1 2 3 4 5 6 
Из толпы вышла какая‑то простая девушка, которая только что   здесь появилась: она знает бедняжку; она позаботится о ней и проводит домой.      

Вместе с этой девушкой была индианка, вернее – метиска, по‑видимому,   ее мать. Они увели спасенную пленницу. Вскоре все разошлись по домам и занялись   своими обычными делами.      

Росита и спутницы свернули в узкую улочку, прорезавшую   предместье, где ютилась беднота, миновали ее и оказались за пределами города.   Затем, пройдя несколько сот ярдов по глухой тропинке в зарослях, они вышли к   небольшому заброшенному ранчо и там скрылись. А через несколько минут к дверям   подъехала повозка, запряженная волами, которыми правил пеон.      

Девушка вышла из дому, ведя Роситу за руку, и обе сели в   повозку.      

Они уселись на охапку сена, брошенную на дно повозки, и пеон   погнал волов. Выехав из зарослей, повозка покатила по большой дороге, ведущей к   последним фермам на краю долины.      

Девушка смотрела на Роситу жалостливым взглядом; она   помогала ей поудобнее устроиться, чтобы та как можно меньше страдала от тряски;   она подбадривала ее ласковыми словами, однако говорила с нею не как с подругой   или старой знакомой. Ясно было, что эта девушка никогда раньше не видела   Роситу.      

Когда они проезжали по глухому участку дороги, примерно в   миле от города, позади показался быстро скачущий всадник. Через несколько минут   он уже нагнал их. Под всадником красовался великолепный мустанг; сразу видно   было, что этого коня берегут и холят – он был резвый и игривый, а бока его так   и лоснились.      

Всадник подъехал к повозке и велел пеону остановиться;   мелодичный голос сразу же выдал во всаднике женщину, а нежные щеки, шелковистые   волосы и тонкие черты лица свидетельствовали о том, что это настоящая   сеньорита. Неудивительно, что на расстоянии ее можно было принять за мужчину:   на плечи было накинуто простое серапе, широкие поля сомбреро почти совсем   скрыли черные блестящие волосы, и сидела она в седле по‑мужски, как заправский   наездник‑мексиканец.      

– Это вы, сеньорита? – удивленно и вместе с тем   почтительно сказала девушка в повозке.      

– А ты не узнала меня, Хосефа?      

– Нет, сеньорита. Ох, горе мне! Где же вас узнать,   когда вы так нарядились?      

– А как нарядилась? Самый обыкновенный костюм!      

– Конечно, сеньорита, только не для такой важной   сеньоры, как вы!      

– Да, видно, меня никак нельзя узнать в этом наряде. Я   встретила нескольких знакомых, и они мне не поклонились! – Всадница   засмеялась. – Бедняжка!..      

– продолжала она, вдруг изменив тон и сочувственно   глядя на спутницу Хосефы. – Сколько ей пришлось выстрадать! Бедная   девочка! Боюсь, что мне сказали правду. Святая дева! Как похожа…      

Сеньорита не договорила. Позабыв о присутствии Хосефы и   пеона, она высказала вслух свои мысли. Последние слова невольно сорвались с ее   уст.      

Спохватившись, она испытующе посмотрела на них обоих. Пеон   был занят волами, зато лицо девушки загорелось любопытством.      

– На кого похожа, сеньорита? – спросила она   простодушно.      

– На одного моего знакомого. Это не имеет значения,   Хосефа. – Сеньорита поднесла палец к губам и многозначительно посмотрела в   сторону пеона.      

Хосефа, которая знала ее тайну и догадывалась, кто этот   знакомый, промолчала.      

Сеньорита подъехала ближе к повозке со стороны, где сидела   Хосефа, и, наклонившись к ней, прошептала:      

– Оставайся там до утра, все равно ты не успеешь   вернуться засветло. Останься – может быть, ты чтонибудь услышишь. Приходи   пораньше, но не домой, а к заутрене. Смотри, не опоздай. Я буду в церкви.   Постарайся увидеться с Антонио. Отдай ему вот это. – Алмаз на золотом   кольце сверкнул на мгновение в пальцах сеньориты, и тотчас Хосефа зажала его в руке. –   Скажи ему, для кого, а кто послал – это ему незачем знать. Вот тебе деньги на   расходы и еще немного, чтобы дать ей. Нет, лучше дай ее матери, если только она   согласится принять.      

На колени Хосефы упал кошелек.      

– Разузнай что‑нибудь. Разузнай, милая Хосефа!.. До   свидания! До свидания!      

Последние слова сеньорита произнесла второпях; повернув   своего лоснящегося мустанга, она поскакала обратно к городу.      

Она могла не сомневаться, что Хосефа последует ее   наставлениям остаться там до утра – девушка была не меньше, чем сама сеньорита,   заинтересована в этой поездке.      

Хорошенькая Хосефа была невестой метиса Антонио, и удалось   бы ей увидеть его или нет, она не собиралась торопиться домой. Если она увилит   его, тем приятнее будет задержаться на ранчо; если же нет, она задержится в   надежде на встречу.      

Простая повозка, казалось, вдруг превратилась в прекрасный   экипаж с рессорами и бархатными подушками – Хосефа слышала, что есть такие,   хотя никогда их не видела: ведь в руках у нее кошелек, полный монет, шестой   части которых хватит на все расходы, и ей предстоит встретиться с Антонио!      

Сердобольная девушка перетряхнула сено, положила голову   Роситы себе на колени, укрыла ее своей шалью, чтобы не пронизывала вечерняя   сырость, и велела пеону трогать. Тот громко крикнул на волов, ткнул их   стрекалом, и они снова потащили повозку по пыльной дороге.      

 Глава XL      

       

Ходить к заутрене – для мексиканских сеньор модный обычай,   особенно для тех из них, которые живут в больших и маленьких городах. Только   забрезжит рассвет      

– и они выходят из широких дверей своих домов и спешат   по городским улицам к церкви, где оглушительно звонит колокол. Сеньоры закутаны   ( богатые – в шелковые шарфы и мантильи, а кто победнее – в скромные аспидно‑черные   шали) так плотно, что их невозможно узнать. Каждая держит под складками   переплетенную книжечку – молитвенник.      

Последуем за ними в храм и посмотрим, что там происходит.      

Если вы опоздаете к началу и, войдя, встанете у двери, то   увидите несколько сот коленопреклоненных людей – вернее сказать, увидите их   спины.      

Спины эти отнюдь не одинаковы – так же, как не бывает   одинаковых лиц. Они самых различных очертаний, размеров, цвета и общественного   положения. Вы заметите здесь спины сеньор в мантильях; иные позволили этому   элегантному одеянию соскользнуть на плечи, тогда как у других голова совсем   скрыта под ним, – вот вам уже два разных стиля. Увидите вы здесь и спины   миловидных простолюдинок с грациозно перекинутым назад концом шали, повисшей   без намека на изящество и, может быть, не совсем даже чистой. Вы разглядите и   спину лавочника, едва прикрытую короткой холщовой курткой; спину водовоза,   обтянутую поношенным кожаным камзолом; спину щеголя, задрапированного в мягкий   нарядный шерстяной плащ; и рваное серапе бедняка, городского парии. Перед вами   предстанут спины широкие и узкие, прямые и сутулые; не исключена возможность,   что вы увидите и один‑два горба, особенно в церкви большого города. Но в какую   мексиканскую церковь вы не зашли бы во время богослужения, я обещаю вам, что вы   узрите всевозможнейшие спины. Однако они не будут расположены в каком‑либо   порядке, отнюдь нет. Спина сеньоры в мантилье может оказаться втиснутой меж   двух грубых, засаленных шалей, а спина одетого в полосатое или в крапинках   серапе бедняка окажется рядом с великолепным шерстяным плащом какого‑нибудь   франта. Я не несу ответственности за размещение всех этих спин, обещаю вам   только большое их число и разнообразие.      

Единственное лицо, которое, скорее всего, будет обращено к   ним, – это бритая физиономия тучного патера, облаченного в полотняную   сутану. Когда‑то она, несомненно, была белой и чистой, но теперь у нее такой   вид, словно ее кинули в корзину для грязного белья, но по какому‑то   недоразумению вернули, так и не выстирав. Патер столь же мало похож на   праведника, как и самый закоренелый грешник его паствы. Вот он мечется по   небольшому возвышению то с жезлом, то с кадилом курящегося ладана, а вот он   взял и куколку – изваяние святого. Вы услышите какуюто тарабарщину из скверной   латыни, которую он бормочет во время этого представления. В эти минуты вы непременно   вспомните игру мистера Робина или пьесу «Великий маг», если вам довелось их   посмотреть.      

Вскоре до вас донесется позвякивание колокольчика, которое   удивительно преобразит все эти спины. Ненадолго вы увидите их в самом странном   положении – не в вертикальном, как надлежит быть спинам, а сникнувшими и   скособочившимися. Пока они будут отдыхать, возможно, мелькнет и лицо, но только   в профиль, и если оно красиво, то заставит вас забыть о спине. Впрочем, тогда   перед вами будет уже не спина, а скорее бок. Быть может, профиль поразит вас   красотой, но, уж наверно, не набожным выражением. Вы заметите глаз,   посматривающий кокетливо и лукаво, а если вы наблюдательны, то увидите и другой   профиль, более грубо очерченный, к которому эти кокетливые, лукавые взгляды обращены.   Это происходит в те минуты, когда спины, отдыхая, обвисают. Как они добиваются   такой позы, вам покажется загадкой, анатомической головоломкой, а между тем это   очень просто. Такое положение легко дается тому, кто знает, как это делается:   стоит только перенести опору с колен на бедра. Немудрено, что вы изумились,   ибо, замаскированная мантильями, шарфами, шалями и юбками, эта хитрость   проделывается весьма искусно.      

Но вот зазвонил колокольчик – и спины снова выпрямились. Для   этих богомольцев его звон то же самое, что для солдат команда «смирно». Как   только он звякнет, спины, подтянувшись, мгновенно становятся на несколько   дюймов выше. Патер еще раз бормочет молитву пресвятой деве и «Отче наш» и   разыгрывает еще одну пантомиму, а спины остаются тем временем застывшими в   неподвижности. И вдруг они снова укорачиваются, как прежде, мелькают профили,   они обмениваются кивками и лукавыми взглядами, и так до тех пор, пока опять не   зазвонит колокольчик. Тут патер начинает третий тур представления, за ним   следует четвертый и так далее, пока богослужение не закончится.      

Каждое утро, еще задолго до завтрака, повторяется в   мексиканской церкви это смехотворное коленопреклонение и бормотанье молитв.   Заняты этим и мужчины и женщины, хотя среди представительниц слабого пола богомолок   гораздо больше, и в числе ревностных молельщиц много сеньор местного высшего   света.      

Что же заставляет всех этих людей вставать с постели в столь   ранний час, дрожать от холода на улицах и мерзнуть в церкви? Что это – вера или   суеверие? Благочестие или ханжество? Разумеется, многие из этих глупцов и в   самом деле верят, что все это угодно Богу: они механически преклоняют колени и   твердят молитвы, а за это на них снизойдет милость Господня. Однако среди самых   ревностных посетителей заутрени, безусловно, много и таких, которых волнуют   совсем иные чувства. В стране, где мужчины ревнивы, женщины особенно   предприимчивы и хитры, этот ранний час – для них золотая пора. Ведь только на   редкость ревнивый страж решится в эти холодные часы встать с постели.      

Дождитесь конца представления у дверей храма. Там стоит   большая чаша святой воды. Выходя из церкви, каждый погружает руку в эту чашу и   окропляет себя водой. Вот маленькая, вся в кольцах рука на мгновение окунает   кончики пальцев в сосуд – и тут же ловко передает любовную записку кавалеру в   плаще. Возможно, вы увидите, как богатая сеньора, тщательно закутанная в   серапе, уходит из церкви в направлении, противоположном тому, откуда она   пришла. Ну, а если вы столь любопытны, что пренебрежете приличиями и последуете   за ней, то, пожалуй, окажетесь свидетелем запретного свидания в глухом переулке   или где‑нибудь в тополевой аллее.      

Утро в мексиканском городе столь же богато приключениями,   как и ночь.      

Едва лишь колокол церкви Сан‑Ильдефонсо стал сзывать к   заутрене, из ворот одного из самых больших и богатых домов города выскользнула   женщина. Рассвет чуть брезжил; женщина была закутана с головы до пят, однако ее   высокая, стройная фигура, достоинство и грация осанки, легкая горделивая   походка выдавали важную сеньору. Подойдя к церкви, она остановилась и   огляделась по сторонам. Лицо ее скрывали складки низко опущенной мантильи, но   по тому, как она стояла, как поворачивала голову то вправо, то влево, ясно   было, что она пристально вглядывалась в богомольцев, которые, словно тени, приближались   в предрассветном сумраке. Она, несомненно, ждала кого‑то и, судя по   нетерпеливому взору, каким она окидывала каждого появлявшегося на площади, тот,   кого она ждала, был ей очень нужен.      

Наконец к церкви подошел последний богомолец. Оставаться дольше   на улице не имело смысла. С видимым разочарованием сеньорита проскользнула   через портал и исчезла за дверью. Еще мгновение – и она уже стояла на коленях   перед алтарем, повторяя слова молитвы и перебирая четки.      

Но не она последней вошла в церковь; вскоре появилась еще   одна прихожанка. Когда сеньорита уже входила в храм, на дальний угол площади   выехала повозка и там остановилась. С повозки соскочила молодая девушка; быстро   перебежав через площадь, она прошла в портал. На вновь пришедшей была пунцовая   юбка, вышитая кофточка и шаль, – так одевается в этих краях беднота,   простонародье. Девушка была простая крестьянка.      

Она вошла в церковь, но, прежде чем опуститься на колени,   внимательно оглядела ряды спин. На одной из них, окутанной мантильей, взгляд ее   задержался. Она узнала ту самую сеньориту, о которой мы говорили. Девушка,   видимо, успокоилась; проскользнув меж спин, она опустилась на колени рядом с   сеньоритой так близко, что их локти почти соприкасались.      

Она проделала все это совсем бесшумно, и сеньорита не   заметила свою новую соседку, лишь легкий толчок в локоть заставил ее поднять   голову и оглянуться. Лицо ее осветилось радостью, однако губы продолжали   твердить молитву, словно ничего не произошло.      

Но вот раздался сигнал, возвещающий, что можно немного отдохнуть,   и две коленопреклоненные фигуры – сеньорита и простолюдинка – склонились друг к   другу; руки их сблизились. Еще мгновение – и из‑под шали показалась маленькая   коричневая рука, из‑под мантильи      

– нежные белые пальцы, унизанные кольцами.      

Словно сговорившись, они коснулись друг друга, и хотя это   длилось едва полсекунды, тонкий наблюдатель мог бы заметить, как из одной руки   в другую – из коричневых пальцев в белые – проскользнула свернутая трубочкой   бумажка. Но поистине лишь тонкий наблюдатель заметил бы этот маневр – он был   проделан так ловко, что никто из стоящих на коленях впереди или сзади не увидел   ничего предосудительного.      

Обе руки тут же скрылись под накидками; прозвенел   колокольчик, сеньорита и крестьянка снова выпрямились и с самым благочестивым видом   стали повторять слова молитвы.      

Но вот служба кончилась. Окропляя себя святой водой, девушки   торопливо перекинулись несколькими словами; но вышли они из церкви врозь и   разошлись в разные стороны. Крестьянка быстро пересекла площадь и скрылась в   узкой улочке. Сеньорита горделивой поступью направилась к своему дому; лицо ее   сияло радостью.      

Она вошла в дом и поспешила в свою комнату. Развернув   маленький листок бумаги, она прочитала:      

«Дорогая Каталина! Вы сделали меня счастливым. Лишь час   назад я был самым несчастным человеком на свете. Я потерял сестру и думал, что   лишился вашего уважени. Мне возвращено и то и другое. Сестра моя со мной, а   драгоценный камень, сверкающий у меня на пальце, говорит о том, что даже   клевете не удалось отнять у меня вашу дружбу, вашу любовь. Вы не считаете меня   убийцей. Да, я не убийца, я – мститель. Вы узнаете обо всем. Об ужасном   заговоре, жертвами которого стали я и мои родные. Жестокость этого заговора так   чудовищна, что он кажется невероятным. Да, я стал его жертвой. Я больше не могу   показаться в Сан‑Ильдефонсо. Отныне меня будут травить, как волка, и если   схватят, то расправятся со мной, как с волком. Но теперь, когда я знаю, что вы   не заодно с моими врагами, мне ничего не страшно.      

Если бы не вы, я ушел бы далеко отсюда. Но с вами я не в   силах расстаться. Лучше я буду ежечасно рисковать жизнью, чем покину места, где   вы живете, – ведь вы мне дороже всех на свете!      

Сколько раз я осыпал поцелуями ваше кольцо! Этот залог любви   у меня отнимут лишь вместе с жизнью.      

Враги гонятся за мной, как ищейки, но я не боюсь их. Мой   славный конь всегда при мне, а с ним я могу смеяться над своими трусливыми   преследователями. Но я должен во что бы то ни стало еще раз прийти в город. Я   должен увидеть вас, дорогая. Должен сказать вам то, чего нельзя доверить   бумаге. Не откажите мне! Я приду на старое место, чтобы увидеться с вами,   завтра в полночь. Не откажите, дорогая, любимая! Мне надо объяснить вам многое   такое, что очень важно, и я могу это сказать только с глазу на глаз. Вы   увидите, что я не убийца, что я попрежнему достоин вашей любви.      

Спасибо! Спасибо за вашу доброту к моей бедной маленькой   сестренке! Бог даст, она скоро поправится. До свиданья, моя любимая! К. «   Прочитав записку, прекрасная Каталина поднесла ее к губам и пылко поцеловала.      

– Достоин моей любви! – прошептала она. – Да,   он достоин любви королевы! Отважный, благородный Карлос!      

Она снова поцеловала листок и, спрятав его на груди,   неслышно вышла из комнаты.      

 Глава XLI      

       

Желание Вискарры отомстить Карлосу возрастало с каждым   часом. Недолго длилась радость, охватившая его, когда он избавился от страха   смерти. Так же недолго радовался он, избавившись от беспокойства из‑за   пленницы. Его терзало совсем иное чувство. Превыше всего он ценил свою красоту   – и теперь лишился ее. Он обезображен на всю жизнь!      

Когда он увидел свое лицо в зеркале, сердце его запылало,   как горящий уголь. И хотя он был трусом, он почти пожалел, что его не убили на   месте.      

Он потерял несколько зубов, но зубы можно вставить новые, а   вот щека непоправимо изуродована. Пуля вырвала кусок мяса. Здесь будет   отвратительный шрам, который останется навсегда.      

Ужасен был вид Вискарры. Ужасны были его мысли. Глядя на то,   что сделал с его лицом охотник на бизонов, он громко стонал. Он клялся   отомстить. Пусть только Карлоса поймают – пытки и смерть ждут его! Смерть ему и   его родным!      

Порой Вискарра даже раскаивался, что отослал сестру   охотника. Зачем он испугался последствий? Зачем не отомстил, убив ее? Он уже не   любит эту девчонку. Ее язвительный смех до сих пор гложет его сердце. Она была   причиной всех его страданий      

– страданий, которые прекратятся только с его   жизнью, – причиной горечи и унижений, от которых он не избавится до конца   своих дней! Почему он ее не убил? Это была бы сладостная месть ее брату, едва   ли не лучшая награда за пережитое.      

Терзаемый этими мыслями, Вискарра метался на своем ложе,   стонал в тоске и отвратительно ругался.      

Карлоса надо поймать. Он, Вискарра, всеми силами будет   добиваться этого. И надо схватить его живым. Незачем торопиться с наказанием.   Конечно, Карлос умрет, но смерть не должна прийти мгновенно. Нет, Вискарре   будут примером дикари прерий. Охотник на бизонов умрет так, как умирают пленные   у индейцев: его привяжут к столбу и сожгут. Вискарра клялся в этом.      

А потом – его мать. Ее считают колдуньей. С ней и надо   расправиться так, как расправляются с колдуньями. В этом случае ему не придется   действовать одному. Уж конечно, отцы иезуиты поддержат его. Они охотно идут на   такие фантастические жестокости.      

А когда сестра Карлоса останется одна на свете, за нее некому   будет вступиться. Она окажется всецело в его власти. Он поступит с ней, как ему   вздумается,      

– ему никто не станет мешать… Не любовь говорила в нем,   а желание отомстить.      

Вот какие дьявольские замыслы проносились в голове этого   презренного негодяя.      

Не меньше жаждал смерти охотника на бизонов и Робладо. Его   самолюбию был также нанесен удар: он больше не сомневался в том, что Каталина   серьезно увлечена этим человеком, а, быть может, их уже связывает взаимная   любовь и согласие. Робладо навестил ее как‑то после трагического случая в   крепости. Он заметил, что она держала себя совсем не так, как прежде. Теперь,   когда «убийца» был так безнадежно опозорен, капитан надеялся восторжествовать   над ним. Однако, хотя Каталина и не сказала ничего в защиту Карлоса – разумеется,   она не смела, – она в то же время не поддержала и противную сторону и   никак не показала, что возмущена его поступком. Оскорбительные эпитеты Робладо,   присоединенные к тем, которыми, не скупсь, осыпал Карлоса ее отец, казалось,   причиняли ей боль. Несомненно, она вступилась бы за него, если бы осмелилась.      

Робладо заметил все это во время своего утреннего визита.      

Но гораздо больше он узнал о ее поведении через свою   шпионку. Одна из служанок Каталины, Висенса, почему‑то невзлюбила свою госпожу,   предала ее и с некоторых пор сделалась пособницей своего поклонника – военного.   Немного золота, посулы, да еще солдатвозлюбленный – это был Хосе, – и   Висенса стала послушным орудием Робладо. Через Хосе он получал сведения о   Каталине, а та ничего и не подозревала. И хотя эта система шпионажа была   установлена лишь недавно, она уже принесла плоды. Робладо узнал, что Каталина   ненавидит его и любит кого‑то другого. Кто этот другой – Висенса не знала, но   Робладо догадался без труда.      

Неудивительно, что он желал смерти Карлоса, охотника на   бизонов. Он жаждал его смерти не меньше, чем Вискарра.      

Оба из кожи вон лезли, чтобы добиться своего. Во все стороны   на розыски были посланы отряды солдат. На стенах города расклеили объявления –   плод совместного творчества коменданта и его капитана, – в которых было   написано, что за голову Карлоса назначена немалая награда; еще большую сумму   обещали тому, кто приведет его живым.      

Не остались в стороне и местные граждане: в доказательство   лояльности и усердия они тоже сочинили объявление, сообщая, что жертвуют   крупную сумму, целое состояние, человеку, которому посчастливится поймать   Карлоса. Объявление подписали все именитые люди города, и имя дона Амбросио   красовалось одним из первых. Поговаривали даже о том, чтобы собрать   добровольцев, которые уж постараются помочь солдатам, преследующим еретика‑убийцу,   а вернее – заработать большие деньги, назначенные за его поимку.      

Вот уж действительно загадка, долго ли проживет Карлос,   когда голова его оценена так высоко!      

Робладо, сидя дома, обдумывал, как поймать беглеца. Он уже   разослал по долине своих самых надежных шпионов и велел им днем и ночью   слоняться среди жителей. Они должны были немедленно сообщить ему все, что   узнают о том, где бывает Карлос или те, с кем он прежде встречался, – за   это им обещали хорошо заплатить. Установили наблюдение за домом молодого   скотовода дона Хуана. И хотя Вискарра и Робладо собирались с ним расправиться   на особый лад, они решили пока его не трогать: так будет легче осуществить их   план. Нанятые шпионы были не солдаты, а городские жители и бедные скотоводы;   появление военных в этой части долины, куда они обычно не заходят, могло бы   расстроить замысел Вискарры и Робладо. Но и солдаты были наготове, однако они   держались поодаль от ранчо Карлоса, чтобы не спугнуть птицу и не помешать ей   вернуться в свое гнездо. Что ж, все это было разумно и логично.      

Итак, Робладо, сидел у себя дома и обдумывал, как поймать   Карлоса. Стук в дверь прервал его размышления над какими‑то бумагами. Это были   донесения его шпионов, только что полученные в крепости и адресованные ему и   коменданту.      

– Кто там? – спросил он, прежде чем разрешить   войти.      

– Это я, капитан, – ответил резкий, визгливый   голос.      

Робладо, несомненно, узнал голос, так как крикнул:      

– А, это ты? Входи!      

Дверь отворилась, и в комнату вошел человек небольшого   роста, смуглый, с плутоватым лицом куницы. У него была вертлявая, скользящая   походка, и, несмотря на мундир, саблю и шпоры, вид у него был приниженный. В   словах его сквозило раболепие, и честь он отдавал офицеру раболепно. Именно таких   и нанимают для подозрительных дел люди, подобные Вискарре и Робладо; и для этих   целей он уже не раз им служил. Это был солдат Хосе.      

– Ну, что скажешь? Ты видел Висенсу?      

– Да, капитан. Я встретился с нею вчера вечером.      

– Есть новости?      

– Не знаю, новость ли это для капитана, только она   сказала мне, что сеньорита отправила ее вчера домой.      

– Ее?      

– Да, капитан, белоголовую.      

– Ага! Дальше!      

– Вы ведь знаете, когда вы ушли, алькальд предложил ее   любому, кто захочет взять. Так вот, вперед вышла одна девушка и сказала, что   она ее знакомая. И еще была там женщина – мать этой девушки. Ее им сразу и   отдали, и они увели ее в дом в зарослях за городом.      

– Но она там не осталась. Я знаю, что она убралась   оттуда, хотя еще не слышал подробностей. Как же это было?      

– Так вот, капитан: только они вошли в дом, как   подъехала повозка с возницей‑тагносом, и девушка, дочка той женщины, Хосефа,   забралась на повозку вместе с белоголовой, и они поехали. Но ни девушка, ни ее   мать раньше не видели белоголовой. И как повашему, капитан: кто послал их и   повозку?      

– А что сказал Висенса?      

– Их послала сеньорита, капитан.      

– Ага! – воскликнул Робладо. – И Висенса   уверена в этом?      

– Это не все, капитан. Когда повозка тронулась, а   может, чуть позже, сеньорита уехала из дому на своем коне. Она закуталась в   простое серапе и надела на голову сомбреро, будто какая‑нибудь дочь скотовода.   Такой костюм, по‑моему, совсем не к лицу важной сеньорите. Она поскакала   окольной дорогой. Но Висенса думает, что она свернула на большую дорогу, когда   проехала мимо домов, и, наверно, догнала эту повозку. Времени у нее было   достаточно.      

Эти сведения, видимо, произвели большое впечатление на   Робладо. Он помрачнел, нахмурился, глаза его блеснули      

– казалось, какой‑то новый план пришел ему на ум. Он   помолчал, занятый собственными мыслями, потом спросил:      

– Это все, Хосе?      

– Все, капитан.      

– Может быть, Висенса еще что‑нибудь узнала. Повидай ее   сегодня вечером опять. Скажи, чтобы не спускала глаз с сеньориты. Если ей   удастся разведать, что они переписываются, я ей хорошо заплачу, да и тебя не   забуду. Узнай подробнее о той женщине и о ее дочери. Разыщи тагноса, который их   возил. Не теряй времени, Хосе. Ступай!      

Угодливый солдат раболепно поблагодарил, еще раз раболепно   отдал честь и скрылся за дверью.      

Как только он вышел, Робладо вскочил с места и взволнованно   зашагал по комнате, разговаривая сам с собой:      

– Черт возьми! Как же я об этом не подумал? Они   переписываются… Ну конечно! Дьяволы! Что за женщина! Он наверняка уже все   знает, если только он и сам не поверил, будто мы спасли его сестру от индейцев.   Надо установить слежку за домом дона Амбросио. Может быть, это и будет та   ловушка, в которую мы его поймаем? Любовь – более надежная приманка, чем   братская привязанность. Ага, сеньорита! Если это правда, тогда у меня найдется   козырь, какого вы никак не ждете. Я заставлю вас принять мои условия, не   прибегая к помощи вашего глупого папаши!      

Еще несколько минут Робладо обдумывал свои планы, мечтая о   мести и победе, затем он вышел из комнаты и отправился к коменданту, чтобы   передать ему сведения, которые только что получил от Хосе.      

 Глава XLII      

       

Дом дона Амбросио де Крусес не был городским особняком. Он   находился в предместье – вернее, на самой окраине города, примерно в восьмистах   ярдах от площади. Стоял он одиноко, на довольно большом расстоянии от других   домов. Его не назовешь виллой или коттеджем – в Мексике нет ни того, ни   другого, ни даже чего‑либо похожего. В этой стране на протяжении тысячи миль,   от ее северной границы до южной, архитектура однообразна и однотипна. Небольшие   дома, ранчо бедняков, различаются в засисимости от трех разных климатов –   жаркого, умеренного и холодного, которые, в свою очередь, зависят от высоты   местности. В жарких краях – иначе говоря, на побережье и в некоторых долинах в   центре страны – ранчо – это легкая постройка из камыша и жердей, крытая   пальмовыми листьями. На Равнинах, лежащих выше, на плоскогорьях, – а надо   сказать, что большинство населения живет именно там, – все ранчо без   исключения глинобитные. На лесистых склонах гор, высоко над уровнем моря, ранчо   сложены из бревен; у них широкий свисающий карниз и крыша, крытая дранкой; они   нисколько не похожи на бревенчатую хижину американских глухих лесов и намного   опрятнее и живописнее тех.      

Это о ранчо. Как видите, тут есть некоторое разнообразие. О   домах богачей этого не скажешь. На протяжении тридцати градусов широты, от   одной границы Мексики до другой, и, пожалуй, по всей Испанской Америке, все они   строятся на один лад. Если же вам изредка встретится дом необычной архитектуры,   то, расспросив, вы узнаете, что его хозяин – иностранец: англичанин – владелец   рудников, фабрикант‑шотландец или же немец‑коммерсант.      

Все это относится лишь к домам в сельской местности. В   маленьких городишках дома такие же, как и загородные, с очень небольшими   изменениями. В больших же городах, хотя там и сохранились некоторые чисто   мексиканские черты, архитектура зданий приближается к архитектуре европейских   городов, разумеется, главным образом испанских.      

Дом дона Амбросио мало чем отличался от других богатых   загородных особняков. Он был похож на тюрьму, крепость, монастырь или казармы –   что вам больше по душе; все же вид его заметно оживляла окраска стен      

– перемежающиеся красные, белые и желтые вертикальные   полосы. Благодаря этому чисто восточному сочетанию веселых красок мексиканское   жилище кажется не таким угрюмым. Такой стиль широко распространен в некоторых   частях Мексики.      

Все линии дома очень просты. Глядя на него спереди, с   дороги, вы увидите длинную стену с огромными воротами посередине и тремя или   четырьмя несимметрично расположенными окнами. Окна заслонены вертикальными   железными прутьями. Это оконная решетка. Ни стекол, ни переплетов в окнах нет.   Ворота тяжелые, деревянные, обиты железом и запираются железными засовами.   Передняя стена – в один этаж, но она возвышается над крышей, образуя парапет   высотою по грудь человеку, и благодаря этому кажется выше. Так как крыша   плоская, снизу парапет не виден.      

Заверните за угол справа или слева. Не рассчитывайте, что вы   увидите фронтон, – у таких домов его не бывает. Вместо него далеко тянется   глухая стена такой же высоты, как первая вместе с парапетом; а если вы пройдете   вдоль нее до самого конца и снова заглянете за угол, вы обнаружите еще одну   такую же стену      

–она замыкает прямоугольник.      

Вам так и не пришлось бы увидеть фасад дома дона Амбросио,   если подразумевать под этим наиболее нарядную часть здания. Мексиканец не   придает значения наружному виду своего жилища. Только из внутреннего двора –   патио – пред вами предстанет фасад, и, возможно, он поразит вас своим   великолепием и изысканностью. Вот тогда‑то вы и сможете судить о вкусе   владельца дома.      

Пройдемте в патио. Привратник, отозвавшись на стук или   звонок, откроет вам небольшую калитку – часть упомянутых ворот. Мы проходим   через сводчатый коридор      

– портал, прорезающий здание, и вот мы во дворе. Теперь   перед нами настоящий фасад дома.      

Двор вымощен цветными кирпичами, выложенными наподобие   шахматной доски. Посередине струей бьет фонтан, бассейн его украшен орнаментом.   В больших кадках, чтобы корни не повредили мостовую, растут аккуратно подстриженные   деревья. По сторонам этого двора вы увидите двери; некоторые из них застеклены   и со вкусом задрапированы занавесями. Двери зала, столовой и спален расположены   с трех сторон, с четвертой находятся кухня, кладовая, амбар, а также конюшня и   каретный сарай.      

Надо упомянуть еще об одной важной части дома: это крыша –   асотея. Туда поднимаются по каменной лестнице. Крыша плоская и очень прочная,   так как покрыта цементом и не боится дождя. Со всех сторон она обнесена   парапетом такой высоты, что он не мешает любоваться окрестностями, но ограждает   от назойливых взоров прохожих. После захода солнца или когда оно прячется за   облака, асотея – самое приятное место для прогулок. По крыше дома дона Амбросио   прогуливаться особенно приятно, так как она больше похожа на сад. Вокруг   расставлены покрытые черным лаком горшки с редкими растениями, а зеленые ветви   и яркие цветы, поднимаясь над стенами, удивительно украшают дом и снаружи.      

Но это не единственный сад при жилище богатого владельца   рудников. За домом раскинулся еще один, продолговатой формы, с двух сторон   обнесенный высокими глинобитными стенами. Эта ограда тянется до берега реки.   Вдоль реки нет забора; достаточно широкая и глубокая в этом месте, она заменяет   ограду. Сад большой, а в конце его насажены еще и фруктовые деревья. Его   украшают со вкусом проложенные дорожки, цветочные клумбы и зеленые беседки   самой разнообразной формы и величины. Пройдясь по этому саду, можно подумать,   что дон Амбросио, хотя он всего‑навсего богатый выскочка, обладает изысканным   вкусом – ведь такие очаровательные уголки не часто встречаются в Мексике. Но не   им придуманы эти теннистые деревья и благоухающие беседки. Все это затея его   красавицыдочери, которая проводит немало часов в тени сада.      

Дону Амбросио вид рудника – огромной выемки в скале, среди   груд кварца, и в глубине ее вид богатой жилы      

– был милее всех цветов на свете. Куча слитков серебра   приковала бы к себе его взор куда вернее, чем поле, сплошь покрытое черными   тюльпанами или голубыми георгинами.      

Каталина совсем не походила не отца. У нее был вкус   возвышенный и утонченный. Ей были чужды мысли о богатстве и спесь богачей. Она   охотно отказалась бы от своего вызывавшего так много толков наследства, чтобы   разделить жизнь в скромном ранчо с человеком, которого она любила.      

 Глава XLIII      

       

Солнце клонилось к закату. Его огненный шар спешил   поцеловать снежную вершину Сьерра‑Бланка, высившуюся на западе. Белую мантию,   ниспадавшую с плеч горы, окрасили розовые блики, во впадинах ущелий она   становилась алой, пурпурной и от контраста с темными лесами, росшими на склонах   Сьерры, казалась еще прекраснее.      

В этот вечер закат был особенно яркий. На западе   громоздились разноцветные облака; золото, пурпур и лазоревая синева сочетались   в пышном великолепии; облака принимали самые причудливые очертания, и могло   показаться, что это сияющие, восхитительные существа из какого‑то иного мира.   Эта картина должна была радовать глаз, развеселить сердце, полное печали, а   счастливое сделать еще счастливей.      

Она не осталась незамеченной. На нее устремлены были глаза, очень   красивые глаза, и все же в них была печаль, никак не гармонировавшая с   картиной, на которую они смотрели.      

Не сияние закатного неба омрачило эти глаза. Хотя они и были   устремлены на него, не о нем была печаль, отразившаяся во взоре. Не тем полно   было сердце.      

Обладательница этих глаз – не юная девочка, а девушка в   расцвете красоты. Она стояла на асотее великолепного дома и, казалось,   любовалась пышным закатом, однако размышляла она не о закате, но о вещах далеко   не столь приятных.      

Даже отблеск пламенного неба, падая на ее лицо, не мог   рассеять пробегавшие по нему тени. Сумрак в душе оказался сильнее, чем свет   внешнего мира. Тени омрачали прекрасное лицо, потому что тень окутала сердце.      

И все же лицо ее было прекрасно и прекрасна фигура, высокая,   величавая, с нежной грацией и мягкими очертаниями. Эта красавица была Каталина   де Крусес.      

Она стояла на асотее одна, окруженная лишь растениями и   цветами. Склонившись над низким парапетом, она смотрела на запад и видела   заходящее светило.      

Порой она поднимала глаза к небу и солнцу, но чаще смотрела   в глубину сада, на теннистую рощицу диких китайских деревьев, сквозь стройные   стволы которых сверкала серебряная лента реки. На этой рощице ее глаза время от   времени задерживались с выражением какого‑то странного интереса. Неудивительно,   что это место притягивало ее взор. Здесь впервые она, точно завороженная,   слушала обеты любви; оно было освящено поцелуем, и в своих мечтах она вознесла   его с жалкой земли в небесную высь. Неудивительно, что для нее не существовало   места прекраснее. В самых прославленных садах мира, даже в раю не могло быть   такого прелестного теннистого уголка, как маленькая зеленая беседка, которую   она сама устроила в листве этих диких китайских деревьев.      

Почему же ее взгляд так печален? Ведь в этом прибежище   сегодня же ночью она встретится с тем, кто сделал для нее этот уголок   священным. Почему она так печальна? Ведь, предвкушая встречу, она должна бы   сиять от радости.      

Временами, когда она думала о предстоящей встрече, так оно и   было. Но на ум приходила и другая мысль, это она вызывала тревожное чувство, из‑за   нее набегали на лицо тени. Что же это за мысль?      

Каталина держала в руках бандолу. Она опустилась на землю и   стала наигрывать старинную испанскую песню. Но она не в силах была справиться с   собой. Мысли блуждали далеко, пальцы не слушались.      

Она положила бандолу, снова встала и принялась ходить взад и   вперед по асотее. Прогулка не приносила успокоения. Порой сеньорита   останавливалась и, опустив глаза, казалось, над чем‑то задумывалась. Потом   снова начинала ходить и опять застывала на месте. И еще и еще раз, все молча,   без единого слова.      

Один раз она прошла вокруг асотеи, заглядывая во все уголки   между растениями и цветочными горшками, словно искала что‑то; но поиски не   увенчались успехом, ничто не привлекло ее внимания.      

Она опять села на скамью и взяла бандолу. Но, едва   коснувшись пальцами струн, отложила инструмент и вскочила, словно вдруг   вспомнила что‑то очень важное.      

– Как же я не подумала об этом? Ведь я могла уронить в   саду! – прошептала она и сбежала по лесенке вниз, в патио.      

Узкий коридор вел из патио в сад. Через мгновение Каталина   уже шла по усыпанным песком дорожкам, поминутно наклоняясь и заглядывая за   каждое деревце, за каждый кустик – всюду, где могло бы остаться незамеченным   то, что она искала.      

Она обшарила все уголки, потом ненадолго задержалась в   зеленой беседке меж китайских деревьев – ведь это место было ей особенно мило.   Но вот она покинула сад; на лице ее по‑прежнему тревога: видно, сеньорита не   нашла то, что потеряла.      

Она вернулась на асотею, опять взяла в руки бандолу и, как   прежде, проведя по струнам, отложила ее, поднялась и опять заговорила сама с   собой:      

– Как странно! У меня в комнате ее нет… В зале, в   столовой, на асотее, в саду – нигде нет… Куда она могла затеряться? О Господи!   Что, если она попала в руки отца? Там все так ясно, нельзя не понять… Нет, нет,   нет!.. А вдруг она попала в другие руки? В руки его врагов! Там сказано:   сегодня ночью… Правда, не сказано, где, но упомянуто время, а о месте нетрудно   догадаться… Если бы я знала, как предупредить его! Но я не знаю, и он придет.   Горе мне, теперь уже ничего нельзя предотвратить! Только бы она не попалась   врагам! Но куда же она могла затеряться? Матерь божия, куда же?..      

Все это говорилось с таким волнением, что было ясно:   сеньорита потеряла что‑то очень для нее важное и дорогое. Это было не что иное,   как записка, принесенная Хосефой, в которой Карлос писал, что придет сегодня   ночью повидать Каталину. Неудивительно, что ее так встревожила потеря.   Содержание записки не только могло погубить ее доброе имя, но подвергало   опасности жизнь любимого ею человека. Вот почему черные тени омрачили ее лицо,   вот почему она в тревожных поисках обошла весь сад и асотею.      

– Придется спросить Висенсу, – продолжала   она. – А очень не хочется. Я не верю ей больше. Она так изменилась! Была   искренняя, честная, а стала лгуньей и лицемеркой. Уже два раза я уличила ее во   лжи. Что это значит?      

Каталина помолчала, словно в раздумье.      

– И все‑таки придется спросить ее. Может быть, она   нашла бумажку, подумала, что это что‑нибудь ненужное, и бросила в огонь. По   счастью, она не умеет читать. Но ведь она встречается с теми, кто умеет… Да, я   совсем забыла про солдата, ее дружка. Что, если она нашла записку и показала   ему?.. Боже праведный!      

Мысль о такой возможности была мучительна, сердце сеньориты   забилось сильнее, она учащенно задышала.      

– Это было бы ужасно! – продолжала она. –   Хуже ничего быть не может!.. Не нравится мне этот солдат, в нем есть что‑то   хитрое и низкое… Говорят, он дурной человек, хотя комендант и благоволит к   нему. Упаси Бог, если записка у него! Нельзя терять времени. Позову Висенсу и   спрошу ее.      

Она подошла к парапету и крикнула вниз:      

– Висенса! Висенса!      

– Что, сеньорита? – раздался голос откуда‑то из   дому.      

– Поди сюда!      

– Сейчас, сеньорита.      

– Быстрей! Быстрей!      

Девушка в короткой пестрой юбке и белой кофточке без рукавов   вышла в патио и поднялась по лестнице на крышу.      

Светло‑коричневый цвет кожи выдавал, что она метиска –   родилась от брака индейца с испанкой. Она была недурна собой, но, взглянув на   ее лицо, никто не подумал бы, что она добра, честна, приветлива: лицо это было   злобное и хитрое. И держалась она дерзко и вызывающе, как человек, виновный в   преступлении, которое уже обнаружено, и готовый на все. Такой тон появился у   нее недавно, и ее хозяйка наряду с другими происшедшими в ней переменами   заметила и это.      

– Что вам угодно, сеньорита?      

– Я потеряла небольшой листок бумаги, Висенса. Он был   свернут трубочкой… не так, как письма, а вот так. – И она показала девушке   листок, свернутый так же. – Тебе не попадалась такая бумажка?      

– Нет, сеньорита, – тотчас последовал ответ.      

– Может быть, ты вымела ее или бросила в огонь? Она   такая неважная с виду, да и в самом деле пустяковая, но на ней рисунок, который   мне хотелось переснять. Не уничтожили ее, как ты думаешь?      

– Не знаю, сеньорита. Только я‑то ее не уничтожала. Уж   я‑то ее не выметала и не бросала в огонь. Как же я выкину бумажку, раз я не   умею читать? Ведь так можно выкинуть что‑нибудь нужное.      

Была ли правдой или ложью вторая часть ее рассуждений, но   вначале Висенса сказала правду. Она не уничтожила бумажку – она ее не вымела и   не сожгла.      

Она отвечала прямо и простодушно, даже как‑будто сердясь   немного, словно обижаясь, что ее заподозрили в такой небрежности.      

Хозяйку ответ, казалось, удовлетворил, а заметила ли она тон   Висенсы – об этом трудно судить, так как она сказала только:      

– Ладно. В конце концов это неважно. Можешь идти,   Висенса.      

Девушка отошла с угрюмым видом и стала спускаться по   лестнице. В последнюю секунду она поглядела на хозяйку, уже стоявшую к ней   спиной, и злобная, насмешливая улыбка искривила ее губы. Конечно, она знала о   потерянной бумажке больше, чем сказала своей госпоже.      

Каталина вновь устремила взор на заходящее солнце. Через   несколько минут оно скроется за снеговой вершиной горы. Пройдет несколько   часов, а потом – радостная встреча!      

Робладо, как и прежде, сидел у себя дома. И, как прежде,   раздался негромкий стук в дверь. Опять он спросил: «Кто там? «, и снова   раздался ответ: «Я! « И, как прежде, он узнал голос и велел стучавшему войти.   Опять, раболепно отдав честь, к офицеру подошел солдат Хосе.      

– Ну, Хосе, какие новости?      

– Только это, – ответил солдат, протягивая   свернутый трубочкой листок бумаги.      

– Что это? От кого? – поспешно спросил Робладо.      

– Капитан разберется лучше меня – я ведь не умею   читать. А взяли эту бумажку у сеньориты, и похоже, что там письмо. Кто‑то   передал его сеньорите вчера утром в церкви – так Висенса думает. Она видела:   сеньорита, как вернулась от заутрени, читала его. Висенса думает, что его   принесла в долину крестьянка Хосефа. Да капитан, наверно, и сам увидит…      

Робладо был уже поглощен запиской, он не слыхал и половины   того, что говорил Хосе. Дочитав до конца, он вскочил со стула, словно его   ткнули шилом, и в волнении зашагал по комнате.      

– Скорее! Скорее, Хосе! – крикнул он. –   Пришли сюда Гомеса. Никому ни слова! Будь готов, ты тоже мне понадобишься.   Сейчас же пришли Гомеса! Ну!      

Солдат отдал честь на этот раз менее раболепно – уж очень он   торопился! – и стремглав выскочил из комнаты.      

– Вот удача, ей‑Богу! – пробормотал Робладо. –   Не было еще случая, чтобы влюбленный дурак не попадался на такую приманку! И   сегодня же в полночь! У меня хватит времени, чтобы подготовиться. Если бы я   только знал место! Но об этом ничего не сказано.      

Он перечитал записку.      

– Не сказано, черт возьми! Какая досада! Что делать?   Нельзя же действовать вслепую… Ага, знаю! Надо выследить ее! Выследить до   самого места. Висенса может это сделать, а мы тем временем заляжем поблизости в   засаде. Висенса скажет нам, где они встретились. Мы успеем их окружить – не   сразу же они расстанутся. Мы их застигнем в минуту сладкого свиданья. Тысяча   чертей! Только подумать, кто стал на моем пути – презренная собака, бизоний   палач! Терпение, Робладо, терпение! Сегодня же… сегодня ночью!      

Стук в дверь. Вошел сержант Гомес.      

– Отбери двадцать солдат, Гомес! Лучших, слышишь! Будь   готов к одиннадцати. Времени у тебя хватит, но чтобы был готов, когда я позову.   Никому из чужих ни слова! Вели седлать коней, да скажи людям, чтобы   помалкивали. Зарядите карабины. Будет для тебя дельце. Потом узнаешь, какое.   Ступай, готовься!      

Сержант, не сказав ни слова, пошел выполнять приказ.      

– Вот проклятье! Знал бы я, где место, хотя бы   приблизительно! Возле дома? В саду? А может гденибудь подальше, за городом?   Вполне вероятно. Вряд ли он рискнет прийти к самому городу – тут могут узнать   его или коня. Чтоб он сдох, его конь!.. Нет, нет! Я еще заполучу этого коня, не   будь я Робладо! Если бы только разузнать заранее, где они встретятся, дело было   бы верное. Но нет, ничего не сказано о месте. Как же, «старое место»! Тысяча   чертей! Они встречались и раньше, и, наверно, часто… часто… О!      

Мучительный стон вырвался из груди Робладо, и он заметался   по комнате, словно теряя рассудок.      

– Сказать Вискарре сейчас, – продолжал он, –   или когда уже все будет кончено? Лучше подожду. Вот будет лакомая новость к   ужину! А может быть, я подам к столу гарнир из ушей охотника на бизонов!      

И негодяй разразился дьявольским смехом. Потом прицепил   саблю, захватил пару тяжелых пистолетов и, проверив, хорошо ли укреплены шпоры,   быстро вышел из комнаты.      

 Глава XLIV      

       

До полуночи оставался один час. В небе светила луна, но она   уже склонилась к горизонту, и скалы, стеной замыкавшие долину с юга,   отбрасывали длинную, во много ярдов, тень.      

Вдоль каменного плоскогорья, у самого его подножия, ехал к   городу всадник. Ехал он осторожным шагом и время от времени бросал на дорогу   беспокойные взгляды, – должно быть, чего‑то опасался и хотел остаться   незамеченным. Очевидно, именно поэтому он держался в тени скал, так как,   приближаясь к местам, где склон был пологий и не отбрасывал тени, он   останавливался и тщательно осматривался, а потом быстро проезжал это место.   Если бы он не старался не попасться кому‑либо на глаза, он, конечно, не жался   бы к утесам, а избрал гораздо лучшую дорогу, пролегавшую совсем невдалеке.      

Проехав таким образом несколько миль, всадник оказался   наконец напротив города, в трех милях от него. Отсюда в город вела дорога,   соединявшая его с проходом в скалах, где можно было подняться на левую половину   плоскогорья.      

Всадник придержал коня и некоторое время в раздумье глядел   на дорогу. Решив отказаться от нее, он проехал еще с милю под тенью утесов,   потом опять остановился и окинул внимательным взглядом местность справа от   себя. К городу или куда‑то выше вела узкая тропка. Всадник, видимо, быстро   убедился, что она‑то ему и нужна, повернул коня, отделился от утесов и выехал   на открытое место.      

В сиянии месяца стало видно, что он молод и прекрасно   сложен; одет он был как скотовод; благородный вороной конь под ним весь   лоснился в серебряном свете. Всадника нетрудно было узнать. В этой стране людей   с темной кожей его белое лицо и светлые кудри, выбивавшиеся из‑под полей   сомбреро, не оставляли сомнения в том, кто он. Это был Карлос, охотник на   бизонов. Следом бежала большая, похожая на волка собака; прежде, в тени, ее не   было видно. То был пес Бизон. Чем ближе подъезжал всадник к городу, тем он   становился осторожнее.      

Раскинувшаяся перед ним местность, хотя и ровная, не была   сплошь открытой; на его счастье, кое‑где возвышались небольшими островками   группы деревьев; тропка пролегала через рощицы кустарника, они выделялись то   тут, то там, словно заплаты на равнине. Бесшумно, без лая, первой входила в   рощу собака; всадник следовал за ней. А выехав на опушку, он снова   останавливался, тщательно осматривал открытое пространство, отделявшее его от   следующей рощи, и только тогда ехал дальше.      

Путешествуя таким образом, он наконец оказался в нескольких   сотнях ярдов от от предместий города. Уже видны были стены зданий и купол   церкви, сверкавший над кронами деревьев. Всадник устремил взор на стену,   которая была ближе других. Он узнал ее очертания. Это был парапет над домом   дона Амбросио; всадник приближался к нему сзади.      

В небольшой роще, последней в долине, Карлос остановился. За   ней до берега реки, которая, как уже говорилось, замыкала сад дона Амбросио,   лежало открытое ровное пространство – луг, принадлежащий дону Амбросио, где   обычно паслись его лошади. Их перегоняли через реку по грубо сколоченному   мосту, который начинался за оградой сада; но там был еще один мост, более   легкий и тщательно сделанный, – он соединял луг и сад и предназначался   только для пешеходов. По этому укромному мостику выходила из сада дочь дона   Амбросио, когда ей хотелось насладиться прогулкой по чудесному лугу на другом   берегу реки. Чтобы в сад не вторгались посторонние, на середине маленького   мостика была запертая на замок калитка.      

От рощи, где остановился Карлос, до мостика было немногим   больше трехсот ярдов, и только темнота могла бы помешать его разглядеть. Но все   еще сияла луна, и Карлос ясно видел высокие сваи и выкрашенную светлой краской   калитку. Реки он не мог видеть, берега тут высокие, а сад скрывали тополя и   китайские деревья, росшие у самой воды.      

Въехав в рощицу, Карлос спешился, отвел коня в самую густую   тень деревьев и оставил его там. Он не привязал коня, а только перекинул   поводья через переднюю луку седла, чтобы они не волочились по земле. Он давно   приучил своего благородного скакуна оставаться на месте без привязи.      

Затем он подошел к краю зарослей и остановился, глядя на мостик   и деревья за ним. Карлос приходил сюда не впервые, но никогда еще не испытывал   он такого сильного душевного волнения, как сейчас.      

Он готовился к предстоящей встрече и давал себе слово   говорить откровенно, так, как никогда раньше не осмеливался. Он сделает   предложение… Будет ли оно отклонено или принято? От этого зависела его судьба.   Сердце его так сильно билось, что стук отдавался в ушах.      

В городе царила глубокая тишина. Жители давно уже спали, ни   один луч света не пробивался из дверей или окон – все они были плотно закрыты и   наглухо заперты. На улицах не было ни души, лишь несколько ночных стражей   охраняли город. Закутанные в темные плащи, они сидели на лавках у домов и   дремали, зажав в руке длинные алебарды, а у ног на мостовой стояли их фонари.      

Глубокая тишина царила и в жилище дона Амбросио. Огромные   ворота были накрепко заперты, привратник скрылся в своей сторожке, а это   означало, что все обитатели уже дома. Если тишина – это сон, то здесь все   спали. Однако слабый луч света проникал из‑за стеклянной двери сквозь неплотно   задернутые шелковые занавеси и падал на мощеный двор – значит, по крайней мере,   один из обитателей бодрствовал. Свет шел из комнаты Каталины.      

Вдруг тишину разбил гулкий звон колокола. Это часы на   церковной башне возвестили полночь. Едва отзвучал последний удар, как свет в   комнате внезапно погас – его уже не было видно сквозь занавеси.      

Вскоре тихо отворилась стеклянная дверь, и появилась плотно   закутанная женская фигура. Крадучись, неуверенным шагом она скользила по   теневой стороне двора. Широкий плащ не мог скрыть ее стройности и изящества, а   походка пленяла грацией, несмотря на скованность и настороженность движений.   Это была сеньорита.      

Обойдя патио, она вошла в коридор, который вел в сад. Перед   тяжелой дверью, преграждающей выход из дома, она остановилась. Но лишь на   мгновение. Из‑под плаща появился ключ, и большой засов нехотя уступил нажиму   женской руки. Но он не поддался бесшумно: ржавое железо заскрипело, и Каталина   вздрогнула в испуге. Она даже возвратилась обратно в коридор, чтобы проверить,   не услышал ли кто‑нибудь шума; стоя в темном проходе, она оглядела патио. Уж не   дверь ли это хлопнула, когда она возвращалась? По крайней мере, так ей   почудилось, и она стояла, с тревогой глядя на двери, выходящие во двор. Но все   они были плотно затворены, и дверь ее комнаты тоже: Каталина, уходя, закрыла   ее. И все же сомнения не покинули сеньориту, и она вернулась к воротам не   совсем успокоенная.      

С опаской она отворила их и через коридор вышла в сад.   Держась в тени деревьев и кустов, она вскоре достигла рощицы в конце сада.   Здесь она остановилась; сквозь стволы деревьев она оглядела открытое   пространство, отделявшее ее от рощи, где был теперь Карлос. Она смутно видела   очертания деревьев, но и только; в тени их на таком расстоянии нельзя было   разглядеть человека в темной одежде.      

Каталина выскользнула из рощицы; через мгновение она уже   стояла перед калиткой на середине мостика, в самом высоком его месте. Здесь она   опять остановилась, достала из‑под плаща белый батистовый платок и,   выпрямившись во весь рост, обеими руками расправила платок высоко над головой.      

В воздухе носились светляки, и их огоньки сверкали на темном   фоне рощи, но это не помешало Каталине заметить среди этих огоньков более яркую   вспышку, словно кто‑то чиркнул спичкой. Она получила ответ на свой сигнал.      

Каталина опустила платок и, достав небольшой ключ, вставила   его в скважину замка. Растворив калитку, она отошла обратно под тень деревьев и   в ожидании остановилась.      

Даже в темноте глаза ее светились любовью: она увидела, как   из рощи вышел человек и направился к мостику. Человек этот был ей дороже всего   на свете; она ждала его, щеки ее пылали и сердце наполнилось радостью.      

 Глава XLV      

       

Каталине не почудилось, что она слышала стук захлопнувшейся   двери, когда она возвращалась по коридору. В эту минуту действительно закрыли   дверь – ту, что вела в спальню служанок. Если бы Каталина поспешила, то увидела   бы, как кто‑то метнулся по двору и вошел в эту дверь. Но Каталина опоздала.   Дверь уже закрылась, и кругом снова было тихо. «Видно, это почудилось   мне», – подумала она.      

Но нет, ей это не почудилось. Как только члены семьи   разошлись по своим спальням, за дверью комнаты Каталины начали следить. С   полоски света, пробивавшейся сквозь занавешенное стекло, не сводила глаз   Висенса.      

Еще с вечера служанка попросила разрешения ненадолго   отлучиться. Ей не отказали. Она отсутствовала почти час. Солдат Хосе привел ее   к Робладо, и там они обо все уговорились.      

Висенсе велено было выследить, когда сеньорита выйдет из   дому, и потом пойти за ней до места тайного свидания. Узнав, что это за место,   она должна сейчас же бежать туда, где ее будут ждать Робладо и солдаты, и сразу   привести их к влюбленным. Робладо решил, что это самый верный план действий, и   позаботился о том, чтобы этот план осуществить.      

Дверь спальни служанок находилась как раз напротив комнаты   Каталины. Сквозь замочную скважину Висенса увидела, что свет погас и сеньорита   проскользнула в патио. Она подождала, пока та вошла в коридор, затем, тихонько   отворив дверь, прокралась за ней.      

Как раз тогда, когда сеньорита отперла ворота в сад,   Висенса, притаившись, стояла у стены возле входа в коридор. Услыхав, что   Каталина возвращается, – ее выдал звук шагов, – хитрая шпионка   метнулась обратно в комнату служанок и затворила за собой дверь.      

Не сразу она отважилась выйти снова, но пришлось – ведь в   замочную скважину теперь уже нельзя было ничего увидеть. Висенса все же   поглядела в нее, но хозяйка не возвращалась, – значит, она пошла дальше в   сад. И опять Висенса тихонько отворила дверь и выскользнула из спальни. На   цыпочках подошла она к коридору и украдкой туда заглянула. Там уже не было   темно: ворота остались открытыми, и лунный свет залил весь проход. Можно было   не сомневаться, что сеньорита вышла и теперь она в саду.      

В саду ли? Висенса вспомнила о мостике. Она знала, что у ее   госпожи есть ключ от калитки и она нередко днем и даже ночью уходит гулять за   реку. А вдруг сеньорита и на этот раз перешла мост? Теперь она уже где‑нибудь   далеко на том берегу… Что, если она не узнает, в какую сторону ушла ее госпожа,   и испортит все дело?..      

Как только эта мысль мелькнула у нее в голове, Висенса   бросилась по коридору в сад и, пригнувшись, что есть духу побежала по дорожке.      

Не увидев никого меж фруктовых деревьев и цветочных клумб,   она стала было отчаиваться, но вид густой рощицы в конце сада ее обнадежил: вот   самое подходящее место для свидания, правильно рассудила искушенная в подобных   делах Висенса.      

Но подойти к рощице оказалось не так‑то просто. Между   цветочными клумбами и этой рощей лежало открытое пространство – зеленая   лужайка. Если там, в рощице, кто‑нибудь есть, он непременно заметит   приближающегося человека – ведь луна светит так ярко. Висенса сразу это поняла   и остановилась, раздумывая, как же ей все‑таки туда пробраться.      

Можно, кажется, сделать только одно. Высокая стена ограды   отбрасывает на лужайку полосу тени в несколько футов шириной. А что, если   незаметно добраться до рощи, прячась в этой тени? Девушка решила попытаться.      

С хитростью, присущей метисам, она распласталась на земле и   поползла, так она достигла опушки рощи, как раз позади зеленой беседки. Здесь   она остановилась, подняла голову и посмотрела сквозь листву. Она увидела то,   что хотела.      

Каталина стояла на мосту выше того места, где залегла   метиска, и ее силуэт вырисовывался на фоне синего неба. Висенса увидела   поднятый вверх белый платок и догадалась, что это сигнал. Она видела вспышку в   ответ на этот сигнал, видела, как ее хозяйка отперла замок и распахнула   калитку.      

Хитрая шпионка не сомневалась больше, что свидание состоится   в рощице, и могла бы вернуться с этими сведениями к Робладо. Но Робладо ясно   приказал ей не уходить до тех пор, пока она не увидит своими глазами, что   влюбленные встретились в условленном месте, поэтому она стала ждать, как они   поступят дальше.      

Заметив знакомый платок, Карлос в ответ поджег щепотку   пороха. Он не стал терять времени. На мгновение подошел он к коню, шепнул ему   что‑то такое, что тот великолепно понял, и вышел из рощи. Бизон следовал за ним   по пятам. Дойдя до мостика, Карлос наклонился и, прошептав несколько слов   собаке, отправился дальше. Собака не последовала за ним – она улеглась на   берегу реки.      

Еще мгновение, и влюбленные встретились.      

Висенса лежала, прижавшись к земле, и издали следила за   ними. Луна озаряла их лица, и при этом свете отчетливо были видны белое лицо и вьющиеся   волосы Карлоса. Девушка знала охотника на бизонов – да, это был он.      

Она увидела все, что нужно было знать Робладо. Место   свидания – здесь, в конце сада. Оставалось только возвратиться к офицеру и   сказать ему об этом.      

Она уже собралась уползти и даже приподнялась, как вдруг, к   своему ужасу, увидела, что влюбленные идут через рощицу к той самой беседке, за   которой она укрылась.      

Они шли, казалось, прямо на Висенсу. Если бы она встала или   попыталась ускользнуть, они непременно заметили бы ее.      

Выбора не было – нужно было оставаться на месте по крайней   мере до тех пор, пока не представится лучшая возможность убраться отсюда. И   Висенса скорчилась под тенью листвы.      

Через минуту влюбленные вошли в беседку и сели на скамью,   стоявшую в этом укромном уголке.      

 Глава XLVI      

       

Каталина и Карлос были так взволнованы, что несколько минут   не могли вымолвить ни слова. Первой заговорила Каталина.      

– Как ваша сестра? – спросила она.      

– Ей лучше. Я велел отстроить наше ранчо, она теперь   там. Родные стены сотворили чудо. Рассудок сразу вернулся к Росите, она только   иногда немного забывается. Но я надеюсь, что она скоро поправится.      

– Как я рада! Бедная девочка, сколько ей пришлось   выстрадать в плену у этих грубых дикарей!      

– Грубых дикарей! Да, Каталина, вы назвали их настоящим   именем, хотя и не знаете, о ком говорите.      

– О ком? – удивленно повторила сеньорита. Она, как   и все, была уверена, что сестра Карлоса побывала в плену у индейцев.      

– Отчасти из‑за этого я хотел увидеться с вами сегодня.   Я не мог жить, не объяснив вам своего поведения, – вы, наверно, не могли   понять меня. Но теперь вы все узнаете. Слушайте, Каталина!..      

Не опустив ни одной подробности, Карлос рассказал подруге об   ужасном заговоре. Каталина была поражена.      

– Какие злодеи! – воскликнула она. – Какая   невероятная жестокость! Подумать только, что есть на свете такие изверги! Если   бы это не вы мне сказали, дорогой Карлос, я не поверила бы, что возможна такая   подлость! Я знала, что оба они дурные люди, я слышала об их подлых делах, но   такого злодейства и вообразить не могла. Святая дева! Что за люди! Чудовища!   Непостижимо!      

– Теперь вы знаете, справедливо ли меня называют   убийцей.      

– Дорогой Карлос, не думайте об этом! Я никогда этому   не верила. Я знала, что вы не можете поступить несправедливо, неблагородно. Но   не бойтесь! Весь свет узнает…      

– Свет! – с горькой усмешкой прервал   Карлос. – Для меня нет света. У меня нет дома. Даже для тех, с кем я   вместе вырос, я всегда был чужой – отверженный еретик. А теперь и того хуже: я   беглец, меня преследуют, за мою голову назначена награда, и немалая. По правде   говоря, я никогда не думал, что так дорого стою!      

Карлос засмеялся, но веселость его длилась недолго. Он   продолжал:      

– Свет для меня – вы, Каталина! А теперь вы останетесь   для меня только в сердце. Я должен проститься с вами и уехать, уехать далеко.   Здесь меня ждет смерть… нет, хуже, чем смерть. Я должен уйти. Мне придется   уехать на родину своих родителей, к нашим давно забытым родственникам.   Возможно, я найду себе там пристанище и друзей, но счастья нет для меня без вас   и не будет никогда!      

Каталина молчала, опустив полные слез глаза. Она вздрогнула   от мелькнувшей у нее мысли и страшилась ее высказать. Но сейчас не время для   ложной скромности и излишней робости, да это и не в ее характере. От одного   слова зависит счастье всей ее жизни и счастье любимого человека. Прочь девичью   застенчивость! Она скажет, что думает!      

Она наклонилась к Карлосу близко‑близко, взяла его за руку   и, глядя ему в глаза, сказала с нежностью, но твердо:      

– Карлос, вы ведь хотите, чтобы я уехала с вами?      

В то же мгновение он обнял ее и поцеловал.      

– Боже мой! Возможно ли это?! – воскликнул   он. – Так ли я понял? Каталина, дорогая, я хотел предложить вам это, но не   смел. Я боялся. Мне казалось – это безумие. Вы всем жертвуете ради меня!   Дорогая моя, дорогая, неужели это правда? Неужели вы хотите уехать со мной?      

– Да, хочу! – последовал краткий, но решительный   ответ.      

– О Боже! Я слишком счастлив! Целую неделю я так   страдал и вот снова счастлив. Да, неделю тому назад я тоже был счастлив,   Каталина. Я пережил удивительное приключение, оно сулило мне богатство. Я был   полон надежд, я надеялся завоевать вас, Каталина… нет, дорогая, не вас – вашего   отца. Я надеялся с помощью золота заручиться его согласием. Смотрите! –   Карлос протянул руку, полную сверкающего металла. – Это золото. Я нашел   золото. Я надеялся, что сравнюсь с вашим отцом в богатстве, а потом добьюсь его   согласия. Увы, сейчас и золото не поможет… Но ваши слова возвратили мне   счастье. Не думайте, что вы теряете богатство… Нет, я знаю, вы о нем и не   думаете, дорогая. Я дам вам такое же – быть может, много больше. Я знаю, где   можно добыть этот драгоценный мусор, и я все скажу вам, когда у нас будет для   этого время. Сегодня ночью…      

Каталина прервала его. Ее острый слух уловил звук,   показавшийся ей странным. Что‑то слегка зашуршало за беседкой, словно ветер   тронул листву. Но ведь ветра не было, ни малейшего дуновения. Значит, шорох был   от чего‑то другого. От чего же?      

Подождав секунду‑другую, они вышли из беседки и пошарили в   кустах, откуда, по‑видимому, исходил шорох, но ничего не обнаружили. Они   осмотрели все кругом, но нигде не было ничего, что могло бы так зашуршать.   Теперь было гораздо темнее, чем тогда, когда они вошли в беседку. Луна   опустилась ниже, ее серебряное сияние потускнело, но все же было еще достаточно   светло, чтобы заметить любой крупный предмет на расстоянии нескольких ярдов.   Каталина не могла ошибиться. Она, несомненно, слышала какой‑то шорох. Может   быть, это была собака? Карлос прошел на мостик. Нет, Бизон лежал там, где   хозяин его оставил. Он не подходил к беседке. Что же это было? Не ящерица ли?   Может быть, ядовитая змея?      

Но что бы это ни было, в беседку нельзя возвращаться – они   останутся снаружи. Недобрые предчувствия шевельнулись в душе Каталины: она   вспомнила о потерянной записке и о том, как где‑то хлопнула дверь, когда она   шла сюда. Все это она торопливо рассказала своему другу.      

До этого Карлос не придавал большого значения тому, что   могло быть явлением естественным, – взмахнула крыльями вспугнутая ими   птица, проползла змея или ящерица. Но слова Каталины заставили его   насторожиться. Он сразу понял, что в этом кроется что‑то дурное. Не раз он   сталкивался с коварством индейцев и привык соображать быстро. Он тут же решил   тщательно исследовать землю.      

Он опять прошел за беседку и, опустившись на колени, внимательно   осмотрел кусты и траву. Спустя мгновение он поднялся и с удивлением воскликнул:      

– Клянусь, вы правы, Каталина! Здесь, несомненно, кто‑то   был. Кто‑то лежал на этом самом месте. Только куда же он девался?.. Да ведь это   была женщина! Вот след ее платья.      

– Висенса! – воскликнула сеньорита. – Не   иначе, как моя служанка Висенса! Смилуйся, Господь! Она слышала все от слова до   слова!      

– Конечно! Она выследила, когда вы ушли из дому, и   пошла за вами. Но что ее толкнуло на это?      

– Горе мне! Один Бог знает. Она так странно вела себя   последнее время… Просто несносно! Карлос, дорогой, – продолжала сеньорита,   и в ее голосе звучало уже не огорчение, а тревога, – вам нельзя здесь   больше оставаться. Кто знает, что она натворит? Вдруг она позовет моего отца! А   вдруг еще хуже… Святая дева! Неужели?..      

Тут Каталина поспешно рассказала Карлосу о знакомстве   Висенсы с солдатом Хосе и обо всем, что касалось этой девушки. Он должен уйти,   нельзя медлить ни минуты!      

– Хорошо, я уйду, – сказал Карлос. – Но не   потому, что боюсь их. Сейчас слишком темно, чтобы стрелять из карабинов, а их   сабли меня не достанут: ведь со мной мой верный конь, он мигом примчится на мой   зов. Но мне и вправду лучше уйти. Тут что‑то кроется. Не станет же эта девушка   так стараться из одного только любопытства. Я ухожу сейчас же.      

Итак, Карлос принял решение. Но столько осталось   недосказанного: еще раз произнести любовные клятвы, назначить час новой   встречи, быть может, последней, перед тем как со всем покончить и бежать через   Великие Равнины.      

Не раз Карлос, уже ступив на мост, снова возвращался к   Каталине: еще одно ласковое слово, еще прощальный поцелуй…      

Наконец, обменявшись последним «до свиданья», влюбленные   расстались. Каталина направилась к дому, а Карлос готов был перейти мост, но   рычанье Бизона заставило его, насторожившись, остановиться.      

Собака зарычала снова, на этот раз более грозно, а затем   свирепо залаяла, предупреждая хозяина о близкой опасности.      

Сперва Карлос хотел перебежать через мост и мчаться к коню      

– тогда он успел бы вовремя скрыться. Вместо этого он   вернулся в рощицу, чтобы предостеречь Каталину и поторопить ее. Каталина тем   временем уже вышла на лужайку, но, услышав лай собаки, остановилась. Спустя   мгновение к ней подбежал Карлос. Но он не успел и слова сказать, как за оградой   сада раздался конский топот – по обеим сторонам скакали всадники. Судя по   беспорядочному стуку копыт, одни из них остановились, другие проскакали дальше   вдоль ограды. Вот подковы загремели по настилу большого моста, тотчас неистово   залаяла собака, и уже между стволами деревьев видны темные силуэты всадников на   другом берегу. Сад окружен!      

 Глава XLVII      

       

После того как влюбленные вошли в беседку, Висенса долго еще   сидела на корточках, прислушиваясь к их разговору; от нее не ускользнуло ни   одно слово. Однако ее удерживал не интерес к разговору, а опасение, что ее   обнаружат, если она попытается уйти. Она поступила благоразумно, потому что при   лунном свете из беседки хорошо видна была лужайка, которую ей предстояло   пересечь. Только тогда, когда луна зашла, у Висенсы появилась надежда скрыться   незамеченной. Улучшив минуту, когда влюбленные не смотрели в ее сторону, она   отползла на несколько ярдов, поднялась и стремглав побежала в темноту.      

Как ни странно, сеньорита услышала шелест не тогда, когда   девушка отползала от беседки. Чтобы лучше спрятаться, Висенса на пути наклонила   ветку, а потом отпустила ее, и ветка распрямилась, шумя листьями. Вот почему   влюбленные ничего не обнаружили, хотя сразу же вышли из беседки. В ту минуту   они уже не могли ни увидеть, ни услышать шпионку. Она прошмыгнула в коридор,   прежде чем зашуршала ветка.      

Висенса не задержалась ни на мгновение. Она не возвратилась   к себе в комнату, а пробежала двор и поспешила к воротам. Крадучись прошла она   портал, словно боялась разбудить привратника.      

И вот Висенса уже у ворот; она достала из кармана ключ, но   только не от самих ворот, а от калитки.      

Ключ этот она припасла еще с вечера, зная, что он ей   понадобится. Теперь она вставила его в замок и повернула с величайшей   осторожностью, чтобы замок не щелкнул и не заскрипел. Так же осторожно она   подняла щеколду и, открыв калитку, тихонько вышла на улицу. Медленно и бесшумно   она затворила за собой калитку и во весь дух побежала по дороге, ведущей к   соседнему леску.      

Здесь, неподалеку от дома дона Амбросио, притаились в засаде   Робладо и его солдаты. Чтобы никто их не видел и ничто не нарушило его плана,   Робладо привел сюда солдат поздно вечером, кружной дорогой. Здесь он поджидал   теперь свою шпионку.      

Девушка добралась до места и быстро рассказала офицеру все,   что видела. Повторить то, что она слышала, уже не было времени. Узнав, почему   она задержалась, Робладо смекнул, что нельзя терять ни минуты. Свидание может   закончиться, прежде чем он нагрянет, и тогда добыча ускользнет от него.      

Будь у Робладо больше времени в запасе, он действовал бы   иначе. Тогда бы он отправил часть людей дорогой, пролегавшей ниже, и они   подошли бы к саду прямо со стороны луга. Разумеется, он провел бы всю операцию   намного спокойнее и осмотрительнее.      

Однако он понимал, что, действуя верно, но медленно, может и   опоздать. Нет, тут нужно торопиться, это ясно! И Робладо тотчас же отдал   распоряжение своим спутникам. Людей разделили на два неравных отряда. Один   должен был занять позицию вдоль садовой ограды справа, другой – слева; большему   отряду было приказано оставить у стены лишь нескольких человек, остальные   должны были во весь опор нестись через большой мост на другой берег и отрезать   выход из сада. Видимо, именно этому отряду предстояла главная роль – им   командовал сам Робладо. Он прекрасно знал, что без лестницы не взобраться на   стены, – значит, если Карлос в саду, он попытается скрыться через мостик.   А если он вздумает бежать через коридор к воротам и затем на улицу, то его   перехватили бы пешие солдаты во главе с Гомесом, – Висенса должна была   провести их ко входу в коридор со стороны внутреннего двора.      

План был задуман неплохо. Робладо хорошо знал местность. Он   нередко прогуливался здесь, и высота стен и все подступы к саду ему были   великолепно известны. Конечно, если бы удалось окружить сад, прежде чем Карлос   заметит, что подходят солдаты, можно было бы не сомневаться в успехе. Его бы   убили или схватили.      

Не прошло и нескольких минут после появления шпионки, как   Робладо уже отдал распоряжения своим людям. А еще через пять минут они выехали   из леса, пересекли небольшую полянку, отделявшую их от дома дона Амбросио, и   начали окружать сад. Тогда‑то и раздалось первое предостерегающее рычанье   Бизона.      

– Бегите! Бегите! – закричала Каталина, увидев,   что Карлос возвращается. – Обо мне не думайте! Они не осмелятся посягнуть на   мою жизнь! Я не совершила никакого преступления. Оставьте меня, Карлос,   бегите!.. Матерь божья, вот они!      

Темные фигуры выходили из коридора и устремлялись в сад.   Напрямик через кусты, гремя своими саблями, они спешили к влюбленным. То были   пешие солдаты. Несколько человек остались в проходе, остальные подбегали все   ближе.      

Сначала Карлос хотел бежать именно в ту сторону. Ему   казалось, что он мог бы добежать до дома, подняться на асотею и соскочить вниз.   Воспользовавшись темнотой, он вернулся бы на луг где‑нибудь в дальнем его   конце. Но он увидел, что коридор отрезан, и оставил эту мысль. Он посмотрел на   стены ограды – нет, слишком высоки, не перелезть. Можно бы попытаться, но тем   временем враги нападут на него. Надо прорваться через мост – это единственный   выход. Теперь он понял, что не должен был возвращаться. Каталине не угрожала   опасность – ее жизни, во всяком случае. Наоборот, для нее куда опаснее, если он   останется с нею. Надо было сразу бежать через мост. Теперь он отрезан от своего   коня. Он мог бы его окликнуть, благородный скакун тотчас примчится на зов, но   тогда враги бросятся за ним и, возможно, поймают его. А это все равно, что   лишиться собственной жизни. Нет, коня звать нельзя! Карлос не дал сигнала. Что   же ему делать? Остаться с Каталиной? Но его сейчас же окружат, схватят, а то и   убьют, как собаку! Ведь он и жизнь Каталины подвергнет опасности. Нет! Он   должен сделать отчаянную попытку и вырваться из сада; если возможно, достичь   луга, а там…      

Карлос не стал думать, что будет дальше.      

– Прощайте, дорогая! – воскликнул он. – Я   должен покинуть вас. Не отчаивайтесь! Если мне суждено погибнуть, я унесу с   собой вашу любовь в небеса! Прощайте! Прощайте!      

Поспешно вымолвив эти прощальные слова, он кинулся прочь так   стремительно, что не услышал ответа.      

Сеньорита опустилась на колени; сложив руки и подняв глаза к   небу, она молилась о его спасении.      

В несколько прыжков Карлос вновь очутился под сенью рощи. На   противоположном берегу он видел своих врагов и по голосам мог судить, что их   там много. Они громко разговаривали, перекликались. Карлос узнал голос Робладо:   он приказал половине улан спешиться и следовать за ним на мост. Сам он уже слез   с лошади.      

Карлос видел, что единственный путь к спасению – это быстро   перебежать мост и прорваться через толпу. Только так он еще, пожалуй, достигнет   луга и пробьет себе дорогу навстречу коню. Ну, а когда он будет в седле, пусть   они попробуют его поймать! Это отчаянное решение – пробиться сквозь строй: ему   грозит почти верная смерть. Но еще вернее, что его ждет смерть, если он останется   здесь.      

Колебаться было некогда. Несколько человек уже спешились и   направились к мостику. надо перейти мост, прежде чем они на него вступят. Вот   один уже там. Его надо отбросить назад.      

Взведя курок пистолета, Карлос ринулся к калитке. С другой   стороны тоже приближался человек. Они встретились лицом к лицу. Их разделяла   лишь калитка. И тут Карлос увидел, что противник его – сам Робладо!      

Ни один не проронил ни слова. Робладо тоже держал пистолет   наготове и выстрелил первым, но промахнулся. Поняв это и страшась пули   противника, он попятился и крикнул солдатам, чтобы стреляли из карабинов.      

Однако прежде чем они успели выполнить приказ, раздался   выстрел: охотник разрядил свой пистолет, и Робладо, испустив громкое проклятие,   покатился к берегу. Карлос распахнул калитку и хотел броситься вперед, но   сквозь дым и мрак разглядел направленные на него дула карабинов. Тут его   осенило: нет, бежать через мост нельзя! И он привел в исполнение новую мысль,   хотя за это время солдаты едва успели нажать курки карабинов.      

Блеснул свет, раздался треск, а когда дым рассеялся, Карлоса   уже не было на мосту. Неужели он вернулся в сад? Но нет, несколько солдат уже   отрезали ему отступление в ту сторону.      

– Он убит! – раздались крики. – Черт побери!   Он свалился в воду. Смотрите!      

Все взгляды обратились на реку. Конечно, туда упал человек      

– об этом свидетельствовали пузырьки и расходившиеся по   воде круги, но больше ничего не было видно.      

– Он утонул! Он пошел ко дну! – кричали солдаты.      

– Смотрите, как бы он не уплыл! – сказал кто‑то.      

По берегам забегали люди, пристально вглядываясь в воду.      

– Не может быть! Не видно ни всплеска!      

– Здесь он не мог улизнуть, – сказал солдат,   стоявший немного пониже моста. – Я все время глядел на воду.      

– И я тоже! – закричал другой, стоявший   выше. – Мимо меня он не проплывал.      

– Значит, он убит и лежит на дне!      

– Давайте выудим его!      

Но Робладо, который уже поднялся – он увидел, что отделался   всего лишь раной в руку, – помешал им выполнить это намерение.      

– Рассыпаться по берегу! – прогремел он. – В   обе стороны! Скорей, а не то он ускользнет! Торопитесь!      

Все бросились выполнять приказ, как вдруг солдаты,   двинувшиеся вниз по течению, остановились, изумленные. В сотне ярдов от них,   согнувшись, взбирался вверх по крутому берегу человек. Еще секунда – он   выпрямился и с быстротой молнии помчался через луг к роще.      

– Держи! – раздались крики. – Вот он! Святые   угодники, он и есть!      

В трескотне ружейных выстрелов послышался пронзительный   свист. Прежде чем верховые успели тронуться, из рощи навстречу бегущему вылетел   конь. Человек мгновенно прыгнул в седло, громко, презрительно рассмеялся и   ускакал в темноту.      

Почти все уланы вскочили на лошадей и во весь опор понеслись   за ним; но после недолгой скачки по долине они отказались от погони и   возвратились к своему раненому командиру.      

Сказать, что Робладо был взбешен, значило бы ничего не   сказать: его состояние трудно передать словами. Но ведь осталась другая жертва,   и на нее он мог излить свою досаду и злобу.      

Каталину захватили в саду, когда она молилась о спасении   любимого человека. Ее оставили на попечении Хосе, остальные солдаты бросились   на помощь преследователям Карлоса. Хосе хорошо знал охотника и, не отличаясь   храбростью, вовсе не стремился участвовать в погоне.      

Каталина слышала выстрелы и крики и поняла, что борьба   отчаянная. Слышала она и резкий свист и презрительный смех, заглушивший все   остальные звуки. И слышала, как замерли вдали крики преследователей.      

Сердце ее радостно забилось. Она знала, что Карлос на   свободе.      

Теперь, только теперь она подумала и о себе. Она тоже замыслила   бежать. Она знала, что ей предстоит выслушивать оскорбительные насмешки   мерзкого начальника этих негодяев. Что делать, как избежать встречи с ним?   Разве только, если уговорить Хосе! Она знала подлый нрав этого человека. Не   соблазнится ли он золотом? Надо попытаться. И попытка увенчалась успехом.   Против большой суммы негодяй не устоял. Он сообразил, что его не слишком сурово   накажут, если он и упустит пленницу, которую можно в любой момент опять   захватить. За такие деньги он рискнет навлечь на себя недовольство капитана. К   тому же у капитана есть причины быть к нему снисходительным. Итак, деньги   уплачены, и сеньорите позволено уйти.      

Чтобы создать видимость побега, Хосе попросил ее запереть   изнутри дверь своей комнаты; она выполнила это в точности.      

Едва Робладо перешел мост, его встретил Хосе и, запинаясь, с   трудом переводя дыхание, сообщил, что прекрасная пленница скрылась в доме. Она   выскользнула и убежала. Будь это обыкновенная пленница, он, конечно, пристрелил   бы ее. А догнал он ее, когда она уже входила в комнату, и она заперла дверь   перед самым его носом!      

В первую минуту разъяренный Робладо хотел было взять дом   приступом. Однако он одумался: это, пожалуй, покажется смешным. Да и толку   будет немного. Ретироваться с поля сражения побуждала его и боль в раненой   руке.      

Снова перешел он мост, сел с помощью солдат на коня и,   собрав свое доблестное войско, двинулся обратно в крепость, предоставив   разбуженному городу гадать о причинах переполоха.      

 Глава XLVIII      

       

На следующее утро весь город только и говорил что о ночном   происшествии. Сперва предполагалось, что индейцы совершили набег и солдаты, как   всегда их отбили. Что за доблестные защитники народа!      

Потом пронесся слух, что захватили Карлоса‑убийцу, а в   перестрелке убили капитана Робладо. Но вскоре оказалось, что Карлос не пойман –   его только ловили и чуть‑чуть не поймали. Робладо дрался с ним один на один,   ранил его, но преступник в темноте ускользнул, бросившись в реку. Он прострелил   капитану руку, вот почему капитан не взял его в плен.      

Слух этот шел из самой крепости и был близок к истине. А о   ранении Карлоса присочинили, чтобы придать немного блеска поведению Робладо; но   потом стало известно, что охотник на бизонов скрылся, не получив ни единой   царапинки.      

Люди не переставали удивляться: как же это преступник   отважился подойти к городу, зная, что за его голову назначена награда? Уж   наверно, у него была на это важная причина. Скоро стала известна и она – вся   история выплыла наружу. То‑то настал праздник для сплетников! Каталина давно   была признана первой красавицей Сан‑Ильдефонсо, а теперь завистливые женщины и   ревнивые мужчины могли смотреть на нее свысока. Ее репутация сильно пострадала.   То, что сделала она, хуже, чем неравный брак. Местная аристократия была   возмущена тем, что Каталина унизила себя близостью с бедняком, чуть ли не   нищим, а городская беднота, до фанатизма религиозная, осуждала ее за дружбу с   «убийцей» и, что еще хуже, с «еретиком».      

Случай этот вызвал необычайное волнение. Цена за голову   охотника поднималась, как акции на бирже. В Доме капитула собрались на совет   члены городского управления и местные тузы. Было вывешено новое объявление.   Теперь за поимку Карлоса предлагалась еще большая сумма, и, кроме того,   всякому, кто снабдит его съестными припасами или окажет ему содействие, грозили   суровой карой. А тот из граждан, кому вздумалось бы приютить охотника на   бизонов под своей крышей, не только понесет положенное наказание, но и все его   имущество будет конфисковано.      

Не осталась в стороне и церковь. Святые отцы пугали гневом   господним и грозили отлучением всякому, кто помешает вершить правосудие над   еретиком‑убийцей.      

Вот в каком положении оказался беглец. К счастью, Карлос   умел обойтись и без крыши над головой. Он был как дома и в просторах пустынной   прерии и в скалистых ущельях в горах, где враги его умерли бы с голоду; да они   и не посмели бы отправиться туда за ним. Если бы ему пришлось искать пищи и   крова у жителей Сан‑Ильдефонсо, на него, конечно, донесли бы и предали бы его.   Но охотник так же мало нуждался в них, как дикие обитатели прерии. Ему могла   служит постелью и зеленая лужайка и голая скала, а раздобыть себе пищу он мог   даже на бесплодной Льяно Эстакадо, и там ему не страшна была целая армия   преследователей.      

Дон Амбросио не принял участия в совете. Горе и гнев   удержали его дома. Между ним и дочерью произошла бурная сцена. Отныне ее будут   неотступно сторожить, будут держать в доме отца, как пленницу,      

– наказание научит ее смирению!      

Невозможно описать, что чувствовали Робладо и комендант. Их   душила бешеная злоба. Они едва не обезумели от разочарования, унижения,   физических и душевных страданий. Весь день они не выходили из дому и только и   делали, что замышляли и прикидывали, как бы вернее изловить своего заклятого   врага.      

Робладо столь же страстно желал добиться успеха, как и   Вискарра. У обоих было достаточно оснований ненавидеть Карлоса, и оба   ненавидели его всем своим существом.      

Робладо больше всего терзался из‑за того, что ему не удастся   самому участвовать в погоне, может быть, в течение нескольких недель. Хотя рана   его не была опасна, ему приходилось держать руку на перевязи, и он не мог   управлять лошадью. Теперь стратегические планы его и коменданта будет выполнять   кто‑нибудь другой, не столь заинтересованный в поимке преступника, как они   сами. Хорошо еще, что из СантаФе, из штаб‑квартиры, прислали друх лейтенантов,   а не то гарнизон на время и вовсе остался бы без офицеров. Но ни один из   новичков – ни Яньес, ни Ортига – не был способен поймать охотника на бизонов.   Им нельзя было отказать в храбрости, Ортиге во всяком случае, но оба они совсем   недавно приехали из Испании и не знали еще, как живут и воюют здесь, на   границе.      

Солдаты с готовностью преследовали преступника и проявляли   примерное рвение. Они стремились его поймать, рассчитывая на обещанную большую   награду, и всякий раз охотно шли в разведку. Однако напасть на Карлоса   отважился бы только многочисленный отряд. В одиночку или вдвоем никто, не   исключая хваленого Гомеса, не осмелился бы подойти к нему на расстояние   выстрела, тем более сойтись с охотником лицом к лицу и попытаться схватить его.      

Многие на собственном опыте убедились в беспримерной   храбрости Карлоса, другие слышали сильно приукрашенные рассказы о ней, и в   гарнизоне его так боялись, что одно лишь появление Карлоса обратило бы в   бегство целый отряд.      

Охотник на бизонов и в самом деле был ловок, силен и   бесстрашен, а богатое воображение местных жителей еще и преувеличивало эти его   качества. Мало того: и солдаты и мирные жители прониклись уверенностью, что   Карлос заколдован, а потому неуязвим; ведь ему покровительствует его мать‑колдунья   – иными словами, ему покровительствует сам дьявол! Многие утверждали, что его   не берет ни пуля, ни стрела, ни сабля, и те, кто разрядил в него карабин во   время схватки на мосту, вполне этому верили. Любой из них готов был поклясться,   что попал в Карлоса и непременно убил бы его, не будь он под защитой нечистой   силы.      

Удивительные россказни распространялись среди солдат и   жителей долины. Карлос появлялся то здесь, то там, и всегда верхом на своем   черном, как уголь, коне ( конь тоже слыл заколдованным). Охотника видели на   краю плоскогорья – он мчался во весь опор вдоль самого обрыва, он даже мог бы   стряхнуть пепел своей сигары вниз, в долину. Другие встречали его ночью в   зарослях, на глухих тропах, и, по их словам, лицо и руки его были красны и   светились, как раскаленные уголья. Пастухи видели его наверху, на Утесе   загубленной девушки, и даже внизу, в долине, однако никто не отваживался   подойти близко и заговорить с ним. Все бежали от него, все уклонялись от   встречи. Кто‑то утверждал даже, что видел, как Карлос переходил мостик, ведущий   в сад дона Амбросио, и новый град сплетен посыпался на верную Каталину.   Впрочем, злопыхателей постигло горькое разочарование, ибо они услышали, что   мост больше не существует – дон Амбросио велел его сломать на другой день после   того, как узнал о недостойном поведении своей дочери.      

Власть суеверий над невежественным населением Новой Мексики   так велика, как нигде в мире. Можно сказать, что они здесь – основа религии.   Отцы миссионеры, насаждавшие среди солнцепоклонников Кецалькоатля религию Рима,   поощряли многие суеверия, обращая их себе на пользу. Вполне понятно, что паства   не рассталась со всеми этими предрассудками, как бы ни были они нелепы. Вот   почему новомексиканцы верили в колдовство и колдунов ничуть не меньше, чем в   Бога.      

И надо ли удивляться тому, что дьявол оказался причастен к   делам Карлоса, охотника на бизонов. Его искусство в верховой езде, бегство из‑под   носа преследователей, даже если не считать их сверхъестественными, были,   конечно, необычайны и романтичны. Но жители Сан‑Ильдефонсо относились к ним   теперь иначе. Карлосу помогает нечистая сила: и ловкость, с какой он опрокинул   быка, схватил цаплю и скакал по краю пропасти в день праздника, и то, что он   ускользал невредимым от карабинов и пик, – все от дьявола.      

Но странное дело: за последние дни с преступником часто   сталкивались те, кто к этому вовсе не стремился, а вот тем, кому непременно   хотелось с ним повстречаться, это никак не удавалось. День за днем, с утра до   вечера, безуспешно рыскали по округе лейтенанты Яньес и Ортига со своими   солдатами. Не видели Карлоса и многочисленные шпионы, разосланные повсюду, где   он мог бы появиться. Сегодня они доносили, что видели его здесь, завтра – там.   Преследователи мчались в указанное место – и всякий раз обнаруживалось, что за   охотника приняли какогонибудь скотовода на черном коне. Солдаты все снова и   снова бросались по ложному следу, пока эта безуспешная погоня не изнурила   вконец людей и лошадей. И, однако, эти поиски стали единственной обзанностью   гарнизона: комендант и не думал отказываться от погони, пока у него оставался   хоть один солдат.      

Особенно зорко следили за одним местом. Днем и ночью   переодетые солдаты и специально нанятые шпионы не спускали с него глаз. Это   было ранчо охотника на бизонов. Переодетых солдат и шпионов разместили вокруг   таким образом, что они могли, оставаясь незамеченными, видеть все происходящее   вне стен дома. Днем они занимали одни посты, ночью – другие, один тайный караул   сменялся другим, и наблюдение не прерывалось ни на минуту. Однако в обязанности   шпионов не входило напасть на Карлоса, если бы он появился. Они лишь должны   были уведомить отряд, стоявший поблизости наготове, а уж там достаточно сил,   чтобы захватить преступника.      

Мать и сестра охотника жили опять в своем ранчо. Пеоны   починили его и настлали крышу – задача несложная, поскольку стены не пострадали   от пожара. И теперь жилище их было таким же уютным, как и прежде.      

Никто не беспокоил мать и сестру Карлоса – ведь они не   должны были знать, что за ними неусыпно следят. Не без умысла к ним относились   так терпимо: за каждым их движением зорко наблюдали. Стоило им покинуть ранчо,   как за ними шли следом; а о том, что они вышли из дому, нужно было немедленно   сообщить начальнику прятавшегося в засаде отряда. Суровое наказание грозило   всякому, кто не выполнял бы этого строгого приказа.      

Объяснялось все это очень просто. Вискарра и Робладо   подозревали, что Карлос навсегда покинет эти места и возьмет с собой мать и   сестру. Почему бы нет? Почему бы ему не уехать отсюда? Долина Сан‑Ильдефонсо   никогда уже не будет ему домом, меж тем он без труда найдет себе приют по ту   сторону Великих Равнин. Здесь он навсегда предан анафеме. Только смерть может   избавить его от постоянного страха за свою жизнь. Вот почему оба офицера   считали, что Карлос намерен уехать в другие края. Но, конечно, он не оставит   мать и сестру, пока их держат как заложниц. Он не уйдет далеко отсюда. Рано или   поздно эта лиса попадется в капкан, и тогда они с ним расправятся.      

Так рассуждали комендант и его капитан, и именно поэтому   было строжайше приказано охранять ранчо. Его обитательницы были настоящие   пленницы, хотя они и не подозревали об этом, – по крайней мере, так думали   Вискарра и Робладо.      

Однако, несмотря на все их хитроумные планы, несмотря на   шпионов, разведку и солдат, на обещанные награды и угрозу сурового наказания,   день следовал за днем, а преступник по‑прежнему оставался на свободе.      

 Глава XLIX      

       

Давно уже Карлоса не было ни слышно, ни видно, а те   донесения, которые о нем поступали, после проверки оказывались ложными.   Комендант и его собрат начали беспокоиться. Вдруг он и впрямь навсегда уехал   отсюда в другие края? Этого они теперь боялись больше всего. У обоих были   основания желать, чтобы он убрался подальше от этих мест, и еще совсем недавно   они очень обрадовались бы такому исходу дела. Но после неудачной попытки   схватить Карлоса оба они – и соблазнитель и охотник до приданого – уже не   хотели этого. Страстное желание отомстить взяло вверх над подлой любовью одного   и корыстолюбием другого. Всеобщее сочувствие, вызванное их злоключениями, еще   больше разжигало их ярость. Можно было не опасаться, что она когда‑нибудь   заглохнет. Вискарре достаточно было взглянуть в зеркало – и она вспыхивала в   его груди с новой силой.      

Вискарра и Робладо сидели на асотее крепости и рассуждали о   том, справедливы ли их предположения.      

– Он обожает свою сестру, – заметил   комендант, – да и мать тоже, хоть она и карга. А все‑таки, дорогой мой   Робладо, каждый больше всего дорожит собственной жизнью. Дорога мне рубаха, но   шкура еще дороже. Он прекрасно понимает, что если останется здесь, то рано или   поздно попадется нам в руки, и знает, что его тогда ждет. Правда, он ловко   удирал, но не всегда же ему будет так везти. Повадился кувшин по воду ходить,   там ему и голову сложить. Негодяй хитер – уж, конечно, он знает эту поговорку.   Вот поэтому я и боюсь, что он все‑таки убрался отсюда. Может, и не навсегда,   но, во всяком случае, не скоро покажется. Допустим, он и вернется, но как мы   будем поддерживать эту вечную слежку? Она изведет самого дьявола. Она так нам   надоест, как осада Гранады доброму королю Фердинанду и грязная сорочка его   воинственной супруге. Ей‑Богу, мне это уже и так опротивело!      

– Хуже будет, если он удерет от нас, – возразил   Робладо. – Лучше уж я буду всю жизнь за ним гоняться.      

– Да, да, я тоже, капитан. Не думайте, я вовсе не   намерен отказаться от слежки. Нет, черт побери! Посмотрите на меня!      

Вискарра вспомнил об изуродовавшем его шраме, и горькая   гримаса еще более обезобразила его лицо.      

– А все‑таки, – продолжал он, – после того,   что произошло, вряд ли он оставит их здесь даже ненадолго. Вспомните, какой   опасности он подвергал себя, когда пришел за сестрой.      

– Конечно, – задумчиво ответил Робладо, –   конечно. Меня больше всего удивляет, почему он не уехал с ними в ночь, когда   вернулась Росита, в ту самую ночь… Ведь, судя по письму, он был там, в своем   ранчо. Правда, чтобы подготовиться к путешествию через прерии, нужно время. В   какое‑нибудь наше селение он не переедет, а чтобы уехать далеко, надо   подготовиться, хотя бы женщинам. Сам‑то он, наверно, в пустыне как дома, не   хуже антилопы или степного волка. Но если бы он уж очень захотел, он все‑таки   мог бы уйти тогда и взять их с собой.      

– Мы промахнулись, что в ту ночь не послали наших людей   к его ранчо, – заметил Вискарра.      

– Я бы послал, если бы боялся, что он сбежит.      

– Как это «если бы»? А вы не боялись? Разве нельзя было   этого ожидать?      

– Нисколько, – сказал Робладо.      

– Я не понимаю вас, дорогой капитан. Как же так?      

– А так, что в долине есть магнит, который притягивает   его посильнее, чем мать или сестра, и я об этом знал.      

– Вот оно что! Теперь я понимаю вас.      

– Да! – скрипнув зубами, злобно продолжал Робладо.      

– Именно она, эта бесценная красотка, которая, невзирая   ни на что, будет моей женой. Ха‑ха! Он не мог сбежать, не потолковав с ней. Да,   разговор у них был, и одному Богу известно, порешили ли они, что это их   последняя встреча. Но ничего, это я за них решил, и дон Амбросио мне помог.   Черт побери, надеюсь, больше она уже не будет гулять по ночам! Нет, он не   бежал. Я не допускаю этого – и по двум причинам. Прежде всего из‑за нее… Любили   ли вы когда‑нибудь? Я хочу сказать, любили ли вы понастоящему? – И он   снова расхохотался.      

– Пожалуй, был такой грех, – тоже смеясь, ответил   Вискарра.      

– Вот и в моей жизни тоже был такой идиотский случай.   Что ж, тогда вы сами должны знать: уж если человек влюблен всерьез, его   никакими канатами не оттащишь от места, где живет дама его сердца. Да, я думаю,   наш охотник, хоть он ей совсем не родня, любит и боготворит эту мою будущую   супругу. Ха‑ха‑ха! И уж поверьте, никакая опасность, даже страх перед виселицей   не заставит его уехать из Сан‑Ильдефонсо, пока у него есть надежда еще на одно   тайное свидание. Ну, а так как он знает, что сеньорита готова бежать ему   навстречу, он эту надежду не потерял. А второе основание полагать, что он все   еще скрывается неподалеку, – это то, о чем вы говорили. Вряд ли он покинет   мать и сестру после того, что произошло. Его мы не ослепили, хотя слава Господу   или дьяволу, мы всем, кроме него, отвели глаза. Он знает все, Висенса   подтвердила нам это. Вот почему, я уверен, он не бросит их надолго. Этот   охотник хитер, как койот, он наверняка пронюхивает, где наши засады, знает   насчет приманки и уж постарается не попасться нам на глаза. Никуда он далеко не   ушел и через этих своих проклятых пеонов поддерживает связь с матерью и с   сестрой.      

– Что же нам делать?      

– Я уже об этом думал.      

– Если мы помешаем пеонам ходить, куда им   заблагорассудится, они сразу поймут, что вокруг ранчо засада.      

– Конечно, комендант. Так никуда не годится!      

– Вы придумали другой план?      

– Отчасти.      

– Так выкладывайте же!      

– Вот слушайте. Кое‑кто из пеонов постоянно навещает   Карлоса в его логове. В этом я убежден. За ними, разумеется, следили, но они   уходят только днем, и всякий раз оказывалось, что по своим обычным делам. Но   есть там один, который уходит из ранчо ночью, а выследить его никак не удается.   Как за ним ни шпионят, он всегда исчезает в зарослях. Вот я и думаю, что это он   встречается с охотником.      

– Очень похоже на то.      

– Так вот, если бы нашелся кто‑нибудь, кто выследил бы   его или хоть напал на след… Но тут‑то и загвоздка. Больше всего нам нужен   теперь хороший следопыт, а во всем гарнизоне не найти ни одного.      

– Но есть же в долине еще охотники, и не только на   бизонов. Неужели среди них не найти подходящего?      

– Конечно, охотники есть, и, говорят, никто из них не   сочувствует этому преступнику. Да только боюсь, все они нам не годятся. Нам   нужен такой, чтоб ему хватало и ловкости и отваги, тут чем‑нибудь одним не   обойтись. Они его крепко ненавидят, но и боятся тоже. Есть, правда,   один, – я слышал о нем кое‑что, – как раз такой человек, какой нам   нужен. Он не побоится встречи не то что с Карлосом, но и с самим чертом. Ну, а   насчет ловкости и всяких там индейских хитростей – так у него среди охотников   репутация еще солиднее, чем у Карлоса.      

– А кто он такой?      

– Их двое, они неразлучны. Один – мулат, он прежде был   в рабстве у американцев. Он беглый, и конечно, ненавидит все, что ему   напоминает о его хозяевах. А нашего охотника он, говорят, ненавидит лютой   ненавистью. Отчасти все из‑за тех же воспоминаний о прошлом, а отчасти потому,   что завидует охотничьей славе Карлоса. Так или иначе, а нам это на руку. Его   дружок тоже вроде мулата: он самбо – сын негра и индианки с побережья   Матамораса или Тампико. Он давно уже в наших краях, а как он сюда попал, никто   не знает. Только этот самбо и мулат с давних пор неразлучны: живут вместе,   вместе охотятся и горой стоят друг за друга. Оба они здоровенные молодцы, и   хитрости им тоже хватает. Но мулат у них первый – из них двоих он первый   подлец. Совесть их обоих не очень‑то обременяет. Словом, они‑то нам и нужны.      

– Тогда почему бы нам их сейчас же не заполучить?      

– В том‑то и беда, что сейчас их здесь нет. Они на   охоте. Они понемногу прислуживают миссии: поставляют святым отцам оленину и   всякую другую дичь. Теперь, видно, наши смиренные, воздержанные монахи вздумали   полакомиться бизоньими языками – у них есть какой‑то там особенный рецепт – и   послали своих охотников за свежей дичью.      

– А давно они ушли, не знаете?      

– Да уж несколько недель назад, задолго до того, как   возвратился Карлос.      

– Тогда, может быть, они скоро вернутся?      

– Очень возможно. Пожалуй, я поеду сейчас в миссию,   разузнаю поточнее.      

– Поезжайте. Хорошо бы нам их заполучить. По вашему   описанию выходит, что эти два молодчика стоят всего нашего гарнизона. Не   теряйте времени.      

– Ни минуты не потеряю, – ответил Робладо. И,   наклонившись над парапетом, крикнул: – Эй, Хосе! Коня!      

Вскоре пришел вестовой и доложил, что лошадь оседлана.   Робладо уже шагнул к лестнице, но тут навстречу ему над каменным полом асотеи   показалась коротко остриженная голова с выбритой на темени круглой, как плешь,   тонзурой. Еще мгновение      

– и на асотее появился сам отец Хоакин, учтивый и   улыбающийся.      

 Глава L      

       

Это тот самый служитель церкви, который присутствовал на   праздничном обеде в крепости в день святого Иоанна. Он – старший из двух отцов   иезуитов и безраздельно хозяйничает в миссии. Младший его собрат, отец Хорхе,   поселился в Сан‑Ильдефонсо недавно, тогда как отец Хоакин заправляет миссией   почти с самого ее основания. Он здесь старожил и поэтому знает всю подноготную   каждого жителя долины. К семье Карлоса, охотника на бизонов, он почему‑то   всегда питал глубокую неприязнь, которую и обнаружил в тот вечер на обеде у   Вискарры, хотя и не объяснил, чем она вызвана. Он ненавидит «белоголовых»   совсем не потому, что считает их еретиками, – отец Хоакин в душе не   придает подобным вещам никакого значения, хотя всегда грозно обрушивается на   отступников церкви. Его религиозное рвение – это чистейшее лицемерие и мирская   хитрость. Нет такого порока, распространенного в долине Сан‑Ильдефонсо,   которому не предавался бы больше всех отец Хоакин. Он искусный игрок в монте и   при случае не прочь смошенничать, он авторитетнейший судья в петушиных гонках и   всегда готов поставить несколоко золотых. Но это еще не все, чем может похвастаться   святой отец. Бывая под хмельком – а это не редкость, – он любит   рассказывать о своих любовных похождениях в молодости и даже совсем недавно. И   хотя новообращенным при миссии полагалось бы быть темнокожими тагносами, там   постоянно вертятся несколько юных метисов, мальчишек и девчонок, которых здесь   называют племянницами и племянниками отца Хоакина.      

Вы, наверно, считаете, что все это сильно преувеличено.      

Можно ли себе представить, чтобы какой‑нибудь почтенный   священник пользовался уважением своей паствы, ведя такой образ жизни? И я бы   так думал, если бы мне не привелось собственными глазами наблюдать нравы   духовенства Мексики. Безнравственность отца Хоакина – отнюдь не исключение в   среде его собратьев. Напротив, это явление очень распространенное, можно даже   сказать      

– общее правило.      

Итак, совсем не религиозный пыл восстановил монаха против   семьи бедного охотника, ничуть не бывало. Он затаил злобу еще против покойного   главы семьи: иезуиту порядком доставалось от него при прежнем коменданте.      

Отец Хоакин взошел на асотею суетливый и озабоченный, ему   явно не терпелось рассказать какую‑то новость, и, судя по его торжествующей   улыбке, он заранее предвкушал впечатление, которое произведет эта новость на   слушателей.      

– Добрый день, святой отец!.. Добрый день, ваше   преподобие! – в один голос сказали комендант и Робладо.      

– Добрый день, дети мои! – ответил иезуит.      

– Вы пришли очень кстати, святой отец, – сказал   Робладо. – Вы избавили меня от поездки в миссию – я как раз собирался к   вам.      

– Что ж, если бы вы пришли, капитан, я угостил бы вас   отменным завтраком. Мы наконец получили бизоньи языки.      

– Вот как! – разом воскликнули Вискарра и Робладо   с таким оживлением, что отец Хоакин даже удивился.      

– Ах вы, разбойники прожорливые! Понимаю, к чему вы   клоните. Вы не прочь получить от меня несколько штучек. Так знайте, что вы и   ломтика не получите, пока не дадите мне чего‑нибудь промыть пыль в глотке. Я   умираю от жажды!      

Офицеры громко расхохотались:      

– А чего бы вам хотелось, святой отец?      

– Погодите, дайте подумать… Ага! Стаканчик того самого   бордо, которое вам недавно прислали.      

Принесли вина; отец Хоакин выпил залпом целый стакан и   причмокнул губами как знаток, вполне оценивший достоинства напитка.      

– Прекрасно! Превосходно! – воскликнул он и возвел   глаза к небу, как будто все хорошее исходит оттуда и туда возвращается.      

– Так вы получили бизоньи языки? – нетерпеливо   спросил Робладо. – Значит, ваши охотники вернулись?      

– Да, вернулись. Из‑за этого я и пришел к вам.      

– Великолепно! А я как раз из‑за этого собирался в   миссию.      

– Ставлю золотой, что у нас на уме одно и то же! –   объявил отец Хоакин.      

– Мне невыгодно спорить, отец мой, вы всегда   выигрываете.      

– Бросьте! За мои новости вы с радостью отдадите   золотой.      

– Какие новости?.. Какие у вас новости? –   подступили к нему оба офицера.      

– Еще стаканчик бордо, или я задохнусь. Эта пыльная   дорога хуже чистилища. Ну, вот это мне поможет!      

И святой отец осушил еще один стакан вина и снова причмокнул   губами.      

– А теперь выкладывайте свои новости, ваше преподобие!      

– Так вот, слушайте: наши охотники вернулись.      

– Ну и что?      

– Что? Они привезли новости.      

– Какие?      

– О нашем друге, охотнике на бизонов.      

– О Карлосе?      

– О ком же еще!      

– Какие новости? Они его видели?      

– Его самого не видели, но напали на его след. Они   обнаружили его логово и знают, где он сейчас.      

– Прекрасно! – воскликнули Вискарра и Робладо.      

– Они берутся найти его в любое время.      

– Великолепно!      

– Вот видите, друзья мои, что у меня за новости. Можете   ими воспользоваться как вам угодно.      

– Дорогой падре, – заметил Вискарра, – вы   умный человек, помогите нам советом. Вы ведь знаете, как обстоит дело. Наши   уланы не способны поймать этого негодяя. Что нам делать, как по‑вашему?      

Такое доверие очень польстило иезуиту.      

– Друзья, – сказал он, привлекая к себе обоих   сразу, – я уже думал об этом. На мой взгляд, вы великолепно обойдетесь и   без улан. Посвятите наших двух охотников, насколько это необходимо, в свои   дела, снарядите их, и пускай отправляются по следу. И если они вам не поймают   этого негодяя еретика, значит, отец Хоакин ничего не смыслит в людях.      

– Как раз об этом мы и думали! – воскликнул   Робладо. – Ведь я из‑за этого и собирался к вам!      

– И вы правильно рассудили, дети мои. Я полагаю, что   это самый верный путь.      

– А возьмутся ли за это наши охотники? Они люди   свободные, они могут и не пойти на такое рискованное дело.      

– Рискованное! – повторил иезуит. – Опасность   не испугает их, можете мне поверить. Они храбры, как львы, и проворны, как   тигры. Будьте спокойны, они не остановятся перед опасностью.      

– Так вы думаете, они согласятся?      

– Можете считать, что они согласились, я уже выяснил   это. У них свои причины не слишком любить Карлоса, и вам не придется долго   уговаривать их. Да они, наверно, уже собрались в дорогу – ведь они прочитали   объявление – и, надо думать, прикинули, какое богатство сулит поимка Карлоса.   Подтвердите, что они получат солидное вознаграждение, и не пройдет и трех дней,   как они принесут вам уши этого охотника на бизонов или его скальп, а не то и   всю тушу, если вам это больше нравится. Уж они‑то его выследят, будьте покойны!      

– А не послать ли с ними солдат? Карлос может быть не   один. У нас есть основания полагать, что с ним метис – его правая рука, а с   такой поддержкой он окажется нешуточным противником для ваших охотников.      

– Вряд ли. Ведь это сущие дьяволы. Но спросите их   самих. Им лучше знать, нуждаются ли они в подмоге. Это их дело, пусть они и   решают.      

– Послать за ними сейчас или вы сами пришлете их   сюда? – спросил Робладо.      

– А не лучше ли кому‑нибудь из вас отправиться к ним?   Такое дело не терпит огласки. Если они явятся сюда, люди, пожалуй, догадаются,   о чем у вас с ними может быть разговор. А уж если до Карлоса дойдет, что эти   молодцы его ищут, тогда едва ли им удастся его поймать.      

– Вы правы, отец мой, – сказал Робладо. – А   как нам увидеться с ними, чтобы никто об этом не узнал?      

– Нет ничего проще, капитан. Отправляйтесь к ним в дом   – в лачугу, вернее сказать. Они живут в хибарке среди скал. Место это глухое,   вряд ли вы кого‑нибудь встретите по дороге. Вам надо ехать тропой через   заросли, но я дам вам проводника, он знает это место и доведет вас. Молодчики   вас, должно быть, ждут: я им намекнул, чтобы они не уходили из дому на случай,   если понадобятся. Будьте покойны, вы наверняка их застанете.      

– А когда вы пришлете проводника?      

– Он уже здесь – мой слуга поведет вас. Он внизу, во   дворе, вам незачем терять время.      

– Конечно, Робладо, – поддержал комендант. –   Лошадь ваша оседлана, поезжайте, не откладывая.      

– Еду, сейчас же!.. Где ваш проводник, отец мой?      

– Эстебан! Эй, Эстебан! – крикнул иезуит,   наклонившись над парапетом.      

– Я здесь, сеньор! – ответили снизу.      

– Иди сюда! Быстро!      

На асотее тотчас появился мальчик‑индеец: он снял шляпу и   почтительно приблизился к отцу Хоакину.      

– Проводишь капитана по тропе через заросли к хижине   охотников.      

– Хорошо, сеньор.      

– Да смотри, никому ни слова об этом!      

– Хорошо, сеньор.      

– Если скажешь, отхлестаю плетью. Ступай!      

Робладо в сопровождении мальчика спустился по лестнице, ему   помогли сесть на лошадь, и он выехал из ворот крепости.      

Отец Хоакин осушил еще стаканчик бордо, предложенный   Вискаррой, затем вспомнил, что в миссии его ждет роскошный завтрак, и,   распрощавшись с хозяином, отправился восвояси.      

Вискарра остался на асотее один. Если бы кто‑нибудь был там   и наблюдал за ним, он заметил бы, что стоило Вискарре взглянуть в сторону Утеса   загубленной девушки, как на лице его появлялось странное, тревожное выражение.      

 Глава LI      

       

Робладо въехал в заросли; в нескольких шагах впереди его   лошади рысцой бежал мальчик Эстебан. Около полумили Робладо ехал по проселочной   дороге, которая вела из города к одному из проходов в скалах, затем свернул на   узкую тропку, по которой, кроме охотников да пастухов, разыскивающих своих   овец, почти никто не ходил и не ездил. Еще две‑три мили пути, и он добрался до   цели своего путешествия – жилища охотников, притулившегося у подножия утеса.      

Это и в самом деле была жалкая хижина. Несколько стволов   древовидной юкки, в изобилии растущей вокруг, заменяли столбы, они поддерживали   односкатную крышу – вернее, навес, верхним краем примыкавший к утесу. Крыша   была устлана жесткими листьями той же юкки, наваленными плотным слоем. Было там   и что‑то вроде двери, сделанной из досок, отщепленных от более толстых стволов   юкки, и подвешенной на полосах буйволовой кожи. Окном служило отверстие со   ставнем из того же материала, подобным же образом подвешенным. Стены были   сплетены из виноградных лоз, вкривь и вкось скрепленных тонкими жердями и кое‑как   промазанных глиной. Хозяева старались тратить поменьше труда на постройку дома,   поэтому четвертую стену заменяла гладкая поверхность отвесного утеса, и полоса   копоти отметила на ней путь дыма, выходившего вместо трубы просто через   отверстие в крыше. Дверь находилась сбоку и примыкала к утесу, окно же было   вырезано в передней стене хижины, так что хозяева увидели бы всякого, кто   вздумал бы прийти сюда по тропе. Только случалось это редко: свирепые охотники   почти ни с кем не водили знакомства, и жилище их было в стороне от проезжей   дороги. С одной стороны ее загораживали скалы, с другой скрывали еще и густые   заросли.      

За домом виднелся небольшой загон, кое‑как сложенный из   камней. Там стояли три тощих, облезлых мула и две такие же жалкие лошади. К   коралю примыкало поле, вернее – то, что когда‑то было полем; теперь,   запущенное, заброшенное, оно поросло травой и сорняками. Впрочем, кое‑где можно   было обнаружить следы человеческого труда: местами в беспорядке торчали   неухоженные кустики маиса, а между ними тянулись усики дынь и тыкв. Сразу видно   было, что люди, поселившиеся на этой земле, ей не хозяева.      

У порога лежали пять или шесть собак, больше похожих на   волков; на земле под нависшей скалой валялось несколько обтрепанных вьючных   седел. Два старых, потертых, рваных седла для верховой езды торчали на   горизонтальном шесте; на нем же висели уздечки, связки вяленого мяса и стручки   красного перца.      

Войдя в этот дом, можно было увидеть двух не слишком   опрятных индианок – одна месила тесто для грубого хлеба, другая жарила мясо. У   самой скалы меж двух камней горел огонь, а рядом на полу были свалены в   беспорядке глиняные горшки и тыквенные бутылки.      

Стены этого жилища украшали луки, колчаны и шкуры животных;   покрытые шкурами камни, сложенные в двух углах комнаты (там была только одна   комната), служили постелью. В третьем углу стояли два охотничьих ружья, одно   длинноствольное, другое испанское, с коротким стволом, и два длинных копья, а   над ними висели охотничьи ножи, пороховницы, сумки и всякое другое снаряжение,   необходимое охотнику Скалистых гор. Были там и сети и прочие принадлежности для   рыбной ловли и охоты за мелкой дичью. Вот и вся обстановка и утварь этой   лачуги. Все это Робладо увидел бы, войди он в хижину; но он не вошел, так как   те, кто был ему нужен, не сидели в четырех стенах. Мулат лежал, растянувшись на   земле, а самбо, по обычаю своей родины – побережья жарких стран, – в   гамаке, повешенном меж двух деревьев.      

Вид этих людей внушил бы отвращение всякому, однако Робладо   он успокоил. Именно такие пособники ему и нужны! Он видел обоих и раньше, но   никогда к ним не приглядывался. А теперь, глядя на их наглые, мрачные   физиономии и темные мускулистые тела, он подумал: «Да, вот эти справятся с   Карлосом. Внушительная парочка. Если судить по внешности, то любой без труда   его одолеет – они и крупнее и плотнее его».      

Мулат был повыше своего приятеля. Тот уступал ему и в силе,   и в храбрости, и в проницательности. Если не считать самбо, вряд ли можно было   сыскать во всей стране еще кого‑нибудь с такой отталкивающей физиономией, как у   мулата. Ну, а самбо – тот был ему под стать.      

У мулата была темно‑желтого цвета кожа, редкие усы и борода.   За толстыми фиолетовыми, как у негра, губами красовались два ряда огромных   волчьих зубов. Желтоватые крапинки густо усеивали белки его ввалившихся глаз.   Над глазами нависли густые черные, широко раздвинутые брови; дырами зияли   вывернутые ноздри толстого приплюснутого носа. Густая копна курчавых волос,   вернее – шерсти, скрывала огромные уши. На голове на манер тюрбана был повязан   старый клетчатый мадрасский платок, давным‑давно не приходивший в   соприкосновение с мылом. Курчавые волосы, вылезавшие из‑под складок тюрбана на   лоб, придавали лицу мулата еще более дикое и свирепое выражение. Все в этой   физиономии говорило о жестокости, наглой дерзости, коварстве и отсутствии каких   бы то ни было человеческих чувств.      

Одежда мулата мало чем отличалась от той, какую носят все   охотники прерий. Она состояла из шкур и одеяла. Необычен был лишь головной убор   – память о тех временах, когда мулат был невольником в Южных штатах.      

У самбо было лицо не менее свирепое, чем у его приятеля.   Отличалось оно только цветом кожи. Оно было бронзово‑черным – сочетание окраски   кожи двух рас, к которым принадлежали его родители. Губы у него были толстые и   лоб покатый, как у негра, а индеец сказывался в волосах, почти гладких,   свисавших длинными змеевидными прядями на шею и плечи. Однако его внешность   обращала на себя меньше внимания, чем вид его дружка‑мулата. Он носил обычную   для своего племени одежду – широкие шаровары из грубой бумажной ткани и   безрукавку из той же материи, грубое серапе и вместо пояса шарф. Грудь, шея,   плечи и массивные темные, как бронза, руки были обнажены.      

Робладо подоспел как раз к концу сценки, в которой наглядно   выразился характер самбо.      

Полулежа в гамаке, он наслаждался крепкой сигарой и время от   времени отгонял мух бичом из сыромятной кожи. Потом окликнул одну из женщин,   свою теперешнюю жену:      

– Эй, девчонка! Дай мне поесть! Жаркое готово?      

– Нет еще, – ответил голос из хижины.