плаваю по морям, начал еще мальчишкой, но  никогда не слыхивал ничего подобного. Я скорей выброшу за борт все якоря вместе  с цепями, чем стану отвечать за такое сумасбродство.    

— Да,  но так мы поступаем на нашем озере, когда нам приходится туго, — сдержанно  ответил Джаспер. — Если бы нас получше учили, то смею думать, и мы могли  бы найти лучший выход.    

— Конечно,  нашли бы! Нет, нет, никто не заставит меня пойти на такой грех и забыть все,  чему меня учили. Да я не посмею и носу показать в Сэнди-Хук [32], соверши я такую  глупость! Ну-ну, пожалуй, даже Следопыт больше смыслит в мореходном деле,  нежели вы! Что ж, мастер.., как вас там.., ступайте обратно вниз.    

Джаспер  молча поклонился и ушел, но все заметили, что, подойдя к трапу, он замешкался и  бросил озабоченный взгляд на горизонт с наветренной стороны я на берег под  ветром; потом начал спускаться вниз, и по лицу его видно было, что он сильно  встревожен.    

 Глава 17    

     

Разгаданный,  он повторяет трюк,     

Увертки  новые находит вдруг,     

В трясине  тонет, споря до тех пор,     

Пока не  оборвет кончина спор.     

Каупер    

     

Жена  солдата заболела и лежала на своей койке. Мэйбл Дунхем сидела одна в кормовой  каюте, когда туда вошел Джаспер; сержант сменил гнев на милость и разрешил ему  снова занять свое место в этой части судна. Мы считали бы нашу героиню чересчур  наивной, если бы стали утверждать, что у нее не шевельнулось никаких подозрений  после ареста Джаспера, но, отдавая должное ее доброму сердцу и великодушному  характеру, мы обязаны добавить, что ее недоверие к молодому человеку не было  слишком глубоким и скоро прошло. Как только Джаспер сел рядом и она заметила,  что лицо его омрачено беспокойством за судьбу кут-тера, все подозрения ее  рассеялись; она видела перед собой только незаслуженно оскорбленного человека.    

— Вы  слишком близко принимаете все это к сердцу Джаспер, — проговорила она  взволнованно, с тем самозабвенным порывом, который невольно выдает молодую  девушку, охваченную сильным чувством. — Тот, кто вас знает, не может  сомневаться в вашей невиновности. Следопыт говорит, что готов поручиться за вас  жизнью.    

— Но  вы-то сами, Мэйбл, — так же горячо спросил юноша, и глаза его  заблестели, — вы-то не считаете меня изменником, как ваш отец?    

— Мой  отец — солдат и должен поступать, как велит ему воинский долг. Но дочь его  хочет и имеет право думать о вас как о человеке, который сделал ей много добра…    

— Мэйбл..,  я не привык разговаривать с девушками такого воспитания, как вы.., или делиться  с кем-нибудь своими мыслями и переживаниями У меня не было сестры, а мать  умерла, когда я был ребенком. Я даже не знаю, приятно ли девушке услышать…    

Джаспер  запнулся, и Мэйбл отдала бы все на свете, лишь бы узнать, что последует за  этими словами, полными скрытого значения; но внутренняя сдержанность и девичья  скромность превозмогли женское любопытство. Она молча ждала, что будет дальше.    

— Я  хочу сказать, — продолжал молодой человек после паузы, которая привела его  в еще большее смущение, — что у меня нет опыта, я не знаю, что думают  такие девушки, как вы.., вам придется о многом догадаться самой…    

Мэйбл  была достаточно догадлива, чтобы понять все, но есть мысли и чувства, о которых  девушке приятно услышать из уст мужчины прежде, чем она сама выкажет ему свое  расположение. Она смутно угадывала, что в словах Джаспера таится именно такой  смысл, и с чисто женской находчивостью предпочла переменить разговор, чем  продолжать его в таком духе.    

— Скажите  мне только одно слово, Джаспер, и я успокоюсь, — проговорила она твердо,  подчеркивая, что уверена не только в себе, но и в нем. — Ведь вы не  заслуживаете того страшного подозрения, которое нависло над вами?    

— Конечно,  нет, Мэйбл! — ответил Джаспер, глядя в ее большие голубые глаза так  открыто и простосердечно, что уже одно это могло бы поколебать самое сильное  недоверие. — Клянусь спасением своей души — нет!    

— Я  так и знала… Я готова была поклясться в этом! — с жаром воскликнула  девушка. — И псе же нельзя осуждать и моего отца. Но вы не должны падать  духом, Джаспер.    

— Сейчас  у меня столько причин беспокоиться о другом, что некогда думать о себе.    

— Джаспер!    

— Мне  не хочется пугать вас, Мэйбл, но необходимо убедить вашего дядюшку, что ему не  справиться с «Резвым». Правда, я признаю, что он много старше и гораздо опытнее  меня и, конечно, вправе больше доверять собственным суждениям, чем моим…    

— Вы  считаете, что «Резвый» в опасности? — встрепенулась девушка — Боюсь, что  да.., во всяком случае, мы, матросы с озера, думаем, что куттер на краю гибели.  Но кто знает, быть может, старый моряк, привыкший плавать в океане, сумеет  найти средство для его спасения!    

— Джаспер,  мы всецело полагаемся на ваше умение управлять «Резвым»! Вы хорошо знаете  озеро, вы знаете судно — только вы один можете верно судить об истинном нашем  положении.    

— Я  беспокоюсь о вас, Мэйбл, и оттого, может быть, становлюсь боязливей, чем  обычно. Честно говоря, я вижу только одно средство спасти куттер — а ему не  миновать разбиться не позже чем через два-три часа, — но ваш дядя отверг  это средство. Возможно, я ошибаюсь, и все это только от моего невежества;  недаром он говорит, что Онтарио — всего-навсего лужа пресной воды.    

— Какое  это имеет значение? Подумайте о моем дорогом отце, Джаспер! Подумайте о себе,  обо всех этих людях — их спасение зависит от одного вашего слова, сказанного  вовремя.    

— Я  думаю о вас, Мэйбл, а это больше, неизмеримо больше, чем все остальное, вместе  взятое, — с глубоким чувством ответил юноша, и его выразительный взгляд  был красноречивее всяких слов.    

Сердце  Мэйбл быстро забилось, и благодарная улыбка осветила ее вспыхнувшее лицо. Но  опасность была слишком близка, слишком грозна, и не время было предаваться  радужным мечтам. Она и не пыталась отвести от Джаспера свои сияющие глаза, но  ею снова овладела тревога.    

— Нельзя  допустить, чтобы упрямство дядюшки довело нас до беды. Поднимитесь еще раз на  палубу, Джаспер, и попросите батюшку спуститься ко мне в каюту.    

Молодой  человек бросился исполнять ее поручение, а Мэйбл сидела, прислушиваясь к реву  ветра и грохоту волн, бившихся о борт судна, и ее вдруг охватил неведомый ей  ранее страх. Мэйбл совсем не страдала морской болезнью и держалась, как любят  выражаться пассажиры, подобно «заправскому моряку». Но ей никогда не приходило  в голову, что это путешествие может быть таким опасным. С самого начала шторма  она старалась спокойно заниматься своими обычными делами; однако теперь в нее  вселилась тревога, и она осознала, что впервые попала на воду в такую бурю.  Две-три минуты, которые Мэйбл провела одна, ожидая сержанта, показались ей  часами, и она с облегчением вздохнула, увидев отца и Джаспера, вместе  спускавшихся по трапу. Она торопливо пересказала сержанту все, что Джаспер  говорил ей о положении «Резвого», и стала умолять отца во имя любви к ней, во  имя спасения своей жизни и жизни его подчиненных убедить дядю передать командование  куттером тому, кто был его настоящим хозяином.    

— Отец,  Джаспер не предатель, — горячо добавила она, — но даже если бы это  было и так, какой ему смысл обрекать судно на гибель в этой отдаленной части  озера и рисковать нашей жизнью, да и своею тоже. Но, ручаюсь головой, он не  предатель.    

— Такие  речи пристали перепуганной девице, — отвечал ее более флегматичный  родитель, — но они не могут поколебать мнение осторожного командира  экспедиции. А Джасперу, пожалуй, и стоит рискнуть: он может, правда, утонуть  при подходе к берегу, но зато, если он доберется до земли, ему легко будет  удрать.    

— Сержант  Дунхем!    

— Отец!    

Оба  восклицания вырвались одновременно, но в них выражались различные чувства: у  Джаспера преобладало изумление, у Мэйбл — упрек. Однако старый служака привык  не церемониться с подчиненными и резать правду-матку в глаза; после минутной  заминки он продолжал, будто ничего не слышал:    

— И  не такой человек мой зять Кэп, чтобы позволить учить себя на борту корабля.    

— Но,  батюшка, дело идет о спасении нашей жизни!    

— Тем  более. Не велика премудрость командовать кораблем в хорошую погоду! Вот когда  приходится худо, тут-то настоящий командир и может показать себя во всем  блеске. Чарльз Кэп не бросит руля, оттого что судно в опасности. К тому же,  Джаспер — Пресная Вода, он считает, что в вашем предложении есть что-то  подозрительное, оно больше смахивает на измену, чем на дружеский разумный  совет.    

— Пусть  думает что угодно, но только пошлет за лоцманом и выслушает его. Всем хорошо известно,  что я не видел лоцмана со вчерашнего вечера.    

— В  этом есть резон. Что ж, попробуем! Следуйте за мной на палубу, я хочу, чтобы  все было сделано открыто и честно.    

Джаспер  повиновался. Мэйбл была так захвачена этим разговором, что тоже осмелилась подняться  по трапу, но только до того места, где платье ее было достаточно защищено от  бешеных порывов ветра, а лицо — от водяных брызг. Девичья скромность не  позволила ей идти дальше; она остановилась и с напряженным вниманием наблюдала  за тем, что происходило на палубе.    

Вскоре  появился лоцман. Поднявшись наверх, он обвел озеро и горизонт взглядом, в  значении которого нельзя было ошибиться. Правда, слухи об опасном положении  «Резвого» уже успели просочиться в каюты; но на этот раз они не преувеличивали,  как обычно, опасность, а наоборот — преуменьшали ее. Лоцману дали осмотреться,  а потом спросили, что бы он считал разумным предпринять.    

— Я  вижу только одно средство спасти куттер — это поставить его на якорь,    

— твердо,  без колебаний ответил лоцман.    

— Как,  здесь, посреди озера? — повторил Кэп вопрос, который он задавал уже прежде  Джасперу.    

— Ну  зачем же? Надо подойти ближе к берегу, к первой гряде бурунов.    

Тут уж  Кэп окончательно уверился в том, что между капитаном и лоцманом существует  тайный сговор и что они задумали пустить корабль ко дну, чтобы при этом  спастись самим. Вот почему старый моряк так же пренебрежительно выслушал  лоцмана, как и ранее Джаспера.    

— Говорю  тебе, брат, — заявил Кэп в ответ на упреки сержанта, что он не хочет  прислушаться к предостережениям двух таких бывалых матросов, — говорю  тебе, ни один настоящий моряк по совести не дал бы такого совета. Надо  рехнуться, чтобы бросить якорь у подветренного берега в такую бурю, пока хоть  один лоскут паруса может держаться на мачте. Не могу же я так осрамиться перед  теми, кто застраховал корабль. Бросить якорь у самых бурунов — да ведь это  чистое безумие!    

— «Резвый»  застраховал его величество король, Кэп, а я отвечаю за жизнь моих подчиненных.  Джаспер и лоцман лучше нашего знают озеро Онтарио. Думаю, что, если они оба  твердят одно и то же, к их словам стоит прислушаться.    

— Дядюшка! —  умоляюще начала Мэйбл, но сдержалась, увидев предостерегающий жест Джаспера.    

— Нас  так быстро относит к бурунам, — сказал молодой капитан, — что нельзя  больше тратить время на рассуждения. Через полчаса все так или иначе само собой  разрешится; но я предупреждаю мастера Кэпа, если «Резвый» налетит на подводные  камни, ни один человек среди нас, как бы крепко он ни держался на ногах, ни  минуты не устоит на палубе. И я почти не сомневаюсь, что куттер разобьется  вдребезги, не достигнув даже второй гряды бурунов.    

— Но  чем тут поможет якорь? — воскликнул Кэп в бешенстве, точно Джаспер нес  ответственность за последствия шторма так же, как и за свои слова.    

— Вреда  от него, во всяком случае, не будет, — терпеливо возразил Джаспер    

— Пресная  Вода. — Поставив судно носом против ветра, мы замедлим дрейф, и, даже если  нас потащит через гряду подводных камней, после того как мы закрепимся на  якоре, опасность намного уменьшится. Я прошу вас, мастер Кэп, об одном:  разрешите лоцману и мне все подготовить к спуску якорей. Такая предосторожность  может оказаться полезной и отнюдь не испортит дела.    

— Ладно,  разматывайте ваши бухты, если хотите, готовьте якоря, сделайте милость. Мы в таком  положении, что от ваших маневров ничего не изменится Сержант, прошу тебя, поди  сюда, мне надо поговорить с тобой.    

Кэп  отвел сержанта в сторону, чтобы их не могли услышать, и с непривычным для него  глубоким чувством, без утайки заговорил о трудности их положения.    

— Печальная  история для бедняжки Мэйбл, — сказал он дрожащим голосом и громко высморкался, —  мы с тобой, сержант, стреляные солдаты, нам не привыкать смотреть смерти в  глада, не раз быль мы на волосок от нее. Такова наша служба. Но бедная девочка.  , у нее такое любящее, доброе сердце… Я-то надеялся дожить до того времени,  когда она заживет своим домом и станет матерью. Ну, что поделаешь, мы должны  стойко встречать и хорошее и дурное. Мне, старому моряку, не по нутру лишь то,  что такая оказия приключилась со мной в этой проклятой пресной луже.    

Сержант  Дунхем был человек храбрый и не раз выказывал мужество в положениях, казалось  бы, куда более безвыходных, чем нынешнее. Но тогда он мог давать отпор  неприятелю; здесь же он не знал, как противостоять враждебной силе. Он тужил не  столько о себе, сколько о дочери, ибо уверенность в себе, редко покидающая  человека твердой воли и крепкого здоровья, привыкшего полагаться только на себя  в минуты опасности, не изменила ему и сейчас. Но он не видел никакой возможности  спасти Мэйбл и как любящий отец сразу принял решение, если уж его дочери  суждено погибнуть, то и он погибнет вместе с ней.    

— Ты  в самом деле думаешь, что катастрофа неизбежна? — спросил он у Кэпа  твердым голосом, стараясь скрыть свое волнение.    

— Через  двадцать минут нас выбросит на камни, и погляди-ка — может ли даже самый сильный  из нас уцелеть в этом бурлящем котле?    

Зрелище  и впрямь было устрашающее. К этому времени «Резвый» отделяла от берега всего одна  миля, ветер гнал его под прямым углом с дикой силой, и нечего было и помышлять  о том, чтобы поднять дополнительные паруса и повернуть судно по ветру.  Небольшая, еще не зарифленная часть грота с трудом удерживала нос корабля ближе  к ветру, чтобы волны не перехлестывали через палубу; весь он трепетал и скрипел  под бешеными порывами урагана, каждую секунду казалось, что крепкая снасть, на  которой держится парус, вот-вот порвется. Дождь прекратился, в безоблачном небе  ослепительно сияло солнце, но воздух над озером, примерно на сто футов в  вышину, был пронизан водяной пылью, похожей на сверкающий туман. Джаспер  обратил внимание на эту примету и предсказал близкое окончание шторма; но все  же их участь должна была решиться самое большее через час или два. Вид между  куттером и землей был еще более страшным и зловещим. Гряда бурунов тянулась  вдоль берега почти на полмили; за грядой кипела белая пена, а воздух был весь  насыщен испарениями и брызгами; за ними смутно, будто подернутая дымкой, едва  просвечивала линия берега, в этом месте очень крутого, что для озера Онтарио  весьма необычно, и окутанного зеленой мантией девственного леса.    

Пока  сержант и Кэп молча созерцали эту картину, Джаспер и его люди на баке рьяно  взялись за дело. Едва только молодому человеку возвратили его права, как он  тотчас же потребовал себе в помощь нескольких солдат, выбрал пять или шесть  человек и приступил к выполнению задуманного маневра, торопясь наверстать  упущенное время. При плавании на узких озерах якоря никогда не убирают на борт  судна а якорные канаты не закрепляются, и это избавило Джаспера от лишней работы,  неизбежной на морском корабле. Два становых якоря уже были приготовлены к  спуску, бухты канатов размотаны, но тут Джаспер приостанови работу, желая еще  раз осмотреться.    

Никакой  перемены к лучшему пока не замечалось, куттер медленно дрейфовал к берегу, и с  каждой секундой становилось яснее, что его не удастся повернуть ни на один дюйм  ближе к ветру.    

Молодой  капитан, еще раз внимательно оглядев озеро, отдал новое приказание тоном, доказывающим,  что нельзя терять ни минуты. Два стоп-анкера уже стояли на палубе, к ним  привязали канаты, другие концы которых прикрепили к становым якорям, —  словом, все было готово, чтобы выбросить их в любую минуту. Приняв все эти меры  предосторожности, Джаспер несколько успокоился; страшное напряжение уступило  место сосредоточенной решимости. Он ушел с бака, который захлестывало каждый  раз, когда «Резвый» зарывался носом в волну, так что работавших с лихорадочной  поспешностью матросов почти все время окатывало водой. Джаспер перебрался на  шканцы, где было посуше, и присоединился к Следопыту, стоявшему рядом с Мэйбл и  квартирмейстером. Большая часть пассажиров, за исключением тех, о ком здесь уже  упоминалось, находилась внизу; одни лежали на койках, надеясь найти облегчение  от мучительной морской болезни, другие предавались запоздалому раскаянию в  своих грехах. С того часа, как киль «Резвого» погрузился в прозрачные воды  Онтарио, на его борту, пожалуй, впервые прозвучали слова молитвы.    

— Джаспер, —  обратился к своему другу Следопыт, — сейчас от меня мало проку, мои способности,  как тебе известно, не могут пригодиться на корабле; но если будет на то воля  всевышнего и дочь сержанта выйдет живой на берег, то уж в лесу это будет моей  заботой доставить ее невредимой в гарнизон.    

— Ах,  Следопыт, до крепости так далеко! — вмешалась Мэйбл, услышавшая его  слова. — Боюсь, что никто из нас уже не попадет туда!    

— Да,  это опасная и извилистая тропа; но есть женщины, которые еще и не то переносили  в нашей лесной глуши. Вот что, Джаспер: кто-нибудь из нас, ты или я, или мы оба  должны переправить Мэйбл на берег в пироге: нет другого средства спасти ее.    

— Я  готов везти Мэйбл на чем угодно, лишь бы помочь ей, — отвечал Джаспер с  грустной улыбкой, — но рука человека не в силах в такую бурю провести  лодку через буруны. И все же я еще не потерял надежды бросить якорь. Однажды  нам удалось таким образом вызволить «Резвый» почти из такой же беды.    

— Если  уж решено бросать якорь, Джаспер, то почему бы не сделать это сразу? —  спросил сержант. — Ведь каждый фут, который мы теряем теперь, будет иметь  значение, когда начнется наш дрейф на якоре.    

Молодой  человек шагнул к сержанту, схватил его руку и крепко сжал ее, не в состоянии  сдержать сильнейшее волнение.    

— Сержант  Дунхем, — проговорил он торжественно, — вы прекрасный человек, хотя  недавно жестоко обошлись со мной. Скажите, вы любите свою дочь?    

— Неужели  вы в этом сомневаетесь. Пресная Вода? — ответил сержант хриплым голосом.    

— Хотите  вы дать ей, дать всем нам единственную возможность спастись от смерти?    

— Что  я должен для этого сделать, мой мальчик? Что я должен сделать? До сих пор я  поступал, как мне подсказывала совесть, — скажи, что я должен делать  теперь?    

— Поддержите  меня всего минут пять, не больше, против мастера Кэпа, и все, что может сделать  человек для спасения «Резвого», будет сделано!    

Сержант  был в нерешимости; он слишком привык к дисциплине, чтобы отменить свой же приказ,  но не терпел и колебаний; вместе с тем он питал величайшее почтение к познаниям  своего шурина в мореплавании. Пока он раздумывал, Кэп отошел от штурвала, где  наблюдал за работой рулевого, и приблизился к беседующим.    

— Мастер  Пресная Вода, — сказал он, подойдя к ним, — я хочу спросить вас, не  знаете ли вы здесь местечка, где можно было бы выбросить куттер на берег?  Настала минута, когда мы должны прибегнуть к этому отчаянному средству.    

Минутное  колебание Кэпа придало Джасперу смелости. Бросив взгляд на сержанта, ответившего  ему в знак согласия еле заметным кивком, молодой капитан не стал терять ни  минуты драгоценного времени.    

— Можно  мне стать у руля? — спросил он Кэпа. — Попробую, не удастся ли нам  достичь вон той бухты, что у нас под ветром.    

— Валяйте,  валяйте, — согласился тот, покашливая, чтобы прочистить горло; он был  крайне подавлен ответственностью, которая все тяжелее давила на его плечи,  оттого что он понимал свое бессилие. — Валяйте, Пресная Вода! Откровенно  говоря, я не вижу иного выхода. Нам остается либо выброситься на берег, либо  утонуть.    

Джаспер  только того и ждал: он кинулся на корму и схватил румпель. Лоцман без слов  понял его намерение: по знаку своего капитана он немедленно убрал последний  лоскут грота, и в то же мгновение Джаспер, словно подстерегавший это движение,  резко повернул руль, стаксель заполоскал, и легкий куттер, будто почувствовав,  что попал опять в привычные руки, наклонился вперед и скользнул между валами.  Этот опасный маневр прошел благополучно, а в следующую минуту маленькое  суденышко уже неслось прямо на буруны с такой быстротой, что гибель его  казалась неизбежной. До берега оставалось совсем мало, но Джасперу для  выполнения задуманного хватило пяти-шести минут. Он опять резко положил руль на  борт, и «Резвый», несмотря на высокую волну, грациозно повернулся носом к  ветру, будто утка, делающая поворот на зеркальной глади пруда. Один знак  Джаспера — и на баке закипела работа. Вскоре с каждого борта бросили по  стоп-анкеру. Теперь даже Мэйбл стало ясно, как быстро дрейфует куттер, потому  что оба каната раскручивались, словно тонкие бечевки. Как только они слегка  натянулись, спустили якоря и закрепили канат у самого конца. Удержать такое  легкое судно при помощи превосходных канатов и якорей было делом нетрудным. Не  прошло и десяти минут, как Джаспер стал у руля, а «Резвый» уже плясал на волнах  носом против ветра; два неподвижных каната тянулись от него прямыми линиями,  напоминая длинные железные брусья.    

— Как  вы смели, мастер Джаспер! — сердито рявкнул Кэп, увидев, что его обвели  вокруг пальца. — Как вы смели, сэр! Приказываю вам обрубить канаты, не  медля ни минуты, и выбросить куттер на берег!    

Но  никто, по-видимому, не был расположен выполнять его приказание. С той минуты,  как Пресная Вода принял командование, матросы повиновались только ему. Заметив,  что люди бездействуют, и думая, что судно сейчас потонет, Кэп опять гневно  накинулся на Джаспера.    

— Почему  вы не правили к вашей чертовой бухте, я вас спрашиваю! — орал он,  сопровождая свои слова потоком брани, которую мы не считаем возможным здесь  воспроизвести. — Для чего правите на скалы? Ведь там судно разобьется в  щепы, и мы все, как один, пойдем ко дну!    

— И  вы хотите обрубить канаты и выброситься на берег именно в этом месте? —  сухо возразил ему Джаспер.    

— Сейчас  же бросьте лот и определите скорость дрейфа! — прорычал Кэп матросам,  стоявшим на баке.    

Джаспер  знаком подтвердил это приказание, и оно было немедленно выполнено. Все столпились  на палубе и затаив дыхание следили за лотом, ожидая, что покажет проверка. Лот  еще не успел достигнуть дна, а линь уже натянулся, и через две минуты стало  ясно, что куттер дрейфует прямо к утесу на длину своего корпуса в минуту.  Джаспер помрачнел: он прекрасно понимал, что если «Резвый» попадет в водоворот  бурунов, первая гряда которых то набегала, то откатывалась на расстоянии  кабельтова от кормы, то никто уже не сможет спасти судно.    

— Предатель! —  закричал Кэп, грозя молодому капитану пальцем и задыхаясь от гнева. — Ты  ответишь за это своей жизнью! — добавил он, когда ему удалось перевести  дух. — Будь я начальником экспедиции, сержант, уж я бы вздернул этого  удальца на верхушке грот-мачты, пока он не улизнул вплавь!    

— Умерь  свой гнев, зять, прошу тебя, успокойся! Мне кажется, что Джаспер распорядился  как следует! Дело, пожалуй, не так уж плохо, как тебе представляется.    

— Почему  он не правил к бухте, как обещал? Для чего он привел нас сюда, к этому утесу,  где подводные камни стоят теснее, чем в других местах, словно ему не терпится  утопить нас всех как можно скорее?    

— Я  правил на утес именно потому, что камни здесь стоят тесней, — объяснил  молодой человек спокойно, хотя и был оскорблен до глубины души грубостью  старого моряка.    

— И  вы думаете убедить меня, бывалого морского волка, что куттер сможет уцелеть в  этих бурунах?    

— Нет,  сэр, не собираюсь. Я знаю и то, что он наберет воду и затонет, как только  напорется на первую же гряду камней. Попав в водоворот, он непременно  разобьется в щепы. Моя задача — не подпустить судно к бурунам.    

— При  дрейфе на длину судна в минуту?!    

— Якоря  пока еще недостаточно крепко зацепились за грунт, но я и не надеюсь, что они полностью  остановят дрейф.    

— А  на что же вы надеетесь? Пришвартовать судно от носа до кормы к вере, надежде и  любви?    

— Нет,  сэр, вся моя надежда — на подводное течение. Я держал на этот утес потому, что  знаю — тут течение сильней, чем в других местах. Кроме того, здесь мы можем  подойти ближе к берегу, минуя подводные камни.    

Джаспер  говорил убежденным тоном, стараясь не обнаружить своего негодования. Его слова  произвели заметное впечатление на Кэпа. Он был, видимо, крайне изумлен.    

— Гм..,  подводное течение, — повторил он. — Да где это слыхано, черт возьми,  что можно спастись от кораблекрушения, используя подводное течение!    

— Возможно,  этого не бывает на океане, сэр, — скромно согласился молодой  капитан, — но здесь мы знавали такие случаи.    

— Парень  прав, братец Кэп, — вмешался сержант. — Я хоть мало понимаю, в чем  тут дело, но часто слышал разговоры об этом среди матросов, плавающих на нашем  озере. И лучше всего для нас — положиться на Джаспера.    

Кэп  ворчал и проклинал все на свете, но, не видя другого выхода, вынужден был  сдаться. Джаспера попросили объяснить, что он подразумевает под подводным  течением, и он рассказал все, что знал. Масса воды, которая во время шторма  накатывается на берег, должна найти какой-то путь обратно. На поверхности  озера, где ветер и волны постоянно гонят воду назад к берегу, путь для нее  закрыт, и поэтому неизбежно образуются глубинные водовороты, которые и  возвращают воду назад, в ее извечное ложе. Такое глубинное течение и получило  название подводного; оно не может не влиять на ход корабля с такой глубокой  осадкой, как у «Резвого». Джаспер надеялся, что подводное течение предотвратит  разрыв якорных цепей, иначе говоря — что верхний и нижний потоки будут как бы  противодействовать один другому.    

При всей  простоте и убедительности этой теории, пока было маловероятно, что она  оправдается на практике. Дрейф продолжали, но, по мере того как якоря стали  забирать, он явно замедлился. Наконец матрос, орудовавший лотом, радостно  сообщил, что якоря перестали чертить дно и куттер остановился! В эту минуту  первая гряда бурунов была примерно в ста футах перед кормой «Резвого» и даже  казалась еще ближе, когда волны, то набегая, то уходя от линии прибоя,  оставляли за собой хвосты белой пены, Джаспер кинулся на бак, перегнулся через  борт и ликующе засмеялся, с торжеством указывая на якорные тросы. Теперь они  уже не были похожи на неподвижные, железные брусья, а ослабли и опустились  книзу, так что любому моряку сразу было ясно, что куттер свободно качается на  волнах, как это бывает во время прилива и отлива, когда силе ветра  противодействует напор воды.    

— Вот  оно, подводное течение! — воскликнул Джаспер, весь сияя; он помчался вдоль  палубы к рулю и повернул его так, чтобы куттер еще свободней двигался на  якорях. — Господу было угодно привести нас прямо к этому течению, теперь  опасность миновала!    

— Да,  да, видать, господь неплохой моряк, — ворчал Кэп, — и часто помогает  неучам выпутываться из беды. Подводное, надводное — это еще бабушка надвое  сказала! Просто шторм угомонился, и якоря, к нашему счастью, крепко уцепились  за грунт. Да и вообще тут дело нечисто, в этой проклятой пресной луже!    

Человек  мало расположен спорить с фортуной, когда она ж нему благосклонна; он  становится недовольным и придирчивым лишь тогда, когда она поворачивается к  нему спиной. Почти никто на куттере не сомневался, что они обязаны своим  спасением только искусству и распорядительности молодого капитана, и теперь  нисколько не считались с мнением Кэпа и с его замечаниями.    

Еще  около получаса положение куттера, правда, оставалось неопределенным и внушало  тревогу; это время все со страхом следили за лотом. Наконец все убедились, что  опасность позади, и утомленные люди крепко и спокойно заснули, уже не видя  перед собой призрака неминуемой гибели.    

 Глава 18    

     

Вздыхать  и плакать беспрестанно,     

Быть  верным и готовым на служенье,     

Быть  созданным всецело из фантазий,     

Из чувств  волнующих и из желаний.     

Боготворить,  покорствовать, служить,     

Терпеть,  смиряться, забывать терпенье,     

Быть  чистым и сносить все испытанья.     

Шекспир.  «Как вам это понравится»    

     

К  полудню шторм стал утихать. Ярость его иссякла так же внезапно, как и  вспыхнула. Прошло два часа, как ветер улегся, и бурное озеро уже не сверкало  пенистыми гребнями, а через четыре часа оно являло собой обычную картину  взбудораженной водной стихии. Волны еще набегали на берег непрерывной чередой,  еще перекатывались буруны, но уже не взлетали вверх облака брызг; водяные валы  становились более пологими, и волнение, вызванное налетевшим шквалом, постепенно  успокаивалось.    

Однако  маленькое судно не способно было бороться с довольно сильной волной при таком  легком встречном ветре, дувшем с востока, и на сегодня пришлось оставить мысль  об отплытии. Джаспер, опять спокойно взявший в свои руки командование «Резвым»,  приказал поднять становые якоря, приготовить к подъему стоп-анкеры и привести  куттер в полную готовность, чтобы ничто не помешало ему отплыть, как только  позволит погода. Те, кто был свободен от этих обязанностей, старались  чем-нибудь развлечься, насколько это возможно в таких условиях.    

Мэйбл,  как обычно бывает с людьми, не привыкшими к ограниченному пространству корабля,  с тоской поглядывала на берег и наконец выразила желание, если это возможно,  очутиться опять на суше. Следопыт, стоявший рядом с нею, заверил, что нет  ничего проще, потому что на борту имеется пирога, а на ней всего удобнее  пересечь полосу прибоя. После недолгих колебаний и сомнений обратились к  сержанту; тот дал согласие, и тотчас все заторопились с приготовлениями, чтобы  выполнить прихоть Мэйбл.    

На берег  должны были отправиться втроем; сержант Дунхем, его дочь и Следопыт. Мэйбл, уже  путешествовавшая в пироге, храбро заняла место посредине, отец уселся на носу,  а проводник стал на корме, собираясь править. Следопыту почти не приходилось  грести: волны порой гнали лодку с такой стремительностью, что управлять ее  движением было невозможно. Не раз корила себя Мэйбл за опрометчивость, прежде  чем они достигли берега, но Следопыт ободрял ее и проявлял такое самообладание  и хладнокровие, такой твердой рукой вел пирогу, что даже самая изнеженная  девица постеснялась бы в его присутствии обнаружить свой страх. Нашу героиню  нельзя было упрекнуть в трусости; несмотря на всю необычайность обстановки, это  плавание доставляло ей живейшее удовольствие. Правда, когда их легкое, как  скорлупка, суденышко взлетало на гребень волны и, подобно ласточке, быстро  скользило вниз, сердце у нее замирало. Но, как только опасный вал оставался позади,  Мэйбл, словно стыдясь, что испугалась бурного бега волн, сразу успокаивалась и  начинала смеяться. Однако все ее треволнения очень скоро кончились; хотя  расстояние между куттером и берегом составляло не менее четверти мили, пирога  очень быстро преодолела этот путь.    

Сойдя на  берег, сержант нежно поцеловал дочь. Как истый солдат, он чувствовал себя уверенней  на твердой почве, чем на воде; взяв ружье, он объявил, что намерен побродить  часок в лесу и поохотиться.    

— Следопыт  останется с тобой, дочка, и, не сомневаюсь, он расскажет тебе много занятного о  нравах нашего дикого края или же о своих стычках с мингами. Проводник улыбнулся  и пообещал оберегать Мэйбл; и вскоре сержант, взобравшись по крутому склону,  скрылся в лесу. Следопыт с девушкой направились в другую сторону, и через  несколько минут крутая тропинка привела их на небольшой скалистый мыс, откуда  открывался широкий и своеобразный вид. Мэйбл присела на обломок скалы, чтобы  отдышаться, а ее спутник, чье мускулистое тело, казалось, не испытывало никакой  усталости от утомительного подъема, стал рядом с ней, опираясь с не лишенной  изящества непринужденностью на свое длинное ружье. Некоторое время прошло в  молчании, Мэйбл благоговейно созерцала расстилавшуюся перед ней панораму.    

Место,  где они остановились, возвышалось над далеко раскинувшимся озером, необозримая  поверхность которого тянулась к северо-востоку; все оно сверкало под лучами  послеполуденного солнца и еще хранило следы пронесшегося над ним недавнего  шторма. Берега охватывали озеро гигантским полукругом, очертания их теряюсь  вдали, к юго-востоку и северу. Вокруг, насколько можно было окинуть взглядом,  не видно было ничего, кроме леса без конца и края, — ни малейшего признака  цивилизации, ничего, что нарушало бы единообразие и грандиозное величие  природы. Шторм занес куттер за линию укреплений, которыми французы стремились  опоясать владения англичан в Северной Америке; следуя по водным путям,  соединяющим Великие Озера, неприятен! расположил свои форты по берегам Ниагары.  Между тем наши путники очутились на несколько миль к западу от этой знаменитой  реки. Вдали, за полосой бурунов, на одном якоре покачивался «Резвый». Сверху он  был похож на изящную, тщательно сделанную игрушку; казалось, ему скорей было  место под стеклянным колпаком, нежели среди разбушевавшейся стихии, с которой  ему так недавно пришлось бороться. Пирога лежала на узкой отмели, недосягаемой  для волн, с шумом ударявшихся о берег, и выделялась на прибрежной гальке темным  пятнышком.    

— Как  мы далеко здесь от человеческого жилья! — воскликнула Мэйбл, вдоволь  налюбовавшись живописной панорамой, наиболее примечательные особенности которой  запечатлелись в ее живом воображении. — Вот что значит очутиться на самой  границе!    

— А  там, на побережье океана и вокруг больших городов, есть такая красота? — с  нескрываемым любопытством спросил Следопыт.    

— Пожалуй,  что нет, — ответила Мэйбл. — Там все окружающее заставляет вас думать  больше о людях и отвращает мысли от бога.    

— Вот-вот.  Мэйбл, и мне то же самое подсказывает сердце. Я всего только простой охотник,  необразованный, неотесанный, я сам это знаю; но здесь, в моем доме, бог так же  близок ко мне, как он близок к королю в его дворце.    

— Я  согласна с вами, — сказала Мэйбл, глядя на резкие, но благородные черты  лица своего спутника, несколько удивленная горячностью его слов. — В таком  уединении, я думаю, чувствуешь себя как-то ближе к богу, чем в городе, где тебя  то и дело отвлекает городская суета.    

— Вы  будто прочитали мои мысли, Мэйбл, но высказали их так понятно и ясно, что мне  после вас было бы совестно передавать их своими словами. Берега этого озера я  исходил еще до начала войны, охотясь за пушным зверем, и здесь я уже побывал:  правда, не на этом самом месте, а вон там, где, видите, над пихтами торчит  расщепленный молнией дуб.    

— Как,  Следопыт, неужели вы помните такие подробности?    

— Эти  леса — наши улицы и дома, наши храмы и дворцы. Как же мне их не помнить? Как-то  раз мы с Великим Змеем уговорились встретиться через полгода, ровно в полдень,  у одной сосны, хотя сами находились в трехстах милях от нее. Дерево стояло  тогда и, если только в него по воле провидения не ударила молния, наверное, и  поныне стоит на том же месте, в самой глухой чаще леса, в пятидесяти милях от  человеческого жилья. Но зато там окрест водится великое множество бобров.    

— И  вы в самом деле встретились в условленном месте и в условленный час?    

— Разве  солнце не всходит и не заходит каждый день? Когда я подошел к сосне. Великий  Змей уже стоял там, прислонившись к стволу, в изодранных штанах и облепленных  грязью мокасинах. Делавар попал в болото, и ему стоило немалого труда выбраться  оттуда, но так же, как солнце утром выплывает из-за холмов на востоке и  прячется вечером за горами на западе, так и он в точно назначенный час был на  месте. В таком человеке нельзя сомневаться: Чингачгук всегда точен и верен  своему слову, кому бы он его ни дал — Другу или недругу.    

— А  где же делавар сейчас? Почему он не с нами сегодня?    

— Он  выслеживает мингов, да и мое место, по совести, тоже там, но что делать —  натура человеческая слаба…    

— Что  вы, Следопыт! Напротив, вы кажетесь мне сильней, мужественней, выше других. Я  еще не встречала никого, кому от природы была бы менее присуща слабость.    

— Если  вы разумеете здоровье и силу, Мэйбл, то природа действительно не обидела меня  ни тем, ни другим, хотя я полагаю, что всякий, кто дышит чистым воздухом,  подолгу охотится, постоянно ищет след врага, ест здоровую, добытую в лесу пищу  и засыпает с чистой совестью, может долго держать лекарей на расстоянии; но я  ведь тоже человек! Да, я замечаю, что и у меня такие же чувства, как у всех!    

Мэйбл  взглянула на него в недоумении, и мы обнаружили бы незнание женского характера,  если бы не добавили, что ее личико выразило сильное любопытство, хотя она из  скромности не задала Следопыту ни одного вопроса.    

— В  вашей жизни среди нетронутых лесов есть что-то чарующее. Следопыт! —  воскликнула она, волнуясь и слегка краснея. — Мне кажется, я очень скоро  стану настоящей жительницей границы. Мне уже начинает нравиться это великое  безмолвие лесов. Города теперь кажутся мне скучными, и, если батюшка захочет  провести остаток своих дней здесь, где он прожил столько лет, я буду счастлива  остаться с ним и не захочу возвращаться на побережье.    

— Леса  никогда не бывают безмолвны для тех, кто понимает их язык, Мэйбл. Мне  приходилось помногу дней бродить в лесу одному, и я не нуждался в обществе  человека; а что касается разговоров, то умей только различать голоса леса, и ты  услышишь немало разумных и поучительных речей.    

— Я  даже думаю. Следопыт, что в одиночестве вы счастливей, чем в обществе людей.    

— Я  бы этого не сказал. Нет, не сказал бы. Было время, когда я довольствовался тем,  что в лесу рядом со мной бог, и желал только его покровительства и заботы. Но  теперь в моей душе взяли верх иные чувства. Видно, природа требует своего. Все  живое ищет себе пару, Мэйбл, таков закон, и человек тоже должен ему  подчиниться.    

— А  вы никогда не подумывали о том. Следопыт, чтобы найти себе жену, которая делила  бы с вами радость и горе? — спросила девушка прямодушно и непосредственно,  как это может сделать только отзывчивая женщина с чистым и неискушенным  сердцем. — Я убеждена, что для полного счастья вам не хватает только  домашнего очага, где бы вы находили отдых после ваших скитаний. Будь я  мужчиной, с каким наслаждением бродила бы я по здешним лесам и плавала бы по  этому чудесному озеру!    

— Спасибо  на ласковом слове, Мэйбл. Да благословит вас господь за то, что вы с таким участием  думаете о благе простых людей вроде меня. У каждого, конечно, свои радости, как  и свои таланты, это верно, но каждый ищет своего счастья, да, я так думаю.    

— Счастья,  Следопыт? Но какого же? А этот прозрачный воздух, прохладные тенистые леса, где  вы бродите, это прекрасное озеро, которое у вас всегда перед глазами и по  которому вы плаваете, чистая совесть, изобилие всего, что насущно необходимо  человеку, — разве все это не может составить счастья человека, насколько  это возможно при слабости его натуры?    

— У  каждой живой твари свои свойства, Мэйбл, таков же и человек, — отвечал  проводник, украдкой взглянув на свою хорошенькую спутницу; щеки ее пылали,  глаза блестели, она была возбуждена этой необычайной для нее беседой, — И  все должны с ними считаться. Видите ли вы вон там, вдали, голубя? Он только что  опустился на бук возле поваленного каштана.    

— Да,  вижу. Кажется, он единственное живое существо, кроме нас, в этом глухом  уединении.    

— Да  нет же. Мэйбл, нет! Ни одно живое существо не должно оставаться одиноким. Так  предназначено богом. Взгляните, вон летит его подруга. Она искала корм у того  берега, но не хочет надолго разлучаться со своей парой.    

— Я  понимаю вашу мысль. Следопыт, — ласково улыбаясь, ответила Мэйбл так  спокойно, будто разговаривала с родным отцом. — Но разве охотник не может  найти себе подругу даже в этом диком краю? У индейских девушек, я слыхала,  нежные и преданные сердца. Вспомните, как любит Разящую Стрелу его жена, даром  что он чаще хмурится, чем улыбается.    

— Этому  не бывать, Мэйбл, ничего путного из такого брака не выйдет. Каждое племя льнет  к своему племени, каждый народ — к своему народу, иначе счастья не жди. Вот  если бы я встретил девушку, такую, как вы, и она согласилась бы стать женой  охотника и не презирала бы меня за невежество и грубость, тогда весь труд  прошлых лет показался бы мне игрой резвящегося молодого оленя, а будущее —  солнечным сиянием.    

— Похожую  на меня? Девушка моего возраста, столь неблагоразумная, вряд ли годится в жены  самому храброму разведчику, самому меткому стрелку на всей границе!    

— Ах,  Мэйбл, сдается мне, что при натуре бледнолицего я и впрямь так развил в себе  наклонности краснокожего, что мне теперь впору жениться только на девушке из  индейского селения, — Но, Следопыт, я надеюсь, вы не собираетесь жениться  на такой тщеславной, легкомысленной девушке, как я? — У Мэйбл чуть не  вырвалось «и такой молодой», но врожденное чувство деликатности заставило ее  сдержаться.    

— А  почему бы и нет, Мэйбл? Пусть вы незнакомы с нашими обычаями на границе, зато  вы лучше всех нас знаете городские нравы и так хорошо о них рассказываете! Вы  говорите, будто вы легкомысленны, но я просто не знаю, что вы под этим  разумеете. Ах, если легкомыслие означает красоту, то тем лучше! Боюсь, что это  не порок в моих глазах. И, уж во всяком случае, вы не тщеславная: с каким милым  вниманием вы всегда слушаете мои нехитрые рассказы об охоте и о лесных  странствованиях! Ну, а опытность придет с годами. Кроме того, я опасаюсь,  Мэйбл, что мужчины, выбирая жену, мало думают обо всем этом; так мне кажется…    

— Следопыт..,  ваши слова.., ваш взгляд, все это, конечно, не серьезно? Вы просто шутите.    

— Для  меня радость побыть с вами, Мэйбл, и я спал бы эту ночь спокойнее, чем всю  прошедшую неделю, если бы мог надеяться, что вам наша беседа так же приятна,  как мне.    

Мы не  станем утверждать, будто Мэйбл Дунхем не замечала, что она нравится проводнику.  Тонкая женская наблюдательность уже давно подсказала ей это; быть может, она  иногда даже задумывалась о том, что к его заботливости и дружбе отчасти  примешивается мужская нежность, которая даже у самого грубого мужчины порой  прорывается по отношению к женщине; но мысль, что он может возыметь серьезное  намерение жениться на ней, до сих пор не приходила в голову чистой и чуждой лукавства  девушке. Однако теперь в ее сознании мелькнул проблеск истины, пожалуй, не  столько под влиянием его слов, сколько его тона. Мэйбл внимательно посмотрела  на суровое, открытое лицо охотника, и ее собственные черты приобрели выражение  сосредоточенности и задумчивости. Когда она снова заговорила, ему больше  хотелось верить мягким интонациям ее голоса, нежели словам, означавшим отказ.    

— Следопыт,  нам надо объясниться, — начала она искренне и задушевно. — Ни одно  облачко не должно омрачать нашу дружбу. Вы так прямодушны и откровенны со мной,  что я должна платить вам такой же честностью и откровенностью. Ведь правда же,  правда, все это шутка? Разумеется, вы просто хотите сказать, что питаете ко мне  только чувство дружеской привязанности, естественной со стороны человека с  вашей мудростью и опытом к такой девушке, как я.    

— Да,  да, Мэйбл, все это вполне естественно. Сержант уверял, что у него с вашей  матушкой все начиналось совершенно так же, да и сам я наблюдал подобные чувства  у молодых людей, которым иногда служил проводником в лесной чащобе. Да, да,  конечно, это чувство очень естественно, — вот почему оно так легко  возникло и так радостно у меня на душе.    

— Меня  пугают ваши слова. Следопыт! Говорите ясней, или, еще лучше, вовсе оставим этот  разговор. Ведь не хотите же вы.., не можете вы думать.., ведь не хотите же вы  сказать…    

Даже  Мэйбл, всегда такая находчивая, совсем растерялась, стыдливость помешала ей  продолжать и высказать Следопыту то, что она думает. Наконец, собравшись с  духом и решившись как можно скорей выяснить правду до конца, она продолжала  после минутного колебания:    

— Не  правда ли, Следопыт, вы не хотите сказать, что собираетесь на мне жениться?    

— То-то  и есть, Мэйбл, что собираюсь! Но только вы это выразили гораздо проще и яснее,  чем я своим неповоротливым языком лесного жителя. Мы с сержантом так и  порешили, только было бы на то ваше согласие. И ведь он уверял меня, что вы  непременно согласитесь, хоть я и сомневался, что могу понравиться девице,  достойной самого лучшего мужа во всей Америке.    

На лице  Мэйбл отразились сперва растерянность, потом изумление, сменившееся глубокой печалью.    

— Отец! —  воскликнула она горестно. — Мой дорогой отец думает, что я буду вашей  женой, Следопыт?    

— Да,  да, Мэйбл, он так думает! Он даже говорил, что вы будете довольны, и почти  заставил меня поверить, что это возможно.    

— Но  вы.., вы, конечно, не придаете большого значения тому, сбудутся ли эти странные  надежды?    

— Что-то  не пойму…    

— Я  хочу сказать, Следопыт, что вы вели эти разговоры с батюшкой скорее из желания  сделать ему приятное, чем с какой-нибудь иной целью. И я надеюсь, что ваше  отношение ко мне не изменится, какой бы ни был мой ответ?    

Разведчик  пристально смотрел на прелестное лицо Мэйбл, которое разгорелось ярким румянцем  от этих новых и удивительных для нее переживаний. Нельзя было ошибиться при  виде Следопыта: в каждой черточке его открытого лица выражалось безграничное  восхищение.    

— Я  часто чувствовал себя счастливым, когда, полный сил и здоровья, бродил по лесу  после удачной охоты, вдыхая чистый воздух гор, но теперь я понимаю, что все это  вздор и пустяки; если бы я узнал, что вы обо мне лучшего мнения, чем о  других, — вот было бы настоящее счастье!    

— О  вас? Конечно, я лучшего мнения о вас, чем о многих других. Следопыт. Я даже  уверена, что никого так не ценю, как вас. Вряд ли найдется на всем свете  человек, равный вам по честности, прямоте, скромности, справедливости и отваге.    

— Ах,  Мэйбл, как ободряют меня ваши ласковые слова! Пожалуй, сержант не так уж  ошибался, как я полагал.    

— Следопыт!  Во имя всего святого, прошу вас, поймите меня наконец! В таком важном вопросе  между нами не должно быть никаких недомолвок… Как я ни ценю, как ни уважаю  вас.., да, я почитаю вас чуть ли не как родного отца, но женой вашей я не буду  никогда. Я…    

Лицо ее  спутника изменилось столь внезапно и столь разительно, впечатление от ее слов  так мгновенно отразилось в чертах Следопыта, что Мэйбл потеряла дар речи,  несмотря на сильное желание довести объяснение до конца. Боязнь причинить ему  страдание заставила ее смолкнуть. Некоторое время никто из них не произносил ни  слова. Суровое лицо охотника обличало такое разочарование, оно исказилось такой  жестокой мукой, что Мэйбл испугалась. Удар, поразивший Следопыта, был слишком  силен, он даже схватился рукой за горло, словно желая облегчить невыносимую физическую  боль. При виде того, как судорожно сжались его пальцы, взволнованную Мэйбл  охватил ужас.    

— Следопыт, —  горячо заговорила она, немного овладев собой, — я, быть может, сказала  больше, чем хотела, все на свете возможно — недаром говорят, что женщины сами  не знают, чего хотят. Вы должны понять только одно: мы оба, вы и я, вряд ли  когда-нибудь будем питать друг к другу чувства, которые должны питать друг к  другу муж и жена…    

— Я  не буду.., я никогда больше не буду так думать о вас, Мэйбл, — с трудом  проговорил Следопыт, выжимая слова, будто стараясь освободиться от душившей его  тяжести. — Нет-нет… Никогда больше я не буду так думать ни о вас, ни о  какой другой женщине…    

— Следопыт,  дорогой Следопыт, не поймите меня превратно.., не ищите в моих словах больше  того, что я хотела сказать.., но.., союз между нами был бы неблагоразумным,  может быть, даже неестественным…    

— Да,  он был бы неестественным, да, неестественным.., я то же самое говорил сержанту,  да ведь он-то твердит свое…    

— Ах,  Следопыт, это тяжелее, чем я себе представляла!.. Дайте мне руку, мой милый  друг Следопыт, докажите, что вы не возненавидели меня. Умоляю вас, ради бога,  улыбнитесь хоть разок!    

— Мне  вас ненавидеть, Мэйбл? Улыбнуться вам?    

— Нет,  дайте мне вашу руку, вашу восхитительную, преданную, мужественную руку, —  обе, обе дайте. Следопыт. Я не найду покоя, пока не уверюсь, что мы опять,  постарому, друзья и что все это было только недоразумением.    

— Мэйбл, —  сказал проводник, с грустью глядя на благородную, пылкую девушку, схватившую  его загрубелые, коричневатые от загара руки своими тонкими, нежными пальчиками,  и засмеялся своим особенным беззвучным смехом, в то время как на лице его, не  способном скрыть обуревавшие его противоречивые чувства, читалась вся глубина  его страданий, — Мэйбл, значит, сержант ошибся.    

Следопыт  не мог больше совладать с собой, слезы градом покатились по его щекам. Пальцы  опять конвульсивно схватились за горло, а грудь тяжело вздымалась, будто на ней  лежало невыносимое бремя и он тщетно силился сбросить его.    

— Следопыт,  Следопыт… — сама чуть не плача, говорила Мэйбл, — не надо, прошу вас, не  надо! Скажите мне хоть слово, улыбнитесь.., хоть словечко в знак прощения!    

— Сержант  ошибся! — воскликнул Следопыт, стараясь улыбнуться сквозь слезы, и это  неестественное сочетание внутренней муки с показной, внешней беспечностью до  глубины души тронуло Мэйбл. — Я это знал.., я говорил ему… Да, сержант  ошибся.    

— Но  ведь мы можем остаться друзьями, хоть я и не стану вашей женой, —  продолжала Мэйбл, потрясенная почти так же, как ее спутник, и едва сознавая,  что говорит. — Мы можем навсегда остаться друзьями, я уверена, что так оно  и будет!    

— Я  знал, я знал, что сержант ошибается, — снова повторил Следопыт, огромным  усилием воли овладев собой, — я никогда не верил, что такой, как я, может  понравиться городской девушке. Лучше бы он не уговаривал и не посвящал меня в  свои намерения, Мэйбл, лучше бы вы не были со мной так добры и ласковы. Да, это  было бы лучше.    

— Если  я невольно внушила вам ложную надежду, Следопыт, то никогда не прощу себе  этого. Поверьте, я скорей готова страдать сама, чем заставить страдать вас!    

— Но  именно так и случилось, Мэйбл, да, именно так и случилось. Ваши речи, ваши  мысли, высказанные таким нежным голосом и такими словами, каких я и не слыхивал  в лесу, — вот в чем вся беда. Но теперь я вижу ясно и лучше понимаю  разницу между нами. Я постараюсь не давать воли своим чувствам и снова начну  охотиться за зверем и выслеживать врага. Ах, Мэйбл, я сбился со следа, с тех  пор как увидел вас.    

— Но  теперь вы снова вернетесь на правильную дорогу. Пройдет немного времени, все  забудется, и вы будете смотреть на меня только как на друга, который обязан вам  своей жизнью.    

— Возможно,  таков обычай в городах, но сомневаюсь, чтоб это удалось мне в лесу. Здесь, если  увидишь что-нибудь красивое, долго не сводишь с него глаз, а если душой  завладеет глубокое, настоящее чувство, нелегко расстаешься с ним.    

— Но  ваше чувство ко мне не настоящая любовь, да и я не бог весть какая красавица.  Вы все забудете, когда убедитесь, что я совсем не гожусь вам в жены.    

— Да  и я о том же толковал сержанту, а он все-таки стоит на своем. Я знаю, что вы  слишком молоды и слишком прекрасны для человека средних лет вроде меня, который  и смолоду не отличался красотой; и то, что подходит вам, не подходит мне, а  хижина охотника — непригодное жилье для девицы, воспитанной среди господ. Да,  будь я молод и хорош собой, как Джаспер — Пресная Вода…    

— Что  нам до Джаспера! — нетерпеливо перебила Мэйбл. — Поговорим о  чем-нибудь другом.    

— Джаспер  стоящий парень, Мэйбл, и молодец собой к тому же, — простодушно возразил  проводник, серьезно глядя на девушку, словно он был недоволен ее  пренебрежительным суждением о его друге. — Будь я хоть вполовину так  пригож, мои опасения не были бы столь велики и они, возможно, не оправдались  бы.    

— Не  будем говорить о Джаспере Уэстерне, — повторила Мэйбл, покраснев до  ушей. — Я допускаю, что он достаточно хорош во время шторма, на озере, но  он, право, не стоит того, чтобы мы здесь вспоминали о нем.    

— Боюсь,  Мэйбл, что он лучше того, кто, похоже, станет вашим мужем, хотя сержант и говорит,  что никогда не допустит этого. Но сержант уже ошибся однажды, может ошибиться и  в другой раз.    

— Кто  же это, по-вашему, станет моим мужем, Следопыт? Из всего, что я сегодня  услышала от вас, это самое удивительное!    

— Вполне  понятно, каждый ищет пару себе под стать, а те, кто живал в обществе офицерских  жен, сами не прочь выйти замуж за офицера. Но с вами, Мэйбл, я могу говорить  откровенно, надеясь, что вы не обидитесь на мои слова. Теперь я понимаю, как  тяжело испытывать разочарование в таком деле, даже мингам не пожелал бы я  такого зла. Но иной раз в офицерской палатке найдешь не больше счастья, нежели  в простом шалаше; и хотя дом офицера нарядней солдатских казарм, но и гам, за закрытыми  дверями, случаются семейные раздоры между мужем и женой.    

— Я  в этом ничуть не сомневаюсь. Следопыт. И, если бы мне пришлось выбирать, я бы  скорей последовала за вами в лесную хижину и разделила вашу судьбу, какова бы  она ни была, чем переступила бы порог дома любого офицера, чтобы стать в нем  хозяйкой.    

— Да,  Мэйбл, но не так думает и не на то рассчитывает Лунди!    

— А  какое дело до меня Лунди? Он майор Пятьдесят пятого полка; пусть командует и  вертит своими солдатами, заставляя их маршировать и делать повороты, сколько  ему вздумается, но он не может заставить меня выйти замуж за одного из своих  остолопов, в каком бы чине они ни были. Но откуда, скажите на милость, вам  известны намерения Лунди относительно моей особы?    

— От  самого Лунди, Сержант рассказал ему, что хотел бы видеть меня своим зятем, а  майор, как мой старый и верный друг, пожелал побеседовать со мной об этом. Он  заявил мне напрямик, что было бы великодушнее с моей стороны уступить дорогу  офицеру, чем обречь вас на участь жены охотника. Я честно признался, что он прав,  и говорил искренне. Но, когда он сказал мне, что выбор его пал на  квартирмейстера, тут уж я не мог с ним согласиться. Нет, нет, Мэйбл, я хорошо  знаю Дэйви Мюра, и пусть брак с ним сделает вас леди, но никогда он не сделает  вас счастливой и сам никогда не станет порядочным человеком. Я говорю честно,  верьте мне, ведь теперь я окончательно убедился, что сержант был неправ.    

— Отец  мой, конечно, был очень неправ. Следопыт, если словом или делом причинил вам  горе; и мое уважение к вам столь велико, а моя дружба столь искренна, что если  бы не кто-то… Я хочу сказать, Следопыт, ни один человек не должен опасаться,  что лейтенант Мюр добьется у меня успеха. Уж лучше всю жизнь оставаться в  девушках, чем стать леди ценою такого брака.    

— Не  сомневаюсь, что язык ваш не способен ко лжи, Мэйбл! — проникновенно сказал  Следопыт.    

— В  такую минуту, по такому серьезному поводу, а тем более вам? Никогда! Нет, пусть  лейтенант ищет себе невесту где хочет, мое имя не украсит список его жен.    

— Благодарю  вас, Мэйбл, благодарю! У меня самого не осталось никакой надежды, но я не был  бы спокоен, зная, что вы стали женой квартирмейстера. Я боялся, как бы вас не  соблазнил его офицерский чин, да, да, а я ведь знаю цену этому человеку! Не  думайте, что во мне говорит ревность, нет! Просто я знаю этого человека.  Конечно, если вам понадобится какой-нибудь достойный юноша вроде Джаспера  Уэстерна, например…    

— Да  что вы все твердите о Джаспере — Пресной Воде? Он не имеет никакого отношения к  нашей дружбе. Лучше поговорим о вас: где вы думаете прожить зиму?    

— Эх,  да что обо мне говорить! Я и раньше немногого стоил, Мэйбл, разве что в  разведке или в схватке с врагом, а теперь, когда убедился в ошибке сержанта,  стою и того меньше. Нет нужды говорить обо мне. Для меня было большим счастьем  столько времени провести возле вас и хотя бы в мечтах воображать, что сержант  прав. Но теперь все это кончилось. Я отправлюсь в путь вместе с Джаспером, там  дела у нас будет по горло, и бесполезные мысли перестанут лезть в голову.    

— И  вы все забудете, забудете меня.., нет, нет, не забудете. Следопыт! Но вы  вернетесь к своим прежним занятиям, и вас не будет больше тревожить мысль о  девушке, недостойной того, чтобы нарушить ваш покой.    

— Прежде  я не знал этого, но девушки, оказывается, имеют большее значение в нашей жизни,  чем я предполагал. До того, как я встретился с вами, сон мой был сладок, как у  новорожденного младенца. Не успевал я приклонить голову к дереву, камню или,  случалось, улечься на звериной шкуре, как тотчас же крепко засыпал, если только  не доводилось в полусне переживать то, чем занимался днем; так я спал, пока не  наступало время вместе с ласточками встречать рассвет, и я был уверен, что  всегда мгновенно вскочу на ноги, когда потребуется. Такая уж у меня  способность, и на нее можно положиться, будь это даже в стане мингов; ведь  бывали случаи, когда я забирался чуть ли не в самое логово этих разбойников.    

— Все  это еще вернется к вам, Следопыт. Такой честный, благородный человек не должен  губить свое счастье из-за пустой мечты. Опять вы будете крепко спать во время  ваших охотничьих скитаний и вам будет сниться убитая вами лань или пойманный  бобер.    

— Эх,  Мэйбл, не хочу я больше видеть такие сны. Пока я вас не знал, мне доставляло  удовольствие представлять себе, как я гоняюсь за добычей или иду по следу  ирокезов, бросаюсь в бой или из засады нападаю на врагов. Я находил в этом  радость, таков уж мой нрав. Но, с тех пор как я встретил вас, все это больше не  тешит меня. Теперь мне уже не нравятся мысли о таких грубых забавах, а последнюю  ночь, когда мы стояли в гарнизоне, мне привиделось, будто в тени кленовой рощи  стоит моя хижина и под каждым деревом я вижу Мэйбл Дунхем, а птицы на ветках  вместо щебетанья, данного им природой, распевают баллады, и даже лань  остановилась их послушать. Я было попробовал подстрелить ее, но «оленебой» дал  осечку, и она рассмеялась мне в лицо лукаво, будто молодая девушка, и ускакала  прочь, оглядываясь на меня и как бы приглашая следовать за собой.    

— Не  будем больше об этом. Следопыт, не надо, — умоляюще проговорила Мэйбл,  вытирая слезы; простодушие и серьезность, с какими этот суровый обитатель лесов  раскрывал ей свою неподдельную любовь, глубоко взволновали благородное сердце  девушки. — А теперь пойдемте навстречу батюшке. Он, вероятно, где-то  здесь, я только что слышала выстрел совсем рядом.    

— Сержант  ошибся, да, сержант ошибся — напрасно пытаться соединить голубку с волком…    

— А  вот и батюшка! — прервала его Мэйбл. — Постараемся принять бодрый и  веселый вид, как подобает добрым друзьям, а наши тайны будем хранить про себя,  хорошо?    

Они замолчали.  Послышался треск сухих сучьев под ногами, и тут же показался, раздвигая ветки  кустов, сам сержант. Выйдя на открытое место, старый солдат испытующе поглядел  на дочь, потом на ее спутника и ласково проговорил:    

— Мэйбл,  доченька, ты молода и проворна, пойди подбери-ка птицу, которую я подстрелил.  Она упала вон туда, в заросли болиголова на берегу, а так как Джаспер уже  подает знаки, что пора сниматься с якоря, тебе нет надобности карабкаться  обратно на гору, через несколько минут мы сами спустимся вниз.